Тридцать пять лет отдаляют нас от того радостного события. Очень многими радостными событиями одарены мы в течение этих лет. Но то, о котором идёт речь, запечатлелось с такой немеркнущей яркостью, что, закрыв глаза, я сейчас с микроскопическими подробностями вижу, ощущаю всё пережитое.
Был поздний ноябрьский вечер. Внезапно ожили репродукторы. Приятный баритон произнёс фразу на непонятном, впервые услышанном иврите, и тут же – на английском: «Наш самолёт вошёл в воздушное пространство Израиля». Завершались последние минуты на нелёгком пути нашей репатриации в Израиль.
Непроницаемая абсолютная темнота в иллюминаторах внезапно сменилась удивительной красотой, безграничной золотой россыпью огней Тель-Авива. Потом нам часто приходилось летать над ночным Нью-Йорком, и Лос-Анджелесом, над Рио-де-Жанейро. Красиво! Но тогда над Тель-Авивом - впервые. Это было никогда раньше невиданное зрелище. К тому же не следует упускать из виду нашего эмоционального состояния. Сочетание увиденного с аплодисментами и пением таких же пассажиров, как мы, отреагировавших на слова, прозвучавшие из репродуктора. Поэтому все последовавшие красоты, безусловно, воспринимались нами с удовольствием, но не оставляли такого следа в душе, как тот золотой ковёр огней Тель-Авива.
В аэропорту доброжелательный чиновник сообщил, что сейчас нас отвезут в центр абсорбции Мевасерет-Цион. О чемоданах не надо беспокоиться. Их доставят завтра. Что такое абсорбция знал из курса химии. Но что такое центр абсорбции, и какое отношение мы имеем к этому центру, и какое отношение абсорбция имеет к нам, у меня не было представления. А что такое Мевасерет-Цион? Если так называется населённый пункт, то где он находится? Географические подробности я знал не больше всего остального. Но имеет ли это значение, если мы уже в Израиле? К тому же, слово Цион звучало весьма ободряюще.
Внизу, в зале мы попали в объятия большой радостной толпы встречавших нас. Впервые в жизни я увидел мою сводную сестру. На двадцать восемь лет старше меня, она покинула Советский Союз за несколько месяцев до моего рождения. Из каких-то неопределённых разговоров различных людей я знал, что заграницей у меня есть красавица сестра. Но такая неопределённость давала, как мне казалось, честную возможность в анкетах указывать, что у меня нет родственников заграницей. Уже через несколько лет после войны брат недвусмысленно объяснил мне, что сестра Бетя живёт в Израиле. Как он мечтал увидеть её, любимую! Как он завидовал тому, что я её увижу! И вот мы обнялись и расцеловались! Старая женщина всё ещё очаровывала красотой. Но главное – потрясающим чувством юмора, звучащего артистически, как выяснилось, на семи языках. Идиш, французский, немецкий и русский она вывезла, покинув Советский Союз. Прибавив румынский и английский, в 1940 году из Бухареста репатриировалась в Палестину, где в совершенстве овладела ивритом. Счастье встретить такую сестру! Друзья-однокурсники. Бывшие пациенты. Супружеская пара, приехавшая в аэропорт со своей свадьбы. Молодожёна я увидел впервые. А только что ставшая его женой юная женщина, моя коллега и пациентка, к тому же, сестра моего друга, который тоже вместе с женой был в этой толпе. Встречавших было намного меньше, чем провожавших в Киеве. Но тоже многовато. Нас разрывали на части. Находившихся в зале явно удивил этот внезапно возникший митинг. Они даже задавали вопросы, что это за такая персона прилетела? Время перевалило за полночь. А неофициальный стихийный митинг не угасал. Более того, не определялись признаки угасания. Казалось, что многочасовое ожидание в зале, в котором не было где присесть, совсем не утомило встречавших. Таксист, грузинский еврей, чуть ли не силой извлёк нас из толпы и потащил к автомобилю. Его русский язык с угрожающим грузинским акцентом произвёл должное впечатление.
Мы ехали сквозь чёрную ночь, из которой свет фар извлекал деревья, кусты, скалы и, как мне показалось, несколько искалеченных бронированных автомобилей. Таксист подтвердил. Да, это еврейские броневички, подбитые арабами. Во время войны за Независимость броневичкам не удалось пробиться в Иерусалим.
Понятно, значит, мы едем в сторону Иерусалима. После получасовой езды подъехали к перекрытому шлагбауму, охраняемому мужчиной примерно моего возраста. Судя по тому, как он держит винтовку, я безошибочно определил, что с оружием у воина не было близкого знакомства. Скорее всего, даже вообще не было знакомства. В тот момент я не догадывался, что через несколько дней и сын, и я посменно будем точно так с такой же винтовкой охранять въезд в центр абсорбции и патрулировать вдоль забора, обеспечивая безопасность и покой новых репатриантов. Следом за нами въехал ещё один автомобиль. Проехали по улице застроенной, одинаковыми двухэтажными особняками. Остановились возле одного из них. «Приехали» – оповестил таксист. Из второго автомобиля вышли молодожёны и мой друг с женой. Поднялись на второй этаж в скромно обставленную трёхкомнатную квартиру, в которой нам предстояло прожить почти полгода. Разумеется, мы ещё не знали этого.
Семь человек подняли бокалы с шампанским. За новых репатриантов, то есть – за нас, потом за молодожёнов. Во втором часу ночи гости уехали домой в Иерусалим, по соседству с которым, в поселении Мевасерет-Цион, находится наш центр абсорбции.
Проснулся на рассвете и подошёл к окну. И тут же выскочил на балкон, который был всего лишь широкой лестничной площадкой, примыкавшей к нашей квартире. И замер. Дыхание перехватило от проясняющегося зрелища. Там, вдали на юго-востоке, на скопление домов, в отдельности не различимых на таком расстоянии, пролился неописуемый свет. Не свет. Свечение! Не свечение. Сияние! Я стоял околдованный, ощущая, как этот свет, это сияние по мере светления постепенно стекает с холма и добирается до меня. И окутывает меня, как… Как что? Нет, я не мог сформулировать своих ощущений. Но до чего же хорошо стало мне!
Я позвал жену. Может быть, она объяснит мне, почему в этой, казалось бы, серой, одноцветной неопределённости такая невероятная красота. В отличие от меня, жена профессионал, специалист, архитектор. Она отлично рисует. Жена, точно так же очарованная увиденным, объяснила, что рассвет в горах действительно зрелище обычно очень красивое.
Без этого объяснения знал, как выглядят рассветы в горах. Но это сияние никакого отношения к рассвету в горах не имело. Я видел изумительные рассветы в горах Кавказа и на Карпатах. А уже сейчас могу подтвердить своё возражение тем, что видел рассветы в швейцарских и австрийских Альпах. И на Кордильерах от самой Аризоны до Айдахо и штата Вашингтон. И дальше на север в Канаде, в Британской Колумбии. Я видел рассветы на Гималаях, когда солнце осторожно освещает вершину Джомолунгмы, а затем – вершины соседних восьмитысячников. Да, всё это восторгает, всё это будит потоки, водопады положительных эмоций. Да, очень красива Земля! Краски, освещение, которое вправе назвать иллюминацией. Волшебные немыслимые формы. Да, всё это грандиозно. Но нигде, никогда больше я не видел такого сияния, впервые увиденного в то ноябрьское утро. Нигде больше не видел того сияния, которое обняло северо-западную окраину Иерусалима и оттуда излилось на меня.
Чему подобно это сияние? Не знаю. Северного сияния не видел даже тогда, когда мы были в Анкоридже. Не повезло. Аляска не пожелала подарить нам эту специфическую красоту. Зато однажды повезло увидеть совершено потрясающее зрелище. Во время подлёта к Бангкоку, в котором нас встретил тропический ливень, мы увидели яркую радугу в форме огромного идеально правильного кольца. И наш самолёт влетел в центр этой радуги. Здорово! Но никакого отношения эта красота не имеет к сиянию над Иерусалимом.
Очаровавший и заинтриговавший меня свет не остановил часов… Время шло. Надо было начинать нормальную жизнь новых израильтян.
Мевасерет-Цион оказался поселением средних размеров, состоящим из нескольких улиц. Население – только новые репатрианты из Англии, Аргентины, Румынии, Советского Союза, Соединенных Штатов и Южной Африки. На первом этаже нашего особняка семья из Харькова. Напротив, через дорогу москвичи. По соседству аргентинцы. В продуктовый магазин, расположенный в центре посёлка рядом с канцелярией, они к моему удивлению ехали на автомобиле. Я измерил расстояние от их дома до магазина. Сто сорок восемь метров. Шестьдесят шесть пар моих шагов это точно сто метров. Ещё с войны у меня были и другие необычные и необходимые «инструменты» измерения. Например, расстояние между концами предельно разведенных большого и среднего пальцев кисти – двадцать один сантиметр. Точное определение длины и углов на глаз очень помогало мне во время работы. Разумеется, я контролировал себя сантиметровой лентой и угломером.
В канцелярии с единственным на всё поселение телефоном работали милые религиозные девушки, заменяя этим военную службу. Их общение с посетителями, как с глухонемыми, учитывая знание посетителями иврита, вполне можно было назвать не просто служением, а подвигом.
В это утро в ульпане началось обучение ивриту. Нашу семью определили в начальную группу. Но на следующий день сына перевели в продвинутую. А ещё через два дня, в высшую, в которой учились приехавшие в Израиль с некоторым знанием иврита. В те же дни сын позвонил в институт Вайцмана профессору-физику. Беседовали по-английски. Сын сказал, что в Киеве рекомендовали обратиться именно к нему по поводу поступления в докторантуру.
– Хорошо, – ответил профессор. Ты в ульпане? Хорошо. Учи иврит. Позвони мне, когда уже будешь в состоянии как-то общаться на иврите.
Ровно через два месяца я присутствовал в канцелярии, когда сын снова позвонил профессору. На сей раз говорили на иврите. Сын напомнил о себе.
– Хорошо, передай ему, что я помню. Я же сказал, когда он начнёт общаться на иврите, пусть позвонит
– Простите, профессор. Мне не надо передавать. Это именно я вам звонил.
– Ну, юноша, тебе не стыдно меня разыгрывать?
– Я не разыгрываю. Когда можно к вам приехать?
Судя по удивлённой реакции религиозных девушек, их восторженному комментарию – «Поток!», можно было понять, что беседа прошла успешно.
К сожалению, иврит жены и мой не был таким продвинутым и совершенным. Учительницей в нашей группу была молодая милая Мири. Добрая, доброжелательная и добросовестная. В течение пяти часов ни слова не на иврите. В группе я был самым старым. Мне шёл пятьдесят третий год. Религиозный хирург из Лондона был намного моложе меня. Его религиозная жена вызывала некоторое удивление. Юбка у неё, как обычно только у предельно религиозных женщин, была действительно до самых лодыжек. Но необычный разрез на боку доходил до того самого места, где начинается бедро. Привыкший ставить диагнозы и любящий точные формулировки, я сказал жене: «Эксгибиционизм». Вскоре супруг стал приходить на занятия без сопровождения. Возможно, супругу обидело то, что мужчины почему-то внимательно смотрят на Мири, а не на её полностью обнажённое бедро.
Мири, отмечая мои успехи, поощрительно заметила: «Смотри, в таком возрасте, перегоняет этих юных двойняшек из Ленинграда!» Меня это ввергало в двойное смущение. Домашние задания я не делал. Приезжали гости. Вероятно, представляя себе наш бюджет, привозили и выпивку и закуску. А чаще забирали к себе. Увозили показать достопримечательности Израиля. Но основное время занимали книги на русском языке, книги, о которых в Советском Союзе я мечтать не смел. А Мири и даже Шмуэль, директор ульпана, замечательный педагог, преподававший сыну, хвалили мой иврит. Странно. Объяснить это было так же трудно, как объяснить непонятную красоту окраины Иерусалима.
Понимал, что утомил жену непрекращающимся допросом о природе этой красоты. Жена восторгалась не менее меня. И терпеливо отвечала, пытаясь объяснить это. Возможно, дело в том, что домá расположены на довольно крутых террасах, да ещё облицованы негладким белым камнем, вот так отражающим свет.
Тогда я ещё не мог ей возразить. Но сейчас, когда мы увидели необыкновенные террасы на острове Санторине, где белоснежные дома, могущие похвастаться своей изысканной архитектурой, взбираются в гору от самой синей кромки Эгейского моря, когда мы увидели живописные террасы Индии и Непала. О чём я говорю? Разве все они могут сравниться с террасами на Филиппинах, начинающимися на уровне моря и заканчивающимися на высоте двух километров! Безусловно, красота потрясающая! Неописуемая! Но даже на Филиппинах мы не увидели той мистической красоты, которая обусловлена непонятным светом, свечением, сиянием. Светом Иерусалима.
В ту же пору, вскоре после приезда в Израиль я, врач, впервые услышал о двух психических заболеваниях, о которых не имел представления! Ни в учебниках, ни на лекциях в институте не было об этом ни слова. Посттравматический синдром и Иерусалимский синдром.
Первое заболевание, неописуемый страх после боя, страдание, препятствующее дальнейшему участию в бою. Я, конечно, знал, что оно такое страх. Для этого мне не был нужен учебник и лекции. Но, возможно, такой страх несправедливо считал обычной трусостью. Ну, как это признать заболеванием? Что, я тоже болел этим самым синдромом после ранения, или, когда выскакивал из подбитого танка? Здорово бы я выглядел, если бы посчитал свою трусость болезнью. Я ведь даже после легких ранений и ожогов по существу не обращался за медицинской помощью. Мне даже стало обидно за солдат Армии Обороны Израиля, которым поставили такой диагноз. Печально, когда врач на основании одного единственного случая подавления страха, спрятанного глубоко в подсознание, не имея понятия о нарушениях в функционировании органов и систем и даже органических нарушениях, причинённых этим волевым подавлением, пытается судить о патологии. В лучшем случае, такого врача следует назвать безответственным и малообразованным. Если вы не догадались, это я о себе.
Что касается второго синдрома, Иерусалимского, я понял, что это какое-то психическое заболевание истерической природы, чаще всего диагностируемое у паломников. Вот однажды христианин из Австралии пытался поджечь мечеть Аль-Акса, сославшись на то, что это повеление Всевышнего. Прочитал ещё несколько прекрасно документированных описаний пациентов, страдавших Иерусалимским синдромом.
На свою голову я рассказал об этом заболевании жене. Мне даже показалось, что она могла заподозрить мои приставания с требованием объяснить непонятное свечение симптомами начинающегося у меня странного заболевания. Оказалось, опасения мои были напрасными и необоснованными. Они даже несколько обидели жену. Хорошо, что у неё отличное чувство юмора.
Через несколько дней из Лондона приехала большая группа английских художников, евреев и неевреев. Все они в один голос заявили, что этюды Иерусалима не получаются. Художники никак не могут уловить какой-то необыкновенный необъяснимый свет. А без этого света иерусалимские этюды примитивнее неталантливых фотографий. Ну, слава Б-гу, не один я заметил этот свет.
И еще одно неожиданное доказательство моего здоровья. Из Иерусалима брать у меня интервью приехал русскоязычный журналист. Рассказал, что накануне встречался с Мариной Влади, с которой познакомился несколько лет назад в Москве. И даже, вроде, подружился с ней. Спросил у неё, понравился ли ей Иерусалим. Она ответила, что Иерусалима по существу ещё не видела. С утра допоздна на съёмках. Но вот удивительное дело, объездила она весь мир, красивейшие места, но нигде не видела такого света, как здесь, в Иерусалиме.
Уже потом, познакомившись с Иерусалимом, рассматривая его древности, бывший советский невыездной, ещё не видевший красивых городов, кроме городов Советского Союза, я всё ещё никак не мог понять, чем завораживает этот город.
Сейчас уже трудно перечислить города, которые очаровали нас. Лондон и Париж, Сан-Франциско и Рио-де-Жанейро, Ванкувер и Марианске Лазни, Будапешт и Вена, Амстердам и Дубровник. Из перечисленных городов только в Рио, Будапеште и Дубровнике мы были всего один раз. Зато в Марианске Лазни шесть раз отдыхали не только, как курортники, но и, кроме всего прочего, отдыхали от Праги и от Карловых Вар.
О Флоренции даже не говорю. Двух посещений, конечно, мало, чтобы как следует насладиться этим чудом, этим архитектурным музеем под открытым небом. Вспоминаю потрясение, когда в Гонконге поднимались трамваем на Викторию. Тысячи небоскрёбов наклонились на сорок градусов. Непередаваемое ощущение!
А Венецию не упомянул. Что, не понравилась Венеция? Не просто понравились! Три раза наслаждались, осматривая город и музеи. И погружались в глубокую печаль, замечая признаки гибели этого прекрасного города.
Но речь идёт не просто о красотах, а о том, что, кроме глаз, может дойти до глубины души. О самой душе города.
Уже зная, что я увидел, а главное – что почувствовал, очень огорчился бы, если жене не удалось с огромным усилием преодолеть моё сопротивление и затащить меня в Берлин. Разумеется, я знал о захоронениях советских воинов в Тиргартене и Трептов парке. Но, увидев мой интерес и моё отношение к памяти о войне, нас повезли в Панков (Шенхольц), о котором у меня не было ни малейшего представления. Здесь, на этом огромном кладбище я вдруг ощутил душу Берлина, почтившего бесчисленные ненужные жертвы. И продолжающего почитать в течение шестидесяти пяти лет. В предзакатном освещении множества памятников, не традиционных надгробий, а бронзовых таблиц с фамилиями, мне почудилось неуловимое свечение раскаяния. Как и в Иерусалиме, нечто неопределённое и неописуемое. Не сравниваю несравнимого. Но ведь ощутил нечто на этом военном кладбище.
Ладно, не буду о печальном.
Вот Барселона, такая европейская и вместе с тем так отличающаяся от европейских городов. Именно душой. И, если уже задел Испанию, как из прекрасных городов не выбрать Саламанку с её старинным университетом? Здесь и в итальянской Болонье зарождалась европейская наука. А Кембридж! Вспоминаю, как под проливным дождём, не замечая его, перебирались из одного колледжа в другой. Помню трепет, когда мы посетили Тринити, где Ньютон закладывал фундамент строения современной физики. Где и в дни нашего посещения работали всемирно знаменитые учёные.
Но, заговорив об университетских городах, я вспомнил Беркли. Огромное окно в доме на втором этаже, словно катарактой полностью ослеплено плакатом, призывающим любезных геев и лесбиянок. А вдоль аллеи столики с кипами брошюр, с серпом и молотом на обложке, с жёлтой шестиконечной звездой, перечёркнутой чёрной свастикой, брошюр с флажками Организации Освобождения Палестины. За этими столиками в учебные часы деловито сидели студенты, и агрессивно рекламировали наваленное на столах богатство. Печальное зрелище.
Чтобы успокоиться, подумал, что это, вероятно, только в одном университете на Западном побережье. Но мы побывали и на Восточном, в Принстоне. Небольшой городок. Ничего, кроме знаменитого университета. Население преимущественно студенты. Спросил одного из них, не знает ли он, где дом Иммануила Великовского. Нет, не знает. По ответу было понятно, что он не знает и того, кто такой Иммануил Великовский. Тогда контрольный вопрос. Не знает ли он, где дом Альберта Эйнштейна? Нет, не знает. И другие студенты не знали. Но мы-то знали, что стоим перед фасадом этого дома. Печально.
Беркли и Принстон я вспомнил, когда с женой мы ехали из Осло в Стокгольм. В купе с нами оказалась симпатичная американская супружеская пара. Он врач. Она? Не знаю. Женщина. Разговорились. В коллеге обнаружил высокообразованного врача-профессионала. Специалиста-терапевта.
Мне очень хотелось выяснить отношение американского еврея к Генри Киссинджеру. Были на то основания в те дни. Для затравки спросил его мнение о книге Джозефа Хеллера (Iossef Heller «Good as Gold»), в которой автор смешал Киссинджера с дерьмом. Одно с другим. Книги этой доктор не читал. Более того, о таком писателе никогда не слышал. Это меня удивило невероятно. Потрясающую книгу Иосифа Хеллера «Catch-22» я читал ещё в Советском Союзе. Мне было известно, что книга эта бестселлер. Переведена на многие языки и издана немыслимыми тиражами. Пользуется огромным успехом. Дальнейший разговор о литературе меня не обескуражил, а сбил с ног. Оказалось, что доктор не имеет представления о том, что был такой американский писатель Марк Твен. Выяснилось, что с доктором можно говорить только о медицине. И говорить о медицине интересно. Но, ни о чём более. О чём можно было говорить с его женой, не знаю.
Простите, отвлёкся от Иерусалима. Я его не сравниваю с другими, самыми прекрасными городами, и даже не с прекрасными. Вообще ни с какими. Он просто несравним. Ни в одном из посещённых нами городов мы не видели такого света, или свечения, или сияния. Заметили? Я уже пишу о восприятии света во множественном числе. Этот свет уже видит и моя жена, двадцать лет проработавшая архитектором в Иерусалиме и знающая город на два порядка лучше меня. Но, кажется, жена не может быть свидетелем. Поэтому приведу другого.
Мордехай Тверской. Или просто Мотя. Мой самый близкий друг со студенческой скамьи до самой его кончины. Благословенна память дорогого человека. Мотя окончил войну капитаном, командиром стрелкового батальона. Мы одинаково любили поэзию. Именно с этого началась наша дружба. Мотя был одним из пяти человек, которым я не побоялся прочитать мои фронтовые стихи. Мы одинаково отнеслись к решению Организации Объединённых Наций в ноябре 1947 года о создании еврейского государства. Два интернационалиста, мы одинаково хотели воевать за это государство против Английского империализма. И оба по глупости написали заявление об этом в Центральный комитет нашей родной коммунистической партии. Потом мы одинаково испуганно втягивали головы в плечи, когда родные партия и правительство занялись проработкой безродных космополитов. Интересно, до той поры в этих головах почему-то не было и намёка на то, что головы принадлежат безродным космополитам.
Единственной разницей между Мотей и мной оказалось постепенное созревание и отношение к вере. Я перестал быть упорным материалистом. Мотя тоже в душе перестал быть коммунистом (коммунистами мы стали на фронте), но оставался, если можно так выразиться, лениво-пассивным атеистом.
Это не просто парадокс. Мотина мама, рождённая Шнеерсон из семьи Любавического раби. Мотя двоюродный племянник раби. В Бней-Браке, городе ортодоксально религиозных евреев, и в таком же иерусалимском квартале Меа Шеарим у Моти масса родственников. Тем не менее, Мотя отставал от меня, от человека, раньше никогда не соприкасавшегося с религиозными, в медленном выползании из атеизма.
Во время какого-то конгресса, уже не помню какого, мы с Мотей остановились в иерусалимской гостинице «Ларом». В пять часов вечера вышли, решив навестить нашу однокурсницу Аду, живущую на юге Иерусалима, в Катамонах. Ада, как и Мотя, терапевт. Оба кандидаты медицинских наук. Правда, Мотину диссертацию признали достойной степени доктора медицинских наук. Но по некоторым соображениям, как вы правильно догадались, не имеющим никакого отношения к науке, во время защиты учёный совет Московского научно-исследовательского института тропической медицины решил ограничить Митю степенью кандидата.
Не в степенях дело. Ада и Мотя относились к уже вымершему поколению терапевтов, К поколению Врачей, Врачей с большой буквы. К поколенью Врачей милостью Б-жьей.
Ада и Мотя были феноменальными диагностиками. Но главное – пациенты проникались к ним доверием и симпатией уже при первом посещении, ещё даже не представляя себе, какими будут результаты лечения. Каким-то непостижимым образом больными ощущалась доброта и соболезнование этих замечательных Врачей. А слава об их врачебном мастерстве справедливо распространялась с неимоверной быстротой. Ко всему это был ещё тот редкий случай, когда коллеги необъяснимо не испытывали к ним ревности, а относились с благодарностью и пиететом, зная, что в любое время суток могут воспользоваться помощью Ады и Моти.
С Мотей мы вышли из гостиницы. Свет, заливший улицы, был подкрашен начинающимся закатом. Мотя резко остановился и сказал:
– Посмотри, какое сияние! Знаешь, я ощущаю его не только зрительно. Я купаюсь в нём. Такое ощущение.
Мотина реакция удивила и обрадовала меня. Ведь он, даже не догадываясь об этом, сейчас поставил диагноз. Понимаете, здоровый человек, врач, почувствовал то же, что я. Следовательно, я здоров, не страдаю иерусалимским синдромом. Какая радость, что ко всем моим ранениям не добавилась болезнь, да ещё не какая-нибудь, можно сказать, почётная, скажем, венерическая, а ужасное психическое заболевание.
Недаром же говорят, что, если Б-г хочет наказать человека, Он сводит его с ума. Всё в порядке. Я за свои многочисленные грехи не наказан.
Ноябрь 2012 г.
___
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #1(160) декабрь 2013 — berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=160
Адрес оригиначальной публикации —berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer1/Degen1.php
