Запомним и сохраним
Никто из руководителей СССР не питал симпатий к евреям, а тем более - к тем, кто заявил о желании уехать в Израиль. Советские евреи были живым товаром, который власти обменивали на политические или экономические уступки Запада.
Евгений Лейн
- Примерно половина вашего десятилетнего пребывания в отказе пришлась на горбачевскую перестройку. Существует мнение, что именно Михаил Горбачев принес свободу советским евреям. Во всяком случае, именно при нем «процесс пошел». Из вышедшей в Иерусалиме книги ваших воспоминаний «Забыть нельзя!» можно заключить, что вы придерживаетесь другой точки зрения. Пожалуйста, обоснуйте ее.
- Охотно… "Процесс пошел" при Брежневе. В 1972 году по израильской визе из СССР выехали 32 тысячи евреев, а в 1979 году - 52 тысячи. А в начале правления Горбачева советским евреям, желающим уехать в Израиль, власти выдали за год чуть больше девятисот разрешений. Это был явный признак того, что новый генсек поставил задачу вообще прекратить выезд евреев из Советского Союза.
Никто из руководителей СССР не питал особых симпатий к евреям, а тем более - к тем, кто заявил о желании уехать в Израиль. Советские евреи были живым товаром, который власти обменивали на политические или экономические уступки Запада. И если Леонид Брежнев продавал евреев тысячами в обмен на поставки заокеанской пшеницы, то Михаил Горбачев торговал нами не оптом, а в розницу, уступая давлению лидеров свободного мира. Руководители западных стран, приезжая в Москву, как правило, привозили с собой списки отказников, чтобы договориться с Горби насчет их судьбы.
Во время визита в Советский Союз премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер «железная леди» обратила внимание Горбачева на положение второго поколения отказников, которые успели вырасти и достичь совершеннолетия за то время, пока их родители добиваются разрешений на выезд. И генсек-реформатор сделал широкий жест: распорядился дать вольную двадцати детям отказа. В число этих счастливчиков попали наша дочь Нехама, ее муж Меир и две наши маленькие внучки – Наоми двух лет и годовалая Дина.
Но таких подарков было немного. Гораздо меньше, чем жестов противоположного содержания. При Горбачеве были приняты дополнения к положению о выезде из СССР, которые значительно уменьшали шансы евреев уехать. Согласно новым правилам, ОВИРы теперь требовали от взрослых людей предоставить нотариально заверенное согласие на выезд из страны не только остающихся в Советском Союзе родителей, как было раньше, но также согласие братьев и сестер. Другой пункт автоматически лишал выезжающих по израильской визе советского гражданства, а вместе с ним – права на заработанную пенсию. За принудительное лишение гражданства надо было еще заплатить пошлину - 500 рублей за каждого члена семьи. По тем временам это были большие деньги. Участников войны обязали сдавать свои боевые награды.
Но самым тяжелым было требование получить согласие военкоматов на выезд сыновей в возрасте от 18 до 27 лет. Это значило, что выезд студентов, получивших отсрочку от службы в армии, теперь зависел от настроения какого-нибудь майора. Не говоря уже о тех, кто не смог поступить в вуз после школы из-за «пятого пункта» и подлежал призыву на срочную службу. Среди советских евреев, поверивших в красивые слова о перестройке, началась настоящая паника.
При Горбачеве продолжались преследования еврейских активистов, требующих свободы репатриации. В Ленинграде по обвинению в антисоветской пропаганде и агитации приговорили к трем годам исправительно-трудовых лагерей Алика Зеличенка и Володю Лифшица. В Москве были осуждены преподаватели иврита Александр Холмянский и Алексей Магарик, в Горьком – еврейский активист, организатор фестивалей еврейской песни Арье Вольвовский. Продолжали отбывать наказание Иосиф Бегун, Иосиф Беренштейн, Натан Вержбинский, Феликс Кочубиевский, Евгений Койфман, Яков Левин и многие другие.
- Карьера и личная жизнь советского еврея Евгения Лейна складывались вполне удачно. Математико-механический факультет Ленинградского университета, работа в научно-исследовательском институте, должность старшего научного сотрудника в Военно-морской академии, защита кандидатской диссертации. В бытовом плане тоже полный ажур: кооперативная трехкомнатная квартира в академическом доме, автомашина «Запорожец». Наконец, любимая и любящая жена Ирина, тоже, кстати, кандидат наук. Когда и как возникло желание уехать в Израиль?
- Со стороны, наверное, все выглядит именно так: чего, мол, еще было надо этому еврею? Но за внешним благополучием скрывалось чувство неудовлетворенности так называемым советским образом жизни – всей этой системой массового оболванивания людей, превращенных в «винтики» коммунистического режима. И, конечно, на это накладывался еще и еврейский вопрос.
В школе нам рассказывали о нерушимой дружбе народов СССР. Но я хорошо помню, как весь сжался, будто совершаю что-то постыдное, когда впервые написал слово «еврей» в анкете, которую нам раздала учительница. Мое имя Евгений одноклассники расшифровали по-своему: «еврейский гений», и произносили его всегда с обидной насмешкой. Помню еще, как на еврейские праздники наша родня собиралась у дедушки с бабушкой, а соседям по коммунальной квартире надо было сказать, что мы отмечаем семейное торжество. Так я усвоил, что все еврейское – это нечто запретное, что надо скрывать от других.
Мне было уже тринадцать, когда по радио объявили об аресте кремлевских врачей, большинство которых были евреями. Советские люди требовали сурово покарать «убийц в белых халатах». Ходили слухи о готовящихся погромах, о депортации евреев в Сибирь. Дома родители вполголоса говорили об увольнениях знакомых врачей из больниц и поликлиник. В эти дни мне пришлось сопровождать бабушку Ципу в больницу. Мы сели в переполненный автобус на Петроградской стороне, и старой женщине сразу уступили место. Тут какой-то парень, оттолкнув бабушку, сам плюхнулся на свободное сиденье. «Кончилось ваше жидовское время! - заорал он на весь автобус.- Теперь сидеть будете в другом месте!» Пассажиры молчали. Я бросился на обидчика, но бабушка вцепилась в меня и потащила к выходу. Мы позорно бежали. Это страшное унижение преследовало меня еще долго.
Подобные эпизоды детства отложились где-то в подсознании, но время от времени напоминали о себе, как засевший в теле осколок. Однако такие моменты случались нечасто. Я с увлечением занимался своими математическими моделями, готовил диссертацию. Женился на девушке, с которой мы дружили еще со школьной скамьи…
Перелом наступил в июне 1967 года, когда в «Правде» было напечатано Заявление советского правительства в связи с агрессией Израиля против ближневосточных арабских государств. В заявлении было сказано, что СССР оставляет за собой право осуществить необходимые меры, вытекающие из обстановки. Мы со страхом открывали газеты с сообщениями об успехах вооруженных сил Египта, Иордании и Сирии. Но уже через два-три дня газеты изменили тон. Из информации о военных действиях можно было понять, что арабы уже не атакуют евреев, а пытаются отбить атаки израильтян. Как известно, кончилось это тем, что Израиль одержал убедительную победу в Шестидневной войне. А Советский Союз объявил о разрыве дипломатических отношений с еврейской страной.
Радио ежедневно передавало репортажи с многотысячных митингов, где труженики заводов и фабрик выражали солидарность с арабскими друзьями СССР и клеймили позором «израильских агрессоров». Нас же переполняла гордость за маленький Израиль и за евреев, сумевших отстоять право на существование своего государства. Тогда я впервые задал себе вопрос: на кого я работаю? И против кого? После вторжения советских войск в Чехословакию у нас уже не оставалось никаких иллюзий насчет того, в какой «замечательной» стране мы живем. Надо было решать: или и дальше жить двойной жизнью или, как говорится, делать ноги. И о будущем детей пора было подумать.
После защиты диссертации мне предложили вступить в ряды КПСС, так как на кафедре я единственный был беспартийным. Я отказался, и отношение ко мне сразу же изменилось. А спустя пару месяцев меня, 28-летнего кандидата наук, лейтенанта запаса, неожиданно призвали на действительную военную службу. Отслужив положенные два года командиром хозяйственного взвода, демобилизовался, а на работу устроиться не могу. В академию на прежнее место не взяли. Обошел десятка два ленинградских НИИ, где были вакансии для специалистов моего профиля. Но после того как обо мне наводил справки отдел кадров, ответ был отрицательный. Наконец меня приютил один второразрядный институт, и я снова втянулся в работу. Однако вопрос об отъезде с повестки дня не сходил.
Прежде всего, надо было получить вызов – официальное приглашение от израильских родственников. У меня там были две дальние родственницы, но они уехали очень давно, связь с ними была утеряна. Помогла еврейская солидарность. Мы передали свои данные с одним из знакомых, получивших разрешение на репатриацию. И вскоре некто Михаил Вьюкер из Раананы, о котором мы до сих пор ничего не слышали, прислал нам приглашение, заверенное израильским министерством иностранных дел. Мы тогда еще понятия не имели о предстоящем долгом пути и твердо верили в успех.
Главным препятствием могла стать так называемая «секретность». Но со времени моей работы в Военно-морской академии прошло уже больше десяти лет, а приютивший меня институт целлюлозно-бумажной промышленности не занимался закрытой тематикой. Однако все оказалось не так просто. Мне угрожали, меня уговаривали. Начальник отдела взывал к моей совести: «Я взял тебя на работу, дал ставку старшего научного сотрудника, продвинул на должность своего зама. Ты уедешь, а у меня будут крупные неприятности». Мне отказались выдать характеристику, без которой не принимали документы в ОВИРе. То же самое было у жены в ее институте.
Взвесив все «за» и «против», мы с Ириной решили: да пропади она пропадом, эта советская служба! Как-нибудь без нее проживем. Чтобы никого не подводить и ни перед кем не унижаться, мы оба уволились «по собственному желанию» и летом 1978 года подали документы в ленинградский ОВИР. А через два месяца нам объявили: «Ваш отъезд противоречит государственным интересам». Записались на прием к начальнику ОВИРа. генерала Бокову. «Вы и ваша жена кандидаты наук, - разъяснил причину отказа генерал. - Мы не можем поставлять Израилю научные кадры». На этом аудиенция была закончена.
- Отказ, должно быть, сильно поколебал уверенность в том, что вам вскоре разрешат уехать…
- Поколебал – не то слово! Казалось, весь наш мир рухнул. Как жить дальше? Что будет с детьми? Мы оказались не только без работы, но были вырваны из привычного окружения. Соседи, бывшие сослуживцы и даже некоторые друзья стали избегать с нами встреч. Будущее представлялось в самых мрачных тонах. Я с трудом устроился сторожем на гаражной автостоянке. Мы продали машину и кое-какие вещи. Но надолго ли могло хватить этих денег? Тысячи еврейских семей СССР в те годы оказались в таком положении.
Мы познакомились с ленинградскими активистами движения за репатриацию евреев в Израиль. Лидером еврейских отказников города тогда были Аба Таратута и его жена Ида. Аба дал мне прочесть несколько машинописных номеров нелегального журнала «Евреи в СССР», брошюры еврейского агентства «Сохнут» и «Библиотеки алия», записал меня и Ирину в группу начинающих изучать иврит. Занимались мы по его самодельному учебнику «Иврит по картинкам». Наша дочь пошла в молодежный ульпан, где преподавателем был Лева Фурман. В те годы в Ленинграде преподавали иврит еще Эли Рохлин, Йосиф Родомысльский, Рональд (Алик) Зеличенок, Неля Шпейзман. Но таких учителей было немного.
Потом зарубежные туристы привезли несколько экземпляров израильских самоучителей иврита. Я взялся переснять их на пленку и размножить, чтобы хватило не только для нашей группы, но и для других. Делалось это в глубокой тайне. Изготовление и распространение учебников иврита было делом опасным. Власти не без оснований считали, что изучение языка, на котором говорят евреи в государстве Израиль, «разжигает эмигрантские настроения».
- В Ленинграде в те годы действовал домашний научный семинара отказников. Расскажите об этом подробнее.
- Среди ленинградских отказников было немало научных работников, которые после подачи документов в ОВИР были вынуждены уйти из своих институтов. Возникла идея создать научный семинар, чтобы сохранить себя как ученых. Душой и первым руководителем его стал кандидат физико-математических наук Борис Грановский. Я попал на собрание этого семинара в сентябре 1979 года. И как раз в тот день оперативники КГБ схватили Борю, затолкали в машину и отвезли в отделение милиции. В этот раз пронесло: его не арестовали, чего мы очень боялись, а лишь потребовали прекратить «сионистские сборища». После отъезда Грановского руководителем стал математик, доктор наук Абрам Каган. Несмотря на угрозы, наши собрания продолжались.
Аба Таратута познакомил меня со списком еврейских семей Ленинграда, получивших отказ за последние девять лет. Список был далеко не полным. В нем значилось 292 семьи, которые согласились сообщить о себе необходимые сведения. Я взялся сделать статистический анализ этих данных и подготовить доклад на семинаре.
Основным мотивом отказов, как и можно было предположить, являлась пресловутая «секретность». В то же время подсчет коэффициентов корреляции показал, что нет никакого соответствия между временем ухода с секретной или якобы секретной службы и годом получения отказа. Среди получивших отказ «по режимным соображениям» были уволившиеся с закрытых предприятий десять и более лет назад. В то же время иногда получали разрешение те, кто уволился из «почтового ящика» буквально накануне подачи ходатайства в ОВИР.
Анализ показал, что все решал спущенный сверху лимит, продиктованный текущей политической ситуацией. Власти сознательно создавали обстановку неопределенности, когда люди не знали, сколько им еще оставаться в подвешенном состоянии. Выяснилось также, что число еврейских семей, получивших разрешения в первый год после подачи документов, неуклонно стремится к нулю. За эти девять лет он сократился до пяти процентов. Неутешительные данные я получил для своего 1978 года. Выходило, что при сохранении выявленной тенденции, мы сможем уехать только через десять лет!
В то время в Ленинграде находился американский профессор Джерри Франк из университета штата Майами, приехавший на какой-то международный симпозиум. От кого-то из наших он узнал о теме моего доклада, созвонился со мной и напросился в гости. В конце встречи профессор осторожно перевел разговор на мои статистические выкладки и намекнул, что они могут представить большой интерес для еврейских организаций США. После некоторого колебания я достал из тайника свой доклад. Франку удалось вывезти пленку и передать ее руководителям «Конференции Южной Флориды в защиту советских евреев».
Видимо, КГБ стало известно, что сведения о еврейской эмиграции из СССР попали на Запад. Ленинградский «Большой дом» стал проявлять повышенный интерес ко мне и к тому, что происходит на нашем научном семинаре. С некоторыми участниками состоялись профилактические беседы. Были приняты и другие, более решительные меры. По странному стечению обстоятельств шестеро детей еврейских отказников, в том числе наша дочь Нехама, подверглись нападению неизвестных хулиганов. При этом во всех случаях дела постарались замять.
- Но и вы, насколько я знаю, тоже не без греха. Оказали сопротивление представителю власти и нанесли ему телесные повреждения...
- Не преувеличивайте мои «заслуги». В приговоре суда, указано, что я якобы «нанес милиционеру удар, не повлекший расстройства здоровья». За это в «Кресты» не сажали и по этапу за шесть тысяч километров от дома не гнали. Сопротивление представителю власти было стандартным обвинением инакомыслящих. Вспомните популярную частушку про то, как обменяли хулигана на Луиса Корвалана. Мне еще повезло, что не подложили наркотики, как Холмянскому или пистолет под холодильник, как Эдельштейну.
Это была провокация КГБ, скорее всего, реакция на попытку провести в нашей квартире собрание отказников, посвященное очередной годовщине независимости Израиля. Собрание было запланировано в рамках другого семинара - «История, культура и традиции еврейского народа».
В тот день мы с Ириной сдвинули мебель, соорудили из досок скамьи, чтобы поместилось больше народу. Вдруг – громкий стук в дверь. Я глянул в «глазок» и увидел нескольких человек в штатском. Дверь решили не открывать, ни в какие переговоры не вступать. Ломать дверь незваные посетители не стали, но заблокировали нас, выставив пост на лестничной площадке. Выйдя на балкон, мы увидели, что путь к подъезду перекрыли крепкие ребята с красными повязками дружинников, которые останавливали направляющихся к нам евреев. Пост на площадке потом сняли, но перед домом еще несколько дней, не скрываясь, дежурили «топтуны».
Спустя неделю мы собрались у Гриши Вассермана, который вел занятия по иудаизму для начинающих. Минут через двадцать входная дверь распахнулась, и в переполненную однокомнатную квартиру вломились дружинники во главе с капитаном милиции. Вели они себя нагло - толкались, рылись в сумках, оставленных в прихожей, фотографировали присутствующих. Когда я потребовал предъявить документы и объяснить, на каком основании они ворвались в частную квартиру, капитан схватил меня за руки. Я инстинктивно рванулся, пытаясь освободиться. Подоспели дружинники, поволокли меня к выходу. На улице уже стояли автобусы. Всех отвезли в опорный пункт милиции.
Меня обвинили в сопротивлении представителю власти, сопряженном с насилием. Дознаватель долго убеждал меня, что в моих интересах признать обвинение. Я в свою очередь требовал внести в протокол все подробности происшествия... Мне предложили на выбор два варианта. Первый - я признаю, что нанес телесные повреждения капитану милиции и сорвал с его мундира погон. Тогда меня до суда освободят под подписку о невыезде, а приговор будет мягким. Второй - я не соглашаюсь дать признательные показания. Тогда отправят в «Кресты» и дадут пять лет лагерей. Я отвечал, что не стану сам себя оговаривать. На третий день пришел «автозэк» с конвойными и меня отвезли в знаменитый ленинградский следственный изолятор номер один, больше известный под названием «Кресты», и продержали там пять месяцев.
- Неужели следствию понадобилось столько времени, чтобы собрать доказательства по такому вполне заурядному делу?
- Нет, конечно! Два месяца меня вообще не вызывали на допросы, надеясь, что пребывание в обществе уголовников, дурно пахнущая баланда и другие «прелести» тюремного быта сломают меня. Однако с сокамерниками у меня сложились вполне приличные отношения. Я оказался полезен им в качестве бесплатного юридического консультанта. На уголовников произвело впечатление, что еврея обвиняют в нападении на капитана милиции. К тому же преданная жена Ирина в первый же день принесла разрешенную раз в месяц передачу: колбасу, сухофрукты, лук, чеснок, а главное - кулек с махоркой, хотя я никогда не курил. Все это я отдал в общий котел.
О доказательствах насчет нанесения телесных повреждений капитану милиции никто, особенно не беспокоился. Знакомясь по окончании следствия с материалами дела, я выяснил, что судебно-медицинскую экспертизу, которая должна была подтвердить этот факт, провели спустя двадцать дней после событий. Что в таком случае мог увидеть эксперт? А он и не осматривал «потерпевшего», а написал свое заключение на основе справки из травмопункта. Но самой справки в деле почему-то не оказалось.
По закону на суде мне полагался защитник. Ирина с помощью Абы Таратуты обращалась ко многим известным ленинградским адвокатам. Но они отказались браться за мое дело - считали его политическим, а, следовательно, безнадежным. Нашелся только один, кто дал согласие. При первой же встрече он предложил мне свести все к чисто уголовному эпизоду. То есть, я вообще не должен упоминать в суде о своем желании уехать в Израиль. Это меня категорически не устраивало. Я отказался от его услуг и заявил, что буду защищать себя сам.
- А что было с другими слушателями культурного семинара?
- С каждым по отдельности провели «воспитательную беседу». У одних возникли проблемы по месту работы или учебы, другие получили по пятнадцать суток административного ареста, Гриша Вассерман отделался штрафом. Очередное собрание семинара у Юры и Нелли Шпейзманов было разогнано.
- Как развивались события дальше?
- В зале суда я с удивлением обнаружил много знакомых лиц, хотя обычно на антиеврейские процессы не допускали публику с улицы. Видимо, на этот раз было решено провести «открытый урок». По моему ходатайству судья вызвал в качестве свидетелей защиты слушателей семинара Женю Утевскую и Семена Фрумкина. Они показали, что не Лейн, а милиция и члены оперотряда вели себя грубо, и без всяких к тому оснований разогнали людей, которые собрались прослушать лекцию о еврейских традициях. Прокурор просил суд назначить наказание в виде трех лет лишения свободы и в конце своей речи сказал, что такой приговор должен стать «предостережением для других». В последнем слове виновным я себя не признал.
Евгений Лейн в зале суда
Мне дали два года лишения свободы условно с направлением на работы «в места, определяемые органами, ведающими исполнением приговора». Как только судья произнес «условно», евреи, которые пришли меня поддержать, стали поздравлять друг друга, решив, что меня, как в зарубежном кино, освободят из-под стражи прямо в зале суда. И никто, казалось, не обратил внимания на слова о направлении на принудительные работы...
- Это, кажется, называлось отправить «на химию», что было не самым суровым наказанием.
- Вы правы в том смысле, что «химия» все же не лагерь. В городок Черногорск Хакаской автономной республики меня полтора месяца гнали этапом в «столыпинских» вагонах через пересыльные тюрьмы в Свердловске и Ачинске. Две трети населения здесь были такие же «химики». А большинство остальных – дети и внуки сосланных сюда в первые годы советской власти кулаков и других «врагов народа». Отсидев свой срок, они формально были уже свободными людьми, но уехать не могли, так как их больше нигде не прописывали.
В Черногорске после этапа
Первым делом я явился к начальнику спецкомендатуры подполковнику Свинцову, чтобы встать на учет и получить направление на работу. Он листал мое личное дело, когда дверь кабинета вдруг распахнулась. Ко мне бросились моя Ирина и Галя Зеличенок! Ирина рассказала, что ей с большим трудом удалось разузнать, куда меня отправили отбывать наказание. Деньги на дальнюю дорогу им выделили из фонда помощи узникам Сиона Аба Таратута и Наташа Хасина.
Ирина и Галя притащили с собой два огромных рюкзака с едой и зимней одеждой – морозы тогда стояли за тридцать. Меня отмыли и накормили. Мы с Ириной сняли проходную комнату в какой-то халупе – без водопровода и с «удобствами» во дворе На работу меня определили в цех сборки передвижных домиков на укладку стекловаты. Проклятая стекловата забивалась за шиворот, лезла в рот и в глаза. Но хорошо хоть под крышей…
Кроме продуктов и одежды Ирина привезла несколько юридических справочников. Мы взялись за их изучение, и отнеслись к этому как к привычной для нас научной работе. Днем жена делала выписки, а зимними вечерами мы вместе их разбирали, сопоставляя статьи законов и комментарии к ним с тем, что реально происходило в ходе следствия и в зале суда. На это ушло немало времени. Результатом наших трудов стал протест на имя генерального прокурора СССР Рекункова, где были перечислены многочисленные нарушения закона в моем деле.
Надо признаться, что мы не ожидали, что генеральный прокурор предпримет какие-то действия для пересмотра приговора. Расчет был на то, чтобы переправить копию протеста на Запад. Тем временем из Москвы стали приходить ответы на предыдущие мои жалобы и заявления. И невероятное дело: прокуратура признала, что при рассмотрении моего дела были нарушены пять статей уголовно-процессуального кодекса. Это должно было бы повлечь за собой отмену приговора. Однако в конце каждого ответа стояла дежурная фраза: «Допущенные нарушения не дают оснований для пересмотра дела».
Ирина съездила в Питер проведать детей. Вернувшись, она рассказала, что с подачи наших друзей-отказников судьба нашей семьи стала объектом внимания зарубежных еврейских организаций и общественных деятелей. Наш сибирский адрес напечатали в информационных изданиях еврейских организаций Лондона, Нью-Йорка, Вашингтона, Чикаго. В Черногорск пошли письма сочувствия и поддержки со всего света. Подполковник Свинцов был вне себя. Он привык иметь дело с обычными уголовниками, а здесь - подумать только! - связь с заграницей.
- Некоторые активисты еврейского движения семидесятых-восьмидесятых годов считают, что приподнять для советских евреев железный занавес руководителей СССР заставило исключительно давление Запада. Вы с этим согласны?
- Международная поддержка, безусловно, сыграла огромную роль. Однако она не свалилась с неба, как манна небесная. Эта поддержка была результатом усилий еврейских активистов, сумевших, рискуя свободой, обратить внимание Запада на проблему советских евреев.
В США, Англии, Франции и в других странах возникли десятки общественных организаций, которые выступали в защиту советских евреев. Мы с Ириной до сих пор поддерживаем теплые дружеские отношения с Сьюзан Меркл-Люфтшиц, которая была редактором информационного бюллетеня в Цюрихе. Эта замечательная женщина не раз приезжала в Советский Союз с единственной целью – помочь еврейским отказникам выжить и репатриироваться в Израиль. Тысячи людей из разных стран выходили на демонстрации солидарности, присылали ободряющие письма, звонили и приезжали в СССР под видом туристов, чтобы встретиться с отказниками и семьями узников Сиона, поддержать нас морально и материально.
Участники демонстрации солидарности с советскими евреями в Вашингтоне с плакатами «Свободу Евгению, Ирине и Алексу Лейн!»
В этом массовом движении принимали участие представители всех слоев общества, в том числе видные деятели науки и культуры, юристы и дипломаты. Моим делом занимался член Верховного суда США Майкл Фрид. Я не знаю, какими путями к нему попала переправленная на Запад копия моего протеста Рекункову. Знаю только что, изучив этот документ, составленный мной и Ириной, он уже от своего имени направил в Верховный суд СССР оформленную по всем правилам «Петицию о реабилитации Евгения Лейна».
- А каким было отношение Израиля к борьбе отказников за выезд из СССР?
- Сложный вопрос… На уровне человеческих отношений были полное понимание и поддержка наших усилий. Например, Тальмон Пачевский из Беэр-Шевы взял на себя разоблачение противозаконной практики изъятия почтовых отправлений из Израиля в адрес еврейских активистов. Чтобы доказать это, он отправил евреям из разных городов СССР несколько сот почтовых открыток с видами Израиля и совершенно безобидным текстом. Этого оказалось достаточно, чтобы открытки вернулись обратно со штемпелем: «Запрещено к распространению на территории СССР». Мы сообщали Тальмону о многочисленных случаях пропажи наших писем, посланных в Израиль друзьям и знакомым. Собранный материал Пачевский направил в Конгресс США, который принял специальную резолюцию о фактах нарушения Советским Союзом Международной почтовой конвенции.
Огромное значение для многих отказников имела постоянная связь с Эдиком Усоскиным из Тель-Авива. Эдик установил у себя дома аппаратуру для записи телефонных разговоров и регулярно выходил с нами на связь. Он всегда знал, куда следует передать полученную информацию, чтобы наш голос был услышан на Западе.
Израильтяне, имевшие двойное гражданство, приезжали в Ленинград под видом туристов, привозили учебники иврита, сохнутовские брошюры. Особенно запомнились встречи с юристом Хаимом Косовским из Тель-Авива и детским врачом Заремом Дрором из Иерусалима. Давид Приталь выпускал в Иерусалиме ежегодник «Евреи в Советском Союзе». Отсидевший десять лет по «самолетному» делу Йосеф Менделевич и Юрий Штерн создали в Иерусалиме информационный центр советского еврейства»...
Что же касается представителей израильского истеблишмента, где тон задавали левые, то отношения с ними были далеко не идеальными. Левые считали, что мы должны, как тогда говорили, «держать низкий профиль», не дразнить русского медведя коллективными письмами и другими акциями протеста.
В 1984 году я и мой друг Авраам Чечик, принимали двух иностранных туристов, искавших встреч с еврейскими отказниками. Гости сказали, что являются посланниками Израиля и хотят сообщить нам позицию израильского правительства по вопросу репатриации советских евреев. Они пытались убедить нас, что своими протестами мы провоцируем советскую власть на ответные жесткие действия и тем самым только усугубляем свое положение. Говорили, что это вредит не только нам, но и рикошетам бьет по Израилю. Мне эти речи показались подозрительным – не «посланцы» ли они КГБ? Но их осведомленность о положении евреев в СССР была настолько далека от действительности, что такое предположение сразу отпало.
Мы, кстати, так и не выяснили, кого они представляют. Но их довод «вы вредите Израилю» звучал очень сильно. Однако вскоре по «Коль Исраэль» мы услышали выступление израильского министра иностранных дел Ицхака Шамира со словами поддержки отказников и призывом не ослаблять борьбу за репатриацию. А в ООН с речью в защиту права советских евреев на репатриацию выступил посол Израиля Беньямин Нетаниягу. Так что не все официальные лица еврейского государства придерживались тактики «тихой дипломатии». Это нас обнадеживало.
Плакат, выпущенный «Израильским общественным советом солидарности с советскими евреями». Надпись на иврите: «Узники Сиона, отбывшие сроки наказания, но до сих пор не получившие разрешение покинуть СССР». Второй справа в среднем ряду - Евгений Лейн
- Вы часто встречались с иностранцами. Не может быть, чтобы власти смотрели на это сквозь пальцы…
- Смотрели в оба и пристально. И по мере необходимости принимали жесткие превентивные меры. Приведу конкретный пример. Осенью 1984 года в Ленинград под видом туристов приехали англичане Дэвид Ратчик и Майкл Джекобс. Они хотели записать на видеокамеру несколько интервью с отказниками. Мы договорились, что запись будет происходить в нашей квартире. Я встретил англичан у станции метро, мы направились к нашему дому. По дороге пару раз обернулся, проверяя, нет ли «хвоста». Вроде все было чисто. Набрал нужную комбинацию цифр на кодовой панели, но входная дверь почему-то не открывалась. Набрал второй, третий раз – без результата.
Неожиданно дверь сама распахнулась. Двое в штатском потащили меня к подъехавшей черной «Волге». В машине один из них резким профессиональным движением ударил меня по уху. Этот мерзавец повредил барабанную перепонку, в ухе стоял непрерывный звон. Меня отвезли в отделение милиции и посадили в «обезьянник» со словами: «Мало отсидел, теперь получишь еще!» Часа через три пришли те же двое, что-то сказали дежурному, и меня выпустили без всяких объяснений. Собственно, никаких объяснений не требовалось. И так было ясно, кто и за что…
Дома Ирина смыла кровь и отвезла меня в травмопункт. Я написал о нападении прокурору города и привел свои аргументы насчет того, что это дело рук ленинградского КГБ. Из прокуратуры пришел ответ, что, как показала проверка, «должностные лица» к моему избиению не причастны. А через несколько дней участковый принес мне повестку с приглашением явиться в прокуратуру. Там мне вручили предостережение о возможном привлечении к уголовной ответственности за клевету.
Для полного счастья мне не хватало только еще одного уголовного дела! Эдик Усоскин, которому я рассказал по телефону о случившемся, связался с лидером еврейской общины Манчестера Хелен Абендстерн. Хелен решила, что лучшей защитой будут заявления двух англичан, на глазах которых меня задержали. По ее просьбе Ратчик и Джекобс прислали в Ленинград «клятвенные свидетельства» о том, как все было в действительности. Заводить на меня новое дело не стали.
- Однако мы забежали вперед... Давайте вернемся в город Черногорск, откуда вас освободили «условно-досрочно». Как это произошло?
- В Черногорске мы как-то пережили суровую сибирскую зиму. А в мае мое дело вынесли на рассмотрение наблюдательной комиссии по условно-досрочному освобождению. Обычно процедура рассмотрения сводится к тому, что осужденный раскаивается в совершенном преступлении и обещает никогда больше не нарушать закон. Мне каяться было не в чем. Я заявил, что не совершал того, в чем меня обвинили, что осудили меня за желание уехать в Израиль. Услышав слово «Израиль», члены комиссии пришли в бешенство. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы не вмешался сидевший в углу незаметный человек в штатском. Незнакомец сказал, что сейчас речь не идет о сионистских взглядах гражданина Лейна. Он осужден за сопротивление представителю власти по статье, которая допускает условно-досрочное освобождение.
Кто это был и почему его мнение оказалось решающим, можно только догадываться. Как бы то ни было, после его выступления комиссия единогласно проголосовала «за» Через неделю состоял суд, где мне никаких вопросов не задавали. Суд постановил: «Леина Евгения Борисовича, условно осужденного по статье 191-й пункт 2, условно-досрочно освободить». Сначала приговорили «условно», хотя на самом деле я отбывал наказание в «Крестах» и на принудительных работах в Сибири. Теперь досрочно освобождают - и тоже «условно». Но я не стал ломать голову над юридической казуистикой. На практике определение суда означало, что можно вернуться домой, в Ленинград.
- Какой была обстановка в Ленинграде в восьмидесятых?
- Обстановка не располагала к особому оптимизму. Семинар по еврейской истории и культуре был разогнан. Научный семинар собирался от случая к случаю. После смерти Леонида Брежнева место генерального секретаря КПСС занял глава КГБ Юрий Андропов, что не сулило еврейским отказникам ничего хорошего.
Тем не менее, в городе продолжали работать ульпаны, где преподавали иврит Йосеф Родомысльский, Лев Фурман, Нелля Шпейзман, Авраам Чечик и другие. Особым успехом пользовались уроки иврита молодого Эли Рохлина, который демонстративно ходил по Питеру в кипе. Боря Локшин размножал нелегальную литературу, был организатором и участником демонстраций протеста. Илья Симовский помогал семьям узников Сиона, отправлял посылки заключенным. Миша Бейзер проводил пешеходные экскурсии по еврейским местам Петербурга. У Гриши Вассермана и Юры Шпейзмана проходили встречи религиозных евреев. Без Володи Коренмана не обходились еврейские праздники. Леонид Кельберт ставил спектакли на еврейские темы в домашнем театре. Выходил нелегальный журнал «Ленинградский еврейский альманах»…
23 марта 1987 года Аба и Ида Таратута, Борис Локшин, Миша Бейзер, Лиля Шапиро, Инна Лобовникова-Рожанская и Лена Кейс пришли к зданию Смольного, где размещался обком КПСС, с плакатами «Отпустите нас домой!», «Требуем разрешения на выезд в Израиль». Это была первая демонстрация ленинградских отказников после нескольких лет относительного затишья. Участники акции конечно же, рисковали, не зная, чем все закончится. Однако милиция повела себя на удивление мирно. Демонстрантов не разогнали, не отвезли в кутузку, когда они оказались выполнить требование разойтись. В «Ленинградской правде» даже появилась фотография с комментарием начальника ленинградского ОВИРа Савицкого. А в короткой информации ТАСС демонстрация евреев была подана как пример реальной перестройки и гласности.
Спустя ровно месяц было решено повторить демонстрацию на том же месте. В исполкоме, куда мы обратились за разрешением, настойчиво посоветовали не нарываться на неприятности. Кое-кто стал сомневаться, стоит ли лезть на рожон? Тогда Боря Локшин сказал, что пойдет один. В результате на демонстрацию вышли более двадцати человек. Как только мы встали с плакатами, появились дворники с метлами, и вместе с мусором и пылью попытались согнать нас с тротуара. Когда это не получилось, на подмогу пришла уборочная машина, которая с грохотом стала ездить туда-сюда, вытесняя евреев на проезжую часть. На помощь машине подтянулась милиция. И все-таки, мы продержались минут сорок. Днем позже в газете «Смена» появилась статья «Чего они хотят?». Автор ее фактически призывал к расправе над евреями, «осквернившими колыбель революции».
В мае группа отказников попыталась устроить демонстрацию в сквере на Исаакиевской площади. Теперь милиция уже не церемонилась, а сразу разогнала евреев, несмотря на всю перестройку. Участников погрузили в два автобуса и доставили в районное отделение милиции. Вскоре каждый получил повестку в суд, приговоривший участников демонстрации к денежному штрафу. А в то же время на Васильевском острове у здания университета без помех и при большом стечении народа проходили митинги антисемитского общества «Память»...
Мои попытки найти работу по специальности после возвращения из Черногорска окончились безрезультатно. В комиссии исполкома, под присмотром которой я должен был находиться как освобожденный условно-досрочно, мне подыскали подходящую для кандидата наук должность - ученика кочегара в котельной.
В котельной я работал посменно. Ночью, когда не было начальства, мог писать письма зарубежным друзьям, которые нас поддерживали. Помню ответ на одно из таких писем от мистера Джефри Накара из Лондона: «Дорогой Евгений! Мы так рады, что ты получил работу. У нас в Англии сейчас много безработных, положение их ужасно». Я не стал огорчать Джефри и не сообщил ему, что получаю за эту работу 60 рублей в месяц - нищенскую зарплату, которая намного меньше пособия английского безработного.
- А как продвигалось в ОВИРе выездное дело вашей семьи?
- Еще летом 1983 года после очередного отказа инспектор ОВИРа сказала, что наше дело закрыто, новые ходатайства рассматриваться больше не будут. После этого мы с женой и Нехама обратились в Верховный Совет СССР с заявлениями о выходе из советского гражданства. И одновременно - в кнессет Израиля с просьбой о предоставлении нам израильского гражданства. Так же поступили семьи ленинградских отказников Владимира Лифшица, Бориса Чернобыльского, Авраама Чечика, Евгения Клюзнера. Мы надеялись, что в правовом отношении будем приравнены к проживающим в СССР иностранным гражданам и что наши порастающие сыновья будут освобождены от службы в советской армии.
В выходе из гражданства СССР нам отказали. Но Израиль проявил понимание. Министр внутренних дел Ицхак Бург подписал сертификаты о том, что нам присвоено израильское гражданство. В реальной жизни это ничего не меняло, так как Советский Союз двойного гражданства не признавал. Но сам факт, что Израиль признал нас своими, служил мощным стимулом продолжения борьбы за выезд.
Из-за возникших проблем со слухом я ушел из котельной. Стал искать работу по специальности, и опять повторилась старая история. Как только доходило до отдела кадров, получал от ворот поворот. При встрече с Джин Фрид и Линдой Оппер из организации «Чикагские действия в защиту советских евреев» я рассказал им о своих мытарствах. Вернувшись домой, Джин и Линда обратились к мировой научной общественности выразить свой протест против того, что желающий эмигрировать в Израиль советский математик Евгений Лейн не может найти работу. В Академию наук СССР поступили десятки писем и телеграмм. Кампания солидарности иностранных ученых с моей скромной персоной свое дело сделала. Мне выдали разрешение преподавать частным образом математику студентам-заочникам. Заодно разрешение заниматься репетиторством получила Ирина…
- Обычно еврейским активистам, отбывшим срок заключения, вскоре разрешали уехать. В вашем случае этого не произошло. Почему, как вы думаете?
- Действительно, в семидесятых годах существовало такое негласное правило. Практически всем фигурантам антиеврейских процессов после выхода на свободу дали возможность уехать. Власти надеялись, что с отъездом главных «смутьянов» еврейское движение пойдет на спад, а то и вовсе заглохнет. Но они просчитались. На смену уехавшим пришли новые лидеры, борьба за алию стала массовой. Поэтому в восьмидесятых тактика изменилась. Реже стали прибегать к судебным репрессиям, которые вызывали волну протестов на Западе. Приговоры вносились помягче. Зато резко сократилось количество разрешений и увеличились сроки отказов.. Наш случай - один из многих, подтверждающих эту новую тактику.
В конце мая 1988 года с советскими диссидентами и еврейскими активистами пожелал встретиться прибывший в Москву с официальным визитом президент США Рональд Рейган. Ленинградские комитетчики получили приказ сделать все, чтобы не допустить своих поднадзорных в столицу. Елена Кейс-Куна и Арнольд Шпейзман были задержаны на Московском вокзале. Эдика Маркова сняли с поезда на промежуточной станции. Алику Зеличенку, который недавно вернулся из лагеря, пригрозили административным арестом.
Приглашение в Спасо-Хаус на встречу с президентом Рейганом
Зная, что Московский вокзал под наблюдением, я выскользнул из дома ночью и добрался до маленькой станции на окраине города. Там на несколько минут останавливался скорый поезд Хельсинки – Москва. Проводник за небольшую плату пустил меня в вагон, предназначенный для советских граждан. В ту ночь нам домой позвонила Памела Коэн, председатель организации «Чикагские действия». Ирина рассказала ей, что госбезопасность блокировала выезд ленинградских отказников на встречу с Рейганом. Памела связалась с журналистами и посольством США в Москве. Не знаю, что было дальше, но утром блокада была снята. Наша семья присутствовала на встрече в полном составе. Кроме дочки Нехамы, которая к тому времени уже была в Израиле...
Последний по счету отказ мы получили под предлогом секретности Ирины, которая десять лет назад работала в институте физиологии и биохимии. Это была уже полная чушь! В институте сказали, что могут выдать справку о ее непричастности к секретным работам только по письменному запросу ОВИРа. А в ОВИРе заявили, что никакого запроса посылать не будут. И опять потребовалось вмешательство зарубежных ученых, чтобы директор института академик Свидерский подписал нужную справку. Но даже после этого отказ остался в силе.
Евгений Лейн. Ленинград, 1987 год
В ноябре 1988 года зарубежные друзья сообщили нам, что госсекретарю США вручен новый список освобожденных евреев-отказников, и в нем есть наша семья. После десяти лет ожидания мы боялись в это поверить. Тем более что ОВИР молчал. Нервы были уже на пределе, когда через несколько дней в трубке раздался голос инспектора: «Препятствия к вашему выезду сняты. Приходите за визами». 22 января 1989 года мы приземлились в аэропорту имени Бен-Гуриона. Первой, преодолев заслон израильских «битахонщиков» (служба безопасности), нам на шею кинулась дочка Нехама.
***
Сегодня в Маале-Адумим, городе-спутнике Иерусалима, живут три поколения семьи Лейн.
Публикуемые в этой рубрике материалы предоставлены ассоциацией «Запомним и сохраним» http://www.soviet-jews-exodus.com Исполнительный директор Аба Таратута.
___
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #1(160) декабрь 2013 — berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=160
Адрес оригиначальной публикации —berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer1/Kremer1.php
