Из цикла «Несвоевременные письма»
Добрый день, господин Вагнер.
Не знаю, где Вас застанет это письмо: возможно, Вы и в самом деле пируете сейчас в чертоге Валгаллы, бок о бок с прочими нордическими витязями в черных мундирах с черепами на лацканах. А может, и не пируете, а напротив, морите голодом могильных червей, которые безуспешно пытаются отыскать на Вашем собственном добела обглоданном черепе остатки съестного. Так или иначе, этот зловещий антураж никоим образом не касается меня, Вашего Несвоевременного Корреспондента: мой день поистине добр, за окном светит солнце, ветер серебрит оливы на склоне шомронского вади, а пятилетняя внучка играет рядом на ковре.
Она неслучайно упомянута здесь: ведь, в некотором роде, я пишу Вам по ее поручению. Правда, сама она этого не знает; возможно, впоследствии, повзрослев и узнав об этом письме, она осудит меня со всем безжалостным пылом молодости – ведь мы проживаем в стране, где Ваше имя сродни грязному ругательству, а каждое публичное исполнение Вашей музыки сопровождается протестами и бурными спорами. Я в этих спорах не участвую по простой причине: мало что смыслю в прекрасном искусстве музыкальных гармоний. Особенность слуха, ничего не поделаешь – никогда не мог различить звучания отдельных инструментов в громе симфонического оркестра. Говорят, что Вы новатор, гений и великий композитор; возможно и так, но я пишу Вам совершенно по другому поводу.
В период моего проживания в России значение слова «антисемитизм» казалось мне исчерпывающе ясным; затем я переехал в страну, где оно употребляется большей частью в ироническом смысле и изрядно подзабыл свои давние чувства и умозаключения. Тем не менее, я полагал, что способен достойно объяснить своей внучке суть данного явления, когда она впервые в своей жизни – к счастью, чисто теоретически – обнаружила факт его существования.
Но именно теоретическая часть оказалась для меня истинным камнем преткновения. Если бы речь шла о какой-нибудь конкретной трамвайной обиде или брошенном в спину ругательстве, вполне можно было бы объяснить эти прискорбные мелочи другими, тоже вполне конкретными обстоятельствами. Однако вопрос внучки по поводу причин Катастрофы (так, господин Вагнер, мы называем процесс целенаправленного истребления европейской части нашего народа в середине ХХ века) требовал, как выяснилось, совсем другого ответа.
В самом деле, если бы евреев истребляли, допустим, только поляки, то я бы мог сказать, что у тамошней всеобщей ненависти имелись определенные исторические корни – например, обыкновение польской шляхты отдавать свои поместья на откуп евреям-арендаторам. Что в итоге и послужило созданию образа безжалостного жида-мироеда. Правда, рассказав об этом, я бы тут же заметил, что откупщиков было не так много и они составляли ничтожный процент от общего населения еврейских местечек, исчислявшегося сотнями тысяч и жившего в крайней бедности. А потому нет никаких реальных оснований считать эту причину достаточно веской. Но реальность, как известно, одно дело, а народный, невежеством продиктованный предрассудок – другое. Так что, думаю, это могло бы сойти за объяснение, хотя и с большой натяжкой.
Но в том-то и дело, что в уничтожении евреев участвовали не только поляки, но и, к примеру, литовцы. Что ж, кое-какие конкретные причины можно было бы отыскать и для литовских убийц. Дело в том, господин Вагнер, что как раз накануне этих событий Литва была вновь оккупирована Россией, причем эта ре-оккупация сопровождалась репрессиями, которые осуществлялись, в том числе, и еврейскими чиновниками. Здесь опять же пришлось бы сослаться на предрассудок: ведь еврейское население Литвы, которое по длительности проживания там вполне могло бы считаться коренным, в массе своей не имело ничего общего с политической полицией российских оккупантов. Более того, среди расстрелянных и высланных граждан Литвы было немало литовских евреев. То есть счесть эту причину действительно оправданной довольно трудно. И все же – хоть какое-то объяснение, не так ли?
Зато с какой-нибудь Голландией мне пришлось бы сильно поднапрячься в поисках причины: там не было ни откупа, ни оккупации, ни евреев-полицейских. Чем тогда объяснить прилежание добрых голландских горожан в почти поголовном истреблении своих еврейских соседей? А чем евреи не угодили румынам? Французам? Хорватам? Австрийцам? Бельгийцам? Венграм? Словакам?..
Надеюсь, Вы понимаете мое затруднение, господин Вагнер. В каждом конкретном случае я еще мог бы отыскать некое объяснение местной ненависти к евреям – пусть и не слишком обоснованное, пусть временами чудовищно надуманное, но хоть какое-то. Однако я не имел дело с одним конкретным случаем. Мне требовалось найти формулу для всей огромной Европы! И тут обнаружилось, что для антисемитизма каждой отдельно взятой страны мне пришлось изобретать свое отдельное объяснение, потому что годное для Бельгии не подходило для Латвии, а видимые причины ненависти к евреям во Львове казались абсолютно нерелевантными для такой же ненависти в Лионе.
Это показалось мне странным. Добро бы еще мы говорили о разных веках – но ведь нет. Те же годы, тот же континент, те же люди. Более того, в своих поисках я наткнулся на крайнюю противоречивость обвинений, которые выдвигались в качестве причин антисемитизма. Евреев обвиняли в чрезмерном богатстве и в ужасающей нищете местечек. В высокомерии и в презренном подхалимаже. В претензии на мировое господство и в вырожденческом ничтожестве.
Поймите меня правильно: на этом этапе я не брался оспаривать ни один из этих тезисов. Я всего лишь искал более-менее правдоподобный ответ на вопрос о причинах ненависти. А правдоподобный ответ не мог быть внутренне противоречивым. Если ты ненавидишь еврейских банкиров, то какой смысл истреблять еврейских бедняков? Если тебе неприятны религиозные иудеи, то зачем бить крещеных? Если тебя раздражает еврейское гетто, то почему нужно громить кабинет респектабельного еврея-стоматолога, живущего с тобой по соседству? Если ты обвиняешь евреев-торгашей, то при чем тут евреи-музыканты? А если, напротив, ты не терпишь музыкантов, то отчего бы не оставить в покое торгашей?
Конечно, я мог бы просто собрать все эти многочисленные и противоречивые причины в одну тарелку и тем удовольствоваться. Но повторяю – я искал правдоподобный ответ. А неудобоваримый салат из торгашей, подхалимства, откупщиков, мании величия, оккупантов, высокомерия, музыкантов, ничтожества, ростовщиков, неряшливости, банкиров, мирового господства и еще черта в ступе таковым, с моей точки зрения, не являлся. Я никак не мог предъявить его своей пятилетней внучке, поскольку не верил в него сам.
Если каждая отдельно взятая «реальная» причина немедленно опровергается своей противоположностью, сказал себе я, то нужно взглянуть на предмет иначе. Что если на самом деле причины ненависти к евреям лежат намного глубже, чем всевозможные экономические, политические, исторические, религиозные, этнографические и прочие «реальные» объяснения, составляющие вышеупомянутый салат? Что если все они – лишь воплощение некоего глубинного неприятия, некой коренной, базисной причины из тех, которые зовутся метафизическими? Причины, достаточно общей и значительной для того, чтобы объединить одной ненавистью весь континент, а то и весь мир?
На первый взгляд эта мысль кажется очевидной, но лишь на первый взгляд. Ведь обычно проявления антисемитизма – как мелкие, личного плана, так и крупные, приобретающие иногда дикие формы погромов и изгнаний – разнесены во времени и пространстве и оттого анализируются лишь в местном, ограниченном контексте. А в местном контексте на первый план неизбежно выступают именно конкретные внешние обстоятельства, типа эпидемии чумы, голода или большевистской революции. Правда, при этом наблюдательные авторы непременно упоминают некую общую глубинную неприязнь, которая просвечивает сквозь местный контекст – просвечивает одинаково, повсюду и во все времена.
Упоминают, как правило, походя, вполголоса, торопясь перейти к изложению очередных текущих причин, будь то религиозный фанатизм погромщиков, экономические неурядицы или ненависть к угнетателям. Признаться, и сам я нередко грешил подобной узостью подхода. Понадобилось всеобъемлющее, поверх-граничное, общемировое явление Катастрофы, чтобы понять: любые конкретные внешние обстоятельства представляют собой всего лишь повод, в то время как истинная причина коренится как раз в упомянутой вскользь глубинной неприязни.
Неприязнь эта постоянным, не вполне осознанным фоном живет в сердцах и душах людей всех уровней достатка, образования и культуры; где-то она открыта и выражается недвусмысленно, а где-то – подавлена условностями среды и оттого проявляется неявно, сквозь зубы, в сокровенных дневниковых записях и письмах, а то и всего лишь взглядом, жестом, усмешкой. Отсюда, из этого скрытого корня, вырастают затем и частные, и общенародные антиеврейские эксцессы. Внешние же обстоятельства служат всего лишь катализатором очередного рецидива.
Если вдуматься, то иначе и быть не может. Ведь настоящая причина постоянно повторяющегося явления также должна характеризоваться постоянством и не зависеть от преходящих обстоятельств. Такая причина наполняет конкретику современности, как вода – сосуд; обстоятельства всего лишь предоставляют ей ту или иную форму, но ответственность за содержание несет она и только она. Так иногда, совершая не вполне понятное нам самим действие, мы обставляем его стройным словесным описанием, которое призвано сообщить происходящему подобие логичного, обусловленного вескими соображениями процесса. Нынешние психологи называют этот механизм рационализацией.
***
Вот тут-то, придя к заключению о метафизическом, то есть вневременном, независимом от сиюминутного контекста, характере антисемитизма, я и вспомнил Вас, господин Вагнер. Вернее, нет, не так. Сначала я вспомнил немцев – и не только из-за того, что именно они руководили общеевропейским истреблением моего народа. Просто – где же еще искать решения метафизических проблем, как не в Германии? Как-никак, нация философов. Можно смело утверждать, что страсть к метафизике столь же свойственна немцам, сколь и любовь к пиву, свиным сосискам и классической музыке. Ну, а оттуда уже оставался всего один шаг к Вам, господин Вагнер.
Вы спросите, почему я решил написать именно Вам, а не, скажем, Канту, Фихте, Гегелю или Марксу. Что ж, могу объяснить и это. Великие немецкие философы, хотя и высказывались по еврейскому вопросу с подкупающей определенностью, никогда не уделяли ему значительного внимания. Кроме того, многие их них смотрели на проблему сквозь призму собственных философских постулатов, что опять же приводит к излишней конкретике. Например, Карл Маркс, склонный трактовать любые явления с экономической точки зрения, писал в статье «Еврейский вопрос»:
«Не будем искать тайну евреев в их религии, напротив, попробуем найти секрет этой религии в реальных евреях. Деньги являются ревнивым богом Израиля, рядом с которым нет места никаким другим богам. Деньги принижают всех богов человека и превращают их в товар... Торговля – вот истинный бог евреев».
Иными словами, здесь мы приходим к стандартному антисемитскому стереотипу «евреи – торгаши», опровергаемому хотя бы фактом существования самого автора, явно не причислявшего к торгашам себя, чистокровного еврея, хотя и патологического антисемита (одно другому, как мы прекрасно знаем, ничуть не мешает). А в другой статье тот же Маркс заострял свой противоречивый тезис следующим образом:
«Прошло 1855 лет после того, как Иисус изгнал менял из храма, и то, что эти торговцы, которые сегодня в основном состоят при тиранах, снова представлены преимущественно евреями, может быть гораздо большим, чем простая историческая случайность. Еврейские менялы лишь в более крупном масштабе и более гнусным способом делают только то, что многие другие делают в малом, незначительном масштабе. Но поскольку евреи так могущественны, наступило время, когда необходимо выявить и разоблачить их организацию».
Здесь Ваш соотечественник (а в данном случае и единомышленник) и вовсе может претендовать на роль вдохновителя и истинного автора небезызвестных «Протоколов сионских мудрецов». Согласитесь, подобные утверждения относятся все к тому же разряду «внешней конкретики», а отнюдь не к искомому уровню метафизического рассмотрения.
Не помогает в этом смысле и «культурный» антисемитизм Гете, который замечал: «Мы не потерпим среди нас ни одного еврея, ибо разве можем мы уделить им часть высшей культуры, основы и обычаи которой они отвергают?»
Ведь факты, увы, свидетельствуют о другом: евреям в Германии (и в Западной Европе вообще) не помогло и полнейшее растворение в «культуре, основах и обычаях» окружающего населения – вплоть до крещения и подчеркнутой христианской набожности. Что, кстати говоря, не позволяет мне согласиться и с достопочтенным Иммануилом Кантом, который, хотя и именовал евреев «народом мошенников», объяснял свой антисемитизм преимущественно религиозными соображениями: «иудаизм как таковой, взятый в чистом виде, не содержит совершенно никакой религиозной веры».
Опять же, не рассматривая истинность или ложность подобного подхода, заметим, что, по этой логике, крещение должно было бы спасти еврея от Треблинки. Не спасло, а, следовательно, и логика не в порядке. Да и вообще, рассуждения немецких философов первого ранга об иудаизме… как бы это сказать помягче… – выглядят несколько легковесными. Вот что пишет, к примеру, господин Л.Фейербах:
«Еда является наиболее помпезным действием, посвящением в иудейскую религию. В акте принятия пищи еврей празднует и возобновляет акт творения. Принимая пищу, человек заявляет, что сама по себе природа является ничем. Когда семьдесят мудрецов поднялись на вершину горы вместе с Моисеем, "они видели Бога, и ели, и пили". Вид Высшего существа, похоже, лишь возбудил их аппетит...»
При всех скидках на заклятый материализм Фейербаха, читатель вправе ожидать от него большей глубины оценок, вряд ли достижимой путем сведения многовекового культурного явления к обыкновенной, извините, жратве. На этом фоне выглядят серьезными даже стереотипы Иоганна Гердера, обвинявшего евреев в паразитизме:
«На протяжении тысячелетий, от самых своих начал народ Господа, считавший, что его отечество находится на небесах, ведет растительное существование, подобно паразитическому растению на живом стволе других народов. Коварный и корыстный, едва удовольствовавшийся всем миром, он никогда не был воодушевлен страстным стремлением поддержать или восстановить свою честь, и самое жестокое угнетение не могло подвигнуть его на то, чтобы уйти и обеспечить себе свою собственную независимую страну».
Увы, и эти утверждения не могут считаться удовлетворительной причиной антисемитизма. Возможно, современные Гердеру жители европейских гетто и выглядели паразитами, но этого никак нельзя сказать о евреях – ученых, предпринимателях, юристах, ювелирах, медиках – которые, безусловно, способствовали процветанию своих стран на протяжении следующего века. Стало ли это лекарством от антисемитизма? Никоим образом. Как, кстати, и реализованная позднее попытка «уйти и обеспечить себе свою собственную независимую страну».
Этот факт должен служить разочарованием и для Фихте, который писал в 1793 году: «Чтобы защититься от них, я вижу только одно средство – завоевать для них их землю обетованную и выслать туда их всех…»
И далее:
«... предоставить им гражданские права возможно лишь при одном условии: в одну ночь отрубить им всем голову и приставить другую, в которой не будет ни одной иудейской идеи».
Последняя фраза, кстати говоря, вселила в меня определенную надежду на открытие искомой «метафизической причины»: возможно, она кроется именно в некоей упомянутой господином Фихте «иудейской идее»? Именно в идее, постоянной и живучей, а не в переменном наборе обычаев и культурных обрядов? Не в зыбких особенностях поведения, меняющегося в зависимости от времени и места, а в относительно стойком характере еврейского мировоззрения, которое и вызывает столь же стойкое отвращение человечества?
Ближе других немецких метафизиков к такому типу ответа подошел, на мой взгляд, Гегель, ясно говоривший о своеобразии «еврейского сознания» – безобразно-рабского, убогого, грязного:
«…они видели в Иисусе лишь человека, назарянина, сына плотника, чьи братья и родители жили среди них; он не был никем иным, он не мог быть ничем сверх этого, он был лишь таким же, как они, но сами они чувствовали, что были ничем. Попытка Иисуса дать еврейской толпе понимание божественного не могла не провалиться, ибо вера в божественное не может существовать в грязи. Лев не может поместиться в ореховой скорлупе; бесконечный дух не найдет себе места в тайниках еврейской души...»
Но никто – повторяю – никто не сравнится в разработке этого животрепещущего вопроса с Вами, господин Вагнер. Именно Вы сделали антисемитизм главным – после музыки – делом своей жизни. Именно Вы придавали своему отвращению к евреям поистине метафизический, идейный характер:
«Нам нет нужды доказывать, что современное искусство иудаизировано; факты бросаются в глаза и совершенно очевидны. Самая неотложная задача состоит в освобождении от еврейского господства...»
Речь тут идет о музыке (Ваш знаменитый трактат называется «Иудаизм в музыке»), о ее «иудизации». По каким иным причинам, кроме сугубо отвлеченных, метафизических, можно ненавидеть еврейскую музыку; по каким признакам в принципе возможна такая классификация? У музыки нет поведения: ей невозможно приписать стяжательство, торгашество, высокомерие, угодничество, спаивание народа, стремление к мировому господству. Во всем этом можно обвинить еврея-композитора, но никак не его музыку. Говоря об иудизации музыки, Вы имели в виду выраженный в ней еврейский характер, то есть идею, мировоззрение в самом что ни на есть чистом, беспримесно метафизическом виде! Иными словами, господин Вагнер, именно и только Вы оказались достаточно прозорливы, чтобы напрямую, минуя предрассудки и стереотипы, обратиться к подлинной сути еврейской проблемы.
Стоит ли тогда удивляться, что мое письмо адресовано Вам, а не кому-либо другому? Гитлер был в этом плане всего лишь Вашим последователем и не скрывал этого. Главный идеолог нацизма А.Розенберг писал впоследствии: «Суть западного искусства открывается в Вагнере, а именно: нордическая душа не является созерцательной, она не теряется в индивидуальной психологии, она стремится жить по космическим законам духа и создавать их спиритуализм и архитектонику».
Тут снова – в полном соответствии с Вашим пониманием – речь идет о чисто метафизических качествах нордической души: ее созидающей энергии (в противоположность еврейской созерцательности), ее космической духовности (в противоположность еврейской приземленности), ее коллективизме (в противоположность еврейскому индивидуализму).
Человек может изменить свое поведение, образ жизни, религию. Но мироощущение, впитанный с молоком матери взгляд на жизнь, всё то, что называется национальным характером, изменению не подлежит. Поэтому, в отличие от других философов-антисемитов, Вы не питали никаких иллюзий в отношении возможности «перевоспитания» евреев путем их интеграции в общество «нормальных» людей:
«Образованные евреи приложили все усилия, которые только можно себе вообразить, чтобы освободиться от характерных черт своих вульгарных единоверцев: во многих случаях они даже считали, что достижению их целей может способствовать христианское крещение, которое смоет все следы их происхождения. Но это рвение, которое никогда не приносило всех ожидаемых результатов, приводило лишь к еще более полной изоляции…»
Вы полагали живучесть еврейского взгляда на мир, этого наследственно (сейчас бы сказали: генетически) обусловленного проклятия, такой сильной, что еврейство невозможно вытравить не то что крещением, но даже и смешением кровей: «…как мужчина, так и женщина, даже если они смешиваются с самыми далекими от них расами, всегда порождают евреев».
А из этого уже следовал неизбежный вывод, впоследствии принятый А.Гитлером в качестве практической рекомендации «окончательного решения еврейской проблемы»: «существует одно-единственное средство снять проклятие, тяготеющее над вами: искупление Агасфера – уничтожение!»
***
Теперь, господин Вагнер, осталось только выяснить, что же это за такие особенности еврейского мировоззрения, еврейского характера, которые одинаково сильно раздражают и Вас, и Гегеля, и прочих представителей всех времен и народов, вплоть до неграмотного мужика, выражающего полное согласие с Вашим вышеприведенным мнением в не менее емкой, хотя и более короткой формуле: «жид крещеный, что вор прощеный».
Гегель, как мы помним, сетовал на то, что евреи сводят «божественное» в грязь повседневности, замыкают бесконечность духа в ограниченной скорлупе быта. Он видел в этом чудовищную профанацию идеи божества, торжество убогого рабского сознания.
Что-то похожее говорил и Розенберг, указывая на еврейскую приземленность; Кант, помнится, тоже обосновывал свои претензии к иудаизму тем, что казалось ему заменой высокой духовности религии «общественным законоположением», регулирующим низменный быт. Фейербах, как особо упертый материалист, не мог жаловаться на подобные моменты, а потому лишь отмечал ограниченный «эгоизм» евреев: «Эгоизм – это Бог, который никогда не дает своим служителям впасть в нужду и позор».
Ему вторил Маркс; будучи атеистом и не имея, таким образом, возможности обижаться за Бога, он грудью вставал на защиту иных форм духовности: «За абстрактной формой еврейской религии содержится презрение к теории, к искусству, к истории, к человеку, понимаемому как самоцель, это точка зрения реальной, осознанной жизни, добродетель корыстолюбца».
Зато Вы пошли еще дальше, указав на плебейский характер всего еврейства (как расы в целом, а не только как приверженцев «рабской» религиозной системы иудаизма): «Я считаю еврейскую расу прирожденным врагом человечества и всего благородного на земле; нет сомнения, что немцы погибнут именно из-за нее, и, может быть, я являюсь последним немцем, сумевшим выступить против иудаизма, который уже все держит под своим контролем».
Итак, Вы и Ваши единомышленники-антисемиты ненавидите евреев за духовное ничтожество, рабский, презренный характер, низменный эгоизм, и убогую материалистичность. Что ж, подобные качества действительно заслуживают всяческого порицания. Но есть соображения, которые мешают мне принять эту точку зрения. Во-первых, непонятно как, при столь низких исходных данных, евреи ухитрились установить господство над миром. Во-вторых – и в этом заключается главный недостаток этой версии – она недостаточно универсальна.
Понятно, как духовное ничтожество должно раздражать Вас и Ваших ученых друзей, завсегдатаев высоких духовных сфер. Но является ли это таким уж злостным недостатком в глазах неграмотного народа? Скорее нет, чем да. Отчего же тогда неграмотный народ ничуть не отстает в жидоедстве от своих высокообразованных соотечественников? Нет-нет, господин Вагнер, как хотите, но я не мог удовлетвориться подобным объяснением: оно попросту не устроило бы мою пятилетнюю внучку. Я искал что-то другое – такое, что могло бы стать достаточной причиной для римского легионера и греческого историка, для варвара-крестоносца и средневекового гуманиста, для ренессансного поэта и разбойника с большой дороги, для высоколобого просветителя и мюнхенского колбасника, для рафинированного интеллигента и пьяного погромщика. Для всех них – одновременно.
И эта задача оказалась отнюдь не такой невозможной, какой выглядела на первый взгляд. Потому что фактическая часть вышеперечисленных наблюдений, если и не верна на сто процентов, безусловно, содержит в себе зерно истины. Евреи и в самом деле высоко ценят жизнь и ее удовольствия – хорошую еду, любовные наслаждения, семейное счастье, субботний отдых. Это объективный факт, который нельзя не признать, в отличие от субъективной его оценки, которую можно разделять или нет. Точно так же нельзя отрицать и тот факт, что отношения еврея с Богом сплошь и рядом выражаются через самый что ни на есть кухонный быт. И факт этот также вполне объективен – в отличие от его оценки, которая всегда относительна.
Тот, кто говорит, что подобное отношение к Богу характеризуется низменностью, должен непременно указать некие ориентиры, реперные точки. Низменное – значит ниже. Ниже чего? Ну, это очевидно, скажете Вы. Кухня заведомо ниже кирхи. И попадете в самую суть нашего разногласия.
Давайте представим себе два типа сознания.
Первое полагает мир изначально множественным, второе – единым. Первое делит действительность на бесчисленное множество отдельных объектов, связанных между собой лишь постольку, поскольку они сталкиваются друг с другом (или воздействуют друг на друга на расстоянии). Второе утверждает всеобщую взаимосвязанность; для него даже бесконечно удаленные друг от друга объекты – части единого тела, одного куска.
Первое сознание разделяет мир (или даже множество миров) на противоборствующие силы. Множество объектов предполагает множество богов, противостояние одного бога другому, выделение добра и зла и борьбу между ними. Исход схватки при этом неочевиден: ведь если есть хотя бы два борца, то победить, в конечном счете, может любой из них. Иными словами, судьба мира находится под сомнением – конечно, сомнение можно заглушить верой, сказав: «верую в победу Добра», но, как известно, даже наилучшая команда может пропустить решающий гол на последней секунде. То есть в множественной картине мира неизбежно присутствует элемент случайности. Кто-то назовет эту модель вероятностной и будет недалек от истины.
Второму сознанию подобные коллизии непредставимы. Борьба добра и зла для него равносильно утверждению, что один орган тела сражается против другого. Возможно ли такое? Единое тело может расти и развиваться, оно может стареть или обновляться, но его действия как целого неминуемо подчинены некоей общей цели. Именно как целого: так предмет продолжает неуклонно перемещаться в некотором заданном направлении, даже если составляющие его молекулы пребывают в хаотическом броуновском движении. Иными словами, единство мира автоматически исключает случайность в траектории его движения. Сказав «мир един», человек утверждает и всеобщую взаимосвязь, и всеобщую закономерность, и всеобщую целесообразность. В единой картине мира зло не может победить потому, что зла нет.
Ерунда, скажет Первый, эта точка зрения противоречит очевидности. Каждый наш день наполнен случайностями. Кто-то случайно разлил масло на мостовой, а вы упали и попали под ломового извозчика – чем не случайность?
Но это сравнимо с примером предмета и его молекул, ответит Второй. То, что под извозчика попал именно я, – случайность. А то, что в городе из месяца в месяц попадают под извозчиков два-три человека – закономерность. При этом мы приняли за молекулу человека, но ближе к истине будет принять за молекулу город – тогда случайность, о которой вы говорите, станет и вовсе незаметна.
Нелепо отрицать существование зла, воскликнет Первый. Куда вы тогда отнесете совершаемые людьми преступления?
Люди наделены свободой воли, ответит Второй. Им дан прекрасный, совершенный, разумный мир, но они сплошь и рядом делают неверный выбор, совершая неразумные поступки. И конечно, получают по голове. Не потому, что их наказывает дежурный божок, а потому, что даже самый полезный механизм оторвет тебе пальцы, если ты отвинтишь защитный кожух, закоротишь защитную цепь и сунешь руку в зацепление зубчатых колес.
И так далее. Этот спор, господин Вагнер, можно продолжать долго. Долго, но, надеюсь, не до бесконечности. Понятно, на чьей стороне тут находитесь Вы, страстный поклонник Вотана и пантеона подвластных ему северных богов. Там же, рядышком, пребывают и союзные Вам метафизики. С точки зрения Вашего, Первого типа сознания кухня и кирха и впрямь принадлежат к разным мирам, максимально разнесенным один от другого. Зато Второй тип в принципе не в состоянии разнести их – хотя бы потому, что совершенно некуда: мир един, комната одна – первая, она же последняя.
Вы, конечно, возразите: но где же тут искомая универсальность? Разве вышеизложенные тонкости доступны полуграмотному бакалейщику? Верно, недоступны. Но он немедленно различит другое следствие, в котором выражается Второе сознание: неприятие иерархий.
В самом деле, весь множественный мир стоит на иерархиях. Да и как иначе организовать беспорядочное множество объектов, богов и людей? Старший бог-президент, боги-заместители, боги-офицеры, младшие божки, ангелы, архангелы, цари-наместники на земле, министры, полицмейстер, городовой на углу, сам добрейший бакалейщик, его достопочтенная жена, сын-оболтус, собака, кошка, приказчик в лавке, нищий на углу…
Иерархия предполагает не только уважение (если не почитание) бакалейщиком вышестоящих, но и преклонение нижестоящих перед ним самим. Вся жизнь его более-менее посвящена мечте подняться ступенькой выше – с одной стороны, и ревностной охране отвоеванных ступенек – с другой. Иными словами, наш бакалейщик скорее удавится, чем позволит покуситься на иерархию, составляющую цель и смысл его бытия.
А теперь представьте себе, господин Вагнер, что бакалейщик встречает еврея, носителя Второго типа сознания, чья иерархия состоит из ровно одной ступеньки. Нет-нет, поймите меня правильно: я вовсе не имею в виду, что разногласия бакалейщика с евреем-коробейником будут выявлены в ходе ученой беседы. Скорее всего, они оба и слова-то такого не знают – иерархия. Скорее всего, еврей, пытающийся всучить бакалейщику свой грошовый товар, будет лебезить перед ним до безобразия. Но при этом внутри себя он будет твердо знать: в этом мире есть всего один реальный начальник. Один! И это знание так или иначе проявит себя. И бакалейщик так или иначе различит его – на неосознанном, знаковом, неартикулированном уровне, как одна собака по едва заметным признакам различает подспудную агрессию другой собаки.
Ведь это именно агрессия – отрицание основы бакалейщицкого бытия. Во взгляде еврея, устремленном на другого, кем бы тот другой ни был, всегда читается эта сокровенная, часто и самим евреем неосознанная мысль: «Ты здесь не главный и главным не будешь никогда». Разве можно такое простить?
В этом все дело, господин Вагнер, вся суть метафизического, мировоззренческого по своей сути конфликта, обозначенного туманным понятием «антисемитизм». В нем нет ничего странного, загадочного, болезненного, убогого и отвратительного, хотя формы этот конфликт идей может принимать (и фактически принимает) самые чудовищные. Принимает именно потому, что не осознан как конфликт идей, а продолжает ошибочно трактоваться как религиозная, экономическая, национальная, культурная свара.
Который тип сознания в итоге возобладает? Насчет этого у меня нет никаких сомнений – и не только потому, что мое понимание мира исключает действие случайности в столь кардинальном вопросе. Жаль, что Вы уже сгнили, иначе могли бы увидеть, как далеко продвинулась человеческая цивилизация за прошедшие полтора века. Продвинулась именно в направлении глобальной взаимосвязанности, общности интересов, единения.
Вы условно ассоциировали эту систему мышления с иудаизмом, «который уже все держит под своим контролем». Не уверен, что это верно на сто процентов, но несомненно, что, волею судеб, именно евреи принесли в мир идею Единого, оформили ее в виде учения и сохранили для человечества, протащив сквозь века непримиримой языческой множественности, через ужасы погромов, костры инквизиции, ад Катастрофы. Так что Вы – и все вагнеры до и после Вас – избрали правильного врага для своей ненависти, правильного, но непосильного. Вы были правы, предсказывая нашу победу. Мне хочется, чтобы Вы это знали, – там, у стола своей Валгаллы.
Вот, собственно, и всё. Да, чуть не забыл. Знаете, что я ответил своей внучке на ее вопрос о причине?
– Видишь ли, – сказал я, – проблема заключалась в следующем. Мы говорили, что Бог один, причем один на всех, а они – что богов много и у каждого свой.
– Ага, понятно, – сказала она после секундного раздумья. – Они обиделись за своих богов.
Лучше и не скажешь, господин Вагнер.
С пожеланием скорейшего забвения,
Ваш, будем надеяться, удачливый противник,
Несвоевременный Корреспондент
Бейт Арье, январь 2012
___
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #1(160) декабрь 2013 — berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=160
Адрес оригиначальной публикации —berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer1/Tarn1.php
