История одного географа. Об Исааке Моисеевиче Маергойзе0

ИЗБРАННЫЕ МАТЕРИАЛЫ ИЗ СБОРНИКА "Географическое положение и территориальные структуры"

(продолжение. Начало см. в №11/2012 и сл.)

 

Сергей АРТОБОЛЕВСКИЙ

ПРОСТО ПРОФЕССОР И ПРОСТО ПОСЕЛОК

1

Он не изготовлен руками

И нам не навязан никем.

Б.Пастернак

В научных и образовательных учреждениях, едва ли не в каждом подразделении, в дирекции, в зале лежит, стоит или висит фотография или живописный портрет «основоположника», «классика» или «главы…». Ему приписывают реальные и мнимые достижения, подлинные и вымышленные черты характера. Обязательной является любовь к студентам и аспирантам. Со временем возникает некий обобщенный образ, упоминаемый на юбилеях или в очень местном музее. Но пока есть возможность оценить все самому, стоит ею воспользоваться. Не для осквернения гробниц, а для отдачи долгов (у каждого своих).

2

Слова могли быть о мазуте,

Но корпуса его изгиб

Дышал полетом голой сути,

Прорвавшей глупый слой лузги.

Б.Пастернак

Исаак Моисеевич Маергойз – одно из самых ярких впечатлений от профессорско-преподавательского коллектива Геофака МГУ. Не буду разбирать его на компоненты. Главное – личность (ум + мудрость), что привлекает или отпугивает, но запоминается. У меня было больше возможностей общения с ним, но сие не прибавляет объективности.

С И.М., я, как и положено студенту, познакомился на лекции. И, вопреки собственной практике, посетил их все (такой «чести» удостоились у меня только академик К.К. Марков и Н.М. Польская, мой научный руководитель). Первый читал красиво и умно, вторая интересно и умно. И оба рассказывали не о себе в географии, а о своих любимых странах, научных проблемах. Кстати, Нина Михайловна считала Маергойза своим учителем.

По всем формальным критериям Маергойз в лекторы не годился. Он говорил негромко, с сильным акцентом, почти не глядя на слушателей. Но говорил то, о чем было интересно слушать, что было внове для студентов. Без ненужного упоминания вождей, достижений партии и правительства и прочей подобной дребедени. Маергойз, конечно, не был диссидентом, но нонконформистом – безусловно. Он просто показывал, что есть профессионализм, оригинальные подходы к изучению географических объектов, незашоренность, нормальные отношения между преподавателями и студентами. Не блистал «фраками и бабочками», но стоило ему заговорить, и рядом с ним как-то терялись немногочисленные европеизированные члены географического сообщества, коим удалось прорваться в «длительную загранкомандировку».

Любопытно, что названия курса и тематики лекций четко не помню, а помню любимые темы и страны/города И.М.: ЭГП и ТС, Чехословакия и Сталинград. Но, видимо, и это неважно. Важен масштаб личности, профессионализм ученого и умение владеть аудиторией (артистизм).

Географический факультет середины 70-х гг., когда я его заканчивал, слыл относительно либеральным. На учебу и работу брали с «пятым пунктом» (правда не всех, кто этого заслуживал), политических компаний не раскручивали (хотя и пытались) и т.п. Но все же это была часть государства, со всеми идиотизмами того периода. До сих пор помню, как партком МГУ не выпустил в круиз по Дунаю уже упомянутую Н.М. Польскую с мужем, тоже преподавателем географического факультета, несмотря даже на то, что Нина Михайловна сама была председателем выездной комиссии факультета.

И.М. был фигурой относительно бесконфликтной (о единственном его «крестовом» походе расскажут другие – сам я застал лишь его отголоски). Охотно общаясь со студентами, политических бесед избегал или, во всяком случае, учитывал, кто стоит перед ним. Если подходивший к проверенной компании студент или преподаватель его доверия не вызывал, то он быстро переключался на темы «неполитические». Хотя в целом к людям относился лучше, чем некоторые из них того заслуживали. Для тех, кого любил, находил объяснение даже не идеальных поступков.

На этом общее описание героя моих воспоминаний можно закончить, не забыв упомянуть, что речь идет об одном из самых оригинальных общественных географов 50-70–х гг. ХХ века. Он был и формально профессор, но Профессор – скорее в понимании этого явления в начале ХХ века.

В 1974 г. состоялось знакомство профессора Маергойза и поселка «Мозжинка» АН СССР. Знакомства, безусловно, случайного, но для обеих сторон приятного. Его инициа­тором стал ныне покойный Л.Н. Карпов – человек, любивший помогать другим. С Исааком Моисеевичем их связывало многолетнее знакомство, и Маергойз попросил Льва Николаевича найти комнату в дачном поселке, где последний жил сам. Снимал Лев Николаевич маленький домик у академика И.М. Майского (а точнее, у жены его Агнии Александровны – женщины, заслуживающей отдельных воспоминаний).

Будучи в местной жизни неофитом, Лев Николаевич обратился к «аборигену»: первый раз я выехал на дачу в Мозжинку в возрасте двух месяцев. Столь давний срок проживания в Мозжинке дает мне право дать краткую характеристику этого поселка на момент его встречи с И.М.Маергойзом.

3

Раб о свободе любит петь

Под вечер в заведении...

Г.Гейне

«Гайд-парк при социализме» – это прозвище очень подходило для некоторых дачных поселков среднего уровня: между ЦК КПСС или КГБ и заводами «Калибр» или «Динамо». Речь идет о сложившихся, не всегда естественным путем, заповедниках для интеллигенции. Создание Мозжинки связано с созданием СССР собственной атомной бомбы. Осчастливленный этим фактом Сталин, приказал пожаловать каждому академику АН СССР по даче (или сумму денег для ее постройки). Наряду с физиками, математиками, химиками и им подобными, часть которых действительно имела отношение к указанному достижению, «пострадали» также абсолютно «невинные» историки, экономисты.

Первым академическим поселком была Мозжинка, позднее возникли «Луцино» и «Абрамцево». Подарки были все одинаковы: двухэтажные сборные деревянные дома (с засыпкой). Они были получены в качестве репараций из Финляндии, а собирались – немецкими военнопленными. Формально дома были рассчитаны на 35-40 лет службы, но из категории «жилых» и на сегодня выбыли только сгоревшие. На каждом участке располагался еще маленький домик для шофера или домработницы.

Мозжинка была наиболее благоустроенным из академических поселков. У нее были все признаки «столичности»: центральное водоснабжение и отопление, собственные очистные сооружения, клуб с биллиардной и кинотеатром, магазин. Естественно, и дачи в ней получили самые «крупные» и самые пожилые академики. Из-за этого в Мозжинке рано начался процесс смены собственников. Дачи продавались только с разрешения Академии, но это условие реально не всегда выполнялось. Кроме того, владения разбивались между наследниками академиков. Часть зданий покупало или арендовало Управление делами АН, которое организовало в них дома отдыха. К середине 70-х гг. лишь 12-15 дачевладений сохранили своих первичных хозяев.

Естественно, это привело к формированию интеллигентно-разночинного населения, весьма критически относившегося к властьпридержащим. На отдыхе число сторонников власти повсеместно быстро убывало, но академические поселки были относительно «честные». Их население не меняло убеждений при пересечении МКАД, а в официальной обстановке чаще просто молчало – не «против», конечно, а «за».

4

Мы были музыкой во льду.

Я говорю про всю среду,

С которой я имел в виду

Сойти со сцены, и сойду.

Б.Пастернак

Мозжинка представляла собой огромную «кухню», любимое место разговоров «культурного миллиона» 60-70-х гг. прошлого века. Сама география поселка способствовала безудержному общению. Большинство дач находилось на кольцевой дорожке длиной 2200 метров. Впрочем, общались и на пляже, во время лыжных прогулок, перед и после кино – при каждом удобном случае. Наверняка, в поселке были свои стукачи, но их почему-то не боялись.

Столь детально описывая поселок, автор имеет целью показать И.М. Маергойза в обстоятельствах и условиях, не вполне привычных для «простого» советского профессора. В течение всего недолгого пребывания И.М. в Мозжинке я общался с ним практически каждую неделю, а иногда и чаще. Дело было не только в его благодарности за помощь при размещении в поселке, но, возможно, и в желании интегрироваться в описанное сообщество. А Мозжинка ему чрезвычайно понравилась.

Поселок не дал миру Нобелевских лауреатов, если не считать академика Н.Г. Басова, поселившегося в Мозжинке позднее. Но профессионал высокой пробы легко находился почти в любом виде человеческой деятельности. По вопросам географии можно было обратиться к В.П. Максаковскому. И.А. Майский мог рассказать о встречах с Л.П. Берия и У. Черчилем. Г.И. Петров, на ваш выбор, мог ознакомить с проблемами освоения космоса или местной рыбалки. Гуляя, вы могли прослушать классику в исполнении Т.А. Алиханова (отец которого действительно имел прямое отношение к бомбе). Звучное слово могло исходить от самого красивого и умного чтеца того времени Я.М. Смоленского. Самые выносливые делали в день по 3-4 круга. Компании встречались и менялись, как правило, завершая прогулки чаепитием (или инопитием).

Конечно, были и не столь радужные персонажи. По старой сельхозпривычке академик Лысенко продолжал развитие животноводства, остановившись на кроликах. И.И. Минц мог открыть вам все прелести Октябрьской революции и все оттенки вреда, приносимого семитами. В так называемом Философском (ранее Сталинском) тупике бродили слабо одетые духи героев известных в свое время публикаций.

В гости было принято заходить без предупреждения и с неограниченным количеством своих знакомых. Но сообщество в целом было довольно закрытое, новые люди интегрировались в него годами. И.М. прошел в него, что называется, вне конкурса. Иногда казалось, что это он (а не я) живет в этом поселке с детства.

Судя по реакции мозжинцев, эта любовь была взаимной. Перенесенный из МГУ, где каждая личность была как айсберг в океане, а измерялась по шкале штатного расписания, Маергойз попал в другие условия, когда практически все его собеседники представляли собой именно личности, притом неординарные, к каковым И.М. относился и сам. Он слушал новых людей с удовольствием, а они с удовольствием слушали его. Мое знакомство с ним, как уже отмечалось, было недолгим. Я видел его вне привычной для него атмосферы и попробую теперь охарактеризовать И.М. как человека.

Он был лишен сухости, свойственной некоторым профессионалам, любил, в силу своих возможностей, помогать студентам, аспирантам и всем, к кому хорошо относился. Опишу небольшую сценку осени 1975 г. Стук в дверь маленького домика, в коем я проживаю. Появляется И.М. Планируется очередной так называемый Витверовский сборник: «Сережа, через неделю ты должен дать статью». Мое робкое возражение: «Успею ли за столь краткий срок собрать материалы и написать статью?» (к тому времени я лишь второй месяц работал в Институте географии АН СССР, распределенный в него сразу после МГУ). «У тебя есть диплом» – следует возражение – «Из него легко сделать статью». Отвечаю: «Я уже это сделал для родного институтского журнала». – «А сколько у тебя глав в дипломе?» Отвечаю коротко: «Две». – «И обе ты использовал для статьи?» – «Нет, только вторую. Первая чисто описательная, что-то вроде меню в ресторане». – «Если можно, покажи. Я посмотрю». Через несколько дней – те же и там же. «Диплом посмотрел – из первой главы можно вполне сделать статью». Что и произошло в 1976 г.

С какого-то момента И.М. стал гордиться своим проживанием в Мозжинке. Он приглашал своих коллег, совершал с ними прогулки по упомянутому выше кругу, знакомил с «аборигенами».

В воспоминаниях о герое часто говорят, что ему не чуждо ничто человеческое. В английском языке есть два глагола – to like и to love. В отношениях с людьми И.М. был явно сторонником первого глагола. Он любил похвастаться своими достижениями, но при этом не объявлял себя классиком. Любил находиться в обществе красивых женщин, но рассматривал их просто как украшение жизни. Любил своих коллег, но отлично при этом понимал их слабые стороны. Был готов скорее прощать, нежели проклинать. По молодости, я часто вел с ним дискуссии с позиций юношеского максимализма. Обсуждая ту или иную «кандидатуру», приводил вполне реальные претензии. А он старался найти объяснения тому или иному поступку, аргументы в пользу обсуждаемого.

Отдельно упомяну о двух явно интересовавших его проблемах – большом терроре и «пятом пункте». В первом вопросе он был единомышленником Тацита: «И потому научись не презирать людей этих, так равнодушно погибающих» (эти слова А.К. Толстой взял эпиграфом к «Князю Серебряному»). Думаю, что, как и многие представители интеллигенции, особенно еврейской, он был напуган на генетическом уровне. Вот и второй вопрос, тесно связанный с первым в стране черты оседлости и погромов, безродных космополитов и их в последний момент сорвавшегося переезда на Дальний Восток, всемогущих отделов кадров, натасканных на поиск сионистов. И это в дополнение к повседневной войне со всем прочим народом.

5

Цель творчества самоотдача,

А не шумиха, не успех…

Б.Пастернак

У случайного читателя моих воспоминаний может возникнуть впечатление, что речь идет о неком географе, высшим достижением которого стало годичное проживание в известном академическом поселке. Но это не так. Здесь на первый план выступает слово НАУКА, на второй – УЧИТЕЛЬ. В 90% случаев, зайдя к нему, я заставал его за рабочим столом. Позднее один мой знакомый профессор из Амстердама прекрасно сформулировал это явление: «Просто ничего другого я делать не умею».

Помню глубокое сожаление И.М. о том, что он ничего не успевает читать, а лишь только писать. Это было, конечно, преувеличением, тем более, что за свою жизнь И.М. прочел много книг. Я не могу сейчас вспомнить, какие языки он знал, но в западных и отечественных теориях общественной географии разбирался хорошо. Не берусь утверждать, что это была его «Болдинская осень», но написал он за это время действительно очень много, явно находясь на подъеме.

Частые визитеры его – это курсовики, дипломники, аспиранты (о хорошем отношении мэтра к ним уже говорилось). Мне всегда казалось, что он просто не может представить себя лишенным этого общества учеников, которое ему было значительно нужнее, чем им (при самом лучшем к нему отношении).

Не готов поклясться в полном соответствии своих воспоминаний о Маергойзе реальности, но «дух закона» я, безусловно, не изменил. Вот еще один сюжет, оставшийся в памяти. И.М. не был на Дальнем Востоке, но мечтал туда попасть. Когда же такая возможность представилась, врачи запретили ему столь длительный перелет, сомневаясь в прочности его сердца. Помню рассказ о последнем, решающем визите к врачу. Тот, ознакомившись с обстоятельствами дела, результатами обследований и самим «фигурантом», вынес такой вердикт: по медицинским показаниям ехать, безусловно, нельзя, но если очень хочется – то можно. Итогом поездки, как известно, стала статья об ЭГП Дальнего Востока, одна из самых блестящих. И самых последних.

6

Чем мне закончить мой отрывок?..

Б. Пастернак

Давние обитатели Мозжинки говорят, что ее климат вреден для сердечников. Не берусь обобщать, но опыт моей семьи и знакомых этот тезис полностью подтверждает.

Часов в восемь утра позвонил Я.Г. Машбиц и сообщил мне об инфаркте, случившимся у Исаака Моисеевича в Мозжинке. До сих пор помню его слова (почему-то, может быть с горя, он заговорил очень официально): «Сергей Сергеевич, вчера вечером у профессора И.М. Маергойза случился инфаркт, это произошло в поселке АН СССР "Мозжинка"».

Научные произведения принято завершать основными выводами. Я попытаюсь это сделать в иной сфере – воспоминательной:

1. Последний период своей жизни И.М. Маергойз провел там, где по здоровью жить ему было, наверное, не показано, но определенно хорошо в других отношениях.

2. Он любил людей «крупных» и интересных, и Мозжинка ему дала возможность расширить список своих знакомых за счет именно таких личностей.

3. Масштабы человеческих и профессиональных талантов Исаака Моисеевича позволяли ему выделяться практически в любом окружении.

Уход И.М. Маергойза из жизни в нашей профессиональной сфере был не просто смертью профессора географического факультета МГУ, но снижением «биоразнообразия» в общественной географии. А на смену «биоразнообразию» может придти только «биооднообразие». Не стану оценивать изменения в географическом сообществе подробнее, ибо это будет бездоказательное шипение на тему: а вот раньше… . Просто пройдусь с Исааком Моисеевичем по Мозжинке лета 2009.

По кругу – 2200 м – теперь ходят редко, хотя количество дачевладений практически утроилось. Дорога отремонтирована, выросший на порядок автопарк увеличил среднюю скорость. В новых домах (от уродливых до прелестных) живут довольные собой люди. Рост цен на землю привел к перестройке социальной структуры местного сообщества. Аборигены вытесняются, но вполне цивилизованными методами. А вот снять комнату Исааку Моисеевичу не удастся: арендодатели оперируют целыми домами. Даже если кто-то вдруг сдаст маленький домик, еще не превращенный в дорогущий особняк, зарплаты профессора на это не хватит.

Поиски можно продолжить, но нет смысла: И.М. раздумал жить в Мозжинке.

Август 2009

Наталья Барбаш

О МОЕМ УЧИТЕЛЕ

Я поступила на Географический факультет МГУ в 1967 году, и И.М. был моим научным руководителем на протяжении всей учебы. Я ничего не знала о его трудной жизни, о тех ограничениях и несправедливостях, с которыми он сталкивался. Я очень плохо представляла себе реальную историю советского общества и то, что, будучи специалистом по зарубежным странам, он часто не мог посещать эти страны и знал их только по литературе и «по личным впечатлениям своих друзей», как позднее выражался Леонид Смирнягин. Для меня И.М. был всеми уважаемый, заслу­женный, маститый ученый. Только на днях я прочитала в его биографии в энциклопедии, что он защитил докторскую диссертацию только в 1965 г., преодолев огромные трудно­сти. Когда я поступала на Географический факультет МГУ в 1967 году, он был уже из­вестным профессором, и Кафедра экономической географии зарубежных социалистиче­ских стран связывалась прежде всего с его именем.

Я не была прирожденным географом, не увлекалась географией с детства (скорее математикой). Я закончила школу с Золотой медалью, и мне ровно нравились практически все предметы (кроме физкультуры), но, к сожалению, не было сильного влечения к какому-либо одному предмету. Моя мама мечтала о том, чтобы я выучила английский язык, а поскольку поступить в Институт иностранных языков было чрезвычайно трудно, особенно для еврейской девочки, учившейся в школах в военных городках от Хабаровского края до Удмуртии и закончившей школу в Тульской области, то мама нашла в Справочнике ВУЗов Географический факультет МГУ, где одной из специализаций была География зарубежных стран, с усиленным изучением английского языка. Это и определило мою судьбу, по крайней мере – первую мою профессию.

И.М. сразу помог и ободрил меня в первом в моей жизни случае «неповиновения властям». Когда я поступала на кафедру, необходимо было пройти собеседование (что в те годы было нечастым случаем при поступлении в ВУЗы) и обосновать выбор будущей профессии и специализации. Я выбрала Чехословакию именно потому, что узнала от кого-то, что лучшим профессором на кафедре был Маергойз, который специализировался на Чехословакии. Удачным стечением обстоятельств было то, что на протяжении 5-6 лет школы я переписывалась с девочкой из Чехословакии. Тогда это было довольно распространенным занятием для школьников – не помню уже, каким образом можно было найти адрес девочки или мальчика в другой стране (конечно же, только в социалистической), которые тоже хотели переписываться с детьми из других стран. Эта переписка дала мне некоторые знания о Чехословакии и могла подтвердить мой интерес к этой стране. Специализация на Чехословакии давала также возможность изучать английский язык как основной. Так что все складывалось удачно.

И вдруг через несколько месяцев после начала занятий выяснилось, что на нашем курсе не хватает студента, который специализировался бы на Китае. Мне очень нравился английский язык, и я не испытывала ни малейшего желания изучать китайский и никакого интереса к изучению Китая. Кафедра стала предлагать специализацию на Китае одному студенту за другим, но все как-то откручивались – кто-то справкой о плохом зрении и невозможности изучать иероглифы, кто-то за счет родительских связей. Тогда предложили мне, я отказалась, и вот меня вызвал к себе заведующий кафедрой профессор Богомолов и сказал, что настоятельно просит меня заняться Китаем, прозрачно намекнув, что отказ грозит серьезными последствиями, то есть отчислением с Кафедры. Я была очень напугана этой ситуацией, но себе на удивление решительно отказалась. Дома был скандал, родители привыкли беспрекословно повиноваться властям и ожидали от меня того же. Я помню, что нашла поддержку в Исааке Моисеевиче, и это было чрезвычайно важно для меня тогда. Кафедра отступила, и я стала специалистом по Чехословакии.

Когда я вспоминаю Исаака Моисеевича, я прежде всего вижу перед собой его глаза – веселые, всепонимающие, ободряющие. Поскольку я очень плохо ориентировалась в обстановке, у меня часто бывало ощущение, что он слишком перестраховывается, слишком чего-то боится, хотя я и не понимала – чего. Помню, он часто говорил, что в немецком языке слова «дорога» и «опасность» имеют один корень. Со свойственной молодости категоричностью и нетерпеливостью, я считала необходимым действовать, бороться за справедливость…

Основная трудность и несправедливость, с которой я столкнулась, – это устройство на работу после окончания университета. Хотя я и получила Диплом с отличием, не могло быть и речи о поступлении в аспирантуру. На Кафедру приходили запросы из различных организаций, где нужны были специалисты моего профиля – из ЦСУ, различных отраслевых НИИ. Меня приглашали на собеседование, все проходило замечательно, но после того, как я представляла паспорт в Отдел кадров, мне говорили, что как раз только что выяснилось, что такой специалист им не нужен. И.М. занимался моим трудоустройством «за кулисами». Только много позже я поняла и оценила мудрость его стратегии, благодаря которой он добивался наилучшего устройства своих учеников, помогая им всеми возможными способами, используя свой авторитет, дружеские отношения с коллегами и учениками предыдущих поколений. И однажды он с радостью сообщил мне, что меня берут в Институт Географии АН СССР, на должность лаборанта. Я была несколько обескуражена – как же так, Диплом с отличием – и идти на должность, для которой и высшее образование-то не обязательно. Но И.М. сказал, что это наилучший вариант, чтобы я не сомневалась и соглашалась на эту должность. И он оказался совершенно прав – я недолго оставалась лаборантом и, насколько я знаю, первой из нашего выпуска защитила кандидатскую диссертацию и с большим удовольствием и интересом проработала в ИГ АН СССР15 лет.

Я часто поражалась осведомленности И.М. о жизни своих учеников, он не жалел времени, расспрашивая о семье, заботах, увлечениях, взаимоотношениях. Поскольку сама я человек не очень общительный и разговорчивый, мне часто казалось это излишним, не имеющим отношения «к делу». Только с возрастом я поняла, что это тоже было его очень важным Делом – помочь своим ученикам освоиться в мире, выработать свое отношение к окружающему, расставить приоритеты.

Вазочка с конфетами и орешками… боюсь, что эта вазочка уже надоела читателю, поскольку, по-видимому, упоминается всеми студентами и коллегами Исаака Моисеевича, приходившими к нему домой по разным делам. Но в те годы это было действительно совершенно необычным явлением, и вазочка поражала воображение, создавая необыкновенный уют и доброжелательное гостеприимство.

Я давно перестала работать в географии и поэтому уже давно не сталкиваюсь с идеями и исследованиями, которые продолжают и развивают идеи, разрабатывавшиеся И.М., но вспоминая свои университетские годы, я прежде всего вспоминаю его – самого моего почитаемого и любимого профессора, руководителя, очень теплого и заботливого человека.

Нью-Йорк, 2008

Александр БЕРЛЯНТ

СЛОВО ОБ ИСААКЕ МОИСЕЕВИЧЕ МАЕРГОЙЗЕ

Каждого в жизни сопровождают многие учителя: от молодых школьных «училок» – самых великих педагогов, до седых и коварных университетских профессоров. Учитель – это ведь не только тот, кто учит, но и тот, у кого учишься. В этом отношении И.М. – мой несомненный учитель.

Мне довелось слушать его лекции по экономической географии зарубежных стран, они были интересны, прежде всего, благодаря его манере читать и лекторскому темпераменту. Навсегда остались в памяти лекции о Чехословакии – стране высокого экономического потенциала, о которой он рассказывал с неизменным восхищением и любовью. Он немного говорил по-чешски и хорошо читал. Его любовь к Чехословакии я оценил значительно позднее, в годы чехословацких событий, когда он делился горькими переживаниями о судьбе страны и трудном положении, в которое попали многие бывшие его студенты – выпускники Московского университета, даже писал в защиту некоторых из них, исключенных из партии и выгнанных с работы. Один из них тогда сказал: «нашим антисемитам будет приятно узнать, что за меня заступается Маергойз».

Студентам-картографам нравились лекции Исаака Моисеевича, некоторые стали писать у него курсовые работы по картографированию социалистических стран Европы, составляли интересные карты, разрабатывали новые и оригинальные легенды. У тех, кто сориентировался на экономическую картографию, возникала дружба с профессором Маергойзом, сохранившаяся потом на долгие годы. Вообще, он с большой заинтересованностью и искренней добротой общался с будущими картографами – студенты это всегда чувствуют.

Мои отношения с ним возникли значительно позже, когда я уже стал преподавателем кафедры картографии. Началось с того, что я с радостью отозвался на его предложение сотрудничать в сборниках, посвященных новым методам экономико-географического картографирования, когда он пригласил меня к этому сотрудничеству.

В начале 1950-х гг. И.М. проявил особый интерес к картографии. Повидимому, это шло от Н.Н. Баранского. Он неоднократно, с гордостью и явным удовольствием, вспоминал, что Баранский ценил его «пространственное мышление» и умение «положить факты на карту». Еще думаю, именно картография предоставляла ему возможность теоретико-методических изысканий в большей степени, чем политизированная и существенно канонизированная в те годы экономическая география социалистических стран (что собой представляла эта наука, стало ясно после распада лагеря социализма). Картографические эксперименты давали некоторую свободу поиска и отличались завершенностью решений, они импонировали ему, умному ученому и педагогу, всегда стремившемуся к максимальной ясности. Теория картографии долго оставалась «свободной территорией», и не случайно многие молодые экономико-географы пробовали свои теоретические силы именно на этой территории.

Добавлю к этому, что картография шла тогда рука об руку с очень модной математизацией географии, даже, можно сказать, под руку ввела в географию математизацию, а потом и компьютеризацию, породив математико-картографическое моделирование. И.М. очень хотел поддержать это направление, ориентировать его на решение реальных экономико-географических задач, напитать классическими принципами комплексного пространственного мышления, а заодно – и сам напитаться оригинальными идеями молодых картографов. К сотрудничеству были привлечены С.Н. Сербенюк – смелый новатор и идеолог того, что позднее стало называться геоинформатикой, А.А. Лютый – ярко талантливый и независимый в научном поиске ученый, В.Т. Жуков, обогативший тематику экономико-географического картографирования (И.М. выделял его еще и как специалиста по Чехословакии, неплохо владевшего чешским языком), В.А. Червяков – самый традиционный из молодых, Ю.В. Свентэк – остроумный экспериментатор, занимавшийся в те годы новыми картографическими моделями и выросший к концу своей краткой жизни в блестящего теоретика математико-картографического моделирования, и другие.

Я тогда разрабатывал проблемы картографической экстраполяции и пространственно-временного прогноза с использованием картографического метода. С Исааком Моисеевичем мы подолгу об этом беседовали, он интересовался приложениями картографического метода, сам увлеченно рассказывал об экспериментах по усилению информативности картографических знаков за счет расширения их параметричности. Приглашал к себе домой для обсуждения сущности экономико-географической информации, демонстрировал образцы подготовленных к печати карт. Мне кажется, он очень нуждался в слушателе для первичной обкатки своих идей. И думаю, я был не единственным.

Тогда же я услышал рассказ о его визите к министру транспорта СССР с предложением извлекать выгоду из Транссиба как международной транспортной полимагистрали. Он был мечтатель, несколько опередивший время, – министр только посмеялся.

Три сборника статей по экономико-картографической тематике под редакцией И.М. Маергойза – это не только поучительная история наших идей, это теперь некий уровень отсчета, своеобразный футшток, относительно которого можно оценивать качество нынешних экономико-картографических изысканий и теоретико-методических построений. В этом есть большая нужда, поскольку как раз экономико-географы выступают сегодня на поле свободного, можно сказать, «безоглядного» теоретизирования с активной пропагандой «неогеографии» и «неокартографии», стремительно набирающих обороты в качестве новых концепций, методик и терминов.

Опять, как это было в 60-70-е годы прошлого столетия в связи с математизацией географии, потом ее «космологизацией», «информатизацией», «интернетизацией», «цифровизацией», пошли в ход рассуждения о том, что традиционная картография, а заодно и тяжеловесные ГИС, отжили свой век, что они «неспособны», что должны «уступить дорогу» и т. д. Это бывало уже не раз, когда при очередном технологическом прорыве спекулянты от науки громко объявляли о конце картографии, на смену которой наконец-то пришли современные технологии!

По мнению информатиков-разработчиков, «неокартографию» отличают три особенности: использование географических, а не карто­графических систем координат; растровое, а не векторное представление географической информации; и, главное, широкое использование открытых гипертекстовых форматов представления данных.

Первые два свойства, однако, никак не свидетельствуют о «нео». Географические координаты – это ни что иное, как широта, долго­та и высота над эллипсоидом, а следовательно, привязка осуществляется на глобусе, то есть на самой древней картографической модели. Глобусы переживают сейчас второе рождение, благо­даря появлению планетарных электронных информационно-справочных систем: «Google Earth/Map», «Google Mars», «World Wind», «Encarta», «Цифровая (Электронная) Земля», «Google Ocean» и др.

Вторую особенность «неокартографии» связывают с преимуществами растрового представления информации по сравнению с векторным, которое пока еще требует значительных трудозатрат, сопряжено с погрешностями векториза­ции и, порой, с определенным субъективизмом составителей. Получение же растровых геоизображений практически полностью автоматизировано, так что отлаженные алгоритмы создают впечатление работы как бы почти без участия человека и в кратчайшие сроки. Время от получения высококачественных дистанционных снимков до составления растровой карты составляет всего несколько часов. Правда, знаковая нагрузка на таких картах минимальна, исходная информация почти не подвергается логической и содержа­тельно-географической интерпретации, не содержит типологических классификаций, не имеет каких-либо элементов членения пространства – тем самым, карта как бы становится «объективнее». Словом, речь идет об оперативном получении общегеографической информации. Ничего «неокартографи­ческого» в этом нет.

Особенно любопытна третья особенность «неокартографии», как она видится ее разработчикам. По их мнению, она со­стоит в том, что пользователям – экономико-географам, экологам, геологам и другим специалистам – предоставляется возможность самим формировать, обновлять, дополнять и редак­тировать растровые карты. Это достигается благодаря использованию открытых технологий Web 2.0, которые ста­ли доступны многим. Примерно как в Википедии, где каждый может разместить в сети свой текст или таблицу. К сожалению, такая общедоступность означает, что в процесс картографирования широко вовлекаются непрофессионалы. Это действительно «нео», но предстоит еще серьезно оценить, каким хаосом обер­нется эта практически полная бесконтрольность новых технологий.

Тут полезно напомнить, как ценил профессиональное картографирование Исаак Моисеивич. В этом сказывалось его не показное, а убежденное отношение к карте как организующей географической модели, воспринятое им от Н.Н. Баранского. Развивая новые методы и принципы, он реально и всегда очень взвешенно опирался на традиционный опыт и любил повторять, что новое – это иногда лишь незаслуженно забытое старое.

Когда-то Пастернак писал что, «новое возникает не в отмену старому, как обычно принято думать, но совершенно напротив, в восхищенном воспроизведении образца». Это полностью соответствует образу действий Исаака Моисеивича, житейски и научно мудрого профессора, коренного географа, перевидавшего на своем веку много инноваций и спекуляций самого разного толка. Он глубоко понимал то, что так очевидно ускользает от внимания «неокартогрфов» и «неогеографов»: содержание и качество карты напрямую зависят от уровня понима­ния составителем изображаемого явления, от его знаний и опыта. Иначе говоря, вопрос о ценности карты, в конечном счете, сводится к проблеме соотношения фактически наблюденного и научно обрабо­танного знания об объекте.

И еще один принцип я воспринял в общении с Исааком Моисеевичем и другими моими замечательными учителями. Он касается педагогической профессии, и для себя я его формулирую так: университетское географо-картографическое образование должно быть в определенной степени консервативным. Это объясняется, во-первых, необходимостью освоения всей суммы знаний, накопленных в данной предметной области, а во-вторых, инвариантностью человеческого мышления и восприятия. Конечно, объем знаний растет, некоторые разделы (области и подобласти) знания отходят на второй план или становятся неактуальными, но в целом именно они образуют устойчивый фундамент всякой инновации.

Перестройки и ломки – я в этом твердо убежден – противоречат духу университетского образования. Нововведения, должны идти только за счет развития научных школ и совершенствования предшествующего научного опыта. Университетское знание прирастает, главным образом, за счет накопления и добавления нового к уже известному. Оно расширяется и уточняется, а не перестраивается.

Стремительно раскручивающаяся сегодня спираль технического прогресса создает немалые риски быстрого, но поверхностного овладения картографическими технологиями и полного забвения традиционных методов проектирования и составления карт. Освоение традиционной картографии, знание истории ее идей и методов необходимы еще и потому, что использование прошлого опыта идет на пользу современной компьютеризации, традиционные достижения обретают новую жизнь, веками наработанные методики возрождаются, становясь пригодными для решения новых задач. Примерами могут быть принципы традиционного атласного картографирования, которые нашли замечательное применение при создании ГИС, полузабытые методы изготовления глобусов, оказавшиеся плодотворными для создания планетарных систем типа «Гугл» (Google Earth) и «Цифровая Земля». Классические, проверенные многолетней практикой методы генерализации, согласования карт, проектирования систем условных знаков, построения легенд – все они не утратили значения в связи с внедрением геоинформационного и аэрокосмического картографирования, а получили стимул для дальнейшего совершенствования. И это принципиально важно иметь в виду при обсуждении и апробации современных инноваций.

Такие соображения возникают при обращении к светлой памяти одного из любимых моих университетских учителей – профессора И.М. Маергоиза. Он остается для меня и моих товарищей образцом научной и житейской мудрости, стойкости, преданности своей профессии.

Хочется вспомнить еще об одном. В Исааке Моисеевиче, прежде всего, бросался в глаза его ярко выраженный еврейский облик: сильный и неистребимый местечковый акцент (который он сам называл «плохой дикцией»), специфическая жестикуляция, манера вести дискуссии и соглашаться с собеседником, не будучи с ним согласным, высоко вскинутая голова с богатой седой шевелюрой, слегка шаркающая походка – вся его невысокая плотная фигура заметно выделялась. На факультете работали еще несколько евреев, но он был один такой. Меня это привлекало и заинтересовывало со студенческих лет и потом, когда я стал молодым преподавателем. Хотелось понять, как он прожил, точнее сказать, как уцелел в Московском университете в недавние годы борьбы с космополитизмом и врачами-убийцами.

В двух строчках, помещенных о нем в Большой Советской Энциклопедии, в кратких справочниках о советских ученых экономико-географах, в более подробных статьях, написанных его благодарными учениками и продолжателями, об этом, конечно же, не говорится ничего, тема не то чтобы запретная, но как бы и не совсем приличная. Зачем, мол, заводить об этом речь, мы знаем его как крупного экономико-географа, одного из создателей современного страноведения, «расширившего научные направления», заложенные Н.Н. Баранским и А.И. Витвером, творчески развивавшего «новые аспекты» экономико-географического изучения интеграционных процессов мирового хозяйства и политической географии. Особенная и неоспоримая его заслуга – изучение проблемы ЭГП городов и стран. Здесь признан его приоритет, а не просто «продолжение направления».

Должно быть, непросто было жить, трудиться и уцелеть доценту Маергойзу, находясь на одних этажах с таким изощренным и жестким проводником партийной линии на факультете, как профессор К.А. Салищев (мой незабвенный учитель), откровенно враждебным В.А. Анучиным, рядом с коварным и корыстным деканом факультета А.М. Рябчиковым, со своими кафедральными друзьями-соперниками. Не случайно, думаю, его докторство и профессорство так долго задерживались и состоялись только в середине 60-х годов. Сколько искусства и понятной изворотливости надо было употребить, чтобы, например, обратиться к математико-теоретическим аспектам экономической географии, находясь рядом с амбициозно-ревнивым профессором Ю.Г. Саушкиным – в то время главным идеологом «математизации географии», заведующим «дружественной» кафедрой экономической географии СССР! Или чтобы привлечь к сотрудничеству в своих научных сборниках молодых картографов, непосредственных учеников и «подданных» такого суверена, как тот же профессор К.А Салищев, которому много лет принадлежала безраздельная власть в университетской картографии!

Очень многое мне неизвестно, ибо вследствие молодости моей и, наверное, из-за принадлежности к салищевским ученикам, он не бывал со мной особо откровенен. Да и времена к откровенности не располагали. Помню лишь, как он грустно говорил, что совсем недавно имел возможность видеть все черные стороны некоторых факультетских деятелей и, тем самым, как бы проверил их порядочность. На его долю выпало прожить в университете самый мрачный антисемитский период. Этакую «п’говерочку» устроил им И.М. – смеялись мы с моими друзьями. Невеселые это были смехи.

В 60-е годы откровенных, а точнее сказать, цинично антиеврейских поступков на факультете уже не совершалось, но подспудно это происходило постоянно, чувствовалось, даже иной раз обсуждалось с приятелями. Это было само собой разумеющееся дело, порядок вещей, с которым следовало если не мириться, то считаться, причем считаться постоянно. Нигде не объявленные процентные нормы выдерживались при зачислении студентов на факультет, при приеме в аспирантуру, при направлении в зарубежную командировку, при переводе на доцентские и профессорские должности – словом, по всей университетской вертикали.

Университетский партком был проводником такого порядка всегда и еще долго после сталинских лет – я лично не раз испытал это потом на себе. Увы, знаю университетских и факультетских людей, сознательно проводивших такую политику, и тех, кто навсегда поражен бытовым антисемитизмом или кухонной логикой, предписывающей во всем видеть козни коллег-евреев и мировой «еврейской закулисы». Знаю и деятелей достаточно высокого ранга, кто потом оперативно и послушно перестроился в годы снятия государственного антисемитизма и даже как бы постарался искупить свои грехи поддержкой и «продвижением» евреев в университетских административных коридорах. Правда, думаю, что на очередном витке поиска «врагов России» они вновь, столь же быстро и послушно вернутся на прежние позиции, не питая даже особой ненависти к евреям – так надо, такая политика, «никуда от этого не уйти». Подходящие объяснения (даже не оправдания, перед кем тут оправдываться-то!) довольно легко подыщутся.

Есть еще одна категория людей, и таких тоже немало, кто, иной раз, развязав язык, любит рассказать, как у него много друзей среди евреев или как он даже особенно к ним хорошо относится, потому что всю жизнь благодарен какой-нибудь тете Саре, накормившей его в детстве, или доктору Абрамовичу, спасшему от тяжелой болезни. Эти особенно лицемерны. Ведь нормальные люди просто не замечают, «из каких» их друзья. А, по совести сказать, не за что евреев как-то особенно любить, а уж тем более «любить их потому, что...» – они ведь всякие бывают. В этом изначально есть что-то фальшивое.

Столь же фальшиво бывает сострадание, и неизвестно еще, что неприятнее: враждебное поведение, взгляд или сострадательно-сочувствующие? Думаю, И.М. испытал на факультете и то, и другое. Он никогда не скрывал свое еврейство, не старался, как многие, его микшировать, хотя и не выставлял напоказ (впрочем, оно и так было очевидно), но нес его с определенной гордостью, без вызова, но с достоинством. Порой этот добрый человек являл упрямую смелость, когда обстоятельства прижимали его к стенке и не оставалось ничего, как только отвечать ударом на удар.

Может быть, оттого седая его голова всегда была горделиво вскинута вверх. Тяжелые личные потери, случившиеся в его жизни, репрессированные коллеги и друзья, товарищи, оказавшиеся предателями в трудные годы, многие несправедливости и обиды, понесенные им по житейской и научной линиям, – все это только упрочивало его несгибаемость и стойкость… и укорачивало жизнь. Об этом у гроба И.М. вспомнил один лишь В.П. Максаковский.

Таким он мне казался, таким был, и этому я старался у него учиться.

1976

Георгий ЛАППО

ЭФФЕКТ ПРИСУТСТВИЯ: ВСПОМИНАЯ УЧИТЕЛЯ

Моя маленькая дочка бежит ко мне от телефона с громким возгласом: «Папа! Тебе твой учитель звонит!». В разговоре при ней я не называл И.М. учителем. Но пятилетний ребенок уже правильно ориентировался на интонации.

Исаак Моисеевич – наш общий учитель. Каждый из тех, кого он отечески опекал, кто пользовался его мудрыми наставлениями и советами, с достаточным основанием имеет право сказать: «МОЙ УЧИТЕЛЬ!» И это не будет ложной претензией на особое отношение со стороны И.М. Просто НАШ УЧИТЕЛЬ занимался с каждым из подопечных индивидуально и с душой, выполнял не служебные обязанности, а свое призвание.

И.М. был яркой личностью и хотел видеть в окружающих его людях личности. Они были ему интересны, выглядели отнюдь не на одно лицо. И.М. любил способных и талантливых. О некоторых своих учениках и коллегах говорил с восторгом. И поэтому не преувеличивая можно сказать, что к каждому из нас у него было особое отношение. Мы высоко ценим вклад И.М. в географическую науку, но также преисполнены благодарности за то, что он сделал именно для тебя, за ту роль, которую учитель сыграл в твоей жизни.

И.М. появился в моей жизни в тот момент, когда я, аспирант кафедры Экономической географии СССР, закончивший заочное отделение Геофака, особенно нуждался в мудром старшем друге. На первый взгляд, все у меня было хорошо: в формуляре отличные отметки (за шесть лет только одна четверка), получил «красный» диплом из рук уважаемого ректора, академика И.Г. Петровского. Но пробелы заочного образования ощущаю до сих пор.

Я не был студентом или аспирантом И.М. Чувствуя себя на факультете и кафедре новичком, не рискнул бы подойти к нему. И.М. сделал это сам. Отчетливо помню нашу первую встречу. И.М. заметил меня в рекреации на 18-м этаже вблизи деканата. Приветливо улыбаясь подошел, увлек к окну и стал расспрашивать. Он прочитал мою статью в «Вопросах географии» (сб. 38, 1956) о географической литературе по городам Промышленного центра. По словам С.А. Ковалева, который и посоветовал ее написать, И.М. во время обсуждения сборника в МФГО отозвался о ней положительно.

Закончил беседу И.М. предложением заходить к нему домой. И с тех пор в течение почти двадцати лет я регулярно, довольно часто посещал И.М. в Доме преподавателя на Ломоносовском проспекте. Во время работы в Институте градостроительства и районной планировки (1957-1964) я выступал представителем Института, заказавшего Геофаку обследование трудовых связей городов Подмосковья. Работу выполняли студенты кафедры капстран под руководством О.Э. Бухгольц, научным консультантом был И.М. Визиты в Дом преподавателя стали еще чаще в годы моей работы на Геофаке (1964-1969). Они продолжались и после перехода в ИГАН, вплоть до самой кончины Учителя.

Мне не пришлось слушать лекций И.М. (два исключения: лекция перед слушателями факультета повышения квалификация (ФПК), на которой я присутствовал в качестве куратора по экономической географии, и лекция перед дальней практикой студентов II курса нашей кафедры, которую И.М. прочитал по просьбе Бухгольц). Но «мини-лекций» во время бесед с ним прослушал немало. И.М. тактично включал их в беседы, а в целом они составили очень полезный «спецкурс».

Предметом бесед были и рекомендации по читаемым мной курсам «География городов с основами градостроительства» и «Экономическая география СССР» (для не экономико-географов). Обсуждались программа моей докторской диссертации, намерение И.М. собрать коллектив для создания книги по ЭГП больших городов СССР, план работы Семинара по урбанизации, организованного И.М. в МФГО.

Начались совместные работы. Первой публикацией была небольшая рецензия на книгу чешского градостроителя Э. Грушки «Развитие градостроительства». С 1970 г. И.М. занялся проблемами урбанизации. Горжусь тем, что он привлек меня к созданию основ географического учения об урбанизации – нового направления в отечественной геоурбанистике. В письме от 11 августа 1970 г. И.М писал: «Дорогой Георгий Михайлович! 1. Очень обрадовался, что за короткий период в эту страшную жару нашли в себе силы, чтобы вместить почти все, что мы обговорили. 2. Теперь это со многих точек зрения солидно, в том числе с фактической точки зрения…» Далее следовали пункты, намечавшие пути и задачи «небольших доделок».

Статья, подготовленная для 1-го польско-советского семинара по урбанизации (Шимбарк, 1971), послужила началом серии развивавших эту тему статей, выполненных коллективом – И.М. Маергойз, В.М. Гохман, Г.М. Лаппо, Я.Г. Машбиц.[1]

Результатом осмысления географических проблем урбанизации явились также статьи И.М. Маергойз, Г.М. Лаппо «География и урбанизация» (ВГ, об. 96 Урбанизация мира, 1974) и И.М. Маергойз, Г.М. Лаппо, В.Я. Любовный «Формирование городских агломераций и их место в территориальной организации производительных сил» (Экономико-географические проблемы формирования территориально-промышленных комплексов Сибири. Новосибирск, 1973).

Запомнилось совместное пребывание в ГДР на съезде географов (Галле, май 1972). Вместе посетили новый город – центр химической промышленности Галле-Нейштадт, участвовали в экскурсии по центральной части страны (Дессау – Виттенберг – Вёрлиц). По пути И.М., великолепно знавший Германию, рассказывал много интересного, также как и во время прогулки к мемориалу «Битва народов» в Лейпциге, которую мы совершили уже втроем: к нам присоединился Л.Ф. Куницын.

Но подлинный восторг у меня вызвала прогулка с И.М. по «Штадтмитте» – центру Лейпцига. Мы шли вчетвером по уже обезлюдевшим кварталам и вернулись в отель в темноте. И.М. рассказывал о Лейпциге очень увлекательно, показал логику формирования в знаменитом городе-ярмарке сочетания функций. Каждая из них возникала как естественное дополнение стержневой первоначальной деятельности – книжной торговли: книгоиздательство, полиграфия, производство бумаги и красок, полиграфическое машиностроение. Огромное скопление народа во время ярмарок вызывало развитие сферы услуг – гостиниц, ресторанов, кафе, пищевой промышленности, способствовало развитию искусств. Возник знаменитый Тамани-хор, обосновался Оперный театр. Лейпциг притягивал писателей, поэтов, композиторов, музыкантов. В Лейпциге учился Гёте, некоторое время жил Шиллер, четверть века был кантором в Томаскирхе Бах.

И.М. рассказывал о Лейпцигском вокзале, крупнейшем, наряду с Миланским, в Европе. О торговых пассажах, которые затем распространились и в других городах. В подвальном помещении одного из них расположен знаменитый кабачок Ауэрбаха, в котором доктор Фауст поставил свою подпись под договором с Мефистофелем, получив молодость в обмен на душу. И.М говорил о Библиотеке немецкой литературы, в которую собирались все издания на немецком языке, выходившие в мире.

Словом, я услышал вдохновенный рассказ об интереснейшем городе. Мне был преподан эталон комплексной географической характеристики крупного экономического и культурного центра. И.М. раскрыл свой талант исследователя, свою широчайшую эрудицию, вложил в рассказ весь присущий ему жар географической души.

Со временем в наших отношениях нарастали сердечность и доверие. Впервые схема ЭГП городов, разработанная И.М., опубликована в моей книге «География городов с основами градостроительства» в 1969 г. «Теплели» дарственные надписи на книгах и оттисках. «Моему доброму и верному другу Георгию Михайловичу Лаппо от автора с любовью и глубоким уважением. Маергойз. 20.02.1970» - надпись на книге «География энергетики социалистических стран зарубежной Европы.

В письме из Тракая (без даты) он писал, что во время кратковременного пребывания в Москве перед отъездом на отдых в Литву, хотел встретиться со мной: «Вам звонил много раз и безуспешно (в ИГАН сказали, что Вы … в отпуске). А хотел бы повидать (главным образом не по делам, а так как бывает на досуге, без спешки, без цели всякой…, как близкого человека, с которым легко беседовать о всякой всячине».

Уже после кончины И.М. Рахиль Марковна прислала мне листочек И.М. со своей запиской: «Дорогой Георгий Михайлович! Мне хочется, чтобы у Вас сохранилась эта давняя запись Исаака Моисеевича, которую я нашла в одном из его блокнотов-дневников. Я также знаю, что его любовь и уважение к Вам не только не ослабевала, а с годами крепла и крепла. Должно быть, он чувствовал, что Вы ему отвечаете тем же. 31.10.1977 г. Будьте здоровы. Р.М.»

Запись И.М. была сделана после одного из моих визитов и передавала его впечатления от моего рассказа о какой-то поездке. Но кроме того, оказывается, я уже набрался смелости что-то советовать самому И.М., который записал: «…нажимает на то, чтобы я опубликовал скорее об ЭГП, линиях и точках на Европейской части и вообще… Советует сделать доклад в филиале: а) вокруг моей схемы с ее конкретизацией… б) о монографии ЭГП больших городов СССР…»

К 60-летию И.М. в Вестнике Московского университета была опубликована страничка «Шестидесятилетие Исаака Моисеевича Маергойза» (№ 4, 1968). Текст был подготовлен О.Т. Богомоловым (тогдашний завкафедрой, на которой работал И.М.) и мной. Опубликован за подписями О.Т. Богомолова, Г.М. Лаппо и А.М. Рябчикова (декан факультета). Мое участие в этом вызвало неудовольствие Ю.Г. Саушкина и привело к некоторой напряженности в наших с ним отношениях; в августе следующего года я перешел в Институт географии. Связи со своей кафедрой у меня сохранились, а с И.М. стали даже крепче. Именно в это время начались совместные работы по урбанизации, я содействовал приему на работу и в аспирантуру ИГАН выпускников МГУ, которыми руководил И.М.

Коллеги и ученики И.М. вспоминают о том, что в отношении к нему допускалась несправедливость. В адрес руководства поступали доносы. Заслуги И.М. недооценивались. Это все так. Сам тому был свидетелем, когда работал доцентом Геофака. Но необходимо сказать и о совершенно другом. И.М. пользовался среди преподавателей, сотрудников и студентов уважением и любовью. Его авторитет был очень высок. Общественность, Ученый совет факультета защищали И.М. от несправедливых нападок. По докладу Комиссии Ученого совета по рассмотрению обстановки на кафедре Экономической географии зарубежных соцстран (руководил комиссией профессор А.Г. Воронов, членами были К.В. Зворыкин и я) Ученый совет принял решение, которое привело к нормализации обстановки на кафедре. Инициировавший «сигналы» В.А. Анучин сам вскоре кафедру покинул. Поэтому представлять дело односторонне нельзя. Да, были «друзья», попортившие И.М. много крови, но они составляли ничтожное меньшинство. А главное – было много истинных друзей и на кафедре и на факультете. И.М. чувствовал и ценил поддержку со стороны коллег и учеников. Это давало ему силы, что, учитывая ранимость его натуры, было для него очень важно.

В связи с этим хочу рассказать о ставшем мне известным факте из биографии И.М. Появившийся в 60-х годах на факультете А.И. Дементьев (он был доцентом кафедры капстран), хорошо знавший И.М. по Украине, очень удивился, что И.М. не член партии: «Ведь он же был убежденным активным комсомольцем!» Разговор с Р.М., который как-то состоялся в ожидании И.М., еще не вернувшегося из университета, проясняет, как мне кажется, ситуацию. Однажды И.М., как представитель комсомола, был включен в бригаду, направленную в деревню не то агитировать за коллективизацию, не то раскулачивать. То, что И.М. там увидел, потрясло его до глубины души. Постепенно он отошел от общественной работы и вскоре уехал поступать в МГУ.

На эту тему я с И.М. не говорил. Боялся, что воспоминания разворошат прошлое и смогут причинить боль. А сейчас себя корю. Не зря кто-то сказал, что жизнь – это серия упущенных возможностей. Что-то прояснилось бы, важное для понимания пути И.М. в географию. Сейчас задаюсь вопросом – почему И.М. выбрал экономическую географию? В Овруче он преподавал и географию, и обществоведение, но остановил свой выбор на экономической географии. Сыграл ли в этом какую-то роль Овруч, малоизвестный городок Украинского полесья?

Во время войны мне пришлось почти месяц летать в районе Овруча и соседних с ним городов Украины и Белоруссии. Наш экипаж искал следы пропавшего самолета, на котором фельдпочтой пересылались важные документы в штаб 1-го Украинского фронта. Города я, правда, не видел, аэродромы лежали в стороне от городов. Позже прочитал о том, что первые сведения о городе Вручев относятся к 977 г., т.е. почти на два века ранее первого летописного упоминания о Москве. Городские права подтверждены в 1795 г. Но вот не спросил же И.М. об Овруче, о его работе в этом городке! А ведь именно из Овруча И.М. уехал покорять Москву. В какой мере работа в Овруче его на это толкнула? Выходит, что Овруч явился своего рода поворотным пунктом на жизненном пути И.М. Здесь у него созрело решение посвятить свою жизнь науке и преподаванию.

Так сказать, по долгу службы, И.М. должен был сосредоточиться на зарубежных соцстранах, в основном европейских. И он это делал весьма успешно. Изучал их по отдельности (Чехословакия, Венгрия), рассматривал объединяющие их проблемы (энергетики, ТС). Но такие географические рамки были для него тесны. Он думал о Европе в целом, о проблемах европейской интеграции. Представляя весь мир, намеревался создать Атлас мировой торговли. В 1973 г. опубликовал фундаментальную (несмотря на скромные размеры) статью «Уникальность экономико-географического положения советского Дальнего Востока и некоторые проблемы его использования в перспективе», заслужившую высокую оценку академика И.П. Герасимова, который использовал ее в своем докладе на пленарном заседании XIV Тихоокеанского конгресса (Хабаровск, 1979). И.П. Герасимов отмечал, что «в статье демонстрируется широкий научно-плановый подход к максимальному использованию географического положения любой страны и района в пределах Тихоокеанского региона». Подчеркивал принципиальное значение статьи и считал, что «ее можно рассматривать и как общую научную теоретическую модель, вполне применимую к любой части Тихоокеанского региона при введении в нее соответствующих географических параметров».

И.М. обладал стратегическим географическим мышлением. Он ставил крупные задачи и выдвигал крупные масштабные идеи. Например, И.М. предлагал в дополнение к сдвигу производительных сил на Восток осуществлять встречное движение с Востока на Запад, что позволило бы ускорить экономическое развитие обширного пространства между Байкалом и Хабаровском, отстававшего от своих соседей.

Конструктивность его трудов проявлялась не только в рассмотрении крупных проблем, имевших большое народнохозяйственное, политическое и научное значение. Но и в том, что им предлагались методы научного исследования, необходимого для обеспечения конкретных решений. В «Чехословакии» соединились новые подходы и оригинальная методика, вдумчивый анализ проблем и способы их практических решений. Оценивать этот выдающийся труд лишь как обычную страноведческую описательную работу, как это пытался сделать В.А. Анучин, значит серьезно недооценивать его методологическое, методическое, конструктивное значение. Не случайно, что труд И.М. был высоко оценен и научными кругами, и руководством Чехословакии.

Конструктивность продемонстрировал И.М. и в своем выступлении перед коллегами, говоря о труде по ЭГП больших городов СССР: «Такого рода работа поможет нам самим, а также широким кругам экономистов осознать некоторые черты географии нашей страны, а именно – сферы влияния самых крупных городских центров. Они дают, если можно так выразиться, первую координатную сетку. Задуманная книга очень важна, так как в настоящее время в хозяйстве страны очень мало используются выгоды ЭГП важнейших городских центров».

Работы И.М. были конструктивны по своему духу и сущности, начиная от подходов и методики и кончая практическими рекомендациями.

Мне довелось быть последним из географов, кто видел И.М. перед кончиной. Помню, позвонил Я.Г. Машбиц и сказал, что у И.М. в Мозжинке случился инфаркт и что его везут в Измайловскую больницу. Было бы хорошо его встретить. Я тотчас же поехал и прибыл до приезда скорой из Мозжинки. И.М. вынесли на носилках. Он выглядел озабоченным, увидя меня, слабо улыбнулся. Несколько минут я посидел у его кровати, немного поговорили. И.М. беспокоился, как проходит его статья о ТСНХ, отданная им в Вестник МГУ. Потом И.М. сказал, что устал и хочет отдохнуть. Хотя видеть И.М. в таком состоянии было необычно, мысли о трагическом исходе не возникало. Но на следующую ночь И.М. не стало.

Часто вспоминаю обычно вечерние встречи на Ломоносовском проспекте. И.М. возвращается из университета, усталый после лекций, заседаний и собеседований. Усталость на лице и во всей позе. Я спрашиваю: «Может быть, отложим разговор на другое время?». И.М. отказывается: «Я только несколько минут отдохну». Глубже усаживается в кресло, откидывается на его спинку, закрывает глаза, прикрывает их ладонью. Через две-три минуты спрашивает пока еще тихим голосом: «Ну, о чем сегодня будем говорить?» Беседа начинается. Постепенно голос И.М. становится громче, речь быстрее, эмоциональнее. Глаза заблестели, лицо меняется… и передо мной уже иной Маергойз, вернее, обычный, каким мы его привыкли видеть в аудитории, в окружении студентов. Речь вдохновенная, убедительная, подкупающая логикой, искренностью, красотой и силой мысли.

Найти свое призвание удается не каждому. И.М. его нашел. Был счастлив тем, что всю жизнь занимался делом, которое любил и считал очень важным. Был убежден в высоком предназначении географии и нас убеждал в этом.

Когда я читаю работы И.М., он мысленно у меня перед глазами: эффект присутствия…

Говорят, учитель тот, у кого учатся. Счастье, что мы знали И.М., учились у него, работали с ним. Годы проходят, а мы продолжаем у него учиться.

Август 2009

Владимир МАКСАКОВСКИЙ

«НАДО НЕ ПРОСТО ЖИТЬ, А ЧУВСТВОВАТЬ, ЧТО ЖИВЕШЬ»[2]

Позвольте мне сегодня воздержаться от научного доклада, а ограничится лишь от­дельными ремарками на тему об Исааке Моисеевиче Маергойзе.

Сегодня я прежде всего вспоминаю свои студенческие годы на первом послевоен­ном потоке студентов геофака, когда «от наших старых гимнастерок зазеленело в 56-й». Это из моей поэмы «Поступающему на геофак», написанной в очень далеком 1946 году. Разумеется, речь идет о старом знании МГУ на Моховой. Именно в этом здании нас учила могучая кучка, великая армада географов. Это были выдающиеся природоведы – Марков, Сукачев, Щукин, Муравейский, Близняк, Зубов, Б.П. Алисов и др.

Ю.Г. Саушкин, когда сортировал свои географические школы, расчленил их, кажется, на 5 физико-географических школ. Ну и, конечно, экономико-географы, которых Ю.Г. Саушкин не членил, а объединил в одну экономико-географическую школу Н.Н. Баранского. Потом он стал называть ее школой Баранского – Колосовского, иногда – Баранского – Колосовского – Витвера, против чего трудно возражать. И мы все сейчас считаем себя воспитанниками школы Н.Н. Баранского.

Но у него были и верные ученики – «апостолы», так что я бы считал более правильным в этой огромной школе Н.Н. Баранского выделять субшколы. Кто со мной сейчас будет спорить, если я скажу, что была субшкола Н.Н. Колосовского, была субшкола Ю.Г. Саушкина, была и есть в каком-то продолжении субшкола И.А. Витвера, со своими особенностями. И, безусловно, была субшкола И.М. Маергойза. Здесь выступали сегодня представители этой субшколы, может быть даже несколько поколений последователей. Конечно же, было бы некорректно сравнивать ту великую армаду наших учителей с человеческим капиталом нынешней нашей «Alma Mater» на Ленинских горах, но все-таки известные слова «Да, были люди в наше время…» приходят на ум.

При воспоминании об И.М. Маергойзе возникают в памяти многие самые разные эпизоды. И дальняя практика моей учебной группы в Закарпатье в 1947 г., которой он руководил, и многочисленные встречи на кафедре и у него дома. И празднование юбилея кафедры в 1974 г., когда я написал ему следующее посвящение:

В Подолии, в местечке Янов,

Один из будущих титанов

В начале века родился,

Затем в столицу подался.

И вот, уж вскоре, став доцентом,

Своим украинским акцентом

Пленил московский геофак.

А ныне знает его всяк.

Теперь он сам себе Баранский,

Иисус Христос – суперзвезда.

Взойдя на мостик капитанский,

Он смотрит вдаль – через года.

А вдруг в роду его поморы?

Тогда мы можем ожидать,

Что Янов тот Нью-Холмогоры

Придет приказ именовать…

Вспоминаются его работы над «Чехословакией», его лекции и доклады, его отношение к ученикам, его семья.

Но сегодня мне хотелось бы в первую очередь повести речь об уроках И.М. Маергойза.

Первый урок – беспредельная преданность науке, своего рода научная одержимость на грани самопожертвования. Словом, это был типичный пассионарий. Говорят, что Э. Золя привязывал себя во время работы ремнем к стулу, заставлял себя работать. Исаака Моисеевича наоборот, оторвать от этого стула было невозможно. Кто помнит его – хорошо меня понимает. Несколько крылатых фраз приходит на ум в связи с этим: «Ни дня без строчки» (Ю. Олеша) – это Маергойз. «Душа обязана трудиться и день, и ночь, и день и ночь» (Н. Заболоцкий) – это Маергойз. И еще (не помню автора этих слов): «как каждый кабинетный ученый, он был счастлив только со своим письменным столом». Это Маергойз! Еще прекрасная фраза великого русского историка В.И. Ключевского «Надо не просто жить, а чувствовать, что живешь». И это тоже Маергойз.

Вы знаете, так сложилась его судьба, что он ушел на пике своей пассионарности. По теории Л.Гумилева дальше следует инерционная фаза, потом золотая осень и мемориальная. Ничего этого у него не было. Он ушел из жизни на пике своего пассионарного толчка.

Второй урок – это присущее ему исключительное чувство территории. Чувство территории должно быть у каждого географа. Если его нет, надо уходить из географии. Но я не знаю другого ученого, у которого чувство территории было бы так развито, как у И.М. Маергойза. Без этого он бы не создал ни теорию ЭГП, ни теорию территориальных структур хозяйства. У Б. Пастернака есть такое четверостишье:

Но надо жить без самозванства,

Так жить, чтобы в конце концов

Привлечь к себе любовь пространства,

Услышать будущего зов.

«Привлечь к себе любовь пространства» – это ему удалось!

И третий урок. Это его личные, человеческие качества: доступность, простота, мягкость, доброта, чувство товарищества, внимание к ученикам, неприхотливость в быту. Что касается последнего, то приведу такой пример. В 1953 г. в т.н. комаудитории старого здания МГУ на Моховой отмечалось 75-летие Н.Н. Баранского, в котором мне тоже довелось участвовать. В своем докладе И.А. Витвер рассказал о переезде Баранского из старой квартиры в пределах московского Сен-Жермена (где я живу до сих пор) в новую квартиру на Ленинских горах. Приехавшие рабочие удивились тому, что известный ученый, старый большевик живет, оказывается, так небогато. И Витвер объяснил, что это очень просто, сказав, что Н.Н. Баранский всю жизнь занимался меблировкой чужих мозгов, а не собственной квартиры. Но это можно было бы сказать и о И.М. Маергойзе.

Нынешние докладчики наши – и П. Полян, и А. Трейвиш. Вот им мозги-то он и «меблировал». С гордостью скажу: и мои тоже! Он помогал мне в работе с моей кандидатской диссертацией, когда заболел мой Учитель И.А. Витвер, помогал в работе над докторской диссертацией. Я себя тоже считаю прямым учеником И.М. Маергойза.

Несмотря на такие качества, в принципиальных вопросах он был очень тверд. Известно, что когда Папа уговаривал Мартина Лютера отказаться от критики продажи индульгенции, то Лютер произнес свои знаменитую фразу: «Hier stehe ich und kann nicht anders» – «на том стою и не могу иначе». И в принципиальных вопросах И.М. был как Лютер – он стоял на своем и иначе не мог.

Когда в 2002 г. умер академик А.М. Прохоров, наш Нобелевский лауреат, физик, о нем много писали. Писали, что он изобрел для себя так называемые ЖПЖ – железные правила жизни. Они включали мелкие, частные вещи: гулять перед сном, не перепивать, не переедать. Но и крупные вещи: честно служить Отечеству, много работать, приносить пользу. Вот мне кажется, что такие железные правила жизни, может быть интуитивно, были и у И.М. Маергойза.

Что касается его судьбы. Я согласен с Георгием Михайловичем: не надо трактовать Исаака Моисеевича как трагическую фигуру. Но то, что элементы трагизма (скажем иначе, как-то мягче) в его судьбе были, и это безусловно. Надо же помнить, что когда жил И.М., махровый государственный антисемитизм был одним из явных направлений политики. Трудно сейчас это представить. Наследие Германии, оккупации, многого другого. Ведь, например, маленькая книжечка И.М. о Киеве вышла под фамилией Марченко, так же как у В.М. Гохмана книжка о Панаме и Панамском канале вышла под фамилией Венин.

Зачем при таком ученом, как Маергойз, искать на стороне заведующего кафедрой? Тогда он должен был бы заведовать этой кафедрой, как крупнейший ученый и лидер в этом направления. Искали и находили других людей, а его назначить заведующим кафедрой было нельзя! Когда хоронили Маергойза, я в своем выступлении на прощании в клубной части МГУ сказал: «Мы должны представлять себе, что мы хороним сегодня академика Исаака Моисеевича Маергойза». Но как тогда он мог быть академиком, хотя заслуживал этого! Говорят, что К.А. Салищеву, который тогда был членом парткома МГУ, эта фраза моя очень не понравилась. Правда, он мне не высказывал это, но слухи такие доходили. Номинально, не де-юре, а де-факто, мы могли бы говорить об академике Исааке Моисеевиче Маергойзе.

Кроме того, едва ли не половина его работ вышла посмертно. Сколько раз мы собирались и готовили эти работы, отбирали. Договаривались, кто их будет готовить к печати и т.д. Это тоже элемент не самого большого счастья. Вспомним и о его длительной и изнуряющей «холодной войне» с человеком-антиподом, работавшим на той же кафедре – В.А. Анучиным.

Уйти из жизни в 67 лет… Средняя продолжительность жизни мужчины у нас в России сейчас чуть выше, чем в Африке, 60 лет. Ну, 67 на этом фоне, выглядят вполне прилично. Но только те, кому уже лет на 20 больше чем 67, могут лучше прочувствовать, что тут тоже есть какая-то жизненная несправедливость.

В последние годы жизни И.М. снимал комнату на лето в Мозжинке, академическом поселке под Звенигородом, где и до этого обосновались многие географы. Там жили и работали А. Минц, Л. Серебрянный, И. Комар, Л. Карпов, С. Артоболевский. И я там жил. Мы его уговорили, и он снял там комнату. Мы часто гуляли с ним по асфальтовому кругу, говорили за жизнь. Тогда у меня возникло ощущение, что он готов к концу своей жизни… И ведь именно там, в Мозжинке, с ним случился инфаркт, после которого он жил неделю-полторы, не больше.

Я был председателем Бюро отделения экономической географии МФГО и проводил на Никольской заседание, где было много народу. И в тот момент позвонили, что в больнице умер И.М. Наше заседание превратилось в вечер воспоминаний.

А несколько лет назад мне попалось на глаза пронзительное стихотворение Ю. Левитанского. Я хочу этим стихотворением закончить свое выступление и зачитать его, с Вашего позволения, как бы от имени Исаака Моисеевича Маергойза.

За то, что жил да был,

За то, что ел да пил,

За все внося как все,

Согласно общей смете,

Я разве не платил

За пребыванье здесь,

За то, что я гостил

У вас на белом свете?

 

За то, что был сюда

Поставлен на постой

Случайностью простой

И вовсе не по блату,

Я разве не вносил

Со всеми наравне

Предписанную мне

Пожизненную плату?

 

Спасибо всем за все,

Спасибо вам и вам,

Радевшим обо мне

И мной повелевавшим,

Хотя при всем при том,

Я думаю, что я

Не злоупотреблял

Гостеприимством вашим.

 

Осталось все про все

Почти что ничего.

Прощальный свет звезды,

Немыслимо далекой.

Почти что ничего,

Всего-то пустяки.

Немного помолчать,

Присев перед дорогой.

 

Я вас не задержу.

Да, да я ухожу.

Спасибо всем за все.

Счастливо оставаться.

Хотя, призваться, я

И не предполагал,

Что с вами будет мне

Так трудно расставаться.

 Есть такая песня, любимая мною, и в ней известная строчка:

Есть только миг между прошлым и будущим.

Именно он называется жизнь.

 Вот об этом тоже иногда надо думать!

Юрий ПИВОВАРОВ

ВСПОМИНАЯ ИСААКА МОИСЕЕВИЧА…

Мы, дети страшных лет России,

Забыть не в силах ничего.

А.А. Блок

 

Человеческая память устроена так, что она, как прожектор,

освещает отдельные моменты, оставляя вокруг неодолимый мрак.

А.А. Ахматова

Неумолимое время стирает многих. Профессор Исаак Моисеевич Маергойз – в советской экономической географии останется. Потому что был одной из наиболее значительных, знаковых фигур во втором поколении советских эконом-географов, которые воспитаны в Московском университете в 30-50-х годах прошлого века Н.Н. Баранским, Н.Н. Колосовским, И.А. Витвером, этими «отцами-основателями» по существу нового направления в науке и преподавании географии.

Маергойз был и Ученым, и Учителем, что называется «от Бога». Он оказался одинаково самобытен в этих двух ипостасях университетского профессора. У него постоянно рождались, фонтанировали идеи, важные для развития нашей науки и подготовки молодой смены. А ещё он запомнился своим ученикам, как очень добрый, внимательный к собеседнику, полный оптимизма и доброжелательности, увлеченный и увлекающих других человек, щедро одаренный от природы и так же щедро отдававший себя своим ученикам.

И.М. обладал огромным человеческим потенциалом, завидной целеустремленностью, стойкостью, требовательностью к себе, снисходительностью к ученикам, вниманием к коллегам. Он хорошо понимал реалии «страшных лет России». Ведь вся его сознательная жизнь прошла в годы строительства «азиатского» социализма, трудные для всех, а для него вдвойне по ряду пунктов, особенно «пятому». Тем не менее, мы никогда не видели И.М. растерянным или слабым, наоборот, для нас он всегда был олицетворением силы, уверенности, бодрости. Его поддержка, не только профессиональная, но и чисто человеческая была бесценна для каждого, кто нуждался в помощи. Ведь И.М. не только учил, но и заботливо опекал своих учеников, был мудрым наставником и опытным, осторожным вожатым в наших первых странствиям по дорогам «империи лжи». Поэтому он остался так прочно в благодарной памяти всех, кому посчастливилось у него учиться.

О творчестве и деятельности профессора Маергойза за эти 30 с лишнем лет после ухода его из жизни многое написано его учениками разных поколений. Здесь же вспомним то, что сохранила память из «неодолимого мрака» прошлого, от которого нас отделяет более полувека.

С Исааком Моисеевичем Маергойзом я познакомился 60 лет назад, осенью 1948 г., когда на 3-м курсе геофака МГУ нужно было на избранной для специализации кафедре найти руководителя курсовой работы. Слышал, что на кафедре экономической и политической географии капиталистических стран, которой заведовал маститый профессор Витвер, есть доцент, очень внимательно относящийся к студентам, но попасть к нему трудно, так как у него много «курсовиков» и дипломников. Помню, с каким волнением и неуверенностью я отправился к Исааку Моисеевичу с просьбой быть руководителем моей курсовой работы. Он очень внимательно, изучающе посмотрел на меня, о чем-то спросил и… как-то вдруг по-доброму и немного загадочно улыбнувшись, дал согласие. Но сразу сказал, что тема будет по Чехословакии и поставил условием основательно учить чешский язык. Я был на «седьмом небе», хотя тогда, конечно, не знал: начавшаяся учеба у И.М. Маергойза по существу продолжится 30 лет, до его кончины в 1975 году.

Скоро я стал регулярно бывать у него дома: сначала как у руководителя курсовых и дипломной работы, потом как у консультанта редактируемых мною в Научно-редакционной картосоставительской части МВД СССР (НРКЧ) карт Чехословакии и Венгрии для высшей школы, затем при подготовке кандидатской диссертации, а позже как у соавтора ряда статей, соредактора книг и сборников, руководителя семинара по урбанизации в московском филиале Географического общества и просто в связи со всякого рода радостями и горестями[3]. Особенно запомнился ранний период наших встреч, когда потребность в помощи у меня была большей, а память – острее.

И.М. жил тогда в Кожевниках, недалеко от Павелецкого вокзала в двухэтажном бараке с коридорной системой и всеми удобствами в конце коридора, в одной комнате – с очень милой и во всем его поддерживавшей женой Рахилью Марковной и усыновленным племянником (его родители погибли во время войны). Там, почти сразу после входной двери, слева у стены, стоял небольшой стол, за которым были написаны первые книги – о Киеве, а затем о Чехословакии. Помню, с каким энтузиазмом и даже с некоторым пиететом читал мне там И.М. некоторые только что написанные страницы. Поражали его увлеченность, самоотдача, глубокое проникновении в исследуемые им города и страны и поэтому некоторое понятное самолюбование своим текстом. Вот уж поистине он обладал теми качествами, о которых Борис Пастернак так образно писал в стихах:

Цель творчества – самоотдача,

А не шумиха, не успех.

Позорно, ничего не знача,

Быть притчей на устах у всех.

А в окружении И.М. на геофаке МГУ, к сожалению, встречались «деятели», которые, ничего не знача, писали на него доносы и доставляли всякие другие неприятности, уносившие много сил. Для меня тогда оставалось загадкой, как И.М. писал книги о Чехословакии[4] и о Венгрии[5]. Материалов и статистики в открытом доступе почти не было, и все в значительной мере основывалось на его удивительном умении по немногому сказать о многом (как в работе археолога), на его удивительном, как теперь говорят, географическом мышлении, большой интуиции, колоссальной включенности в тему, наконец, на оригинальности видения объектов исследования[6]. А их и, прежде всего, любимые страны – Чехословакию, Венгрию, ГДР – И.М. рассматривал на широком мирохозяйственном фоне, в рамках той географической картины мира, которую он так хорошо мысленно видел и когда читал лекции, закрывая глаза и улыбаясь в свойственной только ему манере, и когда учил нас уму-разуму.

Профессор Маергойз весьма современно уже тогда представлял задачи университетского образования , которые не сводятся к усвоению студентами основ науки по избранной специальности. Он понимал необходимость получения выпускниками кафедры не всегда только приятных представлений о жизни и окружающем нас мире, в котором добро и зло часто идут рядом. Вот почему мы так спешили к нему за советом и помощью по самым различным вопросам. Так, когда в 1951 году у меня возникли трудности с распределением, я побежал к И.М. Мы долго гуляли по его переулку (так он «отдыхал» от работы над рукописью первой книги о Чехословакии), я довольно остро говорил о порядках «в нашей юной, прекрасной стране», как тогда пели кругом по радио, и вдруг услышал вещие слова: «Юрий, надо ехать! Нельзя быть внутренним эмигрантом!» (Тогда речь шла о перспективе учительствовать в российской глубинке). Как и в других, редких случаях несогласия с И.М., я интуитивно понимал его правоту, да только вот ехать не хотел. Позже я узнал, что перед нашим распределением И.А. Витвер справлялся у И.М.: может быть при хорошей фамилии я и по паспорту «хороший». Увы, я был плохой. Потом всё закончилось сравнительно благополучно, и благодаря усилиям Витвера я получил место в одной из московских контор (кончавший со мной Я.Г. Машбиц остался тогда без работы, как через пару лет и Ю.Г. Липец). И только полвека спустя я вспомнил слова И.М. и ещё раз подивился тому, насколько он чувствовал наши настроения и неготовность к жизни в то лихолетье.

Жизнь самого Маергойза, заполненная до предела каждодневным трудом, к сожалению, была не такой уж легкой, она отражала всю противоречивость и жесткость «реального социализма».

С одной стороны, юноша из небольшого местечка в Подолии на Украине в годы советской власти сумел стать уважаемым профессором лучшего университета СССР и широко известным географом в стране и за рубежом. Его высоко ценили и тоже опекали Н.Н. Баранский и И.А. Витвер, любили студенты, аспиранты, благодарные ученики (правда, попадались и неблагодарные), уважали коллеги на факультете и во многих географических учреждениях страны. И тем не менее…

Расцвет таланта И.М. пришелся на трудные и полуголодные послевоенные годы. Но не разруха была тогда самой страшной для многих. Не сумев организовать быстрое восстановление страны после тяжелой войны, «вождь и учитель» встал на путь закручивания гаек и демонстрации «торжества» ленинско-сталинской национальной политики (пресловутой дружбы народов, отголоски которой так ощущаются и сегодня). Вот почему И.М., как и другие любимые преподаватели студентов геофака МГУ конца 1940-х – начала 1950-х гг., остались в нашей памяти людьми, испытавшими на себе тяжелую руку тоталитарной системы, ведь её карающей меч всегда был направлен в первую очередь против самых заметных и талантливых. Мы хорошо помним, как по факультету шмыгали какие-то неизвестные тени, как они «проверяли» лекции наших уважаемых преподавателей, писали им потом какие-то «характеристики» (?!), оставляли в аспирантуре бог знает кого, а нас, с красными дипломами, распределяли очень обидно, а то и вообще оставляли без работы. В университетской газете осенью 1949 г. появились злобные статьи о «безродном космополите» профессоре Б.Ц. Урланисе (а на самом деле советском демографе № 1 и исключительно талантливом, интересном человек, патриоте своей страны). Государственный антисемитизм под флагом борьбы с сионизмом набирал обороты[7]. В этой обстановке только принципиальность, авторитет и стойкость профессора И.А. Витвера позволили ему отстоять И.М., не дать его уволить с кафедры, хотя отстоять ему удалось далеко не всех[8].

А чего стоила затея Географгиза выпустить первую книгу И.М. о Киеве, написанную так взволнованно, красочно и интересно о любимом и родном для него городе, но под другой, «украинской» фамилией[9]. И.М. был, естественно, возмущен и хотел забрать рукопись (а книга была уже готова к выпуску). И только Н.Н. Баранский, которого он очень уважал, будучи редактором этой книги, первой в серии «Столицы союзных республик СССР», сумел уговорить автора пойти на этот вынужденный, унизительный шаг.

Мы были тогда молодыми и беспечными, многого не знали и не понимали, а И.М., как и поколение наших родителей, хорошо помнил прошлое, ведь ощущения страха и несвободы витали в воздухе не одно десятилетие. Поэтому он обычно избегал разговоров о политике, только однажды изменив этому правилу. В начале марта 1953 года умер «кремлевский горец», всюду проходили траурные митинги. Был он и в нашей конторе, в большом зале, где стояли огромные полиграфические машины. Народу собралось много, в основном это был женский коллектив, и плачь по вождю мне не забыть. Впечатление тяжелое. На другой день (или в тот же) мы встретились у Павелецкого вокзала, чтобы немного погулять, а потом уже идти к И.М. Как обычно, он спросил, как дела, чем я занимался; я ответил, что неважно и рассказал о митинге, о скорби по вождю. И вдруг услышал сакраментальное: «Ну и что?! Радоваться надо! Когда-нибудь будет написана подлинная история его деяний, и Нерон покажется совсем не таким уж и страшным». Помню даже то место около Павелецкого вокзала, где остановился как вкопанный, прямо на трамвайных рельсах. И это при том, что И.М. не поддерживал разговоров о политике, и когда я что-то начинал критическое на эту тему, сразу переключал разговор на другое.

Много лет спустя меня поразил ещё один случай. После выхода в 1964 г. второй книги о Чехословакии, наиболее капитального труда ученого, ознаменовавшего пик его творчества[10], однажды И.М., беседуя со мной о делах в своем маленьком кабинете уже в Доме преподавателя на Ленинских горах, вдруг очень тихим шепотом мне сообщил (и только издали показал, но в руки не дал) о письме от Антонина Новотного, Первого секретаря Компартии Чехословакии и хозяина страны (кто его сегодня помнит?). В нем Новотный благодарил автора за его книгу, называя ее вкладом в советско-чехословацкую дружбу. А как можно было не шептать, когда в 1950-х гг. по команде из Москвы прошли показательные, но закрытые процессы над руководящими деятелями во всех странах «народной демократии». И в Чехословакии в 1952 г. была осуждена и казнена группа руководителей во главе с Генеральным секретарем ЦК КПЧ Рудольфом Сланским, вторым человеком в партийной иерархии. И.М. как никто понимал меру их «вины» и очень переживал. Но молчал, ведь никто не знал, кто может быть следующим. Наверное, для нынешнего молодого поколения всё это может показаться преувеличением или даже небылицами, но для наших отцов и нас самих таким было лицо «развитого социализма».

К сожалению, огорчений у И.М. всегда хватало. Вскоре после прихода на геофак МГУ в 1943 г. обстановка там для еврея с местечковым акцентом, размахивающего руками, беспартийного, да к тому же безмерно талантливого стала нелегкой. Ведь все или многие понимали, что никаких космополитов, сионистов и убийц в белых халатах нет, а есть просто нехорошие евреи, и их пора как следует поприжать. И жали!

К нашему поступлению в университет (в 1946 г.) И.М. стал наиболее заметным доцентом на кафедре экономической и политической географии капиталистических стран проф. И.А. Витвера. Кафедра была очень сильной, но ещё более уязвимой: почти все, включая заведующего, были беспартийными и с нехорошими фамилиями. Мне помнится эта атмосфера 1949-1951 гг.: работали всякие комиссии, проверяя преподавателей, которых надо бы уволить; об И.А. Витвере шептались, что он был ни больше, ни меньше – швейцарским подданным, на лекциях по марксизму Зоя Петровна Игумнова громогласно вещала о прелестях социализма (а она их знала не понаслышке, будучи женой В.В. Кузнецова, в то время председателя ВЦСПС), соответствующими были распределение выпускников, прием в аспирантуру, выдвижение в Сталинские стипендиаты и т.д.

В МГУ, как и везде, наблюдался здоровый всплеск государственного антисемитизма, от души и с размахом организованного, как мы тогда говорили «вдохновителем и организатором всех наших побед», а сегодня – «эффективным менеджером». И после его смерти недоверие «к одной буржуазной нации» долго ещё ощущалось на факультете. А иначе чем объяснить выходки и наветы, которые переросли в настоящую травлю Исаака Моисеевича? Тем более когда он уже стал одним из лидеров советской экономической географии. Вот почему И.М. так поздно, в 57 лет, защитил докторскую диссертацию (1965), выдержав изнурительную борьбу со своими недоброжелателями.

Среди них основной фигурой был В.А. Анучин, полемист опытный, жёсткий, изворотливый и циничный, со здоровым чувством антисемитизма – словом, герой того времени. Не просто даровитый интриган, но известный географ, который активно защищал вызвавшие широкую дискуссию неоднозначные взгляды по теоретическим проблемам географии, да к тому же, говорили, еще и родственник Д.Н. Анучина – одного из основоположников русской географии. Словом, «оппонент» не из слабых. Но ему не удалось сорвать защиту, хотя понервничать И.М. пришлось изрядно. Даже когда все интриги остались позади, перед самым Ученым советом вдруг поступил ещё один «политический» донос: якобы в работе неправильно освещено послевоенное переселение из чешских земель судетских немцев. И только принципиальная позиция декана геофака профессора А.П. Капицы спасла положение: в самый последний момент защита всё-таки была разрешена и прошла блестяще[11]. Но чего все это стоило ему!

Другой эпизод в том же роде. Когда была образована новая кафедра стран народной демократии, казалось, что единственным кандидатом на заведование ею был Исаак Моисеевич. И вдруг откуда-то появился Иван Харитонович Овдиенко, хотя для него самого это назначение, видимо, было неожиданным. Вел он себя тихо, прилично, но долго руководить сильной кафедрой ему было не по силам. И тогда стали искать заведующего на стороне. Зачем?!

А нелепые слухи о плагиате?! Это о руководителе, да таком как Исаак Моисеевич, которому и свои мысли далеко не всегда было время записывать, якобы укравшем что-то у своего аспиранта для упоминавшейся книги о Венгрии. В те далёкие годы И.М. и В.В. Бодрин (аспирант, защитивший диссертацию по городам Венгрии) помогали мне в подготовке к изданию карт Венгрии[12]. Последний помнится мне как скромный, сдержанный человек, молчун и труженик. Хочу думать и спустя более полувека, что В.В. Бодрин сам никогда бы на это не решился – ему «подсказали». Но верно другое – за свою долгую жизнь он, к сожалению, не порадовал нас сколь-либо заметными научными сочинениями.

Были у И.М. и настоящие беды. Помню, как в 1954 г. он горько, до слёз переживал внезапную кончину Н.Н. Колосовского, которого чтил не только как одного из основателей советской экономической географии, соратника и друга Н.Н. Баранского, но и как настоящего глубоко порядочного, скромного русского интеллигента, которых и тогда оставалось не так уж много. Или как И.М. был в ярости от оккупации в августе 1968 года его любимой Чехословакии, где было много бывших студентов, аспирантов, друзей среди известных географов. Но главное, думаю, в другом – И.М. был настоящим, а не «квасным» патриотом своей страны и лучше других понимал, какой огромный долговременный ущерб эта очередная акция невежественных «кремлевских старцев» принесет нашей стране (она и стала началом конца СССР).

Отношение к И.М. в официальном университете не изменилось и после его кончины. Когда был подготовлен сборник его работ, в том числе ранее не публиковавшихся, в издательстве МГУ для него не нашлось места, хотя Рахиль Марковна туда ходила не один раз. А в Издательстве «Наука» за счет лимита Института географии РАН удалось получить на нее скромный, правда, объём[13]. Как же, зная эту ситуацию, находятся «прокуроры», ничего не сделавшие для публикации работ И.М., чтобы судить сборник и его составителей не за то, что в нем помещено, а за то, что там – повторяю, при небольшом объеме – отсутствует? Пусть это останется на совести изобретательного автора.

По большому счету И. М. прожил, бесспорно, интересную, яркую и счастливую жизнь. Сколько раз я видел его в приподнятом, возбужденном, радостном настроении от удачных находок, оригинальных подходов в своих текстах, в работах своих учеников. Но, пожалуй, в наибольшей мере богатство его натуры проявлялось в университетских лекциях, в выступлениях в МФГО СССР, на различных семинарах и конференциях. Лекции поражали и притягивали всем: и глубиной содержания, и яркостью формы, и эмоциональностью, и, наконец, музыкальностью речи. Исаак Моисеевич увлекал слушателей магией творчества, богатством мыслей и широтой взглядов, неожиданностью аналогий и выводов, одним словом, талантом ученого и учителя. Это был своего рода театр одного актера, но он не развлекал, а учил, и не только экономической географии, но умению упорно и эффективно работать, выделять главное, видеть перспективы. Наконец, побуждал к размышлениям и поискам.

Удивительными были и доскональное знание им стран, районов и городов, в которых он, увы, никогда не был, умение видеть за фактом – закономерность (ему очевидную, а тебе почему-то нет!), замечательная острота научного «зрения». И всё это озаряла только ему свойственная улыбка – от полноты самовыражения и радости творчества. Исаак Моисеевич не читал лекции в обычном понимании, он творил их (по выражению Ю.В. Илинича, многолетнего сотрудника кафедры). Импровизационность, интересный новый взгляд на проблему, страну, город, оригинальная интерпретация, свое видение – всё это завораживало, и хотелось учиться.

Но записывать эти лекции было трудно. И.М. не раз говорил мне, что некоторые его лекционные курсы надо бы стенографировать. К сожалению, это делалось слишком редко[14]. А сама речь на лекциях – радостно-возбужденная возникающими тут же мыслями, новыми соображениями, своим пониманием географических процессов и объектов? Где мы, студенты и аспиранты тех суровых лет, могли ещё слышать нечто подобное? Даже типичный еврейский акцент, думаю, не портил, а только подчеркивал самобытность и оригинальность Исаака Моисеевича.

Легендарный Леонид Осипович Утесов, когда ему однажды сказали, что незаменимых нет, ответил: – Да, незаменимых нет, но есть неповторимые. – Вот Исаак Моисеевич и был из таких неповторимых – Ученый, Педагог, Человек.

У Маергойза бывали и счастливые дни. Помню, например, его 60-летие (1968 г.) в одной из больших столовых МГУ. Чествование было многолюдным: ученики разных поколений, профессора, декан А.П. Капица. Юбиляр ходил между столами улыбающийся, слушал добрые слова, атмосфера была сердечной, искренней, приподнятой.

Но так было не всегда. Разве не унизительно подвергаться такого рода наказанию, как «невыездной» статус! И.М. очень долго не выпускали за границу, ведь для органов он был не крупным ученым, а всего лишь беспартийным, да еще «не той» национальности. Это касалось и некоторых его выпускников разных лет. Когда я был студентом, он организовал незабываемую практику для «зарубежников» в Закарпатье, входившее до 1945 г. в состав Чехословакии. Это осталось для него и многих из нас первым и надолго единственным впечатлением «о загранице». Только в последние годы жизни И.М. удались кратковременные командировки в ГДР, Чехословакию, Венгрию, но не дальше Берлинской стены. А «капиталистических стран» он так и не увидел.

Профессор Маергойз был почетным членом Географических обществ Чехии, Словакии, Венгрии, Югославии. ГО ГДР наградило его медалью им. Г. Хааке, Берлинский университет – Большой медалью им. Александра Гумбольдта. Но в СССР он никогда и ничем не награждался. Это, думаю, не могло не обижать такого ранимого человека, как и то, что он практически был лишен возможности продолжительно работать во многих из тех стран, которые детально изучал. Как-то И.М. сказал мне: «Будь я в другой стране, просто получил бы чек на определенную сумму и спокойно работал над темами, которые меня интересуют». Но других разговоров о других странах никогда не было. Наоборот, он мечтал о создании серии работ по крупнейшим городам СССР и даже собирал у себя дома коллег по этому поводу, замышлял книгу об особенностях географического и геополитического положения СССР на два «фронта» – западный и тихоокеанский – и о многом другом. Но времени и сил, увы, уже не оставалось.

В заключении нельзя не сказать о том, что Исаак Моисеевич никогда не был «своим» у властей, даже университетских, хотя проработал на геофаке МГУ более 30 лет. По большому счету он разделил судьбу многих незаурядных творческих лидеров в самых разных областях жизни и на разных уровнях социальной лестницы страны Советов. О них очень точно и хлестко сказала в посвященных Борису Пастернаку стихах Анна Ахматова:

Здесь все тебе принадлежит по праву,

Стеной стоят дремучие дожди.

Отдай другим игрушку мира – славу,

Иди домой и ничего не жди.

Всё так, да только «ничего не ждать» иногда трудно, особенно такому эмоциональному и деятельному человеку, каким был Исаак Моисеевич. Это я видел не один раз.

Закончим же на мажорной ноте. Творчество профессора Маергойза совпало по времени с периодом наибольшего расцвета советской экономической географии в 50-70-х годах прошлого века. Это было время, когда со всей силой проявила себя вторая волна деятелей нашей науки, последних представителей своего рода Серебряного века в экономической географии. Р.М. Кабо, О.А. Константинов, В.В. Покшишевский, А.Н. Ракитников, Ю.Г. Саушкин и др. – их достижения в развитии экономико-географических исследований, думаю, не легко будет повторить в обозримом будущем. Конечно, жизнь, а с нею и содержание экономической и социальной географии, её методология, методика и практическая направленность с тех пор значительно изменились. Но мы должны с благодарностью помнить вклад И.М. Маергойза как одного из крупнейших географов минувшего столетия, чьими усилиями наша наука вышла тогда на европейский уровень, а во многом его и превзошла, потому что «музыка» той героической и одновременно трагической эпохи – мажорная и минорная – звучит для нас и сегодня.

Берлин, май 2008

Юрий СИМОНОВ

ТРИ ВСТРЕЧИ С МАЕРГОЙЗОМ

1

Я благодарю составителей этого сборника за приглашение принять в нем участие. Так случилось, что в последние 15 лет, а может и побольше, я собирал и писал книгу об истории географии в Московском университете. В этой книге я нашу университетскую географию представляю не так, как обычно пишут о ней историки географических открытий или географических идей. Я написал другое – «историю людей», которая разворачивается в реальных отношениях их дел и свершений.

Главные герои там люди, а Исаак Моисеевич – один из них, среди тех, кто каким-то образом создавали обстановку, в которой он и сам жил. Первый том вышел в свет в 2008 г.[15], а во втором томе есть два места, в которых факультетские события так или иначе затрагивают и его судьбу. В первом из них я описываю его отношения с его кафедрой в один из поворотных моментов ее истории. А второй – это моя благодарность за то, что он сделал не только факультету, но и лично мне.

Я твердо знаю, что вовсе я не один такой, кому помогал Исаак Моисеевич – человек большой души и крупный ученый, память о котором должна жить в истории нашего факультета долгие годы. Написанное о Маергойзе – это один из тридцати очерков, из которых состоит мой второй том. Я писал его на основании как документов, так и моих собственных воспоминаний и комментариев. И все, что написано - это мое видение и моя оценка произошедшего.

2

Моя первая «встреча» с Исааком Моисеевичем состоялась случайно и притом заочно. Закончив в 1950 году кафедру геоморфологии, я поступил в аспирантуру. Темой моей диссертации была «Оценка рельефа территории Иркутско-Черемховского промышленного района на стадии районной планировки». Материал для нее я собирал в составе Восточно-Сибирской экспедиции, научным руководителем которой был Н.Н. Колосовский. То есть рядом со мной работали и экономико-географы, преимущественно преподаватели кафедры Н.Н. Баранского. Я мог бы обратиться к любому из них за помощью. Но не знал, кому адресовать свой вопрос: есть ли такие работы, из которых я мог бы узнать, как мне нужно охарактеризовать рельеф города, чтобы профессиональная геоморфологическая характеристика оказалась полезной тем, кто проектирует строительство новых городов.

Долго я искал хотя бы подобие ответа на этот вопрос. И вот однажды нашел ссылку на маленькую работу И.М., то ли студенческую, то ли аспирантскую, точное название которой я не записал, а теперь могу вспомнить лишь приблизительно. Она называлась примерно так: «Во что обходится рельеф города Киева его гражданам». Отыскав и прочитав ее, я понял, что рельеф города можно оценить в рублях. И в эту стоимость входит все то, что мешало созданию города, и то, что стало «обстановкой места проживания». При этом рельеф города и сейчас является причиной дополнительных затрат. Как оказалось, каждый житель города оплачивает не только сами услуги, но и рельеф местности с его более и менее благоприятными для проживания свойствами. Позже я узнал, что все это оказывает влияние на земельную ренту. А продавая или покупая ту или иную «недвижимость», каждый еще и продает или приобретает рельеф того места, которое он выбирает, не обращая внимания на будущие расходы.

Мысль эта показалась мне тогда настолько глубокой, что я запомнил ее на всю жизнь. Эта заочная встреча с Маергойзом была первой. Я тогда не знал, что пройдет десятилетие 1950-х гг., и я окажусь с этим человеком рядом и даже сумею его защитить, когда ему вдруг потребуются защита и помощь.

3

В 1955 году совершенно неожиданно для всех деканом Географического факультета стал А.М. Рябчиков. Всего лишь кандидат наук, никому неизвестный как человек и как специалист, он прошел по конкурсу на кафедру «Физической географии зарубежных стран» в 1954 г. и уже через год стал деканом!

А в 1959 г. – и тоже совсем неизвестно почему – меня выбрали секретарем партийной организации факультета. Мне всего 36 лет! Кандидат наук[16], член партии, участник Великой Отечественной войны, я был оставлен на кафедре геоморфологии и вел общественно активную студенческую жизнь, но о партийном будущем отнюдь не мечтал. У меня не было опыта ни административной, ни партийной работы. Со мной никто не беседовал, я своего согласия на исполнение этих обязанностей не давал. И придя на собрание, где меня выбрали парторгом, я не знал решительно ничего о таком своем будущем.

Собрание закончилось поздно, результаты голосования утверждали на следующий день, в пятницу. А там суббота и выходной. Но в воскресенье – тревожный звонок домой: в «Комсомольской правде» опубликована критическая статья о факультете. Это «событие» теперь уже касалось и меня как секретаря парторганизации. Пришлось бежать покупать газету. Купил, прочитал и ахнул. Целая полоса на полразворота, и, действительно, про наш факультет. Автор – журналист газеты, ее фамилия мне ничего не говорила. Если верить автору, то ей каким-то образом стало известно, что на нашем факультете унижают студентов и молодых ученых. Преподаватели ведут себя неэтично. Публикуют студенческие и аспирантские работы (части работ) без ссылок, под своим именем. Аморальны и некоторые поступки руководителей факультета. Главные действующие лица – декан и его заместитель по учебной работе. Все фамилии названы.

В те времена «Комсомольская правда» считалась одним из центральных партийных органов печати. И на ее «сигнал» полагалось в 10-дневный срок «реагировать», то есть сообщать о принятых мерах. Мое решение – сообщить немедленно в вышестоящий партком, а дальше уж разбираться с редакцией газеты. Отсчет дней начался в воскресенье. Настроение тревожное, что делать – я не знал: не было ни опыта, ни нужных телефонов. Факультет закрыт, а звонить просто друзьям не хотелось. Решил дождаться понедельника, но он не дал никакого облегчения. Сам декан факультета, А.М. Рябчиков, в понедельник на работу не вышел. Более того, взял бюллетень – сердечный приступ.

Появились советчики, ведь статью читал не я один. С разными деталями два противоположных типа рекомендаций: 1) разобраться и с выводами не спешить; может быть, клевета; 2) разобраться быстро и сделать оргвыводы. Назначаю комиссию. Никогда не знал, что это не так трудно. Оказывается, если просит что-то сделать секретарь парторганизации – считай, что дано партийное поручение, от которого нельзя отказаться. После беседы с С.А. Ковалевым, который в этой ситуации должен был временно исполнять обязанности декана, процедура проверки справедливости газетного текста стала более ясной. Распоряжений из ректората и парткома университета не последовало. Я и секретарь-то всего один день, ни с чем подобным никогда в своей жизни не встречался. В созданную мной комиссию вошел и сам, понимая, что все равно спрос с меня.

Прежде всего, решили найти пострадавших от якобы аморальных действий декана. Названная в газете студентка живет в общежитии. Идем в общежитие, но оттуда она еще в субботу уехала, куда – неизвестно. Разыскиваем друзей и подруг, выясняем, что она из детдомовских, учится средне, многие экзамены с первой попытки не сдает. О каких-то ее личных потрясениях на почве общения с деканом никто не знает. Вот тогда еще раз всплыл вопрос, который возник у меня еще в воскресенье: почему же эта девочка не обратилась ни к кому на факультете, почему не пошла к своим же ребятам? Разговоры с этими рябятами о том, какие сложности возникают у них с деканатом, ничего не прибавили. Телефонный разговор с А.М. Рябчиковым пока не имел смысла. Заместителя декана по учебной работе И.Ф. Антонову, о которой тоже шла речь в заметке, мы все знали еще с довоенных времен. Она была всегда открытым человеком, требовательным к себе и к другим. Могла сказать резко, если действительно должна была так сказать. Но вряд ли могла выступать не по делу. Такого за ней не замечалось. Работа со студентами – не из легких, а жалоб на нее никогда не поступало. Может быть, у нее и были недостатки, но она явно не подходила под нарисованный журналисткой портрет.

Попытка связаться с самой журналисткой через газету была безуспешной. Там сказали – сами разбирайтесь. Разберетесь – доложите. А там они посмотрят. После этого нас проверяла комиссия парткома МГУ и никаких «оргвыводов» не сделала. Вроде бы расследование закончено. Прежде чем писать отчет о принятых мерах, решаю провести партийное собрание. Перед этим сам делаю еще одну попытку поговорить со студенткой. Может быть, нужна какая-либо помощь. Встретились, но она просто не захотела говорить на тему, затронутую «Комсомолкой». Прояснить ничего не удалось.

«Компромат» против декана и его заместителя не получился. Оставалось рассмотреть еще один вопрос – о некорректных отношениях между руководителями и аспирантами на кафедре экономической географии зарубежных социалистических стран. Узнаю, что В.В. Бодрин, член партии, был аспирантом И.М. Маергойза и недавно защитил кандидатскую диссертацию по Венгрии[17]. До войны мы учились с ним на разных курсах, он был старше, и хотя не дружили, но знали друг друга. Вызываю его в партбюро. Выяснилось, что действительно он составил для И.М. венгерско-русский словарик[18]. Бодрин знал венгерский язык, а Исаак Моисеевич не знал и попросил его сделать такой словарик для учебного пособия по Венгрии. Прошу принести книгу – действительно, словарь есть, а ссылки на то, что его составил В. Бодрин, нет. Читаю словарь – всего несколько страниц. Расспрашиваю В. Бодрина об их отношениях с руководителем – отношения были самые теплые. Спрашиваю, писал ли он какое-либо письмо в «Комсомольскую правду», – нет, журналистка нашла его сама.

Становится все интересней. А как вообще она его «нашла», не зная ни факультета, ни того, что есть такая наука и такая-то кафедра. Больших сомнений в том, что журналистку по факультету вела какая-то «знающая рука», не осталось. Вызываю в партбюро беспартийного И.М. Маергойза. Из беседы узнаю следующее. Изначально такая ссылка была, он показывает мне пожелтевшую рукопись, напечатанную явно не вчера. И эту ссылку убрал не он, а редактор издательства. Звонок в издательство. Получаю письменное подтверждение, что в соответствии с принятыми у них правилами издательство такую ссылку на собственного аспиранта убрало.

Все. Можно идти на собрание. Звоню в «Комсомолку» и приглашаю послушать, что будет на нем сказано. Отвечают, что подумают. Собрание было довольно бурным. После моего доклада в прениях выступили несколько человек. Никто никаких дополнительных материалов не сообщил, не потребовал «принять меры» ни к декану факультета, ни к его заместителю, ни освободить их от занимаемой должности. От «Комсомолки» никто не выступил. Собрание приняло решение – поручить секретарю партийной организации, то есть мне, потребовать от «Комсомолки» опубликовать опровержение.

Но отношения с этой газетой не складывались. Я написал все полагающиеся в этом случае «бумаги» в те инстанции, куда их следовало посылать. Но оказалось, что решение о том, нужно ли публиковать такое опровержение или нет, принимает сама редакция. Опровержения в «Комсомолке» не появилось. Но произошло еще одно событие, которое по прошествии некоторого времени заставило меня думать, что не все так просто. И что все это вовсе не случайное стечение обстоятельств.

Их продолжение последовало совсем с другой стороны. В конце апреля 1959 г. на кафедре экономической географии зарубежных стран должно было пройти перевыборное партийное собрание. Мне подумалось, что это удобный случай поближе познакомится с одной из кафедр факультета. Тем более что за короткое время пребывания на «секретарском посту» ко мне поступило несколько жалоб от разных противоборствующих сторон, касающихся личностно-производственных отношений на этой кафедре. Разбираться в них, не зная всех этих отношений изнутри, было трудно. Я многого не понимал. Тем более что на нашей кафедре геоморфологии ничего подобного никогда не происходило.

В ходе собрания каких-либо фактов или различий во мнениях о состоянии дел на кафедре, на которые мне следовало бы обратить «партийное внимание», не обнаружилось. В выступлениях я не увидел оснований для конфликта. Было ясно, что на кафедре идет более или менее нормальная работа, однако наряду с нормальными отношениями существуют и явно «неделовые». Главная линия раздела личных симпатий и антипатий была связана с тем, что не обнаружилось единства взглядов на то, кому следует писать учебник по экономической географии зарубежных социалистических стран. Преподаватели, читающие лекции по этим дисциплинам, считали, что именно им нужно написать «такой учебник». Логично. Однако научные сотрудники думали иначе – по их мнению, это они должны писать учебники. А лекции пусть читают преподаватели. Не очень логично.

Спор выглядел более чем странно. Мне думалось, что научные сотрудники должны писать научные работы, а преподаватели – учебники, хотя и научные работы им писать не возбранялось. Предложение о том, чтобы одни писали, а другие читали, показалось мне просто неестественным. Других острых вопросов в дискуссии, возникшей на собрании, я не увидел. Было понятно лишь то, что временно исполняющий обязанности заведующего кафедрой доцент П.И. Глушаков поддерживает научных сотрудников. Он не занят объединением кафедры вокруг какого-то общего дела. Подумалось, что по существу он на кафедре ничем не руководит.

По положению секретаря организации мне полагалось завершать прения. Что я должен был им рекомендовать, я не знал, поэтому мое выступление было довольно общим. Я сказал, что нужно упрощать ситуацию, когда существует одна партийная организация на две кафедры и когда непонятно, кто все-таки ими руководит. И.А. Витвер уже не молод, в организационных делах ему разбираться трудно. И, если «де юре» существуют две кафедры, то их нужно окончательно разделить «де факто», выйти с предложением об избрании двух заведующих кафедрами и о разделении партийных групп. Но, прежде всего, нужно создать в коллективе рабочую атмосферу.

Уже на выходе из аудитории я увидел незнакомую мне женщину. Подумал: вероятно, какой-то новый работник кафедры. Нас познакомили. И оказалось, что это та самая журналистка, доставившая мне своей публикацией столько трудных даже не минут, а часов, сколько во всей в предыдущей жизни не переживал. Я спросил ее, почему она не пришла на собрание, специально посвященное ее статье. Она сказала так, что я не понял – то ли она все же была там сама, то ли был кто-то из редакции. Я недоумевал, зачем же она пришла на собрание именно этой партийной группы, которая, как казалось мне, не имела отношения к ее публикации. Но прямого вопроса не задал: или опыта не хватило, или сработал эффект неожиданности встречи. Я спросил лишь, известна ли ей реакция руководства «Комсомольской правды» на мое письмо об итогах нашего расследования и решения партийного собрания. Она сказала мне, что «опровержения» не последует, поскольку газета считает ее статью проблемной. Для других вузов страны она станет поводом для рассмотрения поднятого круга вопросов в их собственных учебных заведениях. А что касается конкретных людей, то это ее совершенно не касается.

Но в ее статье названия нашего факультета и кафедр были вполне конкретными, она касалась реально существующих лиц. Ведь если статья не вскрывает конкретных недостатков в конкретном коллективе, то и фамилии в ней должны быть вымышленными. А обвиненным в статье людям дальше как-то нужно жить! И оказывается, что в таком случае судьба лиц, оболганных в официальной газете, потом никого не интересует.

Мне нужно было как-то на это реагировать. Когда этот разговор состоялся, я выяснил у парторга кафедры – приглашал ли кто-нибудь журналистку на кафедру. Выяснилось, что никто не приглашал. Тогда я обратился в отдел печати ЦК КПСС с просьбой помочь мне заставить «Комсомолку» все-таки опубликовать опровержение. Но получил еще раз то же самое разъяснение – редакция газеты решает этот вопрос сама, и вряд ли газета такого «высокого уровня» захочет ставить под сомнение свою действительно высокую репутацию. Я доложил об этом на очередном факультетском партсобрании, рассказав, что мною было сделано. По существу, я тогда расписался в своем полном бессилии, несмотря на то, что вроде бы делал все строго по уставу.

А дальше на факультете происходило следующее. Партийная группа кафедры приступила к выполнению своего решения. Ко мне приходили, говорили о возможных кандидатурах на посты заведующих кафедрами. И однажды неожиданно сообщили, что со мной хочет поговорить И.А. Витвер; сам он прийти не может и приглашает к себе домой. Для меня такое предложение было большой честью. И я попросил кого-нибудь из сотрудников кафедры меня к нему проводить. Дома у Ивана Александровича было довольно уютно. Спокойный и приветливый, он сначала расспрашивал меня больше обо мне самом. Затем все-таки разговор перешел на кафедральные темы. Он поблагодарил меня за то, что я помогаю создать на кафедре спокойную рабочую обстановку. Я же решил прямо узнать его мнение о возможных преемниках на посту заведующих кафедрами.

В конечном счете, были выбраны двое. Ученик И.А. Витвера, кандидат географических наук, Герой Советского Союза В.В. Вольский, работавший до этого доцентом в Институте международных отношений, стал заведовать кафедрой экономической географии капиталистических стран. Заведующим кафедрой экономгеографии социалистических стран был выбран И.М. Маергойз, ученик И.А. Витвера и Н.Н. Баранского. Оба они проработали на этих кафедрах до конца жизни. Оба защитили свои докторские диссертации. Память о них на факультете светла. Правда, кое-кто из научных сотрудников кафедры экономической географии социалистических стран ушел, найдя себе другую работу. В том числе ушли по собственному желанию П.И. Глушаков и В.В. Бодрин. Больше конфликтов на кафедре не возникало. И это явно свидетельствует о том, что любимая работа в университете перевесила всякие личные «разрывы».

Вот и весь мой отчет о второй встрече с Исааком Моисеевичем. Здесь много подробностей и деталей вовсе не из жизни моего героя, а из жизни нашего факультета. Есть здесь две детали. В такой обстановке протекала его собственная жизнь. Здесь он работал, жил идеями нашей науки, воспитывал своих учеников. Ученики любили его, хотя были среди них и предатели. Но добро побеждает зло, и добро победило. Коллектив кафедры выбрал его своим руководителем и под его руководством сделал свои первые значимые шаги по ниве экономической географии зарубежных социалистических стран.

4

Исаак Моисеевич Маергойз был учеником и Н.Н. Баранского, и И.А. Витвера одновременно. По крайней мере, он мне так говорил о себе сам. Еще в студенческие годы его заметил Николай Николаевич, а кафедру (точнее ее половину) он унаследовал, в конечном счете, от Ивана Александровича. Правда, не сразу. Кафедра, созданная Витвером как кафедра экономической географии капиталистических стран, после победы над фашистской Германией неизбежно должна была разделиться. Ведь в Европе и в Азии появились и социалистические страны. Практически это был первый случай в российской географии, когда «политические» изменения на карте мира диктовали необходимость изменения названий учебных дисциплин и кафедр[19]. Среди специалистов и лекторов по географии социалистических стран не оказалось докторов наук, поэтому исполняющим обязанности заведующего этой кафедрой назначили П.И. Глушакова. Этот выбор был сделан по важному в те годы признаку – он был членом партии.

Исаак Моисеевич был более известным и талантливым человеком по сравнению со своим предшественником. Он был известен и за рубежом, к нему чаще обращались специалисты за разными консультациями. На кафедре возникла не совсем естественная ситуация, которая, в конечном счете, выросла до некоторого состояния «напряженности». С этим я и встретился в 1959 г., когда стал секретарем парторганизации факультета. И именно тогда познакомился с И.М. Маергойзом.

В нем я нашел доброго и мудрого друга, который помогал мне, на первых порах, разбираться в трудных для меня (геоморфолога) проблемах экономической географии. Вспоминаю случай, который я для себя считаю одним из начал вхождения в географию. В 1959 г. мне предстояло составить свое собственное суждения о сущности экономической географии того времени. И я попросил его дать мне почитать одну из его работ, которая могла бы для меня стать примером экономико-географического анализа одной из зарубежных стран. Он очень деликатно спросил – «зачем мне это нужно?» По-видимому, мой ответ был недостаточным. Я заметил, что в этом вопросе было нечто большее, чем просто вопрос. Мне тогда показалось, что меня «ненавязчиво» спросили, а может ли геоморфолог это как-то оценить? Тем не менее, он подарил мне свою монографию «Чехословакия».

Я прочитал ее, и только после этого понял, насколько эта книга отличается от обычного, даже хорошо написанного учебника. Я увидел в ней и постановку задачи, и ход исследования, и полученные выводы. Естественно, что у меня возникли вопросы. Так наметились некоторые научные наши контакты. Меня в его работах заинтересовали принципы научного анализа географического положения и его значение для возникновения и развития хозяйства отдельных стран. Может, именно в его работах я впервые раскрыл для себя некоторые вещи, действительно общие для физической и экономической географии. Мы, физико-географы, активно использовали представления о зональности и поясности. У меня достаточно быстро появились работы по определению мер соседства, пространственной дифференциации и т.п. В работах И.М. я увидел другие типы влияния географического соседства, которые имеют свои собственные особенности. Мне был интересен сам его взгляд на сущность географических связей и явлений.

И все же здесь я должен сознаться, что мне совсем непросто оценивать все то, что он сделал в географии. Не могу сказать, что я с ним подружился. Скорее я всегда ощущал его заботу человеческого и научного характера. По крайней мере, я был многократно убежден в том, что его волнуют мои успехи и неудачи. Он все время говорил мне о том, что пора подумать о докторской диссертации. Так, например, после одного из докладов на ученом совете, который был посвящен анализу состояния мировой геоморфологии[20], он мне сказал: «Ну, вот, Юра, Вы и защитили сегодня на совете свою докторскую диссертацию». Я возразил, сказав, что это был всего лишь доклад. Он же говорил мне о том впечатлении, которое этот доклад оставил в памяти у присутствовавших. Было это года за два до моей действительной защиты. А он постоянно напоминал мне о том, что диссертацию нужно все же защитить. Я же тогда понял суть докторских защит – сначала формируется «мнение», а затем оно подтверждается голосованием. Если мнение было положительным, то мелкие недоделки соискателю прощались.

Он продолжал и дальше отслеживать состояние моего научного «реноме» на факультете. Помню, что в день защиты моей докторской диссертации утром он специально как бы «на минутку» зашел ко мне домой и сказал примерно так: «Юра, я вчера был на факультете и поговорил о том, как они относятся к Вашему автореферату. И Вы знаете, они говорят, что в нем много непонятного». Он рекомендовал мне не делать доклад «сложным и непонятным» – не поймут. Я даже растерялся, и думаю, что доклад мой прозвучал тогда совсем не так, как полагалось. Я это ощущал потому, что целый ряд ученых бросились мне помогать, задавая «благожелательные» вопросы. Исаак Моисеевич был прав. Вероятно, меня спасла та репутация, о которой он мне говорил. Мое волнение было замечено с пониманием. Защита прошла успешно.

При других встречах он говорил со мной о самых разных делах. А когда мне было необходимо создавать коллектив для выработки методики долгосрочного географического прогнозирования, он создал небольшую группу из своих учеников. Они с помощью его методологической концепции решали задачи географического «соседства» государств юга Дальнего Востока. Это они провели важную работу по анализу социально-экономико-географического положения этой территории. Он сам не принимал участия в создании такого прогноза, но базовую работу в этой области проделали его ученики А.И. Трейвиш и Т.Г. Нефедова. И это всего лишь один из примеров нашей с ним совместной работы.

Я многому научился у Исаака Моисеевича – крупного ученого и педагога. Например, он специально мне рассказывал, как он пишет свои крупные работы. Он приглашал к себе кого-либо из своих учеников домой и рассказывал ему, единственному слушателю, о той проблеме, которую он еще только собирался решать. Говорил он не быстро. И просил слушателя фиксировать ход его рассуждений. Это было полезно и слушателю, и самому рассказчику. Рассказывая о чем-либо, Исаак Моисеевич как бы собирался, сосредотачивался так, чтобы его рассуждения были увлекательны и понятны тем, кто его слушал. А говорил он ярко и действительно увлекательно. И весь его облик, казалось, при этом излучал свет. В результате получался как бы конспект самого процесса «додумывания» намеченного сочинения. Его слушатели такие рассказы фиксировали и затем делились с только что выступавшим перед ними их профессором записанными материалами.

Так формировалось представление о степени «додуманности» и «доказательности» рассказанного и у самого Исаака Моисеевича. Я поблагодарил его за опыт, и с тех пор, благодаря Маергойзу, сам стремлюсь записывать свои лекции и доклады на магнитофон, а теперь и на диктофон. Получается «добумажный» вариант высказанного. Это очень экономичный и гуманный способ фиксации ненаписанных рассуждений. Я его использую вот уже в течение сорока лет. И мои студенты записывают меня на диктофон, а потом имеют возможность рассказанное мною прослушивать много раз. Соотношение с «бумажным» вариантом таково – получасовой разговор[21] оборачивается 15-20-страничной стенограммой чернового текста. Литературно такая стенограмма содержит все то, чем речь отличается от рукописи. Конечно, стенограммы приходится править, зато ускользающая мысль – больше не ускользает. Да и экономия времени огромна.

И, наконец, Исаак Моисеевич мне неоднократно указывал на некоторые особенности поведения нашего «профессорского сословия». Он обращал внимание на то, как человек, ставший профессором, должен вести себя. И каждый раз, это был урок правил поведения, правил речи и поступков. Это касалось и опрятности, и стиля одежды. Времена быстро проходят. Правила меняются. А я невольно отмечаю для себя особенности как соблюдения этих правил, так и уклонения от них. Должен сознаться, что сам я далеко не всегда соответствовал этим правилам. И иногда получал от него замечания, всегда искренние, всегда «к месту». И, наконец, я более или менее регулярно получал его советы по вопросу о том, как следует вести себя в «ученом собрании» за рубежом. Он знал зарубежный мир и в этих житейски важных мелочах.

Когда он ушел из жизни, а ушел он довольно рано, то прощаться с ним пришло очень много людей. Они искренне скорбели. Они говорили о нем, как о крупном ученом и как о прекрасном человеке. Теперь мне очень его недостает. Но добрая память о нем бережно хранится у сердцах и работах многих из его учеников. И я рад тому, что благодаря этому «Маергойзовскому сборнику» я еще раз окажусь в среде его учеников.

Семен ХАНИН

И.М. МАЕРГОЙЗ – ГЕНЕРАТОР ИДЕЙ И УЧИТЕЛЬ МОЛОДЕЖИ

С именем Исаака Моисеевича мне сразу вспоминается один из эпизодов из его жизни. Во времена охоты за "ведьмами" в Советском Союзе, когда вольтметр было принято называть "напряжеметром", а его имя и фамилия были не очень-то произносимыми, его учитель Николай Николаевич Баранский в беседе со своими коллегами как-то сказал, обращаясь к одному из них: "Николай Александрович, ну какой же ты еврей, вот Исаак это еврей". Я привел этот эпизод, чтобы подчеркнуть, что во времена оные И.М. Маергойз оставался всегда самим собой, имел мужество иметь собственное мнение, как в науке, так и в обыденной жизни[22].

Мне в жизни очень повезло: моими учителями были прекрасные ученые и люди, что называется, с большой буквы: И.М. Маергойз, Ю.Г. Саушкин, Г.М. Лаппо, Ю.В. Медведков. Каждый из них внес неизмеримый вклад в нашу науку, воспитал десятки и сотни прекрасных ученых. Но И.М. оставил в моей душе особый след. Он был для меня не просто учитель, а как бы отец. Не знаю, но у меня было ощущение с ним особой духовной близости, вспоминаю изумительные часы в его кабинете, с неизменными орешками, когда мы часами могли с ним говорить о разных проблемах науки, или о любви[23]. О любви или еще о чем-то сокровенном. Часто поразительные научные откровения возникали у него, когда мы шли с ним по дороге от университета к нему домой, обсуждая опять самые разные темы от проблем мироздания до новой теории ЭГП, которую он в то время активно исследовал, или обсуждали какие-то темы после семинара по урбанизации в МФГО.

Отличаясь не очень высокой обязательностью, я иногда опаздывал или не вовремя что-то делал. Ну, думаю, – все! Но он почему-то мне все прощал, и я думаю теперь, что это была своеобразная форма воспитания. Мол, я-то тебя прощаю, но ведь, наверное, тебе немножко стыдно и в следующий раз может тебе удастся быть пособраннее. При этом И.М., естественно, мог быть и строгим, он в общем-то не любил расхлябанности и в деле был чрезвычайно аккуратным и ответст­венным, но мелочи всегда прощал, а спрашивал по делу.

Но какое огромное удовольствие с ним было обсуждать проблемы на­шей науки, и со мной, в то время вполне мальчишкой 22-23 лет, он самым серьезным образом об­суждал идеи своих статей, например, о теории урбанизации, или ЭГП, или (в то время он был занят проблемами территориальных структур, считая, что структурный подход к проблемам СЭГ обладает наиболее существенными преимуществами перед отраслевым) структурный анализ, или системный подход.

Уже потом, когда он умер, и мы благодаря неутомимой труженице, удивительной женщине, его жене Рахиль Марковне, каждый год отмечали его день рождения и дату смерти, я заметил, что таких детишек, как я, у И.М. в общем-то было немало. Я даже постфактум и как-то по-глупому немножко ревновал своего учителя. Таки все же меня он любил больше, по крайней мере, мне хотелось так тогда думать.

Но это, конечно, шутка. Научных детей у И.М. действительно было много. Не случайно, их тру­дами у И.М. Маергойза печатных трудов после его смерти вышло едва ли не больше, чем при его жизни. Такое возможно только при самоотверженном труде его многочисленных научных детей.

Я познакомился с И.М. достаточно поздно. И произошло это на защите моей дипломной работы. Руководителем у меня был в это время Юлиан Глебович Саушкин, а неформально руководил работой Ге­оргий Михайлович Лаппо, по крайней мере, я с ним постоянно консультировался, хотя он в это время уже и не работал на кафедре экономической и со­циальной географии СССР. В общем, после нескольких минут страшного волнения, я вроде овладел собой и чего-то рассказал о модели города Барнаула.

Был 1968 год, математическое моделирование только-только овладевало умами географов, на пороге была так называемая количественная революция в гео­графии. Сравнительно недавно в 1964 г. вышел сборник МФГО по количественным методам в географии под редакцией И.М. Маергойза. Он произвел на меня очень сильное впечатление, и, хотя я половину не понял из его содержания, уже тот факт, что в географии, наконец, можно оперировать не только сравнительно-географическим и картографическим методами, а выявлять содержательные законы и закономерности как в физике или в химии, будоражил молодую научную общественность и привлекал к этим методам многих молодых ученых. На четвертом курсе нам одним из первых прочитал лекции по математическому моделированию Юрий Владимирович Медведков[24]. В общем, время было сравнительно революционное, молодежь, и я в том числе, увлекалась математическими методами, моделированием в экономической и соци­альной географии. Несколько позже появились прекрасные работы Ю.В. Медведкова, Ю.Г. Саушкина и Б.Л. Гуревича, В. С. Михеевой, И.С. Матлина.

Тут надо заметить, что с волной новых методов к нам как бы подспудно проникала и теория так называемой "буржуазной географии и экономики". Так мы впервые познакомились с понятием предельной полезности, производственными функциям, моделью Кларка, Стюарта и многим другим, что оказалось именно нужным сейчас. В математических моделях на самом деле проглядывала теория реальных социально-экономических и природных процессов, самоорганизационные механизмы адаптации природных и социально-экономических структур, которые действительно организовывали внутреннее пространство регионов даже в условиях жизни, исковерканной социалистическим планированием и принятием целого ряда решений, которые зачастую руководствовались лишь идеологическим мотивами. Не случайно, И.М., как и некоторые другие ученые в 60-70-е годы, были пионерами исследования процессов саморазвития и самоорганизации территориальных социально- экономических и природных систем.

В то время как официальная наука очень часто занималась спекулятивными построениями по заданию и очередным указаниям к тому или иному съезду партии. Например, в постановлении съезда партии говорилось, что поскольку товарищ Ф. Энгельс сказал о сближении города и деревни, то в стране должны были развиваться малые и средние поселения, а большие – не расти. В результате в генеральных планах крупных городов постоянно недоучитывался реальный потенциал их роста, им предписывалось оставаться, допустим в пределах 300-500 тысяч человек, а они в обозримом периоде быстро достигали более миллиона человек. Естественно, вся проектируемая инфраструктура города существенно отставала от его потребностей, искажалась вся функциональная и территориальная структура города. Аналогично происходило в сельском расселении: следовало выполнять программу по укрупнению сельскохозяйственных населенных пунктов, которая в условиях отсутствия инвестиций в дорожное строительство и инфраструктуру привела к усилению бегства сельского населения, к опустыниванию огромных территорий нечерноземной зоны России. Сказано, значит так должно и быть. И надо было иметь большое гражданское мужество исследовать и говорить о реальных процессах саморазвития, что и делал И.М. и чему постоянно учил молодежь.

Поскольку моя дипломная работа была одна из первых посвящена процессам саморазвития города, да еще с использованием в то время не очень понятных математических методов, то она по-видимому произвела некоторое впечатление на И.М. Он выступил и уж так разукрасил мою работу и вытащил из нее такие глубины, о которых я, по крайней мере до его высту­пления, и не подозревал. Меня тогда увлекал сам технический процесс, как это из сумбура случайных явлений вдруг возникает с помощью некоторой математической техники определенная организация пространственных процес­сов,[25] но уж об этих процессах я знал явно не много, поэтому, как говорится, выводов серьезных я сделать не очень-то и мог. А И.М., послушав 15-минутный сбивчивый мой доклад, сделал необычайно глубокие выводы из работы, которые явно мне было сделать в то время не по силам. Да и сделал это так, что это я якобы сделал сам, в общем слегка перехвалил и тут же предложил оставить меня в аспирантуре географического факультета. На что Юлиан Глебович Саушкин гордо отве­тил: мы это уже сделали сами. Вот таким было мое первое личное знакомство с И.М. Прямо скажем, и сейчас приятно вспомнить.

До этого я лишь издали поглядывал на метра географической науки и боялся к нему приблизиться. Но с этого дня и, пожалуй, до самой своей смерти И.М. взял меня под свое "крылышко", познакомил меня с такими замечательными учеными, как В.М. Гохман, В.В. Покшишевский, Л.И. Василевский, Ю.Л. Пивоваро­в, А.С. Ахиезер, А.Г. Вишневский. Он сделал меня секретарем новой комиссии МФГО по урбанизации. Опекал постоянно мою научную работу. Много раз говаривал: нам пора написать со­вместную работу по моделированию в географии. Но тут уж я просто стес­нялся, ну что такой птенец может писать с такой глыбищей.

Уже сама работа нового семинара под руководством И.М. имела поистине революционное влияние на теорию геоурбанистики. Научная школа и теория урбанизации в это время только-только зарождалась. Наиболее известны были работы Давидовича и его школы, которые в отличие от географов носили заметно сильный крен в технологию проектирования городов и были ориентированы на поиск так называемого оптимального города. На семинаре главный акцент делался на особенностях нового этапа в развитии общества, на возрастающую роль научно-технического прогресса, и шире, знания и информации, как новых факторов градообразования, на роль качества, а не количества занятых, на социальные процессы. Здесь впервые обсуждались такие темы, как гомеостазис в системах городского расселения, на факторы самоорганизации городских структур и т.п. Семинар был необычайно живой, полемичный, в нем принимали участие географы, социологи, математики, философы.

Он оказал огромное влияние на развитие теории урбанизации в нашей стране. Но те, кто читал послевоенные работы И.М. по Вене или об ЭГП Сталинграда, могли легко заметить, что ростки этих новых теорий уже содержались в его старых работах, написанных в условиях сталинского диктаторского режима. Вчитайтесь в ряд положений по ЭГП Сталинграда, и вы найдете в ней роль рынка. И это, заметим, в условиях тотального социалистического планирования[26].

Я вспоминаю, как на одном из заседаний географического общества, посвященных памяти Маергойза, один из присутствующих сказал мне: «И.М. разве когда-либо занимался социальными проблемами в географии? Он ведь был типичный технократ». Коллега явно не читал хотя бы классическую работу И.М. о Вене, где рассмотрены все особенности социальной и общественной жизни города, микрогеографические типы жизни в нем, так что город стоит перед глазами как живой.

Сегодня на Западе сравнительно модна тема так называемой новой экономической географии, которая впервые ставит вопрос о соединении теории фирмы с теорией развития территориальных структур, выясняет соотношение между темпами развития ядра и периферии района в зависимости от соотношения заработной платы в различных частях района, предельной полезности товаров и услуг, транспортных затрат. Конечно, И.М. не применял изощренной математической техники (да он ее и не знал), но насколько глубже и интереснее его размышления по поводу развития и саморазвития территориальных структур, чем у родителя новой географии П. Кругмана. Этим я только хочу подчеркнуть, насколько остаются работы И.М. ценными для современности и для современной научной молодежи.

Можно вспомнить и о других работах И.М., которые по-прежнему не потеряли своей методологической и практической ценности. Например, замечательная его работа по положению Дальнего Востока. Она была написана явно раньше своего времени, в ней было все указано о стратегическом развитии региона в условиях нормального рыночного хозяйства, о роли связей со странами Тихоокеанского региона, о значении Владивостока на конечной точке материка, об использовании региона для транзитных связей Европы и Азии, о роли Амура и меридиональных рек Дальнего Востока для его развития.

Вообще, следует сказать, что И.М. был не только глубоким исследователем общественных и экономических процессов, развивающихся на территории. Он был великолепным знатоком физико-географических условий местности. Теперь, пожалуй, таких энциклопедически образованных географов, которые прекрасно знают и социально-экономическую и физическую географию, нет. А, жаль. Только обладая целостным взглядом на особенности местности можно реально оценить потенциал ее развития.

А ведь круг его научных интересов был еще значительно шире – это и страноведение, и международные рынки, и тема мировой торговли, и развитие промышленности, применение количественных методов к анализу ТСХ региона и страны, индексы для оценки географического положения места и многое, многое другое. И везде не скольжение по поверхности, а глубокое проникновение в сущностные процессы!

Молодые люди – читайте работы И.М. Маергойза!

Классика не устаревает!

Сергей ШЛИХТЕР

ГЕОГРАФ ОТ БОГА

С профессором И.М. Маергойзом я познакомился в 1949 году, когда мне удалось с большими трудностями поступить на географический факультет. Это были трудные годы, и к тем, кто поступал на кафедру экономической географии капиталистических стран, относились с особой настороженностью. Мы же были тогда молоды и многого не понимали, исходя из своих научных интересов и предпочтений, а не из политической конъюнктуры. Я с детства владел немецким языком, недавно был в Вене у своего отца – майора Советской Армии. Мне хотелось заниматься изучением германоязычных стран.

На кафедре, которую тогда возглавлял профессор И.А. Витвер, автор популярного в те годы школьного учебника для 9-го класса средней школы, меня встретил невысокого роста плотного телосложения человек с открытым лицом и веселыми глазами, излучающими доброту и крайнюю заинтересованность в собеседнике. Я сразу почувствовал себя свободным после всех строгих придирчивых собеседований на разных административных уровнях, которые мне пришлось пройти. По традиции темы работ на первом курсе обычно были посвящены истории географических открытий. Но узнав, что я знаю нeмецкий язык, профессор Маергойз, немного подумав, предложил мне тему по географии Берлина. Это была, конечно, очень сложная тема, требовавшая большой концентрации сил и большого политического чутья. Только позднее я понял, что И.М. как крупный географ-урбанист был заинтересован в этой теме – в исследовании ТС крупного столичного центра, искусственно, политически расколотого.

Работа под руководством И.М. дала мне очень много. В частности, по его совету я посвятил много времени анализу роли воздушного моста для снабжения Западного Берлина и обеспечения его жизнеспособности. Позднее каждый год я писал курсовые работы и дипломную в 1954 г. по Западной Германии. Этим профессор Маергойз как бы компенсировал невозможность самому написать что-то более крупное по этой теме. Так мне, по крайней мере, казалось. Ведь политический и территориальный раскол страны, который существовал более 40 лет, не мог быть акцептирован крупным ученым экономиком-географом. Надо сказать, что И.М. так ни разу и не был в Западной Германии, хотя все годы читал курс лекций по этой части страны. Это случалось нередко в нашей высшей школе.

Один из учеников Маергойза, В.П. Максаковский, называет его в своих воспоминаниях знаковой фигурой. Он общался со своими многочисленными учениками не только на кафедре, но и у себя дома, где особенно широко проявлялись свойства его характера – доброта, внимание к собеседнику, бескорыстие, готовность помочь советом, поддержать, поделиться своими бесчисленными материалами, вырезками, заметками. В.П. Максаковский далее пишет, что И.М. был, что называется, географом от Бога. Он обладал особым географическим чутьем и эрудицией, чувством территориальности. Отсюда и его учение о ТСХ. Уже после его кончины ближайшими учениками была составлена и издана книга «Территориальная структура хозяйства», содержащая основные идеи И.М.. Он обладал широким кругозором – научным, политическим, общекультурным, особым умением видеть и ощущать новое.

Вокруг него формировалось целое свое «географическое общество», включая талантливую молодежь. Для молодых он был и наставником и учителем, но и главным «цензором». Если Исаак Моисеевич давал «добро» к выходу в свет или к защите, то это было равносильно знаку качества. Он считал очень полезным в методическом плане «сводить» своих учеников для обмена научными идеями. Так, по его рекомендации я несколько раз «попадал в руки» доктора географических наук Я.Г. Машбица, кандидата географических наук О.А. Кибальчича. Со своей стороны я тоже старался входить в контакт с другими его учениками.

Хочется перечислить хотя бы некоторых, самых близких ему учеников, большинство из которых стали в дальнейшем докторами наук – Я.Г. Машбиц, М.К. Бандман, Н.С. Мироненко, В.П. Максаковский, Б.Н. Зимин, П.М. Полян, А.И. Трейвиш, О.А. Кибальчич, Э.Б. Валев, Ю.Л. Пивоваров, В.М. Гохман, С.Б. Шлихтер. На всех находил он время и силы. Спрашивал о наших научных, общественных, личных делах и планах, о здоровье нашем и наших близких. Сажал нас, как правило, за столик, ставил вазу со сладостями и предлагал: «скушайте конфетку». Становилось так тепло и уютно! Этому способствовала и его милая жена Рахиль Марковна, которая относилась к нам как к собственным детям (своих детей у них не было).

И.М. по-своему был очень доверчив, даже наивен, что было удивительно, учитывая его нелегкий жизненный и научный путь. Если человек заслуживал этого, то он бился за него до последнего. Иногда его подводили, использовали, злоупотребляли его добротой и доверчивостью. Наступало разочарование – но, к счастью, не часто.

Он работал и общался с коллегами и особенно с учениками с искренней увлеченностью, заражая всех окружающих своим энтузиазмом. Большим событием были всегда его лекции, которые посещали студенты и аспиранты других кафедр и отделений факультета. Трудно было оставаться равнодушным, слушая четкие формулировки и глубоко осмысленные фразы, которыми он насыщал свои лекции. И.М. откладывал в сторону конспекты, закрывал глаза, начинались размышления вслух. Мы, слушатели, присутствовали и участвовали в процессе размышления, в работе мозговой лаборатории крупного ученого. Это были незабываемые часы, которые давали нам всем очень многое в смысле нашего научного созревания. Его эрудиция была поразительна, он прекрасно знал страноведческую литературу, теоретические работы, касающиеся всех сторон ТСХ. Он искренне любил свой предмет и заражал своей любовью и увлеченностью других.

От Н.Н. Баранского он унаследовал особенно трепетное отношение к экономико-географической карте как важнейшему инструментарию нашей исследовательской работы. Фактически под его влиянием на кафедре картографии факультета образовалось очень сильное экономико-географическое отделение. Его любовь к экономической карте передается сейчас следующим поколениям, и в настоящее время считается невозможным проведение защиты диссертации или научной дискуссии без представления карт, и не только как иллюстративного материала, а и как полноправных элементов исследования.

Как географ И.М. очень страдал от того, что долго был лишен возможности посещать те страны, которые изучал. Некоторой компенсацией были поездки со студентами в Закарпатье, которое в 50-е гг. считалось еще «полузаграницей». Только в последние годы жизни профессору Маергойзу удалось побывать в ГДР, в Чехословакии. Он изучал и весь блок стран социалистического лагеря в плане определенных проблем – интеграционной, транспортно-энергетической, урбанистической.

Из его лекций по Венгрии и Чехословакии сформировались научные монографии, которые и до сих пор используются в учебном процессе. Я долго думал, почему И.М. не оставил монографии по экономической географии Германии, стержневой теме своих исследований и своих лекций. Думаю, здесь случилось как в упомянутом случае с Берлином – он, как ученый-географ, воспринимавший страну как единое целое, не мог принять ее раскола в угоду политическим амбициям. Он был твердо уверен, что объединение страны произойдет, ждал его, готовил к нему учеников-германистов, но... не дождался. Поэтому весь свой яркий талант ученого-исследователя он посвятил такой центральноевропейской стране, как Чехословакия, создав классическую в географической литературе монографию «Чехословакия», в которой впервые обнародовал свои мысли и разработки о ТСХ высокоразвитой страны.

Несмотря на широкое признание его научных трудов и популярность лекций среди студентов и аспирантов, научная судьба И.М. по-прежнему оставалась непростой, как и само время. Все его ученики, друзья и почитатели его таланта с нетерпением ждали защиты его докторской диссертации, на которую он представил свою «Чехословакию» (ему к этому времени было далеко за 50). И вдруг задержка. В Министерство высшего образования, ведавшее присвоением научных званий и ученых степеней, поступил донос о том, что автор диссертации незаслуженно осуждает так называемый послевоенный декрет президента Э. Бенеша о выселении из страны судетских немцев, считает этот акт ошибочным и говорит об экономических последствиях этого действия. Этот донос грозил фактическим срывом зашиты. Только вмешательство тогдашнего декана Географического факультета, профессора А.П. Капицы (сына Нобелевского лауреата), человека решительного и независимого, спасло положение. И.М. получил искомую степень доктора географических наук и затем стал профессором.

Хочется еще рассказать о заботе И.М. по отношению к выпускникам кафедры на моем примере. Закончил я МГУ в 1954 г. с отличием, получил, как говорилось тогда, «красный диплом», но рассчитывать на прием в аспирантуру или на работу на кафедру шансов не было никаких. Тогда по рекомендации И.М. я получил направление в Институт научной информации, обладавший самым большим собранием научной периодики в стране, что было важным подспорьем в научной работе. И вдруг в конце 1954 г., незадолго до моего поступления в Институт информации, приходит распоряжение из деканата факультета (а может быть и свыше) о переводе меня, в порядке укрепления системы среднего образования, учителем географии в железнодорожную школу на Дальний Восток, в г. Свободный. Все попытки И.М. и И.А. Витвера изменить это несправедливое решение натолкнулись на каменную стену. И дальше началась «детективная история», которая очень хорошо характеризует И.М.:

Пока я ехал поездом к месту назначения, а это длилось больше недели, И.М. по телефону обнаружил в управлении Амурской железной дороги своего сотоварища по университету некоего Дзагурова, который обещал по крайней мере все выяснить. Когда я прибыл в г. Свободный, Дзагуров мне сообщил, к моему облегчению, что вакантных мест в школах нет и в принципе мне можно ехать обратно. Но Москва проявила непонятное упорство и потребовала от местного управления меня трудоустроить. Сложилась напряженная обстановка. Дзагуров по телефону посоветовался с И.М. и, используя разницу во времени в девять часов, взял на себя смелость отправить меня под свою ответственность обратно, так что грозная телеграмма из Министерства путей сообщения меня уже не застала.

Поступив уже внештатно в Институт научной информации, а затем в Институт экономики АН СССР, я продолжал тесно сотрудничать с И.М., под его руководством была написана моя первая работа по Йене. Дружеские отношения сохранились у нас до самой его кончины в феврале 1975 г. от инфаркта.

Траурная церемония проходила в клубном здании МГУ. В своем прощальном слове его ближайший сподвижник и ученик профессор В.П. Максаковский, говоря о вкладе Маергойза в географическую науку, назвал его академиком, что вызвало недовольство у присутствовавших партийных функционеров. Целый ряд научных трудов И.М. был издан посмертно, благодаря трудам комиссии по его научному наследию, в которую помимо его вдовы Рахили Марковны, входили Н.С. Мироненко, В.М. Гохман, Я.Г. Машбиц, Г.М. Лаппо, П.М. Полян, А.И. Трейвиш.

Коротко подводя итоги своих заметок, могу сказать, что Исаак Моисеевич Маергойз дал мне очень много, и не только в научном, методологическом, но и в чисто человеческом плане. И все 40 с лишним лет моей научной, литературной и педогогической деятельности проходили под мощным воздействием этой незаурядной личности.

2006

ОБ АВТОРАХ

Артоболевский Сергей Сергеевич – д.г.н., зав. отделом социально-экономической географии ИГ РАН

Баранский Николай Николаевич (1881–1963) – чл.-корр. АН СССР, д.г.н., проф., руководитель кафедры экономической географии СССР ГФ МГУ

Барбаш Наталья Борисовна – студентка И.М. Маергойза, к.г.н., в прошлом сотрудница лаборатории экологии человека ИГАН СССР. В настоящее время живет в Нью-Йорке (США)

Берлянт Александр Михайлович – д.г.н., проф., в прошлом сотрудник кафедры картографии и геоинформатики ГФ МГУ. В настоящее время сотрудник Научного центра по геоинформатике и картографии при Университете Карлетон, Оттава, Канада.

Ильин Павел Михайлович – к.г.н., в прошлом сотрудник ИГАН СССР. В настоящее время географ-консультант Мемориального музея Холокоста США, Вашингтон, США.

Лаппо Георгий Михайлович – д.г.н., проф, до выхода на пенсию – г.н.с. отдела социально-экономической географии ИГ РАН, близкий друг И.М. Маергойза.

Максаковский Владимир Павлович – акад. РАО, д.г.н., проф., зав. кафедрой экономической и социальной географии ГФ Московского педагогического государственного университета

Маергойз Исаак Давидович – племянник И.М.Маергойза, д.ф.-м.н., проф. Мэрилендского университета, Колледж-Парк, США.

Пивоваров Юрий Львович – д.г.н., проф., в прошлом сотрудник отдела социально-экономической географии ИГ РАН. В настоящее время живет в Берлине

Полян Павел Маркович – д.г.н., проф., в.н.с. отдела социально-экономической географии и лаборатории геополитических исследований ИГ РАН

Симонов Андрей Гаврилович – д.г.н., проф.,

Трейвиш Андрей Ильич – аспирант И.М.Маергойза, д.г.н., г.н.с. отдела социально-экономической географии ИГ РАН, в.н.с. кафедры социально-экономической географии зарубежных стран ГФ МГУ

Ханин Семен Ефимович – к.г.н., в прошлом доц. кафедры экономической и социальной географии России ГФ МГУ. В настоящее время живет в Ганновере, Германия

Шлихтер Сергей Борисович (1931–2010) – д.г.н., в прошлом сотрудник Института комплексных транспортных проблем и ИГ РАН. В последние годы жизни жил в Мюнхене, Германия

 

Примечания

[1] Венцом этой серии можно считать доклад «Географические проблемы урбанизации» на Общем симпозиуме XXIII МГК (Москва, 1976). Опубликован в книге «Современные проблемы географии (Доклады Общих симпозиумов XXIII Конгресса МГС)». М.: Наука, 1976, с. 268-287.

[2] Выступление на заседании Московского центра РГО, посвященного 100-летию И.М. Маергойза, 23 марта 2009 г.

[3] Совместно с Исааком Моисеевичем написаны 5 статей (одна из них дважды переводилась на английский язык: Soviet Geography, 1972, № 2; Geographia Polonica № 27), отредактированы книга М. Блажека. Экономическая география Чехословакии. Пер. с чешского ( М., Изд-во иностр. литературы, 1960, 476 с.) и сб. 96 «Вопросы географии» (Урбанизация мира, 1974, 206 с.) Он был также ответственным редактором  моей книги о населении социалистических стран зарубежной Европы (М., Наука, 1970, 176 с.) и одним из оппонентов на защите мною кандидатской диссертации в 1959 г.

(другими были О.А. Константинов и И.В. Комар).

[4] Маергойз И.М. Чехословакия. М.: Географгиз, 1954.

[5] Маергойз И.М. Экономическая география Венгрии. М.: Изд-во МГУ, 1956.

[6] Были и другие трудности. Так, осенью 1956 г., когда тираж книги «Экономическая география Венгрии» был полностью готов и находился еще в типографии, началось венгерское восстание (о нем советская печать писала немного, но лживо, и было мало понятно, что там происходит). Тираж задержали, его судьба стала довольно печальной, грозила «лапша» (уничтожение всего тиража). Это продолжалось больше года, и только в 1957 г. книга была все-таки выпущена в свет (даже год издания остался прежним, ведь переделывать ничего было невозможно просто физически).

[7] Пивоваров Ю.Л. Россия и мировая урбанизация. Нальчик: Полиграфсервис и Т, 2007. Приложение II. Дорогами геоурбанистики.

[8] Об этом замечательном ученом и человеке написано много. Особенно выделяется обстоятельная книга В.В. Вольского и Л.И. Бонафатьевой: Иван Александрович Витвер. Ученый. Учитель. Человек. М., 1991. Но и она не остановила поток публикаций благодарных учеников. См., например: Пивоваров Ю.Л., Пуляркин В.А. Слово об Учителе (к 100-летию со дня рождения Ивана Александровича Витвера) // Пространственное развитие урбанизации. М.: Институт географии АН СССР, 1991; Витвер И.А. Избранные сочинения / Под ред. В.В. Вольского, А.Е. Слуки. М.: Изд-во МГУ, 1998, 592 с. (на неё см. рец.: Ю.Л. Пивоваров. Вестник РАН, 2000, № 5; его же: Классическое наследие и современность // География в школе, 2000, № 2); Пивоваров Ю.Л. Один из основоположников советской экономической географии: Иван Александрович Витвер (1891–1966) // DAMU – Heftе, 1/2005, S. 41–45 (Berlin).

[9] Марченко И.М. Киев – столица Украинской ССР. М.: Географгиз, 1950.

[10] Маергойз И.М. Чехословакия. Экономическая география – М.: Мысль, 1964.

[11] См. подробнее воспоминания С.Б. Шлихтера в настоящем издании. – Ред.

[12] См. экономические карты-врезки «Промышленность» и «Сельское хозяйство» в справочной настольной карте «Венгрия». (М.: ГУГК МВД СССР, 1954, переиздана в 1958). Их редактором был Ю.Л. Пивоваров, а консультантами И.М. Маергойз и В.В. Бодрин.

[13] Маергойз И.М. Географическое учение о городах. М., Наука, 1987.

[14] Записи лекций о Гамбурге и Бремене впервые опубликованы в той же книге 1987 г.

[15] Симонов Ю.Г. История географии в Московском университете: события и люди. Т. 1. М.: Издательский дом «Городец», 2008.

[16] Защитил  кандидатскую в 1954 году.

[17] Название диссертации точно не запомнилось.

[18] Как и было описано в «Комсомолке», в словарике были собраны экономико-географические термины.

[19] После того, как наша страна выбрала рыночный путь развития, названия соответствующих кафедр пришлось изменить еще раз.

[20] Я делал его не только от своего имени, но и от имени заведующего нашей кафедрой О.К. Леонтьева.

[21] При не очень большой скорости речи.

[22] Кстати, книгу «Киев» Исааку Моисеевичу пришлось выпускать под псевдонимом Марченко. Иначе в то время она не могла бы выйти.

[23] Как-то я сказал 60-летнему Маергойзу – в то время, как мне казалось, очень старому человеку: «Исаак Моисеевич, так хочется любить!». Он мне ответил: «Семен, а кому же не хочется?».

[24] Кстати, он был одним из руководителей нашей коллективной курсовой работы 3-го курса совместно с В.И. Ромашкиным о применении модели Кларка к расселению Москвы.

[25] К слову сказать, вся техника моей работы почти полностью повторяла исследования Ю.В. Медведкова, но на своем оригинальном материале Барнаула.

[26]  «Для  преобладающей части сталинградских заводов и фабрик характерна их ориентация преимущественно на рынки  Юга, или точнее, Юго-востока Европейской части СССР и в некоторой степени Закавказья… Здесь уместнее указать, что окраинное положение города, которое на протяжении долгого времени тормозило его экономическое развитие, впоследствии стало одной из причин… выступать на указанных специфичных для него потребительских рынках…». Как это современно звучит!

___
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #1(160) декабрь 2013 — berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=160
Адрес оригиначальной публикации —berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer1/Poljan1.php