Театральная драма
Перевела СВЕТЛАНА ПШЕНИЧНЫХ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ЛУИ ФЕРДИНАНД СЕЛИН
ЭРНСТ ЮНГЕР
КАПИТАН ХЕЛ
ЖАН КОКТО
ЛАЗАР
ЛИЗЕТ АЛМАНЗОР
ШАРЛОТА
КОТ БЕБЕР
Париж, оккупация
ОТРЫВКИ (КАРТИНЫ) ИЗ ФИЛЬМОВ:
- в сцене 6. – ТРИУМФ ВОЛИ (1935.), ЛЕНИ ФОН РИФЕНШТАЛЬ
- в сцене 9. – ИНТЕРЛЮДИЯ (1924.), РЕНЕ КЛЕР
- в сцене15. – ТИТАНИК (1943.), ВЕРНЕР КЛИНГЕР
1. СЕЛИН, ПАРИЖ
Музыка печальная и величественная. В огромном кресле сидит СЕЛИН и гладит черного кота БЕБЕРА. Очаровательная ЛИЗЕТ АЛМАНЗОР танцует – печально и величественно. Музыка умолкает. Лизет садится на пол возле ног Селина.
СЕЛИН: Бебер отличный кот. Всегда это тебе говорил, Лизет! Помнишь, я тебе говорил?
ЛИЗЕТ: Мне что-то послышалось.
СЕЛИН: Мой голос.
ЛИЗЕТ: Нет, раньше!
СЕЛИН: Перед этим была только музыка, перед моим голосом!
ЛИЗЕТ: Раньше!
СЕЛИН: Танки!
ЛИЗЕТ: Немецкие!
СЕЛИН: Отличные это танки, скажу я тебе, Лизет! Первый класс! Отличные! Ей Богу!
ЛИЗЕТ: В Париже.
СЕЛИН: Нет! В моей жопе! В моей вонючей жопе, Лизет! Вот, погляди, вот эта жопа, со всеми теми танками, которые идут, которые проходят…
ЛИЗЕТ: Видела я твою жопу, Фердинанд! Дай мне немножко подержать Бебера.
СЕЛИН. Не дам!
ЛИЗЕТ: Почему не дашь Бебера?
СЕЛИН: Не дам я тебе Бебера. Вот умру, тогда заберешь. Тогда мне не надо. Что мне будет нужно, когда умру? Абсолютно ничего. Ей богу!
ЛИЗЕТ: Не умрешь!
СЕЛИН: О-о, нет, не умру! Ты с немцами будешь, когда меня убьют, курва! Курвища! Все танцовщицы курвы, правильно говорила моя мать! А что мне остается делать, если я люблю танцовщиц и лесбиянок! Права была моя несчастная и пока еще живая мать…
ЛИЗЕТ: Я научу тебя танцевать!
СЕЛИН: Танцевать! Слышишь, Бебер, Станцуем! Да! О, как мы с тобой станцуем, бедный мой Бебер! А моя мать, моя несчастная мать сказала: как только придут немцы, она сразу уйдет! А сама еще тут! Упорная, моя мать! Ей-богу!
ЛИЗЕТ: Тогда отведи меня посмотреть на танки!
СЕЛИН: А что бы ты еще хотела, я имею в виду, кроме танков?
ЛИЗЕТ: Ну, если не хочешь танцевать, тогда давай смотреть танки! Это мне тоже интересно.
СЕЛИН: Танки. Неужели ты еще не нагляделась на эти танки! Сколько этих танков сегодня по бульварам и площадям! Они же везде, боже мой! Невозможно протиснуться между этих танков на улицах, скажу тебе…
ЛИЗЕТ: Я никогда не видела танк.
СЕЛИН: Не сри. Я писатель! Я не умею говорить, понятно? Писатель не должен говорить. Никогда. Ничего. И конец! Да и не умею я говорить. Я пытался! Я говорил с рабочими – не слушают. Никто не слушает. А я сам из этих, из работяг: не подтирал задницу ни пухом, ни перьями! Боже мой. И они знают, что у них тоже задница изодрана. Толстая пролетарская жопа. Ну, ничего. Не хотели Селина, пусть получают немцев. Пусть теперь меряются задницами. Чья больше. А я знаю, знаю, что надо делать. И я боролся. Я не какой-нибудь расфуфыренный академик, сочиняющий изящные сюжеты. Не-е-т! Я другое. Селин дерьмо! Нанюхаешься, если тронешь. Знаю я всех этих немцев, всех этих работяг, эти танки… Все это Селин видел. И писал обо всем этом. Боже мой, писал! Все, край! Лизет, когда ты выйдешь за меня замуж?
ЛИЗЕТ: Если дашь мне Бебера. И если купишь перстень.
СЕЛИН: Не дам тебе Бебера.
ЛИЗЕТ: Тогда…
СЕЛИН: И перстня тебе не будет. Всё! Хватит!
ЛИЗЕТ: Тогда… Знаешь что?
СЕЛИН: Не знаю.
ЛИЗЕТ: Давай трахаться.
СЕЛИН: Шлюха.
ЛИЗЕТ: А Бебер чтобы смотрел.
СЕЛИН: Да, да, Бебер. Понимаю. Да. Что ты хотела?
ЛИЗЕТ: Трахаться.
СЕЛИН: И больше ничего?
ЛИЗЕТ: Ничего.
СЕЛИН: Серьезно?
ЛИЗЕТ: Серьезно.
СЕЛИН: Тогда давай! А Бебер пусть смотрит. Пока танки проходят.
Лизет потихоньку, очень медленно поднимает Бебера с колен Селина.
2. ЮНГЕР, ПАРИЖ
Балкон. ЭРНСТ ЮНГЕР И КАПИТАН ХЕЛ, в мундирах офицеров Вермахта и бокалами с шампанским, разглядывают спящий Париж под собой. У них за спинами идет бал, звучит музыка: „На прекрасном голубом Дунае“.
ХЕЛ: Париж! Все еще не могу поверить, что я здесь!
ЮНГЕР: Поверьте, Хел. Все лучшее уже свершилось. Время никогда не бывает на нашей стороне.
ХЕЛ: Мои были такие бедные. Они не могли мне купить даже краски. В основном я рисовал карандашом и копал глину. А сейчас… Художественный Олимп.
ЮНГЕР: То-то я смотрю, воздух так разрежен.
ХЕЛ: Вы сами говорили, что существует всего один путь, тот, что ведет к вершине. Или не говорили, Юнгер?
ЮНГЕР: Говорил. И вот мы здесь, на вершине.
ХЕЛ: На скалах, мраморных.
ЮНГЕР: А мрамор – знак дурного вкуса.
ХЕЛ: Не простой вы человек, Юнгер.
ЮНГЕР: Вы так считаете, Хел?
ХЕЛ: Умеете почувствовать приближение конца.
ЮНГЕР: И со мной кончено, Хел. И я на краю…
ХЕЛ: А что, если этот край новое начало
ЮНГЕР: Нет, Хел, больше ничего не будет. А вы так молоды…
На балкон выходит ЖАН КОКТО в сопровождении прелестного светловолосого юноши – ЛАЗАРЯ. Медленно приближается к офицерам.
ХЕЛ: Но это ничего не меняет, или вы так не думаете, Юнгер?
ЮНГЕР: Не знаю. Но знаю одно. Знаю, что со свободой покончено, дорогой мой друг.
ХЕЛ: Один офицер Вермахта всегда будет иметь свободу донести на другого.
ЮНГЕР: Я вас не боюсь, Хел. Меня больше беспокоит господин, который к нам приближается.
КОКТО низко кланяется и целует руку Юнгеру.
КОКТО: Кровь поэтического барашка обрамляет уставший бабский Париж, опустошенный, безбрачно иссушенный под ледяной сенью, иссякнувший, фалосообразный пасынок Вавилона, в то время как немецкий новоявленный Орфей своей зовущей лирой будит уснувших Валькирий из лазурного Стикса, вытекающего из обессиленного бедра Великого Строителя, ношенного сиянием всех Сфер, желает поприветствовать и засвидетельствовать свое почтение Вам, Юнгер, и опять Вам Юнгер, и еще раз Вам Юнгер. Ваш Жан Кокто.
ЮНГЕР: Оказали мне честь, господин Кокто. Это было что-то совсем новое, или нет, Хел?
ХЕЛ: Я бы сказал, даже просветительское.
ЮНГЕР: Капитан Хел тоже человек искусства.
КОКТО: Позвольте – артист?
ХЕЛ: Живописец.
КОКТО: Вы размышляете о фильме? Хотите сыграть в кино?
ХЕЛ: О фильме думал. Об игре нет.
КОКТО: Если останетесь в Париже дольше, уговорю вас, капитан, уговорю. Невозможно допустить, чтобы такое исключительное появление не стало частью киномагии. Это было бы равнозначно космической катастрофе.
ХЕЛ: Преувеличиваете, господин Кокто.
КОКТО: Я всегда преувеличиваю, капитан. Но прежде всего, нужно предупредить еще одну космическую катастрофу. Из многих возможных.
ЮНГЕР: Например?
КОКТО: Невозможно было бы не познакомить вас с Лазарем. Это Лазарь.
Юноша с исключительным достоинством поклонился. Юнгер и Хел ответили поклонами. Кокто весело подошел к Лазарю и покровительски положил ему руку на плечо. Лазарь не шелохнулся.
КОКТО: Открою вам еще одну тайну, господин Юнгер. И вам, господин Хел. Одну из многих.
ЮНГЕР: Я люблю тайны. А вы, Хел?
ХЕЛ: И я люблю тайны.
КОКТО: Тогда вам повезло. Видите, Лазар – молодой языческий бог.
Кокто оглядел собеседников многозначительным взглядом. Затем, не спеша, как на свадебной церемонии, согнул левую руку, чтобы Лазарь мог взять его под руку и не спеша двинулся с юношей назад в бальный зал.
КОКТО: Тогда, господа, всего хорошего. Счастливой вам вашей аккупации и нашего освобожденья.
КОКТО уходит с Лазарем, который держит его под руку. Офицеры их провожают поднятием бокалов.
ХЕЛ: Думаете, он прав?
ЮНГЕР: В чем?
ХЕЛ: В том, что Лазарь – молодой языческий бог?
3. РЫЦАРЬ ДЕТУШ
Селин в форме французской кавалерии времен Первой мировой войны. Стоит перед огромным зеркалом и замахивается саблей на свое отражение.
СЕЛИН: (Безразлично, спокойно) Погляди на меня, Бебер. Погляди на меня. Это я – рыцарь ДЕТУШ, рабочий – ДЕТУШ, доктор – ДЕТУШ и писатель – СЕЛИН. Фамилия моей несчастной и пока еще живой матери! Рыцарь, Бебер, представь себе! Представь коня, Бебер, и рыцаря на коне, кошачий пердун. И будущее рыцаря, кошачий пердун. Ёбаное грядущее будущее. Будущее слюнявых, кривоногих, черных и желтых, будущее кошачьих пердунов, будущее одинаково обосраных, одинаково дебильных, одинаково счастливых, отоспавшихся, нажравшихся. Представь себе такое будущее, Бебер. Глупое отупляющее будущее тех, у кого есть будущее и тех, кто верит в будущее. О, Бебер, как ты мне противен, кошачий пердун.
Селин замахом сабли разбивает зеркало.
4. ДЖАЗ
Мрачно, всё окутано дымом, оркестр играет джаз. Быстро и громко. Лизет, Лазарь и Кокто бешено танцуют.
5. ШАРЛОТТА
Над кроватью распятие. Шарлота лежит голая, прикрытая тонким покрывалом. Юнгер надевает мундир.
ШАРЛОТТА: Сегодня видела, как хватают студентов. На них были желтые повязки с написанными словами, например «идеалист», «импрессионист», «католик». Представь. И так шли по Елисейским полям.
ЮНГЕР: И дошли?
ШАРЛОТТА: Не дошли. Больше не знаю, что и думать. Эти дети идут прямо между акулами да еще машут флажками, для того чтобы их было легче заметить. Не обращая внимания на акул.
ЮНГЕР: А время для обсуждения прошло.
ШАРЛОТТА: Иногда спрашиваю себя, как в действительности выглядят эти акулы? Где прячутся? Иногда и я улыбаюсь, как акула. Серьезно. Замечаю за собой в зеркале.
ЮНГЕР: В этом нет ничего плохого, Шарлота. И достоинство ящерицы, тоже достоинство. Тем более, когда идет осознанное развитие.
ШАРЛОТА: Эрнст.
ЮНГЕР: Скажи, Шарлота.
ШАРЛОТА: О чем это мы говорим, Эрнст?
ЮНГЕР: Зоологические разговоры.
ШАРЛОТА: Мой муж в плену. Тебя ждет верная Пенелопа. О чем это мы, господи…
ЮНГЕР: Не будь настолько… католичкой, Шарлота!
ШАРЛОТА: Ты когда-нибудь чувствовал, как Бог трогает тебя за плечи?
ЮНГЕР: Много раз.
ШАРЛОТА: За левое или за правое?
ЮНГЕР: Всегда за правое.
ШАРЛОТА: И что тогда делаешь?
ЮНГЕР: Ничего. Запишу что-нибудь в дневник.
ШАРЛОТА: Бедный мой Эрнст.
ЮНГЕР: Усиленно читаю проповедника Йова. Может, сделаю то, что нужно.
ШАРЛОТА: Сделай, Эрнст. Ты знаешь, что нужно.
ЮНГЕР: Я не был в церкви со времен ранней юности. В самом деле.
ШАРЛОТА: У тебя есть сигарета?
Юнгер достает сигарету из кармана, прикуривает ее зажигалкой и прикуренную протягивает Шарлоте. Шарлота садится в кровати и курит. Юнгер заканчивает одеваться.
ШАРЛОТА: Куда ты сегодня идешь?
ЮНГЕР: У нас сегодня какой-то расстрел.
ШАРЛОТА: Счастливо!
ЮНГЕР: Счастливо!
ШАРЛОТА: Кончился кофе.
ЮНГЕР: Принесу.
ШАРЛОТА: И молоко.
ЮНГЕР: Молоко.
Юнгер надевает фуражку и выходит. Шарлота молча курит.
6. ТРИУМФ
На большом экране идет «Триумф воли» Лени Рифеншталь. В публике сидят Лизет, Лазарь, Кокто и Хел. Кокто с энтузиазмом аплодирует.
7. РОССИЯ
Юнгер и Хел фехтуют.
ЮНГЕР: Я был в музее человека. С Карлом Шмидтом. Рассматривали маски и черепа.
ХЕЛ: Генрих вернулся из России. Говорит, что у них теперь есть новый способ уничтоженья пленных. Измеряют им рост, взвесят, разденут и ведут к измерительному аппарату. А устройство в действительности наводит пневматическую винтовку – выстрел в затылок.
ЮНГЕР: Обязательно посмотрите гравюры на меди в Лувре. Цветы и змеи. Представьте себе!
ХЕЛ: А военные говорили, что держали одну замерзшую русскую, возле дороги, голую, как статуя, и восхищались красотой.
ЮНГЕР: Вы были когда-нибудь на корриде, Хел?
ХЕЛ: Побываю.
ЮНГЕР: Монтерлан мне вчера вечером рассказывал, как он в 12 лет убежал из дома, чтобы стать тореадором.
ХЕЛ: Я знал, что он силен этот Монтерлан.
ЮНГЕР: Может нас Шпайдел отпустит на лето. И мы попробуем.
ХЕЛ: К лету покончим с русскими. Тогда дойдет очередь и до быков.
ЮНГЕР: Вы в отличной форме, Хел!
ХЕЛ: Упражняюсь, когда есть возможность.
ЮНГЕР: Я думал, что вы рисуете.
ХЕЛ: И это тоже искусство. Или вы так не считаете, Юнгер?
ЮНГЕР: Как и коррида.
ХЕЛ: И русская водка.
ЮНГЕР: Познакомите меня с Селином?
ХЕЛ: Сегодня вечером. Я вам обещал.
ЮНГЕР: После Гран Гиньола?
ХЕЛ: Идете с Шарлоттой?
ЮНГЕР: Её бесит Гран Гиньол. Поэтому я ее вожу.
ХЕЛ: Да, чуть не забыл. Кокто передал вам книгу.
ЮНГЕР: Какую?
ХЕЛ: «Дух опиума». Вы что, собираетесь увидеть лучшие арены мира, Юнгер?
ЮНГЕР: Но это не лучшая арена, Хел.
ХЕЛ: Просветите меня.
ЮНГЕР: Если не опасаетесь, просвещу.
ХЕЛ: Мне еще не хватает формы. Но говорят, что техника важнее всего, или нет, Юнгер?
ЮНГЕР: Нет.
Юнгер искусным движением выбивает шпагу из руки Хела. Хел падает и Юнгер приставляет ему шпагу острием к шее.
ЮНГЕР: Вы когда-нибудь чувствовали, как Бог трогает вас за плечи, Хел?
ХЕЛ: Нет. А Вы?
ЮНГЕР: Я да.
ХЕЛ: За левое или за правое?
ЮНГЕР: Всегда за правое.
Юнгер убирает меч и протягивает руку капитану. Хел берет руку Юнгера и весело поднимается.
8. ТАНГО
Лизет и Лазарь танцуют танго. В огромном кресле сидит Селин и гладит Бебера. На стульях сидят Хел и Кокто. Юнгер незаметно входит и наблюдает за танцующими. Замечает его только Хел и подмигивает ему. Музыка заканчивается. Танцоры раскланиваются. Все хлопают, кроме Селина. Хел и Юнгер сдержанно, Кокто восторженно! Хел в сопровождении Юнгера подходит к Селину. Селин как будто их не замечает. Лизет и Лазарь в обнимку садятся на пол неподалеку от Селина.
ХЕЛ: Господин Селин, я был бы очень рад представить Вам великого Эрнста Юнгера. Господин Кокто сообщил…
СЕЛИН: (Юнгеру) И вы из этих, такой же педераст, как Кокто и вон тот… Не так ли?
ЮНГЕР: Должен вас разочаровать, господин Селин.
СЕЛИН: А-да, хорошо, хорошо… Я ничего не имею против, против той проблематики, действительно ничего. Лишь бы не быть, как тот, тот Жид, все академически: среднего рода, карьерист, а восторг, восторг только когда увидит попочку молодого бедуина. А, боже мой, это так, и не говорите, что нет. Впрочем, я не имею ничего против. Ей богу. Когда-то люди верили в бога, известное дело. А сейчас это неважно. Вижу, что надоел вам, неужели нет, капитан Юнгер?
ЮНГЕР: Напротив. В вас нет недостатка восторга.
СЕЛИН: Зовите меня «доктор». Я доктор, я лечу людей. А не этих писак толстозадых. Сраная книга им важнее головы. И жопы. Да, жопа и голова. Жопа-голова, мой господин. А душа, нииии…. Не спрашивайте, не знают они… Они и родов то не видели. А вы, наблюдали ли вы за родами, капитан?
ЮНГЕР: Имел удовольствие.
СЕЛИН: И что скажите? Какая роскошь, красная, о Боже… Это восторг, господин, а не… Восторг еби меня. Я француз, и я боролся, мы воины. Вы и я, а не кто.… Пускай ебутся… Я француз и отдал бы всего Бодлера за одну олимпийскую пловчиху. Верите ли мне, капитан Юнгер?
ЮНГЕР: Верю людям сильной воли. И олимпийским пловчихам.
СЕЛИН: Да, да, застрелят нас однажды, Юнгер, будем оба висеть как курицы, вы и я. Оба. Не смейте так говорить, ни сегодня, ни завтра. А – нет. Ни когда вы в мундире, ни без мундира. Нет. Ей-богу.
ЮНГЕР: То, что нас не убивает, делает нас сильными. А то, что нас убивает, делает нас непобедимыми.
СЕЛИН: Я вижу, вижу, что и вы попались. И вы…болтовня … женщины… А мы старые вояки. Действительно, боже мой. Мы знаем. Скажите им, Юнгер, как следует им объясните, с меня хватит… Объясните им, чем это все закончится. Объясните им, пусть знают, что все что здесь происходит, бессмысленно… Даже, если знают… Хотя бы скажите им… еби меня…
ЮНГЕР: Да, мы взрываем. Да, жизнь заглядывает в дуло пистолета. Хотите, чтобы я это сказал?
СЕЛИН: Когда-то войны заканчивались болезнями, да. А сейчас, сейчас завершаются не болезнями, сейчас завершаются войной. А прежде, прежде, какими мы были – а Юнгер? – известно. Мы знали порядок. Ёбаная война, но был порядок! Храбрость – мужчинам, добродетель – женщинам. Насилие над пленным, сразу к стенке. Садизм – к стенке. Украл – стенка. Было известно, что значит стенка. А не так как сейчас эти, педерастики… Стенка – это, стенка – то! Еби меня… И было ясно, когда кончено. А сейчас конец и не кончено. Все будут тянуть, притворяться, никто не хочет выйти и сказать… Не знают они. А вы читали Наполеона, капитан Юнгер? Читали, и Гитлер читал, да видно плохо читал, ну и что… И что он говорил, что говорил Наполеон, маленький член, да великая голова, вот что он сказал: Китай – это спящий Джин. Поднимет хотя бы мизинец, мир затрясет. Понимаете, понимаете… ему не нужен был большой член, как этим Зикфридам, и огромный нос Де Голя, ему был не нужен, того что пердел там, в Лондоне, а – нет… Знал он. Так вам и надо сейчас… Так вам и надо… Вы исчезнете, всё станет жёлтым, как в жёлтом болоте, антропологическом…
ХЕЛ: Думаете, что все это произойдет скоро, господин Селин? И наш орел расправил крылья…
СЕЛИН: Орел… Ты сопляк. Юнгер знает, а ты, сопляк, не знаешь. Художник! Картина это человек, а музыка ничто. A не может этого быть. Не может. Говорится быстро... А видите, это может и идти быстро. Суматоха в тридцать девятом продолжалась всего двадцать-тридцать дней. Быстро. Захотите, моментально окажетесь в Испании. И будете пританцовывать около быков под кастаньеты. О, Кармен, Кармен, желтое ты дитя!
КОКТО: Дорогой мой, Луи..
СЕЛИН: Не называйте меня Луи, меня никто не называет Луи. Доктор, я ёбаный доктор.
КОКТО: Хорошо, тогда, мой дорогой ёбаный доктор, но в человеческом сердце живет не только война.
СЕЛИН: Что вы знаете о человеческом сердце, сраный карьерист. Где сейчас ваши англичане, ваши, все эти ваши, кто бы то ни был. Что вы знаете о сердце и о войне! Я врач, я все знаю о сердцах, о пиздах, обо всем…
ЛИЗЕТ (которая все это время обнимается с Лазаром): Подтверждаю.
СЕЛИН: Курва.
Кокто хватает Лазаря за руку и оттаскивает его от Лизет.
КОКТО (Лазарю): Курва.
Лазарь вырывается от Кокто и из кармана достает маленький пистолетик. Стреляет и Кокто театрально умирает. Никто не двигается. Лазарь медленно опускает пистолет. Лизет на четвереньках подползает к Кокто. Приподнимается над ним и нежно губами гладит ему лицо. Хел неожиданно начинает аплодировать. Кокто открывает глаза, садится и целует в ответ Лизет. Лизет вскакивает на ноги и начинает аплодировать. Кокто быстро встает, подходит к пианино и начинает играть музыку, какая обычно сопровождает фарсовые фильмы. Лизет и Лазарь подходят к пианино и начинают танцевать. Хел весело наблюдает за ними. Из кармана достает блокнот и ручку и начинает набрасывать эскиз, поглядывая на веселую картину. Юнгер и Селин сидят.
СЕЛИН: Они пришли, Юнгер, Пришли.
ЮНГЕР: Кто пришел?
СЕЛИН: Желтые. У вас есть штык?
ЮНГЕР: Есть.
СЕЛИН: Воспользуйтесь. Пока еще у вас есть штык, воспользуйтесь. После будет поздно. Когда нет штыка. Эх! Если бы у меня был штык. Все что угодно я мог бы сделать с этим ёбаным штыком. Запомните. Юнгер. И смерть, смерть держите всегда рядом с собой. Всегда возле себя. И как можно ближе, Юнгер.
9. ИНТЕРЛЮДИЯ
Та же музыка. Мрак. На экране идет фильм „Интерлюдия“ (1924.), Рене Клера – погоня за ковчегом.
10. СОН
Ночь. Юнгер, голый, сидит на краю кровати. Шарлота его гладит и целует вдоль спины.
ЮНГЕР: Это было как в реальности, даже реальнее. Ты пришла незаметно, как из далекого детства, и начала прикасаться ко мне длинными нежными пальцами. Сначала всей ладонью, а после каждым пальцем по очереди. Потом перешла на веки, уголки глаз, щеки. Как будто бы производила измеренье, тончайшее измеренье. Как будто хотела меня трансформировать, изменить, чтобы я был одновременно и я, и кто-то другой. И я это знаю, и мне это нравится. Повернула пальцы, как сквозь пасту, сквозь наипрекраснейшее мягкое тесто, итальянское. А после – на прощанье – положила мне руку на лоб, как сыну, и прошептала: «Несчастный мой друг, со свободой покончено». Удивительно. Я сам это говорил Хелу.
ШАРЛОТА: Эрнст.
ЮНГЕР: Шарлота.
ШАРЛОТА: У меня нет длинных пальцев.
11. РАБОЧИЕ, ФРАНЦУЗЫ
Селин стоит на стуле и говорит в микрофон.
СЕЛИН: Трудящиеся, французы, скажу вам что-то. Скажу вам что-то важное… Хорошо вас знаю, потому, что я сам из ваших, такой же рабочий, как и вы. Видите, они, они уже здесь, вы знаете, о ком я говорю. Вы боролись, боролся и я. Ну что я … Те, которые здесь, отвратительны. Отвратительны, скажу вам. Думаете, они выиграют войну? Я не знаю. Этого я не знаю, а с войной, с войной я думаю так… Доверяйте только своим, рабочие, французы. Но и те, другие, русские, с другой стороны, ни сколько не лучше. Может, даже хуже. Это выбор между чумой и холерой, так что выбирайте. Все что говорят их сотрудники, лож. Этот их рабочий буржуазен до мозга костей, я хорошо это знаю. Знаю. Поклоняются машинам, в Бога не верят. А машины… Когда вам говорят про машины, про то, что будете меньше работать, ложь, вас обманывают, французы. Машины это лишь повод, чтобы вся эта говнария продолжалась как можно дольше. Да, французы, на вас просто заработают, и обещания счастья, враньё, французы, ложь и обман. Ваши дети голодают из-за этих подлых, ужасных, порочных людей, а не потому, что вас покинул французский бог. Одни хуже других, трудящиеся, послушайте своего. Прокляните, прокляните того, кто вас толкает, чтобы вы отреклись от бога и семьи. Ради чего? Ради того, чего не может быть? Ради пародии на коммунизм? Ради светлого будущего? Будущих войн, которые неизвестно ради чего ведутся? Войн, все более и более страшных, которые больше никого никогда не оставят в покое? Ради того, чтобы подохнуть, и стать мертвыми героями, превратиться в пыль? Вас вычистят, как будто вас и не было, ради идеи, ради ёбаной рабской идеи. Не позвольте им. Пусть зверь издохнет. Да здравствует свободная Франция!
Селин останавливается. Оглядывается вокруг. Тишина.
12. СИЛАБУС
Юнгер и Шарлота едят хлеб с маслом. Он в майке, а она в ночной рубашке.
ЮНГЕР: Хел был, как малое дитя, поверь мне. Для него Пикассо какой-то вариант пророка, а Хел добавил: и порока, а почему нет, тяжело любить Шпера и Пикассо, Пикассо и Брекера одновременно, или может не так, не знаю. Действительно, несчастный Хел, ничего не знал после Пикассо. А мне он казался магом, волшебником, алхимиком в своей зеленой шапочке на голове. В конце концов, я сказал Хелу, что у Пикассо есть что-то от этой алхимической трансмутации. "Герника", как алхимия войны, ты согласен? Хел засмеялся, мы чуть не опоздали на расстрел. Так и происходит. Сначала смерть на холсте, а потом смерть на поле. Хел и на это смеялся. Это был его день смеха. Пикассо, Пикассо мне на прощанье сказал так: « Мы вдвоем, господин Юнгер, вот так, как сейчас сидим, могли бы этим полднем договориться о мире. И люди по вечерам включали бы свет. А ты включила свет вечером, Шарлота?
ШАРЛОТА: Эрнст.
ЮНГЕР: Тебе не нравится масло?
ШАРЛОТА: Я учительница, Эрнст.
ЮНГЕР: Не понял?
ШАРЛОТА: Не знаю, почему ты со мной. Я ведь простая учительница. Все понимаю слишком серьезно, выхожу только в кафе «Силабус», беспокоюсь за мужа, которого обманываю, и разговариваю о детях, которых у меня нет. И мне непонятно…
ЮНГЕР: Это масло действительно гадкое.
ШАРЛОТА: Я серьезно, Эрнст.
ЮНГЕР: Сливочное масло важная вещь. Мало у кого оно сегодня есть. Белое масло и черная биржа – единство противоположностей.
ШАРЛОТА: Эрнст, я тебе надоела.
ЮНГЕР: Нет.
ШАРЛОТА: Да.
ЮНГЕР: Ты не надоела, ЭТО надоело.
ШАРЛОТА: Масло?
ЮНГЕР: Видишь, ты не надоела.
ШАРЛОТА: Иногда и у меня случается день развлечений.
ЮНГЕР: Значит, опять пойдешь в «Силабус». На пасьянс.
ШАРЛОТА: Не груби.
ЮНГЕР: Ты учительница, а я грубиян. Вот и все. Наверное, читаю много грубых писем. Солдатских.
ШАРЛОТА: И что пишут военные?
ЮНГЕР: Хвалят красные фонари и провансальских мальчиков.
ШАРЛОТА: Я считала, что все мальчики повзрослели.
ЮНГЕР: Есть еще и мальчики. Все есть понемножку.
ШАРЛОТА: А после?
ЮНГЕР: Ничего. Как всегда.
ШАРЛОТА: Нас побьют? Меня за тебя, тебя за меня, каждого за всех остальных, и всех остальных за всякого.
ЮНГЕР: Действительно говоришь, как учительница.
ШАРЛОТА: Тогда ответь, Юнгер.
ЮНГЕР: Конечно, нас убьют.
ШАРЛОТА: Тогда поднимем тост.
ЮНГЕР: Чем?
ШАРЛОТА: Маслом?
ЮНГЕР: Маслом.
13. КАБАРЕ
Кокто одет как церемониймейстер кабаре. Перед ним Лазарь в женской одежде с хлыстом наездника в руке.
КОКТО: Умереть в Париже это не ерунда. Умереть в Париже это привилегия. Скончаться в тени Эйфеля, разложиться в тишине Елисейских полей, висеть на перекладине Триумфальной арки, показывая язык прохожим. Это не мелочь. Это великая вещь! Это великая вещь. ВЕЩЬ! У кого есть та вещь. А у всякого есть та вещь. Какая бы ни была та вещь. Вот, видите, хотя нет, не видите, и у меня есть та вещь. (Лазарю) Есть ли у тебя та вещь?
Лазарь замахивается хлыстом со свистом.
КОКТО: Видите, и у нее есть та вещь. У всех есть та вещь. Если ее не отняла Сена. Или, может, она отлетела через Ла Манш, та вещь. А у кого этой вещи нет, дадим ему ее. Потому что это не мелочь, Умереть в Париже.
Кокто низко кланяется. Лазарь бьет его хлыстом по заднице. Кокто наслаждается. Со всех сторон раздаются аплодисменты. Кокто падает под ударами. Лазарь триумфально ставит ногу ему на грудь.
14. МОРАС И ШОКОЛАД
Шарлота и Лизет пьют кофе.
ЛИЗЕТ: Юнгер всегда раздобудет отличный кофе.
ШАРЛОТА: Неплохой, не то, что сливочное масло.
ЛИЗЕТ: Что вас больше возбуждает – кофе или шоколад?
ШАРЛОТА: Шоколад. Я читала Божественного Маркиза, мисс Алманзор.
ЛИЗЕТ: Как и всякий настоящий католик.
ШАРЛОТА: Надеюсь.
ЛИЗЕТ: Я люблю выпить немного кофе перед танцами. Начинает работать воображение.
ШАРЛОТА: Научите меня танцевать, мисс Алманзор? Я выпила кофе.
ЛИЗЕТ: Я учу только мужчин.
ШАРЛОТА: И никогда не пробовали с женщиной?
ЛИЗЕТ: Нет необходимости. Женщины умеют.
ШАРЛОТА: Говорят, надо пробовать. Вы можете обнаружить, что-то новое.
ЛИЗЕТ: На прошлой неделе учила Мораса.
ШАРЛОТА: Действительно? И каков старец?
ЛИЗЕТ: Способный. Но нет слуха.
ШАРЛОТА: Так я и думала.
ЛИЗЕТ: Покажу вам.
Лизет весело встает и протягивает руку Шарлоте. Шарлота отставляет чашку, берет руку и встает.
ЛИЗЕТ: Я буду Морас. Вы будете я.
ШАРЛОТА: Это мне доставит удовольствие.
Две женщины становятся в позицию и танцуют вальс без музыки.
ЛИЗЕТ (как Морас): И как сегодня наш дорогой Селин, мисс Алманзор?
ШАРЛОТА (как Лизет): Сегодня занят чищеньем кошачьего говна, господин Морас.
ЛИЗЕТ (как Морас): Расскажу вам кое-что о Селине, мисс Алманзор.
ШАРЛОТА (как Лизет): Что-то, чего не знаю, господин Морас?
ЛИЗЕТ (как Морас): Селин счастливый человек, дорогая моя Лизет.
ШАРЛОТА (как Лизет): Я не заметила. С каких пор вы меня зовете «Лизет», Шарль?
ЛИЗЕТ (как Морас): От предыдущей реплики, Лизет. Вы такая красивая женщина. И Селин это знает.
ШАРЛОТА (как Морас): Селин, конечно, знает. Он знает гораздо больше, чем кажется на первый взгляд.
ЛИЗЕТ (как Морас): Невидимая порча распространилось на всю планету, которая с каждым днем становится все более холодной, уродливой и варварской. А вы по-прежнему красивы, Лизет.
ШАРЛОТА (как Лизет): И вы верите в возможный конец Франции, Шарль?
ЛИЗЕТ (как Морас): Разве не хватило одной венецианской бомбы, чтобы уничтожить Парфенон?
ШАРЛОТА (как Лизет): Разве богиня Франции просто груда камней, Шарль?
ЛИЗЕТ (как Морас): Не стоит недооценивать демократию, Лизет. Никогда.
ШАРЛОТА (как Морас): А где вы здесь видите демократию, Шарль?
ЛИЗЕТ (как Морас): Увидите.
ШАРЛОТА (как Морас): И вам это является, Шарль? Как Селину.
ЛИЗЕТ (как Морас): Эти болтуны не упустят возможность наступить нам на горло при первой возможности.
ШАРЛОТА (как Лизет): А потом?
ЛИЗЕТ (как Морас): Тогда все будет одинаковое. Важное и не важное, ценное и бесполезное - факел свободы никогда не позволит, чтобы это можно было различить. Будем жить слепыми и довольными в этой их республике, бедная моя Лизет.
ШАРЛОТА (как Лизет): Тогда это будет и наша Республика, Шарль.
ЛИЗЕТ (как Морас): Республика всегда их, Лизет. Всегда их.
ШАРЛОТА (как Лизет): Означает ли это, что вы думаете, что я красивее, чем либеральная ложь, господин Морас?
ЛИЗЕТ (как Морас): Так будет всегда, Лизет.
ШАРЛОТА (как Лизет): Сегодня мало мужчин, готовых пизду предпочесть политике. Это делает вам честь, Шарль.
ЛИЗЕТ (как Морас): Да, Лизет, к моей старческой чести. Вы прекрасны, как монархия. Но я уже не так силен, как монархия.
ШАРЛОТА (как Лизет): Как всегда. Женщина всегда здесь. И ждет, что появится мужчина.
ЛИЗЕТ (как Морас): А я, Лизет, не тот мужчина. Я не тот мужчина, моя Лизет.
Женщины некоторое время танцуют молча. Останавливаются и смотрят одна на другую.
ШАРЛОТА: Вы были великолепны, Лизет.
ЛИЗЕТ: И вы, Шарлота.
ШАРЛОТА: Почему мы с вами раньше не познакомились?
ЛИЗЕТ: Никогда не поздно.
ШАРЛОТА: Поздно.
ЛИЗЕТ: Действительно. Поздно. Будете ли еще кофе?
ШАРЛОТА: И немного шоколада.
ЛИЗЕТ: Конечно. И немного шоколада.
15. ТИТАНИК
На большом экране фильм «Титаник» (1943) Вернера Клингера - паника на корабле.
16. ХЕЛ
Хел и Лазарь, в спортивных трико, делают гимнастику.
ХЕЛ: Юнгер мне вчера вечером рассказывал, как он в детстве боялся молнии. Но ему придавала сил мысль, что над облаками и выше сияет голубое небо. Говорит, что он всегда знал, как найти редкие солнечные места и всегда держал в руке чуть-чуть тишины. Я ему верю. Я знаю его и верю ему. А вы верите ему?
Лазарь делает упражнения и не отвечает.
ХЕЛ: Он считает, что стиль держится на правде. И что лучшие перья никогда не будут служить мерзким целям. Например, он не может представить, чтобы кто-то мог оправдывать убийство заложников. Он в это действительно верит. За это его люблю. А вы, кого вы любите, Лазарь?
Лазарь не реагирует. Делает упражнения.
ХЕЛ: Кроме того, думаю, что Кокто меня действительно вставит в какой-нибудь фильм. Если меня не отправят в Россию. Знаете, Генрих мне говорил, как взяли в плен одного русского полковника с остатками части. Спрашивали его, где он находил еду для солдат. Полковник ответил, что они ели мертвых. Когда наши ужаснулись, русский извинился. Сказал, что ели только печень. Когда я это рассказал Юнгеру, он сказал: «Лучше поговорим на свои старые темы сравнительной физиологии рыб». Вам не кажется это жутким? А после я его спросил о Селине? Когда я увижу их обоих снова? Он мне не ответил. Похоже, что он не хочет показывать, насколько ему понравился старый доктор.
Какое-то время молча упражняются.
ХЕЛ: Лазарь?
Лазарь остановился и поглядел на него.
ХЕЛ: Собираетесь ли вы мне позировать? Для портрета.
Лазарь утвердительно кивнул головой. Оба продолжают делать гимнастику.
17. ДНЕВНИК
Юнгер пишет за столом. Голос Юнгера доходит из динамика.
ЮНГЕР: Седьмое декабря. Мерлин, так его назову, большой, костистый и сильный, немного громоздкий, но очень живой в дискуссии, а точнее в монологах. Взгляд как у маньяка, повернут внутрь, как будто свет идет из пещеры. Не смотрит ни влево, ни вправо, кажется, что он идет к какой-то неизвестной цели. Такие люди слушают только одну мелодию, но от души. Они похожи на железные машины, которые идут своей дорогой, пока вы их не уничтожите. В те времена, когда вера еще могла исследовать, такую природу быстрее узнавали. Эти идеи, очень любимые, что видно уже по тому, что после достигнутых целей выбрасываются, как лохмотья. Япония вступила в войну. Я начинаю путать альянсы, уже не знаю, кто с кем. Как вы будете реагировать на это Мерлин? Просто мне интересно.
18. БЕБЕР
Селин обыскивает комнату в поисках Бебера.
СЕЛИН: Бебер, где ты? Бебер, не оставляй своего папочку одного. Бебер. Я куплю тебе попугая, увидишь. Ей-богу. Разноцветного, сытого. Представь себе, попугая, Бебер. Так что и ты угостишься, а не только любители пива и пожиратели кошек. Ей богу, ей Богу, я говорил, что этот их Муссолини единственный настоящий социалист, демократ. Вот теперь и американцы. И они. Эх, несчастный мой Бебер. Чего только ты ни нагляделся! Боже мой! Если бы я был кошкой, да имел бы девять жизней, сильно бы настрадался... Э-э, девять жизней. Это много. Много это, Бебер. Я тебя понимаю. Всегда тебя понимал. Ну, где ты? Может за зеркалом, Бебер? За зеркалом, что ты там забыл? Зеркало – это не для нас, ни для тебя, ни для меня. Нет, боже мой, а после какая мне разница? Никто меня не спросит ничего, не спросит про зеркало. Когда меня убьют, не будет ни какого «после» Да. Давай, Бебер, подойди к папочке. К твоему черному папочке, Бебер.
Селин вытаскивает Бебера из-под кресла и гладит его.
19. ПОРТРЕТ (ОБНАЖЕННЫЙ)
Юнгер и Хел чокаются бокалами с шампанским.
ХЕЛ: Со временем что-то действительно не в порядке. Все смешалось. Не знаешь, что было прежде, что после. Что было раньше: русская зима или французское лето? Прага или Париж? А может быть, и я сейчас моложе, чем был, когда мне было пятнадцать лет.
ЮНГЕР: Не волнуйтесь, Хел. Самое важное будет происходить вне времени.
ХЕЛ: Означает ли это, что мы тогда встретимся снова?
ЮНГЕР: Я надеюсь, что и прежде.
ХЕЛ: Говорят, что и в России времени нет. Его поглощает пространство.
ЮНГЕР: Лгут. И старость наступит. И мир тоже.
ХЕЛ: Не простой вы человек, Юнгер.
ЮНГЕР: Вы мне уже это говорили.
ХЕЛ: Не помню. Время.
ЮНГЕР: Тогда желаю вам хорошее время. Там.
ХЕЛ: Значит, ничего из фильма. И он – время.
ЮНГЕР: Когда вы вернетесь, фильм вас будет ждать.
ХЕЛ: Может тогда магия кино обойдется без меня.
ЮНГЕР: Вы со всеми попрощались?
ХЕЛ: Кокто не было дома. Застал только Лазаря.
ЮНГЕР: Позволите мне взглянуть на портрет, еще раз перед отъездом?
ХЕЛ: Подарю его вам.
ЮНГЕР: Это была бы слишком большая жертва.
ХЕЛ: Это не жертва. Я из-за вас его нарисовал. Для вас.
ЮНГЕР: Чем я это заслужил, Хел?
ХЕЛ: Думаю, что вы знаете.
ЮНГЕР: Думаю, что знаю.
ХЕЛ: Будет мне жаль, если погибну.
ЮНГЕР: Ничего не известно. Может, и нет.
ХЕЛ: Моя душа останется здесь.
ЮНГЕР: Душу возьмите с собой. Она не тяжелая и понадобится вам.
ХЕЛ: Думал, что нам потребуются только штыки. И зимняя одежда.
ЮНГЕР: Так нас учат.
ХЕЛ: А я хороший ученик.
ЮНГЕР: Мне жаль, Хел. Я мог бы вам больше помочь.
ХЕЛ: Сами сказали, что предпочитаете любить людей на расстоянии. А мне было необходимо быть ближе.
ЮНГЕР: Чем больше приближаешься к человеку, тем оказывешься дальше.
ХЕЛ: Вероятно, и душа округлая. Но этого мы никогда не узнаем.
ЮНГЕР: Когда вернетесь, возможно, какие-то двери будут для вас открыты.
ХЕЛ: Спасибо вам, Юнгер. Берегли меня. От меня самого.
ЮНГЕР: Для меня это была честь.
ХЕЛ: С Богом.
ЮНГЕР: Прощайте.
ХЕЛ: Портрет будет вас ждать у Генриха.
ЮНГЕР: Как он?
ХЕЛ: Знает, куда еду. А я узнаю, откуда он приехал. Что хотите еще?
ЮНГЕР: Останьтесь целы. Берегитесь. Камера открывает все.
ХЕЛ: А вы берегите Париж, пока я не вернусь, Юнгер.
Обнимаются. Хел уходит. Юнгер допивает шампанское.
20. ЛИЛИ МАРЛЕН
«Лили Марлен». Юнгер танцует с Лизет. Кокто с Лазарем.
ЛИЗЕТ: Фердинанд вас вспоминал. Когда его увидите?
ЮНГЕР: Не знаю, когда-нибудь.
ЛИЗЕТ: Это правда, что вы хотите его убить?
ЮНГЕР: Я?
ЛИЗЕТ: Постоянно говорит, что вы хотите его убить. «Тот, напомаженный, я его знаю, тот меня убьет, несчастного доктора, тот». Так говорит и мне и Беберу.
ЮНГЕР: Не волнуйтесь. Я не занимаюсь писателями. Имею другие обязанности.
ЛИЗЕТ: Вы суровы. Юнгер. Я сразу это поняла.
ЮНГЕР: И что еще заметили?
ЛИЗЕТ: Что вы чертовски привлекательны.
ЮНГЕР: С ударением на «чертовски»?
ЛИЗЕТ: Почему избегаете Фердинанда?
ЮНГЕР: Может он мне слишком открывает меня самого.
ЛИЗЕТ: Думаете?
ЮНГЕР: Не думаю.
ЛИЗЕТ: Но боитесь? И вы.
ЮНГЕР: Это обычно взаимосвязано.
КОКТО: Юнгер.
ЮНГЕР: Да, Кокто?
КОКТО: Когда вы покажете мне портрет?
ЮНГЕР: Никогда вам его не покажу.
КОКТО: Или поторгуемся. У меня есть кое-какие персидские украшения. Выберите, что вам понравится, все ценные, а мне отдайте портрет.
ЮНГЕР: В нем душа моего друга.
КОКТО: Душа вашего приятеля в Аду, Юнгер.
ЮНГЕР: У вас есть оригинал. В самом деле, танцуйте с ним. Зачем вам холст?
КОКТО: Хорошая идея. Я вам модель, а вы мне картину. Что скажете?
ЮНГЕР: Не заинтересован.
КОКТО: Слышишь, Лазарь? Не заинтересован. Ёбаная мазня ему дороже ёбаного тебя, мой Лазарь. Жесток мир.
Пауза. Танцуют.
КОКТО: А если я вас переживу? Оставите мне тогда картину?
ЮНГЕР: Вы не переживете меня, Кокто.
КОКТО: Не хотите ли и меня убить, капитан?
ЮНГЕР: Я никогда не убиваю людей искусства.
КОКТО: Тогда убейте Лазаря. Он не человек искусства Он искусство.
ЛИЗЕТ: Оставьте мальчика в покое.
КОКТО: Я не заметил, чтобы ты оставляла его в покое, курва Селинова.
ЛИЗЕТ: Женимся.
КОКТО: И Селин спятил, бедный мой Лазарь.
ЛИЗЕТ: Как зовут вашу жену, Юнгер?
ЮНГЕР: Грета.
ЛИЗЕТ: Гретхен. Тогда вы Фауст.
ЮНГЕР: Ненавижу Фауста.
КОКТО: Не стоит недооценивать себя, Юнгер. Вы бы прекрасно разместились на месте Леонардового Антропоса. Всеми пятью конечностями.
ЛИЗЕТ: Меня больше интересует шестая.
КОКТО: Видите, Юнгер. Я ложь, которая говорит правду.
ЮНГЕР: Ни какой правды вы не сказали, Кокто.
КОКТО: Не все должно произноситься.
ЮНГЕР: Я это знаю. Но знаете ли это и вы?
КОКТО: Вы когда-нибудь слышали, чтобы Лазарь говорил? Вот видите. А я его провозгласил своей правдой.
ЛИЗЕТ: Какие вы самонадеянные, оба. Селин бы нашел, что вам сказать.
КОКТО: Он не протянет долго. Будете вы веселая вдова. Госпожа Детуш. Быстренько.
ЛИЗЕТ: Думаете, что знакомы смертью, Кокто? Держите ее в руках?
КОКТО: Больше люблю Лазаря в руках. Хотя не имел бы ничего и против вас.
ЛИЗЕТ: Если будете так продолжать, Юнгер вызовет вас на дуэль. Он сегодня вечером мой рыцарь.
КОКТО: Вызовите, Юнгер?
ЮНГЕР: Возможно.
КОКТО: Тогда мне придется уйти. От такой перспективы у меня начинает болеть живот. Вряд ли это будет приятная сцена. Спросите Лазаря, если не верите.
ЛИЗЕТ: Верим. Мы верим, не правда ли, Юнгер? Мой рыцарь!
Освещение медленно гаснет одновременно с музыкой.
21. КОНФИТЮР (CONFITEOR)
Шарлота молится перед распятием. Юнгер незаметно стоит в стороне.
ШАРЛОТА: Марсель жив. Написал мне.
ЮНГЕР: И Хел жив. Только немного замерз.
ШАРЛОТА: Встань на колени рядом со мной.
ЮНГЕР: У меня что-то болят колени последние дни.
ШАРЛОТА: Видела тебя ночью во сне. Знаю, что это был ты, весь в белом. Проходил разрушенным городом, каким-то городом, не знаю каким. Ты шел мимо трупов, моря трупов. И молился, Эрнст. А потом опустился на колени перед большим крестом и…
ЮНГЕР: И?
ШАРЛОТА: Убили тебя. Какие-то военные убили, Эрнст. Стреляли и убили. А потом сошли с небес два ангела и собрали кровь мертвых в хрустальные чаши. И твою кровь, Эрнст. Потом той кровью омыли души тех, которые отправились ко Всевышнему.
ЮНГЕР: Значит, была и душа. Это радует.
ШАРЛОТА: Что ты такое говоришь, Эрнст?
ЮНГЕР: Вероятно, меня пошлют в Россию. Так как ты описала, выглядит зимняя камуфляжная униформа.
ШАРЛОТА: Бог тебя зовет, Эрнст. И ты его слышишь.
ЮНГЕР: Мой бог отвернулся от твоего, Шарлота.
ШАРЛОТА: Бог един. И мы едины, Эрнст.
ЮНГЕР: Спасибо, Шарлота. Я уже женат.
ШАРЛОТА: Эрнст.
ЮНГЕР: Шарлота?
ШАРЛОТА: Я беременна.
ЮНГЕР: Обманываешь.
ШАРЛОТА: Обманываю.
ЮНГЕР: Это не хорошо.
ШАРЛОТА: Прости меня, Эрнст.
ЮНГЕР: Все нормально.
ШАРЛОТА: Нет.
ЮНГЕР: Прощена.
ШАРЛОТА: Сводишь меня на «Валькирий»?
ЮНГЕР: Конечно.
ШАРЛОТА. Я люблю тебя.
ЮНГЕР: Знаю.
22. ДУХ
Юнгер и Кокто курят опиум. Передают трубку один другому. Лизет сидит на полу со скрещенными ногами.
КОКТО: И когда я им это сказал, все сошли с ума. Все тогда были сумасшедшие, сумашаи ёбаные. А я, я только сказал, что мне жаль. Мы не вылезли из жабьей задницы, и не молоко из носа, верьте мне…
ЮНГЕР: О чем это вы говорите, Жан?
КОКТО: Не знаю. А о чем вы говорите?
ЮНГЕР: Я не говорю.
КОКТО: А кто не говорит, тот и не умрет. Кто не говорит, не будет ебаться. Кто не ебёт, не умрет. О боги, я умру молодым. А потом я вернусь. И снова ... Боги.
ЛИЗЕТ: Париж, а над Парижем огромный белый экран. Огромные белые экраны вместо неба, везде, на всех уровнях, и двигаются. И все двигается. Я двигаюсь, тело мое двигается. Со скоростью кинопленки. Его режут, я чувствую разрезы, через мои вены текут кадры, все эти кадры движутся по проводам на телеграфных столбах, через газоны... Как будто я превратилась в фильм.
КОКТО: А где я?
ЛИЗЕТ: Все здесь.
КОКТО: Невозможно, чтобы меня не было.
ЛИЗЕТ: Все здесь.
КОКТО: Кто эти все? Я не знаю, кто эти все.
ЛИЗЕТ: Все мы. Только нет Лазаря.
КОКТО: Лазарь всегда есть.
ЛИЗЕТ: Лазаря нет на экранах.
КОКТО: Потормоши экраны. Прячется.
ЛИЗЕТ: Нет Лазаря. Помоги мне. Замерзну. Замерзну.
КОКТО: Ты не в России. Греет тебя теплое европейское сердце.
ЛИЗЕТ: Заморозят меня эти экраны. Как рождественскую индейку.
КОКТО: Кто еще ест рождественскую индейку? Есть кто-то, кто хоть когда-нибудь ел рождественскую индейку?
ЛИЗЕТ: Все танцуют, а музыки нет.
КОКТО: Я слышу музыку.
ЛИЗЕТ: Музыки нет.
КОКТО: Курва наркоманская.
ЛИЗЕТ: Музыки нет.
Лизет потихоньку, нежно, опустилась на пол и осталась лежать неподвижна.
КОКТО: А вы, где вы среди всего этого, Юнгер?
Запах опиума.
23. ЛАЗАРЬ
Селин сидит в кресле с Бебером на коленях. Лизет осторожно подходит к нему. Стоит перед ним. Селин не обращает внимания.
ЛИЗЕТ: Фердинанд.
Селин молчит.
ЛИЗЕТ: Меня прислал Кокто, Фердинанд.
Селин не реагирует.
ЛИЗЕТ: Как поживает Бебер?
СЕЛИН: Заболел Бебер. А знаешь ли сколько котов сегодня умирает? Не имеешь понятия. Сколько одних котов умерло в последние два года. Ты понятия не имеешь.
ЛИЗЕТ: Все наладится, Бебер. Могу я его погладить?
СЕЛИН: Можешь.
Лизет гладит Бебера. Приседает около Селина, заглядывая ему в глаза.
ЛИЗЕТ: Бебер выздоровеет. Поверь мне, Фердинанд. Я знаю.
СЕЛИН: Ты… я же тебя выгнал как собаку, тебя, как тебя называть… ты.. как собаку, боже мой!
ЛИЗЕТ: Меня зовут Лизет, Фердинанд.
СЕЛИН: Да, да, Лизет. Алманзор.
ЛИЗЕТ: Будущая госпожа Детуш.
СЕЛИН: А- не. А-не, бедному доктору хватило. А-не. Бебер болеет. Я должен лечить Бебера. Я доктор, ты, ты… Алманзор.
ЛИЗЕТ: Знаю, что ты доктор, Фердинанд. Знает и Кокто. Зовет тебя.
СЕЛИН: А, не. Не, тот, у кого сифилис, пусть трахается сам. Меня это не интересует. Ну да. Я не лечу сифилис. Я нищий доктор и лечу нищих. Голозадых лечишь, голозадые тебя ненавидят… Настоящая потеха, боже мой… Не лечу я сифилитиков, нет,.. Хотя могу…
ЛИЗЕТ: Лазарь болеет. Галопирующий туберкулез. Кокто надеется, что и ты его осмотришь.
СЕЛИН: Лазарь, кто это Лазарь, ты, Алманзор?
ЛИЗЕТ: Тот мальчик, Фердинанд, что красиво танцует.
СЕЛИН: Красиво танцует, говоришь, да?
ЛИЗЕТ: Лучше всех.
СЕЛИН: И что ему сделается, если он так хорошо тацует…
ЛИЗЕТ: Лазарь. Туберкулез.
СЕЛИН.: А, нет, нет…Я не Бог, нет, боже мой. Неужели ты считаешь, что я Бог, ты, Алманзор. Да я Бог, Если бы я был Богом, а что, мне бы только бороду, был бы. Ей-богу. Вот так ...
ЛИЗЕТ: Умоляю тебя, Фердинанд.
СЕЛИН: Кто ты такая, чтобы меня умолять, ты, ты…
ЛИЗЕТ: Госпожа Детуш.
СЕЛИН: А жаль, если хорошо танцует… Но нет, нет, не я… На что они надеются? Увидеть Лазаря богатым? Увидят…. И небо в алмазах… Они.. Они… Последняя кривая задница в зеркале видит Юпитера. А раньше знали…
ЛИЗЕТ: Умрет дитё, Фердинанд.
СЕЛИН: Это каждого ждет, и ты там будешь, сразу тебе скажу: ты говно, задница, смрад от рожденья, и не воображай себе всякую всячину, хватит с тебя и червей, если спасешь душу… А если кто будет хорош – настоящий герой в наморднике – тогда, тогда, возможно… Но и то не факт. Но одно знаешь, в одном точно уверен: в конце хотя бы на волосок меньше воняет, чем когда рождаешься. Знали они, понимали те святые отцы… Вот-вот, только и всего: родился – раз, в святую водичку, – это самое большее, что говнючок может. А они Лазаря, Лазаря им подавай, ты…ты… Придурки!
ЛИЗЕТ: Фердинанд.
СЕЛИН: Где живет этот…
ЛИЗЕТ: Лазарь. Машина внизу, отвезет нас.
СЕЛИН: Бебер болеет.
ЛИЗЕТ: Знаю.
СЕЛИН: Поправится.
ЛИЗЕТ: Поправится, Фердинанд.
СЕЛИН: Дай мне мою сумку, посмотрю я того, того…
ЛИЗЕТ: Спасибо тебе.
СЕЛИН: Ты… Алманзор.
Лизет громко целует Селина в щеку и почти бегом приносит ему медицинскую сумку и пальто. Селин медленно встает и нежно, очень нежно, опускает кота на кресло. Подкладывая ему подушечку, чтобы ему было удобнее, пока Лизет стоит рядом с ним и протягивает ему пальто и сумку.
24. ПТИЧКА
Кокто устанавливает большой фотоаппарат на подставке. На сцену один за другим (по одному) выходят Юнгер, Хел, Селин, Шарлота Лизет и Лазарь. Группируются для снимка. Кокто их распределяет движениями руки. Все спокойные. Кокто рукой дает знак, чтобы приготовились.
КОКТО: Дамы и господа… Птичка!
Сверкает вспышка.
25. КОНЕЦ
Юнгер и Кокто сидят под огромным портретом Лазаря. Лизет и Шарлота сидят на диване. Все пьют коньяк.
КОКТО: Буду вам вечно благодарен, господин Юнгер.
ЮНГЕР: Вечность сейчас принадлежит Лазарю. Это только картина. А я в любом случае уезжаю.
КОКТО: Для меня это гораздо больше, чем картина, Юнгер. Думаю, что так считал и Хел. А вы, что вы думаете, капитан?
ЮНГЕР: Думаю, что Хел не рассердится, что я подарил ее вам.
КОКТО: Надеюсь, что там вам будет неплохо. Обоим. Может, и встретитесь.
ЮНГЕР: Велика Россия.
КОКТО: Но от холода все становится меньше, или нет, Юнгер?
ЮНГЕР: Остаетесь циничным и в присутствии смерти, Кокто.
КОКТО: Выглядит так, что нас двоих и дальше связывает смерть. Иногда мне бывает жаль, что это так.
ЮНГЕР: Не переживайте. Мне не жаль.
КОКТО: Лазарь ни первый, и ни последний, кто умрет. Вы это знаете, Юнгер, вы солдат. И еще узнаете, когда вам русские покажут. Они знают, что значит умирать, Юнгер. Ваше холодное равнодушие, возможно, уже завтра отступит перед холодом России. А у меня уже завтра будет мой Лазарь. Лазаря всегда мало. Что скажите на это, Юнгер?
ЮНГЕР: Иногда нужно и помолчать.
КОКТО: И все-таки вы мне дали картину. Это о чем-то говорит.
ЮНГЕР: Уже начинаю раскаиваться.
КОКТО: Поздно. Я никогда не возвращаю то, что однажды получил.
ЮНГЕР: Видите, есть еще что-то, что нас объединяет.
КОКТО: И вас это не радует?
ЮНГЕР: Нет.
КОКТО: Вы вернетесь.
ЮНГЕР: Думаете?
КОКТО: Знаю.
ЮНГЕР: И вас это не радует?
КОКТО: Вернетесь, но вопрос – куда?
ЮНГЕР: Вы надеетесь на лучшее завтра, Кокто?
КОКТО: И на то, что мой новый Лазарь будет красивее, чем Лазарь.
ЮНГЕР: Мне не может понравиться такое завтра.
КОКТО: Это означает, что вам не нравится и это «сегодня».
ЮНГЕР: Никогда и не понравится.
КОКТО: Но никто вас не спрашивает, капитан. И никто вас не спросит, Капитан.
ЮНГЕР: Думаете, знание освобождает?
КОКТО: Ничего нас не освобождает.
ЮНГЕР: Тогда выпьем, еще раз.
Чокаются бокалами.
КОКТО: За Лазаря. Когда вернется, подожду его.
ЮНГЕР: За Лазаря. И бессмертную душу.
КОКТО: А Селин, Селин к нам действительно не присоединится, госпожа Детуш?
ЛИЗЕТ: Остался дома. Бебер заболел.
КОКТО: Позор, не придти, чтобы попрощаться перед отъездом.
ЮНГЕР: Вы обещали мне, что я вернусь.
КОКТО: Сделаю все, что в моих силах. Несколько стихов, например? И Селин сделал все, что мог. Бедный доктор. Ни копейки не взял. А что вас связывало с ним, Юнгер? Вероятно, что-то соединяло. Вероятно, и с несчастным доктором можно найти что-то общее.
ЮНГЕР: Не знаю, кошки. Оба любим кошек.
КОКТО: Это великая вещь. Да, кошки. С ним вас объединяют кошки, со мной смерть. Настоящая мелодрама. Хорошее трио, капитан. Доктор, капитан и… кто здесь я?
ЮНГЕР: В Египте кошки побеждали смерть, Кокто.
КОКТО: Египет далеко. А Париж здесь, под ногами. Под нашими вонючими ногами. Вероятно поэтому все так, как оно есть. Потому что Париж ближе, чем Египет. А мятеж еще только предстоит.
ЮНГЕР: И вы этому радуетесь?
КОКТО: Всегда.
ЮНГЕР: Пусть вам Бог простит.
КОКТО: Кому бы Россия ни явилась во сне, тот сразу начинает вспоминать Бога… Это мне напоминает русскую собаку, у которой рефлекторно выделяется слюна. Только для вас Россия не будет сном, Юнгер.
ЮНГЕР: Никогда не была.
КОКТО: За Россию. За сон.
ЮНГЕР: За Париж.
КОКТО: Вы серьезно?
ЮНГЕР: Серьезно.
КОКТО: Тогда отлично. За Париж!
Чокаются.
ЛИЗЕТ: А мы с Шарлоттой?
КОКТО: Что вы с Шарлотой, госпожа Детуш?
ЛИЗЕТ: Поднять тост.
КОКТО: Только без патетики.
ЛИЗЕТ: За вас, Юнгер.
КОКТО: Очень изобретательно. За вас, Юнгер.
Чокаются. Смотрят на Шарлоту.
КОКТО: Давайте и вы, да и завершим эту комедию. Что пожелает наша примерная католичка?
Шарлота медленно встает.
ШАРЛОТА: За Бебера.
ЛИЗЕТ: За Бебера.
КОТО: За Бебера каждый выпьет.
ЮНГЕР: За Бебера.
КОКТО: И бессмертную душу. А сейчас девочки, идемте в кинотеатр, я угощаю. Юнгеру все равно. Он уже давно не с нами.
ЮНГЕР: Да. Юнгеру все равно.
Кокто берет Лизет за руку и выводит на улицу. Шарлота двигается за ними. Останавливается перед Юнгером. Они смотрят друг другу в глаза, долго и молча. Шарлота догоняет Лизет, хватает ее за руку и все трое выходят. Юнгер остается один. Выпивает коньяк и смотрит на большой портрет Лазаря на стене. Неожиданно, кто-то хриплым мужским голосом в сопровождении расстроенного фортепьяно начинает петь какую-то песню Эдит Пиаф, что-то о любви. В глубине сцены луч света освещает Селина, который сидит за роялем и поет во весь голос. Юнгер смотрит на картину. Ничем не показывает, что музыка долетает до его ушей.
КОНЕЦ
