Приём по личным вопросам
Было раннее утро. Солнце только-только проснулось и нехотя поднималось из-за верхушек леса, окрашивая край неба в золотой и розовый цвет. Трава блестела от росы, лёгкий тёплый ветерок шевелил нежно-зелёные листочки на деревьях. Пахло укропом и мятой.
Антонина с удовольствием оглядела ровные, ухоженные грядки. Глаз радовали аккуратные рядки лука, чеснока, свёклы, морковки. По периметру огорода зацветала ранняя клубника, скоро появятся первые, самые вкусные ягоды. Яблони уже отцвели и были густо усеяны мелкими зелёными яблочками.
Она пошла по бетонной дорожке вглубь огорода, где находился курятник — собрать яички, а то стоит только помешкать — всё, куры сами поклюют... Или, не дай Бог, хорёк заберётся! В прошлом году завёлся, всех кур передушил. Она в последнее время не раз замечала то изрытую землю, то потоптанную рассаду, то ещё какие-то непонятки, видные только её глазу... Яйца, восемь штук, были целы. Она собрала их в подол передника, открыла дверцу курятника — пусть курочки побегают по вольеру, засиделись, небось, за ночь-то... Петух обрадовано захлопал крыльями, голосисто закричал своё «Ку-ка-ре-ку!», куры закудахтали, стали рыться в траве в поисках корма...
Выходя из вольера, Антонина споткнулась о лежащую пустую бутылку из-под водки, удивилась: откуда здесь она? Впрочем, она не особенно и удивилась, потому что в последнее время частенько находила в огороде или у крыльца пустые бутылки, иногда недопитые. Зять Вадик не особенно увлекался спиртным — выпьет рюмку-другую, когда компания молодёжи соберётся на день рождения или там после бани, а так — нет, никогда... Тимка, сын, тоже не пьёт, молодой ещё, семнадцать всего. Она на всякий случай поспрашивала и того и другого — они и сами удивляются: откуда? Ну, вообще-то, кругом алкашни полно, выпил да и выбросил куда попало, всё может быть...
Дверь в подвал под домом была открыта, опять Тимоха забыл закрыть, ну я ему покажу! Она спустилась на несколько ступенек вниз — в подвале горел свет. Ах ты, поросёнок, это сколько же счётчик накрутил!
— Тимка, Тима,— она постучала в окно Тимкиной комнаты,— ну-ка, вставай!
— Ты чего, мам? — заспанный сын выглянул в окно,— Рань такая! Я спать хочу.
— Выспишься, успеешь! Ты чего свет-то в подвале не погасил? С вечера горит! Сколько раз говорить! — завелась мать.
— Да я туда и не заходил, в твой подвал! Сама, небось, забыла.
— Ага, не заходил, полночи не могла уснуть, телефон всё тренькал, никак не наговоришься со своей кралей.
— Какая краля! Не звонил я никому и в подвале не был! — Тимка перелез через подоконник и направился к подвалу.
В подвале, в укромном уголке, у него была небольшая мастерская: столик, верстак, ящик с инструментами, старое кресло. На столе — обмотанный синей изолентой телефон, который он подключил параллельно к городскому.
Сейчас на столике стояла недопитая бутылка, куски колбасы, окурки, смятая пачка сигарет...
Тимофей с отвращением смотрел на всё это — ну, совсем обнаглели алкаши, уже в подвал полезли! Да ещё и телефоном пользуются! Надо сделать новый замок, покрепче, а то ещё пожар устроят в один прекрасный день. А собака! Хороша, нечего сказать — чужой лезет, а она хоть бы тявкнула!
Антонина недоверчиво смотрела на сына — может, всё-таки это он... Она тут как-то картинки нашла — одна бесстыднее другой, а то на стене плакат с голой девицей вдруг появился... Дело молодое... у подростков повышенный интерес появляется ко всему этому... Тимка открещивался: ничего не знаю, картинки не мои... Может, зять? Он любит всякие шуточки, «приколы» по-ихнему, по-молодёжному...
Вечером Тимка и Вадим, взяв в кладовке мешок с пустыми бутылками, пошли в подвал. Надо поймать этого бомжару, или кого там ещё, и проучить, как следует. Они стали расставлять бутылки на ступеньках. Сверху, на трёх ступеньках бутылки поставили стоймя, на следующие три — уложили рядком, потом опять стоймя. По их расчётам выходило, что бомж будет спускаться в подвал, заденет бутылки, они собьют следующие, и так далее. По крайней мере, грохоту будет много, и они, даже если будут спать, услышат.
Среди ночи из подвала послышался звон разбитых бутылок, чей-то вскрик, и парни, выпрыгнув из окна Тимкиной комнаты, устремились к входу в подвал. Там слышалась возня, звук разбиваемых бутылок, сопение.
— Давай прикроем дверь,— прошептал Вадим,— сейчас он начнёт подниматься, и я ему дверью по башке врежу, надо его маленько оглушить, а то неизвестно, может, у него нож или железяка какая...
Сопение и приглушённое бормотание послышалось у самой двери, и Вадим с силой толкнул дверь от себя. Раздался крик, грохот, топот... Парни кинулись в подвал, но Тимка поскользнулся на разбросанных в разные стороны бутылках, Вадик полетел через него... Когда они поднялись на ноги и включили свет, в подвале уже никого не было. Они обшарили все уголки и закоулки — никого. И только когда увидели приоткрытую дверь, ведущую из подвала в прихожую дома, поняли, что незваный гость убежал через неё и выскочил на улицу.
Антонина решила сходить в милицию, написать заявление. В милиции заявление не приняли, сонный дежурный на её опасения, как бы чего не случилось, ответил: вот когда случится, тогда и посмотрим. Она пошла в администрацию района, там посоветовали ей обратиться в милицию.
После того случая долго ничего подобного не происходило. Всё было спокойно. Напугали гада, смеялись парни, теперь не сунется. Однако, спустя некоторое время, опять стали появляться следы присутствия кого-то постороннего, но захватить его врасплох не удавалось. Замок на двери в подвал заменили, телефон по ночам не «тренькал», но то на куче опилок, в конце огорода, появлялся отпечаток лежащего тела, то калитка оказывалась открытой, то все грядки были истоптаны... Как-то утром выйдя во двор, Антонина увидела, что их собака лежит, вытянувшись посреди двора, как неживая. Рядом валялся кусок мяса, неизвестно, откуда взявшийся. Собака не подавала признаков жизни целый день, хотя по поднимавшимся бокам было видно, что она дышит. Вадим привёз ветеринара, и тот сказал, что собака, видно, чем-то отравилась. Потом ничего, ожила, но долго была ещё вялая, ничего не ела... Иногда ночью Антонине казалось, что из подвала слышна музыка, но, может быть, это ей просто чудилось со страху. Сын с зятем неоднократно спускались в подвал, но никого там не обнаруживали.
— Что делать,— жаловалась она соседкам,— ума не приложу. Боюсь вечером на огород выйти, а уж в подвал спуститься — страх! В милицию ходила, да что толку! Пока не убьют кого-нибудь — не пошевелятся.
— Тебе надо к нашему депутату сходить, к Серёжке Котовасину,— посоветовала соседка.
— Да чем он-то поможет? — покачала головой Антонина.
— Ты что! Он сейчас в такой силе, у него, знаешь, какой авторитет! Мать говорит, что даже домой звонят с разными просьбами. Уж на милицию-то управу найдёт!
Сергей Котовасин был их сосед. В детстве был мальчишка как мальчишка, в школе не отличался ни особой успеваемостью, ни поведением, а после армии повзрослел, резко изменился, стал солидным, активным, и скоро сыскал себе репутацию борца за правду. Пошёл в политику, выдвинулся кандидатом в депутаты районного совета. Перед выборами весь посёлок был увешан плакатами с его улыбающейся физиономией. Несмотря на некоторую загадочность его предвыборного слогана: «Я дам вам то, чего у вас нет!»,— электорат был настроен к нему положительно — свой же парень, местный — и результат выборов ожидался хорошим. Так оно и случилось, хотя некоторые мелкие неприятности имели место: чья-то злая рука выводила чёрным фломастером на плакате, прямо через всё лицо: «Кот Васька слушает да ест», или «Кот в мешке», а на побеленной стене общественного туалета крупными буквами было выведено: «У тебя затруднения? Котовасин поможет!»
Может, и вправду обратиться к Серёжке, думала Антонина. Люди о нём хорошо отзываются, говорят, внимательный, уважительный... Схожу, наверно, пожалуюсь на милицию, пусть разберётся...Что это такое, никаких мер не хотят принимать...
— Да я, Егоровна, его сама почти не вижу,— вздохнула мать Сергея.— Приезжает поздно, уезжает рано. Иногда баньку попросит истопить, так уж пораньше приедет, а так... Ты б лучше сходила в райсовет, да записалась к нему на приём.
Посочувствовав соседке, Антонина отправилась домой. Да, нелегко сейчас людям. Особенно молодым. Вот и Серёжка — с такой работой и жениться некогда. Он после армии на её Танюшку всё заглядывался, да ещё как заглядывался, а она-то на него не очень... У неё Вадик — свет в окошке. Какие парни ухаживали, а она — ноль внимания, ждала и дождалась своего Вадика из армии. Теперь живут душа в душу. Антонина зятем довольна. А Серёга так вот пока и один... На свадьбе Таниной напился, плакал на плече у Антонины: «Тёть Тонь, ну, зачем она за него замуж выходит? Я ж её люблю...». «Ничего, ничего, Серёжа,— уговаривала Антонина парня,— пусть живут, а ты ещё встретишь свою любовь, ещё лучше Тани найдёшь». Парень ей нравился, но раз дочка выбрала другого, что ж тут говорить...
Приём по личным вопросам Котовасин проводил один раз в месяц. Антонина Егоровна записалась по телефону и в назначенный день отправилась в районный совет. Народу возле кабинета депутата собралось человек тридцать, и Егоровна порадовалась — как уважают-то Серёжку, вон сколько людей от него помощи ждут... Однако, на приём ей попасть так и не удалось — Котовасина срочно куда-то вызвали, и он, извинившись перед гражданами, уехал.
Как-то вечером, увидев подъехавшую к дому Котовасиных иномарку, она решила сходить, поговорить с Сергеем просто, по-соседски.
— В бане он,— мать Серёжки собирала на стол,— попросил баньку истопить, а так бы, наверно, и не приехал. В отпуск собирается, в Черногорию какую-то...
Поговорив с соседкой о том, о сём, Антонина, вздохнув, отправилась домой — Серёжка любил попариться, навряд ли она его дождётся.
Тут начались осенние заготовки: соленья, варенья, уборка картошки — дня не хватает на всё. В хлопотах она совсем позабыла про все эти неприятности. Да и незваные гости не появлялись больше. Ну и ладно.
Отцвело и отзвенело «бабье лето». По утрам трава была белая от росы, земля становилась всё холоднее, близились заморозки. Огородные хлопоты подходили к концу, осталось убрать ботву, да вскопать грядки...
День выдался тёплый, тихий, и люди старались поскорее управиться с делами. На огородах жгли сухую ботву, дым стелился по земле, в палисадниках полыхали оранжевым цветом ноготки, радовали глаз разноцветные звёздочки астр. На небе разгоралась заря, обещая на завтра погожий день.
Мягко шурша колёсами, проехала белая иномарка, остановилась у калитки Котовасиных — Серёжка приехал. Скоро из трубы баньки, стоящей в конце огорода, появился дымок. «Соскучился, поди, по баньке-то в своих черногориях»,— засмеялась про себя Антонина и невольно вздохнула. Она вот жизнь почти прожила, а дальше своего района никуда ни разу не съездила. То дети маленькие были, то денег вечно не хватало, какие уж тут поездки! А сейчас время другое, вон её Таня с Вадиком — то в Египет, то в Турцию, а в прошлом году даже в Таиланде побывали...
Умаявшись за день, Антонина, едва улеглась на подушку,— сразу провалилась в сон. Она не слышала, как вернулись из кино дочка с зятем, как пришёл Тимка, не слышала рёва мотоциклов, каждую ночь будивших несчастных жителей — местные рокеры выбрали почему-то именно их улицу для проезда на свои тусовки.
Среди ночи она вдруг проснулась, как будто кто её толкнул. Сердце рвано колотилось в груди. Что такое, что её встревожило? В доме было тихо, мерно тикали часы. Включила ночник — два часа ночи. Полежав ещё немного, она успокоилась, мысли стали путаться... она стала засыпать...
Вдруг тонкий звук донёсся до её слуха, как будто где-то лопнула струна. Сон как рукой сняло. Она прислушалась. Музыка? Нет, не музыка. Снова что-то щёлкнуло и задребезжало, и она, наконец, по звуку поняла, что кто-то набирает номер по телефону. Она поднялась, кто это в такую пору звонит? Тимка, наверно, со своей подружкой не наговорились на свидании. Телефон белел на тумбочке в коридоре, трубка лежала на месте, но из телефона раздавалось тихое треньканье. Она прошла в комнату Тимофея, сын спал, тихонько посапывая. Она легонько потормошила его. Он подскочил, глядя на неё невидящими глазами: что, мам? «Тише,— она приложила палец к губам,— мне кажется, в подвале кто-то есть». Разбудив Вадима, Тимка запер дверь, ведущую из прихожей в подвал, и позвонил по мобильному в милицию. «Сейчас подъеду»,— недовольно ответил заспанный голос.
Милиционер, молоденький парнишка, не скрывал своего недовольства: «Что тут у вас стряслось?» Ему объяснили и он, сморщившись, как от зубной боли, пошёл вслед за ними к входу в подвал.
Вадик пощёлкал выключателем — свет не горел, хотя Тимка только вчера ввернул новую лампочку. Они осторожно открыли дверь. Было тихо. Пахло землёй, яблоками и свежей капустой, но сквозь этот запах пробивался еле заметно другой, кисловато-резкий, щекочущий ноздри.
— Кто тут? — громко крикнул Вадим,— Выходи!
В ответ — молчание.
— Тима, сбегай за фонариком,— прошептал Вадим.
Тимка принёс фонарик и, включив его, стал обшаривать стены и углы подвала. Никого не было.
Вдруг на стене, в пятне тусклого света, появилась уродливая тень чьей-то головы — так, попался, голубь! Но их тут же ждало разочарование: в круге появилось очертание милицейской фуражки и пистолета, ходуном ходившего в вытянутой руке. Тимка направил луч фонарика на милиционера — крупные капли катились по лицу сержанта.
Испуганный страж порядка, решительным движением сдвинув фуражку на затылок, дико закричал:
— Выходи, а то стрелять буду!
Тишина.
Тимка стал медленно продвигаться вдоль стены, светя фонариком. Никого. Что за дела? Ведь кто-то же звонил по телефону, вон и трубка валяется на столе. Он уже повернулся, чтобы уйти, но что-то мелькнуло в свете фонаря, и тут же исчезло. С заколотившимся сердцем он направился в закуток за сложенными деревянными щитами, неизвестно зачем лежащими здесь, и луч света выхватил из темноты чьи-то колени, потом сидящую фигуру с низко склонённой головой. «Мёртвый, что ли?» — на голове у Тимофея зашевелились волосы.
— Вадик,— крикнул он,— сюда, скорее!
Прибежали Вадим с милиционером, уставились на сидящего человека, полуголого, в одних трусах, в белой «капитанской» фуражке, на голове наушники, от которых тянулся шнур к валявшемуся рядом плееру. В опущенной руке человек держал наполовину опустошённую бутылку, рядом лежала пустая пивная банка. Милиционер пнул человека носком ботинка, тот поднял голову.
— Серёга! — заорал ошеломлённый Вадим,— это ты, что ли? Ты что здесь делаешь? — Он сорвал с головы Котовасина наушники, отшвырнул их в сторону,— Так это из-за тебя тут всех нас колбасит? Ах ты, хорёк, да я тебя сейчас…— он, не сдержавшись, ткнул Серёгу кулаком в лицо.
— Вадик, Вадик, не бей,— лепетал совершенно пьяный Серёга,— я тут просто так, отдыхаю, не бей, Вадик... Тима, скажи ему...
— Ну-ка, вставай,— милиционер пинками поднял его с пола.
— Ты не имеешь права, я депутат,— хорохорился Котовасин.
— Давай, шагай,— милиционер жил в посёлке недавно и Котовасина не знал,— В отделении разберёмся.
— Ты... — Вадим просто кипел от негодования,— ты, блин, зачем сюда залез? Тебе чего здесь надо? У тебя что, своего подвала нет? Убью сейчас, гад!..
— Отпустите вы его ради Бога,— Антонину трясло,— отпустите, пусть домой идёт. Тима, сбегай за тёткой Натальей...
— Никуда я не пойду,— огрызнулся Тимка.— Пусть милиция разбирается.
На улице хлопнула дверца милицейской машины, вызванной по рации сержантом. Дюжие ребята хмуро смотрели на известное всему району лицо.
— Брось его, на хрен, связываться с ним — неприятностей не оберёшься,— сказал старший наряда сержанту.
Тот нехотя отпустил Серёгу, мешком свалившегося на землю. Ни на кого не глядя, процедил сквозь зубы:
— Завтра принесите заявление в отделение,— и сел в машину.
Взревел мотор, уазик, развернувшись, помчался по улице, разгоняя светом фар темноту.
Заявление Антонина Егоровна писать не стала.
Через несколько дней Котовасин пришёл извиняться, принёс коробку конфет и бутылку шампанского. Зачем лазил к ним в подвал — не объяснил, они тоже не стали спрашивать. Конфеты оказались старыми, с вытекшей начинкой, и их выбросили. А шампанское так до сих пор и стоит в буфете — невостребованное.
Возлюби ближнего своего...
Некрасивая всё-таки Виола, думала Таня, глядя с балкона на подругу и своего мужа Бориса, отплясывающих какой-то быстрый танец. Да ещё одеваться совсем не умеет, и за волосами не следит... Муж, почувствовав её взгляд, поднял голову и кисло улыбнулся. Она помахала рукой: ладно, ладно, не злись... Музыка смолкла, и танцующие стали подниматься на балкон, где стояла Таня. Борис подошёл, обнял её за талию, и прошептал: «Больше не проси!» Она укоризненно покачала головой. «Я хочу танцевать только с тобой, почему я должен...» «Тише!» — Таня поднесла палец к губам, к ним подходила Виола.
Таня жалела некрасивую подругу и всюду таскала её за собой. Мало того, на любой вечеринке она заставляла Бориса приглашать Виолу на танец. Муж сопротивлялся, но она стояла на своём: пригласи да пригласи. Он приглашал, но страшно злился — почему он должен танцевать с Виолой, когда он хочет танцевать с ней, Таней? «Ну, как ты не понимаешь! Ей же тоже хочется потанцевать... Ну, что тебе стоит, один разочек всего»,— уговаривала Таня, и он сдавался.
Виола часто бывала у них дома, иногда оставалась ночевать, что тоже не нравилось Борису. «Чего она вечно тут ошивается?» «Ну, ей же скучно одной сидеть в общежитии»,— оправдывала Таня подругу. «Ей что, делать нечего? Пошла бы на какие-нибудь курсы вязания, там, или кройки и шитья, чем надоедать людям»,— ворчал он.
Характер у Виолы был не сахар. Вечно недовольная, хмурая, язвительная. Жила у них подолгу (Таня даже ящик выделила в комоде для её вещей), но была всегда как будто чем-то обижена, как будто что-то ей недодали. Таню критиковала абсолютно за всё: не так одевается, не так готовит, не так разговаривает — та только улыбалась в ответ. Ну, не повезло девчонке, разве она виновата, что красотой природа обидела. Правда, могла бы и последить за своим внешним видом, а то, как пугало огородное. Ни причёски, ни макияжа. Волосы красит, но в какой-то кирпично-жёлтый цвет, что ей совершенно не идёт. Зачешет их назад, на затылке аптечной резинкой перетянет — вот и вся причёска. Вместо туфель — резиновые какие-то тапочки, или кроссовки... Таня уж и так и эдак старалась ей помочь, и журналы подсовывала, и свои какие-то вещи дарила — не помогает. Конечно, кто же на такую посмотрит! Но, как ни странно, Виола была о себе довольно высокого мнения.
Она жила в общежитии, работала на заводе, в одном цехе с Борисом. Он её недолюбливал и не скрывал этого. Она тоже не питала к нему тёплых чувств, и когда он, у себя дома, вступал в их с Таней разговор, презрительно фыркала. Что бы он ни сказал — она обязательно скажет против. Они постоянно обменивались колкостями. Он терпел ради Тани, но после её ухода у них нередко возникали ссоры.
— Что-то твоей подруги давно не видно? — спросил он как-то.
— Соскучился?
— Да уж... Век бы её не видеть!
— Да ладно тебе! Не до нас Виолке,— засмеялась Таня.— Познакомилась с кем-то, вроде...
— Да ты что! Ну, наконец-то! Может, от нас отстанет. А что за тип?
— Не знаю пока. Она в гости просится, познакомить хочет...
— Ну, это на твоё усмотрение.
В ближайший выходной Таня приготовила обед, испекла пирог, Борис купил вина. Гости есть гости, да и вдруг у Виолы это серьёзно, может, повезёт, наконец, девчонке.
Избранник Виолы им не понравился. Какой-то скользкий, развязный, сам из себя ничего не представляет, а гонору хоть отбавляй. С Виолой разговаривает небрежно, даже как бы и внимание не сильно обращает. Она заискивает перед ним, улыбается, показывая все свои редкие, мелкие зубки... Жалко смотреть! Скорей бы уже ушли. Но гость, как видно, уходить пока не собирался. После выпитого язык у него развязался, он стал рассказывать какие-то пошлые истории, анекдоты, пытался острить. Виола хихикала, Таня с Борисом молча переглядывались...
Он беспрерывно курил. Таня морщилась, она не переносила запах табачного дыма. Потом у него кончились сигареты.
— Сбегай, купи,— небрежно сказал он Виоле. Таня ахнула. Но Виола пошла... Что делается — Виола, и вдруг такое...
Наконец, гости ушли.
— Да, повезло нашей Виоле, ничего не скажешь,— Таня убирала со стола грязную посуду, окурки, пустую пачку из-под сигарет.
— Знаешь, давай лучше не будем их больше приглашать,— Борис обнял жену, потёрся щекой о её волосы,— неприятный тип какой-то... А ты заметила, что у него под пиджаком рубашки нет, только майка-«алкоголичка»? Неужели он ей нравится?
— Понимаешь, это у неё первый мужчина, она раньше ни с кем не встречалась...
— В общем, ты как хочешь, а пусть он у нас больше не появляется.
— Перед Виолой неудобно,— неуверенно протянула Таня.
Виола куда-то пропала. Месяца два уже не появлялась — ни одна, ни с ухажёром. Борис иногда встречал её в цехе, но она лишь неприветливо кивала ему. Ну и хорошо, может, не будет надоедать им. Прошёл ещё месяц, и они поняли, что у Виолы, наверно, всё складывается хорошо, раз не нуждается в них. Ну, и слава Богу.
Однажды, поздно вечером, в дверь позвонили. Таня открыла — и ужаснулась. Перед ней стояла Виола, с огромным фингалом под глазом, с распухшими губами.
— Боже мой! Что это с тобой? — Таня втащила подругу в коридор,— кто тебя так?
Та промычала что-то в ответ. Таня поняла лишь одно слово: Виталик.
Наутро устроила подруге допрос. Оказывается, он бросил её, встречается с другой. Она пыталась удержать его, бегала за ним, как собачонка, ничего не помогло. А тут пришёл пьяный, полез в драку...
— Ну и зачем он тебе такой нужен?
— А где я другого возьму,— Виола зашмыгала носом,— как будто мужики на дороге валяются..
— Вот тут ты права, мужики на дороге не валяются! Валяются алкаши всякие и подонки! А на этого негодяя надо заявление в милицию написать.
— Нет, ты что! Никакого заявления! Может, ещё помиримся...
— Дура ты, дура, Виолка!
Виола всхлипывала, размазывала слёзы.
— Ладно, хватит реветь! Давай-ка, оставайся у нас. Поживи неделю-другую, пока заживёт.
Виола взяла на работе отпуск за свой счёт и поселилась у них. Болячки её давно зажили, но она не торопилась уходить. Борис злился, но что он мог поделать.
— Слушай, три месяца она у нас ошивается. Сколько можно! Надоела до чёртиков, хоть домой не приходи!
— Боренька, потерпи, пожалуйста, она стала немножко успокаиваться, скоро, может, уйдёт. Кстати, меня отправляют в командировку на две недели, вот пусть и живёт, готовит тебе, а то ты сам...
— Справлюсь без неё. Уж пельмени-то смогу сварить. На черта она мне тут нужна!
Не дождавшись возвращения Тани из командировки, Виола собрала вещички и ушла. Надоело, наверно готовить да убирать, подумала Таня, она же не привыкла к этому, питается в столовой. А может, помирилась со своим уголовником. Ну, её дело.
И опять она надолго исчезла.
Перед Новым годом решили поездить по магазинам, купить что-нибудь к празднику. В супермаркете неожиданно встретили Виолу.
— Виола, ты куда пропала? Не звонишь, не заходишь! Ой... — Таня вдруг увидела, что фигура у Виолы заметно округлилась, из-под куртки выпирал довольно большой живот.— Ты... что, беременная? — Виола ничего не ответила.— Вот здорово, Виолка! Поздравляю! А... он... знает?
— Кто?
— Ну, как кто? Папаша ребёнка? Вы помирились, да?
Виола буркнула что-то, Таня поняла, что она не хочет говорить на эту тему. Наверно, не сладилось у них. А как же ребёнок?
— Ты приходи к нам, на Новый год приходи, мы никуда не собираемся, дома будем отмечать.
На Новый год Виола не пришла, а через месяц появилась. Была туча тучей. Борис, увидев её, молча ушёл в спальню. Таня предложила поесть, она резко отказалась: не хочу.
— Ну, что, как ты? — расспрашивала Таня.— Помирилась со своим?
Виола усмехнулась. Таня поняла, что ничего у неё с этим её Виталиком не получилось.
— Ну и что ты теперь думаешь делать?
— Что я могу думать! Хотела аборт... Врач сказал, что поздно, срок большой. Что мне делать! — Её как будто прорвало, в голосе появились истерические нотки.— Как я скажу матери? Та сразу начнёт: кто отец, кто отец... А бабы деревенские — я как представлю...
— Да плюй ты на всех! Что тебе какие-то бабы. Ребёнка воспитаешь, на старости лет опора будет.
— Тебе легко говорить,— взъярилась Виола,— у тебя муж есть!
— Ну... — Таню неприятно кольнули её слова. Ну, есть муж, так ведь она его не украла, что же упрекать этим!
— У тебя муж, а ты детей заводить не хочешь,— продолжала Виола.— А мне советуешь. Советчица нашлась!
Татьяна молча проглотила обиду. Да, детей пока у них нет. Но Виоле-то какое дело! Злится, грубит, как будто я виновата в её бедах. Но она пересилила себя — подруга расстроена, сама не понимает, что говорит. Надо как-то помочь. Но как?
На следующий день она отправилась в общежитие. Виола встретила её неприветливо, даже враждебно.
— Виола, я придумала, как выйти из положения. Поедешь в ближайший выходной в деревню, к матери.
— Зачем? — Виола неприязненно смотрела на неё,— Чтобы все увидели меня с пузом?
— Поедешь не одна. С Борисом.
Виола резко повернулась к ней, глаза недобро сощурились.
— Ты что, издеваешься?
— Послушай меня. Ты приезжаешь с Борисом, говоришь всем, что вышла замуж, два дня изображаете из себя мужа и жену, а потом...
— А потом что? — Виола всё так же зло смотрела на неё.
— А потом скажешь матери, что развелась...
— Ну-ну... Спасибо, подруга, не ожидала... А он...согласен?
Борис, услышав о предстоящем деле, побагровел, хотел что-то крикнуть, но, видно, горло перехватило от гнева — ничего не сказав, ушёл в спальню, громко хлопнув дверью. Таня пошла за ним. Надо помочь, уговаривала она мужа, ну, дура она, конечно, но кто-то же должен помочь. Тебя ведь никто там не знает, никто же не будет проверять...
— Ну, смотри сама, как бы не пожалела потом! — он, отвернувшись, сделал вид, что спит.
В ближайший выходной пара отправилась к матери Виолы. Тане было немножко не по себе, к тому же Виола вела себя как-то странно — как будто Таня была виновата в её бедах. Вернулся Борис злой, на её расспросы не отвечал, рано ушёл спать. Несколько дней они не разговаривали, дулись друг на друга. Потом помирились, но о поездке той говорить избегали.
Виола не появлялась, что Таню даже обижало: как что — так она тут как тут, а то месяцами не заходит. И на неё, Таню, как будто за что-то злится. Странно люди устроены — чем больше для них делаешь, тем больше они тебя не любят...
Ну, не хочет — не надо. Прижмёт — сама заявится. И Виола пришла. Грузная, живот большой, скоро, наверно, рожать... Опять проблема: мать приезжает, как быть? В общежитие её не поведёшь, будет докапываться, где муж, почему с пузом в общежитии живёт... Может, они с матерью у них поживут дня три-четыре?
— Ну, конечно! Борь, пусть Виола с матерью у нас поживут несколько дней.
— Что-о-о?! — заорал, как сумасшедший, Борис.— Да когда же это кончится! Какая мать, чёрт возьми!
— Ну, как какая — тёща твоя,— попыталась было пошутить Таня, но, взглянув в его побелевшие от гнева глаза, она осеклась. Ей показалось, что сейчас он её ударит. Что это с ним? Конечно, ей тоже уже надоело заниматься чужими проблемами, но куда деваться... — Боренька, ну, последний раз, клянусь, больше не буду с ней возиться...
Приехала мать. Виола прямо с вокзала привезла её к ним домой. Мать охала и ахала, разглядывая квартиру, радовалась за дочку, она не сомневалась, конечно, что это квартира дочери и её мужа. Таня не знала, как себя вести, даже растерялась. Было уже довольно поздно. Мать зевала, сердито посматривала на Таню. Когда же ты уйдёшь, читалось в её взгляде. Что это за подружка такая, сидит и сидит, ни стыда, ни совести... Виола поманила Таню в коридор.
— Тань, что делать-то? Она же считает...
— Да знаю я, что она считает... Ты что,— она подозрительно посмотрела на Виолу,— ты хочешь сказать, что я... должна уйти?
— Не знаю я...
— Да-а-а... Вот это номер! Я должна уйти из своего дома и оставить тебя со своим мужем? Я оказывается, здесь лишняя? — Таня начинала закипать.
— Ты сама придумала всё это, тебя никто за язык не тянул! А мне теперь что делать? Пойду, скажу всё, как есть. Раз ты — назад пятки!..— разозлилась Виола.
— Ладно,— пересилив себя, сказала Таня.— Оставайтесь. Давай ключ, пойду в твою общагу.
Мать жила у них три дня, и каждый вечер Таня, не заходя домой, шла в общежитие. Внутри всё кипело от злости на себя и на Бориса, хотя Борька-то здесь причём! Правду говорят: не делай добра — не получишь зла. И даже что-то похожее на ревность заползало в её душу, но она отгоняла эти мысли: ревность — к кому? К Виолке? Не смешно!
С мужем после этого отношения стали натянутыми. Таня чувствовала обиду на него, хоть и понимала — он ни в чём не виноват, она сама во всём этом запуталась со своей добротой. Не добротой, а глупостью, осаживала она себя. Разве можно так унижать мужа!
В феврале Виола родила сына. Таня, забыв обиды, носилась по магазинам, покупала детские вещи, носила передачи в роддом. Она искренне радовалась за подругу, хотя на душе скребло: вот Виола родила ребёнка, даже без мужа, а она...
Забирали Виолу с ребёнком они с Борисом. Таня предложила первое время пожить у них, но та категорически отказалась и даже разозлилась, когда Таня стала настаивать на этом. И ребёнка не показала — холодно на улице, простудится.
Когда Таня навещала её в общежитии, она встречала её враждебно, ссылалась на занятость. Ну, что ж, Таня её понимала, хотя ей очень хотелось поиграть с ребёнком, подержать его на руках... Она бы тоже так тряслась над своим... Она приходила домой и, закрывшись в ванной, плакала. Ну почему, почему у неё нет ребёнка?.. Порой появлялось чувство неприязни к мужу. Они совсем отдалились друг от друга в последнее время. Он целыми вечерами сидел за компьютером, по выходным уходил в гараж; они почти не разговаривали.
Время шло, Никите было уже семь месяцев, а Таня его ещё ни разу не видела. Кто-то сказал Виоле, что ребёнка до года нельзя никому показывать. Таню всегда поражала людская глупость. У неё на работе молодые, современные девчонки, все с образованием, а верят во всякую чепуху, послушаешь — уши вянут. «Ты бы сфотографировала его, хоть на фотокарточке ребёнка посмотрю»,— сказала она Виоле. «Ты что,— возмутилась та,— нельзя ребёнка до года фотографировать!» «Какую ерунду ты говоришь!» «Роди своего, тогда делай что хочешь»,— отрезала Виола.
Однажды вечером, возвращаясь с работы, Таня из окна автобуса увидела машину мужа, стоящую у общежития. Что это он там делает? Она пришла домой, приготовила ужин — его всё не было. Наконец, часов в девять, хлопнула дверца, она по звуку поняла, что это муж. Она всегда безошибочно узнавала, когда он приезжал, хотя во дворе парковались десятки машин.
— Что-то ты долго сегодня? — спросила она, подавая ужин.
— Виола попросила отвезти в больницу.
— А что такое, ребёнок заболел? — встревожилась она.
— Да нет, на медосмотр, они каждый месяц должны ходить к врачу.
— Ну, ты хоть видел Никитку?
— Нет,— коротко ответил Борис.
— Что она с ума сходит — какой-то дурак выдумал, что ребёнка нельзя до года показывать, она и верит...
— Ну, это её дело.— Борис включил компьютер.
— Ты меня сегодня рано не жди,— сказал он как-то утром.— Виола звонила, просила в больницу отвезти.
— Хорошо,— с обидой сказала она. Что она такого сделала, что Виолка на неё дуется, не приходит, не звонит? — Ты бы привёз её к нам, Никите уже год исполнился. Я ему костюмчик купила — прелесть.
Он промолчал.
— Борь, надо по магазинам поездить, продуктов закупить, а то холодильник пустой.
— Давай в выходной.
— Давай.
— Чуть не забыл,— они проезжали мимо магазина компьютерной техники,— мне надо одну штуку купить. Посиди пока.
Таня смотрела, как он, широко шагая, идёт к магазину — высокий, стройный, в длинном пальто, с развевающимся шарфом, и вдруг почувствовала прилив такой любви к нему, что чуть не задохнулась. Как-то не так у них всё в последнее время, устали, что ли, друг от друга... Ей тоже надо сдерживать нервы, а то чуть что — сразу обиды, слёзы. Надоест кому угодно... Она включила радио «Шансон». «Париж, Париж, ты причинил мне эту боль, от счастья нашего потеряны ключи...»,— пел Стас Михайлов. Она сделала звук погромче, Михайлов ей очень нравился. Она отстегнула ремень безопасности, и, повернувшись, стала поправлять пакеты на заднем сиденье. Из пакета высыпались мандарины, упали на пол, она, перегнувшись через сиденье, стала собирать их. Под сиденьем лежала какая-то бумажка. «Свидетельство о рождении»,— машинально прочла она. Ой, наверно, Виола выронила, когда возила ребёнка к врачу. Точно, Петров Никита Борисович, дата рождения... Нет, это чьё-то чужое. Фамилия Виолы — Пищи... ко... Что? Петров? Никита Борисович?
Внутри всё похолодело. «Петров, Никита Борисович, Петров, Никита Борисович»,— стучало в висках.
«Родители,— читала она,— мать: Пищикова Виола Александровна, отец — Петров Борис Алексеевич».
Из магазина вышел Борис. Она заметалась, хотела спрятать свидетельство, потом положила его на приборную панель, перед баранкой — не специально, автоматически. Он сел в машину, включил зажигание и увидел бумажку: «Что это?» Она молчала. Он развернул корочки.
— Ну, вот... теперь ты всё знаешь…— сказал он деревянным голосом.— Я давно хотел тебе сказать... Никита — мой сын.
— Но ведь ты... Она...
— Так получилось... Таня... Прости.
«Ну, вот и всё, ну, вот и всё, я ухожу из твоей жизни...»,— печалился Стас Михайлов. На улице мела позёмка. В салоне вкусно пахло мандаринами.
Весёлая грусть
У Астаховых дом — не дом, а общежитие. Всегда там толпится уйма народу: родственники со всех концов страны, друзья и знакомые, а то и вовсе незнакомые, приехавшие по записочке тех же родственников и друзей. Они всех принимали. Ну и что с того, что приходилось их всех кормить-поить, а после стирать горы белья — зато сколько впечатлений! Они жили всё-таки достаточно уединённо, хоть до Москвы и рукой подать, да ведь каждый день туда не наездишься. Когда они жили на Севере, мечтали: вот построим дом, рядом с Москвой, будем ездить в театры, на выставки, на концерты. В результате, за десять лет два раза съездили в цирк и один раз на концерт хора Турецкого. Правда, они слышали, что и сами москвичи не так уж часто балуют себя походами в театры и музеи, а многие из них даже и не знают, где эти очаги культуры находятся.
Сегодня у них гостили две дочкиных подружки, Марина и Оля, и тётя Геля из Тюмени.
Девчонки, распаренные после бани, сидели внизу, в столовой, попивали пивко и болтали. Юля, хозяйская дочка, смеясь, рассказывала про тётю Гелю, мамину сестру. Лет пять назад они с мужем заехали к Астаховым на пару дней — проездом на курорт. В столице они были впервые. Вечером хозяин покатал их по Москве, и даже завёз в «Макдональдс», где они съели по огромному «бигмаку» с жареной картошкой, запив всё это кока-колой. Ночная Москва совершенно ошеломила их своей красотой. Впечатления были так сильны, что они не спали почти всю ночь. Живут же люди!
Перед отъездом зять попросил купить ему в Москве теннисную ракетку. Его другу привезли из столицы шикарную, импортную. «На улице Профсоюзной,— объяснял зять,— есть магазин, где продаётся спортинвентарь. Вы туда съездите, только там, говорят, эти ракетки продаются».
Улица Профсоюзная была широкая, но какая-то несуразная, вся завешанная рекламой; куда ни глянь — киоски, павильоны, лотки, входы в магазины. Шумная, многолюдная, заполненная машинами всевозможных марок, движущихся сплошным потоком, она им не понравилась. Они долго ходили от одного магазина к другому, пытаясь найти тот, где торгуют спортинвентарём. Но всюду висели вывески: «Обои». Куда бы они ни пошли, везде — «Обои», «Обои»... Они поворачивали в какие-то переулки, и снова натыкались на «Обои» и никак не могли выбраться с этой самой Профсоюзной улицы. Им стало казаться, что других улиц в Москве вообще не существует — одна сплошная Профсоюзная.
Уставшие, голодные, они зашли в какое-то уличное кафе, был, как видно, обеденный перерыв в разных офисах, народу везде — не протолкнуться. Выстояв огромную очередь, они долго изучали меню с невероятными ценами, в конце концов, взяли по порции привычных пельменей и чай. Всё это вылилось в такую сумму, что решили больше в такие заведения не ходить. Потерпят до ужина.
Нашли, наконец, магазин спортинвентаря. Внутри помещение походило на какой-то дворец: всё сияло и блестело зеркалами, на стенах висели плакаты с загорелыми красотками и спортивными молодыми людьми, которых в обычной жизни сибирякам как-то не доводилось встречать. Играла музыка. Толпились покупатели. Продавец, молодой парень, долго не мог или не хотел понять, что им нужно. Муж, обычно довольно самоуверенный мужик, стушевался, разглядывая ценники, тихо матерился. Тётя Геля толкала его в бок, косилась на продавца, с пренебрежением и насмешкой наблюдавшего за ними. Помочь им он явно не торопился — не его покупатели, чего суетиться. Ничего не выбрав, расстроенные, уставшие, они ушли из магазина, подавленные всем этим великолепием чужой жизни.
— Ну, как Москва? — поинтересовались хозяева.
— Да что Москва, что Москва! — сердито отвечала тётя Геля.— Одна улица Профсоюзная и ничего больше. Куда ни поверни, везде улица Профсоюзная, да обои.
— Какие обои? — не поняла сестра.
— Да кругом одни вывески: «обои, обои...». Кроме обоев, продавать, что ли, нечего? Сколько же их нужно-то, этих обоев!..— Помолчав, тётя Геля добавила: Я думала: Москва, Москва, а Москва — одна Профсоюзная улица. Целый день по Москве ходили, а, кроме Профсоюзной улицы, ничего не видели. Стоило ли ради этого в Москву ехать...
— С тех пор мы зовём нашу тётушку тётей с улицы Профсоюзной,— смеясь, рассказывала Юля. Девчонки хохотали.
Со второго этажа спустилась тётя Геля, в длинном цветастом халате, на голове — бигуди.
— Чего шумите — ночь на дворе? — Она ложилась спать рано, всё-таки разница во времени между Москвой и Тюменью существенная.
— Тётя Геля, садитесь с нами,— наперебой стали приглашать девчонки,— пивка хотите?
— Нет, девочки, пиво я не пью,— тётя присела к столу.
— Ну, тогда шампанского!
— Шампанского давайте. Так и быть, выпью с вами. Может, Лену позвать?
— Не надо, мама устала за день, пусть спит. Да и шампанское она не пьёт.
Открыли бутылку. Потом вторую. Тётя Геля раскраснелась, помолодела. Вообще-то, имя Геля, а точнее, Энгельсина, ей как-то не подходило. Она была полненькая, курносая, с мелкими кудряшками на голове с весёлыми конопушками на носу. Ей бы лучше подошло имя Маша, или Нюся, или Лиза какая-нибудь. Но родилась она в то время, когда модными были имена Электрификация, Аида, Идея и даже Даздраперма (Да здравствует Первое мая!). У них в семье было четыре дочери, одну звали Олимпиадой, вторую Октябриной, её вот — Энгельсиной, и лишь младшей, Лене, повезло. Она родилась после войны, когда такие имена уже вышли из моды. Тем не менее, когда отец пошёл записывать её в сельсовет, мать наказала: «Запиши Сталиной. Ста-ли-на — не забудь». Вырвавшись из домашнего плена, отец семейства зашёл в чайную, встретил приятеля, они выпили, как водится, ну и... Забыл, в общем, как надо назвать дочку. Они с секретарём сельсовета перебрали все имена, но он никак не мог вспомнить. Потом ему что-то показалось знакомым в словосочетании «ли» или «ле», и он «вспомнил»: Леной, вроде бы, надо назвать. Точно, жена говорила: Елена. Так вот младшей сестре и повезло с именем, чему сёстры в глубине души завидовали.
— Тётя Геля, как Москва вам показалась? Изменилась, правда? — спросила Юля. Тётя приехала в Москву уже в третий или четвёртый раз и считала себя почти москвичкой. Она уже научилась самостоятельно ездить на метро, и не боялась больше, как она говорила, остаться в этом метро навсегда. Соседка по дому, там, в Тюмени, как-то, собираясь на курорт, и зная, что придётся дня на два задержаться в Москве, спросила Энгельсину Ивановну, не подскажет ли она, куда лучше сходить в эти дни, что посмотреть. Она тут же перечислила места, по её мнению, подходящие для экскурсии, а про себя подумала: «На Профсоюзную улицу, за обоями сходите». Никак не могла она забыть обои и своё разочарование.
Сегодня она целый день провела в столице. Прошлась по Красной площади, сфотографировалась там за 100 рублей с негром, покаталась на речном пароходике по Москве-реке — всё ей понравилось! Только вот ноги устали. Надо бы поудобнее обувку купить. Она увидела вывеску «Обувь» и отправилась туда. Долго ходила между стеллажами, любовалась на туфли, удивлялась, как это люди ходят на таких высоких каблуках! Ничего она себе подходящего не увидела — и на кого только шьют эту обувь! Нормальному человеку нечего носить. Надо, наверно, на Черкизовский рынок съездить, там она бывала — ну, о-о-очень понравилось! Такой выбор богатый! Краем глаза она увидела, что есть ещё один зал, там тоже обуви полно. Надо пройти, посмотреть, может, там что-нибудь попроще продают.
— И вот, девочки,— рассказывала тётя,— иду я, значит, в этот самый второй зал. А там дверей нет, только такие огромные проёмы, от пола до потолка. Только я в этот проём, а навстречу мне женщина, чуть мы с ней не столкнулись. Я в сторонку, даю ей дорогу, а она в это время тоже шаг в сторону делает. Вижу, что она мне уступает, ну, ладно, пройду первая. Только я шагнула, она опять вздумала идти. Я мельком-то заметила, что у неё сумка точно такая же, как у меня. Надо же, думаю, где Тюмень, а где Москва, а сумки одинаковые. «Проходите, пожалуйста»,— говорю, и опять подаюсь назад. Она тоже отступает. Ну, мне это надоело, я — вперёд. Она — опять мне навстречу. Да что ты будешь делать! «Ну что ж это мы с вами никак не разойдёмся?» — говорю. Поднимаю глаза — а женщина симпатичная такая, улыбается... Наверно, не москвичка, думаю. Москвичка бы не улыбнулась... И тут — батюшки-светы! Гляжу — да это же я сама с собой в зеркале разговариваю. Оказывается, это не проёмы вовсе, а зеркала такие огромные! Я бочком, бочком оттуда, боюсь глянуть по сторонам — вдруг кто-то видел... Позади меня охранник стоит и даже не улыбнётся — наверно, насмотрелся на таких, как я...
Девчонки умирали со смеху. Тётя Геля смеялась вместе с ними.
— Не могу просто, как вспомню: «Проходите, пожалуйста! Что-то мы с вами никак не разойдёмся!» — повторяла и повторяла она, вытирая выступившие слёзы.
Девчонки стали рассказывать смешные случаи из своей жизни. Марина в прошлом году ездила к родственникам в Германию. Они жили в небольшом городке, в уютном домике, обвитом плющом, окружённом клумбами с цветами, с чисто вымытыми дорожками, с аккуратно подстриженным кустарником вместо забора... Выйдя утром на залитый солнцем двор, Марина увидела соседей — пожилую пару, мужа с женой,— чинно шествующих под ручку. Они приветливо кивнули ей, говоря что-то. Марина, желая сделать им приятное, решила ответить на их родном языке. Немецкий она не знала, в институте изучала английский, но со школы помнила, что «Добрый день!» по-немецки звучит «Гутен таг!». Она, улыбнувшись самой милой из своих улыбок, помахала соседям рукой и громко крикнула: «Хэнде хох!», в тот же самый момент поняв, что сказала, мягко выражаясь, не совсем то... Изумлённые соседи остановились, не зная, что делать: то ли поднимать руки, то ли вызывать полицию...
От смеха уже болели животы. Решили, что пора отправляться спать. Но никак не могли угомониться, вспоминали то одно, то другое, хохотали до упаду.
«Хорошие девчонки какие,— думала Энгельсина Ивановна,— а все три не замужем. Куда только мужики смотрят! Куда-куда,— одёрнула она сама себя,— кто в бутылку, кто в компьютер этот ихний, провалиться бы ему! Им не до девок. А такие красавицы пропадают!»
— Девчата, что же вы замуж-то не выходите?
— За кого, тётя Геля? — в один голос воскликнули девушки.
— Ну как это за кого? Оля, вот ты работаешь в какой-то фирме, в Москве, неужели у вас там нет женихов? Мужчин, то есть? — спросила тётя.
— Мужчины-то есть, конечно, да ведь они все женатые.
— О-о, с женатыми боже упаси связываться! Это грех. Знаете, как в Писании сказано? «Не пожелай жены ближнего своего...»
— А мужа ближней своей можно пожелать? — засмеялась Марина.
— А чужого мужа — тем более! Это уж смертный грех, этого Бог не простит никогда... На чужом несчастье счастья не построишь... Слушайте, девочки, я тут в метро купила книжку, там сказано, как жениха найти и как разбогатеть. Хотите, принесу?
— Хотим, хотим, несите! — закричали все разом.
— Тема для нас более чем актуальная,— засмеялась Марина. Она уже была замужем, но развелась, одна растила сына, и приходилось ей, конечно же, нелегко. Юля была вся в работе, а Ольгу подруги вообще называли Ассоль — та всё ждала капитана Грэя с алыми парусами, или принца на белом коне, на обычных парней не обращала внимания.
Книжка называлась «Оксюморон. Академия волшебной игры».
— А что значит — оксюморон? — спросила Марина.
— Я читала, но не очень-то поняла. Сейчас... ага, вот: оксюморон — это... Ой, тут мудрёно как-то... В общем, это «о’кей» с юмором пополам... Вроде так,— озадаченно отвечала тётя Геля.— И ещё... это как бы слова с противоположным значением, например, «грустная радость» или «весёлая грусть»...
Полистав книжицу, они решили план поимки олигархов оставить на потом, а сейчас, не откладывая, заняться обеспечением будущего финансового благополучия.
Тётя, поняв, что девчонки не намерены сейчас же приступить к поискам женихов, потеряла интерес и ушла спать.
— «Храните деньги в банках, вернее, в стеклянной банке,— читала Марина,— банки всегда выполняли роль естественного заповедника и места размножения различных популяций денег...»
— Что за бред! — Юля выхватила книжонку у Марины и, пробежав глазами по странице, громко расхохоталась. «...Микроклимат банок,— давясь от смеха, стала читать она,— способствует выделению в деньгах процентов, которые, по сути, являются денежными половыми гормонами, способствуют усиленному размножению и дают многочисленное потомство»,— последние слова она читала под истерический смех подруг.
— Дай я! — Ольга, вытирая глаза, потянула книжку из рук Юли,— «...особенно эффективно помещать деньги в банки весной — они воспринимают это как сигнал к нересту,— ха-ха-ха! — и начинают метать икру — прямо в ваш холодильник...». О-о-ой, не могу больше! Но слушайте дальше. «Однако, стоит отметить, что современный модифицированный вариант банок — бутылки,— дают лучшие результаты...».
Далее автор рассказывала, как надо взять бутылку из-под шампанского, желательно, зелёного цвета (цвет доллара), на дно бутылки положить бумажку с запиской, на какие нужды требуются деньги, и опустить туда же крупную купюру. Раз в месяц, на растущей луне, тереть бочок бутылки и приговаривать: «Плодись, сумма, большая и очень большая!», оборачивать бутылку вокруг своей оси, произнося: «Совершаю оборот — прибыль пусть меня найдёт!»
— А что, давайте попробуем, для хохмы,— отсмеявшись, решили подруги.
Поскольку бутылок было всего две, Юля принесла из подвала ещё одну, которую тут же опустошили. Написали каждая своё желание, потёрли бока бутылок, сбегали за деньгами.
— По сколько кладём?
— Давайте по тысяче.
— Ну, что это за деньги! Давайте по две.
— Вы как хотите, а я, наверно, положу тысяч пять,— сказала Юля, зарплата у неё была самая большая из всех.
— Я тоже три положу,— решила Ольга.— Да, вот ещё что пишут,— она продолжала листать книжку,— надо от каждой полученной суммы добавлять в бутылку деньги, даже если эта сумма — сдача в магазине.
— Вообще-то, если серьёзно, то ведь таким образом можно и вправду накопить какую-то сумму, из бутылки же в любой момент не вытащишь,— вздохнула Марина.— Мишку скоро в школу собирать, а на какие шиши?
Они как-то сразу погрустнели, стали собирать свои кошельки, мобильники — пора спать, третий час ночи.
Марина с Ольгой поднялись наверх, а Юля, поколебавшись, добавила в бутылку ещё одну пятитысячную купюру и тоже отправилась спать. Убирать со стола ничего не стали — оставили на завтра.
Проснулись поздно. В открытые окна доносились птичьи трели, воздух был напоен ароматом цветов, в изобилии растущих на участке. Хорошо всё-таки иметь собственный дом, никаких тебе машин, воздух чистый и свежий, как в раю. Из кухни потянуло запахом блинов. Заскрипели ступени лестницы.
— Красавицы, пора вставать! Завтрак ждёт.
— Идём, мамуль! — Юля соскочила с кровати, стала тормошить подруг.— Вставайте, сударыни, вас ждут великие дела!
В столовой было убрано, вымыто, на столе дымились горячие блины, стояли тарелка с клубникой, запотевший кувшин с молоком, в хрустальной вазе благоухали пионы.
— Садитесь, ешьте, Геля чуть свет встала, настряпала вам блинов со щавелем. Пробовали когда-нибудь? Очень вкусно! Просто необыкновенно вкусно!
— Ой, и правда вкуснятина! Я такие никогда не ела! — Марина с аппетитом принялась уплетать блины.— Надо у тёти Гели рецепт взять...
— А... где бутылки из-под шампанского? — вдруг спросила Юля.
— Да всё уже на свалке,— сказала мать,— Геля, ранняя пташка, всё убрала, спасибо ей. Я с утра в супермаркет ездила, заодно и мусор увезла.
Подруги, позабыв про блины, ошеломлённо смотрели друг на друга.
— А деньги? — спросила Юля.
— Какие деньги?
— В бутылках! Деньги из бутылок вытащили?
— Да какие деньги? — не могла понять мать.
— Дай ключи от машины! Девчонки, поехали! Мама, ты где мешки выбросила? В каком месте?
— Ну, в обычном, на свалке,— растерянно говорила мать.— А что случилось-то, объясни, пожалуйста.
— Потом, мама, потом всё объясню.
— Ничего не понимаю! Зачем тебе на свалку? Или это у вас шутки такие с утра?
— Какие шутки, мама! Тут скорее слёзы... Поедем с нами, покажешь...
Свалка находилась километрах в пяти от посёлка. Подъезжали машины, люди вытаскивали из багажников чёрные полиэтиленовые мешки с мусором и бросали их в кучу таких же мешков. Тут же бродили какие-то личности, копались в мусоре, над свалкой носились тучи ворон. Чёрных полиэтиленовых мешков было много — целая гора.
Возвращались молча. Разбогатели, называется, грустно думала Марина. Две тысячи на дороге не валяются. Лучше бы Мишке форму купила... Юля сосредоточенно вела машину, мать тихо вздыхала. Ольга сидела невозмутимая, как всегда...
— Да-а-а, лучше бы мы на олигархов погадали! — вздохнула Марина.
— Да ладно, девочки, ну подумаешь — какие это деньги! — Юля ловко увернулась от наглого красного «Фольксвагена».— Заработаем ещё!
— Что ж вы блины-то мои не съели? — встретила их тётя Геля.— Не понравились? А я-то старалась! С утра, думаю, пораньше встану, девчат порадую...
— Спасибо, тётя! Что порадовали, то порадовали. Очень вкусные блины получились. Спасибо! — за всех ответила Юля.
Такая вот история приключилась с подругами...Между прочим, через год Марина и Ольга вышли замуж: Марина за режиссёра со студии «Мосфильм», а Ольга за своего шефа, владельца рекламной компании. У Юли тоже намечается свадьба, а жених у неё — председатель совета директоров одного московского банка.
Не верите? Ну и зря. Именно так всё и случилось.
Розы и мимозы
Виталий любил прокатиться с ветерком. Ничего удивительного, ведь он был русский, а «какой же русский не любит быстрой езды!» Вот и он: как только сядет за руль своей «Тойоты», в груди как будто что-то щёлкает, и появляется ощущение, что ты со своей ласточкой одно целое, и вы летите — нет, не по шоссе,— а по небу! Кругом никого, никаких знаков, перекрёстков, никаких пешеходов и встречных машин, только ветер свистит, обтекая серебристые бока «птицы-тройки». Здорово, конечно, но иногда у него возникали проблемы с гаишниками. Или гибэдэдэшниками, по-нынешнему. Но как-то удавалось решать этот вопрос, к обоюдному удовлетворению сторон.
С гаишниками умел договариваться, а вот с супругой было посложнее. Когда она сидела в машине, то никакого кайфа не получалось. То она зудела, что не туда повернул, не заметил знака, то кричала: тормози, то, наоборот подгоняла: быстрей давай! Обзывала водителей, обгонявших их, козлами, крутила пальцем у виска — в общем, вела себя неподобающе. Сколько раз он останавливал машину и грозился её высадить — ничего не помогало. Однажды в каком-то журнале он увидел карикатуру: муж с женой в машине, она пристёгнута ремнём безопасности так, что он закрывает ей рот. Он скопировал на компьютере этот рисунок и прилепил его перед ней на панели. Бесполезно! Зато уж, когда ехал один, то отрывался по полной.
В последнее время ему в этом плане везло. Супруга зачастила в деревню, к матери. Скучает, говорит. Надо же! Раньше он за ней таких нежных чувств не замечал, к матери ездила, когда надо было мяса или там картошки-моркошки привезти, или мать звонила и сообщала, что деньжонок подкопила, приезжай, дочка. А тут чуть ли не каждый выходной трясётся в автобусе сто километров туда да сто обратно. Он предлагал ей отвезти на машине, но она категорически отказывалась — нечего машину на деревенских дорогах бить, на автобусе съездит. Ну, хозяин — барин! Баба с возу, как говорится...
Конечно, без жены ему ездить нравилось больше, но вообще-то он её любил. И когда она уезжала — скучал. К друзьям-приятелям как-то не тянуло, другие женщины его не интересовали,— какие могут быть другие с такой красавицей женой! — поэтому долгими зимними вечерами общался только с телевизором. Сегодня, судя по всему, тоже вечер одному коротать — канун Международного женского дня, у неё на работе, конечно же, междусобойчик, придёт поздно. Ну, это понятно. Хотя... Он с годами стал как-то по-другому относиться к этим вещам: мужчины поздравляют-ублажают прелестных дам в коллективе, а дома свои жёны ждут, переживают. А те явятся, бывает, и под утро, пьяные, измазанные помадой — радуйся, жена!..
Впереди замаячил гаишник с поднятым жезлом в руке. Виталий чертыхнулся. Уже второй раз сегодня. Что это они так лютуют? Перед восьмым марта подзаработать решили? И то: поиздержались, небось, на подарки. Он остановил машину, полез в карман за правами. Инспектор вразвалочку направился к нему.
— Нарушаем?
— Да вроде нет,— Виталий точно знал, что ничего не нарушил, поэтому был совершенно спокоен.
— На-ру-ша-а-ем, нарушаем,— инспектор долго разглядывал водительское удостоверение, крутил его так и сяк, поглядывал на Виталия.— Пересекли сплошную линию... Сплошную линию... Что будем делать? Составлять протокол? Или в отдел поедем?
— Зачем протокол, командир? — Виталий потянулся к барсетке.— Может, договоримся?
— Ты что, мне взятку предлагаешь?
— Да нет, какая взятка, командир, так, к 8 марта... жене там, или подруге на подарок...
— Ты что себе позволяешь! — Инспектор достал блокнот, стал составлять протокол. Заполнив бланк, он протянул его Виталию: распишись!
Виталий, делая вид, что расписывается, положил под листок пятисотку, взглянул на инспектора: хватит? Тот кивнул, забрал бумажку, козырнул и, посоветовав быть внимательным на дороге, направился к своему автомобилю. Виталий перевёл дух. Что-то ему сегодня не везёт. Не хватало ещё без прав остаться... А вот без денег, если так дальше пойдёт, точно останется. Хорошо, что купил подарок Ирке. Он оглянулся на заднее сиденье — там лежал завёрнутый в обёрточную бумагу роскошный букет из семи красных роз, обрамлённых ветками мимозы, в красивой целлофановой обёртке, собранной в виде семи лепестков, и на каждом лепестке были прикреплены заранее купленные им сердечки с надписью: «I love you». Виталий сам придумал этот букет и попросил продавщицу в цветочном магазине сделать именно так. Семь роз в семи лепестках означали, что семь лет назад, в канун 8 марта он познакомился с Ириной... В общем, букет получился обалденный, он представил, как обрадуется Ира, и погордился собой. Ещё в кармане лежала коробочка с золотыми серёжками, но букет, на его взгляд, был подарком гораздо шикарнее.
Он подъехал к супермаркету и стал искать, где бы припарковаться. Всё было заставлено машинами, ни одного просвета. Можно, конечно, рядом с остановкой автобуса приткнуться, но там знак висит, нарвёшься опять на гаишника. Но решил рискнуть — два, а тем более, три раза подряд снаряд в одну воронку не падает... На минутку забежит в магазин, авось, пронесёт. Выйдя из магазина, он понял: не пронесло! Да что это за день такой!
После встречи с очередным инспектором в кошельке осталась всего одна купюра, достоинством в тысячу рублей. Но зато права при нём, а это главное. Ну, обнаглели совсем ребята, правильно президент реформу объявил! Однако хватит судьбу испытывать, пора домой. Он свернул с автострады на асфальтовую дорогу, ведущую в посёлок. Машин было мало, середина рабочего дня, а вот вечером в пробках можно простоять час, а то и больше. А ему ещё к приходу жены подготовиться надо: накрыть стол, цветы поставить, вино охладить...
Машина летела легко, тихонько звучала музыка. Вокруг ещё лежал снег, но на дороге кое-где уже образовались большие лужи. Придётся мыть машину... Он опустил стекло, в кабину хлынул свежий воздух, повеяло чем-то таким, весенним, едва уловимым. Он любил это время, когда ещё не весна, но уже и не зима, и в душе появляется предчувствие чего-то необыкновенного, радостного, небывалого...
Встречная машина мигнула фарами. Всё ясно. Стоят. Он сбавил скорость, но было уже поздно — в кустах притаилась машина ДПС, и от неё на дорогу вразвалочку вышел гаишник.
— Лейтенант Лютов,— представился он.— Нарушаем? Пойдёмте в машину.
Виталий, чертыхнувшись про себя, пошёл за ним. Инспектор долго разглядывал документы, Виталий сидел молча, ждал, что будет. Конечно, на этот раз он виноват — скорость была приличной, а здесь ограничение. Он заметил, конечно, знак, но... На пустой дороге грех ползти как черепаха...Машина летела, как по воздуху, совсем скорости не ощущал. Вот и нарвался.
— Подпишите протокол,— сказал инспектор, пряча водительское удостоверение Виталия в планшет.— После праздников явитесь на административную комиссию.
— А права? — робко спросил Виталий.
— Комиссия решит, возвращать вам водительское удостоверение или нет...
— Может, договоримся, лейтенант?
— Хотите, чтобы я оформил протокол о даче взятки? Свободны!
Виталий, совершенно расстроенный, поставил грязную машину в гараж, забыв и про букет, и про 8 марта. Что же делать? Без машины, как без рук. А уж что скажет по этому поводу Ирина, можно только догадываться.
— Макс,— позвонил он другу, работавшему когда-то в ГИБДД,— помоги! У тебя же остались связи? Представляешь, четыре раза сегодня останавливали, и, в конце концов, права отобрали. Лишат года на два, что я буду делать без машины?
Макс не изъявил восторга, но обещал что-нибудь предпринять. Поздновато, конечно, перед праздником кого найдёшь, все уже отмечают, но он попробует...
Минут через сорок позвонил: подъезжай к отделу.
В ГИБДД, несмотря на предпраздничный день, было многолюдно. Народ сновал туда-сюда по коридору, кто-то заискивающе заглядывал в глаза проходившим с отстранённым видом сотрудников отдела, кто-то горячо доказывал кому-то, что он прав, кто-то разглядывал таблички на дверях кабинетов. Две дамы в роскошных шубах высокомерно поглядывали на всех этих невезучих — они-то здесь по недоразумению, а если и не так, то за них уже подсуетились: права вернут, да ещё и извинятся... Тем более, праздник женский, вообще...
Максим зашёл в один из кабинетов. Виталий терпеливо ждал. Наконец, дверь распахнулась, и показался улыбающийся Макс, в сопровождении высокого, полноватого майора. Тот пожал Максу руку, скользнул взглядом по Виталию и вернулся в кабинет.
Друзья вышли на улицу. «Ну что»,— одними глазами спросил Виталий.
— В общем, так. Два букета к пяти часам. Один — три розы, второй — мимозы. Вон видишь, «девятка» серая стоит? Вот тебе ключ, положишь сам.
— И всё? — недоверчиво спросил Виталий.
— Ты что, недоволен?
— Да нет, как-то странно — букеты. И потом, почему в машину, может, лучше в кабинет занести?
— Ты что, за ними же следят... Припаяют взятку... Давай, поторапливайся, а то сегодня короткий день, предпраздничный, сам понимаешь...
В цветочных магазинах толпились раздражённые мужчины, стоял удушливый запах собранных вместе разных цветов, огрызались усталые продавщицы. Мимозы не было ни в одном магазине. Он объехал несколько точек — тщетно. Что же делать! Скоро конец рабочего дня, все разойдутся по домам, и тогда — административная комиссия и неизвестно какое решение она примет.
Наконец, в одном павильончике, ему повезло. Попросив продавщицу упаковать ему два букета — один из роз, другой из мимозы,— он открыл кошелёк и...похолодел: в кошельке сиротливо лежала тысячная купюра. Других денег не было, он точно знал. Роскошный букет для жены и золотые серьги стоили недёшево, да ещё гаишники «помогли». Как это он не рассчитал? Домой ехать поздно, не успеет, магазины закроются, кредитную карточку тоже оставил дома, идиот!
— В кассу, тысяча восемьсот двадцать пять рублей,— устало сказала молоденькая продавщица.
— Извините, девушка, я... мне дайте только мимозы, два букета по три веточки, а розы я передумал.
— Как хотите,— равнодушно ответила девушка и поставила розы обратно в ведро с водой.
Он подъехал к зданию ГИБДД, без труда припарковался, и, взяв букеты, направился к указанной «девятке». Оглядевшись, он вставил ключ, повернул — замок не открывался. Виталий торопился, не дай Бог, кто увидит, что он чужую машину открывает, загребут, как угонщика. Он ещё и ещё поворачивал ключ — напрасно. От волнения и страха он взмок, но тут ключ повернулся... Виталий открыл дверцу, положил букеты на сиденье и почти бегом вернулся в свою машину. Отдышавшись, он позвонил Максу: всё в порядке, как договаривались, только получилось не совсем то — розы не смог купить. Как теперь права получить? Зайти самому к этому майору или Макс возьмёт?
— Ты что, обалдел? — разозлился Макс.— В семь часов жди у арки, он будет мимо проезжать, отдаст... а ты ему ключ вернёшь.
Прошло два часа. На улице уже начинало темнеть. Народ разошёлся, на стоянке не осталось ни одной машины. Из здания никто не выходил. Виталий понял, что ждать больше не имеет смысла. Придётся, наверное, на административную...
В окнах ГИБДД погас свет. Вышел майор. Хлопнула дверца, заурчал мотор, потом вдруг замолк, и Виталий увидел, что гаишник идёт назад, в здание. Наверно, права мои забыл взять, вернулся за ними, подумал Виталий. В одном окне зажёгся свет, и Виталий увидел майора — тот куда-то звонил... Тренькнул мобильник.
— Виталя, что за дела? — кричал Макс.— Где букеты?
— Букеты в машине, я часа два назад положил, как договаривались.
— Нет там ни хрена! Ты что, ты так не шути!
— Да положил я, говорю тебе! Ты тоже — сам, сам открывай, я еле открыл, ключ заело. Надо было ему самому отдать, а то... хорошо, что не арестовали как угонщика.
— А ты точно положил?
— Конечно!
— Но там точно ничего нет! Ты представляешь, что будет?
— Да ты что? Положил я эти проклятые букеты, как договаривались.
— Может, ты в другую машину положил?
— Я что, дурак, что ли! В голубую «девятку», я их положил!
— Какую голубую! — закричал Макс.— Я тебе сказал русским языком: в серую!
— Ты же мне сам показал голубую... Ч-чёрт! Слушай, а... если... Я, понимаешь, никак не мог открыть дверцу, что думаю, ключ-то не подходит... Ё-моё!
— Осёл! — Макс продолжал что-то кричать, но Виталий, не дослушав, кинулся во двор. Там одиноко стояла серая «девятка», никаких других машин не было. Он метнулся к своей машине, схватил букет, купленный для Ирины, и в два прыжка оказался у «девятки». Замок открылся легко. Виталий кинул букет на заднее сиденье и бегом помчался назад. Не дожидаясь, когда гаишник выйдет, рванул с места и скоро уже катил по дороге в посёлок.
Пару раз пришлось простоять в пробке, и домой Виталий добрался в двенадцатом часу ночи. Жены ещё не было. Он открыл бутылку водки, налил полстакана, выпил. Прав нет, букета нет, денег нет, жены дома нет. Красота!
Он включил телевизор — там шла обычная мура,— прилёг на диван и незаметно задремал. Проснулся как от толчка, машинально взглянул на часы: четверть второго. Однако! Где же Ирина? В сердце закралась тревога — а вдруг что-то случилось. А может, просто поехали догуливать к кому-нибудь на квартиру? Такое тоже случалось. Он позвонил Ирине на мобильный — абонент недоступен. Он набрал номер её подруги, Ольги, долго слушал гудки, наконец, заспанный голос сказал: «Алло».
— Оля, вы где?
— Кто это? — недовольно спросила Ольга.— Ты, что ли, Виталик? Что случилось?
— Вы что там, никак не нагуляетесь? Два часа ночи. Ирку позови, а то её телефон не отвечает.
— Виталь, мы в девять разошлись по домам. Между прочим, Ира и предложила закругляться... Может, куда ещё зашли. За мной-то Игорёк приехал, а они... не знаю, может, к Светке поехали... Ты Светке позвони, может, они там,— Ольга зевнула и отключилась.
Под окном скрипнули тормоза, хлопнула дверца, потом лязгнула железная дверь в подъезд, загудел лифт и тут же заскрежетал ключ в замке. Ну, наконец-то!
Ирина, красивая, пахнущая духами и вином, с охапкой цветов в руках, скинула на пол шубу, и, перешагнув через неё, прошла в комнату. Бросив цветы на стол, она, не раздеваясь, плюхнулась на диван.
— Безумно хочу спать... — язык у неё слегка заплетался.— Сил просто нет... Милый, поставь цветы в воду... Посмотри, какой мне букет подарили. Прелесть, правда?
— Правда,— согласился Виталий.
Букет действительно был хорош: семь красных роз в обрамлении веточек мимозы, искусно упакованный в целлофан, в виде семи лепестков, и на каждом лепестке было прикреплено сердечко с надписью: «I love you».
