Человек Альберт Швейцер. Книга первая. Подвиг0

(Окончание. Начало в №12/2012)

Глава 7

1915. Рождение формулы

“Благоговение перед жизнью”

Когда в Европе происходило международное побоище, называемое Первой мировой войной, в Африке Швейцер открыл универсальный этический принцип. Это было озарение – результат изучения и сопоставления философских систем Запада и Востока и напряжённых раздумий, результат долгого поиска ответа на фундаментальный вопрос: что же всё-таки может быть положено в основу культуры такое, что придало бы ей всеобщий этический мировоззренческий характер и дало людям этический ориентир во всех конкретных проявлениях их деятельности. Решение поставленной им перед собой грандиозной проблемы долго не давалось ему.

В автобиографии Швейцер рассказал, как оно пришло. «Решаемо ли вообще то, что до сих пор не удавалось решить? Или, быть может, мировоззрение, благодаря которому только и возможна культура, следует рассматривать как иллюзию, никогда не оставляющую нас…<…>

Месяцами я находился в постоянном внутреннем напряжении… и даже ежедневная работа в госпитале не могла меня отвлечь. Я блуждал в чаще, не находя дороги. Я упирался в железную дверь, которая не поддавалась моим усилиям.

Все знания по этике, какими вооружила меня философия, оказались непригодными. <…>.

К своему удивлению, я должен был констатировать, что та область философии, куда завели меня размышления о культуре и мировоззрении, оставалась неведомой страной. То с одной, то с другой стороны пытался я проникнуть внутрь неё. И каждый раз вынужден был отступать. Я уже потерял мужество и был измотан. Пожалуй, я уже видел перед собой то самое здание, о котором идёт речь, но не мог схватить его и выразить.

В таком состоянии я был вынужден предпринять длительную поездку по реке…» [2, с. 533].

К нему пришла просьба оказать врачебную помощь жене одного из миссионеров. В это время они с Элен жили на берегу океана недалеко от порта Кейп-Лопес. Отдыхали. Особенно остро нуждалась хотя бы в небольшом отдыхе Элен.

Познакомимся с событиями того дня, когда он отправился в небольшое путешествие вверх по течению реки, в рассказе самого Швейцера: «Единственным доступным средством передвижения оказался маленький пароходик, волочивший за собой перегруженную баржу. Все пассажиры, кроме меня, были чернокожими; в одном из них я узнал своего ламбаренского друга Эмиля Огуму. Поскольку в спешке я не запасся достаточным количеством съестного, они предложили мне есть с ними из одной кастрюли.

Мы медленно продвигались вверх по течению, петляя среди песчаных отмелей,- сезон дождей ещё не начался. Я отрешённо сидел на палубе баржи, мучительно пытаясь дать простое и в то же время универсальное определение «этического», которое не смог найти ни в одной из философских систем. Я исписывал листок за листком бессвязными фразами – единственно ради того, чтобы сосредоточиться на занимавшей меня проблеме. На исходе третьего дня, когда солнце опускалось за горизонт и мы как раз пробирались через стадо гиппопотамов, перед моим внутренним взором внезапно всплыли слова, которых я не ждал и не искал: «благоговение перед жизнью». «Железные ворота» поддались; в дебрях показалась тропа. Наконец-то я вышел к идее, соединяющей в себе миро- и жизнеутверждение[1] и этику! Теперь я знал, что мировоззрение, основанное на этическом миро- и жизнеутверждении и вытекающих из него идеалах культуры имеет основание в мысли» [3, с. 98]. Это было 13 сентября 1915 года.

Принципом, выраженным в мысли «Благоговение перед жизнью», перед любой жизнью, Швейцер расширил поле этики человека европейской цивилизации от отношения «человек к человеку» до отношения «человек ко всему живому» и предложил идеальную формулу для новой, универсальной этики.

Это был и есть революционный шаг, указывающий путь к принципиально новому сознанию человека, к принципиально новой жизни общества.

В дальнейшем Швейцер разъяснил в своей работе «Культура и этика», что человек вынужден приносить одни жизни в жертву другим, вынужден уничтожать живые существа. Но, если он делает это не бездумно, а сознательно и испытывает чувство вины, то он вынуждается к уменьшению наносимого вреда, к уменьшению страданий живых существ.

Необходимо особенно подчеркнуть, что правило минимизации наносимого вреда не распространяется на жизнь человека – она выше этого. Принцип «Благоговения перед жизнью» объявляет жизнь каждого человека полностью священной.

Вспомним, что все преступные тоталитарные режимы ХХ века ни во что не ставили человеческую жизнь и, как следствие, из этого проистекали все ужасы и уродства социальной жизни.

С момента озарения сознания Альберта Швейцера великой формулой[2] она постоянно жила в нём, и его собственная жизнь, осветившись благоговением перед таинством жизни, шла в этом свете, тончайшем свете универсальной этики[3]. В ней он нашёл жизненную опору.

На сезон дождей 1916/1917 года чета Швейцеров снова поехала в Кейп-Лопес для кратковременного отдыха Элен, с большим трудом переносившей местный климат. Они работали в Африке без отпуска четвёртый год. Даже самые выносливые европейцы не выдерживали в тех условиях более двух-трёх лет работы без отпуска и уезжали после этого в Европу на длительный отдых и лечение.

Когда они жили в домике на берегу океана, произошел очень характерный для Швейцера эпизод. Габон торговал лесом, и брёвна сплавлялись к Кейп-Лопесу с верховьев Огове. В воде их оставлять было нельзя из-за жука древоточца, который быстро приводил брёвна в негодность, поэтому аборигены выкатывали их на берег. С некоторыми особенно тяжелыми брёвнами несколько здоровенных мужчин еле справлялись за несколько часов напряжённого труда. И вот Швейцер решил, что он должен помочь африканцам, вошёл в воду и принялся работать вместе с ними.

Глава 8

1917-1918. Семья Швейцер – Бреслау – военнопленные

Наступил 1917 год. Война в Европе продолжалась. И вот в сентябре, в разгар больничных работ, из Франции в это абсурдное время пришёл совершенно абсурдный приказ министра обороны считать находящихся на французской территории германских подданных Альберта Швейцера и мадам Швейцер военнопленными и немедленно интернировать их во Францию. Опоздание парохода позволило Швейцеру принять меры к консервации имущества больницы и, главное, к сохранению набросков рукописи своего философского труда. С собой он взять их не мог, поскольку опасался, что написанные на немецком языке тексты могут быть у него отобраны французским таможенником при досмотре багажа. Он доверил наброски книги своему близкому другу американскому миссионеру Форду, входившему в состав миссии в Ламбарене.

«Форд, как он признался, охотно бы выбросил их в воду, так как считал философию штукой бесполезной и даже вредной, но из чувства христианской любви решил сохранить их с тем, чтобы вернуть мне после войны» [9, с. 339].

Швейцер успел также обменять золото у знакомого лесоторговца-англичанина на французские деньги, которые они с Элен зашили в одежду.

Пришёл пароход, и «пленённых» супругов повезли во Францию, в неизвестность. Трудности начальной части пути были несколько сглажены африканским авторитетом Швейцера.

Вскоре после отплытия от африканского берега немецкая подводная лодка атаковала вражеский французский пароход, но торпеда в цель не попала. Судьба (или Высшие силы, кому как ближе) хранила Швейцера. Интересно то, что подводной лодкой командовал лейтенант немецкой армии Мартин Нимеллер, который после Первой мировой войны стал пастором в Берлине. За свою независимость и антигитлеровские высказывания Нимеллер был заключён в концлагерь Дахау, едва избежал газовой камеры. В последующие годы он сделался известным борцом за мир и получил в 1967 году международную Ленинскую премию «За укрепление мира между народами». Альберта Швейцера он боготворил.

Во Франции супруги были помещены в лагерь для интернированных лиц, устроенный в Пиренеях в старинном замке Гарэсон. Заключённые в лагере приводили в порядок разрушающийся замок. Начались немыслимые в своей глупости месяцы неволи. Авторитет Швейцера, теперь европейский, и медицинские услуги окружающим людям помогли и тут. Лагерный врач не справлялся с нагрузкой, а Швейцер оказался единственным врачом среди интернированных лиц. Вскоре один из заключённых сделал для Швейцера стол, который он использовал для занятий философией. Он начал по памяти восстанавливать и расширять наброски «Культуры и этики», оставленные в Ламбарене. За тем столом Швейцер занимался и музыкой. Он, как бывало в детстве, воображал, что стол – это клавиатура органа, и разучивал на нём музыкальные произведения Баха и Видора.

В новых условиях жизни в заточении Швейцер усмотрел и новые возможности: «В лагере тебе не нужно было никаких книг, чтобы пополнить своё образование. Что бы ты ни захотел узнать, в твоём распоряжении были люди, имевшие специальные знания в интересующей тебя области, и я широко использовал эту уникальную возможность. Едва ли где-нибудь в другом месте я мог бы почерпнуть столько полезных сведений о банковском деле, архитектуре, строительстве и оборудовании фабрик, выращивании злаков, доменном строительстве и многих других вещах…»[26, с. 104].

Тут невольно возникает вопрос – зачем Швейцеру знания, например, в банковском деле или в доменном строительстве? Как врачу, как сельскому хозяину, которым он был в больнице, как философу? Ответ очевиден – незачем. Впрочем, может быть, философы ищут пищу для своих обобщений в любых знаниях. Но всё же наиболее вероятным представляется ответ – это всё нужно было Швейцеру-писателю. Он был в душе прирождённым писателем, а писателю, как известно, интересна вся жизнь. А может быть, объяснение в том, что он, обучаясь в стеснённых лагерных условиях, нашёл выход своему ненасытному интересу к знаниям, даже, казалось бы, для него бесполезным. Одновременно он тренировал мышление.

Весной 1918 года Швейцер с женой были переведены в лагерь Сен-Реми на юге Франции. Это был лагерь специально для эльзасцев. По условиям он был хуже первого, но, к счастью, его возглавлял добродушный француз, благоволивший к Швейцеру. Они потом тепло переписывались.

В середине июля Швейцера с Элен повезли обменивать на военнопленных французов и – о свобода! Элен сразу же уехала к родителям в Страсбург, а Швейцер – в Гюнсбах, куда Элен вскоре приехала. Он уже очень нуждался в её помощи. Швейцеру была сделана операция, он болел – сказались тяжесть труда в Африке и все эти нелепые лагерные передряги. Вскоре, в день сорокачетырёхлетия Альберта, в 1919 году, Элен дарит мужу дочь. Рена впоследствии нередко приезжала и работала в африканской больнице своего отца.

Швейцер начинает трудиться в Страсбурге врачом в городском госпитале и проповедником в церкви Святого Николая. Он переносит ещё одну операцию, продолжает работу над «Культурой и этикой» и отправляется на первые гастроли как музыкант-органист.

Но будущее оставалось неясным…

С дочерью Реной в 1922 году

Глава 9

1924. Начало пути к возвращению в Африку. Две книги. В путь!

За несколько дней до Рождества 1919 года Швейцер получил телеграфное приглашение от архиепископа Швеции приехать к нему в гости и прочитать курс лекций в университете Упсалы. Это несло спасение. В апреле 1920 года Швейцеры приезжают в гостеприимный дом архиепископа и одновременно ректора университета Натана Сёдерблюма. Швейцер получает согласие ректора на тематику лекций. Он наметил для них проблему миро- и жизнеутверждения и этики в философии и мировых религиях как часть философии культуры.

Вдохновлённый открывающимися возможностями, согреваемый необыкновенным дружелюбием архиепископа и его жены, в мягком климате Упсалы Швейцер начинает восстанавливать здоровье. У него появляется надежда на возвращение в Ламбарене. Но его угнетает мысль о долгах Парижскому миссионерскому обществу и парижским знакомым. Он залез в эти долги, чтобы обеспечить работу больницы во время войны. Архиепископ замечает беспокойство Швейцера, однажды выведывает у него причину и предлагает Швейцеру путь решения его материальной проблемы: гастроли по Швеции. Нейтралитет Швеции в минувшей войне не нарушил и даже увеличил её благоденствие, что предвещало успех в гастролях. Заботливый архиепископ даёт Швейцеру рекомендательные письма в города. И турне состоялось – лекции и органные концерты на старинных органах.

Несколько недель Швейцер в разных городах рассказывал о бедах Африки, о долге европейцев помочь африканцам в такой степени, в какой это только возможно. Он говорил, а сопровождавший его студент Элиас Седерстром, увлечённый его делами и мыслями, переводил на шведский язык его рассказы о буднях их с Элен жизни и работы в далёкой стране у самого экватора. Швейцер возгласил идею всемирного Братства Боли, неизъяснимым образом объединяющего всех страдающих от боли людей. Он говорил, что страдания африканцев превосходят страдания европейцев, поскольку кроме практически всех европейских болезней в Африке есть ещё и ужасные тропические, а врачебной помощи зачастую нет никакой при очень тяжёлых условиях жизни. Он вдохновенно взывал к лучшим чувствам своих слушателей, и был ими услышан. И он одаривал их своей возвышенной музыкой.

После окончания одной из лекций к лектору подошёл шведский крестьянин и попросил принять в подарок семейную реликвию – меховую шапку, полученную им от деда. При этом он сказал: «Только тебе могу я подарить её, потому что ты Швейцер» [7, с. 129].

«На последней лекции, резюмировавшей основные мысли благоговения перед жизнью, я был так взволнован, что с трудом мог говорить. Взволнованы были и слушатели из-за нового и более глубокого обоснования этики. Мои мысли встретили поддержку и у архиепископа Сёдерблюма» [9, с. 340].

После турне у Швейцера появилось достаточно средств, чтобы расплатиться с больничными долгами, и немного сверх того для продолжения работы больницы. Через три месяца он вернулся в Гюнсбах, потом в Страсбург и здесь в доме при церкви Святого Николая написал книгу, в которой представил, начиная со своего решения стать врачом, тот африканский период жизни, с которым мы уже кратко познакомились. В конце книги, это был август 1920 года, он написал: «Когда я смотрю на избавление от страданий больных в этом далёком краю как на задачу всей моей жизни, я исхожу из чувства милосердия, к которому призывает Иисус Христос и религия вообще. Но вместе с тем я взываю и к разуму человека, На то, что нам следует совершить во имя облегчения участи негров, нельзя смотреть, как на простое «доброе дело». Это наш неотъемлемый долг перед ними» [6, c. 107].

Его совесть буквально кричит, когда ум просматривает ужасающую картину вторжения европейцев в Африку. «Что же сотворили белые разных национальностей с цветными после того, как были открыты заморские страны? Как много означает один только факт, что с появлением европейцев, прикрывавшихся высоким именем Иисуса, немало племён и народов было стёрто с лица Земли, а другие начали вымирать или же влачат самое жалкое существование! Кто опишет все несправедливости и жестокости, которые племена эти претерпели за несколько столетий от народов Европы! Кто отважится измерить те бедствия, которые мы им причинили, завезя в колонии спиртные напитки и отвратительные болезни!»

Книга «Между водой и девственным лесом» вышла в 1921 году сначала в Швеции (в Упсале), вскоре в Швейцарии и в Германии, в 1922 году – в Англии, Дании, Голландии и Финляндии, в 1923 – во Франции. А в дальнейшем и в других странах. Книга эта стала бестселлером. Гонорары от её издания позволили уже реально планировать возвращение в Ламбарене и возобновление деятельности больницы. Издание книги имело очень большое значение и для привлечения помощи больнице в последующие годы.

Швейцер отверг очень выгодную с точки зрения европейца перспективу стать профессором в одном из самых престижных университетов Европы – в Цюрихе, где ему присвоили степень доктора и предложили занять должность, и уехал в Гюнсбах для продолжения работы над книгой о культуре и этике.

К этому времени он уже получил по почте от Форда наброски рукописи и имел возможность учесть их при окончательной отделке текста. В феврале 1923 года он подготовил книгу к публикации. В предварительном замечании к своему труду он написал: «Первоначальные наброски этой философии культуры, первые две части которой публикуются здесь, относятся к 1900 году. Она разрабатывалась в 1914 – 1917 годах в девственных лесах Африки. Я благодарю за помощь в работе над корректурой мою жену и моего друга Карла Лейрера» [2, с. 43]. Найти издателя было нелегко. Помогла Эмми Мартин (Эмма Мартини). Находясь в Мюнхене по своим делам, она зашла в тамошнее издательство и переговорила с заместителем директора господином Альбером. Тот в её присутствии раскрыл рукопись и, едва взглянув на неё, сказал: «Мы возьмём эту рукопись без чтения. Альберт Швейцер не является для нас незнакомцем» [9, с. 341]. В том же году «Культура и этика» была в Мюнхене опубликована.

Шведское турне сделало пребывание Швейцера в Европе известным. Его начали приглашать для чтения лекций и проведения концертов в разных странах. Он проехал по Швеции, Швейцарии, Дании, Испании, Франции, Англии, Чехословакии. Это открывало новые возможности для возобновления африканского Служения. Швейцер принимал приглашения, ездил, радовал слушателей своей игрой на органе, своими возвышенными речами и, может быть, главное – общением со своим высоким духом. Он был прост, как бывает прост истинно великий человек, прост как дитя.

Гонорары от своих концертных выступлений Швейцер в виде валюты разных стран складывал в отдельные подписанные мешочки: «английские фунты», «марки», «шведские кроны» и др. Однажды в Париже в общественном транспорте с ним произошёл забавный эпизод. Он не успел купить билет, сидел задумавшись. Из этого состояния его вывел контролёр, потребовавший уплатить штраф. Швейцер, не говоря ни слова, достал свои мешочки, нашёл среди них мешочек с франками и начал его развязывать. Но тут за него вступились умилённые его поведением пассажиры. Они закричали на контролёра: «Да как вы смеете его штрафовать? Вы что, не видите, что дедушка только что из деревни приехал?» [5, с. 246].

Во время этой поездки по Европе, как и в последующих, Швейцер встречал интерес к этике благоговения перед жизнью и укреплялся в мысли её обязательного осуществления на Земле, поскольку она следует из мышления подобно научному выводу. Как именно следует, мы вскоре узнаем из второй книги о жизни Швейцера. Она будет называться «Универсальная живая этика».

Среди вопросов, которые Швейцеру задавали в Швеции в 1920 году, был и вопрос об отличии его этики благоговения перед жизнью от этики святого Франциска Ассизского (1182-1226). Спрашивали: «Не является ли его этика простым повторением того, что проповедовал и демонстрировал своей жизнью Великий святой?» Швейцер на это отвечал: «К такому заключению пришёл и я сам. Ещё со студенческих лет я был почитателем этого святого.

Он проповедовал братство людей с живыми тварями, как небесную весть. Для его слушателей она была божественной поэзией, и они не стремились посвятить себя опыту её осуществления на Земле» [9, с. 340].

В 1923 году Швейцеру начали приходить письма из Ламбарене и ближайших поселений. Видимо, прослышав об активности их доктора в Европе, знавшие его европейцы и ученики миссионерской школы, чернокожие мальчики и девочки, звали его скорее приехать, писали, что они его ждут. Их легко можно понять. Тем временем Швейцер опять закупал всё необходимое для больницы и усовершенствовался в медицинских познаниях в Страсбурге и в Гамбурге. Ему предстояла разлука с женой и дочерью. Элен с ним ехать не могла, оставалась с 5-летней дочерью, была не вполне здорова. Мужа она благословила на отъезд. Необходимость помогать африканцам была их общей, глубоко укоренившейся в сердцах и двигавшей их жизнями идеей. Опять личное отступало перед общественным, перед любовью к Иисусу.

21 февраля 1924 года Швейцер, сопровождаемый своим добровольным помощником, восемнадцатилетним английским студентом Оксфордского университета, химиком и геологом Ноэлем Джилеспи, отплывает, как всегда из порта Бордо, в Африку. В этот раз у него ещё больший багаж, чем в первом плавании: 73 ящика и 75 мешков с медикаментами и вещами для больницы.

Швейцер специально выбрал для этого путешествия грузовой пароход, заходящий во все порты, чтобы познакомиться с жизнью в отдалённых от Европы землях, особенно на африканском побережье. Немалый штрих к портрету Швейцера: он везёт с собой четыре больших мешка с письмами, на которые он не успел ответить, с намерением ответить на них во время путешествия на пароходе. А он взял за правило отвечать на все письма. Это тоже вид помощи, в которой, размышляет Швейцер, написавший ему человек, может быть, остро нуждается. Всю ночь перед отплытием он отвечал на неотложные письма.

В первых строках его нового дневника 1924–1927 годов Швейцер записал: «Мысли мои уносятся назад, к первой моей поездке, когда меня сопровождала моя верная помощница, жена. Пошатнувшееся здоровье вынудило её на этот раз остаться в Европе» [6, с. 113].

К концу морского путешествия Швейцер и его юный спутник Ноэль приплывают в город Дуалу (Камерун). Они посещают местную протестантскую церковь, а утром следующего дня на почтовом пароходе «Европа», том, на котором они с Элен плыли в 1913 году, отправляются в дальнейший путь. Через два дня пароход причаливает в порту Жантиль (бывший Кейп-Лопес). На берегу Швейцера узнают туземцы и радостно приветствуют. Он слышит слова «наш доктор снова вернулся». На следующий день Швейцер со студентом продолжают путь на речном пароходе «Алембе», опять на том же самом, на котором он с женой плыл по Огове в 1913 году. На пароходе Швейцер встречает несколько старых знакомых – белых лесоторговцев. Те тоже его радостно приветствуют. Далее впечатления самого Швейцера: «В тихий день страстной пятницы я снова еду между водой и девственным лесом. Всё те же допотопные ландшафты, те же заросшие папирусами болота, те же оборванные негры. Сравнивая всё это с Золотым Берегом и Камеруном, видишь в какой бедности живёт эта страна…в бедности, а меж тем она так богата лесами и драгоценными породами деревьев» [6, c. 126].

Пассажиры парохода говорят о людях-леопардах. Это несчастные одержимые безумием туземцы, которым местные колдуны внушают мысль, что они леопарды и поэтому должны убивать людей. Ими напугано население всего западного берега Африки. Колониальные власти не могут справиться с этим бедствием. Швейцер узнаёт, что два года назад человек-леопард совершил убийство на территории самого миссионерского пункта в Ламбарене. «До чего же бывает радостно после подобных разговоров укрыться на палубе и погрузиться в созерцание природы! Пароход наш медленно движется вверх по реке вдоль тёмного берега. Вода и лес залиты мягким сиянием полной луны, какое бывает лишь на востоке. Трудно даже представить себе, что под лучами этого света находит себе место столько ужасов и человеческого горя…» [6, c.127].

Наконец показался конечный пункт плавания. Швейцер снова вспоминает об Элен:

«В страстную субботу 19 апреля на восходе солнца прибываем в Ламбарене. <…> Когда мы после поворота въезжаем в боковой рукав Огове, видны раскинувшиеся на трёх холмах дома миссионерского пункта. Сколько всего я пережил с тех пор как осенью 1917 года, когда мы уезжали отсюда вместе с женой, домики эти скрылись из наших глаз! Сколько раз я уже окончательно терял надежду, что когда-нибудь их увижу! А теперь вот я гляжу на них снова, но со мной нет моей помощницы и подруги…»[6, c. 127].

Глава 10

1924-1925. Воссоздание больницы

За семь лет его отсутствия больничные строения пришли в полную негодность. Он прямо в день приезда начинает искать по окрестным деревням обуты – маты, сделанные из бамбуковых жердей и листьев пальмы рафии. Этот простейший материал издавна используется в тех местах для кровли. Он является африканским аналогом европейской глиняной черепицы. В первый же день Швейцер берёт каноэ и плывёт со своим лодочником в ближайшую деревню (один час пути), с трудом приобретает там, пользуясь своими знакомствами, первую порцию обутов – 64 штуки, но их надо значительно больше. Начинает восстанавливать крыши у двух строений с уцелевшими стенами. Это барак, где прежде находились операционная, аптека, приёмная, а также барак стационара. Ему удаётся привести их в порядок за две недели, но первые больные, как и в первый приезд, появились уже через три дня. Больных стало больше, чем тогда. И принадлежат они к десяти африканским племенам, а не к двум, как в 1913-1917 годах. Прослышав о больнице, к ней стали стягиваться туземцы из отдалённых районов страны. А говорят-то они на разных языках!

Невозможно вкратце пересказать те новые неимоверные трудности, которые Швейцер переживает в первые недели после возвращения. А с ним только один помощник – студент. Много больных с травмами, много малярии, сонной болезни, есть случаи слоновой. Швейцер вдвоём со студентом хоронит умерших, так как аборигены отказываются в этом участвовать – для них это занятие нечистое. Строится новый курятник, недоступный для леопардов и змей. Наконец, через три с половиной месяца, 18 июля 1924 года из Страсбурга приезжает первый медицинский добровольный помощник – Матильда Коттман. Она становится медсестрой. Но на ней и хозяйство, и уход за белыми больными, а иногда и палавры, поэтому в первое время она как сестра почти не может помочь. Приезжает ещё один доброволец – миссионер Абрезоль из Швейцарии, но через месяц он, прекрасный пловец, тонет при загадочных обстоятельствах в озере, на глазах у ошеломлённого студента. Швейцер очень огорчён его гибелью, пишет, что все успели его полюбить. Студент тем временем уезжает для продолжения занятий в университете. Швейцер не может справиться с возросшим объёмом врачебной работы, у него начинается фурункулёз.

Но продолжает лечить, каждый вечер принимает по 60-70 больных. Одновременно он работает над восстановлением больницы, вплоть до того, что сам делает двухэтажные нары для стационара (помощники аборигены сделать это не смогли), сооружает запирающийся склад.

Элен рядом нет, он взывает в письмах в Европу о помощи.

Теперь даже и его здоровье подходит к своему пределу. «После Троицына дня я несколько недель чувствую себя плохо. Мне с большим трудом удаётся работать. Как только я возвращаюсь из больницы – вечером или днём, – я должен сейчас же лечь. Я не в силах даже сделать необходимые заказы на медикаменты и перевязочные материалы» [6, с.144]. Швейцер предполагает, что это следствие небольшого солнечного удара, который он получил через маленькую щель в ветхой крыше.

Наконец, 19 октября 1924 года на помощь приезжает первый помощник-врач. Виктор Нессман – сын эльзасского пастора, учившегося со Швейцером на медицинском факультете Страсбургского университета. Он высаживается на берег и первым делом говорит Швейцеру, что тот теперь сможет отдохнуть, а всю работу в это время он возьмёт на себя. «Хорошо, - отвечает Швейцер, - а для начала проследите-ка за тем, как будут выгружать ваши ящики и чемоданы в каноэ. Это уже некое испытание для впервые приехавшего в Африку человека» [6, с. 151].

На палубе речного парохода груз навален так, что вытащить из кучи свои вещи нелегко. Вдобавок необходимо присмотреть за неграми, чтобы те ничего не забыли, не погрузили чужих вещей, не уронили ничего в воду и как следует распределили груз на дне каноэ. Туземцы с удивлением смотрят на нового доктора, он по их понятиям слишком молод. Но он хорошо справляется с руководством разгрузкой. Швейцер плывёт к берегу на том же большом каноэ и очень взволнован тем, что у него появился врач и новый помощник. «Какое же это блаженство – иметь возможность признаться самому себе, до какой степени ты устал!

Впечатление, сложившееся у меня при выгрузке багажа, в последующие дни всё более и более укрепляется. Новый доктор как будто создан для Африки, Он практичен, обладает административными способностями и знает, как обращаться с туземцами. К тому же у него есть чувство юмора, без которого здесь не проживёшь» [6, c. 152].

С его приездом Швейцер получает возможность продолжить строительство больницы. Неотложных строительных работ очень много. Абсолютно необходимы, причём быстро, новый барак на тридцать коек, палата для послеоперационных больных на пятнадцать коек, ещё двухэтажные койки-нары, складские помещения для хранения вёсел и инструментов и для продуктов (бананов, риса), чулан для банок, пузырьков, жестянок под лекарства. Нужен домик из трёх комнат для Нессмана и размещения белых больных. Многие из работ, включая труды по добыванию материалов для них, выполняет сам главный врач. Часто просто не находится ни другого исполнителя, ни подходящего помощника. Несколько недель Швейцер не может найти ремесленника, который бы смог распилить подаренные ему брусья на доски. Отсутствие досок останавливает строительство. А у него самого не хватает на это ни времени, ни сил. Есть сколько угодно писарей-негров, но оказывается невозможным найти хотя бы одного пильщика.

Это обстоятельство наводит Швейцера на размышление о том, что «культура начинается не с чтения и письма, а с ремесла! <…> Негры учатся читать и писать без того, чтобы одновременно обучаться ручному труду. Эти познания дают им возможность получать места продавцов и писарей, и они сидят в помещении, одетые во всё белое. <…> Будь на то моя воля, я бы не стал учить ни одного негра читать и писать без того, чтобы научить его какому-нибудь ремеслу. Никакого развития интеллекта без одновременного развития способностей к ручному труду! Только так можно создать здоровую основу для прогресса» [6, c. 183]. Наконец на помощь приходит …ангина жены одного местного лесоторговца. В плату за лечение тот предоставляет врачу двух своих квалифицированных пильщиков.

Строительные работы продолжаются, их Швейцеру оставить нельзя и приём больных – тоже. Положение усугубляется тем, что у него в результате травм при строительстве появляются язвы на стопе. Они, как обычно для тропиков, распространяются выше по ноге. Швейцеру приходится время от времени ненадолго ложиться в больницу. Мучительная боль от язв вызывает нервное возбуждение. Вслед за главным заболевает Виктор Нессман (у него фурункулёз), а вскоре больна и Матильда Коттман. Положение становится критическим. Больные прибывают: чернокожие, среди которых много прокажённых, и белые. Превозмогая болезнь, врачи оказывают им медицинскую помощь. Вдобавок недалеко от больницы, на территории миссионерского пункта, объявляется леопард, задирающий домашних животных.

В конце января Швейцер и Коттман едва не тонут в реке. В темноте только предчувствие опасности позволяет Швейцеру в последний момент отвести каноэ от гибельного столкновения с огромной плавающей корягой, на которую направляли лодку негры-гребцы. На следующий день после этого случая в больнице появляется долгожданный удобный и устойчивый катер, присланный в подарок шведскими друзьями, долго собиравшими на него деньги. Катеру дают название «Большое спасибо» и пишут его на обшивке судна на шведском языке. Приходит сообщение о скором приезде третьего врача.

И вот в 1925 году: «16 марта, возвращаясь после двухдневной поездки на катере, я вижу на причале рядом с доктором Нессманом стройную фигуру мужчины в несколько небрежной позе кавалерийского офицера. Это наш новый врач, доктор Марк Лаутербург» [6, c. 178], приехавший из Берна. Он оказывается очень энергичным и дельным помощником, приводит Швейцера в восхищение тем, что умеет совмещать функции оперирующего хирурга и операционной сестры. Швейцер записывает, что «он мужественно справляется со своей двойной ролью. Туземцы называют его «Нчинда-Нчинда», что означает «человек, который здорово режет». Доктора Нессмана они зовут Огула, что значит «сын вождя». Под «вождём» они разумеют меня»[6, c. 180].

Именно Лаутербург впоследствии положил начало поездкам врачей больницы Швейцера в глубинки Габона с целью выискивать там больных, которые по тем или иным причинам не имели возможности прийти, приехать или быть доставленными в Ламбарене. Эти выезды Швейцер стремился делать регулярно – на несколько дней почти каждый месяц.

Вслед за Лаутербургом из Швейцарии без предупреждения и приглашения, по своей инициативе и очень вовремя, приезжает плотник Шатцман, который узнал, что плотники Швейцеру очень нужны, и поспешил на помощь. Он работает и как плотник, и как производитель работ (прораб). Швейцер у него учится плотницкому делу. Незадолго до этого Швейцер учился этому у поляка господина Роховяцкого – плотника и столяра, которому он спас жизнь. В благодарность тот помогал Швейцеру в строительстве.

Шатцман, работая с плотником-африканцем Монензали, ускоряет строительство. Неожиданно, после трёхнедельного траура по умершей матери, объявляется уже известный нам Жозеф. «Доктор – раб своей работы, – глубокомысленно говорит он, – а бедный Жозеф – раб доктора» [6, с. 179].

В этот период много хлопот своей дикостью доставляют больные из племени бенджаби из глубинных районов страны. В первой больнице их не было. Швейцер пишет: «Однажды утром я обнаруживаю, что два бенджаби, живущие в самом углу барака, развели огонь под нарами, меньше чем на метр поднятыми над полом. Разводить небольшой огонь около своего места разрешено каждому. Без этого негру, здоровому или больному, никак не прожить. Целый день он себе что-нибудь стряпает. Ночами пламя помогает ему перенести сырость, а дым отгоняет москитов. Сами мы с трудом переносим этот чад. Больные же наши нисколько от него не страдают. <…> Но когда огонь начинают разводить под нарами, я впадаю в тревогу. Поэтому с помощью переводчика и пуская в ход жесты я запрещаю им это делать, тушу сам огонь и водворяю больных на свои места. Через два часа огонь под нарами зажжён снова. Повторяется та же сцена, только жесты мои становятся выразительнее, а голос – громче. Теперь они всё отлично поняли. После полудня огонь под нарами горит снова. Я выхожу из себя, в голосе моем появляются патетические ноты. Но оба бенджаби смотрят через моё плечо куда-то вдаль, как будто слова мои – гимн, обращённый к солнцу. Ночью я по какому-то поводу захожу ещё раз в больницу. Оба огня под нарами продолжают гореть…»[6, с. 162].

При чтении этих строк возникает желание как следует наподдать этим бенджаби, а он сохраняет равновесие («выхожу из себя» несомненное преувеличение). Какое же нужно иметь терпение, чтобы всё это без взрыва перенести?! Поистине, «Величайший тот, кто велик в терпении» [10, c. 279]. И разгадка этого великого терпения заключается в любви. Швейцер любит негров в самых тяжёлых для себя обстоятельствах. Это соответствует его принципу благоговения перед жизнью, который, как он неоднократно подчёркивал, включает в себя великую заповедь любви.

Может сложиться представление о Швейцере как об эдаком мягком добряке. Оно совершенно не соответствует его волевому и требовательному характеру. Он неуклонно, иногда очень жёстко, добивается того, что необходимо для его дела, для всех, кому он служит. И он хорошо это знает: «Стоит кому-нибудь из чернокожих поработать у меня в больнице, как он уже считается «образованным». Теперь ему легко найти работу, потому что о нём говорят: «Ну, если уж он выдержал у того…» [3, с. 7]. Чернокожих он любит, как и всех людей, но спрашивает с них строго. Если бы не спрашивал, ничего бы не смог добиться и сделать для них же. К нему полностью применим высший комплимент, который школьники дают учителю: «Он добрый и строгий».

В октябре приезжает из Эльзаса еще один доброволец – Эмма Хаускнехт, давняя знакомая Швейцера, предложившая ему свою помощь уже несколько лет назад. Она, бывшая учительница, становится второй сиделкой и сестрой-хозяйкой. Берёт на себя также уход за белыми больными. С её приездом Матильда Коттман получает возможность полностью посвятить себя работе в больнице.

Штат больницы и строителей растёт, но ещё быстрее увеличивается число больных. Недалёко возникает эпидемия дизентерии, а заболевшие ею африканцы, поступающие в больницу, необходимых правил изоляции и санитарии не соблюдают, в результате чего увеличивается смертность. Морга нет, и тела умерших лежат вперемежку с живыми людьми до тех пор, пока их не унесут на кладбище. Скученность больных огромная: в больнице, рассчитанной на сорок больных, находится в три раза большее их число. Постоянно появляются новые прокажённые, которых необходимо устроить на лечение и изолировать от других больных.

В близлежащих к больнице местностях начинается голод, что осложняет продовольственное снабжение больницы. Нет возможности создать условия для сколько-нибудь удовлетворительного размещения психических больных, и они лежат в тёмной каморке без окон в близком окружении «палат» с другими больными. А некоторых буйных приходится оставлять связанными в их деревнях, обрекая тем самым многих из них на смерть, в то время как в больнице они могли бы и выздороветь.

Из-за скученности строений постоянно существует угроза пожара, который может спалить всю больницу. Нет возможности создать удовлетворительные условия для жизни напряжённо работающего медицинского персонала и для самой медицинской работы. Всё это мучительно переживается Главным Врачом и управляющим больницей, держит его в состоянии тревоги. Положение часто осложняется поведением больных. Швейцер ищет выход.

В этот период он записывает в дневник: «Однажды, доведенный до отчаяния теми же бенджаби, которые снова набрали себе грязной воды (заражённой дизентерийными микробами) для питья, я валюсь в приёмной на стул и восклицаю: „Какой же я всё-таки дурак, что взялся лечить этих дикарей!“ На это Жозеф философически замечает: «Да, на земле ты действительно большой дурак, а на небе – нет» [6, с. 194].

В тяжелейших условиях Швейцер не теряет чувство юмора: «В середине сентября идут уже первые дожди. Теперь строительные материалы надо хранить под навесом. Так как у нас в больнице почти нет работоспособных мужчин, я сам с двумя помощниками таскаю брусья и доски. Вдруг на глаза мне попадается одетый в белое негр; он сидит около больного, навестить которого он приехал.

– Послушай-ка, друг, – обращаюсь я к нему, – не поможешь ли ты нам немножко?

– Я человек интеллигентный и брусьев не ношу, – отвечает он.

– Тебе повезло, – говорю я, – мне бы тоже вот хотелось быть человеком интеллигентным, да что-то не удаётся» [6, c. 195].

Глава 11

1925–1927. Строить третью больницу!

И вот в этот полный драматизма момент, когда сам Швейцер и его коллектив предельно измотаны, когда пациенты выходят из-под врачебного и вообще из-под всякого контроля и гибнут, Швейцер принимает, казалось бы, парадоксальное решение: строить новую больницу. Это один из узловых моментов в его и его помощников Служении.

Швейцер обращается к тем людям, которые поддерживают жизнь больницы. «Нам предстоит тяжёлая работа. Если бы только наши европейские друзья могли знать, что мы исполняем её с радостью, как это и нужно, как того требует дело! Если бы они могли также знать, как глубоко мы признательны им за то, что они так поняли наши нужды, и за всю ту помощь, которую они так трогательно нам оказали! Исполненные доверия к ним, набираемся мы сейчас мужества и решаемся предпринять всё необходимое для того, чтобы по-настоящему победить в этой несчастной стране страдание и горе» [6, c. 202].

Больничный городок, решает он, будет построен на новом месте, вдали от старого, и там он сможет построить и изолятор, и специальный корпус для умалишенных, и всё, что позволит более эффективно лечить больных; а также жилища для персонала. Необходимо также организовать рядом с больницей плантацию для производства продуктов питания.

Швейцер находит подходящее место в трёх километрах выше по течению Огове на холме Адолинонго (в переводе – «тот, кто наблюдает за племенами», там когда-то жил туземный король племени галоа); он получает у колониальных властей разрешение на аренду семнадцати гектаров земли. После этого он объявляет своим европейским помощникам о новой перспективе. «Вначале они не могут прийти в себя от изумления. Потом оно сменяется ликованием. Уговаривать их не приходится. Они уже давно, как и я, убеждены в необходимости переезда на новое место. Не можем себе представить, как со всем этим справимся. В изумлении взирают на нас негры. К такой бурной жестикуляции и шумным разговорам между нами они не привыкли.

А я думаю о той жертве, которую во имя перемещения больницы должны будут принести моя жена и маленькая дочь. Они ждут, что в конце зимы я к ним вернусь. Теперь же в Европу я смогу попасть не раньше начала следующей зимы. Строительство требует моего присутствия. Для закладки больницы строителям нужен мой опыт. Когда бараки будут уже подведены под крышу, руководство внутренними работами могут взять на себя другие» [6, с. 203].

Кроме всех тягот по очистке нового участка от леса и кустарника, по освоению заболоченных мест, по вспашке плантации под посадки маиса, когда с большим трудом мобилизуются все, в том числе и выздоравливающие больные и их родственники, много тревог и лишений приносит исчерпывание продуктов питания и угроза голода. Швейцер заказал из Европы неочищенный рис; ему хорошо известно, что только он содержит необходимые витамины, но приходят пароход за пароходом, а риса всё нет. А голод уже подошёл вплотную.

Швейцер организует работы по расчистке участка под строительство. Использует для этого всех способных к труду больных, назначает им поощрения в виде полного, не урезанного, как для остальных, рациона питания, и выдаёт талоны на получение подарков – одеял, ножей и других необходимых туземцам вещей. Помогающие строить выздоравливающие пациенты и их родственники, ежедневно числом обычно около пятнадцати, доставляют персоналу больницы много хлопот. Сначала их трудно поднять на работу и усадить в каноэ, чтобы плыть к месту строительства, а потом за ними надо наблюдать, потому что «предоставленные самим себе, эти люди чаще всего не ударят палец о палец» [6, с. 203]. А нужно ещё проследить за тем, чтобы они, как и врачи и сёстры, вовремя укрылись в помещениях и не заболели малярией от укусов москитов, которые появляются с наступлением темноты. И нужно ещё следить, чтобы они (и все белые тоже) успели укрыться от торнадо - так называются в тех местах внезапно налетающие бури, сопровождающиеся ливневыми дождями. Нельзя допускать, чтобы туземцы промокали, от этого они быстро заболевают малярией. Кроме того, плавать многие из них не умеют, и если буря перевернёт лодку, то они почти наверняка утонут.

Строительство в тех специфических условиях всегда чрезвычайно трудно. Пользуясь компасом, Швейцер с помощниками прорубал тропинки в лесу, чтобы разметить контуры стройплощадки. По пути попадались болота, и на этих участках в топь забивались жерди. «А когда мы натыкаемся на заросли кустарника, в котором живут наводящие на всех страх красные муравьи, то белые и негры соревнуются в том, кто быстрее сумеет от них убежать. Муравьи эти укрываются в ветках кустов и целыми кучами валятся на того, кто вторгается в их владения» [6, с. 203].

Деревья Швейцер бережёт. На будущей больничной территории – для защиты от солнца. И везде, где только возможно, он оставляет деревья нетронутыми. На участках, намечаемых под плантации, деревья, кроме масличных пальм, приходится сваливать. Деревья в джунглях огромные, и требуется труд артели из нескольких человек, чтобы за несколько дней свалить одно дерево. Всё, что оказывается им по силам, распиливают на дрова. Самые толстые стволы остаются лежать. Из земли торчат огромные пни. Посадки будут производиться между ними и стволами на доступных участках. Приходится затрачивать много труда на освобождение оставшихся на плантации масличных пальм от лиан.

В районе, откуда в больницу стекаются больные, продолжается эпидемия дизентерии. Это, кроме гибели самих больных этой болезнью, ведёт к заражению других пациентов, что предотвращать очень трудно. Как обычно, приходится делать много хирургических операций – грыжи, слоновая болезнь; бывают и травмы. А на строительстве свои большие сложности.

Швейцер решил строить в этот раз более прочные и долговечные сооружения, используя рифлёное железо. Именно тогда он получил титул «господин рифлёное железо». Им покрывают стены больничных бараков. Крыши делаются двойными: внутренняя – обычная, из бамбуково-лиственной «черепицы», поверх неё – из рифлёного железа. Между ними – продуваемый воздушный промежуток. Открытая для ветров и непогоды лиственная крыша недолговечна, через два-три года начинает продырявливаться и требует частого ремонта, отвлекая медицинский персонал больницы от лечения. С этим Швейцер решил покончить.

Бараки будут поставлены на сваи, что обычно для этих мест. Сваи дают возможность исключить работы по выравниванию площадок и защищают находящиеся близко к берегу строения от разливов воды. Для свай подходят только деревья твёрдых пород, которые не могут прогрызть термиты и которые устойчивы к действию влаги. Швейцер с помощью туземца из числа своих друзей находит на доступном расстоянии участок джунглей, где растут подходящие деревья. Он находится на небольшой горной речке – притоке Огове. Надо спешить со сплавом, пока речка не обмелела. Всю операцию по доставке стволов берёт на себя доктор Нессман. В январе 1926 года он за несколько плаваний с помощниками привозит около 400 стволов.

Теперь их надо обжечь для придания прочности. И это вынужден взять на себя сам Швейцер. Он придумывает технологию обжига, руководит работами туземцев и непосредственно в ней участвует. На обжиг уходит около трёх недель. Далее следует очень непростая операция транспортировки свай на строительную площадку. Переноску двух-трёхметровых свай диаметром до 30 сантиметров могут осилить только 6-8 мужчин. Вот тут-то и начинается самое интересное. Туземцы пыхтя несут груз, еле удерживая его, и очень насторожены. Они знают, что любой из них способен, не говоря ни слова, бросить непосильную тяжесть и отскочить от неё. Поэтому, как только кому-то из них кажется, что один из грузчиков сделал подозрительное движение, он тут же бросает груз и отскакивает в сторону с целью своей безопасности. Он знает, что оставшиеся грузчики могут не выдержать нагрузки, бревно упадёт и отдавит ему ноги.

Швейцеру стоит большого труда приучить своих помощников не бросать бревно, слушать его команду и опускать сначала один конец тяжёлой сваи на землю, а затем медленно клонить к земле другой! За каждое подозрительное вздрагивание он штрафует виновного – лишает его одного талона на право получения подарка (чтобы получить подарок, нужно накопить несколько талонов). Сам он берётся за тот конец, который последним должен быть опущен на землю. «Чего стоит мне уберечь моих подопечных от несчастного случая, может понять только тот, кому приходилось работать с туземцами» [6, с. 215].

Но, несмотря на все трудности, строительство больницы продвигается, и скоро она начинает напоминать небольшую деревню из трёх рядов прочных хижин. В ней уже есть специальный дом для больных европейцев, дома для персонала. В декабре 1926 года в новую больницу переводят часть больных. А в конце января нового года происходит основной переезд.

«Вечером я еду в последний рейс и привожу оставшихся больных, среди которых есть и психические. Ведут они себя очень спокойно. Им уже рассказали, что в новой больнице они будут жить в палатах с деревянным полом. <…> До сих пор они жили в помещениях с земляным полом, где было сыро. Никогда не забыть мне первый вечер, проведенный в новой больнице. От всех разложенных костров, из-под всех москитников раздаются крики: “Какая славная у нас хижина, доктор, какая славная хижина!”

В первый раз с тех пор, как я живу в Африке, мои больные оказались в человеческих условиях. Сколько я выстрадал за эти годы, когда мне приходилось втискивать их в тёмные и душные помещения! Всей душой благодарю я Бога за то, что он послал мне такую радость. С глубоким волнением благодарю я друзей моего дела, живущих в Европе. Полагаясь на их помощь, отважился я перевести больницу на новое место и заменить бамбуковые хижины бараками из рифлёного железа» [6, c.237].

Территорию огораживают изгородью в полкилометра длиной. Эта работа выполняется, чтобы разводимые в больнице козы не уходили в лес. Там они стали бы добычей леопардов.

Через полгода Швейцер получает возможность уехать. Вместе с ним уезжает на отдых после трёхлетней работы Матильда Коттман и сестра врача Лаутербурга Марта.

Швейцер записывает: «29 июля мы отплываем. Медленно отходит наш пароход из залитой солнцем бухты. Вместе с моими верными помощницами гляжу я на исчезающий вдали берег. Я всё ещё никак не могу представить себе, что я уже больше не в больнице. Передо мной снова встают все нужды её и вся работа последних трёх лет. Охваченный глубоким волнением, мысленно я благодарю моих помощников и помощниц, разделявших со мной все лишения и работу, а также моих покровителей и друзей в Европе, которые доверили мне здесь дело милосердия. Чувство, овладевающее мною сейчас, это не радость от успеха, которого я достиг. Я смущён. Я спрашиваю себя, чем я заслужил право совершить это дело и, совершая его, добиться успеха. И я снова и снова печалюсь, что на какое-то время приходится прерывать эту работу и расставаться с Африкой, которая стала мне второй родиной.

В сознании у меня никак не укладывается, что я теперь на целые месяцы оставляю моих негров. Как нежно привязываешься к ним, несмотря на то, что на них приходится затрачивать столько сил! Сколько прекрасных черт открывается в них, если только различные сумасбродства, которые совершают эти дети природы, не помешают тебе в каждом из них разглядеть человека! С какой полнотой раскрываются они перед нами, когда у нас хватает терпения и любви на то, чтобы в них вникать!» [6, с. 241-242].

Строят дом с двойной крышей

В Европе в 1927 году

Глава 12

1928-1929, 1932. Швейцер и Гёте

Швейцер приехал в Европу в свой дом в Кёнигсфельде, где жили его жена и дочь. В Европе было много друзей, которые поддерживали больницу все эти годы, и он хотел навестить их всех. Первым делом он поехал в Швецию к Натану Сёдерблюму, который несколько лет назад, будучи архиепископом Швеции, сыграл такую большую роль в его жизни. Потом начались поездки по другим странам и городам: Дания, Страсбург, Париж, Голландия, Англия. Путешествовал с Элен. В перерывах возвращался в Кёнигсфельд, работал над книгой об апостоле Павле, уделял внимание дочери; иногда они вместе ходят в горы.

Одной из целей этой, 1928 года, поездки было посещение Франкфурта-на-Майне, - города, где родился великий деятель немецкой и мировой культуры Иоганн Вольфганг Гёте (1749-1832). Швейцеру предстояло выступить в день рождения Гёте 28 августа с речью и получить премию имени Гёте, присужденную ему «за заслуги перед человечеством». В числе заслуг в решении премиальной комиссии назывался пример «фаустовского преображения своей жизни» [5, c. 280].

«Фауст» - основное произведение Гёте, которое он писал почти всю свою творческую жизнь, особенно интенсивно в последние два десятилетия. Главный герой поэмы-драмы Фауст, врач по профессии, стремится понять «вселенной внутреннюю связь», смысл человеческой жизни, цель человеческой истории, понять то, как человеку пристало жить. Широко известны его слова:

Лишь тот достоин жизни и свободы,

Кто каждый день идёт за них на бой.

Свободу Гёте ставил на первое место среди необходимых условий жизни человека. Свобода для Гёте была свободой проявляться в доброте и справедливости, в свободе творчества, во внесении в жизнь светлых мыслей, в совершении общеполезных дел.

Жизнь Швейцера была связана с жизнью Гёте неведомыми тайными нитями. Род Швейцеров появился в Эльзасе из города-республики Франкфурта, в котором родился Гёте. Швейцер учился в Страсбургском университете, где за столетие с четвертью до него (в 1770/71 годах) учился медицине Гёте. Университет хранил память о своём великом студенте, и в годы студенчества Швейцера атмосфера Гёте витала там. Живя в Страсбурге, Швейцер не раз благоговейно обращался мысленно к Гёте, когда проходил по старинной улице Фишмаркт (Рыбный рынок) мимо дома, в котором в своё время жил Гёте. Он как бы переносился во время Гёте, в его жизнь. В такие минуты он почти полностью забывал о себе. В детстве Швейцер гордился тем, что он родился в городе, носившем имя великого страсбургского проповедника Гайлера фон Кайзерсберга (1445 – 1510). Увлечение проповедником пережил и Гёте в своей лейпцигской юности. Швейцер ходил и ездил на велосипеде в окрестностях Страсбурга, где до него верхом проезжал Гёте. Гёте путешествовал по Эльзасу и в автобиографии не раз называет Эльзас прекрасным. В прекрасном Эльзасе, в восторгавших Гёте ландшафтах, рос и напитывался красотой юный Швейцер.

Можно было бы продолжить список этих вневременных «пересечений» двух великих жизней, но оставим этот загадочный комплекс и зададимся основным вопросом: кем стал Гёте для Швейцера в его жизни?

В гётевской речи Швейцер сравнил себя с малозаметной крошечной планетой, которой позволено в этот день пройти перед ярчайшим светилом – перед Гёте [26, с. 8]. Только ли скромность Швейцера отразилась в этой метафоре? Кем был Гёте для своего времени, для времени Швейцера, кем остаётся он для нашего времени?

Гёте известен как величайший поэт Германии и один из величайших – мира.

По масштабу и разносторонности своих реализованных дарований и гуманистической устремлённости роль Гёте в немецкой культуре сродни роли великого А.С. Пушкина в русской. Гёте и его младшего современника Пушкина (1799-1837) сближает также их мощный выход из рамок национальных культур во всечеловеческую, мировую культуру, отличающий самых выдающихся деятелей национальных культур.

Гёте – первый по значению из трёх основоположников немецкой классической литературы: Готхольд Эфраим Лессинг (1729-1781), Гёте, Шиллер (1759-805). Эти писатели, как отмечает выдающийся отечественный исследователь жизни и творчества Гёте Николай Вильмонт [12], внесли в немецкую литературу много сердечности, отвели её от прежней очень рассудочной колеи. А сам Гёте в автобиографии написал, что в отходе от холодности немецкой литературы (и французской тоже) на него и его окружение, на группу «Буря и натиск» («Sturm und Drang») огромное влияние оказал Шекспир (1564-1616). Вот она связь вершин национальных культур!

О силе притягательности личности Гёте говорит тот факт, что великий немецкий поэт Иоганн Кристоф Фридрих Шиллер, познакомившись с Гёте в 1799 году, стал его близким другом и даже переехал жить в город Веймар, где с 1785 года жил Гёте.

Современники Гёте Вольфганг Амадей Моцарт (1756-1791) и Людвиг ван Бетховен (1770-1827) творили, вдохновляясь творчеством Гёте. И другие известные музыканты, писатели, художники.

Всемирная слава пришла к Гёте в 1774 году после издания автобиографического в своей основе романа «Страдания юного Вертера». Это произведение было переведено на все европейские языки, в том числе и русский. И даже на китайский язык. Из Китая Гёте получил фарфоровые изделия, расписанные сценами из его романа. Наполеон Бонапарт (1769-1821) перечитывал роман несколько раз[4]. А европейская известность была у Гёте и до «Вертера».

Гёте был одарён многосторонне. Поэт и писатель сочетался в нём с выдающимся натурфилософом и учёным-естествоиспытателем. О Гёте как основоположнике нескольких научных направлений великий учёный нашего времени Владимир Иванович Вернадский (1863-1945) говорил так: «Как бы далеко ни ушла и ни уйдёт наука от воззрений Гёте, за ним останется неоспоримая заслуга зачинателя сравнительной анатомии, морфологии, генетической биологии и т.д.» [12, с. 35]. За этим «и т.д.» остались ещё и начала физиологической оптики – «Учение о цвете» (1810).

Швейцеру была близка приверженность Гёте философии стоиков и особенно близка натурфилософия (философия природы) Гёте: «Главное, что его отличает от Канта, Фихте и Шиллера, - это его благоговение перед действительностью природы. Природа для него – нечто в себе, а не только нечто, соотносящееся с человеком. Гёте не требует от неё, чтобы она целиком подчинилась нашим оптимистически-этическим намерениям. Он не насилует её ни гносеологическим, ни этическим идеализмом, ни самонадеянной спекуляцией, а живёт в ней как человек, который с удивлением созерцает бытие и не умеет свести своё отношение к мировому духу ни к какой формуле» [8, с. 215-216]. Гёте видел природу, человека в ней и всё живое как единое целое, что тоже было чрезвычайно близко Швейцеру.

Гёте был одарён и как художник-живописец. Он даже выбирал в юности, кем ему становиться: поэтом или художником. Он был одарён и как музыкант. Он говорил, что для лучшего понимания его стихов их надо хотя бы мысленно пропевать. Гёте был поэт-музыкант.

Интересно, что Швейцеру был близок поэт-музыкант Гёте и музыкант-поэт Бах.

Гёте был божественный поэт. Своё посвящение он выразил в одноимённом стихотворении 1784 года [12, с. 49]. Ему на праздничном рассвете явилась Богиня и Поэт вступил с ней в разговор:

Прекрасный дар ты мне дала в удел,

И, радостный, иду я к высшей цели.

Я драгоценным кладом овладел,

И я хочу, чтоб люди им владели.

Зачем так страстно я искал пути,

Коль не дано мне братьев повести!

Здесь ясно выражена устремлённость неутолимо деятельного Гёте к общей, к общественной пользе. Он любил людей. Он проявлял это своё качество, своё желание улучшить жизнь людей всю свою жизнь. И как писатель, и как поэт, и как учёный, и как общественный и политический деятель, первый министр в Веймарском герцогстве. Например, он восстановил рудники вблизи Веймара и дал тем самым работу местным жителям, пребывавшим в устрашающей нищете. Он был, как бы сейчас сказали, и природоохранником, украшал и чистил «любовными руками» окрестности своего домика в долине Ульма[14].

Гёте верил в существование человека в ином мире после смерти земного тела и в возвращение души в земную жизнь[5].

Об этом известно из его высказываний и из его поэзии. Например, из последних строк стихотворения «Посвящение»:

Плечом к плечу мы встретим день грядущий, -

Так будем жить и так пойдём вперёд.

И пусть потомок наш возвеселится,

Узнав, что дружба и за гробом длится.

Тот же мотив есть ещё в нескольких его стихотворениях.

И доколь ты не поймёшь:

Смерть – для жизни новой,

Хмурым гостем ты живёшь

На Земле суровой.

(Из «Блаженного томления» [12, с. 332])

Смерть – для жизни новой…

Великий гуманист, художник, философ, мыслитель-энциклопедист Н.К.Рерих так сказал о Гёте в очерке, написанном в 1931 году:

«Солнцеподобность, мощь личности, эти знамёна значения Гёте сказаны им самим. Опять вовремя смятенному человечеству напоминается непобедимо прекрасный облик, в котором выражена вся сущность времени. Не надо никаких прилагательных к выражению «время Гёте», или, вернее, «эпоха Гёте». Имя Гёте стало почётным гербом не только творчества, цельности мысли, глубины познавания, мужества сознания, благородства чувства – это имя действительно собрало в себе целую эпоху, полную сильнейших выражений духа. <…> Гёте кульминировал время Шиллера, Хёрдера, Бюргера, Винкельмана, Канта, Лессинга. Великое время, и Франкфурт-на-Майне – хорошее место!» [19, с. 241, 243].

Перечисленные Рерихом имена принадлежат людям – свободолюбцам, утверждавшим человеческое достоинство, религиозную терпимость, гуманность. Все они были, каждый в своей сфере, основоположниками.

Гёте был чрезвычайно близок Швейцеру в духовном плане, как мыслитель, как деятельный человек, при всём различии их личных проявлений в жизни.

Они оба выдающиеся гуманисты. Они оба выдающиеся труженики не только в сфере интеллектуально-духовной, но и в единой с ней деятельности практической. И саму гениальность Гёте определял как превосходную степень всякой продуктивной деятельности: «Да, да, дорогой мой, не только тот гениален, кто пишет стихи и драмы. Существует ещё и продуктивность деяний, и во многих случаях она стоит превыше всего» [12, с. 34]. И в свете этого взгляда Швейцер был гением деяний милосердия, во многом вдохновлённым примером Гёте.

И вот в 1932 году (22 марта) в том же Франкфурте, когда отмечалось 100‑летие со дня смерти Гёте, Швейцер, приехав по приглашению оргкомитета, произнёс речь-обращение, в которой более подробно, чем в первой речи, высказался о своём отношении к Гёте, о своём видении его личности. Выступая, Швейцер отметил у Гёте те черты характера, которые были присущи ему самому. Подобное восприятие других людей и действительности неизбежно для всех нас в силу действия закона психологической проекции. Психологи называют его также «законом зеркала». Знаем мы этот закон или нет, не имеет значения. Мы ему практически всегда подчиняемся. Согласно закону зеркала, человек видит в другом человеке прежде всего то, что есть в нём самом. Швейцер подчеркнул у Гёте строгую самодисциплину, доброжелательность и высочайшую сердечность и человечность во всех её проявлениях.

«Гёте не есть некий идеальный персонаж, непосредственным образом притягивающий и воодушевляющий. Он и меньше этого, и больше.

Основу основ его личности составляют правдивость и честность. Он имеет право заявлять – и он делал это, - что лживость, лицемерие, интриганство ему так же чужды, как тщеславие, недоброжелательность и неблагодарность. <…> В Гёте пленяет его манера раскрываться и тут же уходить в себя. Природа наделила его большой добротой, но в то же время он может быть очень холоден. Он необычайно остро переживает всё происходящее и в то же время прямо-таки страшится мысли, что может выйти из равновесия. Он импульсивен и одновременно нерешителен. <…> Гёте признаёт для себя важным никогда не навязывать себе ничего чуждого своей натуре, а стараться совершенствовать то доброе, что заложено в него природой и что живёт и теплится в его душе, и избавляться от всего, что есть в ней недоброго.<…>

В работе над собой Гёте достигает вершин человечности, которая, опираясь на фундамент правдивости и честности, характеризуется отсутствием зависти, уравновешенностью, миролюбием и добротой» [25, с. 27-29].

Продолжим, памятуя, что в этих словах перед нами предстаёт не только Гёте, но и сам Швейцер.

«С юных лет и до последних дней своей жизни Гёте в глубине души всегда был сердечным и отзывчивым человеком. Он, как мы знаем из многочисленных источников, никогда не сторонился тех, кто действительно в нём нуждался. Особенно он старается оказывать действенную помощь, когда сталкивается с духовными и душевными страданиями, ибо для него нет ничего более естественного, чем оказание помощи таким людям. Его принуждает к этому “властная привычка”, - признаётся он однажды.<…>

Так Гёте воплощает в жизнь человечность, суть которой он выражает словами «благороден, скор на помощь и добр» и чудодействующая сила и величие которой заключается в её необыкновенной искренности и естественности. Именно эта человечность столь сильно действовала на всех, кто наяву видел свет её лучей в удивительных глазах Гёте;» [25, с. 30-31].

Постоянное сильное бескорыстное желание помочь – это отличие всех высоких душ – было выражено у Гёте и у Швейцера в превосходной степени.

Гёте и Швейцера роднит и благоговейное отношение к Природе, ощущение близости к ней. Швейцер в этой речи сказал: «Гёте воспринимает своё бытие в постоянном духовном контакте с природой. Мальчиком он чувствует потребность пойти на рассвете к самостоятельно сооружённому алтарю, чтобы воздать хвалу Господу и принести Ему в дар плоды.<…>

Если чувство дружбы, помогающее людям воодушевлять друг друга на добрые дела и служащее им опорой в несчастье, не занимает главного места в творчестве Гёте, то это потому, что для него близость с Природой – это и есть та великая дружба, рядом с которой блекнет всякая другая. Даже в дружбе с Шиллером, которая явилась к нему подобно чуду, он хранил частичку себя для себя самого. Целиком отдаться он способен только природе.

Для него человек, оторвавшись от природы, совершает роковую ошибку. Поэтому трагическая мысль, которую он вкладывает в сказание о Фаусте, делая её символичной, - это мысль о пагубности разобщения человека с Природой» [25, с. 33-34].

Далее Швейцер особо отметил у Гёте чрезвычайно близкую ему самому мысль о преобразующем человека чувстве вины и мысль о принципиальной незавершённости истинной философии. В Природе, по Гёте, для человека, стремящегося к её познанию, всегда будет оставаться «неведомое ядро» и «неразличимая окраина».

В заключительной части речи Швейцер спросил, есть ли у Гёте завет для человечества, терпящего ныне (1932 год!) жесточайшие бедствия? Он ответил на свой вопрос утвердительно и достаточно подробно обрисовал завет Гёте, который воплощал в своей жизни. Своим мышлением и своими делами следует возвыситься над временем и, сохраняя независимость своей личности, обращаться не к современному обществу, не к человеку, зажатому в этом обществе, а к человеку как таковому. «Общество есть нечто меняющееся во времени; человек же – всегда человек» [25, с. 55]. Следует сохранять «идеал личной человечности. Если он будет предан, то человек как духовная личность погибнет, что было бы равнозначно гибели культуры и даже гибели человечества» [25, с.60]. Швейцер сказал о Гёте как о провозвестнике старого, единственно истинного идеала личного гуманизма и повторил его простую заповедь человечности: «Благороден будь, скор на помощь и добр».

Швейцер любил Гёте со студенческих лет, любил всю жизнь. Образ Гёте, его мысли и память о его делах Швейцер нёс в душе всю жизнь. Он ежегодно в пасхальные дни перечитывал Гёте. Полное собрание сочинений Гёте стояло на полке в африканском больничном кабинете Швейцера.

После посещения Франкфурта в 1932 году Швейцер проехал по городам Германии, прочитал в Ульме 9 июля ещё одну речь памяти Гёте («Гёте как мыслитель и человек»), после этого посетил несколько европейских стран с органными концертами, работая во время этого европейского «отдыха» по шестнадцать часов в сутки. В Англии один из друзей посоветовал ему пощадить себя, сказав: «Нельзя жечь свечу с двух концов». На это последовал ответ: «Можно, если свеча очень длинная» [5, с. 292]. Он прочитал ещё одну лекцию о философии Гёте, в Манчестере, сказав в её конце о Гёте то, что с полным правом можно сказать и о нём самом: «Для него мысль и поведение были одно, и это самое замечательное, что мы можем сказать о философе» [5, с. 293].

Единство мысли и действий мыслителя было для Швейцера настолько обязательным, что когда он узнал, что известный философ А. Шопенгауэр (1788 – 1860) как-то позволил себе заметить, что философ в жизни не обязательно должен следовать своим призывам к святости, Швейцер откликнулся на это резко: «С этими словами философия Шопенгауэра совершает самоубийство» [5, с. 113].

Глава 13

1933-1938

В марте 1933 года Швейцер в четвертый раз отплывает в Африку (а всего он за время своей африканской эпопеи совершил 14 таких плаваний). И начинаются всё те же будни, всё те же тяготы. Медицинский персонал и персонал санитаров-габонцев выросли в числе, и объём медицинской помощи тоже: в 1934 году в больнице было сделано более шестисот крупных операций.

В этот раз Швейцер работал в Ламбарене сравнительно недолго, около года. В феврале он уехал, чтобы в Гюнсбахе подготовиться к курсу лекций, на которые его пригласил университет в Оксфорде (Англия). С октября 1934 года он читает здесь лекции о философии культуры, об универсальной этике, о европейской церкви, неспособной помочь решению современных проблем, анализирует взгляды европейских философов и причины прошедшей мировой войны. А в ноябре он уже читал лекции в столице Шотландии – Эдинбурге: культура, этика, философия в свете мыслей выдающихся философов Индии, Китая, Греции и Персии. Вскоре выходит в свет его книга «Мировоззрение индийских мыслителей». Воспользовавшись полугодовым перерывом в лекциях, Швейцер снова уезжает в Ламбарене.

В ноябре следующего, 1935 года он продолжил лекции в Эдинбурге, на этот раз по-французски, развивая идеи, вошедшие в его труд «Культура и этика». И снова – в Ламбарене. Он лечил больных и строил новые дома на пожертвования его европейских почитателей. В 1938 году написал серию рассказов о местных габонских обычаях, о благородных чертах африканского характера, о склонности габонцев к размышлениям над глубокими вопросами жизни.

В 1937 и 1938 годах Элен ездила с дочерью в Соединенные Штаты Америки, выступала там с лекциями о больнице в Ламбарене, устанавливала необходимые связи, что через несколько лет очень пригодилось. По следам её выступлений в Бостоне в 1940 году возникло «Содружество Альберта Швейцера».

Глава 14

1939-1948. Трудности Второй мировой

В январе 1939 года после двух безвыездных лет работы в Ламбарене Швейцер направился в Европу, чтобы спокойно поработать над продолжением своего основного философского труда. Больницу уже было на кого оставить. И тут произошел эпизод, говорящий об исключительной его проницательности. На пароходе он услышал речь Гитлера, уверявшего слушателей в горячей приверженности фюрера миру. И Швейцер подумал: скоро будет война. Он доплыл до порта Бордо, по инерции доехал до Гюнсбаха, с которым связывал надежды на спокойный умственный труд, укрепился в своем интуитивном предвидении и сразу заказал билет на тот же пароход, который через 12 дней после прибытия отплывал в обратный путь.

Прибыв в Ламбарене, Швейцер начинает спешно закупать в Африке и заказывать в Европе всё, что нужно для работы больницы. Он уверен, что близятся тяжёлые времена. По счастью, он успевает сделать все закупки и получить многие посылки до начала войны. Он сокращает количество больных в больнице, чтобы не истощить запасы продовольствия, прекращает делать все операции, кроме неотложных, отпускает нескольких санитаров-габонцев. Это всё протекает очень нелегко. С ним работают хирург из Вены Ладислав Гольдшмидт и эльзаска Эмма Хаускнехт, опытный организатор.

В это время он получает из Германии письмо от министра пропаганды гитлеризма Геббельса с приглашением приехать в Берлин в качестве гостя «третьего рейха». И это несмотря на то, что Швейцер женат на еврейке, а преследования евреев в Германии в полном разгаре. Письмо заканчивалось патриотической фразой: «С германским приветом!». Швейцер, естественно, отвечает отказом и завершает письмо не без иронии: «С центральноафриканским приветом!»

В начале 1940 года на помощь в больницу приезжает молодой врач Анна Вильдикан, еврейка из Риги. Война в Европе уже идёт. В середине 1941 года неожиданно появляется Элен, которой удалось из нейтральной Швейцарии кружным путем добраться до Ламбарене. В этот раз она лучше переносит климат и интенсивно трудится, ухаживая за больными.

У Швейцера в больничной деревне, кроме врачебной работы, много неотложной другой: под его руководством и при его участии восстанавливается сад, который оползни грозят снести в реку, восстанавливаются размываемые дороги сообщения между отдельными частями больницы, и очень много труда уходит на приведение в порядок плантаций, на которых растут бананы, маниок, а также масличные пальмы.

В мае 1942 года приходит пароход с медикаментами и вещами из США. (Из Англии тоже пришёл пароход с помощью, но только в 1945 году). Помощь из США даёт возможность увеличивать объём врачебной работы и число больных, находящихся в больнице. Время от времени его помощники уезжают на отдых и только он – Швейцер – бессменен. В своём дневнике тех лет он записывает: «В 1944 году мы сами уже понимаем, до какой степени мы устали. Причина этой усталости – как слишком длительное пребывание в жарком влажном африканском климате, так и постоянное переутомление, вызванное непомерной нагрузкой. Приходится напрягать последние силы, чтобы справиться с работой, которой ежедневно требует от нас наше дело. Только бы не захворать, только бы быть в состоянии его продолжать: вот чем мы повседневно озабочены. Ни одному из нас сейчас уже нельзя оставить работу, и мы все это понимаем. Ни одного из нас ещё долго никто не сменит… И мы не сдаёмся.

В то время как мы всё больше устаем, работы всё прибавляется. В значительной степени это происходит за счёт притока белых больных, которые нуждаются в госпитализации» [6, с. 252-253]. Белые больные доставляют дополнительные трудности. Кроме лечения, для них нужно ещё готовить пищу и разносить её по палатам. А обслуживающего персонала не так много. Среди белых больше всего больных малярией, среди черных – с разъедающими язвами. По-прежнему много внимания берут прокажённые и психически больные габонцы.

Персоналу и пациентам много досаждают насекомые-термиты – непременные обитатели тропического леса. Они залезают на аптечные полки, в штабеля с досками, в бумаги, перегрызают, повреждают, уничтожают. Борьба с ними отнимает много времени и сил. К тому же на полках поселяются мелкие скорпиончики; это требует постоянной осторожности. Свой вклад в трудности вносят милые и умные животные – слоны.

«Очень страдаем мы от слонов; те вторгаются на плантации, посаженные туземцами, которые снабжают нас бананами, и варварски их опустошают. Из-за них больным нашим часто приходится голодать» [6, с. 257]. Препятствовать слонам трудно, поскольку они действуют ночью. И это далеко не все трудности, переживаемые горсткой подвижников, взявших на себя лечение и поддержание жизней сотен людей.

Швейцер очень тревожится за родной Эльзас, попавший в зону боевых действий. Он узнаёт об этом из листков, выпускаемых радиостанцией в Ламбарене. «С глубокой печалью читаем мы обычно искажённые названия хорошо знакомых нам эльзасских городов и деревень, разрушенных бомбами! В первые дни февраля приходят сообщения, что Эльзас спасён. Из телеграммы, посланной из Парижа 28 февраля и дошедшей до нас 2 марта, мы узнаём, что сёла и деревни Мюнстерталя в эти ставшие роковыми для других районов месяцы не пострадали. Мне уже трудно себе представить, что Гюнсбах, который я считал разрушенным, пока ещё цел. Брожу эти дни как во сне» [6, c. 258].

Наконец 7 мая 1945 года приходит известие об окончании ужаса войны в Европе. Узнав об этом, Швейцер обращается к китайскому философу IV века до н. э. Лао-цзы. Он берёт со своей книжной полки сборник его изречений и читает: «На празднике победы государственный муж должен занять место своё, как то в обычае на похоронах. Убиение множества людей надлежит оплакивать слезами сострадания. Поэтому победивший на войне должен вести себя, как на похоронах» [6, с. 259].

Но мировая война ещё не окончена. Есть ещё японский театр её масштабной трагедии.

Всю ночь на 6 августа 1945 года врачи больницы боролись за жизнь роженицы и в предельном напряжении сил, прибегнув к хирургии, спасли её и ребёнка. Утром, предельно измотанные, они узнали об атомной бомбардировке японского города Хиросима. Все были подавлены этим известием. У всех опустились руки. Собственный труд показался им бессмысленным. Именно в этот момент в больнице появилась Матильда Коттман, которая вынужденно во время войны была в Эльзасе. После окончания там военных действий она «на перекладных» (товарный вагон, военные самолёты и др.) сумела достичь Габона. Попав в расположение больницы, она увидела чуть ли не всеобщее отчаяние. Что было дальше в этот момент встречи, узнаём из её собственных слов: «Когда я очутилась лицом к лицу с доктором, мы сначала долго смотрели друг на друга, потом он спросил:

- Что же ты привезла?

– Себя и только. - Я не сразу выдавила из себя этот ответ. Потом я удручённо спросила:

– Может мало этого?

Доктор обнял меня. Я всё ещё сжимала в руках свой чемоданчик.

- Нет, это уже много, - ответил он. – Очень много.

Затем он произнёс слова, которые, сколько буду жить, я никогда не забуду:

- Когда одной-единственной бомбой убивают сто тысяч человек – моя обязанность доказать миру, насколько ценна одна-единственная человеческая жизнь!»[7, с. 172].

После окончания войны сильно затруднилось приобретение минимально необходимого продовольствия, выросли цены. Надежды на сохранение больницы Швейцер связывает только со своими друзьями, к которым много раз обращается с просьбами о помощи [6, с. 261-265].

Глава 15

1948. В США

В 1948 году Швейцер после почти десятилетнего перерыва обрёл возможность посетить Европу и США. Он получил специальное приглашение из Чикагского университета, который просил его выступить с речью на праздновании 200-летия со дня рождения Гёте. Его популярность в Европе и в Америке была уже очень высока. Сначала он поехал в Гюнсбах, в свой дом для гостей, потом в Шварцвальд, в Кёнигсфельд, где встретился с женой, уехавшей из Африки ранее, и дочерью и познакомился с четырьмя своими внуками. Во время этой поездки произошло несколько занимательных, а то и забавных эпизодов, описанных биографами Швейцера. Однажды в Гюнсбах приехал корреспондент агентства Рейтер и спросил у Швейцера, как тот относится к сообщению в прессе, что он уже собирается оставить Ламбарене? Швейцер ответил: «Не верьте ничему из того, что говорит пресса. Это как осенние листья: они падают на землю, и о них забывают. Вы можете прочитать, что я украл у соседа серебряные ложки, но пусть это вас не беспокоит, все скоро забудут, что я их украл»[5, с. 321].

Он принял решение поехать в США в значительной степени потому, что там его ждал гонорар за речь памяти Гёте, а больница очень нуждалась в средствах. Но не меньшую роль сыграло и то, что его приезда ждали американские друзья, которые очень помогли его больнице во время войны. Его приглашали на лекции в один из интеллектуальных центров США – Принстон, где работал его друг Альберт Эйнштейн, его пригласил всемирно известный элитный Гарвардский университет, где ему предлагали прекрасные условия для работы над философской книгой. Само собой, очень надеялись на то, что он даст несколько органных концертов.

Он выехал с Элен в Англию, а оттуда они отплыли с английскими друзьями в Америку. Репортеры сопровождали его на корабле и при входе в гавань Нью-Йорка «тучей облепили Швейцера и стали помыкать им, пресмыкаясь» [5, c. 324]. А когда он сошёл на берег, то тут же получил в высшей степени «оригинальный» вопрос: «Доктор, что вы думаете об Америке?» Швейцер ответил: «Я ещё ни разу не был в этой стране, а вот вы живёте здесь, так что уж лучше вы расскажите мне, что вы думаете об Америке» [5, c. 325].

Сойдя с борта корабля, он своеобразно извинился за незнание английского языка, сказав: «Леди и джентльмены, в молодости я был очень глуп. Я учил немецкий, французский, латинский, греческий и древнееврейский, но не учил английского. В своем новом воплощении я первым делом выучу английский» [5, c. 325]. Далее Б. М. Носик, у которого мы взяли приведенные строки, пишет [5, с. 325]: «Его поволокли в отель, как назло забитый цветами: доктор не терпел, когда рвали или срезали цветы».

Любопытная, характерная для Швейцера, сцена произошла на одной из железнодорожных станций Чикаго. Швейцер вышел на платформу, чтобы немного отдохнуть от долгого сидения в вагоне. Он разговаривал с друзьями. Вдруг он прервал разговор и направился к женщине, несущей тяжёлые чемоданы. Он попросил у неё разрешения помочь ей, взял её чемоданы и отнёс их в вагон. В период его интернирования он получил подобную помощь от незнакомого человека и дал себе слово точно так же помогать, когда представится возможность. Вот она и представилась. Вслед за этим друзья Швейцера кинулись помогать другим пассажирам, произведя переполох на станции.

Другой эпизод записала одна из попутчиц Швейцера: «Две девушки робко остановились в купе доктора Швейцера и спросили: “Не имеем ли мы честь разговаривать с профессором Эйнштейном?”

“Нет, – ответил он, – к сожалению, это не так, хотя я вполне понимаю вашу ошибку, потому что у него на голове всё совершенно так же, как у меня (при этом он взъерошил свой чуб), но в голове у меня всё совершенно по-другому. Впрочем, он мой очень старый друг, так что, может, вы хотите, чтобы я дал вам его автограф”. И он написал: “Альберт Эйнштейн через своего друга Альберта Швейцера”»[5, c. 326].

Он с готовностью разговаривал со всеми, кто просил его совета, никому не отказывал ни в интервью, ни в автографах, ни в ласковом слове, ни во всяком ином внимании.

Везде, где теперь появлялся Швейцер, в Соединенных Штатах или в Европе, его окружали почтительным вниманием и осыпали почестями. Он запасся в Америке новыми лекарствами для лечения проказы и перед отъездом сделал заявление перед журналистами в Бостоне, одном из главных научных центров США. Он заявил, что больше всего мир сейчас нуждается в духе, ибо, если высокий дух не будет править миром, мир погибнет.

Его путь проходил через Европу. В Страсбурге он закупил ещё лекарств, необходимые материалы и 24 октября 1949 года выехал вместе с Элен на свою вторую родину.

Он вёз туда средства, решив на них строить отдельную лечебницу – деревню для прокажённых, посвятив её памяти своих родителей.

Глава 16

1953. Начало строительства деревни для прокажённых

К этому времени число прокажённых в больнице достигло двухсот человек. Располагались они в бамбуковых хижинах чуть поодаль от основных больничных строений. Но такие хижины очень недолго выдерживают местный климат и приходят в негодность. Швейцер решает затратить усилия на строительство более долговечных сооружений и возглавить эту работу. Строить в низине нельзя из-за болот и малярийных комаров, и он находит недалеко от больницы подходящий холм в двадцати минутах ходьбы от основной больницы. Приходится срезать вершину холма, разровнять и утрамбовать снятый грунт. Получается строительная площадка около двух гектаров. Это очень трудоёмкие земляные работы. Швейцер почти ежедневно проводит всё своё время на этой площадке и руководит работами. Он подходит к этому делу как инженер-строитель, организует перемещение грунта в вагонетках, идущих по проложенным рельсам. Особая забота – следить за техникой безопасности. Трудятся под его началом работоспособные прокажённые числом до 30–40 человек. Он им еженедельно платит.

Швейцер поясняет (помогающим из-за границы), почему он не может нанять на эту работу подрядчика и освободиться от неё для других дел, которых более, чем достаточно: подрядчику надо будет платить, а средства приходится экономить; потребуется нанимать ещё и рабочих, так как прокажённые не будут подчиняться подрядчику, слушаются они только его, Белого Доктора, Нгангу. На такой обширной площади и при таких работниках он один не справляется с наблюдением за работами, ему помогают несколько европейцев. Но не все из них работали одинаково успешно. Не всем удавалось хорошо поладить с рабочими-туземцами, потому что для этого нужно иметь способность «разумно сочетать твёрдость и доброту, избегать излишних разговоров и уметь пошутить, когда это нужно» [6, с. 220].

«У моих чёрных пациентов много хороших сторон. Главные из них – добродушие и верность. Но, к сожалению, у них есть одна черта, которую мы находим у всех примитивных и полупримитивных народов: как постоянные работники они ненадёжны. Тот, кто не имел с ними дело, не может даже себе представить, какого напряжения и каких сил требует работа с ними на строительной площадке и сколько она приносит разочарований» [6, c. 272]. Далее Швейцер говорит о том, что очень важно «воспитать в них сознательное отношение к труду. Только когда они и в этом смысле продвинутся вперёд, они придут к тому образу мыслей, который является предпосылкой настоящей культуры. Проведя известное время в общении с европейцем, если тот человек достойный, туземцы действительно начинают к ней приобщаться. Мы наблюдали это и в нашей больнице: среди туземного персонала и тех больных, которые, как, например, прокажённые, задерживаются у нас на длительное время, оказываются люди, которым не что иное, как воспитание трудом, даёт возможность развиться духовно» [6, с. 272-273]. Строительство деревни для прокажённых продолжалось в общей сложности около двух с половиной лет и было закончено только в 1955 году.

А пока что в больнице появился рентгеновский аппарат, чему Швейцер рад чрезвычайно - туберкулёзных и больных с травмами всегда было много.

Глава 17

1954. Нобелевская премия мира

В октябре 1953 года, в больницу из ближайшего почтового пункта, из Ламбарене, пришла весть о присуждении Швейцеру Нобелевской премии мира. Лауреат в это время как раз выгребал навоз из вольеры, где содержались антилопы. Когда врач, принесший эту новость в больницу, донёс её до Швейцера, тот спокойно погладил доверчиво смотрящую на него антилопу и продолжил свой труд.

Поначалу это событие осложнило и без того сложную жизнь Врача.

«Корреспонденты прискакали, как кузнечики (и всем, конечно, надо подыскать жильё), и стали вытягивать из меня, бедняги, обращения, интервью, ответы на длинные списки вопросов… Приходилось отсылать по телеграфу газетные статьи размером в 200 и 300 слов, писать их по ночам, оставляя при этом на сон всего три-четыре часа» [5, с. 339].

Поехать в столицу Норвегии на торжество вручения премии он сразу не мог, так как в этот момент, кроме него, в больнице не было хирурга. Он смог выехать в Европу только весной следующего года. Приехав в Гюнсбах, Швейцер в своём Доме гостей подготовил нобелевское обращение. В начале ноября он с женой уже был в Осло и 4 ноября на церемонии вручения Нобелевской премии мира произнес речь на тему «Проблема мира в современном мире» [2, с. 491-499]. Швейцер говорил о трудностях обеспечения мира в тревожном нестабильном мире после первой и второй мировых войн. Он отметил, что отсутствие признания исторической данности и отсутствие стремления к справедливому решению территориальных вопросов оставляли и оставляют обстановку в Европе взрывоопасной. Более того, некоторым народам отказывается в праве оставаться на обжитых землях, от них требуется переселяться в другие места. Существовавшая в период Первой мировой войны надежда на то, что эта война будет последней, оказалась несбывшейся.

Предельно ясно, что война в наше время стала страшным злом. В результате достижений в науке и технике человек «стал сверхчеловеком», но он «страдает роковой духовной неполноценностью. Он не проявляет сверхчеловеческого здравомыслия, которое соответствовало бы его сверхчеловеческому могуществу и позволило бы использовать обретённую мощь для разумных и добрых дел, а не для убийства и разрушения» [2, c. 494]. А теперь даже не война, а одни только испытания атомного оружия ставят под вопрос само существование человечества. Швейцер обратил внимание на то, что люди знали об уничтожении больших масс других людей и не противились этому. Отсюда закономерно следует обвинение их в бесчеловечности. Будучи человеком индивидуального действия, он обращается непосредственно к людям с призывом проявить активность в недопущении войны. «Сознание, настоятельно необходимое нам сегодня, должно сводиться к убеждению, что все мы повинны в бесчеловечности. Всё то страшное, что нам пришлось пережить, должно встряхнуть нас, пробудить в нас потребность содействовать приближению времени без войн» [2, c. 495]. Он напоминает о великом гуманисте Эразме Роттердамском (1469–1539), который в своем трактате «Жалоба мира» в 1517 году впервые выдвинул против войны чисто этические соображения высшего благоразумия.

Его призыв скользнул по человечеству как утопия и не нашёл последователей. Утопичными взгляды Эразма признавал и великий немецкий философ Иммануил Кант. Кант в трактате «К вечному миру» (1795 год) и в других работах связывал прекращение войн с ростом авторитета международного права, с созданием и работой международного судебного органа, который будет разрешать споры, возникающие между государствами. Кант утверждал, что не имеет «смысла приводить этические основания в пользу идеи союза государств» [2, c. 495], а идти к ней путём совершенствования института права. Он считал, что человечество будет медленно подталкиваться именно к такому решению проблемы прекращения череды войн двумя факторами: самими военными бедствиями и всем ходом исторического процесса. (Кант верил в культурный прогресс человечества.)

Швейцер сказал, что план союза государств с функциями арбитражного органа первым начал обстоятельно развивать Максимилиан Сюлли (1559-1641), друг и министр французского короля Генриха IV, а вслед за ним аббат Шарль Ирине де Сен-Пьер (1568-1743). Кант основывался на идеях своих предшественников. Швейцер отметил далее, что сегодня уже имеется основанный на правовом урегулировании опыт работы женевской Лиги Наций и Организации Объединенных Наций[6]. Эти организации много сделали для облегчения положения людей, оказавшихся в бедствиях в результате войн, и в решении межгосударственных споров. Но ни та, ни другая – не сумели обеспечить в мире состояние нерушимого мира. Решить эту проблему подобные организации не могут в принципе, поскольку ищут решение не на том пути.

Необходимо «устремлённое на достижение мира сознание» [2, c. 496]. Такое сознание может породить только этический дух, а никак не юридические институты. Именно этический дух создаёт гуманистические убеждения людей, которые преобразуют к лучшему их жизнь.

И Швейцер задал свой основной вопрос: «Но действительно ли этический дух способен сделать то, что мы в нашей нужде должны ему доверить?» [2, c. 496]. Он стал приводить доказательства возможности ответить положительно. Он указал, что именно этический дух в XVII–XVIII веках вывел человечество из ужаса средневековья с его проявлениями жестокости и глупости. В своей речи он высказал и такую глубокую мысль: этический дух, оставив светлый след в истории человечества, уступил своё первенствующее значение и «растерял свою силу, - главным образом потому, что не смог найти обоснования своей этической сущности в познании мира, вытекавшем из естественнонаучного исследования» [2, c. 496].

Если считать, что русский перевод речи Швейцера, которым мы пользуемся, точен, то это утверждение не вполне прозрачно, что для Швейцера-писателя совсем не характерно. Что такое этическая сущность этического духа? Из последующих слов Швейцера становится ясным, что он имеет в виду.

Благоговение перед жизнью как раз и является сердцевиной, этической сущностью этического духа. «Рядом с прежней этикой, которой недоставало должной глубины, широты и убеждения, поднимается и находит признание этика благоговения перед жизнью» [2, c. 497]. Естественнонаучное исследование не могло обосновать этический дух потому, что дух коренится в самой сущности человека, в его мыслях, чувствах, в его стремлении познавать самого себя.

Швейцер уже тогда, опережая весь мировой цех учёных, косвенно отметил недостаточность исследований сущности самого человека в мировой науке, серьёзный крен в сторону исследования внешней по отношению к человеку природы. Заметим попутно, что массив работ, посвящённых человеку, глубокому духовному человекознанию, хотя и значительно вырос в последние десятилетия, но и по сей день остаётся недостаточным. Преобладает естествознание в том виде, когда исследуемая природа мысленно отгорожена от человека.

Ценнейшие человековедческие исследования не получают необходимой государственной поддержки, а их результаты очень медленно продвигаются к людям.

Но этический дух жив. И на него вся надежда. «От того, что созревает в убеждениях отдельных людей, а тем самым и в убеждениях целых народов, зависит возможность или невозможность мира» [2, c. 497].

Швейцер вновь обратился к теме национализма, в своё время рассмотренной им в «Культуре и этике». Разгул национализма в его худшем виде проявился в мировых войнах и продолжает препятствовать взаимопониманию между людьми и народами, как в Европе, так и вне её. Победить национализм возможно только возрождением гуманистических убеждений в человеке, которые станут идеалами народов. Но вначале требуется усвоение этих идеалов людьми. «Но каковы пути и возможности подобной трансформации? По-видимому, она может осуществиться через нас – европейцев. Если этический дух окрепнет настолько, что сможет увести нас от наносной внешней культуры назад к опирающейся на гуманистические убеждения внутренней культуре, он через нас воздействует и на людей, и на народы, которые пережили затормозившую их развитие колониальную эпоху. «Все люди, в том числе и самые отсталые и полуцивилизованные, несут в себе как существа, наделённые даром сочувствия, способность к усвоению гуманистических убеждений. Эта способность таится в них как горючее, ожидающее лишь, чтобы пламя подожгло его» [2, c. 498].

Переходя к завершающей части своей речи, Швейцер напомнил, что у народов, достигавших «определённого уровня культуры, выкристаллизовалось всеобщее убеждение, что царство мира непременно наступит. Впервые эта идея встречается в Палестине у пророка Амоса (VIII в. до Р. Х.), но в дальнейшем она изжила себя в виде ожидания Царства Божия в иудейской и христианской религиях. Она фигурирует также в учении, которое проповедовали вместе со своими учениками великие мыслители Китая Лао-цзы и Конфуций (VI в. до Р. Х.), Мо-цзы (V в. до Р. Х.) и Мэн-цзы (IV в. до Р. Х.). Она встречается у Л.Н. Толстого (1828–1910) и других европейских мыслителей. Её считают утопией. Ныне, однако, положение таково, что она, так или иначе, должна стать реальностью, или же человечеству суждено погибнуть» [2, c. 498].

Швейцер, по существу, чётко и определённо обозначил в своей речи вставший перед человечеством этический императив, объясняя, что другого пути в будущее нет. Это он уже делал неоднократно, говорил и писал. Когда дух человечества проснётся, он приведёт его к миру. Этический дух благоговения перед жизнью.

Сегодня, как и полвека назад, когда Швейцер произносил свою речь, этический дух большинства людей спит. И, более того, низкие побуждения, вражда и разъединённость между людьми, народами и государствами создают как бы непреодолимые препятствия для воздействия на жизнь этического духа людей старающихся помочь эволюции человечества.

Принцип «Благоговение перед жизнью» для части людей, небольшой их доли в человечестве, представляет собой очень притягательный, хотя и нелегко достижимый, идеал. Для иных он совершенно неприемлем по своей сущности, поскольку для них вполне естественно делать зло. Делать его из человеконенавистничества, невежества и порабощённости тьмой, даже ценой собственной гибели. По сознанию третьих этот великий этический принцип скользит, почти не оставляя следа. А к благим переменам в жизни может привести только этический дух «критической массы» человечества.

Ясно, что этический императив-постулат сам по себе неспособен привести к положительным переменам в жизни людей на Земле, неспособен привести к прочному миру. А на что надежда?

Продолжая наше отступление от основной темы – изложения нобелевской речи Альберта Швейцера, предложим краткий ответ на этот важнейший вопрос.

Главная сила общества заключается в его мировоззрении. Швейцер это отлично понимал и, более того, ставил целью своей жизни и жизни своего поколения выработку и утверждение нового, гуманистического, мировоззрения. На общественном, главенствующем в обществе мировоззрении основываются социальные институты, с помощью которых общество удерживает свою жизнь в состоянии организованности. Прежде всего, это институт права и неформализованный «институт» морали (этики). Право ограничивает и направляет человека извне, этика – изнутри. Мировоззрение индивида может значительно отличаться от принятого в обществе, от мировоззрения, наделённого силой общественного. Некоторые люди вообще могут быть лишены непротиворечивого мировоззрения. Но, подчиняясь институту права и общепринятой морали, большинство индивидов вынужденно или добровольно держится в установленных рамках.

Настоящему этапу эволюционного развития умственных сил человечества отвечает мировоззрение, совмещающее в себе силу науки, религии, философии и искусства, то есть мировоззрение-синтез всех высочайших интеллектуальных и духовных достижений прошлого. И такое мировоззрение человечеству дано, но оно им в своей массе ещё не воспринято. Продолжает порождать многие несчастья и страдания отжившее, но ещё не отброшенное человечеством узкое мировоззрение, «младенческий материализм», как гласит древняя мудрость Востока в Учении Живой Этики. Когда новое мировоззрение, более широкий материализм, войдёт в жизнь, тогда и раскроется вся глубина и величие универсального этического принципа, предложенного Швейцером. Его глубина будет понята и осознана. Сам автор указал на неё так: «Благоговение перед жизнью относится как к её природным проявлениям, так и духовным проявлениям… Человек в притче Иисуса спасает не душу потерянной овцы, но саму её. Благоговение перед естественной жизнью неизбежно влечёт за собой также благоговение перед духовной жизнью» [2, с. 29].

Но уже и сейчас универсальный этический принцип и пример жизни его автора «работают» на увеличение стана воинов Добра, на приближение победы Добра над злом на Земле.

В заключение речи Швейцер сказал: «Я отдаю себе отчёт в том, что, говоря о проблеме мира, я не сказал ничего принципиально нового. Я придерживаюсь убеждения, что мы сможем решить эту проблему лишь тогда, когда отвергнем войну по этическим убеждениям, поскольку именно война делает нас варварами. Еще Эразм Роттердамский и некоторые мыслители после него провозглашали это истиной, заслуживающей всеобщего признания.

Единственное, что я осмеливаюсь высказать от себя, - это признание, что у меня с этой истиной ассоциируется основанная на глубоком раздумье уверенность, что дух в наше время способен создать этическое убеждение. <…>

Лишь в той мере, в какой дух будет пробуждать в народах убеждение в необходимости мира, созданные для сохранения мира институты смогут делать то, что от них требуется и ожидается. <…>

Пусть те, кому доверены судьбы народов, стремятся избегать любых шагов, способных осложнить существующее положение и породить новые угрозы; пусть они всем сердцем примут удивительные слова апостола Павла: «Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми». Это касается не только отдельных людей, но и целых народов. Пусть они в своих усилиях по сохранению мира сделают всё возможное, чтобы обеспечить этическому духу в р е м я (разрядка наша – А. А.) для становления и действия!» [2, c. 499].

Это были последние слова прочитанного им обращения. Он добавил, обращаясь к королю Норвегии, что теперь, согласно ритуалу, он должен ему поклониться. На это король красиво ответил, что это он должен поклониться лауреату.

Вечером в большом зале городской ратуши – административного центра города – Швейцер встретился с молодёжью Осло. Зал не мог вместить всех желающих. По окончании встречи Швейцера с женой попросили выйти на балкон. Они увидели море людей с факелами. Это были студенты, устроившие факельное шествие в честь лауреата и теперь восторженно его приветствовавшие.

Авторитет и слава Швейцера в Европе и Америке к тому времени были не просто велики, а велики чрезвычайно.

Приближалось 80-летие Альберта Швейцера, и Европа не хотела так просто его отпускать. На него предъявлял права город Страсбург, и город Кольмар, и, конечно, родной Гюнсбах. Но Швейцер устал от чествований и стремился скорее уехать к своей трудовой жизни в Африке. Поздравления пошли туда. Франция и Англия наградили его своими высшими государственными орденами. Невозможно перечислить все знаки отличия, которые были добавлены в обширный уже список официального признания заслуг юбиляра перед человечеством. Американские граждане собрали для его больницы 20 тысяч долларов, города Франкфурт и Париж также сообщили о дарении значительных сумм. Во Франкфурте появилась улица его имени, в США вышел специальный сборник, посвящённый 80-летию Швейцера со статьями Ганди, Эйнштейна и других его друзей и единомышленников.

Глава 18

Будни больницы в 1955 году

Больница так разрослась, что может принять до 360 туземцев и 20 белых. В ней работают пять врачей, десять сиделок и двадцать санитаров-негров. «Из десяти сиделок, приехавших сюда в помощь врачам, четыре занимаются ведением хозяйства, работают в кухне, в саду, ухаживают за курами и другой нашей живностью» [6, c. 277]. Чёрные пациенты и их родственники сами готовят себе еду из выдаваемых им продуктов. Помощники Доктора закупают её в окрестных деревнях в дополнение к тому, что получают на плантациях больницы. Строительные работы продолжаются – строятся новые бараки и время от времени требуют текущего ремонта сорок восемь бараков на основной территории. Требуют усилий по поддержанию в порядке и внутренние дорожки больничной деревни, размываемые дождями.

Швейцер организует постройку 500 метров настоящей дороги от больницы до шоссе, ведущего в столицу Габона Либревиль. Это упрощает путь больных и доставку необходимых грузов.

Во всех строительных и ремонтных работах Швейцер участвует как снабженец и прораб, разумеется, не оставляя врачебной и другой работы. Самым трудным, по признанию Швейцера, было для него наблюдение за ходом работ с целью, чтобы всё делалось так, как он считал необходимым.

На денежные средства Нобелевской премии продолжается и в мае 1955 года заканчивается строительство деревни для прокажённых. Построены бараки на шесть и на двенадцать комнат. Рядом с каждым бараком - ещё такое же помещение, оборудованное под кухню. Прокажённые проводят в больнице два-три года, пока их здоровье не улучшится значительно, и им требуются условия для обеспечения приемлемого быта.

После окончания строительства Швейцер получает возможность не только более эффективно лечить, но и просвещать больных, беседуя с ними и давая им уроки французского языка. В деревне начинает работать школа для детей прокажённых.

Из Германии в деревню приходит подарок – колокол мира.

Представление об условиях поддержания работы больницы между рекой и девственным лесом было бы неполным без описания трудностей, связанных с местной быстро развивающейся растительностью. В условиях жаркого и влажного климата все плантации очень быстро зарастают. «„Авангарды“ девственного леса – это лианы; они подползают по траве к плодовым деревьям и обвивают их так плотно, что через несколько недель могут совсем задушить. Если вы долгое время не заглядывали в какой-нибудь отдалённый угол сада, то может случиться, что, придя потом, вы обнаружите там задушенные лианами деревья. <…> Среди травы прорастают занесенные туда птицами и ветром семена деревцев и кустиков, и в землю уходят очень глубокие и мощные корни. <…> Приходится выкапывать их один за другим лопатой. <…> У нас просто не хватало сил делать всё необходимое в больнице и – одновременно – на плантации. И вот нам пришлось повернуться к лесу спиной, а возвратившись на прежние позиции, мы увидели, что они уже захвачены <…> В течение нескольких недель человек пятнадцать рабочих занимались только тем, что выкапывали достигшие уже тридцати сантиметров высоты кусты и приземистые деревья, которых выросло немало среди травы» [6, с.281-282]. В напряжённом труде они восстанавливают четыре пятых плодового сада. В его создании Швейцер проявил себя и как садовник. В саду растут введенные им здесь в культуру апельсины, грейпфруты, манго, авокадо.

Много внимания во все годы персонал больницы и её руководитель вынуждены были уделять обеспечению питанием больных и их родственников, доставлявших больных в больницу и остающихся жить рядом с ними, и, само собой, самих себя. Возможности получения продуктов питания в тропиках очень специфические. Закупки продуктов у местных жителей в отдалённых деревнях требовали немалых трудов и были не всегда успешны. Огород возможен только в сухое время года. Ливневые дожди, начинающиеся в октябре, прибивают растения к земле, и они гниют. Огород должен принести урожай раньше этого.

Швейцер тщательно отобрал культуры, которые можно быстро и продуктивно выращивать и сохранять от поедания животными. Картофель не растёт. А если и удаётся его вырастить, то он весь уходит в ботву и не набирает клубней. Можно было бы заменить его бататом (сладким картофелем), но крысы поедают его клубни раньше, чем они успевают созреть. Не созревают и злаки. Не приходится думать и о винограде, к которому он так привык в Эльзасе. Не даёт плодов и горох. Корни распространённой в тропиках культуры маниока, если не принять специальных мер защиты, поедают дикие кабаны. К тому же для людей они ядовиты и их приходится долго вымачивать в проточной воде. Хорошо растущий горный рис невозможно сохранить из-за птиц. Оставалось сажать только салат, бобы, капусту, редиску, морковь и помидоры. Для массовых посадок всегда были пригодны введенные здесь раньше бананы (банановые пальмы) и хлебные деревья.

Невозможно было и запасать овощи, как это делается в родном Эльзасе. Высокие влажность и температура этого не допускают.

В отсутствии у местного населения возможности делать запасы продуктов и, как следствие этого, постоянной занятости их добыванием, Швейцер усмотрел главное препятствие на пути приобщения аборигенов к культуре.

Он также отметил в своём дневнике, что его помощники лишены полноценного привычного для них питания, поскольку из-за мух цеце невозможно держать коров, и у них совсем нет масла и сыра.

На праздничном обеде, устроенном сотрудниками больницы в честь 76-летия Доктора, Швейцер сказал: «Если бы вы подвергли клиническому анализу мою душу, вы обнаружили бы в ней три части: первая её треть – профессорская, преподавательская, вторая треть – врачебная, а третья принадлежит сельскому жителю, крестьянину. Вдобавок ещё несколько капель туземца, „примитивного человека“» [5, с.329].

В этот день он в разговоре с гостьей из США кинорежиссёром Эрикой Андерсон признался в своей усталости, что делал крайне редко. Он сказал, что больше всего ему хотелось бы как следует выспаться, забыв на время о многочисленных делах.

Этой естественной простой человеческой мечте не суждено было осуществиться. Больница вынуждала Швейцера постоянно жить на пределе сил. Мы с этим уже отчасти познакомились. А чтобы ещё лучше представить его труд, послушаем Геральда Геттинга, неоднократно наблюдавшего Швейцера в его повседневности. «Встаёт он рано – одним из первых – и руководит работой больницы. Нет ничего, что не интересовало бы Швейцера. Советы его ценны и всем нужны. Если после обеда он не на строительстве нового дома, то занят своими научными работами. Обычно в вечерние и ночные часы Швейцер изучает научную литературу, отвечает на бесчисленные письма, которые шлют ему отовсюду, беседует с гостями. И так изо дня в день» [11, с.37].

Глава 19

1957-1962. В защиту будущего

«Действие силы таинственно», - одно из наиболее известных выражений Швейцера.

Всегда трудно определённо сказать, как именно воздействуют на мир мысли и дела людей такого масштаба, как Швейцер. Несомненно, действие их велико, но оно часто находится не на поверхности социальных явлений и его почти невозможно в них распознать. Но иногда оно проступает совершенно явно, как, например, влияние Альберта Швейцера на экологическое движение.

Всем экологическим активистам известно, что одним из запалов американского, а в значительной степени и всего планетарного движения в защиту природы, стала вышедшая в 1960 году в США книга Рэйчел Карсон «Безмолвная весна». Но не все помнят, что книгу свою она посвятила ему, великому гуманисту «Альберту Швейцеру, который сказал: „Человек утратил способность предвидеть и предсказывать. Он кончит тем, что уничтожит Землю“».

А в 1989 году Карсон, как человек полностью погружённый в биоэкологию, написала:

«На мой взгляд, современность явила миру лишь одного по-настоящему великого человека – доктора Швейцера. Если в последующем мы сможем наконец справиться с огромным количеством стоящих перед нами проблем, в большой степени это будет возможно благодаря более широкому пониманию и применению его принципов.

Я часто перечитываю его собственное краткое, но чрезвычайно живое описание того момента, в который он сформулировал для себя принцип благоговения перед любым проявлением жизни. <…>

В его работах мы встречаем философское определение этого понятия. Но для многих из нас наиболее верное понимание принципа благоговения перед жизнью, как и у самого Швейцера, происходит из какого-то очень личного опыта, неожиданного впечатления от природного явления, иногда - общения с маленьким домашним любимцем. Каким бы образом ни происходило, это всегда выводит нас за пределы ощущения одного лишь собственного существования, даёт ощущения понимания какой-либо иной жизни.

Сама я часто вспоминаю одинокого краба на ночном берегу, маленькое хрупкое существо, застывшее в ожидании у полосы грозно клокочущего прибоя, который был его домом. Для меня он стал символом повсеместного проявления жизни и её полного приспособления к окружающей среде. Временами мне вспоминается рассвет на берегу болотистого озера в Северной Каролине, когда стаи канадских гусей, поднимающиеся после отдыха из воды, пролетали над самой моей головой. В оранжевом свете зари я отчетливо видела переливы коричневого бархата на их хохолках. Иногда чувство понимания какой-то иной жизни возникает, если глубоко заглянуть в глаза любимого кота.

Швейцер говорил нам, что мы не станем полностью цивилизованными до тех пор, пока нас будут заботить отношения лишь в человеческом сообществе. Чрезвычайно важно определение отношения к любым проявлениям жизни. Трагедией нашего времени является война с окружающей средой, вызванная применением современных технологий. Вряд ли, допуская применение подобных технологий, вызывающих бессмысленные разрушения и лишения, мы сохраняем право именоваться цивилизованным обществом.

Идеи Швейцера получили мировое признание, но на практике его философия применяется слишком редко»[16].

На Швейцера сослался уже во введении к своей книге «До того, как умрёт природа» и другой пионер планетарной экологической тревоги - Жан Дорст. А в качестве эпиграфа к одной из частей книги он взял высказывание Швейцера: «Симпатия, испытываемая человеком ко всем живым существам, делает его настоящим человеком».

Приведенные примеры, разумеется, не позволяют утверждать, что экологическое движение пошло от Швейцера. Но его влияние на этот крупнейший социальный феномен нашего времени неоспоримо.

Второй планетарной заслугой Альберта Швейцера являются его миротворческие достижения.

Нобелевская премия мира была присуждена Швейцеру ещё до того, как он прямо вышел на общественную сцену как борец за мир. Видимо, Нобелевский комитет уже тогда посчитал, что умиротворяющее влияние Швейцера на мир столь велико, что он заслуживает этой награды. Нобелевская речь была фактически его первым обстоятельным публичным выступлением, посвящённым проблемам войны и мира.

Швейцер долго не хотел касаться политики, считая, что это не его дело (хотя в гимназические годы очень интересовался политикой). Но в 1948 году во время встречи в Америке Эйнштейн взял у Швейцера обещание бороться против «бомбы» и угрозы атомной войны. И вот теперь, когда прошло уже 9 лет после той памятной и последней для них встречи и два года после ухода Эйнштейна с земного плана, он ещё активно не выступил.

Гостящий у Швейцера Норман Казинс беседует с женой Швейцера и с ним самим, убеждая более не медлить. Элен уже очень плохо себя чувствует, сказывается давняя травма позвоночника, полученная в молодости на лыжной прогулке, да и совсем не лёгкая жизнь. Она с грустью говорит Казинсу: «Мне так тяжело чувствовать себя такой беспомощной; я должна была бы трудиться вместе с Доктором. Это непостижимый человек. Я убеждена, что сейчас он работает ещё напряжённее, чем двадцать лет назад. А двадцать лет назад я боялась, что он убьёт себя работой. Он всегда говорит, что у него есть хороший рецепт для людей, которым за шестьдесят, если они плохо себя чувствуют: напряжённая и ещё более напряжённая работа.

Как вы имели возможность убедиться, рецепту этому он следует сам» [6, c. 376]. И вот однажды Швейцер говорит Казинсу как бы уже в прошедшем времени: «Всю мою жизнь я старался воздерживаться от заявлений по общественным вопросам… Не потому вовсе, что я не интересовался международными делами или политикой. Мой интерес к ним и озабоченность ими очень велики. Просто я чувствовал, что мои отношения с внешним миром должны произрастать непосредственно из моей работы и моей мысли в области теологии, философии или музыки. Я пытался скорее искать подход к проблемам всего человечества, чем ввязываться в противоречия между той или иной группировкой. Я хотел быть человеком, который говорит с другим человеком» [5, с. 351].

Эти разговоры происходят в 1957 году. В том же году Элен уезжает, и вскоре в одной из больниц Цюриха покидает наш мир. Казинс возвращается в Америку, а Швейцер решает начать публичные выступления против проведения испытаний атомного оружия.

Он шёл к этому уже давно. Ещё тогда, вернувшись из США, возможно, главным образом под влиянием бесед с Эйнштейном, он написал статью «Идея Царства Божьего в ходе преобразования эсхатологической веры в неэсхатологическую», в которой есть такие строки: «Мы присутствуем при начале гибели человечества. <…> Пока оно располагало лишь ограниченной способностью к разрушению, ещё можно было надеяться на то, что призыв к здравому смыслу положит предел тому, что творится. Однако по мере того, как возможности человека становятся всё более неограниченными, эта надежда становится всё более иллюзорной. Остается уповать лишь на то, что дух Божий вступит в противоборство с духом этого мира и одолеет его» [3, с. 125].

Приходится только удивляться силе интуиции этого человека, его очувствованию всего трагизма момента. Теперь мы знаем, что вскоре после его высказывания над человечеством нависла угроза уничтожения. Мы все сидели на пороховой бочке с зажжённым фитилем. Возможно, кульминацией опасности, висевшей над Землёй и человечеством, стал Карибский кризис 1962 года, когда вот-вот могла начаться атомная война со всеми её катастрофическими последствиями. Спас Землю не иначе как «дух Божий», проявившийся, как всегда, через действия людей.

Швейцер как раз и не считал, что можно только лишь уповать на дух Божий и самим ничего не предпринимать. Об этом он говорил Казинсу приблизительно так. Бессмысленно ждать, что Бог будет сам предотвращать зло и несправедливости, совершаемые человеком. Нет оснований считать, что Бог вмешивается в человеческие дела, чтобы поддерживать справедливость, после всего, что произошло в последнюю мировую войну со всеми её убийствами и несправедливостями, с преследованием религиозных меньшинств, с концлагерями и газовыми камерами, где делали мыло из трупов зверски умерщвлённых людей. Человек несёт ответственность за зло и должен бороться с ним, а не сидеть, сложа руки, ожидая божественного вмешательства [5, с. 353; 11, с. 155].

Лютеранин и священник, но не скованный ничем человек независимого мышления, Швейцер обращал внимание на то, что именем Бога церковью совершались преступления, в корне противоречащие истинным религиозным учениям: «Кальвин убивал врагов <…> ранние израэлиты иногда верили, что убийство было их божественной миссией; крестоносцы, не задумываясь, поднимали меч во имя Божие… Разговоры о «воле Божьей» были самообольщением и профанацией, особенно когда ими прикрывались всякие неблаговидные действия». И далее главное: «Мы должны принять действительность, в которой Бог проявляет себя через дух человека. И когда индивид способен раскрыть и развить своё духовное сознание, он заодно с Божеством»[11, с. 155].

Отечественный исследователь А. Н. Кочетов, приводя взгляды Швейцера на ответственность церкви за земные дела, написал: «Швейцер высказывает мысль о том, что неспособность церкви предотвратить победу фашизма в Германии «сделала нас соучастниками вины тех дней. В конечном счёте неудачу потерпела не только католическая церковь, но и протестантская тоже. На католической церкви лежит большая вина, потому что она была организованной, наднациональной силой, способной хоть что-либо сделать, а протестантская церковь была неорганизованной бессильной национальной силой. Но и она тоже взяла на себя вину одним только признанием ужасного, бесчеловечного факта преследования евреев» [11, с. 156].

Швейцер мог прямо в глаза сказать христианскому священнику, приехавшему к нему в больницу от одной из самых крупных американских церквей: «Жаль только, что вы совсем не христиане. <…> Возможно, я ошибаюсь, но мне неизвестно, что вы и ваша церковь боретесь против атомной бомбы. К сожалению, это касается многих, называющих себя христианами» [11, с.156].

Анализируя события, предшествующие выходу Швейцера на общественную трибуну, Кочетов ссылается на биографов, которые считают, что непосредственным толчком к тому послужил поступок тринадцатилетнего негритянского подростка. Это восхитительный эпизод, а его следствия удивительны. Бобби Хилл, так звали того мальчика, узнав об удивительном Белом Докторе и его больнице, купил коробочку с аспирином и обратился к генералу авиации с просьбой сбросить её с воздуха в пожертвование больнице Швейцера. Журналисты разнесли этот случай как сенсацию, и в результате в больницу сразу хлынул благотворительный поток: одних только лекарств четыре с половиной тонны, а денег четыре тысячи долларов. Через год уже сам этот мальчик, сделавшийся знаменитостью и посланцем помощи, прилетел в Ламбарене с тонной лекарств и чеком на сто тысяч долларов. Швейцер, утверждают его биографы, был изумлён результатом этой, совсем вначале маленькой, инициативы одного ребенка.

И он решается начать свою антивоенную кампанию – передает Нобелевскому комитету для печати и для радио своё обращение «Декларация совести». Этот документ возник не вдруг, не одномоментно. Швейцер изучал проблему атомной угрозы до этого восемь лет, изучал её досконально. Он проработал несколько десятков книг на эту тему; начинал в 1949 году с книги М. Гартмана «Атомная физика, биология и религия». Он хотел вникнуть в проблему по существу, хотел быть в ней достаточно квалифицированным, чтобы, если и когда он вступит в борьбу, не ограничиваться призывами к этике и к совести, а опираться ещё и на научные факты.

И вот этот момент настал. 24 апреля 1957 года его обращение вышло в эфир через радио Осло и было передано журналистам. Швейцер обратился к правительствам США и СССР с призывом прекратить атомные испытания. Он заявил, что в конце года ставит свою подпись под требованием большого коллектива ученых и общественных деятелей немедленно прекратить атомные испытания в атмосфере. Это требование с 9235 подписями, собранными в 44 странах, было вручено дважды нобелевским лауреатом (премии по химии и премии мира) Лайнусом Полингом (1901-1994) генеральному секретарю ООН 13 января 1958 года. Далее, 28, 29 и 30 апреля 1958 года, Швейцер через радиостанцию Осло передаёт три воззвания под общим названием «Мир или атомная война». Он обрушивается на тех, кто говорит о «разрешимой дозе радиации». «Кто разрешил её? Кто имеет вообще право её разрешать?». Швейцер с полным знанием говорит о том, что пагубные результаты даже, казалось бы, малых доз радиации скажутся через несколько поколений. «Те, кто решается предпринять ядерные испытания, должны отдавать себе отчёт, какие бедствия они навлекают этим на будущие поколения, они должны быть готовы нести невыносимое бремя ответственности за рождение сотен тысяч уродов».

Это он написал в статье, опубликованной в СССР «Литературной газетой» 26 июня 1962 года. Швейцер в своих обращениях говорит о том, что атомное оружие должно быть отвергнуто как по соображениям разума, так и по этическим соображениям. Оно является «наиболее страшным современным выражением антигуманизма». Его выступления способствовали тому, что 5 августа 1963 года в Москве был заключён международный договор о прекращении атомных испытаний в атмосфере, под водой и в космосе.

Швейцер ставил вопрос: «Что же может придать постоянную силу этому соглашению?» И отвечал: «Только упрочение каких-то духовных связей между Востоком и Западом» [5, с. 392].

6 июня 1962 года Швейцер получил письмо от президента США Джона Ф. Кеннеди (1917-1963): «Вы оказываете необыкновенное моральное воздействие на наш век. Я очень надеюсь, что Вы приложите огромную силу своего воздействия к движению за полное и безоговорочное разоружение» [16].

Он ответил президенту, выразил поддержку его усилий в Конгрессе провести ратификацию Московского договора. Возможно, именно это сыграло решающую роль в ратификации договора в Конгрессе США, повлияв на колеблющихся конгрессменов.

Благоговение перед жизнью

Глава 20

В последние годы

Больница жила своей обычной жизнью. По реке на каноэ и через лес по тропам габонцы привозили и приносили на носилках своих заболевших родственников и оставались в больнице жить. Когда требовалась неотложная хирургическая операция, включался электрический двигатель.

В Ламбарене в очередной раз приехал журналист Норман Казинс. Он и стоматолог Фредерик Фрэнк оставили прекрасные описания тогдашнего медицинского персонала больницы в джунглях и самого Подвижника. Начнём с внешнего, с того, что годы не смогли его ссутулить, разве чуть-чуть в последние два-три года. Был прям. Прямота его несколько маскировалась привычкой ходить слегка наклонившись вперёд. О памяти Швейцера Фрэнк пишет, что она была как у «усовершенствованной электронно-счётной машины». Он помнил все мелочи своей жизни, все свои лекции, все мелочи, упоминавшиеся в разговоре с ним недавно и десятилетия назад. Свою одежду, как правило простую и удобную, Швейцер носил очень долго, не снашивая. Однажды в разговоре выяснилось, что сюртук, который был сшит Швейцеру портным в Гюнсбахе в 1905 году, чтобы он мог достойно предстать во время игры на органе перед королем Испании, Швейцер использовал в 1936 году при чтении лекций в Шотландии, при всех гастролях и торжественных выступлениях, в том числе когда получал премию Гёте и во время нобелевской речи, то есть полвека спустя; и Швейцер сказал, что сюртук и теперь хранится в Гюнсбахе на тот случай, когда он потребуется.

Ещё одна немаловажная деталь: Швейцер очень экономил бумагу. На свои блокноты, которые изготавливал собственноручно, и рукописи своих трудов он употреблял бумагу, с одной стороны уже использованную. Казинс пишет в своей книге «Альберт Швейцер из Ламбарене», что, увидев рукопись философского труда Швейцера о царстве Божием, он ахнул. Она была написана на листках разных типов и размеров – на обороте деловых бумаг, бланков, счетов, листков календаря, старых писем. Вот уж, поистине, эколог по своей сути! На себе он экономил во всём – брился без мыла, ездил по железной дороге, как, заметим попутно, и Ганди, третьим классом, «потому что не было четвёртого» [5, с. 350]. И уж, конечно, не признавал никакой роскоши. Он носил в Европе одну и ту же шляпу, а в Африке – шлем, старые, но всегда чистые брюки цвета хаки и белую рубаху. Поскольку костюм его не снашивается, говорил он, зачем же ему покупать новый?

Швейцер, имея в виду своих многочисленных активных доброжелателей, описал в дневнике будничный день в больнице. «Строки эти я пишу, сидя за столом в большой приёмной, и стараюсь не обращать внимания на царящий здесь шум. Каждую минуту меня отрывают различными вопросами. Приходится то и дело вскакивать и давать какие-то указания. Но писать в таких условиях я уже привык. Для меня важно быть в это время в больнице, на своём посту, чтобы видеть и слышать всё, что там происходит, и нести ответственность за всё. <…> Наша больница (Швейцер никогда не говорил «моя больница», только «наша») является хирургическим центром для большого лесного района. <…> В среднем у нас каждый день бывает до четырёхсот едоков» [6, с. 277-278].

Больница значительно разрослась в конце 50-х годов. В ней размещалось до двух тысяч человек – одних только больных более пятисот человек, да плюс их семьи и родственники, среди которых много детей. Семьи заболевших людей приезжали в больницу жить, приезжали со всем своим скарбом, собаками и мелкой живностью. А врачей оставалось немного – 4-6 человек. С ними работали 20-30 помощников и было ещё несколько десятков служащих-туземцев. Больницу необходимо было реорганизовать, оснастив современным оборудованием, обеспечить электро- и водоснабжение, построить систему канализации.

В этот период в один прекрасный момент - бах! - рядом с больницей, в Ламбарене, был построен небольшой аэродром. Это облегчило задачу. У Швейцера нашлись помощники, которые взяли на себя основные тяготы реорганизации.

Впечатления советских туристов

В декабре 1963 года в Ламбарене заезжала путешествующая по Африке делегация советских туристов; хрущевская оттепель позволила им вступить в контакт с этим опасно независимым человеком в его оазисе милосердия. В 1970 году в Москве был опубликован сборник «Альберт Швейцер – великий гуманист ХХ века». Среди его статей есть и воспоминания бывших в составе той делегации К. И. Коничева и Н. С. Португалова. Кроме того, Б. М. Носик взял интервью почти у всех членов делегации и включил их в свою книгу [5]. Познакомимся по этим источникам с впечатлениями близких нам, как теперь говорят, по менталитету людей, прошедших через атеистическое воспитание.

Итак, Швейцеру без малого 89 лет. Сюжет первый – встреча. У причала делегацию встретил Швейцер, «жизнерадостный и приветливый». Он по-немецки сказал: «Здравствуйте, русские друзья. Впервые вижу русских в Ламбарене. Прошу ко мне в гости» [11, c. 116]. И, сняв пробковый шлем, поклонился. Журналист Николай Португалов начал было по-немецки говорить приветственную речь, но Швейцер тут же остановил его, добродушно хлопнув по плечу и сказав: «Оставим это, молодой человек, я не выношу превосходных степеней имён прилагательных» [11, c. 124]. Сюжет второй – знакомство с территорией больницы. «Когда он вёл нас по территории, там была у дерева обезьяна, Швейцер подошел к ней, и видно было, что обезьяна эта его любит. Он тоже с ней очень трогательно общался» [5, c. 386] (Р. Кольцова).

Далее в основном по описанию К.И. Коничева. Швейцер поясняет: «Как видите, у меня нет специальных зданий и палат для больных. Лечение проводится в таких же условиях, в каких туземцы живут в своих лачугах, им не надо привыкать к необычной обстановке. Всё здесь соответствует требованиям их житейского общежития. У меня осуществляется такое правило: больным и здоровым африканцам – полная свобода действий, сохраняется простота их нравов и быта, всё дозволяется, кроме, конечно, поступков, приносящих зло человеку, а также запрещается торговля. <…>

Мы видели здесь людей, страдающих от самых различных заболеваний – тропической дизентерии, желтой лихорадки, поражённых мухой цеце, душевнобольных, запертых в особых помещениях, женщин, пришедших рожать под наблюдением медицинских сестёр.<…>

Все пациенты разделяются не по роду заболеваний, а по племенным признакам (кроме душевнобольных и инфекционных). В госпитале оказались больные из пятидесяти племён, говорящих на разных диалектах, были даже пигмеи, языка которых никто не понимал.

Доступ к незаразным больным свободен для их родственников. Они часто их навещают, приносят фрукты и рыбу, испеченную на кострах.

Среди врачей – медики, прибывшие из Англии, Франции, Германии. Для всех них существует нерушимое правило: кроме родного языка, каждый обязан знать ещё один европейский и три африканских…» [11, с. 114 - 122].

Размещение пациентов в помещениях по племенным признакам было вынужденным, так как туземцы помогают только соплеменникам. Члены других племён для них чужие люди, и даже не просто чужие, а опасные. Отношение к ним в лучшем случае умеренно недружелюбное. Среди «своих» туземец чувствует себя наиболее комфортно.

Гости из деликатности хотели быстро уехать, но гостеприимный хозяин пригласил их остаться на обед и повёл в свою комнату, чтобы они оставили лишние вещи. Вспоминает И. Ястребова: «Мы спросили, куда сумки положить. Он сказал: „Прямо на кровать кладите“. Комнатка исключительно проста. Никакого намёка на комфорт. Стены из оструганных досок. Стол простой, заваленный бумагами. Кровать под белым пологом, табурет, тазик для умывания» [5, c. 387].

К. Коничев: «Покинув кабинет, мы идём по обширному двору, где в тени вечнозеленых деревьев разгуливают крупные птицы, а за проволочной сеткой пасутся антилопы.<…>

Подходя к столовой, мы обратили внимание на большую обезьяну, которая, соблюдая строгий порядок, снимала шляпы и пробковые шлемы с тех, кто хотел пройти в столовую в головном уборе. Она напяливала их на свою голову, отбегала в угол сада и там складывала в кучу» [11, с.119].

«Обед – тоже незабываемое зрелище: два длинных стола, накрытых белой бумагой, тарелки с хлебом. Швейцер вошёл. Все встали. Он громко прочёл «Отче наш», потом «амен», все сели. За столом человек тридцать медиков-европейцев, в основном молодые. Там был один врач с чёрными большими усами. Сёстры почти все одеты, как сестра Матильда Коттман, - длинные платья, башмаки» (Р. Кольцова) [11, с.119].

«Сёстры все красивые, белые. Рядом со мной сидела сестра, говорят, дочь миллиардера, высокая, красивая» (К. Коничев) [5, c. 387].

У женщин на плечах во время обеда сидели многоцветные попугаи, а под столом расположились собаки.

За обедом Швейцер сказал: «Русские у меня в Ламбарене впервые. А ведь вы, молодые люди, верно, и не представляете, что значили для нас в прошлом веке книги Льва Толстого. Мы тогда вдруг увидели и поняли, что человек может и должен быть Человеком» [5, c. 388].

После обеда и беседы на темы разоружения Швейцер показал гостям плодовый сад, созданием которого он занимался много лет.

Переходим к сюжету заключительному – общее впечатление от Швейцера.

Р. Кольцова: «Он не любит церемоний, говорит тихо и быстро: мне кажется, он вообще не может повысить голос. Походка у него уверенная, и, хотя возраст чувствуется, он очень прямой…» [5, c. 388].

Н. Португалов: «Запомнились суровые, аскетического склада губы под густыми нависшими усами, добрый взгляд светло-голубых глаз…» [5, c. 389].

А. Роу: «Он очень мил, любезен и прост. Глазки весёлые, живые, блестят. Молодые глазки. А вообще я считаю, что он настоящий подвижник, человек необыкновенных душевных качеств. Ведь вы подумайте: вот так вот запереть себя, как он!» [5, c. 389].

И. Ястребова: «Да, это правда, вспоминается, как Горький писал о Толстом, когда описывал обед в Ясной Поляне: настоящая простота, истинный аристократизм простоты. И очень сердечный человек Швейцер» [5, c. 388].

К. Коничев: «Ни от кого в жизни такого впечатления не было. Святой человек!...» [5, c.388].

А. Роу: «Это настоящий доктор Айболит. Он лечит этих животных, и они у него остаются жить навсегда. Я уж и Корнею Ивановичу Чуковскому про это рассказывал. А в столовой что творилось – всё квакало, тявкало, верещало, пищало, гоготало.<…> Наседки какие-то, однорукие обезьяны…» [5, c. 386].

Журналист, писатель и учёный В.А.Петрицкий за полтора года до описываемых здесь событий послал Швейцеру письмо, на которое получил незамедлительный обстоятельный ответ. Вдохновлённый вниманием, а главное, величием жизни великого подвижника, он написал, кроме статьи «Эстафета гуманизма (Лев Толстой и Альберт Швейцер)» [11, с. 198-212], ещё серию работ. Их список приведен в книге «Благоговение перед жизнью» [2, c. 520]. Среди них популярные публикации: очерк для детей «История о докторе Айболите – быль». Очерк был опубликован в ежегоднике «Глобус» в Ленинграде в 1964 году. Позже вышла книга для юношества «Свет в джунглях» (Л., «Детская литература», 1972, 253 с.). А также: «Габон – Ленинград» («Нева», 1962, №19, с.214-215), «Полвека в джунглях» («Смена», 1965, 27 января), «Право обращаться к нашим душам: Русская литература в жизни и творчестве Альберта Швейцера» («Вопросы литературы», 1976, №5, с. 312-316).

Глава 21

Полвека больницы

Забота

Вылеченный Швейцером пеликан сопровождал его на прогулках

На территории больницы недалеко от реки

Гости охотно вовлекались в строительные дела

«Господин рифлёное железо» обдумывает планы на завтра

Акушер Альберт Швейцер

Дом Швейцера на территории больницы

В африканском кабинете, как всегда не один

За клавиорганом после дневных трудов

Закончилась ещё одна поездка в Европу

В 1963 году был подведен итог работы больницы Швейцера за пятьдесят лет. В том году число больных в стационаре часто достигало 560 человек. Это был целый больничный городок, очень своеобразный. Ежегодно в больницу обращалось в среднем около 5 тысяч больных, из них треть госпитализировалась. Постоянный штат состоял из европейцев: 5-7 врачей и 9-12 сестёр и сиделок, попутно ведущих больничное хозяйство, - и около 20-ти африканцев – помощников по всем больничным нуждам. В больнице действовала лаборатория, делающая анализы крови, мочи и т. д. В ней трудились прошедшие специальную подготовку местные жители. В лаборатории часто, по несколько месяцев в году, работала дочь Швейцера Рена Эккерт-Швейцер, специально для этого получившая в Европе квалификацию лаборанта.

Ежегодно в больнице рождалось 300-400 детей. Производилось много хирургических операций: в 1934 году 622 серьезные операции, в 1961 году – 802, в 1962 – 950. Смертность при операциях была необыкновенно низкой – 0,44%, то есть два случая на 450. Подсчёты смертности при операциях выполнили американские врачи Р.Голдуин и Р.Фридман и опубликовали результаты в специальном медицинском журнале в 1961 году. Операции проводились практически на всех органах, включая даже некоторые глазные. Сам Швейцер прекратил оперировать в 75 лет. В результате успешного лечения прокажённых в больнице Швейцера значительно снизилась их число в обширном районе вокруг Ламбарене.

Немалой характеристикой является то, что тяжёлых больных из габонской государственной больницы в Ламбарене многие годы везли в больницу Швейцера, к Швейцеру.

Медицинская помощь в больнице была, как правило, бесплатной. Плата за лечение допускалась добровольным трудом. Иногда, когда не хватало денег на лекарства, плата принималась у тех больных, которые могли её внести. Средства шли исключительно на нужды больницы. Когда трудоспособные пациенты и их родственники привлекались к строительным и другим работам, Швейцер тем или иным образом им платил. А нужда в средствах была почти постоянной. Наглядно это видно уже из того, что все годы бинты стирались и использовались для перевязок неоднократно.

Историю больницы можно живо себе представить через отношения Швейцера к своим помощникам. Основу этим отношениям давало необыкновенно развитое у Швейцера чувство благодарности. Это чувство он сознательно прививал и своим чернокожим пациентам: «Я постоянно напоминал им, что благодеяниями больницы они пользуются потому, что много людей в Европе пожертвовали деньги на её содержание; следовательно, теперь их долг – самим оказать больнице посильную помощь. Так я постепенно установил обычай, согласно которому в благодарность за лечение я получал подарки деньгами, бананами, домашней птицей или яйцами»[26, с. 86].

Хотя общая стоимость подарков, полностью идущих на нужды больницы, составляла лишь небольшую долю её бюджета, она была всё же существенной. И, что не менее важно, туземцы больше ценили больницу, получая медицинскую помощь не совсем даром. Таков закон психологии: мы любим тех и то, кому и чему оказываем помощь. Не потому ли родители любят своих детей больше, чем дети – родителей?

Некоторые из вылеченных туземцев, двигаясь чувством благодарности, становились лекарскими помощниками. Многие трудились на больничных плантациях. Похожим образом вели себя и белые пациенты. Выражая свою благодарность трудом, часто квалифицированным и очень на тот момент необходимым, или помощью строительными материалами, или какой-либо иной, они облегчали бремя трудов Швейцера и его приезжих сотрудников.

Эти самоотверженные люди отказывались от заработной платы или какого-либо жалованья. Швейцер проявлял всю возможную заботу о них, об улучшении условий их жизни. Он организовал осушение заболоченных земель, что оздоровило микроклимат вокруг больницы. Окна он оборудовал металлическими сетками, защищающими от москитов. Благодаря этим мерам европейские помощники могли продлевать своё непрерывное пребывание в Ламбарене до двух с половиной лет. Результатом была не только экономия средств на их поездки для отдыха в Европу, оплачиваемые из всегда напряжённого больничного бюджета, но и, главное, экономия здоровья сотрудников.

Первым, и многие годы ближайшим самоотверженным разносторонним помощником Швейцера была, как мы уже знаем, Элен Бреслау-Швейцер.

А первым на африканской земле был Жозеф Азовани (? – 1966). Он трудился не вполне бескорыстно. Он получал жалованье, но вдвое меньшее, чем до больницы, когда служил поваром в порту. Был он на местный манер изрядный франт, следил за модой. Швейцер с юмором описал, как однажды он пытался отговорить Жозефа от покупки в местной фактории залежалых и потрескавшихся, но «модных» лакированных чёрных ботинок, даже толкнул его под бок тайком от торговца. Тогда это удалось. Но на следующий день Жозеф всё же наведался в лавку и ботинки приобрёл, истратив на них всё своё жалованье. Когда Жозефу понадобились деньги, чтобы купить себе жену и одеть её по европейской моде, он, после тринадцати лет работы в больнице, оставил свой пост лекарского помощника и занялся торговлей лесом, где можно было больше заработать. Но был он безусловно незаурядный человек, преданный и добросовестный. И одарённый полиглот. Он неизменно с гордостью называл себя первым помощником доктора Альберта Швейцера. Швейцер поддерживал с Жозефом дружеские отношения при всех обстоятельствах.

Вторым африканским помощником был Базиль Аатомбогоньо. Он поступил на работу в 1913 году и оказал большую помощь Швейцеру в начальный период работы больницы как плотник, лекарский помощник и сапожник, кем он и был по своей профессии. Было у Швейцера много и других чернокожих помощников, которых он отметил в своей книге [6], но оставим их имена за пределами нашей повести, кроме упоминавшегося уже плотника Монензали. Он работал в больнице более 30 лет до своего 60-летия в 1954 году.

Общий вклад коренных местных жителей в больничную работу был значителен, что Швейцер отметил в 1955 году. «Среди нашего медицинского персонала двенадцать человек негров. Подготовили их мы сами. Двое или трое из них работают самостоятельно в лаборатории или ещё на какой-нибудь должности. Остальные помогают нашим прибывшим из Европы сиделкам. Старейшие из этих лекарских помощников работают у нас больше двадцати пяти лет. Примерно столько же времени здесь находятся и оба наших повара-негра.

Старейшие из лекарских помощников пользуются авторитетом среди молодых и оказывают нам немалую помощь в деле воспитания их и приобщения к больничной работе» [6, c.277].

Обратимся теперь к памяти приезжих помощников Швейцера, к их судьбам, используя его дневниковые записи [6, c. 220-277] и тексты А.М. Шадрина [6, примечания]. Так мы наполним живой интернациональной плотью жизнь больницы в контексте того времени и дополним в своём представлении образ самого Швейцера.

Нессман Виктор. Родился ок. 1900 г. в Эльзасе, в селе Вестхофен. Окончил медицинский факультет университета в Страсбурге. Работал в Ламбарене с середины октября 1924 до конца февраля 1926. Возвратился на родину, чтобы отслужить в армии. В дальнейшем был хирургом в Страсбурге. В 1939 году, в начале второй мировой войны, был мобилизован как военный врач. Во время немецкой оккупации Франции жил с женой и четырьмя детьми во французском городке Сарла, служил в госпитале. Был арестован гестапо и в 1943 году умер от пыток как герой, не выдав борцов французского Сопротивления.

Коттман Матильда (1897-1974). Одна из ближайших сотрудниц Швейцера. Проработала в его больнице более 40 лет (1924-1967). Родилась в Эльзасе, окончила акушерскую школу в Страсбурге. У габонцев пользовалась большой любовью. Ушла из жизни в Германии, в Билсфельде. По её желанию урна с прахом её тела захоронена на территории больницы.

22 февраля 1926 года на смену В.Нессману приехал врач Фредерик Тренс, так же, как и Нессман, сын пастора в Эльзасе.

Тренс Фредерик Альбер (р. 1901) – врач и биолог. Образование получил в Страсбургском и Парижском университетах. Работал в Ламбарене много лет. Одно время, после Швейцера, возглавлял его больницу. Самоотверженный врач-исследователь. В Ламбарене ввёл себе вибрион дизентерии, так как это был единственный способ провезти его в Европу для квалифицированного исследования. Нашёл, что местная тропическая дизентерия близка к холере. Впоследствии – доктор медицины и научный сотрудник Института Пастера в Париже. Автор трудов по медицине и воспоминаний об Альберте Швейцере.

26 апреля 1926 года в Ламбарене приехал Ганс Муггенштурм, молодой столяр из Сент-Галлена. Он взял на себя руководство работой всех плотников и их помощников на строительстве третьей больницы. Швейцер с его приездом получил возможность целиком заняться другой первоочередной на тот момент работой: забивкой свай, подготовкой строительной площадки и доставкой материалов. Одновременно с Муггенштурмом приехала Марта Лаутербург, работала сиделкой.

Больничное хозяйство вела, что было, по словам Швейцера, самым трудным из всего, Эмма Хаускнехт (1894-1956) – учительница из Эльзаса, давняя знакомая и одна из ближайших помощниц Швейцера Она приехала в Ламбарене в середине октября 1925 года. Взяла на себя ещё и уход за белыми больными, включая уборку палат. Долго была самой занятой из всех помощников. Проработала в больнице 30 лет. Помимо основной, больничной деятельности, сумела собрать уникальную, музейного значения, коллекцию прикладного искусства жителей Габона.

23 марта 1927 года из Швейцарии приехал врач Эрнст Мюндлер, сменивший доктора Тренса.

Вместе с Мюндлером в Ламбарене появилась госпожа Рассел из Канады. «Она берёт на себя руководство людьми, которые валят лес и работают на плантациях». Из всего персонала больницы она имеет самый большой авторитет у туземцев. Вместе с ней трудится Карл Суттер – швейцарец, бывший торговец лесом, сам предложивший свою помощь.

После своего первого приезда в 1927 году Лилиан Рассел приезжала помогать в работе больницы ещё несколько раз на продолжительное время. «Мне лично она оказала большую услугу своими хорошими переводами моих книг и тем, что во время моих выступлений в английских университетах, где я говорил по-немецки или по-французски, настолько искусно слово в слово переводила мои речи на английский язык, что слушатели забывали, что это перевод».

С 1933 года по 1946 (с тремя отлучками в Европу и отдыхом во время войны в Бельгийском Конго) в больнице работал Ладислав Гольдшмидт, врач-хирург из Австрии. «В его отсутствие я снова оперирую, как то было в начале моей деятельности в Африке, тогда как в остальное время я являюсь только его ассистентом. Доктор Анна Вильдикан, которая в отсутствие доктора Гольдшмидта отвечала за больницу и положила на это много сил, уезжает в 1944 году на несколько месяцев отдыхать».

Рене Поль Копп, врач (1904-1974). Приехал в больницу в марте 1946 вместе с женой, сначала на два года. Родился в Мюнстере (Эльзас). В детстве неоднократно видел Швейцера в Гюнсбахе. Учился в школе в Кольмаре, изучал теологию в Париже. Потом был пастором в Страсбурге. Но постоянно стремился в медицину. Изучал её по ночам. Отказался от пасторства и перед второй мировой войной начал работать хирургом в Эльзасе. Давно мечтал поехать в Ламбарене к Швейцеру на два года. Осуществив свою мечту, 20 лет работал врачом в Габоне. В 1968 году по просьбе тогдашнего руководителя швейцеровской больницы Тренса возвращается в неё на всю жизнь. Он принял на себя, подобно Швейцеру, всю тяжесть работы в больнице, трудясь с утра до глубокой ночи. Специализировался по хирургии проказы.

«Следует особо отметить работу сиделки-швейцарки Элизы Штадлер. Она пробыла здесь с февраля 1930 до января 1932 и с декабря 1932 до ноября 1934. После войны, когда мне были крайне нужны сиделки, имеющие опыт работы в Африке, она по моей просьбе согласилась приехать сюда ещё раз. Она проработала в свой последний приезд с декабря 1945 до января 1948.»

Кроме отмеченных лиц, в больнице в послевоенное десятилетие трудились от полугода до трёх лет, а иногда и больше, врачи-эльзасцы Пауль Израэль с женой, Ж.П.Энгеле, Шарль де Ланж, Ги Швейцер (родственник Альберта Швейцера), швейцарцы Арнольд Брак, Маргрит Шредер, венгр Эмерик Перси, немец Херберт Гро, американец Уильям Уикофф, а также сиделки Лидия Мюллер и Гертруда Кох.

«Фрейлейн Мюллер руководила работами в саду и на плантации. Фрейлейн Кох была деятельна во всех областях медицинского обслуживания. Ей поручались самые разные работы. И всюду она оправдывала наше доверие. В течение ряда лет она самостоятельно вела родильное отделение. На административных должностях, которые она занимала, ей очень пригодились её организаторские способности и природная жизнерадостность. К сожалению, состояние здоровья вынудило её остаться в Европе».

Швейцер скрупулёзно перечисляет (чтобы никого не забыть!) с указанием периодов работы сиделок послевоенных лет. Это: американка Глория Кулидж, эльзаска Алиса Швопе, швейцарки Ирмгард Цинзер и Труди Бохслер.

Труди работала и в 1956 - 1957 годах. Тогда ей было 25 лет и её называли в больнице «девушка с фонарём». Она бесстрашно, в рано наступающей в тропиках темноте, ходила через джунгли с фонарем в деревню для прокажённых. Там она занималась с детьми. Ставила с ними спектакли, обучала хоровому пению. Очевидец доктор Фрэнк написал, что, общаясь с детьми, она «повелевает, усыновляет, лечит, шлепает, утешает, балует» [5, c. 346].

«Из числа сиделок, приехавших к нам после войны, дольше всего пробыла у нас голландка Алида Сильвер (с октября 1947 по март 1951 и с декабря 1951 по май 1954). Она занята на медицинской работе. После недолгого пребывания в Европе она возвратится к нам снова». Алида (Али) Сильвер вернулась и осталась надолго, она стала секретарём Швейцера, вместе с М.Коттман помогала ему вести обширную переписку; вошла в число его ближайших помощниц.

«Датчанка фрейлейн Эрна Спор-Хансен (которая находится у нас с сентября 1952) обслуживает прокажённых.

Медицинской работе посвятили себя и находящиеся здесь с сентября 1952 уроженка Лиона сиделка Сюзанна Мовсесян, приехавшая в августе 1953 швейцарка Ирма Боссхарт и голландка Тони Ван Леер, работавшая здесь с декабря 1951 до сентября 1953 и после проведенного на родине отпуска возвратившаяся к нам снова.» [6, с.263].

Хозяйственные работы (уход за плантациями и садом) выполняли швейцарки Полетт Кревуазье, Хедвиг Мейер, Фриди Гисслер, Врени Хуг, Грети Бальзигер, Верена Шмид и Врени Штюсси, эльзаски Алиса Шмид и Жаклин Циглер.

«Неоценимые услуги оказывал мне живущий у нас с октября 1950 эльзасский механик Эрвин Матис, племянник нашей сиделки Матильды Коттман. Он брался выполнять самые разнообразные работы: следил за исправностью всех моторов, действующих у нас в больнице, ведал ремонтом больничных корпусов, руководил работами наших трудоспособных больных, производил утреннюю и дневную проверку, а по вечерам раздавал пищу. Тем самым он в течение трёх с половиной лет в очень значительной степени облегчал работу мне и моим занятым хозяйством сотрудникам. Скоро он уезжает домой. Мы благодарны ему за всё и желаем счастья.

Начиная с декабря 1951 года, в нашей работе принимает участие находящийся на отдыхе французский пастор Андре Винь. Я знаю его ещё по тем временам, когда он работал в протестантской миссии в Ламбарене. Когда он после этого возвратился в Европу, мне удалось уговорить его снова вернуться сюда, для того чтобы нам помочь – обслуживать прокажённых и руководить работами женщин на плантациях».

Винь продолжал работать в больнице и в 1955 году: «Работами на плантации руководит господин Винь, в прошлом пастор, который из своих поездок в Европу и в Америку нередко привозит сюда всё новых «добровольцев». Мы прозвали его «свалившимся с неба помощником».

Б.М.Носик [5, c. 344-347] на основе описаний врача-стоматолога Ф. Фрэнка и Н.Казинса дал красочное описание помощников Швейцера 1956-1957 годов. Большинство из них продолжали трудиться в Ламбарене и в последующие годы. Воспользуемся возможностью, вслед за названными свидетелями и писателем, рассмотреть круг сотрудников Швейцера того периода.

У персонала больницы ужин, на который сходятся все, кроме тех, кто не может придти из-за срочных дел. В столовой стол, накрытый белоснежной скатертью, и 24 деревянных стула, сделанных плотником Монензали по образцу капитально сработанных увесистых крестьянских стульев Эльзаса. На столе – синие и серые глиняные кувшины с водой, блюда с едой, простой, питательной и вкусной. Время – седьмой час. Тропическая темнота уже спустилась на Ламбарене. На столе зажжённые керосиновые лампы. Собираются врачи и сёстры. Когда все в сборе, прямо от письменного стола в своём кабинете приходит Швейцер. Он садится на своё место и, сложив руки, ждёт, когда все рассядутся. После этого Швейцер произносит молитву «Отче наш». Начинается ужин. Свободно, непринуждённо, в обстановке взаимного доброжелательства идут беседы, слышится смех.

Швейцер ест с аппетитом, просит добавки. Прежде, чем взять себе, оглядывает стол, чтобы выбрать того, кого он решит угостить. Собственноручно отрезав кусок рыбы или ломтик ананаса, он предлагает угощение тому, на кого пал выбор, и говорит: «Это для вас» - в тоне отеческого приказа. Однажды, когда Фрэнк уже почти закончил ужин, Швейцер, вспомнив, что тот любит чечевичный суп, предложил его врачу. Описание Фрэнка: «Я получил из его порции честно отмеренную половину. Я действительно очень люблю чечевичный суп, и я высоко оценил этот знак внимания, но мне, право же, трудно было доесть суп после фруктового салата».

Вокруг стола в этот вечер очень тесно, - сидят сотрудники Швейцера и гости. Слева от него – эльзаска Матильда Коттман, справа, – голландка Али Сильвер, у которой, по словам Фрэнка, «лицо фламандской святой из алтаря Ван дер Вейдена или герцогини с миниатюры де Лиона». Она сидит через одного человека от Швейцера, потому что рядом с ним гость – молодой дипломат из Эфиопии, заехавший познакомиться и посмотреть больницу на пути домой после обучения в университете Гарварда (США). На той же стороне стола сидит ещё одна «фламандская мадонна» - женщина с необыкновенно красивым, тонким лицом. Это врач Маргарет Ван дер Крик, «ля докторесс», как её называли. Н. Казинс был настолько очарован красотой этой молодой женщины, что в своей книге о Ламбарене посвятил ей много страниц и почти треть фотографий. «Маргарет родилась и выросла в Голландии. Отец у неё – художник, мать – поэтесса. Она ещё в детстве мечтала о медицине. Вероятней всего, ею руководило стремление, сходное с тем, какое охватило полстолетия назад молодого Альберта Швейцера, - отплатить за безмятежное счастье своего детства, за здоровье, красоту, радость своего мирного дома; отдать себя тем, на чью долю выпали горе и страдания».

Рядом с ней крупный чёрноусый человек, похожий на тридцатилетнего Швейцера. Это врач Фридман, чудом выживший в нацистском концлагере, потерявший там всех своих близких. На его руке выжжен лагерный номер. Рядом с Фридманом – ещё одна голландка, сестра психиатрического отделения Альбертина, тоже красивая, высокая, рыжая, зелёноглазая. Она надолго приехала в Ламбарене, в ней очень силён дух подвижничества. Это настоящая интеллигентка и интеллектуалка, знаток литературы, музыки, театра. В джунгли она привезла любимый инструмент – старинную лиру.

Рядом с Альбертиной светловолосая, сероглазая, очень живая, неунывающая юная швейцарка – Труди Бохслер. О ней мы уже знаем. Рядом с Труди ещё одна красавица (прямо-таки созвездие красавиц!) – Ольга Детердинг – любимая дочь нефтяного мультимиллионера. Она вообще не человек, а легенда. Во время путешествия по Африке в джипе высокой проходимости она, воспользовавшись остановкой из-за поломки машины, улизнула от спутников и явилась к Швейцеру. Стала работать на кухне и в прачечной. Уехала, а потом приехала снова. Никто не знал, кто она. Скоро отец с помошью журналистов сумел её выследить, и в Ламбарене пошли телеграммы. Она попросила Швейцера никого к ней не допускать. А, когда без всякого разрешения в больницу всё-таки приехали журналисты из Франции и Японии, она скрылась в кухне. Швейцеру пришлось водить непрошенных гостей по больнице, и они старались всю её обыскать. Заглянули они и на кухню, где Ольга в тот момент чистила рыбу. Она им даже улыбнулась, но не была узнана.

Швейцер был раздосадован тем, что «сыщики» отняли у него почти весь день. Казинсу он рассказал об этом приключении со своим обычным юмором: «Они тщательно обошли больницу. А напоследок, чтобы занять их чем-нибудь, я прочёл им лекцию по философии. Это была хорошая лекция. Впрочем, я не уверен, что они были в философском настроении».

Рядом с Ольгой за столом – врач Кэтчпул, высокий худой англичанин. Ему тридцать два года, но выглядит он старше. Он английский квакер, приехал в больницу на полгода, но работает здесь уже два года.

Фрэнк написал о нём в своей книге: «В каждом его движении заметен самый глубокий интерес, как профессиональный, так и человеческий, чисто личный, к каждому, самому жалкому существу, принесённому сюда из джунглей. Я думаю, он и худеет оттого, что отдает им не только своё искусство медика, но и всего себя. <…> Несправедливость и просто равнодушие он воспринимает как личное оскорбление. Он, кажется, физически неспособен отличить чёрный цвет кожи от белого. Он воистину воплощает тот дух братства и уважения к жизни, с которым связывают имя Швейцера. Если он когда-нибудь, упаси боже, прочтёт эти слова, он, без сомнения, стукнет кулаком и буркнет: “Вот уж чушь собачья!”».

По правую руку от Кэтчпула сидит небольшого роста японец Такахаси, врач, человек удивительной самоотверженности и сострадания. Он приехал к Швейцеру с заученной заранее на немецком языке фразой, единственной, которую знал: «Я хочу здесь служить. Ничего не надо, кроме того, чтобы служить» [11, c. 72]. Теперь он заведует лепрозорием – деревней для больных проказой. Он считает, что прокажённых надо занимать трудом, что трудотерапия спасает их от отчаяния. Больные у него ткут, режут по дереву, работают по дому. Много они поработали на строительстве деревни для прокажённых. Действительно, в его лепрозории не было попыток самоубийства, обычных в аналогичных больницах.

Медицинский коллектив больницы Швейцера являл собой своеобразную общину милосердия. Её сёстры и братья находились в единении с Ним, с Главным, а он сам – с Иисусом Христом, которому посвящал весь свой труд, всю свою жизнь.

Всем членам его общины, морально выдающимся людям, не мешала нелёгкая, а временами очень трудная для его помощников особенность характера Швейцера, вытекавшая из его самозабвенного отношения к их общему общественно полезному труду. Главнокомандующий и первый солдат своей трудовой армии, Главный ответственный за всё, он ежедневно впрягался в перегруженный воз, тащил его изо всех сил и того же ждал от помощников.

Представление об этом качестве Швейцера даёт запись госпожи Эшли, которая, занималась с ним музыкой, готовясь к концертам: «С ним бывало всегда легко, когда он был вашим гостем. Но когда вам приходилось работать с ним, человек этот превращался в настоящего тирана. Не зная усталости сам, он был способен довести своих помощников до изнеможения. Помню, как, при том, что он всегда умел владеть собой и не показывать своих чувств, он был и поражён, и смущён, когда я ему об этом сказала». И о том же чуть дальше: «Случалось, что непримиримая требовательность Швейцера к своим помощникам по работе в Ламбарене, проистекавшая от чувства большой ответственности за дело и от сознания того, что то или иное решение продумано им до конца и изменить ничего нельзя, ставила его ближайших сотрудников в трудное положение. От них требовалось полное подчинение, и нередко они только впоследствии узнавали, почему им надлежало поступать так, а не иначе. Об этом, например, рассказывал доктор Марк Лаутербург» [6, c. 376].

Швейцер иногда мог быть резок и с больными, если они нарушили режим или не выполнили порученную им работу. Он мог даже на них прикрикнуть. Но это не вызывало в них раздражения. Норман Казинс в книге «Доктор Швейцер из Ламбарене» приводит слова одного из таких больных (прокажённого): «Мы на него не сердимся, да разве это возможно? Может ли человек сердиться на родного отца, когда тот говорит ему, что надо делать».

Швейцер вовлекал в неотложную работу не только персонал и всех сколько-нибудь трудоспособных больных, но и приезжавших в Ламбарене гостей. В книге Гомера «Одиссея», стоявшей у него на полке в африканском кабинете, он подчеркнул то место, где говорится, что гость должен просить себе в доме работы. Тогда он входит в семью и становится другом этого дома. Не раз случалось, что люди, приезжавшие в больницу, оставались надолго и работали вместе со всеми. «Вот это лепта четырёх студентов, которые приезжали к нам в гости, - говорит Швейцер, указывая на только что проложенный участок дороги» [6, c.380].

«В качестве гостей здесь перебывали молодой американский врач Невил Грант (с февраля 1954) и японский специалист – пульмонолог и лепролог доктор Минори Номура, который в своё время перевёл на японский язык мою книгу «Между водой и девственным лесом» и который принадлежит к моим старейшим японским друзьям.

Большую пользу принёс нам за время своего короткого пребывания здесь фармаколог доктор Роберт Вейсс из Страсбурга».

При строительстве деревни для прокажённых: «Привлекаю я к этой работе тех из моих гостей, которые способны с ней справиться. Последнее время нам помогает одна голландка, за эти несколько месяцев она приезжает к нам уже второй раз. Господин Мишель из Страсбурга, который в течение двадцати пяти лет в свободное время принимает участие в постройке больницы, этой весной провёл здесь месячный отпуск, чтобы познакомиться с ведущимися в Ламбарене работами. Большую часть этого времени он отдал нашей строительной площадке, руководя работой по прокладке рельс для наших вагонеток, на которых мы собирались перевозить землю. Он был поражён обилием и разнообразием требований, которые предъявляла эта работа, равно как и парижанин Ги Бартелеми, который в течение пяти месяцев помогал мне строить деревню для прокажённых».

Сам Швейцер помогал всем своим энтузиазмом и ободрением.

Особое положение занимала в жизни Швейцера и его больницы Эмми Мартин (1882-1971). Родилась она в Эльзасе в семье садовода. Получила музыкальное образование в Страсбурге и в Берлине. Певица. Вышла замуж за эльзасского проповедника, с которым Швейцер был дружен. Рано овдовела, оставшись с восьмилетним сыном. После окончания первой мировой войны вернулась к прерванной замужеством музыкальной деятельности.

Весной 1919 года знакомится со Швейцером, просит его давать ей уроки игры на рояле. Тяготеет к музыке Баха. Между ней и семейством Швейцеров возникает сердечная дружба, Швейцер называет певицу «звонкий баховский соловей». Выступает со Швейцером на концертах. Увлекается идеями Швейцера и загорается энтузиазмом помочь ему в его благородной деятельности в Африке, предлагает ему свою помощь и сотрудничество. Начинает выполнять у Швейцера роль импресарио: составляет маршруты и организует гастрольные поездки по сёлам и городкам Эльзаса. С 1920 года живёт на мельнице в баденской деревне Корк. В доме её собираются музыканты из всей Европы. Начиная с 1922 года частым её гостем и участником дающихся там концертов становится Швейцер. Много раз в своих письмах вспоминал он потом «Мельницу в Корке», где он был окружён заботой Эмми Мартин и её двух сестёр и где в трудные для него годы ему были созданы исключительно благоприятные условия для работы. Именно там он закончил свои «Воспоминания о детстве и юности».

В дальнейшем Эмми Мартин оставляет музыку и становится ближайшей помощницей Швейцера. Она сопровождает его, теперь уже в поездках по всей Европе. Благодаря её усилиям труд Швейцера «Культура и этика» был издан в 1923 году. Она принимает на себя большую долю забот о больнице в Ламбарене. Поселившись в доме гостей Швейцера в Гюнсбахе, она ведёт обширную переписку со всеми странами, вместе с Элен Швейцер совершает необходимые закупки, привлекает новых сотрудников и средства. При этом она много раз ездит в Ламбарене.

Предпринятое нами перечисление помощников Швейцера, вынужденно неполное, не может обойтись без упоминания о Мореле. Миссионер Леон Морель (1883-1976) был именно тем предшественником Швейцера, в курятнике которого Швейцер в 1913 году «оборудовал» своё первое больничное помещение. А познакомились они в Страсбурге, куда Морель вернулся в 1911 году после своего первого, трёхлетнего, пребывания в Африке. Жена Мореля Жоржетта проходила в то время в городской больнице Страсбурга медицинскую практику, а Швейцер заканчивал обучение медицине и работал ассистентом в больнице. Встреча с Морелями окончательно утвердила Швейцера в его решении ехать в качестве врача на миссионерский пункт в Ламбарене. Морели вернулись в Африку на другой миссионерский пункт, находившийся также на реке Огове – в Самкиту. Швейцеры после приезда в Ламбарене часто встречались с ними, перенимали от них ценнейший опыт жизни и работы между водой и девственным лесом. Они дружили. Морель, будучи большим мастером на все руки, много помогал другу своим трудом. Швейцер оказывал Морелям медицинскую помощь.

Любовь к людям проявлялась у Швейцера в его исключительном дружелюбии. Это приводило к тому, что многие из встречаемых им в жизни людей становились его друзьями. За ним по траектории его жизни как бы тянулся шлейф дружбы.

Были среди его друзей люди общемировой известности - Мохандас Карамчанд (Махатма) Ганди, Джавахарлал Неру, Ромен Роллан, Альберт Эйнштейн, Пабло Казальс. Их мысленная дружеская поддержка много значила. А были и другие, не проявившиеся ярко на арене мировой истории, никогда не приезжавшие в Ламбарене, но сыгравшие большую роль в жизненном подвиге Швейцера.

Жозеф Азовани - первый африканский помощник Швейцера

Матильда Коттман - первый европейский помощник Швейцера, его многолетняя сотрудница

Глава 22

1965. Уход

За месяц до ухода из жизни. С Эмми Мартин на берегу Огове

Подошел 1965 год. Длинная свеча Швейцера, горевшая с двух концов – предельно напряжённого интеллектуально-духовного труда и труда физического, – догорала. Он считает себя молодым и после 90‑летия и производит впечатление молодого на гостившего у него в это время американского врача Джозефа Монтегю: «У него не было и следа слабости и забывчивости, столь характерных для человека, которому перевалило за шестьдесят. Он энергично ходил, и если походка его не была больше по-молодому пружинистой, то в ней было всё-таки много силы» [5, с. 398].

Старость его настигнуть не смогла.

Но Швейцер предчувствовал близкий уход. В феврале он назначил главным врачом больницы проработавшего в ней пять лет хирурга и акушера швейцарца Вальтера Мунца, а 13 августа в письме в «Швейцеровскую ассоциацию» сообщил о желании видеть свою дочь административным руководителем его дела. Заранее он сам сделал себе крест и распорядился, чтобы его тело было погребено рядом с прахом Элен.

Достоверно, по свидетельствам многих очевидцев, последние недели жизни Альберта Швейцера описаны Б.М. Носиком [5, c. 399-401] и Х. Штефаном [3, c. 128-130].

18 августа его в последний раз видели сидящим за письменным столом в кабинете. Через несколько дней он в последний раз играл на фортепьяно и сыграл свои оригинальные вариации, а потом хорал. 27 августа Швейцер написал письмо Монтегю:

«В своей будущей книге, описывающей мою работу и больницу, пожалуйста, выразите то глубокое братское уважение, которое я испытываю к медицинской профессии.

Мне кажется, что врачи всегда проявляли больший интерес к человечеству, чем многие другие люди.

Есть, однако, возможности для ещё большего служения гуманности и в сфере просвещения, и в народных делах. Придавая этому должное значение, мы, вероятно, сможем приблизиться к великой цели достижения мира во всём мире» [5, c. 400].

И в этот же день своё последнее письмо – благодарность германскому епископу за пожертвование больнице. 28 августа он позаботился о дочери, сказав ей, что она должна готовиться к неизбежному. Он попросил её известить младшего брата Поля и всю семью в Страсбурге. После этого он уснул. В следующие три дня его возили на джипе по всей территории, принадлежащей больнице; он выходил из машины и немного прогуливался. Приехав, он лёг. 1 сентября он встал с намерением написать письмо. Но не смог этого сделать и попросил книгу. Ему дали сборник «Встречи с Альбертом Швейцером», недавно ему присланный и частично уже им прочтённый. Он перелистывал страницы с отрешённым взглядом. Снова лёг в постель и заснул. Он заранее договорился с друзьями, чтобы вокруг не было суеты и чтобы его не пытались оживить. Б.М. Носик пишет, ссылаясь на очевидца – врача Дэвида Миллера, что, «всё ещё сохраняя сознание, но с каждой минутой теряя силы, Швейцер принимал посетителей, прощался с ними за руку» [5, c. 401].

В последние дни он лежал и с закрытыми глазами слушал музыку Баха и Бетховена. 3 сентября – четвёртую симфонию Бетховена, которая подействовала на него благотворно.

Возле него постоянно находилась его дочь и ближайшие сотрудники-друзья: Али Сильвер, Матильда Коттман, Эмми Мартин. За их спинами постоянно появлялись люди, пришедшие попрощаться с Доктором. Одна африканка пропела печальным голосом на своём языке: «Большой доктор, ты пришёл чтобы ухаживать за нами, чтобы лечить больных и поражённых проказой африканцев. Спасибо тебе и пусть твоё путешествие будет спокойным» [3, c. 130].

Рена послала пирогу на почту в Ламбарене – дать телеграмму родственникам в Европу: «Он умирает, это случится скоро и с неизбежностью. Он уходит спокойно, мирно и с достоинством».

В субботу 4 сентября к нему приехали попрощаться священники из католической миссии. Он продолжал слушать музыку, последним произведением было анданте из пятой симфонии Бетховена.

Ушёл он 4 сентября незадолго до полуночи, через 90 лет 7 месяцев и 21 день после прихода в земной мир.

Доктор Миллер в бюллетене о смерти 5 сентября 1965 года написал: «Всё это время он не испытывал страданий, и, когда в 11 часов вечера наступил конец, он умер спокойно, мирно и с достоинством в своей постели среди джунглей Ламбарене, в больнице, которую он строил и любил» [5, c. 401].

Африканцы оплакивали уход Великого Белого Доктора своими ритуалами – горели костры, стучали тамтамы. Слышались слова: «Он нам отец». Простимся и мы с этим Человеком, не стесняясь слёз, выступающих на глазах.

Некрологи в газетах всего мира часто напоминали объявления людей, потерявших близкого родного человека. Вот отрывок из цейлонской газеты «Трибьюн»: «Найдется ли ещё на Западе человек, который стал бы зарабатывать органными концертами в Европе, чтобы оплатить работу в Африке?… Найдётся ли ещё человек, который в убогой больничке, от которой отворачивались многие западные идеалисты, приходя в ужас от всей этой грязи и запахов, от примитивности всего этого, найдётся ли человек, который заслужил бы здесь титул колдуна-врачевателя, к которому стекались бы тысячами туземцы, полные любви и обожания, и который бы сорок два года прослужил в стране, принявшей его?» [5, c. 403].

Президент Габона, который в это время не мог приехать на похороны, соблюдая народный обряд по недавно умершему отцу (он потом объяснил это вместе с извинением дочери Швейцера), прислал своего представителя (через два года ставшего президентом Габона) Альбера Бонго, который сказал:

«От имени президента Республики Габон, господина Леона Мба, от имени правительства, от имени всего Габона я с глубокой печалью склоняюсь перед прахом того, кто был и останется величайшим из приёмных сынов Габона, другом и благодетелем нашего народа. <…> Более полувека назад он приехал в излучину нашей огромной реки Огове, на поляну, окружённую необъятным, непроходимым лесом. Там он построил себе хижину из дерева и соломы, и так же, как некогда страждущие и несчастные шли к Христу, живущее по берегам озёр чёрное население шло к нему со своими страданиями – телесными и душевными. Собственными руками, с помощью самоотверженной жены, возле которой он будет теперь покоиться вечно, он долгие годы строил больничный городок, куда со всех концов Габона прибывали больные, уверенные, что найдут здесь заботливый уход и попадут в привычную для них обстановку. <…>

И наша габонская земля примет бренную оболочку этого человека, Великого Доктора, как мы его здесь зовём, как драгоценный дар, как неиссякаемый источник добра и духовного богатства.

И его высокая душа нас не покинет.

Дружественная и благостная, она воспарит над верхушками деревьев, среди лёгких облаков, которые реют по утрам над Огове, пробуждая в нас благие чувства и воодушевляя нас на благие дела.

Нет, Великий Доктор, Вы не покинули нас, Вы нас никогда не покинете!» [6, c.301-302].

Как-то, в год своего 80-летия, Альберт Швейцер, будучи у себя на родине в Гюнсбахе, сказал, глядя в небо на стаю птиц, что однажды ласточки, улетающие в теплые края, не встретят его там, потому что «я отправлюсь в большое путешествие за пределы этого мира» [3, с. 122].

Его большое путешествие началось…

Эпилог жизнеописания

Альберт Швейцер в своей жизни лечил и просвещал больных; исполнял высокую музыку и ремонтировал-восстанавливал старые добротные, ручной работы, органы; писал философские труды, музыковедческие и теологические работы, статьи, письма, дневники и литературные произведения; читал проповеди, лекции и произносил публичные речи, исполненные глубокого смысла; заботился об уменьшении страданий, выпадающих на долю животных и растений, лечил и их; проектировал и строил дома – специальные больничные бараки, хижины; вводил в культуру прежде не произраставшие в тропиках фрукты и овощи, ухаживал за больничным садом и огородом; трудился как снабженец и хозяйственник, обеспечивающий стройку стройматериалами, больницу медикаментами, оборудованием и продуктами питания; нёс бремя отца большого больничного семейства, взяв на себя ответственность за всю его жизнь.

Если считать себя вправе поставить вопрос – что же было главным наполнением жизни этого Человека, то ответ возникает как бы сам собой. Главным была Помощь, Самоотверженная Помощь, Самоотверженная Помощь африканцам, человечеству и всему Миру.

Альберт Швейцер был Гигантом Помощи. Он был выдающимся Помощником самых святых Спасителей человечества, был верен Иисусу Христу, верен предельно.

Он говорил, что человеку «предстоит в рамках сверхорганизованного общества, которое тысячью способов подчиняет его своей власти, вновь стать независимой личностью и оказать обратное воздействие на само общество. С помощью всех своих институтов общество будет прилагать усилия к тому, чтобы по-прежнему держать человека в выгодном для себя состоянии безликости. Оно боится человеческой личности, ибо в ней обретают голос дух и правда, которым оно предпочло бы никогда не давать слова» [2, с. 69-70].

Швейцер трудился всю жизнь, не будучи связанным какой-либо организацией и какой-либо государственной машиной. Он был истинно религиозным человеком по образу своих мыслей и поведению. Он жил в полном согласии и соответствии с основами всех подлинных Высоких Учений. Своим самоотверженным трудом он находился в постоянной молитве Высшему. А в человечестве он нёс свою большую долю в эстафете гуманизма. Во многом он продолжал в этом линию Л. Н. Толстого. Это и отметил в очерёдности своего списка выдающихся гуманистов А. А. Гусейнов. Тему развил исследователь наследия Швейцера В. А. Петрицкий в статье «Эстафета гуманизма (Лев Толстой и Альберт Швейцер): «Важнейшим во взаимоотношениях людей Толстой считал принцип взаимной помощи, взаимного служения». И далее он процитировал мысль Швейцера: «Человек принадлежит человеку. Человек имеет право на человека… Этика благоговения перед жизнью требует от нас в чём-нибудь быть для людей человеком» [11, с. 205-206].

Альберт Швейцер всей своей жизнью выполнял завет, выраженный в древней мудрости Востока, сверхактуальной и сегодня. Эта мудрость, этот Завет призывает людей к помощи друг другу, призывает настойчиво. Этим заветом пропитано всё Евангелие, как его канонические, так и неканоничесие тексты. Пришедший на Востоке Великий Учитель человечества Иисус Христос показал высочайший пример служения людям, помощи им во всём, помощи в самом главном, в спасении их духовной жизни.

 

Если ты хочешь помочь –

Слов не затрачивай зря,

Ровным лучом обернись

В тёмную ночь;

Всеми огнями зажгись,

Сердцем как солнце горя –

Если ты хочешь помочь![7]

Альберт Швейцер глубоко чувствовал единство человечества, единство всей жизни на Земле. Он был мыслящим здоровым органом единого человечества. И, не отделяя себя от Целого, вкладывал все свои силы в его исцеление. Он был из того Времени, в котором люди будут жить как любящие братья и сестры, и старался его приблизить. Он жил радостью единения в духе с Христом. Он жил высшими радостями творчества. Ему были присущи три радости людей высочайшего духовного развития: счастье помощи в самых немыслимо тяжелых условиях, счастье безличного даяния всей Жизни на планете и счастье бесконечного познавания Истины силой своей независимой мысли и этического чувства [10, с. 369].

И он сказал слова, которые воспринимаются как его завет нам: «Быть простым и добрым, работать самому и думать самому» [5, с. 332].

В православной и католической церквях существует практика причисления выдающихся подвижников к лику Святых.

…Нет института Святых у протестантов…

Подражание Иисусу Христу

Книгу по истории поисков исторического Иисуса Швейцер заключил словами, высоко торжественно звучащими у Александра Меня в очерке «Два интерпретатора евангельской истории»:

«Он приходит к нам Неведомый, как пришел Он некогда на берег озера к людям, не знавшим Его. Он говорит нам «Следуй за Мной!» и ставит перед нами задачи, соответствующие нашему времени. Он зовёт. И тем, кто повинуется Ему, - мудрым и простецам – Он открывает Себя в труде, в борьбе и страданиях, через которые ведёт Своих учеников; и на собственном опыте, как невыразимую тайну, они постигнут – кто Он».

Альберт Швейцер подражал Христу всей своей жизнью. Он прожил её на Великом Служении людям.

Мир увидел, как может быть силён человечный человек.

Этот путь открыт для всех.

Швейцер мог бы сказать нам: «Подражайте мне, как я подражал Христу».

Подражание Христу выводит любого человека к истинной, единой для всех религиозности, независимо от его прилежания к той или иной церкви, религии, конфессии, и даже вовсе атеиста.

Подвижниками и им подражающими Земля стучится в лучшее будущее.

Врач Альберт Швейцер предложил больному миру проверенный на себе рецепт. Он прожил в постоянных трудах, обитая духом на Эвересте Любви. Во всеобъемлющей любви к жизни Он совершил свой великий подвиг.

Хроника жизни и трудов Альберта Швейцера

Хроника составлена путём сведения воедино, и уточнения при этом, сведений, содержащихся в текстах биографий Швейцера [2, 3, 5, 6]. Она является краткой, или даже кратчайшей, относительно полной и точной биографией Альберта Швейцера. В какой-то степени она дополняет основной текст биографического описания.

Кавычками обозначены изданные сочинения и речи Швейцера.

 

XVII век

Иоганн Швейцер, Франкфурт-на-Майне. Его сын Иоганн Николаус после окончания Тридцатилетней войны (1618–1648 гг.) перебрался в Эльзас, где с тех пор живут его потомки.  (Первое, найденное Харальдом Штефаном в исторических хрониках, упоминание о Швейцерах.)

1875,

14 января

В городке Кайзерсберге (Верхний Эльзас) в семье пастора (приходского священника лютеранской церкви) Людвига (Луи) Швейцера (1846-1925) родился второй ребёнок, наречённый Альбертом. Мать – Адель, урожденная Шиллингер (1842-1916). Три сестры и брат: Луиза (1873-1927), Адель (1876-1969), Маргерит (1877-1959), Пауль (Поль) (1882-1967).

В том же году семья переезжает в эльзасскую деревню Гюнсбах.

1880

Начинает играть на рояле и учиться в деревенской школе в Гюнсбахе.

1880-1884

 

Учится три года в школе и потом один год в реальном училище («реальшюле») в Мюнстере (Верхний Эльзас).

Учится играть на органе в церкви Гюнсбаха.

1885

Поступает в V класс гимназии в Мюльхаузене.

1885-1893

 

Учится в гимназии, живёт у родственников.

Учится музыке (рояль, орган) у Ойгена Мюнха.

1893

 

18 июня – выпускной экзамен в гимназии.

В октябре поступает в Страсбургский университет на факультеты теологии и философии, дополнительно изучает в университете теорию музыки. В этом же месяце впервые приезжает в Париж, гостит у дяди Огюста Швейцера, знакомится с органистом Шарлем Мари Видором и становится его учеником.

Знакомится с работами Л.Н.Толстого.

1894-1895

 

Служит в пехотном полку германской армии, расквартированном около Страсбурга, одновременно посещает в университете лекции по философии, изучает Новый Завет.

1896

 

На Троицын день принимает решение: заниматься наукой и искусством до 30 лет, а после этого посвятить себя непосредственному служению людям.

1898-1899

6 мая 1898 – первый экзамен по теологии.

Зимний семестр.

 

Живёт в Париже: изучает философию в Сорбоннском университете, учится игре на органе у Видора и игре на фортепьяно у Мари Яэйль Траутман (1846-1925) и Изидора Филиппа (1863-1958). Пишет диссертацию по философии Канта.

1899

Живёт в Берлине: готовится к экзамену по философии, изучает орган. Задумывает работу по  философии культуры. Публикует первую статью (памяти своего учителя музыки О. Мюнха).

Защищает диссертацию «Философия религии Канта».

Публикует первую большую книгу по философии (по теме диссертации).

1900

 

15-го июля – второй экзамен по теологии;

21 июля – защита докторской диссертации по проблеме причастия.

С 14 ноября – викарий в церкви Св.Николая в Страсбурге.

Публикует статью об упадке культуры и цивилизации.

1901

 

Публикует работы: «Проблема Тайной вечери, анализ, основанный на научных исследованиях ХIХ века и на исторических отчётах»; «Тайна мессианства и страданий. Очерк жизни Иисуса» (обе в Тюбингене).

 

1902-1904

Работает над книгой о музыке Баха, руководит Баховским хором. Приват-доцент на евангелистско-теологическом факультете в Страсбурге, руководитель факультета с 1903 года.

1903

Возглавляет семинарию Св. Фомы в Страсбурге.

Знакомится с Элен (Хелен) Бреслау.

1904, осень.

 

Решает поехать врачом во Французскую Экваториальную Африку, в провинцию Габон (ныне государство Габон)

1905

Публикует на французском языке книгу «И.С.Бах, музыкант-поэт».

13 октября сообщает родным и друзьям о своем решении получить образование врача и уехать в Габон лечить африканцев. В конце октября начинает учиться медицине в Страсбургском университете.

Осенью заканчивает работу «Немецкое и французское строительство органов и искусство игры на органе» (опубликована в 1906 году).

Вместе с другими известными музыкантами участвует в создании Парижского Баховского общества.

11 марта даёт там первый концерт. Знакомится с Роменом Ролланом.

1906

22 февраля заканчивает работу «От Реймара до Вреде. История исследования жизни Иисуса Христа» (опубликована в том же году). Летом начинает работать над книгой о Бахе на немецком языке (опубликована в 1908 году). Впервые едет на гастроли в Испанию. Учится на медицинском факультете университета.

1907

По его инициативе в Страсбурге учреждаются ежегодные концерты в день смерти И.С.Баха.

28 июля  - первый концерт.

1908

14 мая сдаёт в университете экзамен после пятого семестра.

1909

Помолвка с Элен Бреслау. Участвует в конгрессе Международного музыкального общества в Вене.

По поручению Конгресса разрабатывает (совместно с Ф.Х. Матиасом) «Международные правила строительства органов».

1910

2 декабря сдаёт государственный экзамен по медицине.

1911

Публикует книгу «История толкований учения апостола Павла со времен Реформации до наших дней» (Тюбинген).

17 декабря завершает государственные экзамены по медицине.

1912

Издаёт совместно с Видором «Органные прелюдии и фуги И.С.Баха». Первые пять томов выходят в свет в 1912-1914 годах.

Начинает врачебную практику. 2 февраля получает допуск к врачебной деятельности.

Весной оставляет пост проповедника, педагогическую работу в университете и руководство семинарией.

Изучает тропическую медицину в Париже.

18 июня – заключает брак с Элен (Хелен) Бреслау (род. 25 января 1879 года в Берлине).

14 декабря получает звание профессора «за достойные признания научные заслуги».

Получает приглашение Московского филармонического общества выступить с концертами в России.

Поехать не имел возможности.

1913

 

В марте защищает в Страсбурге диссертацию по медицине «Психиатрическая оценка личности Иисуса: характеристика и критика». Завершает работу над дополненной «Историей исследований жизни Иисуса».

21 марта выезжает вместе с женой из Гюнсбаха (отплытие из порта Бордо 26 марта) в Африку.

16 апреля – прибытие в Ламбарене.

 

1913 – 1917

 

Первый период работы в Африке. Строительство первой больницы в тропиках вблизи селения (теперь города) Ламбарене на территории Парижского протестантского миссионерского пункта на берегу реки Огове.

1914

 

Начало Первой мировой войны. Домашний арест немецких подданных Швейцера и его жены французскими властями, запрет заниматься врачеванием.

Возвращается к работе по философии культуры, над которой размышляет с 1899 года.

1915

 

13 сентября, проплывая на барже по Огове мимо африканской деревни Нгенджа, что между мысом Лопес и Нгомо, получает озарение – формулировку главного принципа универсальной этики: «Благоговение перед жизнью».

1916

 

3 июля 74-летняя мать Швейцера получает в Гюнсбахе смертельные травмы под копытами испугавшейся кавалерийской лошади.

1917

 

В сентябре вместе с женой интернирован французскими властями. Их привозят в лагерь для интернированных (как военнопленных) Гарэсон в Пиренеях.

Заболевает дизентерией.

1917 – 1918

Осенью, зимой и весной вместе с женой содержится в лагере. Работает там врачом.

Весной их переводят в лагерь Сен-Реми в Провансе.

В июле по обмену военнопленных освобожден с женой из лагеря. Они едут в Эльзас.

1 сентября в Страсбурге переносит операцию (последствия дизентерии).

Осенью начинает в Страсбурге работать врачом – ассистентом в отделении кожных болезней городской больницы; одновременно исполняет обязанности викария в церкви Св. Николая.

1919

 

14 января родилась дочь Рена.

В феврале – первая проповедь о благоговении перед жизнью в церкви Св. Николая.

Летом – вторая операция.

В октябре – первый послевоенный органный концерт (в Барселоне).

В декабре получает приглашение шведского архиепископа Сёдерблюма выступить с лекциями в университете Упсалы.

1920

 

Весна и лето: лекции, доклады, органные концерты в Швеции. Выплачивает долги, собирает средства для продолжения работы в Африке. Заканчивает книгу «Между водой и девственным лесом» (в Страсбурге, в доме при церкви Св.Николая). Книга публикуется в 1921 году на шведском языке, в 1921 – на немецком, в 1922 – на английском, датском, голландском, финском, в 1923 – на французском, далее на испанском и японском (1932), чешском (1935), на португальском в Бразилии (1952), русском (1978).

Избран почётным доктором Цюрихского университета.

1921

 

В апреле оставляет обе должности в Страсбурге и переезжает в Гюнсбах. Выступает с органным концертом в Барселоне, где впервые в Испании, звучат «Страсти по Матфею» Баха.

Осенью – доклады и концерты в Швейцарии и Швеции.

1922

 

В январе – марте – лекции и органные концерты в Англии. В марте вновь едет в Швецию и Швейцарию.

Осенью снова едет в Швейцарию, потом в Данию.

В Гюнсбахе работает над «Философией культуры».

1923

 

В январе – лекции по философии культуры в Пражском университете. Завершает и издаёт двухтомный труд по философии культуры: «Распад и возрождение культуры. Культура и этика». Публикует работу «Христианство и мировые религии». Строит дом для жены и дочери в Кёнигсфельде (Шварцвальд).

Осенью совершенствуется в акушерстве и стоматологии в Страсбурге, в тропической медицине – в Гамбурге.

1924

 

Публикует книгу воспоминаний «Из моего детства и юности».

21 февраля выезжает в Африку без жены.

19 апреля приезжает в Ламбарене. Восстанавливает больницу, борется с эпидемией дизентерии и голодом.

18 июля к нему в больницу приезжает первая помощница (как сиделка) – эльзаска Матильда Коттман.

19 октября приезжает первый помощник – врач из Эльзаса Виктор Нессман.

1925

 

5 мая. Смерть отца в возрасте 79 лет.

Принимает решение расширить больницу и перенести её на новое место.

Осень – начало расчистки территории для нового, третьего по счёту, больничного комплекса на 17 гектарах земли на холме Адолинонго.

1926

Избран почётным доктором Пражского университета.

1927

Завершение строительства новой больницы в трёх километрах от прежней.

21 января производится заселение новой больницы.

29 июля  отплывает в Европу.

1927 – 1929

 

Выступает с концертами и докладами в Швеции, Дании, Голландии, Швейцарии, Германии, Чехословакии. Граммофонные записи в Лондоне.

1928

Опубликована статья «Отношение белых к цветным расам».

В августе получает премию имени Гёте от города Франкфурт-на-Майне. Произносит первую речь, посвященную Гёте.

В ноябре – лекции и концерты в Германии (сборы пожертвовал немецким благотворительным организациям).

Декабрь в Праге –  лекции о христианстве, о Бахе, о своей африканской больнице, органные концерты, играет на органе для себя.

1929

 

В сентябре в Германии начинается формирование круга единомышленников Швейцера. В роли инициаторов выступают Рихард Кик из Ульма и другие.

Их призыв: «читать, изучать, любить и жить по Швейцеру». Заканчивает постройку Дома гостей в Гюнсбахе (на деньги гётевской премии). Там поселяется помощница Швейцера Эмми Мартин, и этот дом становится штаб-квартирой Дела Швейцера и местом отдыха приезжающих из Ламбарене сиделок и врачей.  Работает над книгой «Мистика Апостола Павла» (опубликована в 1930 году).

3 декабря – третий выезд в Африку (вместе с женой).

26 декабря –  прибытие в Ламбарене (на два полных года).

Избран почётным членом тогдашней Прусской Академии наук в Берлине.

1930

 

Отказывается от приглашения работать на факультете теологии в университете в Лейпциге.

7 марта заканчивает автобиографическую книгу «Из моей жизни и мыслей» (опубликована в 1931 году).

1931

 

Первое предложение Нобелевского комитета в Осло присудить Швейцеру Премию мира. Один из инициаторов – Ромен Роллан (Нобелевский лауреат 1915 года).

Опубликована работа «Автопортрет».

Избран почётным доктором Эдинбургского университета.

1932

 

В январе приезжает в Европу после третьего пребывания в Африке.

В феврале – июле: лекции и концерты в Германии, Голландии, Англии, Шотландии.

22 марта – речь во Франкфурте-на-Майне, посвященная 100-летию со дня смерти Гёте.

9 июля – ещё одно выступление, посвященное памяти Гёте, в Ульме (Германия), на родине Альберта Эйнштейна – «Гёте как мыслитель и человек».

Избран почётным доктором Оксфордского университета (Англия) и  университета Сент-Эндрю.

1933, апрель –

1934, январь

Четвёртое пребывание в Ламбарене.

1933

После прихода в Германии к власти нацистов Элен с дочерью переезжают в Лозанну (Швецария).

1934

Работа «Религия в современной культуре». Работает над книгой «Мировоззрение индийских мыслителей. Мистика и этика» (издана в 1935 году).

Октябрь - ноябрь: лекции на религиозно-философские темы в Оксфорде и Эдинбурге (Шотландия).

1935

Февраль – август: пятый период работы в Ламбарене.

Август – второй цикл лекций в Эдинбурге.

Декабрь – студийные грамзаписи в Лондоне.

1936

Работает над третьим томом философии культуры (остался в набросках).

Октябрь - студийные записи в Страсбурге.

1937, февраль–

1939, январь

Шестой период работы в Ламбарене. В предвидении войны готовит больницу к предстоящим трудностям.

1937

Поездка Элен Швейцер в США, где она выступает с докладами о больнице в Ламбарене.

1938

«Африканские охотничьи истории».

1939

 

В феврале, услышав на пути в Европу речь Гитлера, предугадывает близость войны и решает немедленно возвращаться в свою африканскую больницу. Едет туда в седьмой раз.

1 сентября начинается Вторая мировая война.

1940

В октябре – ноябре происходит сражение за Ламбарене между войсками генерала де Голля и войсками правительства Виши. Обе стороны соблюдают неприкосновенность больницы.

1939 – 1948

 

Седьмой период работы в Ламбарене, без перерыва девять с половиной лет.

Весной 1942 года в больницу Швейцера поступает первая материальная помощь из США, в основном медикаменты.

«Африканский дневник. 1939 – 1945».

«О положении нашей культуры» (1947).

«Госпиталь в джунглях» (1948).

1941

2 августа Элен Швейцер удаётся добраться до Ламбарене после нелёгкой поездки через Анголу; остаётся в больнице до сентября 1946 года.

1948

Едет в Европу,  потом в США.

1949

 

Избран почётным доктором университета в Чикаго.

 8 июля произносит в Эспене (США, штат Колорадо) речь, посвящённую 200-летию со дня рождения Гёте: «Гёте, человек и творчество».

Пишет «Гёте. Три речи».

1949, ноябрь – 1951,   май

Восьмой период работы в Ламбарене;

Элен с ним до июня 1950.

1950

 

Пишет работы «Гёте. Четыре речи», «Философия и движение в защиту животных», «История моего пеликана».

1951

 

Едет в Европу.

16 сентября – речь «Человечество и мир» во Франкфурте-на-Майне.

Октябрь – ноябрь: в Швеции.

1951, декабрь – 1952, июль

Девятый период работы в Африке.

 

1952

1 марта: статья в шведской газете «Свенск Моргонбладет» с призывом к миру и разоружению.

Избран почётным доктором университета в Марбурге.

Сентябрь: граммофонные записи в Гюнсбахе.

Получает медаль Парацельса – высшую награду для врача в тогдашней ГДР.

Неоднократно позирует художнику Фрицу Бену (также и в 1954 году): рисунки, картины маслом, бюсты.

20 декабря по случаю избрания в члены Французской Академии моральных и политических наук произносит речь на тему «О роли нравственного начала в ходе дальнейшего развития человеческой мысли».

Декабрь – десятый приезд в Ламбарене.

1953

 

Май – начало первых (земляных) работ по строительству деревни-больницы для прокажённых.

В октябре присуждена Нобелевская премия мира за 1952 год.

Пишет «Идея Царства Божия в эпоху преобразования эсхатологической веры в неэсхатологическую».

1954

 

Поездка в Европу.

14 апреля призывает учёных всего мира сказать «страшную правду» о нависшей над человечеством угрозе атомной войны и протестовать против дальнейших испытаний атомного оружия.

28-29 июля - последний публичный органный концерт (в Страсбурге в церкви Св.Фомы, на празднике «День памяти И.С.Баха»).

4 ноября. Приехавший вместе с Элен в Осло, Швейцер выступает там на церемонии получения Нобелевской премии с речью «Проблема мира в современном мире».

Одиннадцатый отъезд в Африку.

1954, декабрь – 1955

 

Одиннадцатый период работы в ламбаренской больнице.

12 января 1955 года, за два дня до 80-летия Швейцера, в Ламбарене приезжает Элен.

В мае 1955 года на сумму Нобелевской премии достраивает больницу-деревню для прокажённых со всеми необходимыми удобствами.

«О дожде и хорошей погоде на экваторе».

Осень: посещение Англии, Франции (Париж), Швейцарии (Базель), Германии (Бонн). Избран почётным доктором Университета в Кембридже. В октябре в Англии получает орден «За выдающиеся заслуги». Избран в Англии почётным членом Королевского медицинского общества и Королевского общества тропической медицины.

16 декабря: двенадцатый отъезд в Африку (вместе с Элен).

1956, январь – 1957,  июль

Двенадцатый период работы в Африке (вместе с Элен).

 

1956 – 1961

В Японии выходит собрание сочинений Швейцера в 19-ти томах.

1957

24 апреля: «Декларация совести» - первое обращение Швейцера ко всему человечеству, переданное по радио Осло (об опасностях испытаний атомного оружия и атомной войны).

Избран почётным доктором университета в Тюбингене.

22 мая Элен Бреслау-Швейцер уезжает из Ламбарене и 1 июня уходит из земной жизни в Цюрихе (Швейцария) в возрасте 78 лет. Швейцер едет в Швейцарию,  перевозит прах Элен в Африку и погребает его под окном их дома рядом с прахом одной из его верных помощниц Эммы Хаускнехт.

Июнь: в «Литературной газете» статья Мариэтты Шагинян «Альберт Швейцер» (первое сообщение о Швейцере в СССР).

Летом возвращается в Европу и длительно задерживается там из-за перелома пястной кости правой руки.

1957, декабрь -  1959, август

Тринадцатый период работы в Ламбарене.

Избран почётным доктором университета в Мюнстере.

1958

25 января Швейцер устанавливает крест из белого камня с собственноручно выгравированными датами рождения и смерти своей жены на месте погребения праха её тела.

28, 29 и 30 апреля: три обращения по радио в Осло об опасности для людей и животных радиоактивного загрязнения Земли. Призыв запретить ядерные испытания. «Мир или атомная война».

1959

 

Октябрь: после получения премии Зоннинга в Копенгагене совершает последнюю поездку по Германии (ФРГ).

Ноябрь: три недели в Париже, прерываемые краткими поездками в Брюссель и Роттердам.

9 декабря: четырнадцатый (последний) выезд в Африку (прибыл 31 декабря). В последующие годы он несколько раз намеревался съездить в Европу, но каждый раз откладывал свое намерение.  

1960

 

Всемирное чествование Швейцера в связи с 85-летием. Награждение Швейцера высшим орденом Республики Габон «Экваториальная звезда».

1960 – 1965

 

12 ноября 1960 - присуждено звание почётного доктора медицинского факультета имени Гумбольдта в Берлине.

Расширение и дальнейшее строительство больницы.

1961

Заканчивает статью «Гуманность» (опубликована в 1966 году).

1963

 

18 апреля: празднование 50-летия со времени первого прибытия Швейцера в Африку (фактическая дата 16 апреля).

Очерк «Возникновение учения о благоговении перед жизнью и его значение для нашей культуры» (апрель).

Написал работу «Путь к миру сегодня» (опубликована в 1966 году).

1965

14 января: 90-летний юбилей; люди со всех концов света приезжают в Ламбарене поздравить Швейцера.

Чествование проходит в большинстве стран мира.

Весна и лето: строительство, переписка, завершение работы над новым изданием «Органных прелюдий и фуг И.С.Баха».

В августе подписывает с большой группой учёных - лауреатов Нобелевской премии - обращение к главам великих держав с требованием прекратить войну во Вьетнаме.

4 сентября незадолго до полуночи – уходит из земной жизни.                  

Послесловие:

внимание к Альберту Швейцеру

Моральные качества выдающейся личности имеют,

возможно, большее значение для данного

поколения и всего хода истории, чем чисто

интеллектуальные достижения.

Альберт Эйнштейн

Великие подвижники всегда привлекали внимание людей. Подвижники – звёзды на небосклоне истории. Знание их жизней-житий действует благотворно и вдохновляет. Особенно важно оно в современный, очень и очень нелёгкий период в истории человечества. Напоминание о действенном добре останавливает поток зла.

Давно начавшаяся борьба Добра и зла продолжается[8]. Она проходит через человеческие души. Участвует в ней каждый землянин, осознанно, а чаще совсем неосознанно. Многие явления в природе и, особенно, в человеческом сообществе дают основания предполагать, что она близка к завершению. Порождённые человечеством экологические проблемы угрожают всей жизни на Земле. Значение того, что делает каждый человек, возросло необычайно. Он волен, или даже обязан по своему человеческому достоинству, свободно мыслить, свободно выбирать свои действия, определяя тем самым свою судьбу и влияя на судьбу планеты.

Подвижники оздоравливают Землю и вдохновляют людей на правильный выбор.

Большое благотворное влияние Альберта Швейцера на человечество и Землю представляется несомненным. Его невозможно «пощупать», измерить. И не нужно. Важно, что оно есть, и в наших силах его увеличивать привлечением внимания к этому Человеку, развитием его мыслей и дел, подражая ему, насколько это в наших силах.

Наследие Швейцера открыто для всех, но ещё не может быть принято многими. «Дайте этическому духу время…».

Лучшие из семьи человечества, чей этический дух уже бодрствует, сознательно или не отдавая себе в том отчёта, живут приближаясь к идеалу Швейцера.

Говорит выдающийся современный музыкант-виолончелист и общественный деятель, посол доброй воли ООН[9] Йо Йо Ма: «В 1991 г. Марк Вольф из Бостона пригласил меня принять участие в междисциплинарном симпозиуме, посвящённом Альберту Швейцеру, музыканту, теологу, и врачу, который также был выдающимся исследователем творчества И.С. Баха. Швейцер относит Баха к музыкальным художникам или музыкантам изобразительного таланта. Его трактовка музыкальной изобразительности у Баха дала мне мужество начать необычный проект, связанный с баховскими сюитами, проект «Вдохновлённые Бахом». Этот проект, в котором под воздействием баховской музыки рождается танец, фильм и садово-парковый дизайн, стал одним из самых воодушевляющих событий в моей жизни.

Швейцеровский симпозиум, прошедший под патронажем Общества друзей Швейцера в 1991 г. в Бостоне, продолжает оказывать воздействие на мою жизнь. Во время концерта Лонгвудского симфонического оркестра было зарезервировано несколько мест для бездомных людей и для обитателей приютов. Хотя зал был практически полон, эти места сохранились свободными. Это оставило осадок у меня в душе, и во время различных гастролей я старался посещать приюты, и играл в них для детей. Приятно было встретить в них множество людей, остающихся идеалистами и обладающих чувством гражданского долга. Я увидел в них то же благоговение перед жизнью и стремление воплотить его в ежедневной жизни»[16].

Забвение Швейцера, как и других великих подвижников, означало бы симптом деградации общества. К счастью, этого не происходит. Мир помнит Альберта Швейцера, пусть небольшой частью клеточек своего организма, но помнит. Память о нём работает на воспитание человечества.

Интересно, и полезно, и возможно, во всяком случае отчасти, проследить интерес к Швейцеру после его ухода с земной арены.

В Европе ещё до Второй мировой войны были изданы десятки его биографий. В СССР внимание к Швейцеру долго держалось, а точнее удерживалось, ниже, чем во многих других странах, и только после преобразований М.С. Горбачева, принесшего стране бесценный дар – свободу от рабства тоталитаризма, начало отчётливо проявляться.

Но ещё до этого была книга Б.М. Носика, изданная в серии «Жизнь Замечательных Людей» (ЖЗЛ). Она увидела свет спустя шесть лет после ухода Швейцера, вышла сравнительно большим тиражом (65 000 экземпляров) и сделала тогда имя Швейцера известным в нашей стране. И сейчас эту биографию можно найти во многих библиотеках. Тираж немаленький, но в те годы и немного позже книги серии ЖЗЛ выпускались стандартно тиражами в два с половиной раза большими.

До неё, в 1967 году, были книга Геральда Геттинга [20] и содержательный сборник «Альберт Швейцер – великий гуманист ХХ века» (1970, тираж 12 000). Но эти издания не были столь замечены читателями. Следующей публикацией была «Культура и этика» - основной философский труд Швейцера. Он увидел свет в 1973 году, вероятно, благодаря усилиям В. А. Карпушина, написавшего содержательное предисловие. На книге стоял гриф «Для научных библиотек» (почти «Для служебного пользования»!); тираж издания не указан, вряд ли он был большим. У нас в новосибирском Академгородке появление этой книги в книжном магазине было тихой сенсацией. Через пять лет в Ленинградском отделении издательства «Наука» в серии Академии наук СССР «Литературные памятники» тиражом 50 000 экземпляров была издана книга под названием «Письма из Ламбарене», включающая кроме «Писем» ещё один труд Швейцера – «Между водой и девственным лесом». Издание было подготовлено Д. А. Ольдерогге, В. А. Петрицким и А. М. Шадриным. В 1982 году, по-видимому, по инициативе В.А.Петрицкого, Главная редакция восточной литературы издательства «Наука» опубликовала книгу Пауля Герберта Фрайера – «Альберт Швейцер, картина жизни» (тираж 40 тыс. экземпляров). После этого для объёмных изданий русской «Швейцерианы» наступила пауза в 10 лет.

Только в 1992 году, благодаря А.А. Гусейнову, читателю был предложен первый сборник избранных работ Альберта Швейцера «Благоговение перед жизнью» [2]. По-академически обстоятельное издание, снабженное предметным и именным указателем, библиографией трудов Швейцера и работ о нём с большой интересной статьей составителя («Благоговение перед жизнью: Евангелие от Швейцера») вышла тиражом в 25 тыс. экземпляров.

В 1996 году опубликован (5 тыс. экз.) сборник работ Швейцера [26] со статьёй его составителя А.Чернявского («Философия и теология Альберта Швейцера»).

Две замечательных биографии Швейцера были изданы в 2003 году: Харальда Штефана - «Альберт Швейцер, свидетельствующий о себе» (1 тыс. экз.) и Бориса Носика - «Альберт Швейцер. Белый Доктор из джунглей» (2-е перераб. издание, тираж 3 тыс. экз.).

В 2002 году тиражом 3 тыс. вышел ранее у нас не издававшийся труд Швейцера «Мировоззрение индийских мыслителей. Мистика и этика». В 2005 - «Четыре речи о Гёте» [25]. Существует ещё несколько диссертаций и обстоятельных статей, посвященных Швейцеру и его наследию. А всего публикаций о нём на русском языке на конец ХХ века около пятидесяти.

Но все они, вместе взятые, в нашей великой читающей (или читавшей?) стране проигрывают огромному литературному потоку работ о Швейцере и его собственных трудов, изданных в других странах при его жизни и после. Достаточно сказать, что в Японии ещё в 1956 году увидело свет собрание сочинений Швейцера в 19 томах.

Влияние А. Швейцера на современную жизнь проявляется не только в сфере литературы и журналистики, привлекающих внимание людей к его жизни и творчеству. Оно заметно в разных областях общественной жизни. Современное чудо света, и одновременно большой хронофаг (пожиратель времени), - Интернет позволяет получить об этом определённое представление.

Начнём с влияния на медицинский мир, с продолжения медицинской линии Швейцера. Медицина заняла календарно две трети жизни Альберта Швейцера: 42 года непосредственной работы в Африке, ещё 7 лет подготовки к этому труду и ещё 12 лет его отсутствия в Африке, полного дум и забот о ней. Даже когда Швейцер был интернирован или выезжал для чтения лекций, он неизменно жил и трудился для существования больницы.

Медицинская линия Швейцера сегодня продолжается. Узнаём об этом из опубликованной в 2002 году статьи ректора Государственной медицинской академии Нижнего Новгорода В. В. Шкарина [21]. Вот что он сообщает. Ламбаренская больница Швейцера продолжает действовать. Рядом с ней «выстроен великолепный современный медицинский комплекс, куда обращаются до 50 тысяч человек в год, где работают и делают сложные операции дети и внуки тех, кого в свое время выходил и вернул к жизни А. Швейцер».

По предложению президента Польской медицинской академии Казимижа Имелинского, поддержанному учеными из 42 стран, в Варшаве в 1998 году основана Всемирная медицинская академия имени Альберта Швейцера. В неё избраны известные своими благородными трудами учёные медики, психологи, теологи, правоведы, медики-педагоги, антропологи. На начало 2002 года в Академии состояло «более 250 известных профессоров из 66 стран, в том числе 18 лауреатов Нобелевской премии». Из России – Е.И. Чазов и В. В. Шкарин. Первым президентом Академии стал К. Имелинский. Почётным президентом Академии была единогласно избрана дочь А.Швейцера госпожа Рена Швейцер-Миллер, живущая ныне в США. Она является также Почётным президентом Гуманитарного института имени Альберта Швейцера в Уоллигфорде (США).

Уставные цели Академии:

- деятельность, направленная на гуманизацию научного и технического прогресса в медицине;

- сотрудничество и интеграция медицинской науки с другими науками;

- изучение духовного наследия А.Швейцера и воплощение его в жизнь;

- воплощение этических принципов и идей А.Швейцера в работе врачей.

Академия поощряет медиков-студентов и молодых специалистов в их исследованиях жизни и творчества А.Швейцера. Академия присваивает научные звания и титулы за выдающиеся достижения в медицине и реализацию идей гуманизма. Среди наград: Золотая медаль А. Швейцера, Большая золотая медаль А. Швейцера, Золотая звезда А. Швейцера. Золотые медали уже получили несколько ректоров высших учебных заведений России и Украины.

В конце статьи В.В. Шкарин пишет: «Академия призвана противостоять растущему влиянию идеологии денег и потребительства…», - и говорит, что А. Швейцером нам завещаны «идеи планетарного гуманизма».

Однако главным медицинским наследием А. Швейцера является его личный пример – фигура врача-гуманиста, глубоко сострадающего своим пациентам, отдающего всё, что только можно отдать, сохранению их жизней, утешению их болей и, кроме этого, думающего об их духовном развитии. Как было бы благотворно для государств, если бы такой идеал сделался притягательным для множества врачей. Неуклонное воплощение врачом золотого принципа медицинской этики – “Non nocere” («Не навреди») составляет только часть высокого идеала. Элементарная экономическая обеспеченность, которую государство может, и просто обязано, создать врачам и всем медицинским работникам, очень бы помогла множеству специалистов в приближении к идеалу медика-гуманиста.

Этот оставленный Швейцером образ идеального врача чрезвычайно важен для нас, людей, в какой бы стране мы ни находились.

Швейцер породил последователей, которые по его примеру строили больницы в разных странах. Сайт Общества друзей Альберта Швейцера (центр в Бостоне, США) даёт возможность назвать некоторых из них.

В 1956 году врач Лаример Меллон вместе со своей женой Гвен основали госпиталь, аналогичный швейцеровскому на Гаити. Интересно, что Меллона привела к этой идее статья в журнале, повествовавшая о работе Швейцера в Габоне. Эта статья побудила его, сына банкира из Техаса, получить медицинское образование, чтобы иметь возможность открыть больницу там, где в ней есть большая нужда. Он выбрал Гаити.

Английский Фонд друзей Швейцера с 1995 года поддерживает проект госпиталя для лечения проказы в двухстах километрах южнее Нагпура в Индии. Там работает инициатор проекта врач Баба Амте с двумя своими сыновьями – врачами и их жёнами, тоже врачами.

Американское общество друзей Альберта Швейцера, начиная с 1979 года, ежегодно посылает в больницу Швейцера в Ламбарене четырёх студентов-медиков последнего курса. Студенты проходят там клиническую практику в качестве младших врачей в течение трёх месяцев.

Продолжению практического гуманизма Швейцера служат немало организаций. Все их отметить невозможно, перечислим хотя бы несколько. Центр по исследованию духовного наследия Швейцера и применения его идей для медицинской практики в Киргизии; Клиника Альберта Швейцера на лечебно-климатическом курорте Кёнигсфельд (в центре Шварцвальда в Германии); Международный университет имени Альберта Швейцера; Институт Альберта Швейцера в США (г.Хэмден, штат Коннектикут); Австрийское товарищество имени Альберта Швейцера; Центры Альберта Швейцера во многих университетах мира; Нижегородский Институт развития образования, проводящий Швейцеровские Чтения на чрезвычайно важную тему «Современные подходы к экологическому и духовному развитию детей»; Центр защиты животных «Вита»; Центр Альберта Швейцера в Кунгуре (Урал); Центр в Азербайджане.

Многие больницы, особенно в бедных странах, носят имя Альберта Швейцера.

Приложения

Об Альберте Швейцере

Чрезвычайно важно шире освещать жизнь людей, посвятивших свою жизнь общему благу. Альберт Швейцер большую часть своей деятельной жизни работал на улучшение состояние здоровья и условий жизни населения Африки. В довершение к этому, его философские взгляды, отражающие благоговение перед жизнью, и организованная им кампания протия ядерного оружия по сей день остаются источником вдохновения для других [16].

Его Святейшество Тэнзин Гьятсо, Далай Лама ХIV,

лауреат Нобелевской премии мира за 1989 год

Я, пожалуй, не встречал никого, в ком так же идеально переплетались бы доброта и стремление к прекрасному, как у Альберта Швейцера <…> Он любит истинную красоту не только в искусстве, но и в науке, не признавая, в то же время внешней красивости.

Здоровый инстинкт позволяет ему сохранять непосредственность и стойкость вопреки всем превратностям судьбы. Он избегает всего бездушного и холодного. Это отчетливо чувствуется в его классическом труде об Иоганне Себастьяне Бахе, где он разоблачает недостаточную чистоту исполнения и манерность музыкантов-ремесленников, искажавших смысл произведений его любимого мастера и мешавших восприятию музыки Баха.<…>

Он не проповедовал, не убеждал, не стремился стать образцом и утешением для многих. Он действовал лишь по внутреннему побуждению. В сущности, в большинстве людей заложено несокрушимое доброе начало, - иначе они никогда не признали бы его скромного величия [24].

Альберт Эйнштейн

От доктора Швейцера исходит уверенность, и там, где он, всегда царит атмосфера доверия и согласия. Он никогда не произносит пустых фраз. Его слова значимы. Их можно печатать. Его вежливость и похвала по адресу других идут от сердца; они – свидетельство доброты.

По-моему, источником неиссякаемой силы Швейцера служат:

- любовь и преданность делу, которые позволили ему в Ламбарене больше, чем где бы то ни было, развить свои многосторонние таланты;

- широта поля деятельности, которая дает ему возможность отдыхать, переходя от одной работы к другой;

- спокойствие и хладнокровие, дополняемые юмором, позволяющие ему одновременно самоусовершенствоваться и закаляться в трудностях;

- непоколебимая уверенность действовать так, а не иначе, сознание своей правоты, делающее его свободным и глубоко счастливым;

- признание людьми его принципа благоговения перед жизнью.

Швейцер участвует в судьбе своих современников непосредственно. Не слава и не честолюбие постоянно толкают его писать и советовать (даже незнакомым), а потребность помогать и помогать. Для доктора Альберта Швейцера день, наполненный трудом, не угнетающая тяжесть, а стимул к развитию духовных и физических сил.

Перед встречей со Швейцером я предполагал, что увижу человека, который в интересах своей философской и научной деятельности считает себя свободным, помимо врачебной практики, от всяких второстепенных и кажущихся незначительными мелких работ, легко выполнимых каждым. Как же я был удивлен, когда обнаружил, что замешиванию цемента, сбору камней для фундамента дома, ремонту лодки, перевозке медикаментов, уходу за фруктовыми деревьями и многому другому, требующему длительного пребывания под жарким солнцем, Швейцер придает такое же значение, как и работе над своими рукописями [11, c.40].

Геральд Геттинг, политик

Альберт Швейцер говорил нам, что всегда можно столкнуться с огромными проблемами, но наша способность их преодоления станет от этого ещё больше. Думаю, что это очень поддерживало нас в то время, когда казалось, что все возможности исчерпаны; когда приходило время полной беспросветности. Швейцер убеждал нас в необходимости продолжения работы. Мы должны понять силу индивидуума в этом мире, меру его власти; мы можем воздействовать на всю нацию, из того места, на котором мы сейчас находимся. <…> Мы должны подумать о моральном влиянии Швейцера на современный мир: в чём проявляется его влияние на нас? Мне кажется, что самое сильное его воздействие заключается в способности выявить в нас лучшее и в соответствии с этим побудить нас к действию. Нас напитывает и воодушевляет его пример. Мы осознаем, что его вклад в дело сохранения мира заключается не столько в развитии нашего понимания принципов мира, сколько в формировании чувства ответственности за наши действия. Когда я вспоминаю его работу в Ламбарене, то думаю прежде всего о том, какой непомерный объём работы он выполнял ежедневно. Часто он работал сутками напролет. Мне особенно вспоминается то, с каким юмором он воспринимал все эти обстоятельства, и множество занимательных историй, которые он любил рассказывать тем, кто работал с ним рядом. Он заставлял нас никогда не терять чувство юмора, который он рассматривал как средство примирения с жизнью. И ещё он учил нас никогда не терять чувство уверенности в себе [16].

Норман Казинс, журналист и писатель

Мы все страшно устали, но Доктор самый мужественный из нас.

После долгого трудового дня он играет в своей комнате на пианино с органными педалями, и в тишине ночи, среди огромного леса мы наслаждаемся этими прекрасными концертами. Музыкальные часы служат для нас большим утешением и моральной поддержкой. Для меня они так много значили в эти годы разлуки с домом! [5, с. 317].

Эмма Хаускнехт, ближайшая сотрудница А. Швейцера

Всё, что он делал, - будь то литературный труд или медицинское обследование, исполнение органных произведений или строительство больничного барака, - отмечено непреклонной волей достичь в каждом деле совершенства и методичной последовательностью усилий в соответствии с однажды продуманным планом. Подобно Франклину, Альберт Швейцер ни в чём не полагался на случай: предельная степень трезвости, которую он выработал в себе (он – мечтательный мальчик и порывистый юноша!) как бы уравновешивает его пылкую натуру, нисколько не уменьшая, а, наоборот усиливая её притягательное воздействие на людей вокруг. И не приходится сомневаться, что именно это и объясняет его бесчисленные и неоспоримые достижения в столь различных сферах [6, c. 360].

Жак Фешотт

В чём значение Альберта Швейцера? Без сомнения, достижения его в области искусства, науки и религии интересны и ценны. Но еще более ценно и незыблемо то, чего он достиг силой своей личности и своей этической воли. Человечество богато людьми, которые сослужили ему великую службу в отдельных областях прогресса и специальных разделах человеческого знания. Но оно было и остаётся бедно великими беззаветными людьми, которые поднимают над землей путеводный свет, бедно людьми сильной этической воли.<…>

Я думаю, не преувеличу, если стану утверждать, что нынешний цивилизованный мир не может назвать никого, кто по многосторонности таланта, силе интеллекта и особенно нравственной энергии был бы равен Альберту Швейцеру [11, c. 14].

Оскар Краус, философ, автор первой биографии Швейцера

Альберт Швейцер – явление в культуре ХХ века уникальное, почти диковинное. Он был старомоден на манер древних мудрецов, не отделявших мыслей от поступков. Будучи одарённым мыслителем, он сторонился интеллектуального поиска как профессионального занятия. Обладая мощной витальной силой, он не удовлетворялся непосредственными радостями жизненного процесса. <…> Швейцер искал высшую философскую истину, но не для того только, чтобы просто явить её миру, а для того прежде всего, чтобы самому воплотить её в жизнь. Этой истиной явился принцип благоговения перед жизнью. <…>

Его называют гением человечности. Он стремился на опыте собственной жизни показать, как можно оставаться человечным в нашу бесчеловечную эпоху… [2, с. 522].

А.А.Гусейнов, философ, биограф Швейцера

Возвращение в рай чистого философствования отныне заказано. И у врат этого рая стоит уже не архангел с мечом, а мужчина с пышными усами [3, с. 107].

Х.Штефан, писатель, биограф Швейцера

Главным же достижением больницы Швейцера, с точки зрения мировой медицины, были, наверное, даже не успехи его хирургической практики, не ранние успехи в лечении сонной болезни, не деревня прокажённых, а образ врача. Врача, сохраняющего в век массовой, механизированной и сверхорганизованной медицины человечный, гуманистический, не притуплённый привычкой к чужим страданиям подход к больному. Как и сорок лет назад, после изнурительного дня в душных джунглях, после своих врачебных, хозяйственных, строительных и писательских трудов, доктор Швейцер обходит перед сном тяжело больных, с беспокойством вполголоса советуется за обедом с кем-нибудь из лечащих врачей, по-прежнему волнуется, вкладывая всю силу своего сострадания в избранный им труд. <…> Швейцер и в девяносто лет оставался для врачей всего мира образцом сострадания, «вникновения», любви к людям, символом этого благороднейшего рода служения людям – медицины, её философом, её идеологом (хотя и не написал ничего по теории медицины). Недаром отзвуки его философии зазвучали в послевоенной международной клятве врача. [5, с. 338].

Б.М.Носик, писатель, биограф Швейцера

Множество раз я и другие врачи консультировались у него, и его суждения всегда оказывались правильными. Надо помнить, что большинство своих операций доктор Швейцер проделал во время Второй мировой войны (ему было тогда 65-70 лет), и его дотошные отчёты об операциях можно найти в старых журналах… [5, с. 337].

Роберт Голдуин, американский хирург

Мы все сегодня подвержены самоуничижению. Миллионы людей думают: «Мои действия ничего не значат». Но, вообразите, насколько изменится мир, если мы перестанем думать подобным образом – миллионы людей во всем мире будут осознавать, что каждое их действие в любой момент времени что-то меняет в этом мире. Альберт Швейцер воплотил идеал жизни индивидуума – каждая секунда его жизни была значимой [16].

Д-р Джейн Гудалл, основатель Института Гудалл, посол доброй воли ООН

Альберт Швецер являлся одним из наиболее мощных и разносторонних мыслителей начала двадцатого века. Он не только изучал, но и оказывал влияние на философию, музыку, теологию и медицину. Он также утвердился как наиболее авторитетный эксперт в области баховедения и органостроения. После всего этого он в благодарность за оказанные ему судьбой дары посвятил большую часть своей жизни уменьшению страданий населения Центральной Африки.

Несмотря на испытываемую им в Африке изолированность, которую невозможно представить себе в наш век коммуникаций, д-р Швейцер не отошел от мировых событий и продолжал выступать в защиту этических ценностей, охраны окружающей среды, против войн и ядерного оружия. Широта его личности распространялась не только на Африку, но и на весь остальной мир [16].

Джимми Картер, президент США в 1977-1981,

лауреат Нобелевской премии мира за 2002 г.

Невозможно представить себе большего комплимента, чем быть основателем движения, воплощающего собой идеи Швейцера. Тем не менее, движение «Врачи мира за предотвращение ядерной войны» является прямым продолжением постоянной борьбы доктора Швейцера с этой непрерывной угрозой всему живому на Земле [16].

Д-р Бернард Лоун, сопрезидент и один из основателей

движения «Врачи мира за предотвращение ядерной войны»

Нас вдохновляют примеры моральных личностей. Далее это воодушевление побуждает многих из нас к действию. Посмотрите, как мир тянется к Матери Терезе, Нельсону Мандела или Альберту Швейцеру. Кто-то в мире страждет добра и распознаёт его при встрече – и получает огромный импульс к добру. Что-то в нас стремится к добру и истине, и когда мы видим его отблеск в людях, то приветствуем это. Мы посильно стремимся быть похожими на них. Через их сердца мы ощущаем боль мира и находим сострадание. Иногда, когда всё вокруг становится плохим или просто ужасным, их воздействие на нас оставляет нам возможность сочувствия к жизни, которое ощущается всеми нами [16].

Десмонд Туту, Лауреат Нобелевской премии мира за 1984 год

С кончиной Альберта Швейцера исчезла одна из самых ярких звёзд на нашем небосводе. Его долгий и богатый трудами жизненный путь учёного и подвижника во имя человечности стал героической поэмой ХХ столетия [6, c. 338].

Мартин Лютер Кинг, общественный деятель

Что за колосс был этот человек! Поистине, совесть Земли.

Пабло Казальс, композитор, виолончелист.

 Из мыслей Альберта Швейцера

О себе, этике и этике благоговения перед жизнью

Я как раз не теолог, я предан философии, «думанию». Это божественная и одновременно страшная болезнь, как на то намекал ещё Сократ – человек, которого после Иисуса я ставлю превыше всех.

1908 год, из письма [3, с. 64].

Два переживания омрачают мою жизнь. Первое состоит в понимании того, что мир предстаёт необъяснимо таинственным и полным страдания; второе – в том, что я родился в период духовного упадка человечества. С обоими помогла мне справиться мысль, приведшая меня посредством этического миро- и жизнеутверждения к благоговению перед жизнью. В нём нашла моя жизнь точку опоры и направление.

На том я стою, и так я действую в мире, руководствуясь стремлением сделать человечество посредством мысли духовнее и лучше [2, с. 23].

Я потрясён тем, что на мою долю выпало столь высокое призвание; осознание этого позволяет мне идти своим путём, оставаясь внутренне непобеждённым. Спокойная, величественная музыка наполняет мою душу. Мне дано пережить, как этика благоговения перед жизнью начала прокладывать себе дорогу в мире. Это позволяет мне быть выше всего, что могут мне поставить в упрёк или причинить [3, c. 9].

Стоит человеку задуматься над загадочностью своей жизни и над теми отношениями, которые существуют между ним и другими заполняющими мир жизнями, и он почувствует благоговение перед своей собственной жизнью и перед любой другой жизнью, которая с ней соприкасается. <…> Его бытие станет тогда во всех отношениях труднее, чем если бы он жил только для себя, но вместе с тем и богаче, полнее и счастливее. Вместо жизни, влекомой общим течением, он теперь углубляется в действительное проживание жизни [2, с. 29].

Я не вправе отказать во внимании ни одному человеку, который верит, что я способен помочь ему, пусть хотя бы автографом. Быть может, когда-нибудь в тяжёлую минуту этот автограф поднимет ему настроение [3, с. 12].

Я проживаю свою жизнь в Боге, в таинственной этической божественной личности, которую я не могу познать в мире, а лишь переживаю в самом себе как некую таинственную волю.

Итак, беспредпосылочное рациональное мышление упирается в мистику. Отношение к многообразным проявлениям воли к жизни – это этическая мистика. Любое глубокое мировоззрение – мистика. Ведь существо мистики в том, что из моего непосредственного, наивного бытия в мире благодаря размышлению над сущностью «Я» и мироздания вырастает духовная преданность таинственной бесконечной воле, проявляющейся в универсуме (мире). <…> Ещё в юности я осознал, что любое мышление, не останавливающееся на полпути, приходит к мистике [2, c. 88].

Глубокое мировоззрение мистично в той мере, в какой оно ставит человека в духовное отношение к бесконечному. Мировоззрение благоговения перед жизнью является этической мистикой. Оно позволяет осуществить единение с бесконечным посредством этического действия. Эта этическая мистика возникает в рамках логического мышления. <…>. Рациональное мышление, погружаясь в глубину, с необходимостью оканчивает иррациональной мистикой. Оно имеет дело с жизнью и миром, а они оба – иррациональные величины. <…>

Так, мировоззрение благоговения перед жизнью имеет религиозный характер. Человек, исповедующий и практикующий его, является элементарно верующим [2, с. 31].

Этика благоговения перед жизнью – это универсальная этика любви. Это осознанная во всей своей логической необходимости этика Иисуса [2, с. 29].

Этика благоговения перед жизнью позволяет нам достичь духовного отношения к универсуму (миру). Самоуглубление, переживаемое нами при этом, даёт нам и волю и способность создать духовную этическую культуру, благодаря которой мы в большей степени, чем прежде, укореняемся и действуем в мире. Этика благоговения перед жизнью делает нас другими людьми [9, с. 338].

Предшествующая этика была неполной, поскольку она верила в то, что может ограничиться лишь отношением человека к человеку. В действительности же речь идёт о том, как человек относится ко всем жизням, к жизням, вовлечённым в сферу его существования. Человек этичен только тогда, когда для него священна жизнь как таковая, и человеческая, и всех созданий.

Только этика, ощущая бесконечную ответственность перед всем, что живёт, может быть обоснована мышлением. Этика отношения человека к человеку не замыкается в себе, она должна быть выведена из чего-то более общего. Благоговение перед жизнью, к которому мы, люди, должны стремиться, заключает в себе всё: любовь, преданность, сострадание, сорадость, соучастие. Мы должны освободить себя от бездумного существования. <...>

Благоговение перед жизнью, возникающее в мыслящей воле к жизни, содержит в себе во взаимопроникновении и этику, и жизнеутверждение, исходит из осуществления прогресса и созидания ценностей, которые служат материальному, духовному и этическому возвышению человека и человечества [9, с. 338].

Гуманным отношением ко всем живым тварям мы проявляем своё духовное отношение ко Вселенной [5, с. 331].

Благоговение перед жизнью относится как к её природным, так и духовным проявлениям… Человек в притче Иисуса спасает не душу потерянной овцы, но саму её. Благоговение перед естественной жизнью неизбежно влечёт за собой также благоговение перед духовной жизнью [2, с. 29].

Борьбу против зла, заложенного в человеке, мы ведём не с помощью суда других, а с помощью собственного суда над собой. Борьба с самим собой и собственная правдивость – вот средства, которыми мы воздействуем на других. Мы их незаметно вовлекаем в борьбу за глубокое духовное самоутверждение, проистекающее из благоговения перед собственной жизнью. Сила не вызывает шума. Она просто действует. Истинная этика начинается там, где перестают пользоваться словами [8, с. 312].

В этических конфликтах каждый человек решает за себя сам. Никто не вправе определять за него, где в каждом отдельном случае проходит та граница, за которой исчезает возможность сохранения и поддержания жизни [3, с. 14].

Истинная этика так же широка, как и Вселенная. Всё этическое связано с единственным основополагающим принципом: высшая цель есть сохранение и продолжение жизни. Сохранение собственной жизни с точки зрения высшей цели есть духовное самоусовершенствование, сохранение других жизней с точки зрения высшей цели есть действия, совершаемые под влиянием чувства взаимопомощи и любви, - вся этика в этом. И то, что мы называем любовью, является по своей сути благоговением перед жизнью. Все материальные и духовные ценности являются ценностями лишь постольку, поскольку они служат высшим целям сохранения и продолжения жизни [22, с. 248].

Чем пристальнее мы всматриваемся в природу, тем больше мы осознаём, что она наполнена жизнью, и тем яснее становится нам, что жизнь есть тайна и мы связаны со всем живым в природе.

Человек не может дольше жить только для себя. Мы должны осознать, что любая жизнь – ценность и мы все с ней связаны…[11, с. 113].

Особенно странным находят в этике благоговения перед жизнью то, что она не подчеркивает различия между высшей и низшей, более ценной и менее ценной жизнью. У неё есть свои основания поступать таким образом.

Попытка установить общезначимые ценностные различия между живыми существами восходит к стремлению судить о них в зависимости от того, кажутся ли они нам стоящими ближе к человеку или дальше, что, конечно, является субъективным критерием. Ибо кто из нас знает, какое значение имеет другое живое существо само по себе и в мировом целом?

Если последовательно проводить такое различение, то придётся признать, будто имеется лишённая всякой ценности жизнь, которой можно нанести вред и даже уничтожить её без всяких последствий. А потом к этой категории жизни можно будет причислить в зависимости от обстоятельств те или иные виды насекомых или примитивные народы.

Для истинно нравственного человека всякая жизнь священна, даже та, которая с нашей человеческой точки зрения кажется нижестоящей. Различие он проводит только от случая к случаю и в силу необходимости, когда жизнь ставит его в ситуацию выбора, какую жизнь он должен сохранить, а какой – пожертвовать. При этом он должен сознавать, что решение его субъективно и произвольно, и это обязывает его нести ответственность за пожертвованную жизнь. <…>

Я покупаю у туземцев птенца скопы, которого они поймали на прибрежной отмели, чтобы спасти его от жестоких рук, но теперь я должен решать, оставить ли его умирать с голоду или же убивать ежедневно множество рыбок, чтобы сохранить ему жизнь. Я решаюсь на последнее. Но каждый день я ощущаю тяжесть своей ответственности за принесение в жертву одной жизни ради другой.

Находясь вместе со всеми живыми существами под действием закона самораздвоения воли к жизни, человек всё чаще оказывается в положении, когда он может сохранить свою жизнь, как и жизнь вообще, только за счёт другой жизни. Если он руководствуется этикой благоговения перед жизнью, то он наносит вред жизни и уничтожает её лишь под давлением необходимости и никогда не делает этого бездумно. Но там, где он свободен выбирать, человек ищет положение, в котором он мог бы помочь жизни и отвести от неё угрозу страдания и уничтожения.

Но особую радость доставляет мне, с детства преданному движению защиты животных, то, что универсальная этика благоговения перед жизнью признаёт сострадание к животному – многократно осмеянное как сентиментальность, – свойственное каждому мыслящему человеку. Все предшествующие этические учения останавливались перед проблемой отношения человека и животного, либо не понимая её, либо не видя возможности решения. Даже в тех случаях, когда они считали правильным сострадание к живым существам, они не знали, как реализовать его, потому что были ориентированы, собственно, лишь на отношение человека к человеку.

Придет ли наконец время, когда общественное мнение не будет больше терпеть массовых развлечений, состоящих в мучении животных? [2, с. 30].

Чтобы понять, есть ли душа у животных, надо самому иметь душу.

Сам я никогда не выжигаю поле. Подумайте, сколько насекомых погибает в огне! [5, с. 375].

На вопрос о том, пессимист я или оптимист, я отвечаю, что мое познание пессимистично, а мои воля и надежда оптимистичны.

Я пессимистичен, глубоко переживая бессмысленность – по нашим понятиям – всего происходящего в мире. Лишь в редчайшие мгновения я поистине радуюсь своему бытию. Я не могу не сопереживать всему тому страданию, которое вижу вокруг себя, бедствиям не только людей, но и всех вообще живых созданий. Я никогда не пытался избежать этого сострадания. Мне всегда казалось само собой разумеющимся, что мы все вместе должны нести груз испытаний, предназначенных миру. Уже в гимназические годы мне было ясно, что меня не могут удовлетворить никакие объяснения зла в мире, что все они строятся на софизмах и, по существу, не имеют иной цели, кроме той, чтобы люди не так живо сопереживали страданиям вокруг себя.<…>

Как ни занимала меня проблема страдания в мире, я, однако, не потерялся в догадках над ней, а твердо держался той мысли, что каждому из нас позволено кое-что уменьшить в этом страдании. Так постепенно я пришел к выводу, что единственное доступное нашему пониманию в этой проблеме заключается в следующем: мы должны идти своей дорогой, не отступаясь от стремлений принести искупление этим страданиям [2, с. 33-34].

О мысли и мышлении

Организованные государственные, социальные и религиозные объединения нашего времени пытаются принудить индивида не основывать свои убеждения на собственном мышлении, а присоединяться к тем, которые они для него предназначили. Человек, исходящий из собственного мышления и поэтому духовно свободный, представляется им чем-то неудобным и тревожащим. Он не предъявляет достаточных гарантий того, что будет вести себя в данной организации надлежащим образом <…> …современный человек всю жизнь испытывает воздействие сил, стремящихся отнять у него доверие к собственному мышлению. Сковывающая его духовная несамостоятельность царит во всём, что он слышит и читает; она – в людях, которые его окружают, она – в партиях и союзах, к которым он принадлежит, она – в тех отношениях, в рамках которых протекает его жизнь. Со всех сторон и разнообразнейшими способами его побуждают брать истины и убеждения, необходимые для жизни, у организаций, которые предъявляют на него права. Дух времени не разрешает ему прийти к себе самому. Он подобен световой рекламе, вспыхивающей на улицах больших городов и помогающей компании, достаточно состоятельной для того, чтобы пробиться, оказывать на него давление на каждом шагу, принуждая покупать именно её гуталин или бульонные кубики.

Итак, дух времени способствует скептическому отношению современного человека к собственному мышлению, делая его восприимчивее к авторитарной истине. Этому постоянному воздействию он не может оказать нужного сопротивления, поскольку он является сверхзанятым, несобранным, раздробленным существом. Кроме того, многосторонняя материальная зависимость воздействует на его ментальность таким образом, что в конце концов он теряет веру в возможность самостоятельной мысли.

Он также утрачивает доверие к самому себе из-за того давления, которое оказывает на него чудовищное, с каждым днём возрастающее знание. Он более не в состоянии ассимилировать обрушивающиеся на него сведения, понять их, он вынужден признавать истиной что-то непостижимое. При таком подходе к научным истинам он испытывает соблазн признать недостаточной свою способность суждения и в делах мысли.

Так в силу обстоятельств мы оказываемся в оковах времени. <…>

Стремление быть правдивым должно стать столь же сильным, как и стремление к истине. Только то время, которое имеет мужество быть правдивым, может обладать истиной как духовной силой. Правдивость есть фундамент духовной жизни. Наше поколение, недооценив мышление, утратило вкус к правде, а с ним вместе и истину. Помочь ему можно, только вновь наставляя его на путь мышления. Поскольку я уверен в этом, я восстаю против духа времени и убежденно принимаю на себя ответственность за возжигание огня мысли. <…>

О себе самом я могу сказать, что именно мышление помогло мне остаться религиозным человеком и христианином. Мыслящий человек относится к традиционной религиозной истине свободнее, чем не мыслящий; но глубину и непреходящую значимость её он схватывает живее, чем последний [2, с. 32].

Сделать людей снова мыслящими – значит вновь разрешить им поиски своего собственного мышления, чтобы таким путем они попытались добыть необходимое им для жизни знание [2, с. 27].

О философии, религии, науке, культуре, образовании,

познании, мировоззрении, праве, мистике

Конечная цель всякой философии и религии состоит в том, чтобы побудить людей к достижению глубокого гуманизма. Самая глубокая философия становится религиозной, и самая глубокая религия становится мыслящей. Они обе выполняют своё назначение только в том случае, если побуждают людей становиться человечными в самом глубоком смысле этого слова [8, с. 9].

Любая глубина – это одновременно и простота, и достигнута она может быть только тогда, когда обеспечена её связь со всей действительностью. В этом случае она представляет собой абстракцию, которая сама по себе обретает жизнь в многообразных её проявлениях, как только соприкасается с фактами [2, с. 47].

В ХVIII и начале ХIХ столетия философия формировала и направляла общественное мнение. В поле её зрения были вопросы, вставшие перед людьми и эпохой, и она всячески побуждала к глубоким раздумьям о культуре. Для философов того времени было характерно элементарное философствование о человеке, обществе, народе, человечестве и культуре, что естественным путём порождало живую, захватывающую общественное мнение популярную философию и стимулировало культуротворческий энтузиазм [2, с.45].

Рядом с таким мышлением, остающимся по меньшей мере в своей исходной точке и по своим интересам элементарным мышлением, формируется, особенно в европейской философии, мышление, которое совершенно неэлементарно уже тем, что оно более не ставит в центр внимания вопрос об отношении человека к миру. Оно интересуется теоретико-познавательными проблемами, логическими спекуляциями, естественными науками, психологией, социологией или чем-либо другим, как будто философия занимается решением этих вопросов самих по себе. Или как будто она состоит только в рассмотрении и обобщении результатов различных наук. Вместо того чтобы побуждать человека к постоянным размышлениям о себе самом и о своём отношении к миру, эта философия сообщает ему результаты теории познания, логических умозаключений, естественных наук, психологии или социологии как нечто такое, что может служить ориентиром для понимания жизни и отношения к миру. Всё это она преподносит ему так, как будто он не является существом, которое живёт в этом мире и ощущает себя его частью, но выступает созерцателем, стоящим где-то рядом с ним [2, с. 26].

Ценность любой философии в конечном счёте измеряется её способностью превратиться в живую популярную философию [2, с. 47].

Слишком долго мы занимались лишь ранжированием наших философских систем и игнорировали то обстоятельство, что существует всемирная философия, в отношении которой наша западная составляет лишь часть. <…> Восточное мышление представляется нам чуждым, так как оно, с одной стороны, ещё продолжает оставаться мифическим и наивным, а с другой – неожиданно обнаруживает эволюцию к утончённо критическому и надуманному. Но это ничего не значит. Существенная функция мышления – борьба за мировоззрение. Форма играет второстепенную роль. Наша западная философия, если судить о ней по её конечным и непосредственным выводам, намного наивнее, чем мы себе представляем. Только это не так бросается в глаза, потому что мы овладели искусством облекать самые простые мысли в слишком мудрёные формулировки [2, c. 85].

Ныне мышление ничего не получает от науки, так как последняя стала по отношению к нему индифферентной. Прогрессирующая наука сочетается с предельно бездумным мировоззрением. Она утверждает, что её дело – заниматься разработкой конкретной проблематики и констатированием частных результатов исследований, так как только в этом случае будет гарантирована деловая, трезвая научность. Обобщение научных фактов и распространение полученных выводов на мировоззрение не входит-де в её задачу. Раньше каждый человек науки был одновременно и мыслителем, вносившим свою лепту в общую духовную жизнь своего поколения. Наше же время обрело способность воздвигать стену между наукой и мышлением [2, с. 68].

В современном преподавании и в современных школьных учебниках гуманность оттеснена в самый тёмный угол, как будто перестало быть истиной, что она является самым элементарным и насущным при воспитании человеческой личности, и как будто нет никакой необходимости в том, чтобы вопреки воздействию внешних обстоятельств сохранить её и для нашего поколения [2, с. 52].

Всякое истинное познание переходит в переживание. Я не познаю сущность явлений, но я постигаю их по аналогии с волей к жизни, заложенной во мне. Таким образом, знание о мире становится моим переживанием мира. Познание, ставшее переживанием мира. Познание, ставшее переживанием, не превращает меня по отношению к миру в чисто познающий субъект, но возбуждает во мне ощущение внутренней связи с ним. Оно наполняет меня чувством благоговения перед таинственной волей к жизни, проявляющейся во всём. Оно заставляет меня мыслить и удивляться и ведёт меня к высотам благоговения перед жизнью. Здесь оно отпускает мою руку. Дальше оно может уже меня не сопровождать. Отныне моя воля к жизни сама должна найти свою дорогу в мире [2, с. 217].

Мы все опять должны осмелиться стать «мыслящими», чтобы прийти к мистике, являющейся единственно непосредственным и единственно глубоким мировоззрением. Все мы должны идти в познании до тех пор, пока оно не перейдёт в переживание мира. Все мы должны через мышление стать религиозными.

Это вразумляющее мышление должно стать силой, способной господствовать над всеми нами. Все ценные идеи, в которых мы нуждаемся, проистекают из него. Ни в каком другом горниле, кроме горнила мистики благоговения перед жизнью, не может быть вновь закалён притупившийся клинок идеализма [2, c. 89].

Мистика есть мировоззрение в его идеальном виде. Человек с таким мировоззрением пытается достичь духовной связи с бесконечным Бытием, к которому он принадлежит как часть Природы. Он изучает Вселенную для того, чтобы постичь таинственную Волю, которая в ней господствует, и чтобы достичь единства с этой Волей. Только в состоянии духовного единства с бесконечным Бытием видит он смысл своего существования и находит силы переносить страдания и действовать [22, с. 22].

И та и другая (европейская и индийская философии – А.А.) – хранительницы бесценных плодов философской мысли. Но и той и другой необходимо обрести такой образ мышления, который, оставив в стороне все различия, связанные с историческим прошлым, сделает их частью мышления, общего для всего человечества. Действительное значение противопоставления западной и индийской философии состоит в том, что каждая сознаёт свою неполноту и вследствие этого испытывает стремление добиться полноты философской мысли.

Ибо нам нужна такая философия, которая будет глубже и теснее связана с жизнью, будет нести в себе ещё больший духовный и этический заряд, чем та, которую мы теперь имеем. В это ужасное время, которое сейчас переживает человечество, нам всем, и на Востоке, и на Западе, необходимо преисполниться надеждой на этот безупречный и всевластный образ мышления, который сначала завоюет сердца отдельных личностей, а затем и побудит все народы осознать его мощь [22, с. 12].

Мы живём в период отсутствия права. <…> Началось это с того момента, когда мы отказались от поисков естественного, обоснованного в рациональном мышлении представления о праве.

Следовательно, и в праве не остаётся ничего другого, кроме как возобновить движение вперёд с того рубежа, на котором остановилось рациональное мышление ХVIII века. Мы должны приступить к поискам такого понятия права, в основе которого лежала бы некая непосредственная, вытекающая из мировоззрения идея. Нам надлежит вновь установить неотъемлемые человеческие права – человеческие права, обеспечивающие каждому максимальную свободу его индивидуальности внутри собственного народа, человеческие права, защищающие его жизнь и его человеческое достоинство от любого возможного посягательства извне. <…> Право стало жертвой отсутствия мировоззрения, и лишь на почве нового мировоззрения оно сможет снова возродиться. Оно должно вытекать из некоего основного представления о нашем отношении ко всему живому как таковому – из никогда не иссякающего и никогда не загрязняющегося источника. Таким источником является благоговение перед жизнью.

Право и этика вытекают из одной и той же идеи. Право – это всё объективно кодифицируемое в благоговении перед жизнью, а этика – то, что уже не нуждается в кодификации. Фундаментом права является гуманность.

Было бы глупостью пытаться отрицать связь, существующую между правом и мировоззрением. Мировоззрение является зародышем всех идей и убеждений, которые определяют образ действий индивида и общества [2, с. 89-90].

О жизни людей

Утверждение о том, что с потерей собственного участка земли и собственного жилища у человека начинается противоестественная жизнь, оказывается на поверку слишком правильным, чтобы считаться парадоксальным [2, с. 49].

С подневольным существованием органически связано перенапряжение людей. В течение двух или трёх поколений довольно многие индивиды живут только как рабочая сила, а не как люди. То, что вообще может быть сказано о духовном и нравственном значении труда, на их труд уже не распространяется. Ставшая обычной сверхзанятость современного человека во всех слоях общества ведёт к отмиранию в нём духовного начала [2, с. 49].

Между материальной и духовной свободой существует внутреннее единство. Культура предполагает наличие свободных людей, ибо только они могут выработать и воплотить в жизнь её принципы.

Современный же человек ограничен как в своей свободе, так и в способности мыслить [2, с. 49].

Простое размышление о смысле жизни уже само по себе имеет ценность… Как многое было бы достигнуто на пути к исправлению нынешнего положения, если бы мы ежевечернее посвящали три минуты созерцанию бесконечного мира звёздных небес и размышлениям над ними [5, с. 197].

Подавляющее большинство граждан наших бескультурных культурных государств всё меньше предаются размышлениям как нравственные личности, дабы не вступать беспрестанно во внутренние конфликты с обществом и заглушать в себе все новые побуждения, идущие вразрез с его интересами [2, с. 54].

Этика общества хочет иметь рабов, которые бы не восставали.

Даже общество, этика которого стоит сравнительно высоко, представляет собой опасность для своих членов. Когда же становятся явственными дефекты этики общества и когда общество начинает оказывать к тому же слишком сильное духовное влияние на индивидов, тогда этика нравственной личности погибает. Такое явление мы наблюдаем в современном обществе, этическая совесть которого роковым образом заглушается биологически-социологической и националистически извращённой этикой.

Величайшим заблуждением прежнего этического мышления было непонимание и непризнание разноприродности этики нравственной личности и этики, созданной в интересах общества. Оно всегда полагало, что обе этики можно и должно отлить из одного куска. Это привело к тому, что этика нравственной личности была принесена в жертву этике общества. С этим надо покончить. Надо ясно понять, что они находятся в конфликте друг с другом и конфликт этот не следует смягчать. Или этика нравственной личности доведёт этику общества, насколько это возможно, до своего уровня, или она сама будет сведена до уровня этики общества.<…> Этика нравственной личности и этика общества не сводятся одна к другой и не являются равноценными. Подлинная этика есть только первая. Вторая не есть собственно этика [2, с. 209].

Единственная возможность придать своему бытию какой-либо смысл состоит в том, чтобы поднять свое естественное отношение к миру до уровня духовного. [2, с. 28].

Как деятельное существо, человек вступает в духовные отношения к миру, проживая свою жизнь не для себя, но вместе со всей жизнью, которая его окружает, чувствуя себя единым целым с нею, соучаствуя в ней и помогая ей, насколько он может. Он ощущает подобное содействие жизни, её спасению и сохранению как глубочайшее счастье, к которому он может оказаться причастен [2, с. 28].

Всё, что ты можешь сделать, всегда будет в сравнении с тем, что должно сделать, лишь каплей, а не потоком; однако это придаёт твоей жизни единственный смысл, который она может иметь, и делает её значимой [3, с. 50].

Всё великое в Африке или в любом другом месте – это всегда труд одного человека. Действия коллектива могут иметь значение лишь как соучастие [5, с. 116].

Об отношениях между людьми

Отчуждение между людьми возникает из-за того, что мы не даём в достаточной мере проявиться чувству благодарности [3, с. 11].

В отношениях между людьми много холодности, ибо они не отваживаются обращаться друг с другом со всей сердечностью, на какую способны. Там, где это нужно, закон сдержанности должен уступать праву сердечности [3, с. 36].

Существует такой грех, как слишком большая отрешённость, слишком большая беспристрастность [23, с. 76].

Нормальное отношение человека к человеку становится затруднительным для нас. Постоянная спешка, характерная для нашего образа жизни, интенсификация взаимного общения, совместного труда и совместного бытия многих на ограниченном пространстве приводит к тому, что мы, беспрестанно и при самых разнообразных условиях встречаясь друг с другом, держимся отчуждённо к себе подобным. Обстоятельства нашего бытия не позволяют нам относиться друг к другу как человек к человеку [2, с. 51].

Я слышал, как люди говорят: «О, вот если бы я был богатым, я смог бы помочь людям!» Но все мы можем быть богаты любовью и щедростью. Более того: если мы даём с любовью, если мы находим, что именно дать тем, кто больше других нуждается в нашей помощи, мы отдаём этим людям наше собственное нежное внимание, нашу заинтересованность и заботу, которые стоят больше, чем все деньги в мире [5, c. 332].

Напутствие юношеству

Пребывая в состоянии юношеского идеализма, человек прозревает истину. В нём заключается то богатство, которое он не должен менять ни на что. Нужно только закалить мягкое железо юношеского идеализма в сталь непреходящего жизненного идеализма. Если бы люди оставались такими, какими они были в 14 лет, насколько иным был бы мир! [3, с. 36].

О влиянии христианства на негров

Что воспринимает обитатель девственного леса в христианстве и как он его понимает? В Европе мне постоянно твердили, что христианство слишком высоко для примитивных народов. Вопрос этот волновал меня и раньше. Теперь на основании собственного опыта я отвечаю: «Нет».

Прежде всего следует сказать, что дитя природы в гораздо большей степени мыслящее существо, чем это принято думать. Несмотря на то, что туземец не умеет ни читать ни писать, он способен размышлять о таких вещах, которые мы считаем для него недоступными. Разговоры, которые я вёл у себя в больнице со стариками-неграми о кардинальных вопросах жизни и смерти, глубоко меня потрясли. Когда начинаешь говорить с обитателями девственного леса о вопросах, затрагивающих наше отношение к самим себе, к людям, к миру, к вечности различие между белыми и цветными, между образованными и необразованными начисто исчезает.

– Негры глубже, чем мы, - сказал мне недавно один белый, - потому что они не читают газет. – В этом парадоксе есть доля правды.

Сама природа делает человека восприимчивее к простым истинам, которым учит религия. Всё относящееся к истории христианства туземцу, разумеется, чуждо. Мировоззрение его лишено всякого историзма. Он не в состоянии представить себе, как много времени отделяет Иисуса Христа от нас. Равным образом догматы веры, устанавливающие, что Господь велит нам делать для искупления грехов, и диктующие, как люди должны исполнять заветы Христа, понять ему нелегко. Однако у него есть своё элементарное представление о том, что такое искупление грехов. Христианство для него – это свет который озаряет его полную страхов тьму. Оно убеждает его, что духи природы, духи предков не властны над ним, что ни один человек не обладает зловещей силой, могущей подчинить другого, и что всем, что совершается в мире, управляет божья воля.

Я жил в оковах тяжких,

Ты мне несёшь свободу.

Эти слова из предрождественской песни Пауля Герхарда лучше всего выражают то, чем является для примитивного человека христианство. Когда я слушаю мессу на миссионерском пункте, мысли мои невольно возвращаются к этому вновь и вновь. Известно, что надежды на загробную жизнь и страхи перед ней не играют в религии примитивного человека никакой роли. Дитя природы не боится смерти: в его представлении это нечто вполне естественное. С той формой христианства, которая как средневековая, зиждется на страхе перед судом господним, у него меньше точек соприкосновения, чем с той, в основе которой лежит этическое начало. Христианство для него – это открытый Иисусом нравственный взгляд на жизнь и на мир, это учение о Царстве Божьем и о Божьей милости.

<…> Знакомясь с высокими нравственными идеями христианской религии, он научается выражать то, что до этого в нём молчало, и в какой-то мере развязывать то, что было дотоле связано. Чем больше я живу среди негров Огове, тем больше я в этом убеждаюсь.

Таким образом, через Учение Христа туземец обретает как бы двойное освобождение: мировоззрение его из исполненного страхов превращается в свободное от страха и из безнравственного становится нравственным.

Никогда я не так ощущал живительную силу воздействия мысли Иисуса, как в большом школьном зале в Ламбарене, помещении, служащем также церковью, в день, когда я излагал неграм нагорную проповедь и притчи, а также слова Апостола Павла о новой жизни, которую мы обретаем.

Но можно ли сказать, что, сделавшись христианином, негр становится другим человеком? Приняв крещение, он действительно отрекается от всех суеверий. Однако суеверия эти так глубоко вплелись и в его личную жизнь, и в жизнь общественную, что сразу ему от них не избавиться. И он всё равно продолжает придерживаться их – и в большом, и в малом. Но я считаю, что нет ничего страшного в том, что он пока ещё не может окончательно избавиться от самих обычаев. Важно всеми способами убедить его, что за укоренившимися обычаями не стоит ничего другого, никакого враждебного ему злого духа.

Когда в больнице появляется на свет ребёнок, то и ему, и матери его всё тело и лицо до такой степени измазывают белой краской, что на них страшно бывает смотреть. Процедура эта распространена едва ли не среди всех примитивных народов. Считается, что этим можно отогнать или обмануть злых духов, особенно опасных в эти дни и для матери, и для ребёнка. Подчас даже и сам я, как только приму роды, говорю себе: «Не забыть бы только их обоих покрасить!». <…> Позволю себе напомнить, что у самих нас, у европейцев, существует немало обычаев, которые мы соблюдаем, не думая о том, что в основе их лежат языческие представления о мире.

<…> Для того, чтобы справедливо судить о неграх-христианах, необходимо видеть разницу между нравственным чувством, идущим от сердца, и соблюдением принятых в обществе нравственных устоев. Что касается первого, то тут оно нередко поднимается до высоких пределов. Надо жить среди туземцев, чтобы понять, как это много значит, когда один из них, сделавшись христианином, отказывается от мести, которую ему надлежит учинить, или даже от кровной мести, к которой его принуждают его обычаи страны! Вообще я нахожу, что примитивный человек гораздо добродушнее, чем мы, европейцы. От соприкосновения с христианством от добрых по природе туземцев могут сформироваться натуры исключительно благородные. Думаю, что я не единственный среди белых, кто уже сейчас испытывает перед туземцами чувство стыда.

Но исповедовать религию любви – это одно, а искоренить в себе привычку лгать, равно как и склонность к воровству, и сделаться человеком надёжным в нашем значении этого слова – это совсем другое. Как это ни парадоксально, я позволю себе сказать, что обращённый в нашу веру туземец чаще становится человеком благородным, нежели порядочным.

Однако, осуждая туземцев за их проступки, мы в сущность мало чего можем добиться. Мы должны следить за тем, чтобы как можно меньше вводить принявших христианство негров в соблазн.

Но бывают туземцы-христиане, которые сделались во всех отношениях личностями высоконравственными. С одним из таких я общаюсь каждый день. Это Ойембо, учитель-негр в нашей школе для мальчиков. Это один из самых славных людей, каких я когда-либо знал[10]. Ойембо в переводе означает «песня» [6, c. 96-99].

Норман Казинс.

Побольше смейтесь, и жизнь не будет вам казаться такой грустной

<...> Я был в гостях в больнице Альберта Швейцера в Ламбарене и однажды за обедом обронил: «Как повезло местным жителям – они могут прийти в больницу Швейцера и не зависеть от знахарей». Доктор Швейцер спросил, а много ли я знаю о знахарях и лекарях. В тот же день он повел меня в ближайшую деревню, где представил своему коллеге – пожилому знахарю. После взаимного почтительного обмена приветствиями доктор Швейцер попросил, чтобы мне разрешили посмотреть африканскую медицину в действии.

В течение двух часов мы наблюдали прием больных. Одним пациентам знахарь просто давал травы в бумажном мешочке и объяснял, как ими пользоваться. Другим не давал никаких трав, а начинал громко произносить заклинания. С третьей категорией пациентов он тихо разговаривал, а потом указывал на доктора Швейцера.

На обратном пути Швейцер объяснил мне, что происходило. Знахарь распределял пациентов на три группы, в зависимости от типа жалоб. Больные с несерьезными симптомами получали травы, так как, по мнению Альберта Швейцера, знахарь прекрасно понимал, что они и так быстро поправятся. Нарушения здоровья в этом случае носили не органический, а функциональный характер. Следовательно, не было необходимости в « лечении». Больные второй группы страдали психогенными заболеваниями, поэтому применялась своего рода психотерапия « по-африкански» . У пациентов третьей группы были более серьезные нарушения: внематочные беременности, грыжи, вывихи, опухоли. Многие из них требовали хирургического вмешательства, и знахарь направлял своих пациентов на прием к доктору Швейцеру.

«Некоторые из моих постоянных пациентов переданы мне знахарями, – едва заметно улыбнулся Швейцер. – Но не думайте, что я буду слишком строго судить своих коллег».

Когда я спросил Швейцера, почему знахарь может помочь любому из нас, он ответил, что я прошу раскрыть секрет, который врачи держат при себе еще со времен Гиппократа.

«Но вот что я скажу вам, – опять легкая улыбка осветила его лицо, – знахарь преуспел по той же причине, по какой все мы добиваемся успеха в лечении. У каждого пациента есть свой собственный «внутренний» врач. Люди приходят к нам в больницу, не зная этой простой истины. И мы добиваемся наилучших результатов, когда даём возможность «внутреннему» врачу приняться за работу».

Плацебо – это и есть наш « внутренний » врач.

<…> Альберт Швейцер всегда верил: лучшее лекарство от любой болезни, которая могла его поразить, – это сознание того, что есть работа, которую он должен сделать, плюс чувство юмора. Он как-то сострил, что болезнь стремится побыстрее уйти от него, потому что его организм оказывает ей слишком мало гостеприимства.

Если попытаться выразить то, что являлось его сутью, хватит двух слов – «воля» и «творчество». Работая в Ламбарене, он проявил сверхъестественную работоспособность. За обычный день в больнице (а ему исполнилось уже 90 лет) он успевал выполнять обязанности врача и совершать обход, плотничать, передвигать тяжёлые ящики с лекарствами, отвечать на многочисленные письма, уделять время своим рукописям и играть на пианино. «Я не собираюсь умирать, – признался он как-то своим сотрудникам. – Если я в силах заниматься разными делами, совершенно нет нужды умирать…»<…>

Так же как и его друг Пабло Казальс, Альберт Швейцер не мог позволить себе хоть день не играть Баха. Его любимым произведением была токката и фуга ре минор. Пьеса написана для органа. Но в Ламбарене органа не было. Было два пианино, оба древние, рассохшиеся. Одно, совсем разбитое, стояло в столовой медперсонала. На экваторе воздух всегда насыщен влагой, и это изменило инструмент почти до неузнаваемости. На одних клавишах не было слоновой кости, другие пожелтели и растрескались.

Войлок на молоточках вытерся, и звуки получались резкие. Инструмент не настраивали годами, а если бы даже настроили, вряд ли этого хватило надолго. Когда я впервые приехал в больницу в Ламбарене и зашёл в столовую, то сел за пианино и отпрянул, услышав искажённые звуки. Поразительно, как Швейцер умудрялся каждый вечер перед ужином играть на нём духовные гимны – каким-то чудом под его руками нищета и убожество звука исчезали.

Другое пианино стояло в его хижине (с пышным африканским названием «бунгало»). Оно было в гораздо лучшем состоянии, но вряд ли подходило для исполнителя с мировым именем, каким был органист Швейцер. У пианино было приспособление, как у органа, но эта органная педаль имела – приводящее в ярость! – обыкновение западать в кульминационный для исполнителя момент.

Однажды, приехав в Ламбарене далеко за полночь, когда почти все масляные лампы уже были погашены, я пошел прогуляться к реке. Ночь была душная, и мне не спалось. Проходя мимо хижины доктора Швейцера, я услышал звуки токкаты Баха.

Я подошел ближе и несколько минут стоял перед зарешеченным окном, на фоне которого в тусклом свете лампы был виден силуэт доктора, сидящего за пианино. Музыка подчинялась его сильным рукам, и он достойно выдерживал требование Баха: полновесное звучание каждой ноты. Каждый звук имел свою силу и длительность, и все они гармонично сливались в единое целое. Даже если бы я был в самом большом соборе мира, я не получил бы такого великого утешения, как здесь, в глубине Африки, вслушиваясь в игру Швейцера. Стремление показать красоту музыкальной архитектоники, возродить величественную мощь своего музыкального прошлого, излить душу и очиститься – все это Альберт Швейцер выражал игрой.

Когда он кончил играть, руки его, отдыхая, еще покоились на клавишах, голова чуть наклонилась вперед, он как бы пытался услышать отголоски ускользающих звуков. Музыка Иоганна Себастьяна Баха дала ему возможность освободиться от тягот и напряжения больничной жизни.

Музыка питала его душу так же, как и душу Пабло Казальса. Швейцер чувствовал себя отдохнувшим, возрождённым, окрепшим. Когда он встал, не было и намёка на сутулость.

Музыка была его лекарством. Музыка да ещё великолепное чувство юмора. Альберт Швейцер рассматривал юмор как своего рода противоэкваториальную терапию, как способ выдержать жару и влажность, снять напряжение.

Жизнь врачей и сестёр в клинике была отнюдь не лёгкой. Швейцер понимал это и старался укрепить их дух с помощью юмора. Во время еды, когда весь персонал больницы собирался вместе, у Швейцера всегда была наготове пара смешных историй. До чего приятно было видеть, как сотрудники буквально молодели, покатываясь со смеху от его шуточек.

Например, однажды за столом он сообщил: «Всем хорошо известно, что в радиусе 75 миль есть только два автомобиля. Сегодня произошло неизбежное: машины столкнулись. Мы обработали лёгкие раны шофёров. Кто испытывает почтение к машинам, может полечить автомобили».

На следующий день он рассказал, что у курицы Эдны, устроившей себе гнездо около больницы, появилось шесть цыплят. «Для меня это большой сюрприз, - заявил он торжественно. – Я даже не подозревал, что она была в интересном положении».

Как-то за ужином, после особенно тяжёлого дня Швейцер рассказал, как несколько лет тому назад он был приглашён на торжественный обед в Королевский дворец в Копенгаген. На закуску подали сельдь. А Швейцер терпеть её не мог. Улучив минутку, когда на него никто не смотрел, он ловко стащил её с тарелки и засунул в карман пиджака. На следующий день одна из газет, специализирующаяся на светской хронике, писала о докторе из джунглей и о его странностях. Доктор Швейцер – только представьте себе! – съел не только мякоть селедки, но даже кости, голову и всё остальное.

Я обратил внимание, что в этот вечер молодые врачи и сёстры встали из-за стола в прекрасном настроении. Усталость доктора Швейцера также исчезла, сменившись сосредоточенностью на предстоящих делах. Юмор в Ламбарене был хорошей поддержкой.

В Библии говорится: «Весёлое сердце благотворно, как врачевство, а унылый дух сушит кости» (Притчи Соломона, 17,22). Трудно сказать, какие именно физиологические и психические изменения, вызываемые юмором, происходят в организме человека. Об этом на протяжении веков задумывались не столько врачи, сколько философы и учёные. Почти четыре столетия назад Роберт Бартон в книге «Анатомия меланхолии» описал свои наблюдения: «Юмор очищает кровь, омолаживает тело, помогает в любой работе». Бартон назвал радость «машиной для тарана стен меланхолии» и утверждал, что она несёт в себе исцеление от болезней.

Иммануил Кант в книге «Критика чистого разума» писал, что «смех дает ощущение здоровья, активизируя все жизненно важные процессы. Усиливается перистальтика кишечника и движение диафрагмы, достигается гармония души и тела». Если Кант хочет этим сказать, что человек, обладающий даром искренне смеяться, не может страдать от запора, я готов согласиться с ним.

Зигмунд Фрейд считал, что остроумие и юмор – уникальные проявления человеческой психики, а шутка – эффективное средство лечения.

Уильям Ослер назвал смех «музыкой жизни». Он советовал врачам, уставшим психически и физически в конце долгого рабочего дня, черпать силы в радости и веселье. «Есть счастливая возможность, - писал он, - сохранять свою молодость, смеясь, как Лионель из поэмы Шелли».

<…> В каждом человеке изначально есть воля к жизни, способность мобилизовать все внутренние силы на борьбу с болезнью. Когда мы пополним знания о резервах нашей психики, искусство целения станет более совершенным.

(Из книги «Анатомия болезни с точки зрения пациента: Размышления о лечении и выздоровлении». – М.: Физкультура и спорт, 1991.)

 

Правдивость есть фундамент духовной жизни. Наше поколение, недооценив мышление, утратило вкус к правде, а с ним вместе и истину…

Сделать людей снова мыслящими – значит вновь разрешить им поиски своего собственного мышления, чтобы таким путем они попытались добыть необходимое им для жизни знание.

Я слышал, как люди говорят:

«О, вот если бы я был богатым, я смог бы помочь людям!»

Но все мы можем быть богаты любовью и щедростью.

Более того: если мы даём с любовью, если мы находим, что именно дать тем, кто больше других нуждается в нашей помощи, мы отдаём этим людям наше собственное нежное внимание, нашу заинтересованность и заботу, которые стоят больше, чем все деньги в мире.

Альберт Швейцер

Благодарности

Невыразимая словами благодарность, благоговение и восхищение приносятся самому Альберту Швейцеру – великому сыну нашей планеты.

Написание книги сделалось возможным благодаря большому труду предшественников – исследователей жизни и творчества Альберта Швейцера и его биографов, прежде всего благодаря А.А. Гусейнову, Б.М. Носику, В.П. Петрицкому, П.Г. Фрайеру и Х. Штефану, чьи работы были изданы на русском языке.

Большую помощь в работе над улучшением текста (его литературных качеств, устранению неясных или недостаточно проработанных мест) оказали автору В.В. Балыкова и ещё один редактор, пожелавший остаться неизвестным.

Автор признателен Элеоноре Ревиной, Сергею Ольшевскому, Алексею Совенко, Илье Тихаеву, Наталье Кумилис и Ольге Смирновой за помощь в работе над книгой.

Особая благодарность моему дорогому другу Изабелле Захаровне Шпунт за материальную поддержку, позволившую приступить к изданию книги.

Автор благодарен своему любимому племяннику Михаилу Скоблионку за бесценную помощь, ускорившую издание.

Литература

 1. Гусейнов А. А. Великие моралисты. – М.: Республика, 1995. – 351 с.

 2. Швейцер А. Благоговение перед жизнью: Сборник работ / Пер. с нем., сост. и посл. А. А. Гусейнова. Общ. ред. А. А.Гусейнова и М.Г. Селезнёва. – М.:Прогресс, 1992. – 576 с.

 3. Штефан Х. Альберт Швейцер, свидетельствующий о себе / Пер. с нем. Е. Мусихина под ред. О. Мичковского. – Челябинск: Аркаим, 2003. – 240 с.

 4. Кант И. Трактаты и письма. – М.: Наука, 1980. – С 165.

 5. Носик Б. Швейцер. – М.: Молодая гвардия, 1971. – С 412.

 6. Швейцер А. Письма из Ламбарене. – Л.: Наука, 1978. – 390 с.

 7. Фрайер П. Г. Альберт Швейцер. Картина жизни / Пер. с нем. С. А. Тархановой. Отв. ред. и автор посл. В. А. Петрицкий. – М.: Наука, 1982. – 228 с.

 8. Швейцер А. Культура и этика. – М.: Прогресс, 1973. – 343 с.

 9. Швейцер А. Возникновение учения о благоговении перед жизнью и его значение для нашей культуры. Очерк 1963 г. / Пер. с нем. А. А. Гусейнова [1, с. 334-342].

 10. Письма Елены Рерих. В 2-х тт. – Т.1. Новосибирск, 1992.

 11. Альберт Швейцер – великий гуманист ХХ века. Воспоминания и статьи / Сост. В. Я. Шапиро. Отв.ред. В. А. Карпушин. – М.: Гл.ред.вост.лит-ры изд. Наука, 1970. – 238 с.

 12. Гёте И. В. Собрание сочинений в 10 тт. – М.: Художественная литература, 1975-1980. – Т. 1.

 12а. Там же. – Т. 9. – С. 436-438.

 13. Эккерман И. П. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни. – М.: Художественная литература, 1986. – 669 с.

 14. Калер М. Загородный домик Гёте в Веймаре. – Веймар, 1980.

 15. Шеффер Х. Мост между мирами: Теория и практика электронного общения с Тонким Миром. – СПб.: Невская перспектива, 2005. – 350 с.

 16. Сайт общества друзей Альберта Швейцера (США). (The Albert Schweitzer Fellowship, http://www.schweitzerfellowship.org ).

17. Философские тексты Махабхараты. Вып. 1. Книга 1. Бхагавадгита / Пер. с санскрита, предисловие, примечание и толковый словарь Б.Л.Смирнова. – Ашхабад: Ылым, 1977. – С. 86.

18. Переселение душ. Сборник. – М.: Издательство Ассоциации Духовного Единения «Золотой век», 1994. – 426 с.

 19. Рерих Н. К. Избранное. – М.: Советская Россия, 1979. – С. 241.

 20. Геттинг Г. Встречи с Альбертом Швейцером. – М.: Наука, 1967. – 132 с.

 21. Шкарин В. В. Воспитание нравственности будущего врача на идеях гуманизма Альберта Швейцера. // Нижегородский медицинский журнал, 2002, №1, с. 174-177.

 22. Швейцер А. Мировоззрение индийских мыслителей. Мистика и этика / Пер. с нем. и посл. Ю. В. Дубровина. – М.: Алетейа, 2002. – 287 с.

 23. Носик Б. Альберт Швейцер. Белый Доктор из джунглей. – М.: Текст, 2003. – 431 с.

 24. Зелиг К. Альберт Эйнштейн. – М.: Атомиздат, 1964. – С. 191.

 25. Швейцер А. Четыре речи о Гёте. – СПб.: Издательство им. Н. И. Новикова, 2005. – 123 с.

 26. Швейцер А. Жизнь и мысли: Сборник работ / Сост., пер., послесл., примеч. и указатели А.Л.Чернявского. – М.: Республика, 1996. – 528 с.

Примечания

[1] Миро – и жизнеутверждение – проникнутость бодростью, оптимистичным отношением к миру и к жизни.

[2] Вот что пишет о формуле, данной миру через Альберта Швейцера, Николай Болдырев в своём мистическо-этическом философско-психологическом, наполненном словесными кружевами интуитивно проникновенном очерке «Этическое тело и вечность»: «Сама эта формула может оказаться сегодня столь «захватанной», что с неё взгляд просто-напросто соскользнёт. На самом же деле она синонимична по смыслу благоговения перед Тайной, перед неизвестностью, перед громадой непознаваемого, то есть в сущности перед Духом, который манифестирует себя во всём живом. Швейцер жил в измерении именно такого благоговения. Он стоял перед Тайной на коленях, стоял перед Духом, который всем управляет. Чтобы это ежедневно чувствовать, нужно обладать колоссальнейшим энергетическим воображением и прочищенным каналом интуиции» [3, с. 227].

[3] «Интересно, сколько людей в каждом поколении способно испытывать именно благоговение перед тайной жизни? Вероятно, таких людей единицы. Описать благоговение, конечно же, могут сотни и тысячи писателей и журналистов, но переживают эту длящуюся сквозь жизнь эмоцию – мистики-одиночки, затерянные в толпах…» [3, с. 227].

[4] 2 октября 1808 года по инициативе Наполеона произошла его встреча с Гёте в Эрфурте. На ней присутствовал Талейран. Как протекали приём и встреча, описал сам Гёте [12а]. Оглядев его, Наполеон сказал – «Вы человек». По роману о Вертере он «сделал различные, абсолютно верные замечания». Гёте сделал вывод, что Наполеон роман «изучил досконально». Через три месяца Гёте в письме своему издателю выразил общее впечатление, оставшееся у него от встречи. «Никогда ещё лицо выше меня по положению не принимало меня подобным образом: он с особенным доверием приблизил меня к себе и, если можно так выразиться, достаточно ясно дал мне понять, что по натуре своей я ему по плечу» [13, с. 640].

[5] Это явление в эзотерической и имеющей к ней отношение научной литературе называется перевоплощением или реинкарнацией. Закон перевоплощения признавали, не отвергали или признавали необходимой гипотезой очень многие известные, в том числе близкие к нам по времени жизни поэты, писатели, философы, учёные. Очень неполный список из числа мыслителей Запада, начиная с ХVIII века: Александр Апухтин (поэт), Александр Блок (поэт), Валерий Брюсов (поэт), Вольтер (писатель, поэт, философ), Георг Гегель (философ), Генрих Гейне (поэт, писатель, публицист), Иоганн Гёрдер (философ, теоретик искусства, языка), И.В.Гёте (поэт, писатель, философ, учёный), Виктор Гюго (писатель, поэт), Гаврила Державин (поэт, философ, государственный деятель), Чарльз Диккенс (писатель), Фёдор Достоевский (писатель), Артур Конан Дойл (писатель), Готхольд Лессинг (драматург, теоретик искусства), Аполлон Майков (поэт), Дмитрий Мережковский (писатель, поэт, литературовед), Соммерсет Моэм (писатель), Борис Пастернак (писатель, переводчик), Макс Планк (учёный), Джон Пристли (писатель, драматург, литературовед), Бертран Рассел (философ, логик, математик, общественный деятель), Ромэн Роллан (писатель, драматург, музыковед, общественный деятель), Эмануэль Сведенборг (учёный, философ), Владимир Соловьёв (философ, поэт, публицист), Фёдор Сологуб (поэт, писатель, переводчик), Марк Твен (писатель), Лев Толстой (писатель, философ-этик, религиовед, общественный деятель-просветитель), Иммануил Фихте (философ), Гюстав Флобер (писатель), Бенджамин Франклин (общественный деятель, учёный, изобретатель, дипломат), Марина Цветаева (поэт), Артур Шопенгауэр (философ), Джордж Бернард Шоу (писатель, драматург, общественный деятель), Дэвид Юм (философ, историк, экономист), Альберт Эйнштейн (учёный, общественный деятель). Многие крупные мыслители верят и сейчас. Вера эта распространена на всех континентах, она входит в большинство религиозных направлений. Недавно она получила подтверждение опытным путём (например, [15]). Мысль о жизни души на Земле не один раз, о её неоднократных путешествиях в иной мир и возвращениях в мир земной, пришла из глубокой древности. Способность к распознаванию прошлой жизни человека существует сегодня среди аборигенов Австралии, «цивилизация» которых насчитывает, как считается, более 200 тысяч лет. Кратко и выразительно о перевоплощениях написано в жемчужине индийской духовной литературы «Бхагаватгите»: «Как обветшавшие сбросив одежды, новые муж надевает, иные, так обветшавшие сбросив тела, в новые входит, иные, носитель тела. <…> Рождённый неизбежно умрёт, умерший неизбежно родится…» [17]. В более поэтической редакции: «Подобно тому, как человек, сбросив ветхую одежду, надевает новую, так бросает он изношенные тела и облекается в новые».

Сам Гёте во время одной из прогулок в окрестностях Веймара сказал своему спутнику (Эккерману) : «Наш дух есть существо, природа которого остаётся неразрушимою и непрерывно действует из вечности в вечность… Я уверен, что тот самый, кто перед вами, уже тысячи раз жил, и ещё буду жить тысячи раз» [18, с. 381]. В этом же смысле он высказывался о своей внешности как о достойной оболочке своего духа.

[6] Лига Наций – международная организация, уставная цель которой - развитие сотрудничества между народами с целью гарантии мира и безопасности. Учреждена после Первой мировой войны в 1919 году. Главный инициатор и основатель – педагог и 28-й президент США (в 1913-1924 гг.) Томас Вудро Вильсон (1856-1924) получил за свои миротворческие усилия Нобелевскую премию мира за 1919 год. Считается, что именно он внёс в международную политику принцип человечности.

Организация Объединённых Наций (ООН) – международная организация, созданная в целях поддержания мира и развития сотрудничества между государствами. Основана после Второй мировой войны в 1945 году странами антигитлеровской коалиции.

[7] Наталия Спирина. Капли. Сборник стихов. – Изд. 4-е, доп. – Новосибирск: Сибирское Рериховское Общество, 1999. – 368 с.

[8] В кумранских свитках, написанных до нашей эры, есть древняя рукопись общины ессеев «Борьба Сил Света с Силами тьмы» (хранится в государственном Музее Израиля).

[9] Посол доброй воли ООН – высший почётный титул, установленный организацией ООН по образованию, науке и культуре (ЮНЕСКО). Присваивается людям, имеющим выдающиеся достижения перед человечеством в сфере культуры, улучшения взаимопонимания между людьми, народами и странами.

[10] Швейцер написал отдельную повесть «Ойембе, школьный учитель в девственном лесу» [6, с. 294-299].

 

___
Напечатано в журнале «Семь искусств» #1(38) январь 2013 — 7iskusstv.com/nomer.php?srce=38
Адрес оригиначальной публикации — 7iskusstv.com/2013/Nomer1/Abramov1.php