РОДНЫЕ МЕСТА
Сплетались струи Вонделя и Пажи,
И в их объятьях стая окуньков
Стояла несмываемо на страже,
Хватая мелкоту у берегов.
А над водой смородина клонилась,
И гроздья ягод мылись в быстрине…
Той красотой душа моя пленилась,
И до сих пор она живет во мне.
Промчались годы. Пажа пересохла,
И Вондель превратился в ручеек,
И, как через невымытые стекла,
Тускнеет бывший детства уголок.
А жизнь моя, как будто в половодье,
Грохочет на стремнинах бурных лет,
Как конь, летит! И я тяну поводья,
А бег остановить уж силы нет.
ДЕРЕВЕНСКИЙ РАЙ
На летние каникулы
Я был отправлен к бабушке —
Под око ее зоркое,
В сосновый сельский рай.
Я спал в прохладной горенке,
Утрами ел оладушки,
А дальше — жизнь вольготная,
Что хочешь, выбирай.
Мальчишки, мои сверстники,
Тянулись к горожанину
С чего бы то, не ведаю,
Но стал я вожаком.
Ребята с Вондель-реченьки
Доверились волжанину,
Я с ними годы детские
Протопал босиком.
Мой дядюшка по матери
Служил колхозным конюхом.
Он брал меня с мальчишками
В ночное, на луга.
И я тогда уверовал,
Что стану красным конником,
И беспощадной шашкою
Пойду крушить врага.
Мы были фантазерами,
Мы грезили победами,
Мы создали две армии,
У каждой — штаб и план.
В нешуточных сражениях
Мы жалости не ведали —
Рубились деревяшками
До настоящих ран.
С тех пор на все каникулы —
И зимние, и летние
Я мчал стремглав из города
В своё Кочегино.
И с жаждой непонятною,
Как будто в дни последние,
Вдыхал деревни запахи
И пил их, как вино.
Там не было тропиночки,
Что нами не нахожена,
И не было малинника,
Чтоб нам его не знать.
Везде мы были первыми —
И там, где не положено:
По огородам шнырила
Ребячья наша рать.
На перекатах в Вонделе
Чужие верши шарили.
Из-под несушек яйца
Таскали втихаря,
Потом в костре под берегом
Улов богатый жарили
И радовались искренне,
Что день прошел не зря.
Для дел штабных построили
Шалаш на кроне вязовой.
А вяз столетней давности —
С дуплом, что наш чулан.
На высоту немерную
Мы все бесстрашно лазали,
Эх, знали бы родители,
Где был наш тайный стан!
Зато под самым солнышком
Мы в шалаше качалися,
Как на ладони видели
Деревню и поля.
Лежишь себе в шалашике —
И не о чем печалиться.
Внизу играет реченька
И нежится земля.
А за речной излучиной —
Шатры в цыганском таборе.
Дорога змейкой серою
Ведет на старый брод.
Вокруг — луга цветущие
И лес в зеленом капоре,
Поляны земляничные
И синий небосвод.
И до сих пор качаюсь я
В том шалаше над речкою,
И в светлых грезах сносу нет
Родному шалашу!
Шуршат воспоминания,
Как таракан за печкою,
И я по тропкам памяти
В минувшее спешу.
НА ТЯГЕ
Коротка заря на тяге.
Вот уж вечер сник,
и запел ручей в овраге
под совиный крик.
И бредем мы осторожно
со своих постов,
и звучат во тьме тревожно
голоса дроздов.
В поле скирды засинели
в тусклом свете звезд,
просочилась через ели
белизна берез.
Сонный лес загадок полон,
вон костер мелькнул.
«Что ты вьешься,
черный ворон»
кто-то затянул.
То ль от дыма, то ль от сини
засвербят глаза,
в сердце звон далекий хлынет
светлый, как слеза.
Жизнь стремится в каждый колос…
О, родная Русь!
Так велик во мне твой голос,
что сказать боюсь!
КОНИ
На заречных клеверах
Разгулялись кони…
То ли удаль, то ли страх
Их по полю гонит.
Мне бы тоже в эту степь
Под закат умчаться,
Разорвать стальную цепь,
Путы домочадца,
И напиться допьяна
Сизого тумана:
Спать под ржанье табуна,
Песни петь гортанно...
Жмутся кони в темень, в сизь,
Морды — словно лица…
Но по мне ли эта жизнь
Вольная, как птица?
Мне, стреноженному, глаз
Не скосить уж грозно.
Что-то есть во мне от вас,
Да проснулось поздно.
ПОРА СЕНОКОСНАЯ
Мечут девчата на выкосе стог —
Пышный, духмяный, что сдобный пирог.
Словно ромашки, белеют платки.
Вьются вокруг молодух мужики.
Лошади фыркают, дроги скрипят,
Валится воз на визжащих девчат.
«Бабы, уймитесь, — ворчит бригадир, —
Юбок не жалко? Протрете до дыр!»
…Где-то и ты там, грустинка моя —
Звонко хохочешь, печаль затая.
ГАВРИЛОВ-ЯМ
Уж третий век пошел с тех давних пор,
Как тишину унылой деревушки
Вдруг разбудил локаловский топор
И закрестились истово старушки.
Сомнений было много у зевак,
Не ведавших купеческой натуры,
Когда машины первые в барак
Ввозили для льняной мануфактуры.
Но ожили утробы корпусов,
Где к нити нить укладывалась плотно,
И фабрика, не снявшая лесов,
Уже рождала белые полотна.
Покрыл поля небесной синевой
Цветущий лен, звеня на всю округу.
И рос из деревушки город мой —
Гаврилов-Ям — и к северу, и к югу…
НЕПОСТОЯНСТВО
Дитя ненадежной, капризной природы,
Я каждой зимой дожидаюсь весны,
Но вёсны, как искры, мелькают сквозь годы
И гаснут, несбывшихся планов полны.
Мигнуть не успеешь, а летние зори
Не славит уже соловьиная трель.
И вот уж грустнеет пшеничное море
И в травах кончает скрипеть коростель.
Желтеют за речкой лесов окоемы,
Прозрачней становится глубь омутов
И осень зовет в золотые хоромы...
Но я уже в зиму влюбиться готов!
РАННЯЯ ВЕСНА
Лист дрожит на осине, — и я
Вместе с ним трепещу бессловесно.
Мне становится жарко и тесно.
Понимаю: мечтать бесполезно,
Но лечу сквозь туман бытия…
Вновь ручей, хоть невзрачен на вид,
Мне поет, и с оттаявших грядок
Пар струится, по-вешнему сладок;
Стайка желтых пушистых цыпляток
На обломанной вербе сидит.
Дед костерит непутную власть,
Рассуждая разумно и здраво.
Он глядит, как всегда, моложаво
И, усы расправляя лукаво,
Говорит, что весна удалась,
Что пчела облеталась уже,
Что ее предсказания строги.
Значит, встанут на месяц дороги,
Впору ладить на Троицу дроги
Да столбы подновлять на меже…
Это правда, весна хоть куда.
Но ведь пчел не водилось у деда,
Значит, чудится эта беседа:
В эту землю, с минувшего лета,
Его плоть улеглась навсегда.
Это я, вспоминая его,
Неумело хозяйствую ныне,
Подновляю столбы на овине,
И дрожит мерзлый лист на осине,
Зная, что не вернуть ничего…
***
Растворяется гроза в зареве,
Проступает горизонт в мареве.
Оживает и душа, кажется.
Может быть, теперь и жизнь свяжется?
Просветлела полоса серая.
Сердце радостно стучит, веруя.
Петь, работать и любить хочется…
Неужели и бардак кончится?
НАМ НУЖНО
Нам нужно многое успеть,
Пока еще в народных жилах
Есть мощь! Пока еще мы в силах
Любую трудность одолеть.
Нам нужно многое успеть,
Пока народ не пропил веру,
Пока он знает буйству меру,
Пока не взял он в руки жердь.
Нам нужно многое успеть.
Нам не простят потомки наши
Угасших недр и мертвых пашен.
Им будет нечего воспеть!
РУССКИЕ СЕЛА
Без русских сел Россию не понять,
Они — ее истоки и начала.
В их именах ее любовь звучала,
А храмы источали благодать.
Не стерта память. Жаль, что стерта плоть.
От многих сел остался только пепел,
Но лик Руси и сквозь разруху светел.
В который раз прощает нас Господь!
НА ГРАНИ СТОЛЕТИЙ
Мать-Россия! Родная страна!
Как сберечь нам тебя от напасти?
Где найти столько воли и страсти,
Чтоб тебя разбудить ото сна,
Чтоб народ твой куски не просил,
Не мотался с сумою по свету,
Чтоб не верил чужому совету,
Не растрачивал попусту сил?
Что ж молчишь? Или голос иссяк?
Или веришь в чужие угрозы?
Мечет молнии в прошлые грозы
Опоенный свободой босяк.
И последнее платье твое
Промотают в похмельном угаре
Перестройки творцы и бояре,
Казнокрады, шпана, мотовье.
Мать-Россия! Приходит черед
Вспомнить горечь жестоких наследий.
Сделай выбор на грани столетий,
Защити обнищавший народ!
РЯБИНОВЫЙ ДОЖДЬ
Ну, вот и сбылось! Я снова не гость
В моей стороне пшеничной,
Стучится в окно рябиновый дождь
В осеннем своем величье.
Колеса бубнят, качая вагон,
И близок уж час свиданья.
Я тихо сойду на старый перрон —
Закончился срок скитанья.
Я всё испытал — морозы и зной,
Мне столько дорог открылось!
Но лучше, чем край рябиновый мой,
Встречать мне не приходилось.
РЕЧКА МОЯ
Речка моя
истекает водой родниковой.
Режут поля
лемеха равнодушных людей.
Сгорбленный конь
не звенит по дороге подковой.
Небо молчит,
позабывшее крик лебедей.
На сквозняках
обнищавшие стонут деревни.
Валят леса,
громом техники щебет глуша.
Сгинул народ —
пахарь-труженик, сеятель древний.
В черствых руках
изнывает России душа.
Речка моя,
где твои белобрысые плесы,
тишь омутов
и смородинный дух над водой?
Лишь родники
тихо катят пречистые слезы,
горько скорбя
над своей и моею бедой.
МНЕ КАЖЕТСЯ
Мне кажется, что жизнь моя плоха.
В избе сквозит. Наверно, оттого,
Что между бревен не хватает мха.
Могли сороки выклевать его.
А может, я забыл прикрыть окно,
Днем было душно, а теперь сквозит.
А впрочем, в доме дыр полным-полно,
Как и в душе… Как я всем этим сыт!
Мне кажется: я вовсе не горю,
А тлею в жизни, что дала мне мать.
Ей хорошо, она уже в раю,
А мне еще придется умирать.
МЕДВЕДЬ
Я стал медведем, — всё от Бога,
Забрался в жуткий бурелом.
Здесь только я, моя берлога
Да пня осинового слом.
Вот-вот с небес пойдет пороша,
В берлоге затемняя свет,
И нанесет сугроб хороший.
И я усну на много лет.
Усну медвежьим сном беспечным,
Годам безвременья под стать…
Но вот однажды — сны не вечны —
Нутром пойму: пора вставать.
Меня разбудит звон капели,
Подснежник тронет влажный нос,
И я, счихнув крупу метели,
Вдруг подымусь в медвежий рост.
Но не услышу русской речи,
Не встречу неба синеву…
И зарычу по-человечьи,
И по-медвежьи зареву.
ЖДУ
Поля, поля… Живу под русским небом.
А вдруг Господь помилует страну —
И пашня разродится добрым хлебом,
И детский смех нарушит тишину?
Но губит явь забытые деревни,
И брошенные рушатся дома.
Мелькнет в окошке лик старухи древней…
А может, это Родина сама?
ЛАСТОЧКА
Ласточка пронзает небосвод
И меня как будто бы зовет
За собою в середину лета,
В небосвод лазоревого цвета.
Запрокинув голову, гляжу…
Кажется, вот крылья разложу,
Заберусь на волжские отроги —
И взлечу! Но травы вяжут ноги.
Ты лети уж, ласточка, лети,
У тебя далекие пути.
Я же буду на закате лет
На родной земле встречать рассвет.
