Высокая осень.
Капустница-бабочка мотает крылышками
как отрывные номера телефонов
объявления на двери подъезда:
в игольное ушко продета
цвета церковных свечей и варёных креветок лента ветра,
вороша подобные стогам сена деревья
как червлёною кочергою – очаг
а что такое бабочки? – цветы
чей восторг перевесил стебель
и они оторвались самозабвенно
и ребёнок бежит по платформе
за катящимся чёрным воздушным шариком
девочки, девушки, женщины
чью золотистую
для зренья кожи
на фоне
ночи
прядь
пропускал сквозь пальцы
вбирая золотую, как пыльца, тень:
все сохранились ею – здесь
завернувшись, словно раковины
в её, рождённую ими, запечатлевающую
недвижность ресниц, тех
взгляда изнутри
на пирамидальную откровенность огня, –
и там рассыпаясь искрами
где любящий дым былого
находит жизнь, скользя губами
по струящейся струе колготок
на которых застыло солнце
желтомедовая тяга сердца:
поиск, а может, подготовка места
где выпитый чай
возвращается в чашки
возвращая целующиеся улыбки:
соты
солнечные
листья
в полёте
вращаются,
как милицейские
мигалки
и пролетают
как налившиеся брусничные семафоры вокзала
загораются на излёте
празднуя вечную торжественность природы
освещая погибшую белокурую собаку-бродяжку
раскинутую посреди тротуара как снег
о ты, летящий в темноте
в мнущемся ореоле невидимого пламени:
путь вывернутых звёзд:
будучи невозможным – быть
– выдох
закат
…лучи звёзд растекаются по небу
как масло по раскалённой сковородке
Головы
сквозь мысли о самоубийстве
нам доносилось только эхо
эха бумеранг –
вот причина
против которой
мы ещё живы –
ведь эхо
это
профиль тоталитаризма:
кривозеркалье мяса
мы невидимы голые –
значит шорохом
дробить
вниманье на лучи:
подземные трудные сфинксы
родниковые корни, колосья ржи
апельсиновой яркости крик
в тысячу тысяч свечей
поначалу замораживается надобностью держать
в поле зрения льдистоискрый язык змеи
затем становится крематорием себе
после вспышки в рефлекторе покатом
взаимовыгодной педагогической лжи:
как обрило наголо Землю
в такой ослепляющей откатом глуши
что слышно и видно с изнанки
как дышит тропинка
жильных залежей сверкающей руды душ
выходя с другой стороны
как радужно волна колосится
пока над миром стоит
силуэт
без
головы
с серповидным обрезком шеи
остаться бы
хоть памятниками самим себе:
гулким силуэтом головы
как невесомо тонкая молния
завивается фиолетовым локоном
обнажая разницу белого от чёрного
над озёрами крыш
пока машины тупо пилят темноту
на худой конец
пусть устоит во весь рост вертикалью
снятая с туловища
голова:
как средний палец
в известном жесте
…между соблазном безнадёжности
и соблазном надежды
Ирэн
– Вы словно закутываетесь в свои духи,
вставляете себя в фигуру аромата,
как Икар – руки
в ремни тёплых крыльев,
чувствуя себя тонкой, ломкой,
пропускающей сквозь себя
влажный свет?
Сияющий
веяньем складок
звёздный полог,
тягучий гул
родной бесконечности…
Накрываются серебром следы на песке,
Закрываясь, как звёздные раковины,
и воздух
от них
кристальностью льдистый:
как пузырьки боржоми,
лунный серп
вздрагивает плашмя на
острой, как зеркало,
кромке прибоя,
и пахнет прозрачной мятой,
и жизнь
прекрасна
в своей отдалённости…
Упругая линия пены
во весь
уходящий за края берег:
обнажённо-белая,
как свет из-под двери.
– Я
оставляю снаружи
лишь
едва уловимую полоску
душистого душевного шлейфа…
Веретёна облаков
никотиновая осень влетает в комнату
и дверцы шкафов со скелетами
приоткрываются
…голубое пламя вечера
формой льда отражается в комнате
чтобы всплыть
и кто
поймёт тебя
за столько миль от дома?..
…прекрасные
потрясающе
веретёна облаков…
Момент перемены ветра
поворотная точка
момент перемены ветра
когда ветер остановился
и ничто не имеет над тобой власти
а одно твоё движение
проложит курс будущему
пока же пунктиры натянуты
во всех направлениях
и ты знаешь: что потом целиком
и полностью невозвратно
всё изменится сейчас же
ты пойдешь по коридору
а за спиной
аплодисментами призраков
будут закрываться двери
схлопывая комнаты
о чём
ты не имеешь понятия
но главное
будет ощутимо с тобой
доколе не пристаешь к эху
которое на голос текуче
кривляется тенью как ртом
потому что дар зреет
именно от безответных шагов
и внутри и по
и в
неопределённости
Женщинам повседневности
Вы
при помощи вещей,
как будто бы простых,
на внешний взгляд, банальных
(но не улыбок – а их света,
но не жестов – а их значений,
но не слов – а их интонаций,
чудной музыки их вибраций) –
кутали меня
(того меня, что без кожи)
в нечто светозарное
(льнущее теплом, но распахивающее –
чем-то от крыла и от поляны с земляникой,
в чём я мог пребывать счастливо,
словно бог
в своей сфере,
надёжно хранимый –
есть слабость силы) –
ткущееся каждым вашим движением,
чьи формы из жидкого света взяты,
мне сродни что прозрачной кольчуге,
скульптурным, как облик, облаком
из смеси духов и Духа, –
так что в каждой клеточке
били родники
той материи от слова «мать»,
которой чисты;
а вы
(как маэстро, создав шедевр,
втайне зная трудов бесценность,
улыбается выше награды)
просто были этому рады –
и радость лилась,
опять-таки, на меня…
Словно котёнок, которому поставили мисочку молока –
всё понимаю, мурлычу,
только сказать не умею!..
То время к Е. В. К.
в предпоследнюю встречу
похорони меня в своих руках
я бы сказал
если б слова
имели значение
в последнюю встречу
что ещё ждёт
и понимание придёт
верней – настигнет
средь суеты…
и лишь потом
спустя годы
случайных связей и алкоголя
на вдыхании солнечного воздуха
станет ясно
что и так – сама по себе
любовь уже тогда сделала
то время вечным
и для совершенства случившегося
что ты что я –
даже ты и я
идущие навстречу –
только пределы
над которыми мы: улыбаемся
как будто говоря: чего ещё?!.
* * *
материя есть всё, чем одаряют
её люди, она чарующе-волшебна,
если заплетать в её мелодии – свои…
и у каждой вещи свой аромат.
не парфюмеры ли мы?
ты, чья рука, опадая,
отдает глоток молчания
воздуху – точно.
домА долго хранят аромат тех,
кто им доверяется, и ночами стены
плавно перемигиваются этими облаками –
они для стен,
как сны для человека, только
ещё больше – домА
из них плетут пульсирующую
ткань собственного сердца, в лунном
свете и всхлипах шагов отзвучавших…
так домА по чёрточке собирают
свои перламутрово-туманные, едва
уловимые лица… их профиль
тонок, словно бледный месяц – когда
за стенами легко дует ветер
и тени листьев
взлетают и опадают, подобные салюту,
взлетают и
опадают,
и снова взлетают…
актёры без зрителей.
в такие минуты
чайник, должно быть, представляет песни
своего свистка как петуха на жёрдочке –
в малиновом и розовом
опереньи зари…
какие сны её посещали?
какие сны ты в пряжу собрала?..
а, здесь…
я в своём уме или в твоём?!
сейчас строгость сырых очертаний
и тяжёлая чёткость теней
странно умиротворяют –
комнаты, словно колоннада:
покой прямо-таки твёрдый. и
слышно далеко – только неясно:
мышь ли в норку юркнула, звезда ли
на завесе лбов прояснилась
волнистым шелестом луча,
где разглаживаются морщины?..
Диалоги пристальной пристани
– лучше я
сдохну здесь
где тебе не придётся меня искать
чем отправлюсь в странствие без
твоего благословения
– ты любишь их
за то
что их нельзя любить
– спасибо деревьям
что качаются
вместе с тобой на качелях
крестообразного ветра
– здесь
въедается в камни одно
упование роза ветров
закрылась внутрь хлопнув дверью
приложив ухо к земле
чтобы слышать шаги рассвета
в соседней комнате
– под тенью статуи
он подносит стакан ко рту
словно адмирал к зрачку подзорную трубу
и роняет лицо в ладонь
как слезу вспенивая кровь
– я закрываю глаза и
ресницы горят
– обнажённый как шея запрокинутой
головы по коже бегут облака
– я люблю того
кто любит их за то
что их нельзя любить
– я с тобой – ты любишь их –
– я с тобой
– расскажи мне о маленьких туфельках
– причастие дождя с непокрытой головой
– я с тобой и
– дом хлопает бабочками дверей…
– рассвет. трепет вакуума
проникновенный крик восторга распятой зори
– мы
– дети
– двери детей
– дети дверей пристальные
– корабли
– ноль
* * *
улыбаться, пожимать руки,
пожимать плечами, крутиться и делать дела,
чтобы поздним вечером войдя наконец домой,
обнаружить себя безоружным
и один на один со своим горем,
которое весь день готовилось упорно,
ожидая этого момента –
но спокойно сесть в кресло
и пригласить его за чаем
рассказать свою историю
от рождения до настоящего момента:
я, мол, весь внимание…
слушая, иногда вздрагивать, иногда смеяться,
похлопывая горе по плечу:
ну, ты даёшь!..
на затянувшейся паузе, развязавшись,
свободно пойти ко сну.
* * *
Почки – глаза весны,
выбравшейся из подземелий.
И, как любая весна –
эта больше, чем просто пришла.
А
фонари
говорят
то, о чём молчат люди:
для нас нет ещё звёзд,
как они есть,
для нас звёзды – ещё стена
зеркального света
отражающая
свет нашей неприкаянной любви –
беспризорный при нас,
пока
не обратим внимания
и не узнаем всюду,
как дерево знает лес,
нашу огненную страну,
эту пламенную меч-ту
как четвёртое измерение
(ведь время – лишь мера трёх,
время нам как бы их вес,
первых трёх – стартуем с четвёртого!)…
Весна –
это
весть.
Апофеоз искусства жидкого стекла,
прозрачного
для светотрепета огня. Так,
из узенькой речки тела
искра
просыпается в открытое море,
просторное, как пантера
в прыжке: и во всём –
здесь.
Майская гроза
листья бьются ломаясь надвое блеском
как рыба в вытаскиваемых сетях:
солнечный ветер и –
упрямство дождя
который льётся словно хочет услыхать
что у него внутри
будто арфа крылом стоит
стаканы света
расплавивши хрупкость:
струятся
струятся
струятся
– и как будто всё про нас
как стоит одиноко красота
мечтающая о глазах
– туда
* * *
когда ты на миг удалилась
в глубину своих говорящих глаз
как звёздное небо в них отразилось
ненароком проникнув нас!
от меня – к тебе
словно кто-то шагнул меж нас
от тебя – ко мне
это вместе прожили сейчас
