Размышления
Иван Иванович, мужчина лет семидесяти пяти, грустно сидит у окна своей квартиры на кухне и смотрит на улицу. Временами вздрагивает холодильник, некоторое время гудит, затем снова тишина. Хозяин квартиры любит подолгу сидеть и наблюдать за происходящим за окном, за изменяющимся каждую секунду миром. Он пытается уловить ту грань, когда уходящий день растворяется в вечерних сумерках и наступает ночь, но сделать этого не может.
Сегодня его мысли заняты новым увлечением. Казалось бы, какое может быть увлечение у человека в его возрасте? Но нет. Под старость лет он обнаружил в себе, как он считал, способность к творчеству. Он стал писать стихи, а позже короткие рассказы. К этому его подвигла дикая несправедливость, царящая в современном обществе, в котором ему приходилось доживать свой век.
Стихи у него получались корявые, как пороги на реке, и в них совершенно отсутствовала поэзия, как ему сказали однажды в литературной студии.
Иван Иванович в минуты волнения, воспоминаний о прошлом, о природе, нет-нет, да и укладывал свои мысли в рифмующиеся строки. Делал он это, конечно, для себя, для успокоения нервной системы, но иногда читал их своим друзьям и знакомым. Правда, некоторые, кто слушал его стихи, считали, что они ничего, в смысле хорошие, иные молчали, не соглашаясь с первыми. Всё — как в жизни, одинаковых мнений не бывает, это хорошо, ведь только в споре рождается истина.
Однажды случилось ему прочитать своё стихотворение в институте на праздновании 65-летия Победы Советского народа в Великой Отечественной войне. А через год оно появилось в сборнике стихов и рассказов, выпущенном этим институтом.
Конечно, Иван Иванович очень хотел, чтобы его стихи печатали, но эти мечты он хранил втайне от всех, неудобно было как-то за свои мысли, словно открываешь всем свою душу. Не привык он жить нараспашку. Да и могут ли понять тебя другие люди? Ведь не зря говорят, что чужая душа — потёмки.
В начале лета его стихи напечатали и в другом сборнике другого литературного объединения, который он тоже получил, но, как и в первом случае радости не испытал, понимая несовершенство своего «творения».
— Странно,— думал он,— неужели что-то есть в моих стихах?
Но Иван Иванович прекрасно понимал, что в нынешнее время напечатают даже самого бездарного поэта или прозаика, так как пришло время денег, а время чести и совести ушло в неизвестном направлении. Поэтому к появлению его стихов в печатных изданиях он отнёсся совершенно спокойно.
Наряду со стихами наш новоявленный литератор писал короткие рассказы.
Однажды и стихи его, и рассказы попали в руки одной писательницы. Её приговор был безжалостен. «В ваших стихах нет поэзии — сказала она мягким, как сон, голосом,— а вот в рассказах что-то есть. Давайте попробуем доработать — и, может быть, что-то отправим в журнал». Иван Иванович понимал прекрасно, что значит услышать то или иное слово от специалиста. В душе он порадовался за свои короткие рассказы, а внешне не дрогнул ни одним мускулом.
Одобрение вселило в Ивана Ивановича надежду, что он, уже немолодой человек, ещё может быть полезен своей истерзанной Родине, где обогащаются без меры, как грибы после дождя выросшие, безжалостные и жестокие русские капиталисты. Впрочем, во всём мире капиталисты одинаковы. Грустно становится Ивану Ивановичу от таких мыслей, обидно за детей и внуков. А разве солдаты во время передышек на фронте о такой жизни мечтали?
Воодушевлённый поддержкой, начинающий «прозаик» решил, что будет стараться приносить посильную пользу своей стране изменившей свой облик и внутренний мир людей до неузнаваемости. Но он прекрасно понимал, что изменить ход событий уже невозможно...
Он знал, что страна наша богата не только полезными ископаемыми, но и талантами народными, которые с приходом дня будут приносить пользу отечеству, а не покидать страну, когда-то дарившую радость жизни и надежду на светлые дни.
— Да будет так — повторял и повторял Иван Иванович, глядя на фонари уличного освещения в наступившей ночи
За ночью непременно придёт день. Этой надеждой и живёт последнее время ждущий рассвета немолодой человек.
Иван Иванович
Наступила уже весна. Но погода была переменчивой: то дружно таял снег, и лужи покрывали дороги, то вдруг резко всё менялось. Поднимался ветер, налетал снег, пряча под серебряным покрывалом всё, что успело обнажиться после зимы, лужи сковывал лёд, всё снова замирало. Люди шли, кутаясь в тёплые одежды. Вот такой весенний месяц март.
В такие минуты Иван Иванович думал о жизни. Он уже дорабатывал последние месяцы перед выходом на пенсию. У него было странное ощущение: как такое может быть, что ты не будешь работать, и тебе будут платить какие-то копейки за то, что ты стал старым.
Ему не верилось, что это может произойти с ним. В душе он чувствовал себя молодым. В подтверждение этому ему никогда не уступали место в общественном транспорте, никто, ни молодые парни, ни девчонки, ни тем более люди средних лет. А пенсионный возраст катился как снежный ком, как лавина, да и спина уже не хотела работать, как раньше, постоянно болела, вот и приходилось Ивану Ивановичу, стиснув зубы висеть на поручнях в общественном транспорте. Не просить же, унижаясь, чтобы место уступили. И многие пожилые люди гордо стоят, а молодёжь... да Бог с ней, с молодёжью, ведь её никто не учил, что пожилым людям воспитанная молодёжь место должна уступать, это ведь воспитанная должна, верно?
Ивану Ивановичу становилось жутко от мысли, что если он не будет работать, то не будет хватать денег ни на еду, ни на одежду, ни на бензин для машины, а это значит, что о даче придётся забыть. А дача — это не только овощи, фрукты, главное на даче — это движение. Всё цепляется одно за другое, думал он, и хорошо, если бы удалось долго поработать, получая пенсию, чтобы дольше быть в полёте на дно, на дно нищеты. Как страшно это дно!
Так он сидел, вспоминая о прошлой жизни, и одновременно думал: раз вспоминаю о прошлом, значит, старость всё-таки наступает. То ему вспоминалось детство, то перед глазами чередой проходили лица удивительных, добрых и отзывчивых людей, с кем ему довелось работать, общаться. На сердце у него в такие минуты становилось по-весеннему тепло. А когда он вспоминал своих товарищей, простых тружеников — братьев Харченовых, семью Зыковых, Жилкина Сергея, сестёр Смирновых и других ребят, то словно ласковое солнце тёплыми лучами касалось его лица. Тогда думалось, что жизнь прожита не зря.
Но последние годы ему пришлось столкнуться с людьми, при воспоминании о которых становилось холодно даже в жару и хотелось сразу вымыть руки с мылом. Но, слава Богу, что уже в прошлом этот кошмар.
За окном лучи солнца нежно касаются снега, который превращается в ручейки, а те серебряным звоном пробуждают в сердце Ивана Ивановича радость тех далёких дней, когда он был ребёнком. Тогда по таким же весенним ручейкам плыли бумажные корабли, гонимые ребячьей мыслью в неизвестное, непонятное будущее, которое всегда манит.
И сейчас у Ивана Ивановича неизвестное будущее, только оно его уже не радует и не манит так, как тогда... Но может ли оно быть лучше под другим флагом? Может ли оно быть лучше, когда все занялись торговлей? Может ли оно быть лучше, когда сокращают рабочие места на предприятиях и миллионы людей не могут найти себе работу? Правда, молодёжь не слишком-то и стремится на производство, ей бы работу полегче, да денег побольше и сразу. А новоявленные хозяева не думают о стране. Их волнует только прибыль, яхты, самолёты, дорогие курорты и тому подобное. Неужели всё ещё мало? Пора бы взглянуть на мир и другими глазами, глазами людей, несущих ответственность за всё, что происходит не только в зоне собственного обогащения, но и подальше, пора бы. Нельзя долго народ давить, издеваться над ним, как над пенсионерами, которым льготы на проезд в общественном транспорте то дадут, то отменят. Хотелось бы обратиться к их совести, но это пустое. Там, где правят деньги, совести нет места. Пора поднимать разрушенные или уничтоженные предприятия, вроде Шёлкового комбината в Красноярске, на котором работали тысячи людей. А если посмотреть по стране, сколько подобных предприятий превратились в торговые площадки, супермаркеты, а то и просто в пустыри! А деревни? Страх берёт.
Сколько же страдать ещё России нашей?
Дашенька
Даже когда она стала взрослой, её продолжали называть по-прежнему — Дашенька. Была она мила личиком, стройна, изнежена. Она была единственным ребёнком обеспеченных родителей.
Николай Иванович, её отец, бывший фронтовик, человек нелёгкой судьбы, прошедший концлагерь, к концу жизни великим трудом своим добился высокого звания — стал академиком РАН, директором завода, работающего на космос. Это был обаятельный в общении человек.
Но и великие люди уходят в мир иной.
Дашенька со своей мамой, оставшись одни, подключили все свои связи, знакомства и переехали жить в Москву. После того, как они переехали в столицу, Василий, их давний знакомый, о них ничего не слышал.
Но наступил август 1991-го. Люди не отрывались от экранов телевизоров, наблюдая за происходящим в столице. В это время не было равнодушных. Прогремели выстрелы из орудий по Белому дому, возвестившие о том, что события приняли очень серьёзный оборот. Стала появляться информация о погибших.
Через некоторое время стало понятно, что к власти пришли бывшие коммунисты, бросившие свои партийные билеты в мусорные вёдра. В стране начался развал, не суливший ничего хорошего народу.
Спустя некоторое время после этих событий объявилась и наша Дашенька.
В квартире Василия зазвенел телефон. Подняв трубку, он услышал знакомый женский голос, но сразу не мог вспомнить, кому он принадлежит. Из трубки лился воркующий голосок: «Здравствуй, Вася, это Дашенька…— и через небольшую паузу,— Иванова». И Василий сразу вспомнил её. Доводилось ему несколько раз быть в квартире Николая Ивановича. Его тогда поразило огромное количество книг. Книги были и на рабочем столе, и на полках в книжных шкафах, повсюду книги.
Однако Дашенька сразу перешла к делу: «Вася, нам нужна твоя помощь, пожалуйста, выручи, мы тебе хорошо заплатим. Я из Москвы приехала с Семёном, коллегой по работе, и мы надеемся только на тебя. Нам необходимо, чтобы ты нас повозил на своей машине по городу, а мы уж...».
Семён был упитанный молодой человек, не лишённый обаяния, окончивший университет, владеющий языками, которыми пользовался при общении с иностранцами. Он работал в кооперативе, который организовали военные, ушедшие в запас, но сам он пороха не нюхал.
У них с Дашенькой была одна задача — закупать в леспромхозах лес-кругляк и переправлять его в город Новороссийск для дальнейшей отправки за границу.
Благодаря старым папиным связям перед Дашенькой, словно перед министром, открывались двери чиновников, отвечающих за лесные богатства края.
И составы, гружённые кругляком, потянулись к берегу Чёрного моря, пополняя счета московского кооператива зелёными лесными деньгами.
Однажды, под занавес их работы, Василий спросил у Семёна: «А не жалко вам наш лес, который вы за бесценок приобретаете у нас в Сибири и втридорога продаёте за границу? Вроде это как-то не по-хозяйски, как-никак ведь Москва — столица нашей страны, кому как не вам думать о богатстве Родины, а эти деньги проплывут мимо казны, не по-хозяйски, не по-хозяйски всё это».
Ответ Семёна был короткий, как выстрел: «Нет, конечно! Я для того и учился в университете, чтобы из ничего уметь делать деньги. А что будет потом, меня не волнует».
Набив карманы деньгами, а Василия оставив с носом, Дашенька и её компаньон на его горизонте никогда больше не появлялись. Может, они стали жить богато, а может, их посадили за махинации... этого Василий не знает, да и вряд ли узнает.
Иногда Василия гложет совесть, так как он считает себя причастным, хоть и косвенно, к продаже леса, а вернее, к воровству народного богатства в те далёкие дни, когда развалилась некогда мощная держава, стоявшая, как оказалось, на глиняных ногах. Отец Дашеньки всю свою жизнь отдал на укрепление мощи своей Родины, а его дочь, в числе огромной армии хищников, ринулась терзать её...
И сегодня, по информационным сводкам, лес продолжает загадочным образом уплывать за границу. Да только ли лес? А что взамен? А взамен ОЯТ (отработанное ядерное топливо) со всего света на хранение нам прямо под бок. И как всегда, обещание счастливой жизни народу. Ведь простой народ доверчив, как ребёнок...
Жалко птицу будить
Как-то позвонил я своему давнему приятелю.
— Здравствуй Лёня, поздравляю тебя с днём Советской Армии, желаю тебе здоровья!
— Спасибо — слышит в ответ — и тебя тоже поздравляю.
— Что нам сейчас надо? Только здоровья и надо, которое как-то незаметно, непонятным образом исчезает — подумал я. Лёне недавно сделали операцию, шунтирование. Сердце прихватило. Сколько мы с ним раньше изъездили, то на рыбалку, то на охоту. С каким удовольствием я вспоминаю то время...
— А ты как? Ездишь ли на рыбалку? — спрашивает Лёня.
— Да нет, я только сейчас на дачу и езжу. Какая мне рыбалка? После того как распалась наша компания, я уже забыл, что это такое.
— Да брось ты свою дачу, если она мешает рыбалке,— полушутя, полусерьёзно говорит Лёня. Он часто так говорит, когда я не мог ехать с ним за удовольствием.
— Не могу,— отвечаю ему,— рыбалка, конечно, отдых хороший, но дача кормит. Не могу.
Посуди сам, можно ли на нашу пенсию прожить достойно? Ну вот, видишь? Да ещё из этого мизера львиную долю съедает ЖКХ, газовики, всех и не перечесть. Но страшнее всего бизнесмены, которые, не стесняясь, запускают невидимые руки в чужой карман, поднимая цены от хлеба до бензина. Ты же знаешь, что совесть даже рядом с ними не ночевала. А продукты мало того, что дорогие, они и совсем не вкусные, порой даже ядовитые. Идёшь из магазина и словно кота в мешке несёшь. Не знаешь, проснёшься утром, после ужина, или нет, одному Богу это только и известно.
Да, что тебе рассказывать? Ты и сам не маленький, всё видишь, всё знаешь. Правда, тебе чуть легче, у тебя твоя-то в общепите работает, а нам — лето не поработаешь, туго придётся зимой. Вот так-то дорогой.
Ты посмотри на часы, ведь скоро мы раньше петухов кукарекать будем. Жалко будет птицу рано утром будить, ей Богу жалко! А на работу-то идти надо? Надо.
А бензин? Хорошо ты на солярке, а я вот на бензине. И мой бензин запретили к выпуску. Хоть сено коси да лошадь покупай, а сам, как у Зощенко, два года солому ешь. Но это ведь не выход из положения. А без транспорта в городе никак нельзя. Пешком на дачу не доберёшься, а если и доберёшься, то — как быть с урожаем? На плечах-то не унесёшь! Сердце не выдержит.
Ты посмотри, как о нас заботятся! Всё делают. Чтобы мы лишнего не работали.
Лежите — говорят — старики, на диване да боевики смотрите по телевизору, да как нынешние ловкачи живут богато, радуйтесь хорошей жизни, готовьтесь, а к чему — не уточняют. Может, намекают, что нам много есть вредно, а может, вообще есть вредно, напускают какой-то туман. А может, снова что-то затевают, только к добру ли это? А может, хотят разом отобрать у стариков последнюю радость, радость общения с природой? Как ни жаль, но считай, что они этого уже добились. Те, кто ещё могли доехать, теперь дойти пешком не смогут.
Мысли увели меня в какую-то мрачную действительность, и чуть было не забыл я о рыбалке...
Когда вспоминаю зимнюю рыбалку, то, кажется, становлюсь моложе лет на двадцать. Бывало, когда мороз отпустит, мы непременно ехали в залив на машине, потом вставали на широкие охотничьи лыжи и километра через три выходили на лёд, сверлили лунки во льду, и начиналась рыбалка. Ловили мы в заливе окуней, редко попадалась щука, доставляя незабываемый восторг. Мужики тогда говорили с лёгкой завистью: «Везёт же новичкам». Я тогда только начинал приобщаться к братству рыболовов и охотников.
В иной ясный день снег искрится, как хрусталь, в лучах солнца. А по берегам залива дремлют горы, поросшие лесом, кругом тишина и покой, и кажется, что этот мир и покой должен быть на всей удивительно красивой, но не спокойной планете. Ощущение, что мы находимся где-то в раю.
Однажды мы проехали по морю от устья реки ещё километров двадцать, а может двадцать пять, и свернули в понравившийся залив. Это было по весне, лёд был крепкий, и погода тёплая. Вот где клёв-то был! Всем клёвам клёв. Только одно огорчало, много зацепов было. Сколько ж мы там оборвали снастей? Но рыбалка стоила того.
Время, неумолимое время, бежит и бежит. Солнце давно повернуло на закат и готово вот-вот коснуться кромки леса. А я из лунки только успеваю выдёргивать окуньков, они хватают в воде всё, что движется. Было так, что по два, а то и по три окунька сразу поднимал на лёд, видно, на стайку попал.
Подошло время собираться в обратный путь. Поглядываю на мужиков, сворачивают удочки, и Лёня мне кричит, я был далековато от них: «Хорош, кончай рыбалку». Но я, войдя в азарт, не могу оторваться от лунки. Только снасть в воду, тут же поклёвка. Окунь хватает жадно, поклёвки резкие, на сердце радостно. Ловлю и думаю: «Вот дома обрадуются, скажут: настоящий добытчик».
Вижу, мужики направляются ко мне. «Эх, жалко оставлять эту лунку» — думаю..
— Ну, хватит, хватит, оставь до следующего раза, добрался до окуней,— ворчал Лёня, подходя ко мне.
Деваться некуда, сворачиваю и я свою снасть.
А когда выехали из этого безымянного залива на море, то не узнали его. Утром снег лежал сплошным покрывалом, а сейчас почти всё покрыто водой. Дорога, по которой мы ехали, лишь слегка угадывалась. Иной раз казалось, что льда и вовсе нет, виднелась чёрная вода поверх льда и, словно бездна открывает нам свои ворота, готовая проглотить любого, кто попадёт в её объятия.
Но мы ехали, не останавливаясь, брызги летели в разные стороны, словно от быстроходного катера, порой заливая ветровое стекло.
Лёня время от времени говорил: «Нет, мужики, больше мы на лёд не поедем,— и добавлял, сделав паузу,— в этом году».
Все сидели притихшие, уставшие, да и жутковато было на автомобиле по морю, как на катере. Катер хоть на воде держится, а наша машина, как топор, если что...
Но судьба нас хранила, для каких только дел?
А может, всё не случайно?
Выйдя на пенсию, дед Егор часто сидел у окна, и наблюдал за прохожими. Или, в зависимости от времени года, следил за порхающими снежинками, которые, покружившись в потоке воздуха, оседали на ветках деревьев или серебристым ковром укрывали землю. Летом он любил слушать шелест дождя, а в ясную погоду, когда налетал ветер, его привлекал неторопливый разговор шепчущихся листьев на деревьях под его окном. Утром мимо окна люди спешили на работу, а вечером с работы. Женщины преклонного возраста в хорошую погоду любили гулять по двору.
Часто, задумавшись, он в мыслях улетал в те далёкие времена, когда и он, и эти знакомые женщины были детьми. Тогда мир за окном переставал существовать, и он весь погружался в прошлое. Вспоминая эпизоды детской жизни, он незаметно переходил ко времени, когда началась его взрослая жизнь, работа на производстве.
Трудовую деятельность дед Егор начинал в ткацком производстве. Без отрыва от производства получил образование, отслужил срочную службу в армии. После армии пошёл работать на крупный завод.
Новые условия работы, новые люди,— всё было необычным, интересным, да и платили больше, что важно.
Работа нравилась, крутиться приходилось с утра и до позднего вечера. Ни о каком нормированном рабочем дне и не думали. Работать приходилось и с другим цехом, часто работа заставляла обращаться к его начальнику.
Иногда он, этот начальник, носивший фамилию Злодеев, откровенно издевался над своими заказчиками, пользуясь своим положением, в результате получал массу «пожеланий» в свой адрес.
Это был грузный, стареющий, неповоротливый, как мешок с песком, человек. С первого взгляда он мог показаться хорошим собеседником. Но это только с первого взгляда или когда ему было от вас что-то нужно. В противном случае через минуту вы могли получить нервное расстройство и головную боль.
Всё это Егору доставалось регулярно, словно он работал на вредном производстве, только молока ему не выдавали. Егору подкатывало под тридцать, был он парень энергичный, но досаду выплёскивать не мог, всё кипело внутри.
Время бежало, производство крутилось, и, когда Егору становилось невмоготу, он мысленно обращался к небесам: «Господи, ну когда ж ты накажешь этого Злодея?»
Так продолжалось несколько лет.
Однажды, придя на работу, Егору услышал, что, вместо Злодеева, будет другой начальник... В чём дело? Оказывается, его «враг» попал в аварию на своём автомобиле и погиб. Много кровушки он попил, а всё равно его было жалко, ведь человек же, хоть и вредный.
Отработав на заводе больше десяти лет, Егор, не жалея, расстался с ним, потому что пригласили его на другое предприятие, не менее солидное. Он согласился быть рабочим и ни минуты об этом не жалел. Через год Егору предложили должность, хотя и небольшую, зато работа стала много интереснее. А ещё через некоторое время он снова стал руководителем. И в этой должности Егор отработал ровно десять лет, день в день.
Начальник подразделения, где работал Егор, по фамилии Бутафоров, был маленького роста, вечно боялся вышестоящих, часто озирался по сторонам, как бы постоянно ожидая неприятностей. Он был из военных, а в армии, видимо, каждый, не взирая на звание, ждёт неприятностей в любую минуту даже от друзей.
Егору нравилось наблюдать за работой военных, ушедших в отставку. Таких работников под его началом было предостаточно.
Был один, по фамилии Рыжий, и фамилия-то его соответствовала внешности; волосы рыжеватого отлива, лицо на солнце становилось почти красным. Звёзд, правда, у него было меньше, чем у шефа, но изворотливости было не занимать.
Время, как всегда, бежит, и дай Бог, успеть в этой жизни сделать то, что предназначено.
А было предназначено Егору совершить ошибку. И он её совершил, переведя Рыжего на должность бригадира. Рыжий стал чаще бывать в кабинете шефа, получать от него напрямую задания, и, зная способности Рыжего к лести, легко было предположить, что скоро его повысят в должности. Так и случилось, а значит, и шеф допустил ошибку, за которую позже пришлось расплачиваться многим.
Егор, наблюдая, понял, что подавляющее большинство ушедших в отставку кадровых военных, не смотря на кажущуюся дружбу, в душе то ли завидуют друг другу, то ли, мягко говоря, с трудом терпят друг друга. Эти ребята могут пойти жаловаться к шефу, а другие в это время жалуются на того, кто пошёл жаловаться к шефу. Для Егора всё это было и смешно, и грустно.
Были у Егора в подчинении несколько человек действительно достойных звания офицера. Это были честные, справедливые, порядочные во всех отношениях люди. Общение с ними Егору доставляло одно удовольствие.
Выйдя на заслуженный отдых, Егор общается с ними, созваниваясь по телефону, и всегда им желает здоровья и долгой счастливой жизни.
Но на дворе бурлила перестройка. Делили заводы, уничтожали фабрики, Иные спешно карабкались по служебной лестнице вверх, чтобы захватить себе кресло, а тех, кто спешил, поднимаясь по этой же лестнице следом, спихивали вниз. При этом не заботились, как упадёт человек, главное — спихнуть. Некоторым было вообще не суждено подняться, иные отходили в сторону, не совершая больше попыток. Такое пришло время, кому — к сожалению, кому — к радости.
В штат подразделения ввели должность генерального директора. В тот период это стало модным, кругом — одни директора, только ситуация от этого не менялась к лучшему. Генеральный был довольно молодой, длинный, как оглобля, правда, умом не блистал, так показалось Егору.
Рыжий был с Генеральным — Боровским — довольно коротко знаком. О чём Рыжий с Боровским говорили, сказать трудно. Егор мог только предполагать, зная, на что способен Рыжий. Но догадывался, что Рыжий карабкается по служебной лестнице, пытаясь сдёрнуть за ногу своего шефа, Бутафорова. Хватка у него была бульдожья, можно было не сомневаться в его успехе.
Но на сцене появилось ещё одно действующее лицо. Это некий Тихушный, имеющий небольшие связи и тоже стремящийся занять место Бутафорова. Чья же возьмёт?
Расклад по этому делу получился даже преинтересный.
Бутафоров, не выдержав мощного натиска, получил инфаркт и был уволен. Давление Тихушного оказалось сильнее, Рыжий получил хорошего пинка и с ускорением вылетел с завода. А Егора поставили в такие рамки, что он сам ушёл, изрядно испортив себе нервы.
Через некоторое время Тихушный, ставший начальником и потративший много здоровья на борьбу за власть, получил инсульт и тоже потерял работу. Иногда Егор мысленно спрашивал их: «Ребята, что же вы такие жадные? Что же вы такие беспощадные? И ради чего вся эта война?» Понятно — ради жирного пирога, да ещё сверху с маслом и колбасой. Но стоит ли терять здоровье, честь? Вероятно, последнего у вас никогда и не было, а песня «Офицеры», которую вы любили петь, извините, явно не про вас.
Генеральный Боровский через два месяца после описанных событий был отстранён от занимаемой должности как не справившийся. «Всё правильно,— подумал Егор, когда узнал об этом,— Я сразу видел, что у Боровского не хватит ума управлять всем этим... г... почти армейским подразделением».
Глядя в окно, дед Егор думает, вспоминая: что же тогда делается в армии? Там, наверно, они, бедные, совсем плохо живут, если, выйдя на гражданку, так безжалостно рвутся к власти. А может, по привычке? Да Бог их знает. Но результат — все они наказаны.
Однажды, вспоминает дед Егор, поехал он в автосервис подремонтировать своего железного друга. Заехал на яму, открыл капот и ждёт, когда подойдёт слесарь, самый главный, от которого зависит здоровье машины.
Через четверть часа подходит молодой человек с двумя ключами в руке. Нырнул под машину, постучал по рулевым тягам — и отправляет Егора в магазин купить прокладку. Только Егор скрылся за дверью, слесарь Жлобинский поднялся из смотровой ямы, взял ключи, которые по простоте душевной Егор оставил в замке зажигания, отомкнул багажник и взял лежавший там инструмент, не спросив разрешения у хозяина.
Вернувшись, Егор не стал возмущаться, надеясь, что по окончании ремонта всё вернётся на место. Как бы не так. Закончив ремонт, слесарь Жлобинский и не думал ничего возвращать на место. Кое-что Егор сумел вернуть, но далеко не всё. Разъярённый такой наглостью Егор снова обратился к Всевышнему с просьбой отмерить мелкому пакостнику Жлобинскому за воровство то, что он заслужил!
Через три месяца Егор снова приехал в этот самый сервис, спросил о Жлобинском, и полученный ответ поверг его в ужас. Оказывается, два месяца тому назад Жлобинского зарезали в пьяной драке. Вот такой финал. Хоть к Богу не обращайся!
Ещё был случай, вспоминает дед Егор. По весне он завёз не дачный участок пиломатериал. Тут начались дожди, на дорогах грязь, не проехать. Потом пришло время посадки на огороде, работа — в общем, стройкой было заняться недосуг. После очередных дождей Егор с женой приехали проведать дачу. И обнаружили: пиломатериала нет. Егор от гнева чуть до облаков не подпрыгнул, сколько же он высказал всего в адрес воров!!! И в конце лета узнал от соседа Углова, что у другого соседа его, Варёного, в аварии погиб сын. Мурашки пробежали по спине Егора. Неужели, подумал Егор, исчезновение пиломатериалов с его дачи — дело рук Варёного? Теперь, как хочешь, так и думай.
Уже вечереет, а дед Егор всё сидит у окна, перебирая эти события, и пытается понять, есть ли какая-то связь между его гневом и тем, что происходило позже? Говорят же, что мысль материальна...
День знаний
На календаре первое сентября. Раннее утро бодрило прохладой. Тучи закрыли сине-голубое небо. Изредка накрапывал дождь.
Зелёный автобус неспешно катился по полупустым улицам просыпающегося города. Иван Иванович, глядя в окно автобуса, вспомнил, что сегодня день знаний, а он забыл поздравить свою жену с этим праздником.
Он знал, что сегодня, сидя у окна своей квартиры, она будет плакать, глядя на детей, идущих в школу. Каждый год в этот день она, раньше преподававшая в школе русский язык и литературу, не может удержать слёз. Они непроизвольно текут, разрывая на части сердце, терзая душу. В такие минуты она вспоминала свои школьные годы, счастливое, безоблачное детство и юность.
Ивану Ивановичу вспомнились те далёкие дни, когда они, ещё молодые, отправляли в первый класс своих детей. Сколько было радости, волнений и приятных забот. В то утро, когда их сын пошёл в первый класс, школьный двор был залит лучами солнца. Родители смотрели, как первоклашки с букетами цветов вместе с учительницей поднимались на крыльцо, проходили в дверь и исчезали в здании школы. Дети и не догадывались, что с этой минуты у них начинается другая жизнь, полная забот и волнений.
«Да-а-а, как неумолимо быстро бежит время»,— думалось ему. Их дети уже закончили институты. Теперь их внуки ходят в школу. Всё повторяется.
А сегодня, когда он сидел в автобусе, сидел потому, что мало народу в столь ранний час, его мысли метнулись в середину прошлого века. Он сам тогда пошёл в первый класс, вернее, его повела в школу мама. О как это было давно! Лёгкая грусть прокатилась по его душе.
Ему вспомнилось, как они, ребятишки, в свободное от школы время бегали везде, где им только вздумается: и в лес, и в горы, и на речку, и ничего, ни они, ни их родители не боялись.
Теперь — другое время. Теперь всё позволено. Детей в школу водят за руку бабушки, дедушки, братья или сёстры. Все знают, что ребёнок может быть похищен, убит или продан в рабство. Докатились...
В людях от природы заложены звериные инстинкты. Потому и творится столько безобразий. Зачем одному человеку несметные богатства, размышлял он, а другому нищенская зарплата за его труд? Странно, думал он, что тот, кто имеет огромные богатства, как правило, сам ничего не производит. Сколько в стране людей, не участвующих в процессе производства, но получающих огромные деньги. И законы-то сейчас направлены на поддержку не беднеющих слоёв населения, а на процветание новых хозяев жизни, которые позволяют себе лезть в карман народа без зазрения совести. Немудрено, что на выборах в Думу они бьются насмерть.
Непонятно мне, рассуждал Иван Иванович, зачем человеку лишнее? А другой не имеет возможности заработать на кусок хлеба... Со справедливостью-то видимо пролёт вышел в нынешнем демократическом обществе. А раньше-то она, какая-никакая, но была? Безобразия, что у нас творятся,— от отсутствия воспитания и культуры, потому и проявляются звериные инстинкты в людях. Но зверь-то не берёт больше, чем ему необходимо на пропитание. Жаль, что человек так далеко ушёл от зверя.
С такими невесёлыми мыслями Иван Иванович вышел из автобуса на своей остановке, довольный тем, что его никто не отвлекал. А накануне он был свидетелем неприятной истории. В полупустой автобус вошла пожилая женщина, предъявив социальную карту. Ей необходимо было проехать всего одну остановку, но за это ей от кондуктора пришлось выслушать массу неприятных слов, вплоть до того, что одну остановку можно и пешком пройти. О каком воспитании здесь можно говорить? Его, этого воспитания, в данном случае, не было и, по всей вероятности, никогда не будет, а жаль!
Иван Иванович шагал по тротуару. Мысли его плавно перетекли на молодёжь. Конечно, думал он, много сейчас хороших ребят и девчат. Но много и таких молодых людей, которым палец в рот не клади — откусят по локоть. От этих мыслей становилось совсем тоскливо. Когда прошла в стране тихая революция и власти разрешили частным лицам скупать заводы, трудно поверить, но их стали скупать. Но где же честное частное лицо может найти деньги для таких покупок?..
Тихая революция позволила всем, кому не лень, лезть в карман рабочего человека. Молодёжь группировалась в банды, одни грабили на дорогах, другие отбирали заводы, фабрики, третьи ломились в Думу, устанавливая себе умопомрачительные зарплаты, такие, что рабочему не заработать за год.
В это же время ввели ваучеры, объяснив народу, что теперь-то заводы будут принадлежать рабочим коллективам. Но через некоторое время руководители предприятий стали скупать эти ваучеры, порой в приказном порядке, с угрозой увольнения. Путём такого обмана появились не чистые на руку хозяева заводов. Теперь хозяева без проблем увольняют не угодных им людей. В результате многие оказались без работы, без средств к существованию, пополняя армию беднеющего населения в этой, некогда прекрасной, стране.
Иван Иванович совсем расстроился. Пришёл на работу, позвонил домой и поздравил жену с днём знаний.
Он решил, что не будет больше размышлять обо всём этом. Заставил себя думать о том, что скоро надо будет копать картошку на даче. Хмурая погода беспокоила его. Если будет дождь, то придётся перенести эту работу до лучших времён. Только жаль, думал он, что нельзя перенести до лучших времён свою жизнь. И ещё жаль, что в такой удивительный день, когда дети идут в школу за знаниями, приходят такие грустные мысли...
Вехи
Сорок лет тому назад Иван Иванович получил новую квартиру в новом доме. Сколько было радости, когда он с молодой женой переехал на новое место жительства. В то время они были молоды, полны энтузиазма. Они с удовольствием участвовали в общественных мероприятиях — озеленяли территории дворов многоэтажек, высаживали деревья, поливали их, вбивали колышки и привязывали молодые деревца, чтобы они не сломались.
Прошло много лет. Ивана Ивановича и его жену всё чаще тянуло к земле, всё чаще им хотелось иметь свой дачный участок, чтобы можно было ковыряться на грядках, выращивать морковку, петрушку, огурчики, помидорчики. Иметь на участке кусты смородины, малины. И наконец, их мечта сбылась. От радости они были на седьмом небе. Работа на даче доставляла им огромное удовольствие.
Их дети уже закончили школу. И в это время в стране, которую они очень любили, произошли события, перевернувшие их жизнь. Они долгое время не могли отойти от шока, не веря в то, что произошедшие перемены надолго. Думалось, что пройдёт год, два и всё вернётся обратно, но ничего подобного не происходило. О возврате к прежнему, конечно, уже не могло быть и речи. Сокрушался Иван Иванович о том, что они детей своих воспитали не для такой жизни, они учили их: не убей, не укради, работай честно. Но всё это сейчас не в почёте.
Сегодня и Иван Иванович, и его жена уже пенсионеры, но до сих пор горюют о прошлом.
В этом году, в подъезде дома, где жила семья Ивана Ивановича, произошли события, коснувшиеся всех его жителей, большинство которых — пенсионеры.
А дело было так. В одно солнечное летнее утро жильцы подъезда содрогнулись от грохота. Перепуганные, они выбегали из своих квартир, пытаясь понять, что происходит. Но дом стоит на месте, стены не рушатся, хотя дому уже сорок лет, и грохот не умолкает. Было такое ощущение, что за дверью, откуда доносились страшные звуки, ломают стены. Эти предположения в дальнейшем подтвердились. Стены были снесены, и из одной квартиры сделали четыре, в каждой — все удобства, нагрузка на электропроводку увеличилась, да и порядка в подъезде стало меньше. Но в тот раз, как и в последующие, двери квартиры не открывались.
Как раз накануне местное телевидение в новостях показало, как в одном из районов города во время ремонта рухнула часть дома. Поэтому жильцы, беспокоясь за свои жизни и жизни своих родных, решили обратиться к власти (не к бандитам же идти) в надежде, что она, теперешняя власть, остановит этот беспредел и не позволит жителям подъезда оказаться под руинами. Но не всё так просто.
Сочинили письмо, указав в нём, что так, мол, и так, неизвестные покушаются на жизнь людей, живущих в целом подъезде, все в этом письме поставили свои подписи, и Иван Иванович понёс его властям.
Через некоторое время стали приходить ответы из жилищной компании, из милиции, из городской архитектуры, из законодательного собрания, куда было доставлено письмо. Обрадовались жильцы, подумали, что власть сейчас скажет своё веское слово, и народ будет спать спокойно. Но не тут-то было. В ответах писали, что проведены проверки, что выявлены нарушения, что владелец квартиры не имеет права сносить стены и делать перепланировку, что власти его обязывают восстановить снесённые стены. С каждым письмом росла гордость за новую власть, и люди стали спать спокойнее.
Но вот однажды появившийся хозяин этой злосчастной квартиры внёс сумятицу в головы жильцов. Он сказал, что переделывать ничего не будет, что он кому надо заплатит, и ему оформят все документы. Видно, так оно и вышло, потому, что к осени в комнатах, каждая из которых со всеми удобствами, с подведённым газом, стали появляться новые люди.
А в последнем письме, пришедшем из городской архитектуры, жильцам сообщили, что они, архитектурные чиновники, имеют право позволять перепланировку, а между строчек невооружённым глазом читалось, если ты сможешь заплатить.
Бедным старикам ничего не оставалось, как отступиться от борьбы за свою жизнь, и они молили Бога, чтобы их дом не разрушился и не похоронил их в руинах. А про суды, куда собиралась отправить жильцов власть, если владелец квартиры не восстановит стены в прежнем виде, они и не думали, восприняли это как насмешку.
Последнее событие, упавшее на головы обитателей подъезда, сорок лет относительно мирно пользовавшихся благами цивилизации, повергло всех в ужас. В подъезде ещё в одной квартире сменился владелец, появился новый хозяин. Вновь поселившиеся жильцы казалось, не нарушали спокойного течения жизни. Но с наступлением холодов всё изменилось. Молодые люди из вновь поселившейся семьи казались вполне обычными и приличными. Только с их появлением в подъезде нашего дома стало нечем дышать, так как они курили в подъезде. Всё пространство заполнялось табачным дымом, который проскальзывал через неплотности дверных проёмов, а если открывалась дверь в квартиру, дым врывался в жилое помещение, как пар от раскалённых камней в бане, когда на них плеснут воду.
Старики долго ходили молча в облаках сигаретного дыма, прикрываясь от него то рукавицей, то воротником. Потом стали просить соседей, чтобы они не курили в подъезде. Но эти просьбы отлетали от них, как от стены горох. На более настойчивые требования один из курильщиков заявил, что он отбывал срок в местах не столь отдалённых и недавно освободился. Поэтому у него много друзей, и он может их пригласить, человек сорок, и устроить разборки с недовольными.
Это была уже угроза. Тут старики почесали затылки, понимая, что власть их не защитит, и стали думать, какой же им найти выход из этой ситуации. Как повлиять на зарвавшихся наглецов, у которых нет уважения ни к кому. Они уважают только себя и тех, кто им может дать отпор. А какой отпор им могут дать люди, отработавшие уже на своём веку по сорок, пятьдесят лет?
Возможно, когда-нибудь у стариков лопнет терпение, и они совершат непоправимое, ведь им уже терять-то нечего. Может быть, тогда власть обратит на них внимание. Многие из них понимают, что являются обузой для государства, местной власти, нередко и для своих детей, чего греха таить. Но ведь руками этих самых стариков построены фабрики, заводы, гидроэлектростанции, руками этих стариков распахивались пашни, собирался урожай с полей, и вдруг всё это было присвоено отдельными людьми, которые стали владеть несметными богатствами нашей страны. Невероятно, но факт. А мы, думал Иван Иванович, оказались за бортом жизни, как белая пена на морском берегу.
Гроздья калины
Морозный день. Лыжи скользят легко и свободно. Солнце роняет тень, которая неотступно движется передо мной. Вокруг белое царство. Тысячи искр блестят на снегу.
По белоснежным просторам полей разбросаны островки леса, в которых, как в сказке, зимним сном спят осины, берёзы, мелкий кустарник. Их покой нарушает лишь ветер, налетающий как бы ниоткуда, сдувая с веток снег. Но сегодня безветрие.
Зимний воздух бодрит, а звуки хрустящего под лыжами снега ласкают слух. Всё это великолепие: широта и красота окружающей природы,— наполняет душу радостью свободы.
Пробираюсь через островки леса с веток деревьев на меня белым облаком сыплется снег. Иногда я останавливаюсь, поражённый причудливыми снежными фигурами. То мне видится на пне образ старого деда в шапке ушанке и с бородой, то на поваленном дереве появляется зверёк невиданной породы. Всё это мастерит скульптор, имя которому ветер. Он из снега создаёт необычайно красивые надувы, карнизами нависающие над кустами.
Порой неожиданно, словно молодые девушки, выбегают навстречу кусты калины, на которых призывно красуются ярко-красные гроздья. Пройти мимо кричащих в снежных просторах плодов невозможно. Подхожу к ним и угощаюсь. Радость переполняет меня, и мир кажется необыкновенно красивым и добрым.
Двигаясь на лыжах, иногда поднимешь с места дневной лёжки зайца. Тогда косой задаст такого стрекача, что только его и видели. В мгновение ока растворится среди бескрайнего снежного моря. Я останавливаюсь и долго смотрю ему вслед.
Иногда встречаешь следы лисы, которые ровной стёжкой ведут к лесному островку, словно по снежному покрывалу заботливой рукой разложили бусинки жемчуга.
Но больше всего удивляет тишина. От этой зимней, поражающей воображение тишины в голове стоит звон, словно кто-то маленьким, серебряным колокольчиком издаёт звуки безмолвия. То вдруг ухнет с ветки упавший ком снега, оставив в воздухе оседающее облачко снежной пыли, то треснет под лыжами сломавшаяся сухая ветка, давно покинувшая родное дерево. Да лыжи при скольжении нарушают первозданную тишину дикого уголка природы.
Здесь отключаешься от городской суеты. Полностью находишься во власти чарующего, волшебного и сказочного мира, освещённого солнцем.
Но время неумолимо движется вперёд, отсчитывая секунды, минуты, часы и годы, втискивая нашу жизнь в рамки, в пределах которых мы созидаем, творим, отдыхаем, любуемся природой, общаемся с друзьями.
Вот и сегодня отведённое на общение с природой время заканчивается. Пора возвращаться. Тень уже идёт рядом со мной, как добрый друг.
Часа через три возвращаюсь к машине, которую оставил на обочине дороги. Крепко привязываю лыжи к багажнику, затем наливаю из термоса горячий чай, перекусываю бутербродами. Окинув прощальным взглядом поля, островки леса, разбросанные вразнобой, слегка уставший, с грустью покидаю этот тревожащий сердце уголок природы, кажущийся таким родным и близким.
Я нехотя возвращаюсь к городской суете, к проблемам, которые не покидают всех живущих на Земле, к тому, порой жестокому миру, который создали себе люди.
Но жизнь продолжается, и только надежды не оставляют нас. Продолжаем верить, надеяться на лучшую жизнь. Только вера и надежда нам позволяет жить. А отбери у человека это малое, и он зачахнет.
Всем хочется счастья
В лесу я стараюсь ходить тихо, чтобы не тревожить лесных обитателей.
Обычно беру корзину, нож и не спеша, любуясь берёзками, цветами, травой, углубляюсь в лес в поисках грибов. Это самое приятное занятие; оно успокаивает нервную систему, тогда ты забываешь все городские заботы и как бы становишься как бы частицей леса.
Спешить в лесу некуда. Идёшь, раздвигая траву самодельным посохом, и всё внимание сосредоточено на поиске грибов.
Процесс этот не сравнить ни с рыбалкой, ни тем более с охотой, хотя азарт и появляется, но он совершенно другой. Это тихая охота. Охотник, идя на охоту, всегда думает, что добыча будет самая большая, а рыбак мечтает поймать вот такую большую рыбину, при этом разводит в стороны руки, представляя размер добычи. Но, как правило, хватает разведённых пальцев на одной руке, к сожалению. Так и грибник мечтает найти гриб чистый, красивый и непременно большой.
И вот, раздвигая посохом траву, вы с ним встретились! Ваше сердце забилось учащённо, глаза засияли азартом добытчика, и от волнения вспотели руки. Перед вами необычайной красоты жёлтый груздь с нежной бахромой. Это настоящий груздь. А рядом второй, третий, а там ещё и ещё... и ты покорён. Ты во власти азарта. А что это? Среди зелёной травы вздымаются бугорком сухие прошлогодние листья, наверняка там прячется груздь. Осторожно разгребаю, и правда — взору открывается ещё один гриб. Я аккуратно его срезаю, и руки в очередной раз ощущают прохладу лесного красавца. И так грузди один за другим занимают места в корзине. Душа при этом поёт от счастья.
А бывает заяц, задремав, подпустит тебя так близко, что когда спохватится, то пулей вылетает почти из-под ног твоих и чуть тебя не сбивает.
Удивительный народ, эти зайцы, никому не доверяют. Да и как можно кому-то доверять? Ведь каждый норовит подложить ему «свинью». То лиса пытается уговорить его вместе пообедать, но он-то знает, чем этот обед для него может закончиться. То волк пытается ухватить его за воротник. Да и птицы, такие, как совы и коршуны, не прочь украсть маленького зайчонка. Все со слабого пытаются шкуру снять! Незавидная у зайцев доля.
Иной раз гриб так замаскируется, что его ни за что не увидишь. Он тогда доживает до старости, отдаваясь земле, даря траве, берёзам и следующим поколениям грибов радости новой жизни.
А то пройдёт неосторожный зверь, наступит на гриб, сломает его или покалечит, не позволив прожить ему счастливую грибную жизнь. А сколько их, зверей-то, ходит везде? Они, эти беззащитные грибы, пробиваются из земли, чтобы жить, чтобы продлевать свой род, а их ногами...
Нет, я по лесу хожу тихо, не спеша, бесшумно, чтобы не пугать лесных жителей, да не сломать без нужды лишнюю травинку или ветку дерева.
Каждому из нас жизнь на земле отмерена своя, и нарушать закон природы ни к чему. Всем хочется счастья.
