„Слова Агура, сына Иакеева из Массы"
Современный читатель, воспитанный на русском языке, мало знаком с книгами Священного Писания по многим причинам, и то обстоятельство, что при советской власти книги Священного Писания „изъяты из обращения" – лишь одна из них.
До революции было сделано два перевода Библии на русский язык: синодальный [СП б, 1892] и перевод Британского и иностранного библейского общества [Вена, 1895]. Оба перевода, по сути дела, мало доступны пониманию по причине их архаичности, не говоря уже о многочисленных неточностях или, наоборот, буквализмах, допущенных при переводе. К тому же синодальный перевод сделан не с оригинала, а с Септуагинты [греческий перевод], так что границы „переводимости" вдвое сужены, „художественные" потери тонкости и глубины Святого языка вдвое увеличены.
Ни один из упомянутых переводов не дает даже слабого представления о вложенном Высшей волей вечном стихе в Книгу Иова, в Псалмы Давида, в Книгу Притчей, в Книгу Когелет, в Плач Иеремии, в Книги Пророков.
Предлагаемый читателю перевод представляет собой тридцатую главу Книги Притчей – „Слова Агура, сына Иакеева из Массы".
„Агур" истолковывается мудрецами Талмуда как собиратель и имеется в виду здесь Соломон как собиратель религиозно-нравственных поучений.
Не уподобляя свой перевод прозаическому пересказу содержания, хотелось бы на примере тридцатой главы Книги Притчей познакомить читающих Библию на русском языке и не владеющих языком Книг Священного Писания с библейской поэтикой.
Внутри элементарной единицы европейского (в том числе русского) стиха – поэтической строки – присутствует определенный порядок чередования ударных и безударных слогов. Поэтические строки связываются в строфу в соответствии с количеством слогов и с порядком их чередования (метрика стиха). Такая форма связи, восходящая к классической греческой поэзии, как правило, подчеркивается звуковым сходством конечных слогов соседних или близлежащих поэтических строк (рифма). Мысли, излагаемые в стихе, не находятся в обязательном соответствии с началом и концом поэтической строки. Мысль может начаться в одной строке, закончиться в другой или пройти через несколько поэтических строк. Например:
Олег усмехнулся, однако чело
И взор омрачилися думой.
В этих пушкинских стихах первая строка заканчивается на середине предложения, окончание которого приходится на вторую строку.
Такое „разнесение мысли" на разные строки нисколько не мешает нам, привыкшим к стихам, построенным на ритме и рифмах (силлабо-тоническое стихосложение). Наоборот, именно через ритм мы воспринимаем поэзию. Еще не успев проследить за мыслью, не видя еще ее окончания, мы уже начинаем чувствовать поэтическую форму ее изложения.
Или, например, пушкинский „Пророк".
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился.
Первая строка состоит только из причастного оборота, поясняющего действие, о котором будет сказано лишь во второй строке.
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился
В третьей строке заключен всего один главный член предложения – подлежащее с относящимся к нему определением (шестикрылый серафим), тогда как второй главный член предложения – сказуемое – появляется лишь в следующей строке (явился). Однако само ожидание рифмованных окончаний (томим – серафим, влачился – явился настраивает нас на восприятие стихотворной формы, в которую облечена мысль.
Стихосложение, основанное на ритме и рифмах, диктует особый способ графического представления поэтического текста: одна строка записывается под другой, и рифмующиеся слоги приходятся на концы строк.
В библейской поэзии совсем иные законы стихосложения.
Ни количество слогов, ни их чередование, ни рифма не являются стихообразующими элементами.
Библейская поэтическая строка представляет собой законченную мысль, или, что то же самое, окончание стихотворной строки совпадает с концом предложения.
Однако это не единственная отличительная особенность библейского стиха.
Наиболее характерная черта библейского стиха заключается в особой логической связи между поэтическими строками. Каждая последующая строка подчеркивает мысль, высказанную в предыдущей, либо путём расширения образа, либо путем углубления его через противопоставление. Каждая строка называется „членом" строфы, а принцип построения библейского стиха называется „параллелизмом членов" (R. Lowth, 1753, parallelismus membrorum).
Совершенно очевидно, что ни законченная мысль в одной строке, ни наличие ее усиления в следующей еще не создают стиха. Поэзия прежде всего предполагает образное выражение мысли и образное восприятие Образность библейской поэзии основана на глубоких ассоциациях, связанных с теми словами, которые выбраны для построения параллельных членов.
Попробуем проследить этот принцип на примере двух строф, взятых из предлагаемого перевода.
Три вещи меня озадачили,
И четырех не постигну я.
В данном случае автор прямо предупреждает, что будет четыре параллельных члена. Интересно отметить, что в само это предупреждение автор вводит параллельный член (Три вещи меня озадачили) к следующему члену (И четырех не постигну я).
Путь орла в небесах,
путь змеи на скале,
путь корабля в открытом море
и путь мужчины к женщине.
Пути же блудной жены таковы:
поест, утрет губы и скажет: „Я не грешила".
Мы видим, что параллелизм членов как бы имеет стержень, на котором он держится, и таким стержнем является слово „путь". В первых трех членах „путь" употребляется в прямом значении (пространство, по которому движется орел, змея, корабль). В четвертом члене „путь" употреблен в переносном значении (силы, притягивающие мужчину к женщине).
Как создать образ непостижимости любви? Автор отсылает нас к привычным ассоциациям. Мы знаем, что путь орла в небе не „помечен дорожными знаками", и нам не постичь, почему орел летит в каком-то определенном направлении, а не в другом. То же самое и со змеей и с кораблем. Как они находят свой путь? В свою очередь через слово „путь" мы попадаем в круг ассоциаций, связанных с переносным значением этого слова (путь мужчины к женщине). А затем, употребленное в переносном значении это слово „путь" как бы определяет следующую строфу уже по противопоставлению:
Пути же блудной жены таковы:
поест, утрет губы и скажет: „Я не грешила".
То есть от конкретного пути (орел в небе и так далее) мы переходим к образу непостижимости любви через то же слово „путь", но уже взятое в переносном значении, и затем к образу блудной жены через все то же слово „путь", на этот раз употребленное в значении манеры поведения.
Возьмем другой пример.
Если по спеси глупость ты сделал или замыслил недоброе –
придержи свой язык.
От ударов по молоку сбивается масло,
от ударов по носу течет кровь,
и удары по самолюбию кончаются ссорой.
Жизненный опыт выработал в нас устойчивые ассоциации со словом „удар", и мы легко представляем себе результаты физического удара (удар по носу, удар по молоку). А затем автор переходит к переносному значению слова „удар" и, опираясь на предыдущие ассоциации, заставляет нас представить себе результат удара уже не в прямом смысле (удар по самолюбию).
Особенно хорошо прослеживается принцип библейского стихосложения на примере, взятом из 3-й главы Экклезиаста.
Всему час,
И время каждой вещи под солнцем.
Время жить
И время умирать.
Здесь явно видна граница между строками (при любом способе записи), и не количеством слогов определяется конец строки, а концом предложения и началом параллельного члена к нему. (Можно только удивляться тому, что такой знаток древнееврейской поэзии как советский ориенталист И. Дьяконов, который перевел несколько стихотворных отрывков из Библии, подсчитывает количество слогов в библейском стихе и даже видит несовершенство последнего в том, что слогов „не хватает»).
К слову „час" в параллельном члене взят синоним „время" (,,синонимический параллелизм"), а затем этот синоним повторен в двух следующих параллельных членах уже по противопоставлению („противопоставительный параллелизм").
Поэтический строй библейского стиха не диктует определенного способа графического представления текста: при любой форме записи очевидно, где заканчивается мысль, где начинается следующая, являющаяся параллельным членом по отношению к ней, где заканчивается одна строка и начинается другая. Кстати, в оригинале весь текст записан одинаково, без графического выделения стихотворных отрывков.
Перевод „Слова Агура" мы приводим в графической записи, привычной для читающих по-русски, чтобы помочь им войти в поэтическую сферу еще и через зрительное восприятие. Для сохранения поэтической природы текста при переводе его на русский язык нам приходилось пользоваться некоторыми элементами русской поэтики (инверсия: „глупость ты сделал"; постоянные эпитеты: „вороны дольные"; стихотворный ритм в тех случаях, где он не нарушает поэтических норм оригинала, и так далее). Иными словами, мы пытались найти ту меру близости к оригиналу, которая создавала бы представление о библейском стихе и давала бы возможность читателю воспринимать его поэтическую природу через привычные законы поэтики.
Кроме особых, ему присущих поэтических закономерностей, библейский стих знает также художественные приемы, общие с европейской и, в частности, русской поэзией: аллитерация, ассонанс, звукоподражание, игра слов и даже акростих (о последнем говорилось выше, но мы упомянем здесь еще и другой, своеобразный акростих, которым написан девятнадцатый псалом. Каждая глава этого псалма называется буквой ивритского алфавита, а внутри главы каждая без исключения строка начинается с этой буквы). Само собой разумеется, что эти поэтические приемы, как правило, не поддаются передаче на другой язык.
Совершенно очевидно, что в рамках предисловия к одной из глав Притчей не представляется возможным дать сколько-нибудь основательный анализ библейской поэзии. Но не в этом мы видели нашу задачу.
Предлагая читателю новый перевод из Книги Притчей, мы преследовали следующую цель: при максимально возможной близости к оригиналу передать современным языком, доступным пониманию, один из образцов библейского стиха и донести до читателя не только мысли, но и поэтическую форму, в которую они облечены в оригинале. Ибо не только содержание Библии Боговдохновенно, но и ее форма.
Думается, что современный перевод хотя бы отдельных частей Библии поможет читающим на русском языке постичь это величайшее творение.
СЛОВА АГУРА, СЫНА ИАКЕЕВА ИЗ МАССЫ
Устал я, Господи,
устал и изнемог,
ибо невежда я среди людей,
и нет во мне разума,
и мудрости я не учился,
и знаний Святейший не дал мне.
Смог ли кто уйти на небо и вернуться обратно?
Смог ли кто собрать ветер в пригоршни?
Смог ли кто принести воду в подоле одежды?
Смог ли кто положить пределы земные?
Как имя того или сына его, знаешь ли ты?
Всякое реченье Господа чисто.
Он – щит для уповающих на Него.
Не прибавь к словам Его,
дабы во лжи тебя не обличил Он.
Две просьбы обращу я к Тебе,
не отложи их до смерти моей.
Не дай мне сказать слова лжи и обмана,
не давай мне ни бедности, ни богатства,
лишь накорми меня хлебом насущным,
чтобы в достатке я не отрекся
и не сказал бы: кто такой Бог?
Чтоб в нищете я не украл
и имя Господа моего не осквернил.
Не клевещи на раба господину его,
не то проклянет он тебя, и ты будешь в ответе.
Есть люди, что поносят отца своего
и мать свою не почитают,
люди, чистые в глазах своих,
но не отмытые от нечистот,
люди, о, как презрительно смотрят они,
и как взгляд их надменен!
У них зубы – мечи,
и челюсти – лезвия,
чтобы тех пожирать, кто землей обделен
и людьми обездолен.
Две дочери у пиявки.
„Дай" – говорит одна,
„Давай" – говорит другая.
Эти три никогда не насытятся,
и четыре не скажут „довольно":
могила темная, утроба бесплодная,
земля водой не напитается,
и огонь не скажет „довольно".
Глаз, что над отцом насмехался
и почтение к матери презрел.
его выклюют вороны дольные,
и птенцы орлиные выедят.
Три вещи меня озадачили,
и четырех не постигну я:
путь орла в небесах
путь змеи на скале,
путь корабля в открытом море
и пути мужчины к женщине.
Пути же блудной жены таковы:
поест, утрет губы
и скажет: „Я не грешила".
Под тремя земля содрогается
и четырех на себе носить не может:
раба, что власти добился,
глупца, что хлебом объелся,
ненавистницу, что домом владеет,
и рабыню, что после госпожи своей наследует.
Четыре – мельчайшие на земле,
но мудрее всех мудрых:
муравьиное племя не сильное,
но свой хлеб еще с лета готовит,
горные грызуны — племя не мощное,
но дома свои на утесах заводит,
нет царя у саранчи, а выходит полным строем,
паук лапками цепляется,
но бывает в царских покоях.
Трое величавы в поступи своей,
и четыре походкой красивы:
лев – царь среди зверей –
никому не уступит дороги,
также задира-петух, и козел,
и царь, за собой свое войско ведущий.
Если по спеси глупость ты сделал
или замыслил недоброе – придержи свой язык:
от ударов по молоку сбивается масло,
от ударов по носу течет кровь,
а удары по самолюбию кончаются ссорой.
Впервые опубликовано в журнале «Менора» №12, 1977 года. Юбилейный номер - Ред.
Фото Софьи Тартаковской сделано в 1986 году Шуламит Шалит.
___
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #2(161) февраль 2013 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=161
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer2/Tartakovskaja1.php
