Предисловие
В октябре месяце на 92 году жизни скончалась Роза Клейменова из Уфы.
Она приходится мне дальней родственницей через недавнюю женитьбу моего сына на ее внучатой племяннице.
Зная, что она была в блокадном Ленинграде, участвовала в войне, и находилась при хорошей памяти, мы успели попросить ее написать воспоминания, что она и сделала. Ее рукописный блокнот попал ко мне, и я в меру своих способностей перевел текст в электронный вид.
Непрекращающийся антисемитский разговор о роли евреев в войну, которые якобы отсиживались в Ташкенте на хлебных должностях, привел меня к желанию поделиться с Вами и читателями журнала заметками Розы, опровергающими антисемитскую ложь.
Клейменова Роза Натановна родилась 14 мая 1921 г. в г. Гомеле БССР. После окончания школы поступила в Ленинградский Электротехнический Институт Сигнализации и Связи жел. дор. транспорта. Война не позволила ей закончить институт, она смогла проучиться только 6 семестров. Институт эвакуировали в г. Алма-Ату. Это была страшная дорога через лед Ладожского озера. Потом был длительный путь по железной дороге, где случилась тяжелейшая травма – раскаленная труба от печки упала Розе Натановне на лицо. Пришлось сойти с поезда в г. Оренбурге, где проживали ее родители, эвакуированные в 1941 г., и лечь в госпиталь. Проработав год в Дистанции сигнализации и связи станции Оренбург в должности электромеханика, в 1943 г., Роза Натановна ушла в ВЭО (военно-эксплуатационный отряд) в составе 3 Белорусского фронта. Отряд занимался восстановлением разрушенных железных дорог во фронтовой полосе.
Там Роза Натановна встретила своего будущего мужа, с которым зарегистрировала брак в 1944 г. в г. Гомеле. Победу Роза Натановна и ее муж Клейменов Олег Иванович встретили в Варшаве, а в сентябре 1945 г. были отчислены из ВЭО в распоряжение НГЛ ж.д. им. Куйбышева. Олег Иванович закончил в 1942 г. Московский Электромеханический институт инженеров жел. дор. транспорта им. Ф.Э.Дзержинского. После ВЭО он был направлен на работу в г. Бугульма, а в 1949 г. – в. г. Уфа, где возглавлял энергетическое хозяйство дороги. На пенсию ушел с должности технического инспектора охраны труда. Умер в 1992 г.
Роза Натановна начала после войны свою трудовую деятельность в Уфимской Дистанции сигнализации и связи, где проработала до самой пенсии. Вначале на должности техника, потом - инженером технического отдела.
Роза Натановна прожила достойную жизнь. Несмотря на жизненные трудности, невзгоды, потери родных и близких, она восхищала своим жизнелюбием, оптимизмом, своей эрудицией и широтой интересов. Роза Натановна умерла 27 октября 2012 г. в возрасте 91 года.
Арон Вигушин
***
Двадцать второго июня 1941 года было воскресенье. Стоял самый продолжительный день, на редкость солнечный для Ленинграда. Накануне, в субботу, наша 56 группа третьего курса факультета связи Ленинградского электротехнического института инженеров сигнализации и связи (ЛЭТИИСС) сдала экзамен по СЦБ. Институт находился на проспекте М.Горького, д. 7.
В радостном настроении от яркого солнца и предстоящей первой практики мы пошли гулять. Вдруг, как гром с ясного неба, мы услышали по радио страшную весть: в 4 часа утра 22 июня фашисты перешли границу и бомбили наши города. Назвали даже город Киев. Началась самая страшная война, которую позже назвали Великой Отечественной. Все наши радужные надежды в один миг рухнули. Переполняющий наши сердца патриотизм и вера в быструю победу над врагом рождали в нас желание внести свою лепту в разгром врага.
К ночи над городом взвились аэростаты воздушного заграждения, напоминающие дирижабли. Я пошла в военкомат проситься на фронт. Увидев меня, девчонку с косичками, в военкомате мне отказали и сказали, что будем формировать ополчение, и поручили мне в первую же ночь разносить повестки по квартирам будущим ополченцам. Стояли белые ночи, город не спал. Повсюду стекались будущие воины. Выполнив задание военкомата, я пошла в комитет комсомола института получить очередное задание. Мне и моим двум сокурсницам дали направление в распоряжение Гатчинской дистанции сигнализации и связи. Прибыв в Гатчину, мы получили задание ехать на самую дальнюю станцию Косколово, находящуюся вблизи границы.
Нам предстояло восстанавливать устройства связи после бомбежек. Это было в начале июля. Первое боевое крещение мы получили в пути к месту работы на станцию Котлы.
Началась бомбежка. Поезд стал. Все бросились в близлежащий лес. К счастью, поезд не особенно не пострадал. Были выбиты стекла, и покорежило двери. После ремонта путей мы поехали дальше. К вечеру прибыли на место. Станция Косколово находилась вблизи Финского залива, в лесу. Несколько домиков, в которых жили работники станции, в основном, финны и эстонцы, и береговая оборона военно-морского флота.
Поселили нас в комнату одного из железнодорожных домиков. Пришлось спать на голом полу и терпеть присутствие множества насекомых. Питание состояло из макарон, хлеба и воды, но мы все принимали как должное. Трудности нас не пугали. В дни затишья мы обслуживали устройства связи.
24 июля по срочному вызову дистанции мы должны были уехать, но поезда не было. Ночью раздались выстрелы. Вахтенный береговой обороны стал давать сигналы боевой тревоги. Нас подняли. В эту ночь в нашем лесу высадился фашистский десант. В 5 часов утра нас последним поездом срочно отправили в Ленинград. Там собирали оставшихся в городе студентов третьего курса для отправки на оборонные работы. Сначала поездом, потом пешком, мы добирались до места назначения в прифронтовую полосу на несколько километров за Петергофом.
Наконец, после изнурительного похода нас поселили в пустой чисто побеленный домик. Прошло несколько минут отдыха. Мы все стали чесаться. Оказалось, на нас напали вши. Вся одежда была усыпана ими. Видимо, с целью вредительства, эти гадкие насекомые были запущены в обманчиво чистый домик. Благо, в этом селении оказалась деревенская баня и мы в ней прожарили нашу одежду. Правда, избавиться полностью от этих паразитов не удалось и в дальнейшем они отравляли нашу жизнь.
После этой экзекуции мы отправились к месту работы. С раннего утра до позднего вечера мы рыли противотанковые рвы глубиной 6 метров. Земля была очень тяжелая, глинистая, поэтому приходилось работать ломами и кирками. Короткий ночной отдых в холодном сарае на земле, покрытой соломой, и опять за работу.
Фронт приближался к нам. Участились обстрелы. Наступили осенние дожди. По дороге отступали наши войска. Воины подкармливали нас, голодных, хлебом и удивлялись, что мы не уходим. Наш командир, немец по национальности, явно не отпускал нас. В одну из темных осенних ночей мы сами решили уходить, так как пули уже летели через наш ров.
Пошли мы в сторону Петергофа, утопая ногами в осенней распутице, но в город мы не попали, так как он был уже занят фашистами. Нам пришлось свернуть в сторону Ораниенбаума, шли мы всю ночь и добрались только к утру. На вокзале было полно народа.
Кое-как мы 7 сентября добрались до Ленинграда. К этому времени сгорели Бадаевские склады, где хранились запасы продовольствия. Город, окруженный фашистами, был обречен на вымирание. В этот день, 7 сентября 1941 года началась блокадная жизнь. Продукты в мизерном количестве отпускались по карточкам. Город подвергался обстрелу и бомбежкам.
Я с двумя подругами устроилась на работу на военно-морской артиллерийский полигон в районе Пороховых. На этом полигоне находились наши дальнобойные орудия, стрелявшие по фашистам. Для этих пушек мы готовили заряды, состоящие из полутораметровых, похожих на макароны, порохов. В нашу обязанность вменялось связывание этих порохов в огромные заряды, вес которых был около 100 килограммов. С помощью мужчин нам приходилось после увязки переносить эти тяжелейшие заряды. Во время стрельбы раздавался оглушительный звук, от которого распахивались металлические двери нашего цеха-ангара, и холодный сквозной ветер обжигал нас. Работали мы в две смены по 12 часов. Спали тут же или в соседнем домике, когда там было свободное место.
По совместительству я входила в пожарную команду. Во время воздушной тревоги приходилось лезть на крышу в противопожарном облачении, состоявшем из брезентовой куртки и брезентовых рукавиц. Нам предстояло щипцами брать зажигательные бомбы и обезвреживать их в ящике с песком.
Шел ноябрь 1941 года, голодный, хмурый и холодный. Ноги скользили по замерзшей крыше. Состояние было жуткое: вокруг рвались бомбы, полыхали пожары. Стоишь в страхе ожидания, как бы не попала бомбочка на твою крышу. Стоило хоть маленькой «зажигалке» попасть на крышу, и все Пороховые взлетели бы в воздух.
Нам, рабочим полигона, давали рабочие карточки. В отличие от студенческих 125 граммов хлеба мы получали 250 граммов. Но и их было мало для утоления голода. Тяжелый физический труд, голод, нервное напряжение, недосыпание сыграли свою страшную роль. Силы постепенно покидали меня. К концу ноября у меня уже не было сил как следует связывать огромные заряды. 30 ноября мне пришлось уволиться и возвращаться в свое студенческое общежитие, которое находилось по улице М.Посадская 18/22. Добираться до него надо было пешком много километров. Транспорт уже не работал.
Не было света, не было тепла, не было воды, а, главное, - еды. Получаемые 125 граммов суррогатного хлеба делились на три частички. Три раза по одному укусу этот хлеб проглатывался. На крупяные карточки в студенческой столовой давали баланду из мерзлых листьев или столовую ложку кукурузной каши-все без жиров. Все мысли были только о еде.
У кого-то оказалась поваренная книга. Мы ее вслух читали и мечтали о счастливых днях, когда мы все это сможем готовить.
Силы покидали нас. Мы уже не собирались и не читали. Мрак, голод и страшный холод вынуждал нас во всех своих одеждах лежать и смотреть в потолок замороженной комнаты. Воду можно было брать только из проруби в Неве. До реки надо было дойти, со скользкого льда набрать воду в чайник и донести домой. Я смогла эту тяжкую работу совершить только один раз. Мои соседки также смогли по одному разу. Так что вода, как и еда, была только мечтой.
Туалет не работал. Хотя мы им пользовались редко, раз в одну-две недели. Замерзшие каловые массы лежали до весны, до их уборки. Нам, студентам, живущим в общежитии, было значительно труднее, чем ленинградцам, живущим в квартирах. Они могли приобрести печи-«буржуйки» и топить их мебелью или паркетом. Да и продуктовые запасы немного оттягивали страшные дни голода.
Голод не пощадил даже повара нашей студенческой столовой. И он умер от истощения, хотя до войны был очень полным. Мы, девушки, были мужественнее парней. С болью приходилось наблюдать за ребятами, опустившимися до потери человеческого достоинства, роющимися в помойках, хотя там ничего не было. Каждый день у нас в общежитии умирали студенты. Трупы их складывали штабелем в оранжерее нашего института, находящегося близко от общежития.
Трупы замерзших ленинградцев то и дело попадались на улицах. Человек мог предвидеть свой конец за день до смерти. Перед этим роковым часом пропадала чувствительность кончиков пальцев на руках. Ошеломляющей была кончина студента пятого курса Смородинова Бориса. Он защитил диплом, а на следующий день умер.
Когда мы в магазине получали свои 125 граммов каменного суррогатного хлеба, от которого не было ни одной крошки, то приходилось прятать его под полупальто, чтобы никто не вырвал из рук.
Зима 1941-42 годов в Ленинграде была очень суровой и хмурой. Даже солнышко не проглядывало. Ни животных, ни птиц в городе не было. Или их съели, или они замерзли. Даже крысы, почуяв приближающийся голод, ушли из города еще до пожара, охватившего Бадаевские склады 7 сентября 1941 года. Говорят, они шли полчищами через мост на Мойке. Город вымирал. Обстрелы и бомбежки продолжались. О начале их извещало радио, по которому все время звучал удручающий звук метронома.
Мы очень ждали, что нам объявят о повышении норм выдачи хлеба, но Новый, 1942, год не принес улучшения. Психическое состояние притупилось до основания. Мы потеряли чувство страха. Нам безразличны были бомбежки и обстрелы. Мы не уходили в бомбоубежище. В один из обстрелов был снесен угол нашего общежития, той его части, где располагался госпиталь. О завтрашнем дне мы не думали.
В декабре 1941 года я пошла в донорский пункт сдавать кровь, чтобы раз поесть. Взяли у меня 150 граммов крови и дали борщ из мерзлых листьев, ложку пшеничной каши и стакан чая с кусочком так называемого хлеба. Час я была счастлива. Пришла домой и легла. Эта процедура окончательно подорвала мои силы. Восполнить потерянную кровь было нечем. Началась дистрофия. Отекли ноги, появились отеки под глазами. Сама была, как скелет, - кожа да кости. В конце января 1942 года нам прибавили норму хлеба до 250 граммов. В феврале опять прибавили, и к середине месяца мы получали уже по 400 граммов.
Воды, света и отопления еще не было. 10 февраля нам сообщили, что институт будет эвакуироваться. Оставшиеся в живых студенты 11 февраля отправились на Финляндский вокзал. Вместе с профессорско-преподавательским составом нас должны были вывезти в Алма-Ату. Свой нищенский скарб мы с подружкой везли в чемоданах на этажерке. Погрузили нас в товарные вагоны – теплушки, в которых были устроены деревянные нары. На них мы и расположились по несколько человек, лежащих почти вплотную друг к другу. Благо, в вагоне было тепло – стояла печка-«буржуйка».
Двое суток нас не могли отправить. В ночь на 13 февраля во время обстрела дрогнул вагон и раскаленная труба от печки упала на мое лицо и руки. Сразу появились волдыри, а лечить их было нечем. Боль была страшная, Сколько моральных сил требовалось, чтобы эту боль терпеть. Условия были ужасные: грязь, копоть, вши, постоянно не дававшие покоя. Мой ожог стал гноиться, рот скривило набок. Трудно было есть.
13 февраля мы отправились к «Дороге жизни», проложенной по льду Ладожского озера. По озеру нас перевозили на грузовых автомашинах. Дорога постоянно обстреливалась. Много машин ушло под лед.
Когда мы переехали Ладогу, то на другой стороне увидели склад мешков с мукой, охраняемых военными. Эти мешки перевозились во время обратного рейса автомашинами в Ленинград. Невзирая на охрану, многие бросились резать мешки и добывать муку, чтобы развести ее со снегом и кушать эту смесь в таком виде. Никакая стрельба охраны не могла остановить потерявших рассудок людей. В их числе мне запомнился профессор кафедры радиотехники Рамлау. Люди поплатились жизнью за этот необдуманный шаг. Тем «смельчакам», кому все же удалось добыть муку и сделать малосъедобную смесь, тоже пришлось расплачиваться заворотом кишок со смертельным исходом.
Погрузили нас в другие теплушки и отправили на восток. На крупных станциях нас подкармливали. Мы были поражены, когда во время остановок увидели живых собак.
Дверь от теплушки приходилось открывать «под дубинушку» самым крепким «пассажирам».
В туалет спускаться не было возможности. По нужде приходилось ходить прямо из вагона, предварительно отодвинув дверь. Чувство стыда было атрофировано.
Наш эшелон следовал через Оренбург. В этот город были эвакуированы из горящего Гомеля мои родители. По прибытии в Оренбург мне пришлось взять у попутчика мужские валенки (своя обувь не лезла на мои отекшие ноги), и я пошла разыскивать своих родителей. Виду меня был страшный. Черная от грязи и копоти с грязной повязкой на обожженной щеке с искривленным ртом я предстала перед соседями моих родителей.
Увидевшие меня люди подумали, что я привезла уголь для кого-то. Позвали мою маму. Увидев меня, она упала в обморок. Как ее спасали, я уже не помню. После многомесячного отсутствия писем, неизвестности о моем существовании, тяжелых сообщений о судьбе ленинградцев, мое внезапное появление в страшном виде вызвало у мамы мгновенный шок и обморок. Бедная моя мамочка, зная, что я голодаю, сама не ела, собирала и сушила хлеб, ждала моего приезда, хотя и ничего не знала о моей судьбе.
И вот такая неожиданная встреча состоялась. Когда мама пришла в себя, все вокруг стали заниматься мной, приводить меня в божеский вид. Сняли с меня все одежды: два пальто - зимнее, сшитое мамой из покрашенной солдатской шинели, и осеннее. Затем сняли шерстяную кофточку, усыпанную вшами, и нательное белье с такими же паразитами. Всю нательную одежду и кофточку пришлось сжечь, а верхнюю одежду прожарить утюгом.
После купанья в корыте меня, обмытую, с искривленным от воспаленного ожога ртом, посадили за стол. Тут же обнаружили клок седых волос. Передо мной появилась сметана и мамины сухари. Это было сверх всяких мечтаний. Много есть мне не дали, боясь последствий длительного недоедания.
Надев чистые одежды, я с дядей пошла за моим скарбом к нашему эшелону. Отец был на работе. Встреча с ним состоялась вечером. На следующий день меня устроили на лечение в госпиталь. Три месяца я лечила свой ожог. 13 мая 1942 года я устроилась на работу в Оренбургскую дистанцию сигнализации и связи. Приняли меня рабочей в лабораторию по ремонту приборов. Потом перевели меня на должность механика связи по обслуживанию устройств избирательной связи.
В конце 1942 года и начале 1943 года я с группой механиков и инженеров занималась монтажом линейно-аппаратного зала (ЛАЗа). Работали мы круглосуточно. Спали по очереди 2-3 часа тут же, сидя на стульях или просто на полу. От пережитого голода у меня появилась куриная слепота. Вечером в темное время суток я ничего не видела. Когда я шла с работы, то, натыкаясь на деревья и столбы, получала «шишки» на лбу. Ходила наощупь, как слепая.
Немного оправившись, я решила продолжить учебу в своем институте. Послала запрос в Алма-Ату, куда эвакуировался наш институт. В начале апреля меня откомандировали в Военно-эксплуатационное отделение (ВЭО-36). Не дождавшись ответа из института, я с другими командированными отправилась на Запад.
Наше железнодорожное спецформирование оказалось в Гомеле, в котором я провела свое детство. Дом, в котором я жила до отъезда в Ленинград, был полностью разрушен фашистами. Наша работа заключалась в восстановлении всех железнодорожных коммуникаций, разрушенных во время боев. Мы передвигались вслед за нашими войсками, громившими фашистов. Нами восстанавливались пути, депо, устройства СЦБ и связи. Ежедневно в определенные часы были бомбежки. Особенно сильные были ночью, так что спать почти не приходилось. Ночью мы укрывались в блиндаже, а утром сразу шли на работу.
12 января 1945 года на станции Вильнюс наш эшелон был поврежден страшным взрывом. Взрывались стоящие недалеко вагоны со снарядами для «катюш». Нам повезло, что взрывная волна пошла в другую сторону. Летели скаты от стоящих на пути взрывной волны поездов. В городе на расстоянии 3 километров были выбиты стекла, а близлежащие дома разрушены.
Путь наш закончился в Варшаве. Наше спецформирование располагалось по другую сторону Вислы - в Варшаве-Праге. Основная Варшава была полностью разрушена. Со стороны разрушенного города часто стреляли снайперы. Были жертвы. В октябре 1945 года нас расформировали. Так закончилась моя военная судьба.
Имею за участие в войне:
Медаль «За оборону Ленинграда»
Знак «Жителю блокадного Ленинграда»
Медаль «За победу над Германией»
5 юбилейных медалей
Знак «Фронтовик» 2000 года к 55-летию окончания ВОВ
Медаль к 300-летию Ленинграда.
Воспоминания Розы (Рахиль) Клейменовой (девичья Шкундина)
Родилась 14 мая 1921 года в городе Гомель
Умерла 27 октября 2012 года в городе Уфа.
Подготовил к печати Арон Вигушин в ноябре 2012 в городе Даллас, Техас.
___
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #2(161) февраль 2013 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=161
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer2/Vigushin1.php
