Дети отказа
Из книги воспоминаний «Дорогой длинною»
Публикация Владимира Кремера
Запомним и сохраним
Что, по-вашему, должна делать еврейская семья, «севшая в отказ» на долгие, может быть, годы? Муж, как правило, уволен с работы после подачи ходатайства в ОВИР об отъезде и подрабатывает непредсказуемыми случайными заработками. Жена чаще всего вообще не работает. Ну, что делать? Не догадались?.. Мы рожали детей. Были, правда, те, кто следовал принципу: «В неволе не размножаемся!» Но большинство - рожали.
Наши дети, рожденные свободными, росли в неволе. И тут вставал вопрос: что с ними делать, как вести их по жизни, к чему готовить и кого из них воспитывать? Продержать дома год-два, пока они маленькие и можно их в школу не водить? Но этот вариант отпадал, когда становилось ясно, что отказ – это надолго, хорошо, если не навсегда. Мы, родители, сами себе такую долю выбрали - быть изгоями. А детям такая доля за что? Но, с другой стороны, что же растить их во лжи, в лицемерии? Какие из них тогда люди выйдут? Мы очень не хотели, чтобы наши дети выросли ни во что не верящими циниками.
Как ни поверни - все нехорошо. Ведь и так еврейскому ребенку непросто, ведь он и так почти всегда понимает, что он не такой, как другие. А если не понимает, то ему объяснят популярно – во дворе, на улице, в школе. Так лучше пусть знает, за что страдает, пусть не проклинает свое еврейство, от которого никак не может отделаться (хотя очень хочется). Пусть не стыдится быть евреем – наоборот, пусть гордится: да, я еврей, и мне это не мука, это мое счастье, никем другим быть не собираюсь.
Так мы решили – и за себя и за детей. Правильно ли? Думаю, да. А что решили за детей, тоже правильно? Вправе ли мы за них решать? А разве есть другой вариант? Вы предпочитаете, чтобы судьбу ваших детей решал кто-то другой? Райком партии, к примеру. Имеешь детей – приходится за них решать, пока они сами этого не умеют. И нести на своей совести тяжесть верного или неверного решения. А кроме всего будешь ты жить своей жизнью, скрывая ее от ребенка, а он - своей, и что в результате? Через несколько лет обнаружишь, что это уже не твой ребёнок. Нет, лучше пусть будет вместе с нами в горе и в радости.
Конечно, не все были такие упертые. Многие тщательно скрывали происходящее – чтобы не травмировать, чтобы не лишать детства, чтобы не отрывать от коллектива. Не будем судить, кто в итоге оказался прав. Я думаю, что в очень многих случаях (но не во всех!) то, что подходит для одной семьи, непригодно для другой. Все зависит от того, какие у тебя цели и принципы. Сначала реши, чего же ты хочешь, потом добивайся. Но сначала - реши.
Так вот, те евреи, которым пути назад уже не было, и которые уже, выражаясь чеховскими словами, выдавили из себя раба, хотели не только пересидеть отказ с наименьшими потерями, но даже использовать это время так, чтобы жить по своему разумению и воспитывать своих детей как евреев, как будущих граждан еврейского государства. По возможности, разумеется, по возможности... Каждый в меру собственного понимания того, что такое еврей, что такое гражданин и свободный человек.
И здесь нам власти сильно помогли: внешнее давление толкало нас сбиться вместе. Группа единомышленников росла, развивалась, заводила внутри себя связи, начала создавать свои собственные учреждения, не связанные с советской структурой – преследуемые, разрушаемые, но неуклонно возрождающиеся. Группа превращалась в общину – независимую самодостаточную общину отказников. Так, наряду с кружками по изучению иврита и Торы, с домашними культурными и научными семинарами, возник в Москве подпольный еврейский детский сад.
Мы отдали нашего сына в такой сад в Бутово за год до подачи документов в ОВИР. Управляли им отказники Ира и Боря Гинис, К тому времени сад существовал уже три или четыре года. Бразды правления переходили из рук в руки по мере того как люди уезжали или после очередного налета КГБ, что обычно требовало смены руководства и персонала. Сколько было детей, сколько ночей они там ночевали, как и что было организовано – все это динамично менялось в соответствии с возможностями, с учетом давления властей, пожеланий родителей и еще по тысяче других причин.
В Бутово было не разгуляться - обычный сельский сруб, практически одна комната. Очень тесно, все время проблемы с газовой колонкой. Потому оттуда перебрались в Москву, в квартиру возле метро «Ботанический сад» в новом шестнадцатиэтажном доме, больше похожем на инкубатор для роботов, чем на человеческое жилье. Обитатели многоэтажки, как правило, были незнакомы друг с другом - именно это нас вполне устраивало.
В большой комнате родители соорудили стенные шкафы, дверцы которых на ночь откидывались и превращались в детские кроватки. Привезли туда обязательное пианино. В маленькой комнате поставили раскладушки для воспитательниц. Только с прогулками было плохо: неустроенный голый двор, у всех на виду. Приходилось уходить с детьми малыми группами в соседние дворы и улицы, чтобы не бросаться в глаза.
Время от времени здесь, в стандартной трехкомнатной кооперативной квартире, вспыхивали бурные споры по вопросам, связанным с методами воспитательного воздействия на наших любимых чад. Например, рассказывая детям об Израиле, говорить, «у них там» или «у нас там». Горячие дискуссии возникали и на другие, в том числе и политические, темы. Мы тогда еще не знали, что все это было очень похоже на любимый израильский вид спорта – маленькие словесные гражданские войны. У нас имелись все оттенки взглядов с сильным смещением к национальному лагерю.
Воспитанники первого в Москве нелегального еврейского сада в квартире многолетней отказницы Наташи Хасиной, 1977 год .
(Фото из собрания семьи Йосефи)
Люсик Юзефович (Эльазар Йосефи) на празднике Ханука в еврейском детском саду у метро «Ботаническая», 1982 год.
(Фото из собрания семьи Гинис)
Праздник Пурим в «ботаническом» еврейском детском саду, 1981 год.
(Фото из собрания Ольги Иоффе)
Ближе к лету перед началом дачного сезона, наш «ботанический» (по названию станции метро) еврейский детский сад был в очередной раз разгромлен гебистами. Большинство родителей склонялись к тому, что новое помещение надо искать за городом, то есть снять подходящую дачу, причем желательно на длительный срок.
В Москве, и в городской России вообще, среди еврейской интеллигенции был обычай - обязательно вывозить детей летом на дачу. Переезд происходил по известному правилу: «два переезда – один пожар». Арендовали грузовик и везли с собой все - матрасы, подушки и одеяла, раскладушки и тумбочки, холодильники и утюги, тазы, кастрюли, посуду, велосипеды, теплую одежду (а вдруг лето будет холодное) и резиновые сапоги.
Список необходимого составлялся за месяц, и с этого же времени дом начинал заполняться картонными коробками, обвязанными крест-накрест веревками. Время от времени очередная забытая кастрюля извлекалась на свет из глубин кухонного шкафчика, и чертыхающийся муж зубами развязывал узлы, которые он очень старательно завязал в последний раз, когда жена ему клятвенно обещала, что это действительно самая последняя из совершенно необходимых кастрюль. Почетное место в списке занимала «Спидола» или другой транзистор. За городом глушилки «вражеских голосов» работали слабее, чем в столице.
Понятно, что мы жались друг к другу, для чего и снимали дачи по возможности кучками, по десять-пятнадцать семей в десяти максимум минутах ходьбы друг от друга. Вместе отмечали шабат, еврейские праздники и дни рождения, просто трепались и строили планы на будущее – конечно же, светлое будущее на далекой исторической родине. Этакое маленькое поселение потенциальных русскоязычных израильтян в чужом окружении.
Главным еврейским гнездовьем была Казанская дорога – от Быково и Удельной через Малаховку до Кратово и 42-го километра. И пусть добираться до места надо было два часа с лишком, протащив неподъемные кошелки через всю Москву, а потом еще ехать в переполненной электричке. Зато как хорошо, когда видишь за окном кусты и деревья и выходишь из дома на травку, не на асфальт. А лес после теплого летнего дождика! А утречком встать, пробежаться до пруда или речки и поплавать в прохладной после ночи воде!.. И совсем хорошо становилось на даче после первого сентября. Почти все дачники уже съехали, прозрачный воздух, запах сосен, легкая грусть осени, ночи без комаров, малолюдные электрички, знакомый голос диктора радиостанции «Голос Израиля».
Однажды наша семья снимала у какой-то породистой дамы дачу с прудом и грядками, которые я старательно и даже небезуспешно холил и поливал из старой жестяной лейки. Там даже домик у нас был отдельный на другой стороне пруда - бывшая кухня с комнатой для кухарки. Раскладушки на ночь приходилось раскладывать наполовину под стол, но чего не сделаешь ради детей!
Была у нас там любимая песня, которую мы исполняли под гитару как величальную, когда отмечали с друзьями-отказниками чей-нибудь день рождения. Такая детская наивная песенка. И мы представляли, как будем ее петь, когда соберемся вместе уже в Израиле... И теперь в День независимости Израиля мы собираемся в иерусалимском лесу, жарим шашлык на углях, выпиваем, ведем разговоры о делах, о предстоящих выборах, о детях и внуках, и, если хорошо выпьем, даже поем, в том числе и эту песенку. Нам немного грустно, потому что прошла молодость, и радостно, что привезли домой детей и себя. И вообще мы еще отлично выглядим, ребята!..
Как-то в воскресный августовский день мы, четверо дачников с одинаковой записью в пятой графе советского паспорта, собрались на берегу пруда в Кратово, чтобы определиться, как быть дальше. Наш еврейский детский сад в очередной раз был разгромлен, и никто пока эстафетную палочку не подхватил. Да, собственно, кому ее, кроме нас, и подхватывать? И начинать следует именно сейчас – первое сентября на носу.
Учредили нечто вроде коллективного руководства. Решили, что Игорь Гурвич, единственный среди нас владелец личного автотранспорта марки «Запорожец», станет завхозом, снабженцем, экспедитором, грузчиком и шофером в одном лице. Оля Иоффе – завуч, ее задача найти воспитательниц и преподавателей, составить расписание дежурств и занятий. Боря Клоц, у которого был выход на иностранных туристов, обеспечит детский сад учебниками, фломастерами и другими полезными в учебном процессе вещами. Я, бывший офицер советской армии, отважился взять на себя общее руководство.
Среди нашей отказной братии были электрики, водопроводчики, столяры и другие рукодельники, так что хозяйственная часть перекрывалась своими. Определили приемлемую для всех учебно-идеологическую линию. Твердо стоим на сионизме: выезд из СССР не абы куда, а в Израиль. Едим кошерное (притом, что религиозных семей между нами поначалу не было), отмечаем еврейские праздники. Учим с детьми Тору, учим иврит, поем на иврите песни на уроках музыки. Будут также уроки рисования и физкультуры. А там, Б-г даст, может, и еще что добавим. Эта линия ни разу потом не ставилась под сомнение и всех устроила. Могут же евреи придти к согласию между собой, когда хотят!
После того, как все было обговорено, оповестили всех предполагаемых участников (естественно, не по телефону, телефоны прослушивались) и предупредили – будьте готовы, начинаем сначала. Первым делом надо было снять для нового детского сада подходящую дачу. Требования непростые: не меньше двух больших комнат, одна - для уроков и праздников, другая – детская спальня. Дача, естественно, должна быть зимняя – лучше всего газовая колонка и водяное отопление, это надежней, чем печка. Нужен большой участок, хорошо бы огороженный забором – чтоб было, где детям гулять и чтобы соседи не настучали. А еще предстояло убедить владельца такого дома, что наши милые детки не разнесут его дачу в щепки. И приготовить заранее объяснение, чего это вдруг мы ищем зимнюю дачу на несколько семей.
Сочинили примерно такую легенду. Дескать, мы хотим растить наших крошек на природе, в здоровой деревенской обстановке согласно последнему модному американскому учению. (В Советском Союзе, все были уверены, что если американское – значит самое правильное и передовое). И пусть хозяин сам высчитывает, сколько может быть детей у четырех-пяти еврейских семей. Совсем не обязательно сразу ему говорить, что мы рассчитываем, по меньшей мере, на пятнадцать-двадцать воспитанников.
Начали мы ездить по Подмосковью в поисках такого пристанища. Интересные были встречи. Заходим на одну дачу, хозяйка с гордостью заявляет: «У меня детям зимой будет замечательно! В доме есть даже теплый туалет». - «Правда? Но здесь вроде бы канализации нет». – «А вы зайдите на кухню». Заходим. И видим: между газовой плитой и обеденным столом стоит стульчак, прикрытый деревянной крышкой. А на крышке - вышитая с салфетка, какими накрывают телевизоры в сельских домах. Сразу видно: это - центральный объект, гордость хозяев. А что посреди кухни – не страшно, кому неудобно, может отвернуться.
После пяти-шести поездок нашли, наконец, то, что устраивало по всем параметрам - в Малаховке, не зря еврейское место. Одна очень большая комната, одна вполне терпимо маленькая – будет где поставить самодельные кроватки. Огромный двор, огороженный со всех сторон сплошным деревянным забором в два с половиной метра высотой. Газовая колонка с батареями центрального отопления, нормальных размеров кухня, застекленная веранда. От станции пять минут ходу через два глухих переулка – и близко, и не на виду. Соседние дома тоже выходят на улицу высокими заборами – меньше любопытных глаз.
Обговариваем мы с хозяйкой условия. Муж интеллигентного вида и благородного русского облика присутствует, но участия не принимает. Хозяйка – типичная пробивная и настырная еврейская торговка. Чем она такого супруга завлекла в свое время – непонятно. Предлагаем привлечь и мужа к завершающей стадии переговоров. «Нет, нет... У нас все вопросы решаю я». – «Почему так?» - «Должен же в семье быть кто-то умнее!»
Начался переезд: двухэтажные детские кровати и сборные кроватки для маленьких, старые холодильники, дополнительные газовые плитки, пианино одного уже уехавшего отказника... Пока все перевезли, отмыли, расставили, собрали и прибили, новоселье устроили уже в Суккот. О сооружении сукки мы тогда не очень задумывались. Во дворе подняли бокалы за наш еврейский, почти израильский детский сад, свободный от советской власти. На душе было хорошо и даже умиротворенно: мы сами, по своему разумению, без санкции месткома и партбюро, сделали то, что считали необходимым сделать для наших детей.
Воспитатели Белла Сорина, Боря Гинис, Оля Иоффе, Жанна и Евсей Литвак в подмосковном поселке Кратово. Лето 1986 года.
(Фото из собрания семьи Гинис)
Теперь у нас был своего рода центр еврейской жизни в отказе. Честно говоря, я очень сильно на это рассчитывал с самого начала и даже прятал поглубже в сознании мысль, что детский сад, пожалуй, нужен больше нам, чем нашим детям. Жить в окружении с малой надеждой на прорыв очень тяжело, можно сломаться. Центр дает точку опоры. Есть такое изречение: «Больше шаббат хранил евреев, чем евреи хранили шаббат». Что-то подобное получилось у нас с детским садом.
А для меня началось двойное существование. Полдня как у всех: утром - пешком до метро, две пересадки галопом по эскалаторам, бегом от метро до места работы. Потом - спектрометры, статьи и рефераты, размеренная жизнь научно-исследовательского института, где я, в отличие от многих знакомых отказников, еще продолжал трудиться за небольшую зарплату в лаборатории физико-химических методов анализа. Спасибо за это завлабу Виктору Григорьевичу Майрановскому, хорошему человеку и настоящему ученому. А после работы - другая половина, скрытая. Раз в неделю учу иврит, раз или два в неделю его же преподаю, одна ночь – дежурство в детском саду. И ежедневные встречи, договоренности, устройство всяких детсадовских дел. Раз в неделю первую половину дня (удалось договориться в институте) провожу в Малаховке с детьми.
Мне, конечно, было грех жаловаться на перегрузки – тянули все. Оля корпела над расписанием занятий и утрясала разные вопросы, связанные с учебным процессом. Боря через приезжавших в Москву иностранцев добывал учебники, фломастеры, магнитофоны. Игорь, работавший дворником в ЖЭКе, делал практически всю работу по хозяйству: завоз продуктов, мелкие ремонты, срочные поручения, иногда даже привозил-увозил на своем «Запорожце» преподавателей.
Дети и взрослые (обычно женщины-воспитательницы, почти все из наших отказных жен) жили на даче три ночи и четыре дня: с понедельника утром до четверга после обеда.
Преподаватели тоже почти все были свои. И они, и воспитательницы с нянечками работали за символическую плату или вовсе без оной. Обычно мы старались подбросить денег тем, чье положение было совсем скверное. Каждый день на даче обязательно ночевал кто-то из мужчин, ему стелили в большой детской спальне на раскладушке.
Хорошо там было утром с детьми. Немножко - урок, немножко - вместе поиграть, побегать-попрыгать на просторном дворе. Детишки все свои, родные, симпатичные и любимые. Трудно, конечно, сказать, что творилось в их маленьких сердечках, но, судя по всему, им там нравилось. В понедельник утром все приезжали радостно возбужденные.
А в праздники – понаехали родители, зажигаем ханукальные свечи, они так красиво отражаются в окне нашей «залы». Дети поют на иврите выученные песни, на глазах у растроганных мам слезы... И как будто нет снаружи милиции и ГБ, нет ОВИРа и границ на замке. Забывалось, где мы и кто мы. Забывалось, что мы в отказе и наше будущее отнюдь не безоблачно...
Дети уже росли не как мы, стесняясь своего еврейства. Они уже понимали, что пасхальное пожелание «В следующем году в Иерусалиме!» имеет абсолютно конкретное и личное для каждого из нас значение. Они уже умели в свои четыре-пять лет на дворовое «Ты - грязная еврейка!» ответить: «Да, я еврейка, но не грязная». К сожалению, им пришлось понять и многие совсем не детские вещи. Что нельзя, например, разговаривать о нашем детском саде с посторонними, и даже со знакомыми нельзя говорить об этом по телефону.
Когда мы совсем на своей даче обжились, добавили к урокам английский и арифметику, даже логопеда нашли на три занятия. То есть, дело было поставлено на хороший воспитательный и учебный уровень. Не хвастаюсь, просто отмечаю как факт. А в выходные дни, когда детский сад не работал, мы использовали дачу как дом отдыха. Кто хотел, приезжал всей семьей в Малаховку на конец недели.
Однако всему хорошему приходит конец. Тем более такому рискованному предприятию как подпольный еврейский детский сад в условиях советской действительности... Это случилось в апреле. В середине рабочего дня подзывают меня к телефону. «Если жена, скажи - занят, через полчасика сам перезвоню». – «Нет, незнакомый голос. Говорит срочно нужно». Беру трубку, слышу: «Это я, Оля. Был налет. Приезжай, надо решать что делать».
Метро, электричка... Колеса стучат: что там?.. что там?.. что там?.. Прибегаю на дачу – все перевернуто верх дном, из шкафов все вывалено на пол. Книг уже нет - забрали, включая ноты. Съезжаются родители, увозят детей. Что будем делать – пока непонятно. Сначала надо понять, что произошло. Начинаем расспрашивать воспитательниц. Они рассказывают спокойно, без нервов. Ворвались, начали тут же собирать в мешки все на иврите. Детей выстроили в ряд, стали допрашивать: как фамилия, как зовут маму, где работают родители? Хозяйка дачи истерично причитает: «Если бы я знала! Если бы я только знала!.. (Потом, когда мы встретились, чтобы деньги ей отдать, выяснилось, что она довольно быстро нас раскусила и давно понимала что к чему).
Потихоньку волнение и напряжение после налета спали, мы стали подсчитывать потери. На этой даче, понятно, нам больше не жить. А в остальном – ничего страшного. Детишки вроде в порядке, ночью потом не просыпались. Родители единогласно решили: будем продолжать, начнем еще раз. До конца учебного года одну неделю дети будут у нас с Катей, другую у Туленковых – у нас были самые большие квартиры. Как-нибудь протянем два месяца, потом поглядим.
Дети отказников празднуют Хануку в квартире Юзефовичей.
(Фото из собрания Ольги Иоффе)
Развезли кроватки по двум квартирам, устроили родительский аврал по уборке и устройству – и через неделю продолжили. Песах праздновали уже на новом месте.
А в День независимости Израиля поехали с детьми в лес, забрались подальше, развесили израильские флажки на веревочке между деревьями и славно отметили праздник. Некоторые жены потом говорили, что даже слишком славно…
«Русские» израильтяне старшего возраста должны помнить, чему учили человечество основоположники марксизма: сначала - материальный базис, потом - идеологическая надстройка. Подписываюсь под каждым словом. Потому что для продвижения любых идей, которые должны овладеть массами, действительно нужна материальная база, в частности - квадратные метры жилплощади. У большевиков это были явочные квартиры или особняк Кшесинской, у Солженицына – дача Ростроповича. У еврейских отказников средства были куда как скромнее, миллионеров, даже подпольных, среди нас, к сожалению, не было. Поэтому мы довольствовались своими собственными квартирами.
Были квартиры, где хранилась, передавалась с рук на руки крамольная литература на еврейские темы. И были квартиры, где такую литературу копировали. Про последние чем меньше народу знало, тем лучше: «меньше знаешь – крепче спишь». Были квартиры, где проходили уроки иврита – об этих, естественно, знали гораздо больше людей, по крайней мере, те, кто там учился. Обычно занимались по очереди у кого-то из учеников, потому что учитель (морэ), как правило, был самый «засвеченный», и шансы налета на его жилище были на порядок выше. Впрочем, иногда, если место было уж очень удобное, этой опасностью пренебрегали. Одна наша группа иврита ьри года прозанималась в квартире Ципы Замской на улице Ульянова, близко к метро «Таганская».
Были, скажем так, квартиры-убежища. У нас, например, три летних месяца, пока мы были на даче, жили молодожены-отказники. Однажды жилец вышел из дома без ключа, вернулся, звонит в дверь, а молодая жена не открывает – то ли уснула, то ли случилось что... Позвонил к нашей соседке Лене: «Добрый день! Можно попросить у вас топор?» - «Топор?! Зачем вам?» Лена видела Виталика первый раз. – «Мне нужно соседнюю дверь взломать...» Слава Б-гу, соседка в обморок не упала. Жилец как-то сумел ей объяснить, что он не грабитель, а наш приятель... Золотые у нас были соседи. Ведь чего только из-за нас не натерпелись! К ним еще и милиция по ошибке два раза ночью ломилась, перепутав наши двери. И когда нам телефон на год отключили, мы к ним все время бегали звонить.
Два месяца провела у нас отказная пара из Киева, приехавшая добиваться пересмотра своего дела в союзном ОВИРе. Он – тихий еврей американского направления, как водится, программист, она – украинская националистка. Такая вот необычная пара. Жизнь, она бывает покруче любого романа. По просьбе Леры Новодворской целый год прожил у нас молодой парень, родственник сидевшего диссидента, тоже отсидевший пару лет в лагере. Несколько раз ночевала Таня Зуншайн, когда приезжала в Москву из Риги, чтобы встретиться то ли с конгрессменом то ли с сенатором по делу своего мужа, отбывающего лагерный срок.
Следующий тип - это квартира открытая. Открытая для пуримшпилей и домашних семинаров, для встреч с посланцами из Израиля и иностранным корреспондентами. Владельцы таких квартир должны не бояться, что взломают дверь и выбьют окна, что вышлют в ссылку – известно ведь: был бы человек, а статья найдется.
В разное время это были разные квартиры. Сначала - квартира Некрасовых (в нашем кругу были еще отказники Ломоносовы, вот только Рюриковичи не встречались). Иногда там проходили встречи с представителями израильского истеблишмента. Израильтяне могли открыто приезжать в Союз в качестве профессиональных борцов за мир, когда в Москве собирали очередной международный форум миролюбивых сил быстрого реагирования. Нам бы понять, кого могут позвать на такое мероприятие. Но как-то не хотелось быть недоверчивыми - ведь они все же евреи, ведь они из Израиля!
У Некрасовых состоялась встреча с Орой Намир. С каменным лицом секретаря обкома КПСС она рассказывала, какие у нее были откровенные беседы с советскими товарищами и как много проблем в Израиле. Очень много проблем, все больше неразрешимых. «Ну а как вы там за нас боретесь, за советских евреев, которых не пускают в Израиль?» – несмело спросил один из наших, понимая, что есть у борцов за мир более важные дела, чем о нас думать. Но оказалось, что нет, они думают, ночей не спят. И прежде всего о том думают, чтобы мы вели себя тихо: никаких коллективных писем и акций протеста. Лучше даже английский язык учить вместо иврита. После этого стало нам всем неудобно и неприятно. Расходились молча, пряча друг от друга глаза.
Другая встреча, с неутомимым борцом за мир Йоси Саридом, должна была состояться у Гурвичей. Мы ждали его часа два – уже волновались, уже выпили почти весь коньяк, что приготовили к встрече с почетным гостем. И тут телефонный звонок: советские товарищи пригласили Сарида в цирк, отказать неудобно, специально ведь для него добыли лишний билетик. Да, Йоси, по-мужски мы тебя понимаем. Нам тоже акробатки цирковые нравятся: «Она по проволоке ходила, махала белою рукой...»
Квартира Игоря и Иры Гурвичей в самом центре Москвы, на Зубовском бульваре, была, можно сказать, образцовой квартирой открытого типа. Сталинской постройки добротный кирпичный дом у метро «Парк культуры», огромная гостиная, куда набивалось по семьдесят человек по всяким поводам. Все главные встречи с зарубежными друзьями, приезжавшими в Москву поддержать еврейских отказников, все еврейские праздники – у них. Премьера веселого театрального представления в Пурим всегда давалась у Гурвичей, а потом растекалась по московским районам и даже экспортировалась в другие города. Естественно, что эта квартира находилась под надзором «органов».
Еврейский праздник Ту би-шват (Новый год деревьев) в детском саду у Гурвичей, 1986 год
(Фото из собрания Ольги Иоффе)
Сам Игорь, в прошлом проектировщик космических ракет, а в те времена дворник, дающий частные уроки физики, был первым из известных мне московских евреев, кто разговаривал со своими детьми исключительно на иврите. Правда, жена его, в отличие от жены Элиэзера Бен-Йегуды, говорила с ними все же по-русски. Я последовал примеру Игоря с нашим четвертым ребенком, когда уже сам знал иврит достаточно хорошо. И наш Ариэль очень четко понимал, что есть язык, на котором разговаривают с папой, и есть второй – для разговоров с мамой. И если надо, пересказывал маме на русском то, что сказал папе на иврите. Раз в месяц мы с Катей и Гурвичи устраивали встречи наших детей, чтобы они могли пообщаться на иврите друг с другом, а не только с папами...
После разгрома дачи в Малаховке мы много думали, что делать дальше, и решили организовать для детей отказников воскресную школу. Многие уже вышли из детсадовского возраста, да и тяжело было тянуть целое предприятие. Как-никак, а детский сад-интернат – это, по крайней мере, еще одна дополнительная работа.
Так или иначе, наши дети должны были идти в советскую школу. Бесплатное всеобщее образование – еще один хороший пример того, как вроде бы благая идея превращается в жестокую принудиловку. Фактически получается, что твоего ребенка тащат в школу силком, пусть даже и с благими намерениями. А если я не хочу по каким-то соображениям, например, религиозным не хочу отдавать его в государственную школу, а буду учить дома? Нельзя! За уклонение статья имеется.
Итак, мы решили организовать для наших детей еврейскую воскресную школу. Надежда на то, что нас вскоре выпустят из СССР, угасала, было ясно: мы здесь застряли надолго. Членами советского общества мы уже давно не являемся. Израильтяне в неопределенном будущем и евреи-сионисты в настоящем мы не собираемся растить своих детей как советских граждан со всеми вытекающими отсюда последствиями, и, прежде всего, – необходимостью лицемерить и лгать на каждом шагу. Ведь и те, кто по должности учит любви к советской власти, уже сами не верят в коммунистические идеалы. Поэтому, пока мы не можем жить в настоящем Израиле, будем жить в своем, маленьком, нами же и организованном. И детей своих будем воспитывать как жителей нашего мини-Израиля.
Оставалось решить две, скажем так, идеологические задачи и несколько оргвопросов. Первую идеологическую задачу можно определить как отношение к религии. Она решалась просто: дети из религиозных, полурелигиозных и нерелигиозных семей учат Тору под руководством религиозных преподавателей. Учитель должен донести до детей, что это наше родное - наша история, наша культура, наша традиция, наша вера. Соблюдают или не соблюдают дома заповеди у ребятишек не спрашивать. Ни в коем случае ни на чем не настаивать – родители сами решат. Главное – познакомить детей с еврейской традицией, сделать так, чтобы они ее считали своей.
Вторая задачка была сложнее. Мы очень боялись вырастить из наших детей лицемеров, которые дома и в нашей воскресной школе слышат и говорят одно, а в государственной школе – совсем другое. Тот факт, что так живет подавляющее большинство советских людей, не должен служить оправданием. Мы так жить не хотели и не могли. У нас было много споров на эту тему, но в конце концов была выработана общая линия. Мы - евреи и хотим жить в еврейской стране Израиль, говорили мы детям. Здесь, в России, мы гости. Неважно званые или незваные, так получилось. Мы хотим уехать к себе домой, но нам не дают это сделать. Вы должны с уважением относиться к чувствам русских людей, которые любят свою страну и свои обычаи, но и обид не спускать.
В системе еврейского воспитания первостепенную роль вместе с Торой играл иврит. В ЦК КПСС и в органах госбезопасности это правильно понимали. Почему в СССР идиш можно, а иврит нельзя? Потому что иврит - это идеология сионизма, ну а идиш, так и быть, можно оставить для немногочисленных «советских граждан еврейской национальности», которые его еще не забыли.
Мы к ивриту относились очень серьезно. И учителя у нас были хорошие, и детей мы поощряли говорить между собой на иврите. Другие предметы – рисование, музыка – тоже работали на идею маленького Израиля. Песни - израильские, рисование – не только на еврейские темы, но и на еврейские – обязательно тоже. Театрализованные представления к еврейским праздникам - Хануке, Пуриму, Песаху. К каждому празднику готовили представление и концерт: младшая группа – отдельно, старшая – отдельно.
Дети еврейских отказников готовятся к празднику в воскресной школе.
(Фото из собрания Эрлены Матлиной)
Уже за два месяца до праздника начиналась суматоха и дополнительные занятия после обязательных уроков. Распределяли роли, готовили наряды из маминых и папиных вещей. Родители наполняли до отказа гостиную. Маленькие артисты волновались, забывали слова, краснели, бледнели. А потом их обнимали, целовали и восхищались их театральным или музыкальным талантом. Все как обычно бывает на детских праздниках. С той лишь разницей, что и взрослые, и дети знали: в любую минуту сюда могут ворваться, запретить, разогнать, задержать...
Один из таких праздничных концертов, где наши девочки пели (тогда еще с тяжелым русским акцентом) популярные ивритские песни, мы записали на кассету и трижды передавали ее с иностранными туристами, пока не узнали, что она добралась до Израиля. Сначала, слушая кассету, поплакали наши израильские родственники. Потом она попала к Ицхаку Шамиру, который тогда был премьер-министром и, говорят, был тоже очень растроган. Затем эту запись передали по израильскому радио. Кстати, через несколько лет человек, имевший дело по поводу еврейских отказников в СССР с Шамиром и с Пересом, рассказывал, как они по-разному реагировали на новости из Москвы. Ицхак Шамир интересовался, что нового у советских евреев, а Шимон Перес спрашивал, что нового в Большом театре – сразу видно: европейски образованный человек.
В 1985 году мы всей семьей пришли в израильский павильон на Московской книжной ярмарке и встретили нескольких своих родителей с детьми. Облизываясь, мы ходили вокруг стендов, листали книги, общались с представителями Израиля на достаточно приличном иврите. Младшие дети, воспитанные свободными, уселись на ковер перед стендом, что в Союзе уж совсем не было принято. И тут мелькнула мысль устроить прямо здесь и сейчас показательное выступление. Собрали ребят постарше вокруг малышей, сказали им: пойте! И они запели свой ивритский репертуар - в полный голос, без всякого смущения, громко. Мгновенно вокруг выросла толпа. Члены израильской делегации бросились за фотоаппаратами и магнитофонами. Двое гебешников суетливо метались, не зная, что делать в нестандартной ситуации. Мы даже книжку выпустили на русском и на английском – «Ребенок в отказе». Несколько наших мам написали о том, как живется детям еврейских отказников. Собрали эти рассказы, переправили за кордон. Еще через пару месяцев получили подтверждение: книжка вышла.
Но праздники праздниками, а жить-то надо и в будни. В будни наша школа функционировала на одной из четырех квартир. Конечно, это была квартира Гурвичей – как же без них. Потом - наша, потом - Туленковых и Литваков. Иногда - квартира Сориных, где были всего две комнаты, поэтому одна группа занималась на кухне, а некоторые учили иврит даже и в ванной. Время от времени возникали еще другие квартиры, но эти были основные. В целях безопасности мы старались два раза подряд в одном месте не собираться – в основном из-за соседей. Поди знай, кто из жильцов многоквартирного дома окажется штатным стукачом или по подсказке ГБ подаст жалобу на «антиобщественное поведение» соседей.
Каждое воскресное утро тянулись еврейские папы и мамы с детьми, с книжками и тетрадками в еврейскую школу, некоторые через всю Москву из окраинных спальных районов. Расписание занятий было таким: два урока по полтора часа - иврит и Тора. Потом перерыв на обед, приготовленный хозяйкой дома. После обеда - прогулка во дворе и еще два урока: рисование и пение.
Люсик Юзефович ведет урок иврита в еврейской воскресной школе.
(Фото из собрания Эрлены Матлиной)
Урок Торы в воскресной школе ведет Ира Дашевская (Фото из собрания Эрлены Матлиной)
И ничего, никто не жаловался, что тесно, что в выходной день надо ехать два часа туда и еще два обратно. Родители, и дети были довольны. Верно говорит русская пословица, что охота пуще неволи, а евреи и сами про себя знают: нет лучшего способа заставить нас что-либо сделать, чем это «что-либо» запретить. Ну жутко мы жестоковыйные...
В эти же квартиры мы приводили иностранных туристов. И чем больше о нас узнавали, тем больше пособий и учебников нам привозили. Через какое-то время у всех наших учителей были магнитофоны, мы даже смогли передать излишек другим группам. А потом пришло время, когда мы смогли платить преподавателям за уроки. Сдавали привезенные туристами заграничные шмотки в комиссионку, а вырученные деньги шли на зарплату. Расписки, квитанции и ведомости не практиковались. Все строилось на доверии и на честности того, кто деньги распределяет. Если я распределял, то на моей честности.
Так оно и шло - год, еще год, еще... Подрастали дети, и мы уже начали отмечать им бат-мицвы и бар-мицвы. На будущее не загадывали, делали, что могли: «Если не сейчас, то когда? Если не я, то кто?»
Пришел радостный день - мы проводили в Израиль Туленковых. Потом вдруг выпустили Ципу Замскую. Еще через пару лет холодной зимой провожали Гинисов, неожиданно получивших разрешение в самое глухое время. Для нас с Катей их отъезд стал не знаком скорого освобождения, а скорее знаком вечного прощания. Было чувство, что прощаемся навсегда. Последняя лодка отчалила от «Титаника», а мы остались на медленно оседающей палубе. Прощайте, ребята, живите на свободе за нас, утрите слезы…
...Не помню, кому эта идея первому пришла в голову первому. Помню только, что нас тогда было, кажется, трое – Леня Прайсман, Боря Чернобыльский и я. Может, запамятовал, времени много прошло, был и еще кто-то. Но Боря, мой друг, точно был в самом начале. Он был немного старше нас, из предыдущего поколения отказников, которые почти все уже уехали, и имел за спиной лагерный срок. Во время разгона традиционного сбора евреев в подмосковных Овражках Боря назвал гебешника фашистом. Этого было достаточно для возбуждения уголовного дела. Арестовать себя просто так он не дал – почти полтора года был в бегах. Его схватили в Москве, когда он пришел повидаться с женой и детьми.
Была за ним еще одна история, о которой знали немногие. С женой Леной и двумя маленькими детьми ему удалось тайком перейти финскую границу в районе Кольского полуострова. Но одна из девочек заболела, поднялась высокая температура. Что делать? Финны тогда выдавали беглецов Советам, а им еще предстояло без документов как-то добраться до израильского посольства в Хельсинки. Пришлось пересечь границу второй раз - в обратную сторону, чтобы показать ребенка врачу. Слава Б-гу, все обошлось.
Так вот, о нашей идее. Она была проста до гениальности: а что, собственно говоря, нам мешает стать гражданами Израиля уже сейчас? То есть получить израильское гражданство, не выезжая из СССР, где нас держат силком. Далее последовала бурная дискуссия в чисто еврейском стиле, когда каждый говорит, чтобы самому что-то сказать, а выслушать других вовсе не обязательно. Мы сознавали, что это похоже на провокацию. Но идея таила в себе море заманчивых возможностей независимо даже от того, чем дело кончится. Так или иначе, имеет смысл попробовать, хотя никаких иллюзий насчет конечного результата у нас, разумеется, не было.
Схема действий была такова. Мы отправляем в Кнессет письмо с просьбой о предоставлении нам израильского гражданства. Свободная пресса (израильская и мировая) поднимает вокруг этой акции шум, на который правительство Израиля будет вынуждено реагировать. Истеблишменту станет труднее пудрить советским евреям мозги насчет «тихой дипломатии», от которой на самом деле нет никакого прока, кроме усиления чувства безысходности и новых отказов.
Но сначала надо было подготовить почву в Израиле. Этим займутся наши друзья из Информационного центра по советскому еврейству. Они проверят все с юристами, поговорят с депутатами, привлекут прессу. Мы вступаем в игру, когда почва будет уже достаточно подготовлена. И одновременно с письмом в Кнессет, не дожидаясь еще ответа, обращаемся в Верховный Совет СССР с заявлениями об отказе от советского гражданства.
Отказ от советского гражданства больше всего напрягал – никто не знал, как среагирует на этот демарш красный носорог. Поэтому серьезные люди из числа еврейских активистов нас не поддержали: только зря раздразните советскую власть, а Израиль не станет лишний раз сердить СССР. Скептически отнесся к нашему плану один из лидеров движения Юлик Кошаровский. Другие предлагали половинчатое решение: израильское гражданство попросить, но от советского на всякий случай пока не отказываться.
Мы же собрали подписи отказников, готовых ходатайствовать о предоставлении им израильского гражданства и о выходе из гражданства советского. Сообщения об этом с перечислением фамилий прозвучали по зарубежному радио. В назначенный день человек сто московских евреев собрались в центре города у памятника первопечатнику Федорову и направились в приемную президиума Верховного Совета СССР, чтобы подать заявления об отказе от советского гражданства. Мы свой ход сделали. И соплеменники из Центра информации не подвели. Надавили, организовали, мобилизовали депутатов Узи Ландау и Ханана Пората. Через несколько месяцев участники акции начали получать заверенные по всей форме свидетельства о том, что такой-то является гражданином Государства Израиль...
«Прошла весна, настало лето, спасибо партии за это». Страна довольно быстро менялась. Многие отказники из нашей группы получили выездные визы. Начали возвращаться из ссылок и лагерей еврейские активисты. Первым приехал Иосиф Бегун, бывший тогда символом сопротивления режиму. Толпа на вокзале восторженно несла на плечах Иосифа в лагерном ватнике и шапке-ушанке. Вернулись Виктор Браиловский, Володя Бродский, Юлик Эдельштейн, Арье Вольвовский...
Уехавшая в Израиль Катина мама отправила письмо Горбачеву: «Уважаемый Михаил Сергеевич! Я обращаюсь к Вам с просьбой отпустить мою дочь с семьей в Израиль. Ранее я уже неоднократно обращалась с такой просьбой к ныне покойным Л.И. Брежневу, Ю.В. Андропову и К.У. Черненко...» Не знаю, какую роль сыграло это письмо, и дошло ли оно до Горбачева. Но хочется верить, что намек насчет «ныне покойных» генсеков был услышан.
Перед самым Суккотом раздался звонок из ОВИРа: «Это Леонид Юзефович?» - спросил знакомый женский голос. – «Да, это я. А вы по какому поводу?» - «Мне поручено сообщить, что с вас снята секретность». – «И что я теперь должен делать?» - «Подавайте новые документы»... Отметили праздник, подали заново документы. О звонке пока никому не сказали. Во-первых, чтобы не спугнуть птицу счастья. Во-вторых, с них еще станется обмануть. Но через неделю пришла из ОВИРа открытка, и, судя по номеру комнаты, куда нас вызывали, та самая - долгожданная.
Нам дали две недели на сборы. И началось! Мы решили не брать с собой никаких крупных вещей, точнее я так решил, а любимая жена не спорила. Собрали семь чемоданов - по одному на человека, включая детей. Параллельно - паспортный стол, справки, закрыть то, открыть это, сдать сионистские дела, сделать копии дипломов и передать в голландское посольство – никаких советских документов с печатями вывозить было нельзя. Зашел попрощаться в Витаминный институт (с тортом) и в Металлпроект (с бутылкой). И все эти две недели в доме не протолкнуться от провожающих.
Последний привет от советской власти прозвучал уже в аэропорту. Каменнолицый таможенник, просканировав глазами визы с фотографиями и наши лица, спрашивает: «Женщина, что это за ребенок у вас на руках?» - «Это наш младший, ему четыре месяца, - отвечает Катя, - вот его фото на визе». – «Ребенок записан в визе отца, а фактически находится на руках у матери. Не положено!»
Чтоб тебя! Отвязали рюкзачок «кенгуру» с малышом от мамы, завязали на папе. Лишь бы побыстрее и от вас подальше... И вот мы уже спускаемся по трапу самолета в Тель-Авиве. Под недоумевающие и насмешливые взгляды других пассажиров я целую землю Израиля.
***
Автор этих воспоминаний приехал в Израиль в 1987 году после почти восьми лет «отказа». Сейчас живет в поселении Бейт-Хорон недалеко от Иерусалима, работает в хайтековской фирме. У Эльазара и его жены Кати шестеро детей и двенадцать внуков.
Публикуемые в этой рубрике материалы предоставлены израильской ассоциацией «Запомним и сохраним». http://www.soviet-jews-exodus.com
Исполнительный директор Аба Таратута
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #2(161) февраль 2013 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=161
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer2/EJuzefovich1.php
