Актриса0

Эту историю я не выдумал, а позаимствовал

из реальной жизни. Она долго не давала мне покоя.

«Пиши! Ты должен это написать, ты просто обязан!» – твердил мне внутренний голос, пока я в конце концов не сдался…

                                                       Р. Сафин. Две судьбы

 

 

1

Сайда вернулась домой сама не своя: ей снова не дали роль.

Ворвавшись в комнату, она швырнула сумку на стол и, не раздеваясь, бросилась на кровать.

Наконец-то актриса могла остаться наедине с собой и дать волю обуревавшим ее чувствам. Но хлипкие пружины старой продавленной койки застонали вместе с ней…

За стенкой будто только этого и ждали – тут же раздался угрожающий стук: мол, эй вы там, прекратите безобразничать!

Это соседка Сайды Маймуна, больше некому. Не зря же ее прозвали «беспроволочным телефоном». Старуха всегда начеку, и невозможно от нее укрыться и что-либо утаить. Она все про всех знает: кто чем занимается да кто к кому в гости пожаловал. Вот и теперь, стоило пружинам заскрипеть, и она тут как тут. Разве ж упустит она такой случай? Красный снег выпадет, ежели она оставит Сайду в покое. Выйдет Маймуна вечерком во двор к собравшимся у подъезда бабулькам, подсядет к ним на скамеечку и начнет жаловаться: «Голова у меня нынче разболелась. Дай, думаю, прилягу, посплю немножко, да куда там! Стоило задремать, как тут же в страхе проснулась. Что такое, не могу понять. А это у Сайды нашей койка ходуном ходит. Вот ведь бесстыжая!..» – «Да ты что!» – всплеснет руками кто-нибудь из ее подружек. А старушка Муглифа непременно возразит: «Ой, да видела я ее сегодня. Никаких мужиков с собой не приводила. Разве что не в духе была…»

Муглифа отличалась от остальных тем, что не верила досужим слухам и домыслам. Она признавала только факты. Выходит, не напрасно проработала много лет уборщицей в здании суда и прокуратуры.

«Да нет, Сайду я, конечно, не осуждаю. Она женщина одинокая, да притом – артистка. Любой на такую позарится. Мне-то что, пускай кого угодно себе заводит, какой с нее спрос…» – пробурчит разочарованная Маймуна и нехотя переключится на другую тему. Но пущенная ею сплетня к ночи облетит весь их двухэтажный деревянный дом, просочится во все двенадцать комнат, и даже после того, как в окнах погаснет свет, пересуды про «скрипучую койку» не скоро прекратятся. Один только Мустафа сурово осадит свою благоверную: «Тоже мне, нашла кому верить – этой старой сплетнице Маймуне!»

Представив себе все это вживую, Сайда и сама не заметила, как успокоилась. Она приподнялась, села и нарочито громко произнесла: «Даже в собственной комнате нет мне покоя!»

Посидев еще немного, женщина встала, потянулась за брошенной на стол сумкой и только теперь обратила внимание, что у нее дрожат руки. Она быстро огляделась по сторонам, как будто кто-то еще мог это увидеть. И ее и без того небольшая комнатка показалась ей еще более убогой.

Такое с Сайдой происходит обычно после обеда, когда день клонится к вечеру. То ли дело утром, когда комната озарена лучами яркого солнца. А что до всего остального, то здесь ничего не меняется – все та же нехитрая обстановка: старенький шифоньер, сервант, книжная полка, телевизор да холодильник. Ну и, конечно же, фотографии на стенах – она в своих лучших ролях в разные годы…

Погруженная в раздумье Сайда машинально достала из сумки сигарету, привычным жестом поднесла к губам, затянулась и вдруг, поперхнувшись, зашлась в кашле. В детстве, когда на нее находил кашель, мама обычно приговаривала: «Пусть кашель твой уходит в камень! Пусть камень заберет твой кашель!» Так, по-своему, старалась она облегчить страдания дочери. Теперь вот Сайда и сама, будучи матерью, переживает из-за своей Гузэль, которой приходится не только учиться, но и жить в школе-интернате.

Прокашлявшись, она подошла к окошку, и, как только отворила его, весна пахнула ей в лицо ласковым теплом. Сайда зажмурилась и замерла от восторга и наслаждения, а когда попыталась сделать глубокий вдох, неожиданно чихнула.

– Ярхамбикалла! Будь здорова! – раздался снизу мужской голос.

Сайда слегка наклонилась и, высунув голову наружу, увидела стоявшего возле двери Мустафу. Она сухо поблагодарила его и собралась было отойти от окна, но тот опередил ее, успев сказать:

– Вот смотрю я на тебя и вспоминаю твою Галиябану*. Уж я-то помню те времена, когда ты сводила людей с ума!

Эти слова бальзамом легли ей на сердце. Она не могла на них не откликнуться.

– Теперь о том остались лишь воспоминания… – промолвила с грустью Сайда.

Словоохотливому соседу, похоже, только этого и надо было.

– Э-э, да стоит только поставить спектакль и объявить, что ты будешь в нем играть, – народ валом повалит в театр. Это тебе не нынешние пьески с полуголыми девицами да про мужей-рогоносцев. Тьфу, какая гадость, просто слов нет! – с негодованием проговорил Мустафа. – Если и дальше так пойдет, глядишь, скоро и роды превратят в представление…

Да, любит ее сосед рубить сплеча. Уж кто-кто, а Сайда хорошо знает его крутой нрав. Недаром ведь живут столько лет бок о бок: он на втором этаже, она на первом. Но сегодня ему удалось смутить ее, застичь врасплох.

– Сказать по правде, стара я уже для такой роли… – нехотя призналась она.

Мустафа любил при случае блеснуть перед именитой соседкой своей образованностью. Не удержался он и на этот раз, бодро воскликнув:

– Выше голову, тореадор!

Сайда проводила удаляющегося соседа долгим, пристальным взглядом. «Наверное, обедать приходил», – решила она, когда тот смешался с толпой перед магазином. Сайда слышала, как его жена говорила недавно соседкам, будто Мустафа работает теперь где-то неподалеку, строит дом, в котором ему обещали дать квартиру. Вот ведь как бывает: человек возводит солидные здания, а сам тем временем ютится вместе с женой и двумя ребятишками в тесной каморке. Впрочем, ей и самой как народной артистке положено, по идее, более комфортабельное жилье, да все очередь до нее не доходит. Как попала она сюда в незапамятные времена после развода с мужем, так и живет до сих пор.

Переодевшись, Сайда подошла к зеркалу, причесалась, потом, оглядев себя с головы до ног, надула губки и вдруг усмехнулась, вспомнив любимую прибаутку Малика Аглямовича – главного администратора театра: «Ах, какие мы аппетитные! Все-то при нас, все на месте, как говорится». С такой вот пошленькой шуточкой пристает он обычно к женщинам. А чего еще можно ожидать от мужика с тремя классами образования?! Хотя, если честно, чтобы уметь угождать главрежу, оканчивать вуз вовсе не обязательно.

Стоило Сайде подумать о главном режиссере Харисе Уилданове, как улыбку ее словно ветром сдуло. Настроение опять испортилось. «Да-а, раз уж он и на этот раз обошел меня, значит, нужно приготовиться к худшему, – он может вытурить меня из своего табуна в любой момент».

Выросшая в сельской местности Сайда хорошо знала, по каким законам живут табуны. Например, в непогоду взрослые кобылицы сгоняют жеребят в кучу и окружают их плотным кольцом. А если какой-нибудь конь попытается пробиться в круг со стороны, тут же появляется разгневанный жеребец-вожак и, набросившись на наглеца, лягает его и отпихивает подальше…

Представив себе лошадиный гурт, Сайда невольно ощутила себя отвергнутым всеми животным. Хорошо если руки-ноги останутся после падения целыми – тогда еще можно будет подняться. Она помнит, как однажды на собрании они всем коллективом пропесочивали одного артиста за то, что он вышел играть на сцену, что называется, в подпитии. Тот до поры до времени терпел, молча выслушивая обличительные речи коллег, но, когда взял слово разменявший седьмой десяток актер Хасан Куватов, сорвался: «Да ты на себя погляди! Неужто забыл, как сам в канаве валялся?!» А невозмутимый Хасан-агай спокойно парировал: «Да, было такое дело. Только я из той канавы давным-давно поднялся и дальше пошел, а ты так и продолжаешь в грязи валяться».

У Сайды тоже пока достаточно сил, чтобы суметь подняться и продолжать двигаться вперед. Только вот дорога предстоит нелегкая. Ей понадобится немало выдержки и терпения. Существовать в театральном мире совсем не просто. Самое главное – устоять, не лишиться веры в себя. Только тогда можно будет предвидеть опасности, по возможности избегать их или успешно преодолевать. Таковы три принципа «школы выживания».

«Однако до чего же унизительно все это, – вновь сокрушается она. – Драматург каждый раз при встрече поздравляет меня, говорит, что в новой пьесе написал роль специально для меня, а главреж тем временем отдает ее другой актрисе».

И вот уже на глаза опять наворачиваются непрошеные слезы.

Сайда усилием воли снова берет себя в руки. Бросив последний взгляд в зеркало, она достает с полки журнал «Театр» и направляется к кровати, напоминая себе уже в который раз, что пора начать копить деньги на приличный диван.

Между тем на полу, где-то за столом, стоявшим справа от окна, что-то зашуршало. А Сайде как будто нет до этого никакого дела. Мало ли какие звуки можно услышать в таком ветхом доме. Но когда шорох возобновился, женщина насторожилась, приподняла голову, и… от ужаса у нее перехватило дыхание.

Да и в самом деле было от чего прийти в ужас: попробуй-ка спокойно смотреть на разгуливающую по твоей комнате омерзительную крысу!

Сайда не на шутку растерялась. Ей бы впору вскочить и выбежать с криком в коридор, да стыдно перед соседями. Еще засмеют. Она ведь давно уже не школьница. Да и крысы ей не в новинку – не раз видела. Чего ей, собственно, бояться? А все равно противно.

– Сайда, ты дома? – неожиданно прозвучал снаружи хорошо знакомый ей хрипловатый голос.

И крыса моментально исчезла.

– Неужто спишь? – В раскрытом окне показалось круглое, как луна, лицо знакомой продавщицы по имени Уразбика. – Ну и работка у вас, однако… Целый день дома. Лежи себе и балдей!..

Сайда поднялась, спуская на пол ноги, и только теперь ее приятельница узрела, какая она бледная.

– Ой, никак приболела? – озабоченно спросила Уразбика.

Сайда отрицательно покачала головой, раздумывая: «Сказать ей или нет?». И все же решилась:

– Да тут крыса одна набивается мне в квартирантки.

– Фу, нашла кого бояться! – презрительно фыркнула та и махнула рукой. – Ты бы видела, что в магазине творится. Крысы у нас кишмя кишат, так прямо и шныряют под ногами. Мы давно уже к ним притерпелись.

Обычно она не останавливается, а лишь бросает мимоходом: «Сосиски завезли. Я тебе оставлю – заберешь». Или попросит билет на какой-нибудь спектакль. А тут встала перед окном и стоит – похоже, настроена на серьезный разговор.

Сайда не ошиблась. Уразбика воровато огляделась по сторонам и зашептала:

– Вчера после работы к сестре ходила. Прохожу мимо вашего театра, а в переулке-то… Как думаешь, кто? Да начальничек твой с молоденькой артисткой. Стоят, милуются и все никак расстаться не могут. Видать, любовь у них…

– Все может быть, – спокойно промолвила Сайда, стараясь казаться равнодушной.

Уразбика наверняка рассчитывала, что эта новость заинтересует ее. Но Сайда даже не шелохнулась, как будто больше всего на свете ее занимала крыса, которая вот-вот могла появиться вновь. Поэтому Уразбике пришлось сменить тему. Кивнув в сторону столпившегося у магазина народа, она недовольно поджала губы и проворчала:

– Ты представляешь, одни и те же к нам ходят! И откуда они столько талонов берут?!

– Да, кстати, я свои талоны так и не отоварила, – вспомнила Сайда.

– А на кой тебе эти бумажки? Обойдемся как-нибудь без них, – сказала Уразбика, отходя от окна, и вдруг спохватилась: – Ой, чуть не забыла. Я насчет крысы твоей. Ты вот что сделай, Сайда. Ту дырку, из которой она вылезла, засыпь битым стеклом. У нас в магазине такого добра навалом. Бери сколько хочешь…

– В самом деле, нельзя это так оставлять… Попробую-ка сделать, как ты советуешь. Я загляну к тебе в магазин до закрытия…

Толпа гулом встретила Уразбику. Кто-то даже позволил себе громко возмутиться: «Вот так всегда – впускаешь народ с опозданием минут на пятнадцать-двадцать». Но горлопану быстро заткнули рот: мол, зато она закрывает магазин чуть ли не на полчаса позже. И хотя это не соответствовало действительности, никто не посмел перечить сторонникам продавщицы, дружно вставшим на ее защиту. Публика молча дожидалась, пока та управится с заржавевшим замком.

В дверь Сайды неожиданно постучали. Хозяйка не успела даже крикнуть «Айдук!», как в комнату ворвалась сияющая Асма, ее коллега.

– Ума не приложу, как тебе удалось улизнуть от меня. Думала, заведу к себе, посидим, потолкуем, – протараторила она с ходу. – Мой-то в командировке. Да и повод есть немножко горло промочить, грусть-тоску залить. Ишь, роль тебе не дал, чтоб ему неладно было, этому Лупоглазому!

Когда Сайда шла по коридору к кухне, чтобы поставить чайник, она вдруг вспомнила про крысу и с ужасом подумала: «Хоть бы эта мерзкая тварь не появилась, пока Асма у меня». Чуть ли не бегом вернувшись в комнату, она с озабоченным видом нагнулась, делая вид, что хочет прибрать обувь возле двери, и с шумом сдвинула ее в угол, из которого вылезла крыса: пускай держится подальше. И вдобавок ко всему, передвигаясь по комнате, громко топала. Думала только о крысе. «Как бы не выскочила в самый неподходящий момент!» Попадется Асме на глаза, сраму не оберешься – не только в театре, но и на весь город ославит.

И надо же было такому случиться – в этот самый миг Сайда вдруг выронила из рук жестяной поднос… Однако вместо того, чтобы расстроиться, она с облегчением вздохнула – как это кстати! Такой грохот не то что крысу – медведя спугнет. Без помощи Всевышнего тут явно не обошлось, хвала ему.

– Ага, неужто нога у меня такая легкая! – воскликнула Асма, лукаво взглянув на хозяйку. – Знать, какого-то мужичка сюда несет.

Сайда хотела было поправить ее, мол, так говорят, когда то ли ложка падает, то ли вилка, но, передумав, подыграла подружке:

– В театре мужчин – как собак нерезаных. Нам ли с тобой горевать, подруга?

Асма с удовольствием подхватила:

– Ой, да зачем же опускаться до такого уровня? Между прочим, нормальный хищник предпочитает не трогать скотину в ближайшей округе…

Пока она рассуждала таким образом, Сайда успела накрыть худо-бедно на стол, сходила за чайником и извлекла из глубины шифоньера початую поллитровку.

Увидев бутылку, Асма вдруг решила поломаться ради приличия и, скромно потупив взор, с деланым равнодушием произнесла:

– Выпить, конечно, хочется, но, может быть, все-таки воздержимся…

Сайда в ответ на это заметила с ухмылкой:

– Ты напомнила мне нашего завлита. Сколько раз поправлял он нас: вместо «выпить хочется» надо говорить «не мешало бы выпить».

Асма с шумом придвинулась вместе со стулом к столу.

– Ну, знаешь, мне-то простительно, что бы ни ляпнула, ведь я не народная артистка, как ты, а всего лишь заслуженная, – съязвила она.

Хозяйку это задело, и, протянув ей рюмки, она с упреком произнесла:

– Чем лить воду на мою мельницу, разлей-ка лучше водочку.

Опорожнив свою рюмку, гостья обратилась к ней с задумчивым видом:

– Послушай, а тебе не приходила в голову одна вещь? – И, наблюдая за тем, как Сайда молча разливает чай, пояснила: – Для нашего поколения наступают черные дни, как в свое время – для гитисовцев*. Поэтому нам с тобой нужно, пока не поздно, в Театр сатиры перебираться.

Вот уж этого Сайда от нее никак не ожидала. Что-то новенькое в ее старом репертуаре. «Надо же, у одних на уме работа, у других – крыса», – с горечью отметила она про себя и, опомнившись, покосилась на забаррикадированный обувью угол: кажется, там что-то не так... Чтобы гостья ничего не заметила, Сайда резко встала и распахнула настежь захлопнувшееся от сквозняка окно…

 

 

2

– Сайда, сестричка! Чего стоишь? Вот же свободное место, – неожиданно окликнул ее кто-то сзади.

Она оглянулась на голос и увидела сидящую невдалеке пожилую женщину. Для мая месяца она была уж слишком тепло одета.

– Приболела, к врачу еду, – пояснила та, поймав ее недоуменный взгляд, и тут же, без всякого перехода, призналась: – До чего ж обожаю я смотреть, как ты играешь! На твою Чернобровую, наверное, раз пять ходила. И каждый раз смотрю и реву, смотрю и реву… Знала бы ты, сколько сходства у нас с твоей Чернобровой. Ведь у меня, почитай, такая же судьба, как у нее... – Попутчица перевела дыхание. – А все-таки какие люди были раньше – преданные, верные своей первой любви! Сейчас таких уже не встретишь. – Женщина покосилась на Сайду, чтобы удостовериться, разделяет ли та ее мнение, и, не дождавшись никакой реакции, вдруг спросила напрямик: – Почему это не видать тебя в последнее время, сестричка? Случилось что?

– Я ведь не одна в нашем театре. Другие тоже хотят играть, – сдержанно отозвалась Сайда.

– Оно, конечно, так, – покашливая, согласилась тетушка. – Но только вот что я тебе скажу, родная моя: Чернобровую никому не доверяй! Та девица тебе даже в подметки не годится. Да и петь не умеет.

– Ничего, научится еще.

– Петь, что ли? Да кто же этому научит, ежели бог таланта не дал?! – с жаром воскликнула попутчица.

Так и не сумев разговорить любимую актрису, пожилая женщина, кряхтя, поднялась со своего места и, даже не попрощавшись, направилась к выходу.

На Центральном рынке троллейбус, по обыкновению, заметно опустел, и оставшиеся пассажиры забеспокоились, довезут ли их до конечной остановки, до Башдрамтеатра: как бы в парк не завернули. А у Сайды в ушах так и звучит заданный назойливой попутчицей вопрос, почему она-де не появляется в последнее время на сцене. Главный режиссер Харис Ильясович тысячу раз прав, напоминая всем то и дело: «Если зритель редко видит актера, он быстро его забывает». И вовсе не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать эту расхожую горькую истину. Как ни тяжело это сознавать, но зрительская любовь и в самом деле недолговечна.

Даже по выходе из троллейбуса и уже в театре, приближаясь к репетиционному залу, Сайда все никак не могла отделаться от этих навязчивых мыслей.

Сейчас начнется летучка. Сайда вошла в зал, поздоровалась с коллегами и прошла к своему месту. В театре давно было заведено так, что первые два ряда занимали старейшины и разночинное начальство. За ними располагались актеры среднего поколения, к которому принадлежала и Сайда. Ну а дальше, само собой разумеется, – молодежь.

Появился Харис Ильясович, стремительно вошедший через дверь напротив. Его лицо было мрачнее грозовой тучи. Все разом насторожились: это не предвещало ничего хорошего. «Что могло произойти?» – терялись в догадках люди. И только актеры, занятые в воскресном спектакле, знали причину его гнева – это все из-за Ильдуса, прозванного в театре Шлагбаумом, который едва не покалечился, свалившись с лестницы в самый разгар представления. Когда же чуть позже, в ходе летучки, это выяснилось, многие решили, что тот наверняка был пьян.

Главного режиссера сопровождали директор театра Марс Хасанович и заведующая труппой Филия Халиковна. Как только все трое уселись за стол, завтруппой первым делом раскрыла журнал и принялась отмечать отсутствующих. Марс Хасанович тоже не бездействовал: вытягивая шею, словно гусак, он обводил взглядом присутствовавших, приветствуя некоторых кивком головы. Искусственная улыбка не сходила с его уст с того самого момента, как он переступил порог. «Наверное, думает, как он обворожителен, когда так улыбается», – усмехнулась про себя Сайда.

Каждую летучку Харис Ильясович начинал с привычного обращения: «Прошу тишины, товарищи! Кто у нас дежурный?». Но на этот раз, едва он поднял голову, чтобы задать свой вопрос, в зал ворвались запыхавшиеся Асма и Эньебика.

Увидев их, режиссер заорал:

– Безобразие! Когда же, наконец, прекратятся эти опоздания?!

Зал мгновенно притих, и все услышали, как Асма робко пролепетала: «Извиняюсь!».

Харис Ильясович повернулся к завтруппой и строго сказал:

– Вот что, Филия Халиковна, попрошу вас позаботиться о том, чтобы впредь ровно в десять часов двери зала запирали на ключ.

На что та ответила:

– Хорошо, но только будет лучше, наверное, заводить новые порядки в новом сезоне. А перед закрытием этого у нас намечается всего лишь одна летучка.

Главрежа аж передернуло от такого ответа.

– Я не спрашиваю у вас, сколько летучек осталось, а требую, чтобы вы навели порядок, и все! – Выпалив это, он склонился к директору и попросил его: – Марс Хасанович, распорядись-ка насчет замка, а то так и будет продолжаться.

Желая загладить свою оплошность, Филия Халиковна поспешила поддержать своего начальника.

– Правильно, Харис Ильясович, без этого никак нельзя, – угодливо проговорила она, а сама подумала с негодованием: «Ишь, валенком прикидывается, будто не знает, кто все время опаздывает. Ведь сколько раз докладные писала, чтобы меры принял. Как же, станет он против своей Эньюшки выступать!».

К заведующей труппой решила присоединиться сидевшая в первом ряду Зулейха, помощник режиссера. Целясь в Эньебику, она сделала вид, будто метит в сторону.

– Не пойму, что случилось сегодня с Асмой, она вроде бы никогда не опаздывала.

Харис Ильясович тут же уловил ее намек и, замяв нежелательный для него разговор, приступил к повестке дня.

В театре существовал такой порядок: каждый вторник во время летучки кто-нибудь из артистов, назначенный дежурным, прилюдно анализировал работу своих коллег в спектакле, который он должен был посетить по графику. Как правило, оценка дежурного ограничивалась лишь парой общих, ни к чему не обязывающих фраз типа «Зрители тепло приняли игру артистов, долго им аплодировали». И никакой критики, что, впрочем, не удивительно: попробуй-ка кого покритиковать, и в следующий раз разнос по полной программе тебе обеспечен. Вот и приходится каждое слово взвешивать, прежде чем высказать, чтобы не портить ни с кем отношений.

Пока шел очередной разбор в обычном безобидном формате, Асма придвинулась к Сайде поближе и, прильнув к ее уху, прошептала:

– Ну и как тебе мой прикид?

Та одобрительно кивнула и, в свою очередь, поинтересовалась:

– На свидание вырядилась, что ли?

– Нет, не угадала, хочу Лупоглазого соблазнить.

– Зачем тебе соблазнять Лупоглазого?

– Как это зачем? Он ведь обожает, когда перед ним расстилаются, в ножки кланяются. Вот я и попробую. Может, Рыбий глаз клюнет на мою наживку и даст мне роль. – Рассуждая в таком духе, она вдруг неожиданно предложила: – Слушай, а давай заглянем к нему вдвоем!

Асма пришла в восторг от собственной идеи, но Сайда быстро охладила ее пыл.

– Ну уж нет, я никогда не выпрашивала ролей и впредь не собираюсь, – гордо ответила она.

Между тем слово взял заведующий литературной частью. Выступления завлита о языке сцены артистическая публика слушала всегда с откровенным интересом. Вот и теперь все оживились, услышав какой-то забавный пример. А Сайда и не знает, о чем была речь, – прослушала, пока секретничала с подругой.

– Все правильно, – поднялся со своего места актер Саит Курбанов. – Привыкли у нас вольно с языком обращаться. В свое время некоторые актрисы допускали позорные ляпы, выражаясь по-башкирски. Представляете, самовар называли «хамауыр»! Слава богу, наконец-то у нас стали бороться с проявлениями невежества. И в связи с этим хочу дать добрый совет молодым: раз в день, хотя бы минут по пятнадцать, читать вслух какой-нибудь отрывок из газеты или журнала. Всего лишь четверть часа, но вскоре вы сами ощутите, насколько это полезно…

– Все правильно, Саит Сагитович, – прервал его главный режиссер. – Только давайте уж не будем превращать летучку в урок сценической речи.

Прослывший некогда самым талантливым из выпускников московского ГИТИСа, вернувшихся в Уфу в начале шестидесятых, признанный мастер сцены Курбанов мог бы не принимать близко к сердцу его замечание и промолчать, как это делает подавляющее большинство его коллег-приспособленцев. Но Саит Сагитович был не из их числа. Он привык говорить то, что думает. И на этот раз не сдержался:

– А что, не мешало бы преподать некоторым урок! Ведь ни для кого не секрет, что есть среди нас люди, которые и речью-то не владеют как следует, а сами студентов учат. Вы мне еще спасибо должны сказать за дельный совет. Уж я-то знаю, о чем говорю. И позволю себе повториться: если будете изо дня в день читать вслух, положительный результат не заставит себя долго ждать.

Харис Ильясович чувствовал себя неловко из-за того, что допустил такой промах, но и промолчать тоже не мог.

– Что ж, ясно. Институтским преподавателям придется принять к сведению замечание Саита Сагитовича. Это, как говорят русские, «в их огород камешек», – покраснев, сказал режиссер.

– Ну да, когда не знаешь мудрости своего народа, невольно цепляешься за русские поговорки, – не преминул подколоть его Курбанов. – Между прочим, дома у нас живут две кошки. Попробуй-ка покормить одну из них, а другой ничего не дать, – такая свара затевается! Так вот, я хочу, чтобы наш главный режиссер сделал из этого примера надлежащие выводы и как можно чаще вспоминал его.

Высказавшись, Саит Сагитович сел. А в груди у Хариса Ильясовича бушевала буря. Он из последних сил крепился, чтобы не выплеснуть свой гнев наружу.

Директор, чувствуя это, решил вмешаться, выручить шефа.

– Не хотелось бы, чтобы личные взаимоотношения вредили нашему общему делу, – сказал он и с вымученной улыбкой добавил: – Почему-то летучки нередко превращаются у нас в собрания. Надо же иметь чувство меры.

Помреж Зулейха тоже не удержалась:

– Так ведь собрания у нас не проводятся. Все вопросы решает худсовет.

– А как же профком? Худсовет согласовывает все с профкомом, – напомнила о себе председатель профкома Сания Аслаева.

– Партбюро тоже всегда при деле, – осмелился заявить Рамиль Нигматьянов, избранный секретарем лишь в прошлом году.

Разговор принял такой оборот, что и актеру по имени Касим захотелось поделиться наболевшим.

– Товарищи! Знаете, что я думаю… – начал было он, вскакивая с места.

Но неугомонная Зулейха не дала ему договорить:

– Товарищей теперь нет, все мы нынче господа!

– Хорошо, пусть будет по-твоему, – согласился Касим, еле сдерживая себя. – Так вот, что я хочу сказать вам, господа. Я считаю, что вопрос по худсовету давно уже пора вынести на общее собрание. Что бы ни вытворяли наши руководители и что бы ни задумывали, они всегда ссылаются на худсовет: мол, так постановил худсовет, решение принималось на худсовете и так далее, и тому подобное... Нет, вы поймите меня правильно, я вовсе не хочу умалять его роль и значение. Но вы же сами прекрасно знаете, из кого он состоит. Да там нет ни одного человека, который был бы способен защищать наши с вами интересы. Поэтому я прошу внести в протокол мое предложение – включить этот вопрос в повестку дня собрания, которое должно состояться перед летними гастролями.

– Насчет предстоящих гастролей я вам вот что скажу, – оживился Харис Ильясович. – Все уже в курсе, в какие районы мы поедем. Передохнем с недельку в конце мая после закрытия сезона, в саду немножко покопаемся, и – в путь-дорогу. На полтора месяца, как обычно. А как вернемся, все разом в отпуск уйдем. Рассчитывать на приглашение в какой-нибудь крупный город мы пока, к сожалению, не можем. Вы и сами это хорошо понимаете. И еще. Как режиссер-постановщик спектакля «Боже упаси!» я хотел бы попросить тех, кто в нем участвует: пожалуйста, не забудьте взять с собой тексты. В свободное время я думаю заняться репетициями. Дело в том, что следующий сезон мы будем открывать именно этой комедией.

– На прошлой неделе я проехался по тем самым районам, где мы собираемся гастролировать, – сообщил главный администратор театра Малик Аглямович. – И, в какой бы аул ни заглядывал, все чуть ли не в один голос требуют, чтобы мы привезли «Чернобровую».

Он сказал именно то, что хотел услышать Харис Ильясович. Главреж был явно польщен.

– Пускай приезжают в райцентр, чтобы посмотреть, – важно произнес он. – Там есть Дом культуры. Такой спектакль нельзя показывать где попало.

А между тем по просьбе секретаря обкома по идеологии Хамиса Галиевича (именно по просьбе, а не по приказу, ибо партия к тому времени уже не обладала прежней властью) давно было решено, что в районном Доме культуры на все пятнадцать дней распределят разные спектакли и что на каждый из них будут привозить жителей аулов. Местное руководство не против. Да и сам народ, слава богу, пока еще ценит национальное искусство.

Сидящие в зале прекрасно понимали, что к чему, и тем не менее никого не удивил наивный вопрос главного администратора, так как все знали, что это всего лишь игра холуя, который выслуживается перед своим хозяином.

После летучки Асма увязалась за Харисом Ильясовичем. И это не осталось незамеченным. Работавший на полставки помощником режиссера актер Минлеахмет Ямилев тут же сделал свой вывод и проговорил с усмешкой вполголоса, чтобы женщина его не услышала:

– Уж не собирается ли она сделать так, чтобы шеф сказал после их свидания: опоздал я, кто-то до меня успел…

Человек со стороны и не догадался бы, что он имеет в виду. А мужская половина театра была в курсе, так как употребляла это выражение как крылатую фразу. И связана она была с одной давней историей.

…По окончании института Асме предложили работу в Зауралье. Но она непременно хотела остаться в Уфе. С этой целью девушка хитростью заманила к себе в общежитие предшественника Хариса Ильясовича на посту главрежа – одного известного артиста. После обильного угощения знатный гость остался у нее ночевать. А наутро, еще не протрезвев как следует, пожаловался кому-то: «Я опоздал. Кто-то уже до меня успел», – дескать, он не первопроходец. Эти слова немедленно были подхвачены актерами и с тех самых пор вошли в обиход…

 

 

3

Так уж повелось, что в день спектакля Сайда приходила в театр одной из первых. Не изменила она давней привычке и на сей раз. Когда, раздевшись в гардеробе, поднималась на второй этаж, на лестнице ей встретилась Алиса из костюмерного цеха. Верно про таких говорят – искры мечет. Поздоровавшись наспех с Сайдой, девушка крикнула ей на бегу: «Ключ в двери», и стремительно сбежала вниз. Та же, успев обратить внимание на ее округлившийся животик, покачала неодобрительно головой: «Надо же, такая молоденькая, а уже полнеть начала».

Войдя в гримерную, Сайда первым делом приступила к осмотру своих костюмов. А как же иначе? Не забыть бы чего. И только убедившись, что все на месте и в порядке, она успокоилась и подошла к окну. Подставив лицо под ослепительные лучи солнца, Сайда зажмурилась и погрузилась в приятную истому. Но когда она, поднеся руку ко лбу, хотела было смахнуть капельки выступившего пота, заныл пораненный палец, напомнив о том, чем ей пришлось заниматься дома.

А дело было в той самой крысе, будь она неладна. По совету своей приятельницы Уразбики Сайда засыпала дыру осколками стекла и замазала цементом. Тогда и поранилась. Цемент ей принес со стройки сосед Мустафа. Теперь можно уже не тревожиться. А то ведь мерзкая тварь ей житья не давала – регулярно появлялась в комнате дважды в день, до и после обеда. Как будто кто-то ее науськивал: «Сходи-ка проверь, на месте ли Сайда».

Дуя на палец, женщина достала из выдвижного ящичка бинт, извлекла из сумки вазелин, нанесла его на марлевый тампон и обработала ранку. «Может, хоть ныть перестанет», – подумала она и тут вдруг услышала, как внизу, перед зданием театра, притормозила машина. Увидев служебную «Волгу» главрежа, Сайда отпрянула от окна, не желая, чтобы ее заметили, и, встав в сторонке, стала исподтишка наблюдать за происходящим. Вот из машины выскользнула хорошо знакомая ей грациозная фигурка Эньебики. Фаворитка главрежа приветливо улыбнулась кому-то и помахала изящной ручкой.

Когда речь заходит о «Чернобровой», кое-кто говорит, будто Эньебика берет своей молодостью. «Что ж, она действительно прелестна. Но только, когда играешь на сцене, внешняя привлекательность должна гармонировать с внутренней красотой. А иначе невозможно создать полноценный образ», – рассудила Сайда и сама пора-зилась собственным мыслям. Но в следующую секунду она поежилась от неприятного ощущения, словно кто-то прошептал ей в ухо: «Да ты ей просто завидуешь!».

Когда-то Харис Ильясович, окончивший в начале семидесятых московский ГИТИС, поставил дипломный спектакль с участием Сайды в главной роли. И именно после этого она, игравшая прежде лишь в эпизодах, стала востребованной и популярной. После первого общего успеха у режиссера и актрисы сложились замечательные отношения.

Так ведь и Харис, если признаться, был в то время совсем другим: дерзким, решительным, искренним, внимательным к окружающим. И эти замечательные личные качества гармонично сочетались с профессиональными. Оценивая его с высоты сегодняшних дней, можно сказать, что тогда молодой руководитель совершил своего рода подвиг: дав полусонным актерам встряску, он разбудил в них вдохновение. «Наконец-то у нас появился режиссер, идущий в ногу со временем», – именно так писали о нем тогда в газетах…

Ага, а вот и шеф появился. Заперев дверь «Волги», он озабоченно огляделся по сторонам и кого-то позвал. На зов его явился из гаража Шлагбаум с ведром и щеткой в руках. Засучив рукава, он принялся за мытье машины. Деловито жестикулируя, Харис Ильясович дал ему еще какое-то поручение и только после этого вошел в театр.

Да, в свое время он подавал большие надежды, ставя перед собой грандиозные цели и задачи. Только вот судьба распорядилась по-своему, заставив его свернуть с избранного пути…

Сайда взглянула на часы: до прихода коллег она еще могла себе позволить выкурить сигаретку. Оказывается, так еще забавней – покуривая не спеша, подглядывать за суетливым Шлагбаумом. Его вздорный характер и непостоянство проглядывают даже в том, как он моет машину: то за одну сторону возьмется, то за другую, будто кто его подгоняет. Таким уж он, видно, уродился. Да и куда ему, бедолаге, деваться, если руки не из того места растут.

Заслышав приближающиеся шаги, Сайда поспешно притушила сигарету и собралась было выбросить окурок за окно, но вовремя одумалась. Не дай бог еще попадет в кого-нибудь. Да и что толку следы заметать, дым-то все равно останется.

– Что-то рановато ты сегодня, – не скрывая своего изумления, приветствовала она входящую в гримерную Асму. Хорошо зная свою подругу, Сайда не могла не догадаться, что та еле сдерживает свою радость, и спросила без обиняков: – Ну что, выкладывай. Он дал тебе роль, да?

– Урвала-таки.

– И кланяться не пришлось?

– До этого не дошло. Мы пошли другим путем.

– А разве есть другие пути?

– Если башку приложить, тропинку найти можно. Как только мы вошли с ним в кабинет, я тут же, с ходу начала читать ему монолог Зэмзегюль из «Пешего Махмута». А в том месте, где она обращается к Байтуре Турекаевичу, вставила его имя и говорю: «Харис-агай! Харис Ильясович, миленький! Ну пожалуйста, дайте мне какую-нибудь роль, хотя бы малюсенькую… Уж больно хочется перед мужем похвастаться».

– Ну ты даешь! Это вполне в твоем духе, – не удержалась от смеха Сайда. – От тебя чего угодно ожидать можно.

Асма же, озабоченная чем-то, помолчала с минуту, а потом вдруг выложила как бы между прочим:

– Знаешь, а я там видела и твою фамилию.

– Где?

– На листочке, который лежал перед ним на столе. Так что и тебе не помешало бы заглянуть к нему. Придется поклониться… Никуда не денешься, дорогая. Надо принимать мир таким, какой он есть.

– Так ведь в приказе моей фамилии все равно нет.

– Моей тоже нет. И что с того? Надо постараться, чтобы включили. А для этого нужно хотя бы зайти к нему.

– Ну уж нет, не дождется.

За разговором Сайда успела переодеться и сесть за свой туалетный столик перед большим зеркалом, вокруг которого были развешаны фотографии, запечатлевшие сцены из некоторых спектаклей. Взяв в руки баночку с кремом, принялась массировать лицо.

Асма же не торопилась гримироваться, поскольку ее выход был лишь во втором действии. А столь ранний приход в театр объяснялся тем, что ей не терпелось доложить о своей удаче. И то, что Сайда спокойно, без каких-либо эмоций, восприняла эту новость, обескуражило ее. «Неужто завидует?» – недоумевала Асма и решила подразнить приятельницу.

– Все-таки нормальные мужики знают толк в красоте, – оглядев себя в зеркале, вызывающе произнесла она и поднялась, чтобы прикрыть дверь.

– Ты это к чему? Думаешь, главреж оценил по достоинству твою красоту и потому дал тебе роль? – опешила от неожиданности Сайда и, повернувшись к ней, добавила: – Ты уж извини меня, конечно, но я не могу разделить твою радость. Сама подумай. Через какое унижение пришлось тебе пройти ради этой роли! А ведь он только этого от нас и ждет. Пользуется любым поводом, чтобы показать свою власть. Будучи творческим работником, главный режиссер, ставя спектакль, должен ориентироваться на народ, учитывать прежде всего его запросы. А наш делит роли, исходя из собственных симпатий и антипатий. Не дай бог провиниться. Он ничего не забывает и не прощает. Уж если затаит на кого зло, так и будет мстить на каждом шагу.

Воспользовавшись наступившей паузой, Асма тоже решила вставить словечко:

– Так он еще и пожурил меня: мол, незачем было лишнее болтать.

– Я много думала, из-за чего же все-таки он так ко мне переменился, и, кажется, поняла причину, – продолжила Сайда. – Года два или три тому назад собрались мы с труппой в один аул. Захожу я, значит, в автобус и вижу на переднем сиденье Эньебику. Ну, я не удержалась и сделала ей полушутя замечание: «Когда мы помоложе были, знали свое место и садились подальше». Так уж повелось, что передние сиденья всегда уступали старшим. И нам даже в голову не приходило покушаться на их места. Через пару дней после возвращения Харис Ильясович вдруг ни с того ни с сего набросился на меня с обвинениями: «Кто тебе дал право распоряжаться, кому где сидеть?!». Якобы вместо того чтобы лелеять молодых, оберегать, как птенцов, я оттираю их. Мне бы промолчать, но куда там! Взяла и брякнула сгоряча: «О молодежи печешься? Думаешь, я не догадываюсь, кого ты имеешь в виду? Да раз уж ты такой сердобольный, вози ее в своей “Волге”!». Вот такая нашла на меня ярость.

Шаги в коридоре участились. В театре было заведено, чтобы актеры, занятые в первом действии, приходили за сорок пять минут до спектакля, однако молодые не очень-то считались с этим правилом. Касим прав, говоря, что даже здесь можно выявить, кто с почтением относится к своей профессии, а кто нет. Некоторые лишь делают вид, что любят театр.

О приближении Филии Халиковны артисты узнавали уже издали по ее тяжелой походке. Не успела Асма предупредить: «Идет проверка», как завтруппой постучала в дверь и, не дожидаясь приглашения, вошла. Появляясь в гримерной, она обычно приветствует обеих актрис словами: «Как живы-здоровы, девочки?».

Нельзя сказать, что Филию Халиковну в коллективе не уважают. Артисты неплохо к ней относятся, поскольку та старается по возможности входить в их положение.

– У тебя что, новая кофточка? – спросила Асма после того, как все три женщины обменялись дежурными фразами.

– Да какая уж там новая! Эта кофта такая старая, что вот-вот разлезется, – махнула рукой заведующая, от чего ее рыхлое тело всколыхнулось, будто и впрямь собираясь рассыпаться на части.

Сайде тоже хорошо был знаком этот прием: если хочешь угодить женщине, похвали ее наряд. Поэтому она посчитала неудобным промолчать в такой ситуации. Тщетно подыскивая нужные слова, актриса бросила взгляд за окно и на мгновение забылась, залюбовавшись необычным зрелищем – жестяной кровлей гаража, которую заходящее солнце заставило играть всеми цветами радуги.

Отчего же прежде она никогда не обращала внимания на подобное явление? Видя, как порхают над крышей ласточки, то взмывая ввысь, то вновь снижаясь, Сайда невольно подумала: может, и они наслаждаются этой красотой?

Из громкоговорителя внезапно раздался голос помощницы режиссера Зулейхи.

– Внимание! До начала спектакля осталось пять минут. Прошу актеров, занятых в первом акте, пройти на сцену. В зале находятся представители обкома партии. Харис Ильясович просил быть повнимательнее и собраннее. Приготовиться!

Завтруппой объяснила: в обком партии прибыли гости из Москвы.

– Значит, нашему секретарю Хамису-абзыю предстоит бессонная ночка, – заключила Асма.

– Ох уж эти мне гости... Каждый раз потчуем и потчуем их «Чернобровой». Пора бы внести разнообразие, – со вздохом произнесла Филия Халиковна, открывая дверь, чтобы выйти.

Через радиоприемник из зрительного зала в гримерную доносился приглушенный шум. Похоже, народу собралось много. И это несомненная заслуга главного администратора Малика Аглямовича и двух его помощников – на этом деле они, как говорится, собаку съели. Когда требуется, всегда найдут выход, – например, заполняют зал за счет школьников или пэтэушников. Так что перед москвичами в грязь лицом не ударят.

С третьим звонком шаги в коридоре превратились в топот – это участники первого действия спешили на сцену. Остальные же, в том числе Асма, будут следить за ходом спектакля по радио и терпеливо дожидаться своей очереди.

 

 

4

Сайда родилась в одной из деревушек на берегу Демы. Ее родной аул раскинулся на поляне, замыкаемой с одной стороны горой. Когда-то у ее подножия теплыми летними вечерами любила развлекаться молодежь. Под соловьиные трели на синем небе зажигались мириады звезд и из-за горизонта выкатывалась желтая, как шарик деревенского масла, полная луна. К веселому смеху, песням и музыке, оглашавшим окрестности, примешивался серебряный звон бубенчиков мирно пасшихся неподалеку лошадей…

А нынче здесь царит полное безмолвие – прямо-таки «гробовая тишина», как выразилась однажды Гузэль. Звучит жутковато, но с этим не поспоришь. Хоть завой от отчаяния.

Приехав сюда после гастролей, Сайда как могла помогала родственникам по хозяйству и при этом находила время позагорать вместе с дочерью на берегу и искупаться в речке.

А у самих сельчан дел невпроворот. Трудятся, не разгибая спины, от зари от зари. Принимаются за дела чуть свет, а кончают в сумерки. Насмотрелась Гузэль на такую жизнь и заявила однажды: «Как хорошо, что мы тут не живем, а то бы давно от работы загнулись. А я бы еще и с тоски окочурилась».

Вторую половину августа Сайда провела вместе с ней в Баймакском доме отдыха. Уж очень хвалили то место, и, как оказалось, не зря. Один только Талкас-куль чего стоит! Со склона горы, похожей на танк, гладкое и блестящее озеро смотрится как зеркало, глядя в которое, как говорит Гузэль, можно даже причесываться. Она, конечно, преувеличивает, но такая гипербола пришлась Сайде по вкусу, хотя у нее и вызывают иной раз тревогу проявления излишней сентиментальности у дочери. Как бы она не помешала ей в будущем. А ведь любую нормальную мать не может не волновать судьба ее ребенка.

Увы, в доме отдыха тоже есть свой «беспроволочный телефон», или, как это еще называется, «сарафанное радио». И работает оно, судя по всему, исправно. Оказавшись благодаря такой нехитрой «технике» в центре всеобщего внимания, Сайда сразу же вспомнила свою старую соседку Маймуну. «Интересно, кому старушка косточки перемывает, пока нас нет?» – подумала она и вздохнула. Пожилого человека не исправишь. Раз уж она находит удовольствие от этого занятия, то ради бога.

А вот и первый секретарь райкома Ишбердин объявился – ему доложили, что в доме отдыха находится народная артистка. Поздоровавшись с Сайдой, он высокопарно воскликнул: «Огромное спасибо Чернобровой за то, что предпочла Черному морю наше озеро Талкас», и после этого галантно поцеловал ей ручку. При этом покосился на застывших неподалеку сотрудников дома отдыха: мол, знай наших! Видали, с кем якшаюсь?

Что ж, ему удалось произвести эффект: те аж разинули рты от удивления.

Когда Сайда была на летних гастролях в районе, местные тетушки, все как одна, тоже звали ее Чернобровой. Что ж, куда деваться, раз ее сценический образ пришелся народу по душе. Такова участь многих актеров, в том числе и народной артистки Башкортостана Рашитовой, одной из представительниц старшего поколения. В свое время она прославилась, сыграв роль семнадцатилетней девушки по имени Танхылыу в драме Мухаметши Бурангулова «Ашкадар». Героиня до такой степени всем полюбилась, что и к самой актрисе стали так обращаться, несмотря на то, что в действительности звали ее Сагидой. В конце концов той пришлось с этим смириться и оставить себе имя Танхылыу в качестве пожизненного псевдонима.

Минувшие гастроли запомнятся Сайде множеством волнующих встреч, во время которых люди задавали ей, как водится, самые разные вопросы, в том числе касающиеся ее личной жизни. Кто-то поинтересовался: «А правду ли говорят, что Ислам ваш муж?».

В том, что их с Исламом давно поженили, нет ничего удивительного, ведь они много лет играли возлюбленных. Причем народ восторгался не только их игрой. Ее партнер покорял публику своим неподражаемым проникновенным голосом. Сайда тоже пела ему под стать. Только, в отличие от нее, Ислам быстрее и легче добился признания, ибо среди театралов было много незамужних женщин, у которых он пользовался невероятным успехом.

Но, увы, чем популярнее он становился, тем чаще прикладывался к бутылке. Бывало, даже на сцену выходил выпивши. До поры до времени главреж смотрел на его поведение сквозь пальцы, продолжал терпеть «кумира женщин» и потакать ему. Его ведь тоже можно понять: не хотелось терять зрителей, которые ради своего любимца ходили на одни и те же спектакли по нескольку раз. Однако, как известно, даже ангельскому терпению приходит конец. Дело дошло до того, что однажды Харис Ильясович был просто вынужден расстаться с популярнейшим артистом. Тогда-то он и напророчил: «Пройдет три-четыре года, и народ его напрочь забудет». Люди же нет-нет да и вспомнят его, спрашивают: «А почему Ислам не приехал?». Сайда в таких случаях отвечает: «Он организовал свой театр». Она не лгала. Ислам и в самом деле, бросив пить, решил вписаться в начавшуюся в стране перестройку и занялся комплектованием собственной труппы. А сейчас он промышляет организацией концертов, в которых сам же и участвует.

…Отвлекшись, Сайда посмотрела на часы. «Магазин закрывается нескоро, так что проведать Уразбику еще успею», – успокоила она себя, но вставать не торопилась. Вспомнив про доставшую ее вконец старую кровать, которую она сменила недавно на диван, Сайда блаженно потянулась и с удовлетворением подумала: «Хорошо, что купила, хоть и пришлось в долги влезать. Уж теперь-то Маймуна наверняка уймется. Даже если на этом диване прыгать, старуха ничего не услышит».

…Несмотря на то что Ислам, совершенно искренне считавший себя незаменимым, ушел из театра, «Чернобровую» из репертуара не убрали и продолжали давать раз в месяц. А вместо него играет теперь Хисмат, однокурсник Эньебики. Толковым оказался он парнем, способным и прилежным. Да и в образ как-то сразу вжился. Поначалу Сайда побаивалась, что будет ощущаться разница в возрасте. Но никаких разговоров по этому поводу не возникало. Тем не менее на каком-то совещании Сания в присутствии главрежа Хариса Ильясовича заикнулась: «Да, молодость берет свое…». Обычно так говорили про Эньебику, чтобы угодить кому надо. Ладно хоть Хаким нашелся, который так и заявил напрямик: «А Сайда берет талантом и мастерством».

«Наверное, все-таки я не совсем справедлива к Харису Ильясовичу, – одернула она вдруг себя. – Ведь, положа руку на сердце, надо признать, что я многим ему обязана. Если бы он не взял меня тогда в свой дипломный спектакль и не давал мне главных ролей впоследствии, кто знает, кем бы я была теперь. А с другой стороны, мы ведь тоже старались, трудились не покладая рук, не считаясь с личным временем, и поддерживали его как могли во всех его творческих начинаниях и поисках. Всю душу вкладывали, радея за наше общее дело…»

Поддавшись упадническому настроению, Сайда невольно сжала пальцы в кулак и, что есть силы ударив по дивану, решительно сказала себе: «Пожалуй, придется все-таки набраться терпения. Иной раз полезно побыть какое-то время в тени».

Вот так и получается, что она ищет и находит оправдание человеку, который второй год подряд игнорирует ее, не давая новой роли.

Лежа с открытыми глазами, Сайда погрузилась в полудремотное состояние. И вскоре женщине почудилось, будто тело ее, ставшее невесомым, как пушинка, подхватил и уносит с собой ветер. Кажется, кто-то гонится за ней, пытаясь схватить. А она увертывается и мчится прочь. И вот уже Сайда летит над пестрящей цветами поляной, после которой оказывается над мрачными скалами и черной бездной, готовой вот-вот ее поглотить... Она стремится куда-то, а сама тем временем как бы подзадоривает невидимого преследователя: «Поймай меня, поймай! Я ведь понарошку убегаю». Сайда приостанавливается, намереваясь его дождаться. А тот, увидев, что она медлит, разворачивается в противоположную сторону и сам убегает от нее. Теперь уже Сайда пускается за ним вдогонку, а когда настигает беглеца, сжимает его до хруста в своих объятиях. При этом у нее такое чувство, будто человек этот ей не чужой.

Так вот, оказывается, чего ей не хватает! Этих страстных до изнеможения объятий…

Сайда очнулась от собственного стона. Наверное, все это ей приснилось. Но нет, это был не сон, ведь глаза у нее оставались открытыми. Просто забылась на мгновенье, а сейчас пришла в себя. «Что это со мной?» – недоумевала она, вспоминая странные видения и ощущения. И спросить-то не у кого. К кому обратишься? Не к снимкам же на стене, на которых запечатлены счастливые моменты ее творчества, эти неповторимые, чудные мгновенья…

Если бы не шорох, она так и лежала бы, наверное, до бесконечности, любуясь фотографиями.

Застегивая пуговицы халата, Сайда нехотя поднялась, села и бросила взгляд за окно. Стоял погожий сентябрьский день – самый разгар бабьего лета. Это была пора, когда буйная, еще совсем недавно зеленая листва прямо на глазах превращалась в золото.

– Черт знает что может пригрезиться, если валяться так весь день, – пробурчала Сайда. – Схожу-ка лучше в магазин, хоть одной заботой станет меньше.

Она подошла к шифоньеру, чтобы переодеться, и только тогда заметила в левом углу, рядом с телевизором, крысу. Та поднялась на задние лапки и всем своим наглым видом как бы говорила: «А я все равно нашла лазейку!».

«Вот мерзавка!» – процедила сквозь зубы Сайда и огляделась по сторонам, ища, чем бы запустить в ненавистную тварь. И тут на глаза ей попался лежавший на шифоньере журнал «Театр». Она схватила его и, размахнувшись, швырнула в крысу. Та как ни в чем не бывало снова поднялась на лапки, с укором взглянула на женщину – дескать, гостей так не встречают, – и только после этого неспешно удалилась.

«А я-то, дура, радовалась, что избавилась от нее! Что ж теперь делать-то? – сокрушалась Сайда. – Опять засыпать дыру битым стеклом и зацементировать, что ли?»

Женщиной вновь овладело отчаяние. И время как будто остановилось.

Лишь громкий крик в коридоре вывел ее из оцепенения.

– Маймуна, чай твой кипит!

Вслед за этим раздался быстрый топот выскочившей из своей комнаты соседки и ответный возглас:

– Иду, иду!

«Может, эти две старушки подскажут, как мне быть? – осенило вдруг Сайду. – И в самом деле, другого выхода у меня нет. Придется обратиться к ним за советом».

Выйдя на кухню, Муглифу она уже не застала – та успела скрыться в своей комнате. А Маймуна стояла у плиты. Одной рукой она держала чайник, а другой пыталась выключить газ.

Выходя вместе с соседкой из кухни, Сайда рассказала ей про крысу. Та просияла, словно ей оказали большое доверие. Тронутая этим, она сочла своим долгом перво-наперво предупредить Сайду:

– Только не вздумай Муглифе проболтаться, а то разнесет по всему городу…

Занеся в свою комнату чайник, она не мешкая явилась к соседке и, окинув быстрым взглядом обстановку, поздравила ее с новым диваном.

«Вот шельма! Прикидывается, будто не знала», – подумала Сайда.

Сначала Маймуна посоветовала ей подсыпать яду, но потом сама же отвергла свое предложение, сказав:

– Нет, обойдемся лучше без отравы. А то сдохнет где-нибудь, гнить начнет, тогда весь дом провоняет.

Сайду аж передернуло от отвращения, но она промолчала.

– И с капканом не возись. Не женское это дело, – продолжала Маймуна. – Битое стекло с цементом тоже не поможет… Лучше всего завести кошку. Польза от нее будет, да и дочке твоей забава. Ты думаешь, зря, что ли, все тут кошек держат, а?

Сайда едва удержалась на стуле: как это ей самой такое в голову не пришло? В деревне у них были кошки. И в детстве она постоянно с ними играла. Если бы она додумалась до этого сама, то не пришлось бы посвящать в свою проблему старую сплетницу.

«У кого бы одолжить кошку?» – размышляла Сайда, переодеваясь. Она мучилась этим вопросом всю дорогу до самого магазина.

Продавщица Уразбика встретила ее приветливой улыбкой.

– Да я уж видела, что у тебя окошко открыто. Значит, думаю, вернулась.

Наверное, не было случая, чтобы она оставила в покое ее окно.

– Готовила дочку к учебному году и даже не заметила, как три дня пролетели. В ту же школу пошла. Пускай побудет там еще годик. Она согласна. А другого выхода у меня и нет. С работы, сама знаешь, ночью возвращаюсь. Рановато ее дома одну оставлять.

– Конечно, пускай учится, – кивнула Уразбика и, достав из-под прилавка бумажный сверток, запихнула его Сайде в сумку. – Тут два кило сосисок, – прошептала она. – Деньги потом отдашь. Небось после отпуска у тебя финансы поют романсы.

Уразбику не проведешь – она прекрасно знает, как мало зарабатывают артисты. И церемониться не привыкла, недаром проработала столько лет в магазине.

– Да-а, что бы я без тебя делала, родная? Ты не даешь мне умереть с голоду, – вздохнув, сказала Сайда.

Тут вошли еще несколько человек. Сайда собралась было попрощаться, но, не желая отвлекать приятельницу от работы, стала ждать, пока та освободится.

– Давай кошке что-нибудь возьмем, – обратилась какая-то женщина к своему мужу.

«Ничего себе! Только богачи могут себе позволить покупать корм специально для кошек», – поджав губы, подумала Сайда и сразу вспомнила Саита Курбанова, который сказал как-то с горечью: «Все идет к тому, что скоро и кошек накладно будет держать. Вдобавок ко всему нас стращают, будто грядут нелегкие времена. Неспроста же то спички исчезнут, то соль разберут. Люди постоянно живут в таком напряжении и страхе, что готовы в любую минуту смести с прилавков все подчистую».

И тут Сайду осенило: «Вот ведь у кого я могу одолжить кошку – у Курбанова их целых две. Сам же говорил тогда на летучке, что творится у него дома, когда одну из кошек покормят, а про другую забудут…».

Выйдя из магазина, Сайда застала лишь тоненькую полоску света у горизонта. Дома она спрятала «гостинец» в холодильник и начала собираться к Курбановым. Первым делом приготовила хозяйственную сумку на случай, если те согласятся отдать ей кошку, потом надела плащ. Когда взялась было уже за дверную ручку, в голову ей пришла идея: «Может, бутылку с собой прихватить?». Решение созрело сразу же, как только она представила себе довольно улыбающегося Саита Сагитовича: «Уж от водочки-то он наверняка не откажется, а заодно и кошачьи лапки с хвостиком обмоем». С этой мыслью она достала из шкафа бутылку и сунула ее в сумку.

 

 

5

Выход на работу перед открытием очередного театрального сезона сродни празднику. Глядя со стороны, с каким восторгом приветствуют друг друга артисты, как они обнимаются и даже целуются, можно подумать, что в их коллективе царят лишь согласие да лад. Еще поверишь, будто все здесь живут одной дружной семьей и от души радуются успехам друг друга. Иному даже в голову не придет, что у служителей Мельпомены могут быть какие-то серьезные разногласия и вражда, что между ними время от времени пробегают черные кошки…

Кстати, о кошке. При первой же встрече с Сайдой Саит Сагитович поинтересовался, как ведет себя его питомица, не подвела ли его. И когда та сказала ему, что все в порядке, заулыбался и самодовольно произнес:

– Чье воспитание! Зверюшка должна на хозяина своего походить.

Сайде поначалу не понравилось, что кошка черная. А пока ехала в трамвае, все боялась, как бы та не замяукала. Но ничего, всю дорогу кошка просидела смирно. Стоило же войти в комнату и выпустить ее, как она тут же ощетинилась, выгнула спину дугой, а потом, обнюхивая все по пути, не спеша направилась в угол, где стоял телевизор. Отметив про себя, что ее мурлыканье скорее похоже на урчание пса, Сайда задумалась о странном, на ее взгляд, поведении кошки и пришла к философскому выводу: «Значит, так предписано свыше. Каждому свое».

И вот сегодня она пытается применить эту мораль к театру. Каждому здесь уготовано свое место. Неужто и ей придется смириться со своим нынешним положением и покориться начальству?

Не смей претендовать на то, что принадлежит другому! Попробуй только руку протянуть – нукеры главрежа не дремлют, вмиг примчатся, подобно воинственным жеребцам, и с треском вышибут тебя из табуна. А чтобы этого избежать, актеру приходится выбирать одно из двух: либо никогда не перечить главному режиссеру, либо сознательно лизоблюдничать и пресмыкаться перед ним. Ну а в третью категорию входят лишь избранные. Шеф самолично подбирает себе свиту из числа любимцев. Они-то как раз и становятся его пособниками и соглядатаями.

В театре ни для кого не секрет, что главной любимицей является молодая актриса Эньебика. Причем ни она, ни шеф не пытаются скрыть от других свои отношения, им даже нравится демонстрировать их на людях. Вот почему едва фаворитка главрежа появилась в фойе, как ее моментально окружили сразу несколько подхалимов и наперебой стали выражать ей свое восхищение.

– Думаю, с чего это театр весь озарился? А это, оказывается, прибыла наша Жемчужинка!

– Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, – ты чудесно выглядишь!

– А какой потрясающий загар!

Это уж явный намек на то, что она вместе с Харисом Ильясовичем отдыхала на Черном море. Дескать, нам все известно.

А Эньебика снисходительно улыбается, благодарит, целуется с каждым и, чтобы не остаться ни перед кем в долгу, отвечает на щедрые похвалы встречными комплиментами.

И вот тут подоспела Сания. Она как будто нарочно все рассчитала: притаилась и пережидала где-то поблизости, чтобы в нужный момент появиться и затмить остальных.

– До чего же я по тебе соскучилась, душечка! Представляешь, даже во сне несколько раз видела, – она обняла Эньебику и, преданно заглядывая ей в глаза, ласково спросила: – Хорошо ли отдохнула, красавица? А матери привет от меня передала?

Шлагбауму тоже не хотелось оставаться в стороне. Но подойти решился не сразу. Разминая пальцы, он мучительно рылся в своем скудном словарном запасе, подбирая какую-нибудь подходящую к случаю фразу, но, так и не найдя, бросился к фаворитке с распростертыми объятиями.

– Ба, кого я вижу! – воскликнул он радостно, строя из себя джентльмена.

Наблюдая за этим шумным представлением, крутившийся с самого начала возле Сайды актер Минлеахмет Ямилев едва не чертыхнулся от возмущения:

– Ну этот-то куда лезет, шестерка? Чего он-то хвостом виляет? Хватит и того, что ему машину доверили мыть…

– Может, надеется «народного» получить.

– Что за шутки?! Типун тебе на язык!..

…Первый рабочий день начнется, как обычно, с собрания. И все спешат в репетиционный зал, где оно будет проводиться. Когда Сайда, ознакомившись с планом работы на предстоящую неделю, поднималась наверх, она снова столкнулась с Ямилевым. Встретившись с ней глазами, тот смутился и покраснел, точно мальчишка, который хочет, но не осмеливается признаться девушке в любви.

Что это с ним? Кажется, собирается что-то важное сказать, да духу не хватает. И Сайда решила прийти ему на помощь:

– Минлеахмет-агай, у вас такой вид, что мне невольно вспомнилась строчка из стихов: «Ты одарила меня щедрым взглядом, а душу постеснялась мне отдать».

– Взгляда будет с меня достаточно, а душа пускай остается со мной. Годы уж не те, – сказал он негромко, воровато озираясь по сторонам – не услышал бы кто. Что ж, его можно понять: стоит разок на горячем обжечься, начинаешь на холодное дуть. – А вот просьба у меня к тебе есть. В конце собрания должны поднять вопрос о присвоении мне звания. Ведь у меня скоро юбилей, шестьдесят исполняется. Лупоглазый, в принципе, меня поддерживает, но только он собирается дать мне «заслуженного работника культуры», как помощнику режиссера. А я сорок лет проработал в театре и думаю: неужели не достоин звания заслуженного артиста? Знаешь, просто зла не хватает! «Заслуженного культуры» дают чуть ли не всем подряд – завклубом, киномеханикам, библиотекарям. Короче, сестричка, ты не могла бы замолвить за меня словечко? Будь человеком, помоги… Ради детей и внуков стараюсь. Да и, если честно, чтобы перед друзьями и врагами не стыдно было…

Высказавшись, он заторопился в зал, словно боясь, что их увидят вместе.

Когда Ямилев уходил, Сайда заметила, как он просунул руку под левый борт пиджака и нервно похлопал себя по груди. «Волнуется, – с сочувствием отметила она. – Хоть он актер и не выдающийся, но сорок лет стажа, наверное, что-нибудь да значат…»

Первая половина собрания прошла на подъеме. Разговор шел в основном о переменах, связанных с начавшейся в стране перестройкой. Интересующиеся политикой говорили о демократии и употребляли при этом еще не вполне привычные для слуха слова типа «плюрализм» или «консенсус». Кто-то согласно кивал, понимая, о чем идет речь, а те, кто не понимал, сидели молча и с умным видом слушали.

– Да, как бы там ни было, а и нам придется идти в ногу со временем, – вынужден был закруглить затянувшуюся дискуссию Харис Ильясович. – Ну а теперь ближе к делу. Мы уже договорились, что до гастролей закроем худсовет и впредь все вопросы будем решать сообща на таких вот собраниях… Вы помните?

Сидевший рядом с неизменной улыбкой на устах директор театра Марс Хасанович заметил на это не без сарказма:

– Еще бы не помнить! Люди никогда не забывают про то, что им выгодно.

Главреж по достоинству оценил прозвучавшее к месту замечание, но, чтобы не отвлекаться, мусолить эту тему не стал. Он не любит ходить вокруг да около, предпочитая действовать по принципу «Куй железо, пока горячо».

И на этот раз ему легко удалось при помощи большинства голосов провести через собрание свое предложение: ходатайствовать о присвоении Минлеахмету Ямилеву почетного звания «заслуженный работник культуры». Харис Ильясович нисколько не сомневался, что так и будет. Ибо он отлично знал, что тот как помощник режиссера был в конфликте со многими из сидящих в зале. Для стычек всегда повод найдется: то про реквизит забудут, то чей-то выход на сцену задержится, то кто-то с репликой во время спектакля запоздает и так далее, и тому подобное. Зрители на такие мелочи и внимания-то не обращают, а помощнику режиссера, в обязанности которого входит следить за всем этим, волей-неволей приходится делать замечания и нарываться на очередной скандал.

– За что ему «заслуженного» давать? – заикнулась было Асма, но Сайда одернула ее:

– Погоди, не спеши.

Да разве ж уймешь взбалмошную женщину?

– Я бы дала ему звание заслуженного сплетника, – негодовала она.

«На себя посмотри!» – Сайду так и подмывало сказать ей это. Так ведь нельзя, на всю жизнь приобретешь себе лютого врага. За что Асма ненавидит Ямилева, ей известно, – за те самые слова, произнесенные некогда бывшим главным режиссером: «…кто-то уже до меня успел». Говорили, будто распространил их в театре не кто иной, как Минлеахмет Ядкарович. И с тех самых пор Асма затаила на него злобу. Уже не один десяток лет прошел, а она все никак простить не может.

Да, не зря говорят, что земля круглая: многие, как и Асма, давно точили зуб на помощника режиссера, и вот наконец-то представился случай насолить ему. Сайда искренне хотела помочь Ямилеву, выступить с добрыми словами в его адрес, положительно оценить его сорокалетний творческий путь. Но она уже поняла, что в такой ситуации ее выступление может показаться не только неуместным, но и будет воспринято большинством враждебно.

Харис Ильясович даже и не думал скрывать своего удовлетворения. Он уходил с собрания с сияющим лицом. Еще бы: одним махом главреж поквитался с Ямилевым за его дерзкую выходку десятилетней давности и в то же время заранее пресек наскоки тех, кто частенько выступал против него.

– Что уж тут говорить, Минлеахмет тоже не без греха, – сказала Филия Халиковна Сайде. – Помнишь, как во время гастролей в Туймазах он притащил с собой в гостиницу щенка, а потом показывал его артистам и приговаривал: «Это братишка Хариса Ильясовича»? Ну не дурак ли? Само собой, хозяину тут же донесли. И я даже догадываюсь, кто именно. Потому что тот человек предупреждал: «Теперь Ямилеву несдобровать. За эту дурацкую шутку он дорого заплатит».

Филия Халиковна настолько умело изобразила всех в лицах, что Сайда невольно улыбнулась.

– Может быть, ему надо было вовремя покаяться, извиниться перед ним?

– А какой толк? Харис Ильясович ведь не из тех, кто прощает, – зловеще промолвила завтруппой.

Сайде не раз приходилось слышать эти слова, звучавшие уже как лейтмотив. И она хорошо помнит тот день, когда услышала их впервые…

Однажды после премьеры «Чернобровой» ее вместе с Исламом пригласили в правительственную комнату – есть в театре такая. В ней перед началом спектакля и в антрактах собирались руководители обкома партии и прочие функционеры. О том, что это важные персоны, легко было догадаться по их походке, манерам, по улыбкам и взглядам, которыми они удостаивали друг друга.

С некоторыми из них Сайда была давно знакома. Приходя в театр, они то и дело повторяли: «Ладно, постараемся решить вопрос положительно и обещаем с решением не тянуть». Сайда даже посмеивалась про себя: «Неужто они и в постели ведут беседы со своими женами о прекрасном будущем, обсуждают с ними великие планы и дела?».

Секретарь обкома партии Хамис Галиевич, по повести которого был поставлен спектакль «Чернобровая», встретил главных героев, Тагира и Зухру, стоя и обнял обоих сразу.

– Сегодня вы вернули меня в молодость, большое вам за это спасибо! – растроганно проговорил он и, неожиданно прослезившись, вытер носовым платком глаза.

Подчиненные, трепетавшие от одного лишь грозного его взгляда, поначалу даже растерялись. А что тут, в общем-то, особенного – наделенным властью чиновникам тоже ведь ничто человеческое не чуждо.

После трогательной сцены к стоявшим рядом с секретарем актерам присоединился и Харис Ильясович, давая тем самым понять, что в постановке спектакля есть и его немалая заслуга. Но Хамис Галиевич, с увлечением рассказывавший Сайде и Исламу историю написания «Чернобровой», не обратил на него никакого внимания. Поэтому главный режиссер прибег к уловке, сказав внятно и громко во всеуслышанье:

– Видите ли, когда материал добротный, театрализовать произведение ничего не стоит. И подходящие актеры находятся.

Хамис Галиевич, много лет проработавший на руководящих должностях, был достаточно искушенным и опытным, чтобы тут же уловить его намек, и, когда дело дошло до застолья, первый тост предложил за Хариса Ильясовича как автора инсценировки и постановщика спектакля.

Если не считать Марса Хасановича, застывшего у двери, словно швейцар, и Малика Аглямовича, который шнырял туда-сюда, исполняя молчаливые приказы главрежа, из театральной публики, кроме Сайды и Ислама, здесь никого не было.

«Наверное, так и должно быть, – успокаивала себя Сайда. – Не может же секретарь обкома сидеть за одним столом с кем попало».

А тем временем один за другим звучали тосты и поздравления с успешной премьерой. По просьбе высокого начальства Сайда и Ислам исполнили несколько песен под тальянку. И это было только началом целой череды банкетов, устраивавшихся впоследствии в их честь во время гастролей в Москве, Ленинграде, Ташкенте, Алматы, Фрунзе, Казани и в других крупных городах бывшего Союза.

Хамис Галиевич предпринимал все для того, чтобы артистов везде принимали тепло и радушно. Но, увы, когда не знаешь меры, излишнее внимание может сослужить человеку дурную службу. Так, Ислам постепенно пристрастился к бутылке, а Сайда – к сигаретам.

…Сайда вновь возвращается мыслями к тому памятному банкету, который был устроен по случаю премьеры «Чернобровой». Они веселились тогда до глубокой ночи. А когда стали расходиться, Хамис Галиевич обратился к главрежу с вопросом:

– Я слышал, будто гитисовцы у тебя без работы остались, это правда?

– Что, неужто кто жалобу настрочил? – насторожился Харис Ильясович.

– Работать надо с оглядкой, как будто постоянно находишься под угрозой, что на тебя могут пожаловаться, – многозначительно произнес секретарь и добавил с укором: – Что ж ты не отвечаешь на мой вопрос, Харис?

– Дело в том, что им, видите ли, наш репертуар не нравится. Они, между прочим, и против вашей «Чернобровой» выступали.

– Куда деваться, такое в творческой среде неизбежно. Но это же не значит, что мы должны за это мстить. Иногда следует и прощать.

– А я не умею прощать.

Никак не ожидавший от него такого заявления Хамис Галиевич опустил и поставил обратно на стол наполненную «на посошок» рюмку. Воцарилась гнетущая тишина.

И тут вмешался не покидавший свой пост Марс Хасанович. Преданный хозяину, он бросился ему на выручку, выдав как ни в чем не бывало:

– Как жалко, что я не догадался прихватить с собой фотоаппарат. Запечатлел бы этот день на память…

– Лучше будет сказать – для истории, – поправил его Харис Ильясович.

– Да уж, сколько снимков мы могли бы сегодня для истории нащелкать, – подхватил его слова Хамис Галиевич и, вдруг рассмеявшись, по-дружески похлопал режиссера по спине.

Потом они уединились, и о чем говорили, никто не слышал.

Сайде и прежде случалось слышать от сотрудников, что все бесчинства в театре происходят по воле или при попустительстве самого Хамиса Галиевича. Поначалу она осуждала коллег за такого рода высказывания, объясняя их примитивным чувством зависти. «У Хариса Ильясовича сорок с лишним актеров. И вполне естественно, что он кого-то не устраивает. Да это и невозможно – быть одинаково хорошим для всех. Поэтому он даже не пытается угодить всем сразу, а собирает вокруг себя исключительно талантливых людей, желающих и способных работать с полной отдачей».

Это была счастливейшая пора, когда Сайда находилась на гребне славы. И было бы странно, если бы столь успешная актриса рассуждала иначе. Но однажды настал-таки момент, когда розовые очки слетели с ее глаз, и с тех самых пор она воспринимает все в ином свете…

Когда Сайда уходила с собрания, повстречавшаяся ей на лестнице Асма сообщила важную новость:

– Представляешь, Алиса наша в декрет ушла.

Сайда хотела было пошутить: «Башкиры безотцовщину разводят», но та опередила ее, сказав с осуждением:

– Вот так вот, башкиры за счет блуда теперь плодятся…

Да, язычок у Асмы – что бритва. Не желая развивать эту тему, Сайда в ответ на ее замечание буркнула что-то невнятное и прошла дальше. «Каково же будет Алисе, когда ребенок родится, ведь бедняжка живет в общежитии, и ей некуда больше податься», – успела подумать она, пока ее не окликнула Зулейха, стоявшая на лестничной площадке второго этажа.

– Сайда! Там, наверху, Мавлихана не видать?

– Нет, а что?

– Да ему на сцену пора, а он куда-то запропастился. Может, в туалете застрял?..

Куривший возле окна актер Хаким, услышав помощницу режиссера, заметил:

– Что за вопросы, будто ты здесь первый день работаешь? Неужто не знаешь, где он? – Держа двумя пальцами папиросу, он небрежно махнул рукой вниз, в сторону декорационного цеха. – Наверняка он там, мастерит что-нибудь для дачи Хариса Ильясовича, позвони туда.

И в самом деле, ей ли не знать об этом? Даже по глазам видно, что знает, но прикидывается, будто ей невдомек, где он. А все потому, что у нее одно на уме – внести разлад между актерами, которые пришли на репетицию. Она не упустит случая, чтобы привлечь к Мавлихану всеобщее внимание, и постоянно делает вид, что разыскивает его. Кто-то ответит на ее вопрос: «Где ж ему быть-то – доски, наверное, стругает». Или: «Я видел его давеча с топором, так что в цехе его нужно искать», добавит другой. А третий возмутится: «Что-то не пойму я, кем он у нас работает – актером или плотником?». Этого-то Зулейха как раз и добивается: чтобы люди говорили, будто народный артист подрабатывает на полставки столяром.

Остановившись рядом с Хакимом, Сайда посмотрела в окно и первой увидела, как из соседней рядом с гаражом двери пулей вылетел Мавлихан. Отряхивая с одежды опилки, он побежал к театру.

– Такое безобразие возможно только у нас.

Хаким был настроен на продолжение разговора. Но Сайда воздержалась от реплики. Она размышляла над случаем, произошедшим два года тому назад.

…Как обычно, во время обеда в буфете собралось много народа. Там же можно было увидеть и Мавлихана, который в первой половине дня работал актером, а во второй половине, до начала спектакля, плотничал. Он весь светился от радости, точно весеннее солнышко. Коллеги, один за другим, поздравляли его с присвоением звания «народного» и желали ему творческих успехов. И Мавлихан каждый раз повторял: «С меня сто грамм! Сто грамм!» – дескать, за мной не станет, мы это дело обмоем. Тут появился Касим. Он подошел к Мавлихану и, крепко пожав ему руку, не без умысла сказал: «Я бы дал тебе даже звание народного артиста России!». Услышав это, Хаким решил подыграть шутнику: «Всему свое время, Касим. Народного России тоже когда-нибудь получит. А пока пусть довольствуется и этим, ведь дача еще не достроена».

Он специально говорил громко, чтобы его услышал сидевший за столиком Харис Ильясович. Никому из присутствовавших не нужно было объяснять, о чьей даче идет речь. Главреж побагровел от злости и тут же ретировался.

Сайда хорошо знала, что Хаким любит выражаться с подковырками. Бывало, и ей пару раз от него перепадало. Но все равно зла на него она не держит.

– А почему ты не на репетиции? – спросил Хаким.

Сайда нахмурилась: уж кто-кто, а он-то отлично знает почему.

– Потому что отказалась! – резко ответила она.

– Завидую тем, кто может себе это позволить. А вот я, к сожалению, на такое не способен, – осклабился он, показывая прокуренные до желтизны зубы, и вдруг спохватился: – Да, кстати, совсем забыл. Мы ведь, кажется, не поздравили друг друга с началом. Удачного сезона!

– Аминь! И тебе того же!

Затушив папиросу, Хаким выбросил ее в урну и, попрощавшись, стал спускаться вниз. Сайда последовала за ним.

 

 

6

Вернувшаяся домой на выходные Гузэль не могла нарадоваться кошке. Девочка не спускала ее с рук, делилась с ней своими порциями во время еды, умудряясь даже прикармливать втихаря, пока мать не видит. И не укладывалась без «подружки» спать.

Наверное, не бывает таких детей, которые не любили бы кошек. Сайда и сама с раннего детства, сколько себя помнит, только и делала, что возилась со своей любимицей. Иные матери одергивают детишек: «Ну-ка не трогай кошку, а то руки запачкаешь!» – а ее мама не вмешивалась. Лишь предостерегала иногда, чтобы Сайда ее не закармливала, говоря: «Пускай лучше мышей ловит!».

В отличие от своей матери, она не ограничивала Гузэль, втайне надеясь на то, что откормленная кошка сможет противостоять обнаглевшей крысе.

С тех пор как Сайда принесла кошку домой, она успокоилась. Но, как оказалось, ненадолго. Прошлой ночью ей снова пришлось поволноваться. Разбуженная мяуканьем, она в испуге протянула руку к изголовью, включила лампу и в тот же миг вздрогнула, услышав, как загремел стул, стоявший возле телевизора. Сайда присмотрелась и, увидев, как кошка, выгнув спину дугой, обнюхивает злополучный угол, все поняла.

– Ты зачем свет зажгла? – пробормотала спросонья Гузэль.

Сайда быстренько выключила лампу, повернулась к дочери и, похлопав ее ласково по спине, тихо сказала: «Спи, спи…». С тех пор как ей удалось приобрести диван-кровать, они спят вместе.

Теперь уже не так-то легко будет заснуть, – Сайда лежала, уставившись в окно. Осень, как ей и положено, выдалась дождливой. Занимался рассвет, но сквозь стекающие по стеклам струйки невозможно было ничего разглядеть. Под такой проливной дождь не очень-то хочется выходить на улицу, хотя и надо бы пробежаться до магазина. Еще до того как лечь спать, дочка изъявила желание попить утром чаю с блинчиками.

Сайда поднялась, умылась и отправилась на кухню ставить чайник. А в голове у нее одна мысль – что надеть на открытие сезона. Хорошо бы махнуть на все это рукой, да нельзя. Торжество пришлось на субботу, и она берет с собой дочку. Когда они обсуждали это, Гузэль вдруг лукаво улыбнулась и призналась матери: «Ты знаешь, все мои одноклассницы думают, что мы страшно богатые. И завидуют мне из-за того, что моя мама известная актриса». Сайда растерялась, не зная, что на это сказать.

Да, ей удалось-таки выполнить желание дочери, не покидая дома, – к ее пробуждению блинчики были уже готовы. Сайда заняла пару яиц у жены Мустафы, а все остальное нашлось в ее собственном хозяйстве.

Убирая постель, Гузэль попутно играла с кошкой и, заметив вдруг у нее на мордочке ранку возле носика, поразилась: «Вчера вроде бы ничего не было».

– Как же она могла пораниться? – спросила девочка в недоумении у матери.

– Неужто крыса поцарапала? – невольно вырвалось у Сайды.

– Крыса? Какая крыса?

Женщину бросило в жар от этого вопроса.

– Видишь ли, доченька, у нас завелась крыса, – вынуждена была сознаться она, поняв, что скрывать уже не имеет смысла. – Вот почему я решила взять кошку.

При упоминании о крысе дочку передернуло от отвращения.

– Ой, мне страшно! – воскликнула Гузэль и, прижавшись к матери, стала боязливо озираться по сторонам.

Сайда постаралась принять беспечный вид.

– Ну а с кошкой играть не страшно? – сказала она первое, что пришло ей в голову.

– Не-ет, – заулыбалась та и, бросившись к своей любимице, стала ласкать и тискать ее.

– Вот и хорошо. Ты ведь знаешь, что крысы боятся кошек, – бодро произнесла Сайда, расставляя чашки, и добавила: – Получается, что моя Гузэлька, которая не боится кошки, почему-то боится какой-то крысы.

– Так ведь кошка… – заикнулась было девочка, желая высказаться в защиту домашнего зверька, и тут же осеклась.

– Послушай, не забивай себе голову всякой чепухой, ладно? – воспользовавшись заминкой, поспешила закончить нежелательный разговор Сайда.

Накрыв на стол, она снова посмотрела в окно. Дождь лил не переставая. Помнится, ее мать сокрушалась, говоря отцу в такие моменты: «Не то уж небо прохудилось?».

Вспомнив про предстоящее мероприятие, Сайда вновь задумалась: «В чем же мне все-таки пойти?». Филия Халиковна, завтруппой, даже додумалась повесить объявление на доску: «Артисты, не занятые в премьерном спектакле, выйдут вместе с главным режиссером на сцену. Просьба одеться понаряднее!».

Позавтракав вместе с дочкой блинчиками, Сайда принялась перебирать в шкафу одежду. Занимаясь этим, женщина переваривала то, что произошло накануне. Вчера она была на показе премьерного спектакля – комедии «Боже упаси!» – вместе с театроведами, деятелями литературы, искусства и культуры. Прежде, когда «сдавали» такие спектакли, их дальнейшую судьбу определяли чиновники из обкома партии. И бывало при этом, что даже очень затратные постановки отклоняли, не доводя их до зрителей. А сейчас, после упразднения худсовета, премьерный спектакль принимает коллектив театра.

Так вот, во время вчерашнего обсуждения новой постановки в правительственной комнате некоторые артисты и театроведы принялись, как обычно, петь Харису Ильясовичу осанну, восхваляя его детище без всякой меры. Председатель профкома Сания Аслаева вообще хватила через край, заявив с пафосом: «Я горжусь тем, что моя дочь учится у такого великого мастера!».

Сайда просто обомлела: «Вот это да! Ни стыда ни совести! Сама ведь жаловалась Асме на то, что главреж развращает своих студентов, говорила, что не хочет, чтобы ее дочь у него училась, а тут нате вам – поворот на все сто восемьдесят градусов – она, видите ли, гордится!».

Однако не обошлось и без критики. Видный драматург Нагим Алмаев не стал скрывать своего недовольства.

– Мне бы хотелось, чтобы главный режиссер принял похвалу коллег лишь в качестве аванса, – начал он осторожно, но был, видимо, до такой степени возмущен, что решил не церемониться. – Что касается меня, то я после просмотра комедии «Боже упаси!» готов был и в самом деле воскликнуть: «Боже упаси!». Думаю, никому не нужно объяснять, в каких случаях так говорят.

Сказав это, он попытался выяснить, с какой целью Харис Ильясович надумал поставить пьесу, какую идею он хотел донести до зрителя, и заявил без обиняков, что местами спектакль напоминает скетч и отдает откровенной дешевкой.

Многие знали, что почтенный драматург, высказавший дельные критические замечания, был не в ладах с автором комедии, и поэтому восприняли колкости в адрес последнего как само собой разумеющееся. Всем, кто имел хотя бы мало-мальское отношение к миру литературы и искусства, было известно об их раздорах.

Асма, сидевшая рядом с Сайдой, не преминула заметить:

– Что он делает?! Он же рубит сук, на котором сидит, заведомо обрекая свои пьесы на крах!

– Ты думаешь, кто-нибудь посмеет замахнуться на такого популярного в народе писателя? Им его не одолеть – кишка тонка!

– Тоже скажешь. Навидались мы – и не таких обламывали!

– Сейчас уже не те времена.

Резкую критику Алмаева подхватили актеры среднего поколения – Касим с Хакимом. Начав с недостатков спектакля, они переключились на проблему невостребованности большинства артистов, упрекнув главного режиссера в том, что он признает и поддерживает лишь своих питомцев – зеленую молодежь.

– Товарищи, давайте уж не будем превращать обсуждение в общее собрание, – попробовал урезонить коллег всегда готовый прийти своему шефу на выручку Марс Хасанович.

Сам Харис Ильясович вел себя достаточно спокойно, без умиления восприняв восхваления до небес и стойко выдержав «тумаки», которые вернули его с неба на землю. Высказанные в его адрес замечания он выслушал терпеливо, без возражений и только один раз не сдержался, когда Курбанов посоветовал ему обратить внимание на язык.

– При чем тут язык, когда главное в спектакле – идея? – выкрикнул режиссер.

– Вот как? А Станиславский вроде бы считал, что самое главное в спектакле – игра актеров. И не он ли говорил о так называемом «вокализме души»? – вмешался в разговор маститый драматург. – Чтобы выразить мысль, донести до зрителя идею, нужен хороший язык, в нашем с вами случае – настоящая, сочная башкирская речь.

Такого рода разборки во время сдачи спектакля происходят время от времени. Но далеко не все отваживаются выложить начистоту все, что накипело на душе. Вот и Сайде приходится сдерживать себя, хотя так и подмывает высказать пару фраз, которые могли бы вызвать в театре настоящий переполох. Пуще всего она боится, что коллеги неверно истолкуют ее намерение: «Где ж ты раньше была со своими идеями? Все сидела да помалкивала. А как только отношения с главрежем испортились, так и заговорила!».

Желающих выступить оказалось много. Харис Ильясович тоже не стал отмалчиваться – взял слово последним. Скрепя сердце он поблагодарил всех, кто принял участие в обсуждении, пообещал, что постарается учесть замечания, после чего, бросив надменный взгляд в сторону Касима с Хакимом, изрек: «Критику я, в общем-то, уважаю, но только не люблю, когда этим злоупотребляют. Тем более что склонность критиковать далеко не всегда свидетельствует о наличии ума и образованности. Существует ведь и такое понятие, как критиканство». Что же касается вопроса, почему он выбрал комедию «Боже упаси!», режиссер объяснил этот шаг надвигающимися на все и вся рыночными отношениями.

– Мы просто вынуждены считаться с велением времени, – сказал он под конец. – В сложившейся обстановке первостепенная наша задача – делать все от нас зависящее, чтобы не потерять своего зрителя.

– Ну, тогда ради такого дела придется выпускать актрис на сцену нагишом! – отозвался молчавший до сих пор Минлеахмет Ямилев.

– Я понимаю, плюрализм у нас сейчас в моде, – сдержанно произнес, несмотря на кипевшую в нем злобу, главный режиссер, – но это не значит, что вам позволено извращать смысл каждого сказанного мною слова.

Такие дискуссии принимают, как правило, затяжной характер. Не стало исключением и это мероприятие. А как только оно закончилось, Сайда отправилась к главному администратору, кабинет которого располагался на первом этаже. Неделю тому назад Малик Аглямович обещал, что оставит ей два билета, которые нужно было забрать именно сегодня.

Главный администратор руководил подготовкой завтрашнего вечера, и работа шла полным ходом. Открывая дверь, Сайда услышала, как Малик Аглямович разговаривает с кем-то заискивающе по телефону, зовет на премьеру. А когда он попросил невидимого собеседника оставить ему килограмм хорошей колбасы, то сразу поняла, что это какой-то торгаш. Впрочем, ей ли осуждать администратора, ведь билеты, о которых она хлопочет, тоже предназначены для знакомой продавщицы – Уразбики. «Что поделаешь, не зря же говорят, что бытие определяет сознание», – невесело усмехнулась про себя Сайда.

Как только «главный» положил трубку на место, в кабинет ворвалась запыхавшаяся администраторша Василя.

– Ой, Малик Аглямович, катастрофа! – запричитала она. – Представляете, наша красивая девочка, которая должна была преподнести букет Харису Ильясовичу, заболела.

– М-да, плохо дело, – мрачно произнес тот. – Придется искать какой-то выход.

– Может, поручим это дочери директора базы? – предложила Василя.

– Что-о?! Она же ходить как следует не умеет, ноги волочит, – пробурчал Малик Аглямович. – Нет, для шефа нужно подыскать кого покраше. А эта пусть автору цветы вручает.

Получив «ценное указание», администраторша кинулась к двери, и Сайда открыла было рот, чтобы напомнить Малику Аглямовичу о своей просьбе, но тут снова зазвонил телефон. Хватая трубку, начальник повелительным жестом остановил оглянувшуюся на него помощницу. Та застыла на месте в ожидании дальнейших распоряжений.

– Да-да, конечно, мы дорожим вниманием Хамиса Галиевича и гордимся тем, что он ходит в наш театр, – льстиво согласился главный администратор, терпеливо выслушав позвонившего, и закивал подобострастно. – Я понял, организуем все как надо – и чай, и что погорячее.

Опустив трубку, Малик Аглямович скорчил недовольную гримасу и проворчал:

– Зачем звонить, будто я сам не знаю, что делать? И на кой он мне сдался, этот Хамис Галиевич, когда партия уже не в силе. – Выговорившись, он вспомнил про Василю и хлопнул себя по лбу. – Да, чуть не забыл! Для Эньебики отбери цветы получше, – предупредил он помощницу…

 

 

(Продолжение следует)

Публикуется в журнальном варианте.

Перевод с башкирского Гузэль Хамматовой.