«Организатьон – нуль!»
Прошедшим летом в Германии, где мы с мужем отдыхали и лечились на старинном курорте Визбаден, с нами приключился эпизод, вроде бы не свойственный этой стране, известной аккуратностью и педантичностью. Проведя целый день в изучении города Кобленца, мы возвращались в десятом часу вечера на электричке. Еще раз проехать в течение полутора часов вдоль красивейшей долины Рейна, где на крутых, покрытых зеленью склонах возникают, будто в сказке, средневековые замки, – удовольствие невероятное. Утром река переливается золотом под солнечным сиянием, в сумерки таинственно зеленеет, а в отсвете фонарей словно застывает в грозно-свинцовой неподвижности. Днем Рейн полон жизни: длинные разноцветные баржи перевозят грузы, речные трамвайчики доставляют отдыхающих на пляж или устраивают им водные прогулки, несутся с ревом моторки, проплывают любители на лодках. В поздний час вместе с надвигающейся темнотой долину окутывает тишина, но тут из-за поворота показывается в сопровождении бравурной музыки весь в веселых огнях теплоход, и яркие блики затевают игру с застывшими волнами, заставляя их вспомнить об утренней заре.
...И вдруг вся эта красота прерывается: наш электропоезд неожиданно останавливается между двумя станциями. Проводницы хватаются за мобильники и затем что-то объявляют скороговоркой. Я на немецком вполне сносно общаюсь, но быструю речь не воспринимаю. Обращаюсь к пожилому немцу, что встал с соседнего сиденья. Оказывается, какая-то серьезная поломка, всех пассажиров высаживают, должен подойти автобус железной дороги и доставить на следующую станцию, чтобы уехать на другом составе. Выходим, толпа не очень большая – человек под сорок. Ждем пять, десять, пятнадцать минут... Наконец автобус с табличкой «Визбаден». Но наши проводницы садиться не разрешают: это городской транспорт, придется снова платить, и немало. Подошел машинист, куда-то звонит. Пожилой немец, который меня просвещал, заметно нервничает, что-то в сердцах выговаривая вслух. В этот момент подъезжает такси, проводница зовет нас с мужем, как самых старших, и усаживает в машину вместе с этим немцем. По дороге водитель объясняет, что железная дорога ему этот маршрут оплатит. На следующей станции стоит пустой поезд. Появляется еще четверка из «наших» пассажиров – тоже прибыли в такси. Минут через десять автобус доставляет остальных во главе с проводницами и машинистом, который заходит в стоящую на приколе электричку, зажигает в вагонах свет, и мы – ура! – едем. Несколько успокоившийся немец устраивается напротив нас и заводит разговор, который начинает энергичным возгласом: «Организатьон – нуль!».
Конечно, «изнутри» ему виднее, что к чему, но взгляд со стороны тоже не стоит сбрасывать со счетов, добиваясь объективности. И когда сопоставляешь их ЧП с теми, с каковыми сталкиваемся здесь, то вовсе не «нуль» становится оценкой тамошней «организатьон». Начнем с самой электрички, оставив за скобками мягкие сиденья, наличие чистого биотуалета, столиков возле окон и ящичков для мусора. Отметим, что есть проводники, которые продадут билеты, если не успел их купить на перроне, дадут информацию тем желающим, которым мало бегущей строки в каждом вагоне, и придут на помощь при незапланированных происшествиях. Пассажиры не остались наедине со свалившимся в позднее время бедствием: пусть с некоторой задержкой, но их ответственно обслужила железная дорога, поскольку они купили ее билеты.
Нельзя не отдать должное умной организации в Визбадене системы автостоянок. Застекленные павильончики с большой буковой P и спуском вниз поначалу мы приняли за вход в метро. Оказалось, это лифты в подземные автостоянки. На всех шоссейных дорогах висят яркие указатели: стрелки повернуты туда, где ближайший въезд в такую подземку, а цифры подсказывают, сколько там свободных мест. И нигде не увидишь припаркованных машин вдоль проезжей части. Дорога – только для проезда.
«Никакой дисциплины!»
Эту фразу произнес наш попутчик, который тоже ехал в поезде из Москвы во Франкфурт-на-Майне. И относилась она к его соотечественникам: немец средних лет сетовал на то, что его сограждане «испортились в последние годы, нет никакой дисциплины». На вопрос, в чем это проявляется, махнул рукой: «Во всем». По нашим наблюдениям, кое в каких мелочах он оказался прав. Скажем, в сравнении с поездкой в Германию пятнадцатилетней давности, когда пешеходы замирали на красный знак светофора с обеих сторон шоссе, нынешние жители и многотранспортного Франкфурта, и более спокойного Визбадена переходят улицу независимо от мигающих сигналов, а просто соизмеряя свои скоростные возможности с удаленностью автомобилей. Или, к примеру, во время недельного праздника вина, когда каждый вечер в Визбадене на площадях кипело сосисочно-винное действо многоголосой толпы в сопровождении гремящей музыки выступающих ВИА и клоунов, далеко не весь мусор в виде бумажных стаканчиков и тарелок отправлялся в урны, тем более что к аборигенам присоединялись сотни туристов.
Однако... И вот тут можно Германии поаплодировать. Потому что чуть ли не с рассветом десятки спецмашин пылесосили, мыли, вычищали площади и парки, и уже к восьми часам утра все выглядит так, будто предыдущим вечером ничего здесь и не происходило.
Быстро и споро идет подготовка к любому массовому событию, будь то молодежный спортивный марафон или музыкальный фестиваль в парке. Когда отгораживается площадка, ставятся ряды стульев. Тот же праздник вина: днем была отличная площадь, а через три часа вся она занята длинными столами со скамейками, торговыми палатками и около них столиками «для стоячих». Приходят целыми компаниями, оккупируют большой стол и тащат туда бутылки с вином или наполненные уже бокалы плюс горы вкуснейших немецких сосисок, белых или темных, с горчицей, калачами или хлебом, а то так вообще пьют вино без всяких закусок. И никаких пьяных, лишь развеселые подвыпившие.
На такие городские праздники местные жители приходят очень просто, по-спортивному одетые, ведут с собой детей, везут коляски с младенцами и отдаются царящему балагану как-то очень простодушно, с желанием отвлечься от дневных забот, вволю попить, поесть, поплясать прямо возле столов под ритмичный музыкальный фон. Зато в курортный парк на музыкальный фестиваль под открытым небом приходит несколько другая публика, а если и та же самая, то иначе одетая. Хоть по-летнему, но более нарядно: женщины в длинных юбках, светлых брюках, шелковых блузах, а мужчины в пиджаках или рубашках с галстуками. Наверное, такой концерт (а мы попали на энергичный кубино-африканский джазовый ансамбль под управлением Юана де Маркоса) воспринимается так же, как если бы он шел в зале филармонии или театра, поскольку и плата взимается немалая, и качество высокое. К слову, в рамках фестиваля в курортном зале был объявлен вечер с участием Дениса Мацуева.
«Не искусство, а неизвестно что!»
Музей современного искусства в Визбадене – просторнейшее помещение в три этажа. Количество залов, больших и малых, измеряется десятками. При переходе из одного в другой муж предупредил: «Осторожно, ступенька!» И словно эхо, рядом мужской голос повторил: «Осторожно, ступенька». Высокий бородатый человек шагнул с улыбкой навстречу: «Рад слышать русскую речь». Оказалось – российский художник Константин Авдеев, живет в Германии уже несколько лет с детьми и маленькими внуками, работает смотрителем этого музея. Устроил нам экскурсию, во время которой ни одно произведение современных немецких авторов не то что не похвалил, а разгромил по полной программе: «Да это разве искусство? Издевательство над здравым смыслом! Вот приклеил к дощечке клок травы с землей, рядом поместил, простите, то, что на лугу оставляют коровы, – и готова инсталляция. А этот малеватель закрасил полотно желтым и вообразил, что он Малевич. Посмотришь – здесь скорее плохой чертежник поработал, нежели художник, – какие-то нелепые крестики, ряд за рядом». С ним нельзя было не согласиться. Ничего, кроме недоумения, не вызывало и собрание американских полотен 1960 года, они больше похожи на карандашные наброски каких-то будущих строений или на блеклые обои со скучно повторяющимся узором. «Как не вспомнить моих коллег по Москве, Питеру, да любому провинциальному российскому городу, – продолжал между тем Константин, – они же все разные, а тутошние авангардисты выдают одну и ту же муть, потому что модно и потому что это покупают за немалые деньги».
Тем не менее главным впечатлением осталось не это сверхмодное, но весьма сомнительное в эстетическом плане направление, а то, что в музее вполне хватает места, чтобы наряду с «вывертами», как охарактеризовал их Авдеев, показать богатую коллекцию графических работ, занимающую верхний этаж, и выделить огромное боковое помещение для экспозиции знаменитого советского авангардиста 20–30-х годов XX века Владимира Татлина. Его «скульптоживопись», оказавшая влияние на московский конструктивизм послереволюционных лет, когда в искусстве и литературе пытались найти новые формы, привлекает внимание и в России, и за рубежом. Выставка, инициированная Ильей Кабаковым, в фотографиях и макетах наглядно демонстрирует знаменитые работы Татлина, в том числе широко известный памятник III Интернационалу, созданный в декабре 1919 года и находящийся в Парижском музее современного искусства.
Особое впечатление оставляет агитационный «красный вагончик», куда можно войти, чтобы увидеть панораму советской столицы 20–30-х годов с большим дирижаблем посередине, присесть напротив и насладиться песнями тех лет в исполнении Леонида Утесова, Ружены Сикоры, Клавдии Шульженко, а на внешней стороне этого строения обозреть картины в стиле соцреализма, на которых изображены румяные колхозницы, мужественные сталевары и улыбающиеся космонавты.
Еще одна анфилада комнат отдана большой выставке «Кваппи и Макс Бекманн», где полотна в стиле экспрессионизма с их преувеличенными грубо-материальными формами невольно вызвали в памяти картины Давида Бурлюка, представленные в Художественном музее им. М. Нестерова. Новое имя открыли для себя, посетив экспозицию русского художника Алексея Явленского, проживавшего в Визбадене с 1921 по 1941 год. Примерно двадцать его живописных работ принадлежат к направлению «классический модерн». Наиболее известна «Дама с веером». Экзотично-жеманная, в сиреневых тонах, с красной розой на шляпке, она действительно великолепна.
Визбаден – столица земли Гессен, а потому многое, что присуще столичным городам, здесь тоже присутствует, в том числе очень красивый театр с галереей-колоннадой, со скульптурными фигурами на фасаде, с прилегающим парком, где бьют фонтаны, гуляют цесарки возле пруда, где зеленые лужайки располагают к играм детворы и отдыху целующихся парочек, а на скамейках устраиваются люди постарше. К сожалению, два летних месяца труппа пребывала на каникулах, и только по афишам можно было судить, что театр – комплексный: тут и оперы, и драмы, и мюзиклы, и спектакли для детей.
Перед театром, в парках и на площадях, памятники Фридрихам и Вильгельмам, правившим в разные времена, а также великим деятелям культуры – например, Гете в Визбадене, Шиллеру в Майнце, сочетаются с уличными украшениями последних десятилетий, среди которых попадаются весьма нелепые, в духе раскритикованных Авдеевым. Но есть и остроумные, как загнутый большой палец руки в Кобленце. Там же так называемый «плюющий мальчик». Говорят, что когда-то местный озорной Гаврош любил поиздеваться над публикой, ему и поставили хитрый памятник: если любопытный окажется перед ним, то изо рта бронзового хулигана «выплюнется» прямо на него водный фонтанчик. Эта статуя стала символом города Кобленца.
«Зайдите в бар “Достоевский”!»
Известно, что в Визбадене в былые времена отметились и Тургенев, и Достоевский, и Чехов. Однако Достоевский тут особо почитается по сей день и даже своей популярностью оказывает воздействие как двигатель торговли. По крайней мере фирма Radisson, к которой относится отель Schwarzen Bock, где мы проживали, использует фамилию великого русского писателя для названия своего винного бара. Афишки на автобусных остановках призывали: «Зайдите в бар “Достоевский”!», а также приглашали на своеобразный кулинарно-винный праздник с участием некоторых его персонажей – к примеру, того чёрта, который являлся Ивану Карамазову в его горячечных видениях. Всякая прочая нечисть, включая Дракулу, тоже была обещана на этом веселом шабаше.
В курортном парке, в тенистом уголке, стоит бюст Федора Михайловича, подаренный городу на средства игорного дома. Что ж, казино, в котором не раз проигрывался в пух и прах Достоевский, не только по-прежнему существует, но, похоже, процветает. Роскошное по интерьеру, со скульптурами античных героев, здание выглядит как новенькое, несмотря на свой преклонный возраст. Находится в том же курортном парке, имеет, кстати, большой зал, где проводятся концерты. Летняя эстрада расположена по соседству, и, когда там проходят платные концерты, указатели с красными стрелками и надписью «Туалеты» повернуты в сторону казино. Публика проходит по шикарному вестибюлю с разрисованными гранитными плитами пола, чтобы посетить вполне современные «мужские и дамские комнаты».
Девушка Анна, служащая ресепшен, у которой мама русская, а папа немец, в нашем отеле выполняла и роль своеобразного гида для русских. Хоть и родилась в Германии, но «мамин язык» прилично освоила. Она продемонстрировала свой интерес к творчеству Федора Михайловича, сказав, что несколько немецких городов, в том числе Визбаден, спорят, где же Достоевский написал своих «Игроков».
На одной из улиц города обратили внимание на стройный старинный особняк «Вилла Клементина», это литературный клуб. Во дворике за решетчатым забором на переносных стендах – книги, рядом пара человек, которые в них, что называется, роются. Продавцов не видно – можно было предположить, что желающие могут просто что-то подходящее подобрать. На втором этаже – «Литературное кафе». На калитке расписание клубных мероприятий. Шел август, и список был короткий. Вообще что касается читающей публики, то сказать, будто на скамеечках в парке немало посетителей, склонившихся над книгой или даже газетой, будет преувеличением. Книголюбы встречаются чрезвычайно редко, в основном люди бегают или занимаются быстрой ходьбой, катаются на велосипедах или гуляют с детьми на специальных площадках. Некоторые заходят в шахматный уголок под открытым небом. Все как у нас, где в лучшем случае разгадывают кроссворды. В московском метро, правда, кроме кроссвордов можно увидеть в руках пассажиров детектив или женский роман, зато газеты там действительно у многих.
«Публика весьма серенькая...»
Мы познакомились случайно, когда в одну из суббот приехали побродить по Франкфурту-на-Майне, до которого на электричке где-то полчаса. Присели отдохнуть, едва найдя место на длинной скамейке, десятки которых выстроены вдоль далеко тянущейся пешеходной улицы и заполнены туристами «под завязку». Но все-таки сумели потесниться, чтобы освободить кусочек пространства для симпатичной пожилой пары. Крупная дама с гордым породистым профилем, в шляпе от солнца, показалась весьма недоступной, как вдруг, услышав, как я что-то сказала мужу, живо повернулась всем своим большим туловищем: «Русские? О, как приятно!» И объяснила своему спутнику: «Леонид Осипович, слышишь, они из России, отдыхают в твоем Визбадене». И опять к нам: «А я живу в Кобленце, сюда приехала в гости. В Германии уже шестнадцать лет. В Киеве была доцентом университета, на кафедре математики. Муж работал начальником Управления агротехники. После Чернобыля наш восьмилетний сын начал болеть, врачи посоветовали уехать».
Мы проговорили минут сорок, и общительная Любовь Ивановна Трушина на прощанье продиктовала свой номер телефона и пригласила в понедельник приехать в Кобленц, пообещав быть экскурсоводом по городу. Оттуда как раз мы и возвращались на предпоследней электричке, которая сломалась.
Судьба этой женщины не совсем обычна. «Для романа», – прокомментировала она. Лишь в тридцать два года ей стало известно, что она неродная дочь любимого папы Вани, военного летчика, который в ней души не чаял. Ее отец Давид, едва она родилась в 1942 году, ушел добровольцем на фронт и погиб на Курской дуге, как выяснила Люба, когда стала посылать запросы о нем во все военные ведомства. То, что папа был еврей, как раз и помогло вывезти его маленького внука Богдана в Германию, где он выздоровел, окончил вуз и работает программистом. А Любовь Ивановна чтит обоих своих отцов. И тоскует по своей прежней жизни. Хотя ей повезло, как она считает, ибо здесь сумела устроиться по специальности: преподавала математику в частном колледже, заработала пенсию, не слишком щедрую, но сносную, тем более что подрабатывает как репетитор. Муж Николай был нанят как главный прораб на реконструкцию здания, пропадал там с утра до ночи, оборудовав нижний этаж для ресторана, а верхний для офиса. Но когда все завершил в лучшем виде и надеялся остаться в фирме работать, как ему обещали, неожиданно получил расчет. Это так расстроило его, что он тяжело заболел. Любовь Ивановна уже несколько лет одна и по сей день переживает потерю любимого человека. А Леонид Осипович появился в ее жизни так, как здесь принято. Позвонил по телефону: «Я тоже вдовец. Может быть, встретимся?» Любовь Ивановна печально разводит руками: «Хороший человек, но совсем не моего плана. Зовет замуж, а я не могу. И не отстает, говорит, что любит. В наши-то годы! Видимся, даже иногда путешествуем вместе. Один не может, у него инвалидность, он социальщик».
Социальщиков здесь недолюбливают. Кто-то завидует, что к ним расположено государство, обеспечивая медицинское обслуживание и разные другие льготы. Кто-то, у кого обычная заработанная пенсия, чуточку их презирает. Подруга Любови семидесятипятилетняя Светлана гордится, что, приехав семнадцать лет назад из Одессы, где жила бедновато, будучи фельдшером, здесь сразу начала трудиться и получает теперь государственную пенсию, которой вполне хватает, чтобы «вздохнуть полной грудью». Она поет в хоре ветеранов, посещает кружок русскоязычных, изучающих германскую литературу и историю, а когда мы остановились возле магазинчика дамской одежды «Мадам Д», где хозяйкой дочь Трушиной Диана, тут же примерила симпатичный летний костюмчик, повертелась перед зеркалом и вздохнула: «Нет, не куплю. Дома полный шкаф, не успеваю переодеваться». Я полагала, что она в Германии работала по медицинской части – если не фельдшером, то медсестрой. Ничего подобного, без знания языка даже не пробовала сдавать экзамены на подтверждение квалификации, а была уборщицей в частной гостинице, убиралась и дома у хозяина этой гостиницы, потом подрабатывала в домоуправлении: «Никакой работы не боялась, меня ценили за аккуратность». Жаль, конечно, что большинство наших бывших сограждан вынуждены расставаться с привычными профессиями и браться здесь (по крайней мере в первые годы) за самые непрестижные должности. Другое дело, что и они дают возможность вполне нормально существовать, а это накладывает определенный отпечаток: люди здесь выполняют любую работу с достоинством. В том же Визбадене не раз по вечерам встречали мужчину средних лет в симпатичной оранжево-синей униформе, в перчатках, с совком и тележкой, который вытряхивал мусор из уличных урн и делал это как-то очень ловко, даже с некоторой долей рисовки.
Что касается дочери Любови Ивановны, которая имеет в разных городах земли Гессен пять магазинов одежды и хочет открыть шестой, чтобы «хоть где-то капало», то она этим бизнесом начала заниматься еще в Киеве и сохранила кое-какие связи. Поначалу тоже зарабатывала нелегким физическим трудом, и лишь выйдя замуж за «нашего немца», который служил массажистом, постепенно и не без помощи родителей они сумели взяться за продажу одежды под маркой «Мадам Д».
Любовь Ивановна, рассказывая о том, какой дети устроили ей юбилей, сначала сводив на целый день в дорогие термы на всякие омовения и массажи, а затем собрав родных и близких друзей в ресторан, не могла не посетовать, что в Киеве ее чествовали бы на ученом совете, на кафедре, поздравляли бы выпускники и студенты. Даже назначая нам свидание на вокзале, сказала, что подойдет «к киоску “Союзпечати”». Призналась не один раз: «Живется вроде неплохо, спокойно, удобно, но публика весьма серенькая по культурному уровню, если не ниже, порой оторопь берет. Что местные, что наши. Возвращаюсь как-то с приятного камерного концерта – один из слушателей шутит: “Теперь знаю, какая музыка для камер тюремных”... В родные места так бы и полетела. Но тут дети, у Дианы взрослая дочь от первого брака, моя любимая внучка. Богдану помогаю деньги экономить, я ведь советская мамаша. У него немаленькая зарплата, но почти треть вычитается на налоги. Почему так много? Да чтобы такие, как Леонид Осипович, жили как положено. Что ни говорите, а к инвалидам и старикам отношение тут правильное. В общем, сэкономили ему на квартиру, недавно купил». На прощанье произнесла: «Желаю вам здоровья и процветания на вашей родине».
Конечно, по степени цивилизованности и Германия, и другие европейские страны, где довелось побывать в последние годы, пока гораздо выше России, однако совсем не так далеко, как это приходилось с горечью констатировать в советские времена. И теплится надежда «на процветание», если власть научится осознавать свою высокую ответственность перед народом, а народ поймет, что не только собственный карман – основа жизни, но и служение тому отечеству, где родился и где желательно вырастить своих детей не стремящимися вырваться на Запад, а нацеленными на обустройство жизни в родном краю.
