***
Недалеко от Северных Ворот,
под солнцем субтропического юга
задумчивая девочка живет,
которой в полнолунье снится вьюга.
Январь ещё не зимний, а февраль
уже не зимний месяц в Туркестане...
И девочка, тая в глазах печаль,
живет предощущеньем расставаний.
Она твердит: «Перед глазами стой,
заветный край, хоть я того не стою,
не знойной страстной южной красотой,
но северной суровою красою!..»
И к южной равнодушная весне,
упрямо просит маму на досуге:
«О мама, мама, расскажи про снег!
Напой мне, мама, песню русской вьюги!..
Свяжи платок мне, мамочка, мой друг,
из оренбургской невесомой пряжи...»
Ну а у мамы вечный недосуг.
И мама отмахнется: «Вьюга свяжет.
Не все ж по трубам ей рыдать навзрыд!
Пускай себя в трудах житейских скажет –
небесный пух спрядет и убелит,
воздушных петель для платка навяжет...»
Ах этот вьюгой вязанный платок,
который в праздник надевают бабы!..
Он покрывает непролазь дорог –
колдобины, и ямы, и ухабы.
Седины покрывает... Бабий век,
увы, в России так недолго длится.
Но девочка измыслила побег.
И ей суровый русский север снится.
Там, где, как встарь, седая от невзгод,
сна-отдыха и устали не зная,
старуха-вьюга петли вяжет-вьёт
и бабушкины песни напевает.
***
Когда хоронили Россию мою
Помпезно, согласно и чинно,
Поникшие в сбившемся ратном строю,
Рыдали поэты-мужчины.
Забросив свои боевые клинки,
Прощались с Россией навеки.
В плену безутешной сыновней тоски
В гробу закрывали ей веки.
Сиротской слезой орошали они
Родные ракиты-берёзы…
А я? Что же я?
Бог меня сохрани!
Я лишь утирала им слёзы.
«Хоть сабля востра, да мечу не сестра…» -
Уныло кривились мужчины,
Когда намекала я им, что пора
В бою поразвеять кручину.
И вновь поминальный гранёный стакан
Горючей слезой закусили.
И так порешили – лишь тот атаман,
Кто слёзней скорбит по России.
А что же Россия?
Поминки поправ,
Восстав из хрустального гроба,
Она сквозь кордоны кержацких застав
Сокрылась в былинных чащобах.
Ведомая светом скорбящих свечей,
Ушла, не попомнив обиды,
На звон потайных кладенцовых мечей
От скорбной своей панихиды.
А я? Что же я?
На распутье стою
И слёзы друзьям утираю…
Не лучше ль погибнуть в неравном бою,
Чем вживе погинуть в родимом краю,
У гроба пустого рыдая?..
Хоть сабля востра, да мечу – не сестра,
Но верному слову – сестрица.
И коли приспела лихая пора,
Пусть Вера Руси пригодится!
***
Песню и плач переплавили и перепутали
(знамо, на Волге на то отродясь мастаки!)
девка, идущая замуж,
метель в неприкаянной удали,
певчие в храме,
бредущие вдаль бурлаки.
Вкруг аналой обходя даже об руку с милыми,
плачем заране – опять в русском небе ни зги.
Русская воля закатными писана вилами
по жигулевской стремнине в районе Самарской Луки.
У атамана Барбоши спроси, сколь сладка она, волюшка?
Лишь усмехнётся печально в ответ гулевой атаман.
Свистнет в три пальца, буй-ветром закатится в полюшко
и поминай яко звали...
Ан явится снова незван!
Заревом вспыхнет опять гость желанный-непрошенный.
Что бы податься за Камень за волюшкой горькой? Так нет!
Кровью исходит рассвет над Поляной Барбошиной.
Заревом-кровью исходит над нею рассвет.
...Волга родная, какого ни попадя аспида
встарь прибивало волною к высоким твоим берегам.
Вверх до Валдая да вниз до могучего Каспия
песни об этом поются – аж слёзы текут по щекам.
СКАЗ О ВОЛГЕ
Плывущая вдаль по просторам как пава
И речь заводящая издалека,
Собой не тончава, зато величава
Кормилица русская Волга-река.
По чуду рождения ты – тверитянка.
Слегка по-казански скуласта лицом.
С Ростовом и Суздалем ты, угличанка,
Помолвлена злат-заповедным кольцом.
Как встарь, по-бурлацки ворочаешь баржи –
Они и шумят, и коптят, и дымят…
Нет-нет да порой замутится от сажи
Твой, матушка, неба взыскующий взгляд.
Устанешь под вечер… Позволила б только
Водицы испить с дорогого лица.
Работница Волга, заботница Волга,
Красавица Волга, сказительница…
Покуда студёной водицы вкушаю,
Мне шепчут о чём-то своём камыши.
Лениво закат за рекой догорает,
И перья хребтовые кажут ерши.
О матушка-Волга, не будь так сурова!
Устав от речей балаболки-ручья,
Опять срифмовать не сумевши ни слова,
К тебе на поклон заявилася я.
Мила твоя речь о былинных верховьях,
О том, как роднишься с Москвою-рекой
И как в астраханских твоих понизовьях
Цветёт дивный лотос, омытый зарёй.
Прости-не взыщи, не могу по-иному
Я речь издаля заводить-затевать…
Усну близ тебя, ну а ты мне сквозь дрёму
Все лучшие песни нашепчешь опять!
***
Ворчит, проснувшись по весне, Вазуза,
таская с шумом льдины до утра:
«Мне Волга – просто лишняя обуза.
И уж никак не старшая сестра!
Пора вставать, а ей и горя мало.
Покуда я тружусь, забыв о сне,
она под белоснежным одеялом
ещё не шелохнулась по весне.
Ну до чего сильна поспать сестрица!
Я вся в трудах, а ей и невдомёк.
Всем прочим сёстрам нечего дивиться,
что всех нас шире стала поперёк.
До морюшка Хвалынского далёко...
Я первой встала, пусть она лежит.
Поди, забыла уговор наш строгий –
главнее та, что первой добежит...»
Вот так – ворча, бурча и задыхаясь –
Вазуза-речка шустро вдаль текла.
Свою пустую суетную зависть
осилить и дорогой не могла.
...И вот, хоть пробуждалась очень долго
царевною, привыкшею ко сну,
небесной синью полыхнула Волга
и призвала с небес на Русь весну.
Крутя турбины и таская грузы,
слагая песни, Волга вдаль плыла.
И долгий путь завистницы-Вазузы
играючи за день перемогла.
Не выронила бранного словечка,
поскольку им с сестрицей по пути.
Но царственно себя Вазузе-речке
позволила до моря донести.
З А С Т О Л Ь Н А Я Б О Г А Т Ы Р С К А Я
(БАЛЛАДА О СЕМИ БОГАТЫРЯХ)
Стою, озирая родные просторы,
и с Богом беседу веду:
- О дай же мне, Господи, точку опоры –
что перевернуть, я найду!
Что это за жалкая торба пустая
лежит-не сворохнется здесь?
Маманя родная! То ж – тяга земная,
родимой сторонушки весть!
Не скрянется торба, с родимой землёю
сроднясь с незапамятных пор.
Поди, разлучи их! – занятье пустое,
будь даже ты сам Святогор!
Пред солнышком-князем,
пред чинным боярством,
пред всем богатырством честным
не он ли вчерась на пиру похвалялся,
что мне не соперничать с ним?
Ан нет! Не горазд Святогор похваляться.
О том кого хочешь спроси.
Ему недосуг по пирам прохлаждаться,
пока супостат на Руси.
А мы на пиру после жаркого боя
сошлись, одолевши врага.
Не дорого нам угощенье хмельное –
а княжья нам честь дорога.
Медок княженецкий во братину лился...
Алеша Попович младой
то силой, то напуском дерзко кичился,
Микула женой чернобровой хвалился,
Чурила – злачёной уздой.
Добрыня Никитич и тот не сдержался:
из ножен свой выхватил меч –
мечом-кладенцом потрясал-похвалялся,
держа богатырскую речь.
Но всех переплюнул Михайла Казарин –
калёные стрелы достал.
Хвалился – Михайлушка в том не бездарен! –
какую почём сторговал.
Перёную белым пером лебединым
сумел сторговать за пятак.
Перёную сизым пером соколиным –
за рупь, а дешевле никак!
Вельми на подсчеты Михайлушка прыток,
не по-богатырски умён.
Коль биться-ратиться – себе не в убыток,
таков у Михайлы закон!
Ишь как распалился!.. Похлеще закуски
хмельной княженецкий медок –
болярин ли ты, богатырь святорусский,
не хошь, а повалишься с ног!
Всласть будешь хвалиться смазливой женою,
несметной-несчётной казной,
червлёным щитом, золочёной уздою,
избой, под конек расписной.
Что проку? Разлюбит жена молодая.
Тебя принесут на щите.
Несчётной отецкой казною владая,
под старость умрёшь в нищете.
Твой конь златоуздый падёт под тобою.
В болото стрела угодит.
Лягушка окажется Бабой Ягою –
тебя извести захотит.
Тогда, коль недоля приспела такая,
к родимой земле припади.
И, щедро слезами её окропляя,
окрепни у ней на груди.
...Поклон вам земной, богатырство-боярство,
я вас осуждать не берусь.
Ан мне самолучшее в мире богатство –
родимая матушка-Русь!
С того и молчу, не боясь показаться
без роду, без племени я,
что всуе, за кубком, не смею касаться
священного имя Ея.
***
Скоро выпадет снег и смиришься: надеяться нечего
на посулы тепла от лукавой поры золотой.
Станешь споро метать из печи духовитое печиво...
Разве ж было такое возможно холодной голодной весной?
Нет, не зря подъедушкою и побирушкою
величали хозяйки весну, заглянув по весне в хлебный ларь.
Угощая детей по сусекам сметённой ватрушкою.
Обратясь к караваю: «Поклон тебе, хлебушко-царь!»
Без поклона не вынешь его из печи,
без молитвы опара не строится,
без знамения крестного в горло не лезет кусок...
До чего хороши калачи и ватрушки на Троицу –
ешь от пуза, да только потом затяни поясок.
Затяни поясок – ну не всё ж тебе времечко сытое!
Щедрый лишь на советы, нагрянет бесхлебный июнь:
«Нет ли жита, в амбаре случайно забытого?
Загляни-ка в амбар, в закрома опустелые дунь...»
И опять недосуг посидеть-погрустить у оконышка.
И опять – двадцать пять! – в услуженьи у хлеба ходить.
По амбарам его соскребать до последнего зёрнышка,
делать хлебу помин, чтоб с почётом его проводить.
А потом недосуг любоваться цветущей пшеницею.
Вновь пора засучать рукава, словно пращуры встарь...
Золотая пора хлебороба поющею жницею,
пот смахнувши со лба, возглашает:
«Хвала тебе, хлеб-государь!»
Он, неспешно царь-колосом во поле вызревший в золото,
был с земными поклонами собран в царь-сноп, что тяжёл.
Положённый в семейный закром и на мельнице смолотый,
водружался на стол, превращая последний – в престол.
***
Назад откинув чуб ковыльный свой,
испив смиренья русской иордани,
презрев земной ожесточённый бой,
какой от неба ты взыскуешь дани?
Почто, ответь, и Бога не гневи,
пришёл шеломом черпать вдохновенья
для битвы, для молитвы, для любви
в Пучай-реке печали и забвенья?
Когда шагнёшь по грудь в Пучай-реку
и на курганах встрепенутся враны,
тогда не пожелаешь и врагу
пить из неё и омывать в ней раны.
И выйдет из себя, круша брега,
и вспять рванётся супротив теченья
Пучай-река перед лицом врага,
мостящего мосты с ожесточеньем.
Что вороги мостили день деньской,
она волною за ночь размывает...
И потому спокойною такой
и величавой поутру бывает.
***
О Россия моя, что случилось с тобой?
Этот снег никогда не растает!
Ну а если растает – увижу с тоской:
вновь из отчей земли прорастает
там, где прежде шумела трава-одолень,
врачевавшая русские раны,
прорастает лихая трава-одурень,
полоня и луга и поляны.
Что за страшная здесь прокатилась орда,
повенчав мою отчину с горем,
что не только пшеница, но и лебеда
сведены оказались под корень?
Да не выкурит нас из родных деревень
дурь-трава, что хужей супостата!
Прежде вили из этой травы-одурень
мы не только морские канаты!
Нас враги не однажды пытали на слом,
и не раз смерть косая косила...
Как сумела скрутить неразвязным узлом
Русь Святую змеиная сила?
Всё дано нам от Бога – и статность, и ширь...
Нашу удаль никто не обузит.
Где тот Муромец, где тот Илья-богатырь,
что предательский узел разрубит?
