…И пришла она. Не налетела тучей саранчи – как есть, пришла неспешной восточной притчей. Причудливо смешав летописи с мифом прошлого, метафорически назвавшись настоящим. Обогнув заказы, потоптав штампы и посмеявшись над пафосными ряжеными российских кинолент вроде «Александра» и «Ярослава». Не обманула глаза, не потерялась в осени – и крикнула, что имя ей – «Орда».
История Андрея Прошкина не претендует на реалии XIV века, достоверность ее – прорисовка эпохи: костюмы, интерьеры, роспись храмов, детали этикета и протокола встречи князем ханских послов, изучение трудов западных и восточных путешественников. Участница тридцать четвертого Московского международного кинофестиваля, «сорвавшая два куша» за лучшую режиссерскую работу и лучшее исполнение женской роли, обладательница премии организации NETPAC «За восхитительную комбинацию совершенного видеоряда и концепции прощения в годы тирании»; наконец, соперница «Белого тигра» К. Шахназарова в борьбе за выдвижение на «Оскар», – «Орда» есть скорее метафизика, нежели историко-патриотический блокбастер. В ней мало крутых спецэффектов и звездных актеров, волей-неволей тянущих одеяло на себя, – но много смысла и духа, убедительности персонажей. И это выгодно отличает ее от многих отечественных «слуг государевых». Одним «Орда» покажется похожей на «Монгола» и «Кочевника», другим – на «Попа» и «Царя», третьим – на «Остров» и «Чудо» (последнее – творение отца Андрея Прошкина, Александра), но все мы знаем, что делать, когда кажется.
«Вестям FM» Прошкин-младший без утайки сообщил предысторию рождения фильма: «Это в прямом смысле то, что называется заказ. Сначала позвонили мне из “Православной энциклопедии”, сказали: вот у нас есть идея сделать картину “Святитель Алексий”. И я, честно говоря, с ними встретился, рассчитывая вежливо отказаться, и на этой встрече говорил о том, что вам, наверное, нужно некое кино, которое будет привлекать людей в церковь, заодно немножко воспевать великую Русь. И это не моя тема, вообще как бы пропаганда – совсем не мой язык… Тем не менее у нас получился какой-то очень хороший разговор, где они сказали, что: нет, мы совершенно не хотим пропаганды, мы как раз хотим такую честную, в достаточной степени авторскую картину». Что на выходе и получилось. С немалым для России бюджетом (12 млн долларов от РПЦ, государства и «Газпрома»), с мистицизмом Арабова, крупными планами Райского, сложными декорациями Февралева и азиатскими напевами Айги. И впрямь – без великой Руси, но с псевдовеликой Ордой.
В основе исторической драмы – сюжет об исцелении ханши Тайдулы (роль Розы Хайруллиной) митрополитом Киевским и всея Руси Алексием (Максим Суханов). По преданию, мать ханов Тинибека и Джанибека «болела глазами», для чего пригласила чудотворца и дипломата в Орду в августе 1357 года. Однако есть версия, что Тайдула вызвала митрополита излечить Джанибека, тяжело заболевшего после завоевания Азербайджана. При этом в версии с ханом чуда не произошло, тогда как в варианте с ханшей все закончилось средневековым «хеппи-эндом». Так или иначе, но в память о чудесном исцелении от слепоты Тайдулы митрополит Алексий в 1365 году основал в Московском Кремле Чудов монастырь.
У Прошкина хронология событий и отдельные исторические факты подаются вольно, и это лишний раз подтверждает, что на основе цивилизации-легенды построена авторская аллегория. Так, Алексий покидает Орду после исцеления ханши при власти Джанибека, хотя известно, что последнего убили еще во время пребывания митрополита в Сарай-Бату. Тинибек же, характерно сыгранный А. Паниным за отведенные ему 10 минут, погиб при невыясненных обстоятельствах. И в гибели его были замешаны как Джанибек, так и сама Тайдула (в фильме она узнает новость от младшего сына и благословляет его на царство, оставив след от меча на сыновней щеке). Неплохо жила Тайдула и при внуке Бердибеке (у Прошкина она внука на царство не благословляет). На фильм также обрушилась критика «узких улочек» ордынской столицы, дружелюбного общения православного и католиков (что по тем временам маловероятно), «слабого раскрытия значимости» митрополита… Но конкретных документальных описаний Сарай-Бату нет, а борьба православия и католицизма и «значимость» святителя Алексия не была главной задачей авторов, и рассказывать непосредственно о жизни боровшегося с Литвой и Ватиканом регента при малолетнем Дмитрии Донском нужно в другом кино. Все-таки здесь не история, скорее – алхимия истории. И живет она в нескольких образах.
Во-первых, образ как визуальный ряд заряжает нас мощной энергетикой золотоордынского распада (в сравнении с провинциальной Москвой). И каждый увидит в этом свою философскую сказку. Для одного этот фильм станет предвидением без вариантов, для другого – предостережением с надеждой на перерождение. В своем интервью «Газете.ru» режиссер предусмотрительно открестился от политического подтекста, высказав мнение о том, что мы имеем цивилизационный декаданс в целом. Прелестно-лукавые восточные диалоги, город из песка, лисья шуба, исцеление лошади, чаша крови, отрубленный палец как сознание начала конца – да и сама внезапная слепота Тайдулы, а позже – ее полет на коне во вселенскую тьму… Кто бы что здесь ни увидел, ордынский лейтмотив останется пропитан иносказанием.
Во-вторых, образ работает как словоформа. Азиатская притча о жестокости и прозрении и некое подобие жития святых рассеяны между строк. Значат ли фразы «без любви нет и ненависти» или «если монгол остановился – ему конец» только то, что лежит на поверхности, – или в них сокрыто инфернальное двуязычие? «Я разве просил его убивать? Что за народ? Дикий народ!» – восклицает Джанибек, и почему-то вспоминаешь Наполеона с его «скифами» в Москве. «Нет. Мы здесь родились», – отвечают послы на приглашение Алексия идти с ним на Русь – и по степи летит протяжная восточная песня…
Но центрообразующее слово второго (или первого) лика фильма – Чудо. «Ну соверши чудо, отче! Что же Он, для нас чуда пожалеет?» – говорит Иван Красный, по сути, отправляя митрополита на ордынскую Голгофу. Этого «чуда» ждет Русь. «Колдовства» ждет Орда. И здесь они сливаются, словно намекая на будущую – общую – Россию. И только двое – Алексий и Тайдула – в чудо по щелчку не верят. Поэтому первый проходит путь от сомнения до отчаяния, где кульминация – крик Богу в ночной ливень – имеет четкую параллель с молением в Гефсиманском саду. А вторая прозревает не только в прямом, но и в переносном смысле, исчезая из обреченного бытия… Бог у Прошкина и Арабова есть, но он подобен созерцательно-восточному надмирному Абсолюту – и в этом, конечно, не найти «философского позитива». Но ведь читает келейник Федька Евангелие об исцелении Христом слепорожденного: «…Иисус отвечал: не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии» (Иоан. 9:1,2)! Знать, вера все же должна быть на свете – но не в нечто сверхъестественное, а в нечто жертвенное в миру. И это – тот самый случай, когда видимая слабость одолевает видимую силу… И сказал Иисус: «На суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы». Так что каждый видящий что-то свое в алхимии этой истории да узрит.
