Да не хвалится сильный силою своей, а богатый богатством своим.
Текст священного писания
Необъятна природа в своём громадном пространстве, но необъятнее она для ограниченного ума человеческого! Сколько предметов дивных, предметов полных величия и прелести рассеяно по лицу земному, и каждый их них носит на себе свой особенный тип, особенный характер. При воззрении на исполинские горы буйного Кавказа мыслящий дух человека невольно поражается каким-то благоговейным страхом, и гордое самолюбие царя природы в прах уничтожается пред грозным величием Движителя Вселенной. При взгляде на прелестные долины Тавриды и Малороссии в душе человека мгновенно рождается невыразимое чувство тихого восторга, чувство безотчётной любви ко всему и неизъяснимого наслаждения. Точно это самое чувство согревало душу мою, когда я с высоты утёса, который носит название Чёртова городбища [высокий берег р. Уфы за санаторием «Зелёная роща». – Прим. ред.], обозревал восхитительные окрестности Уфы.
Уфа, Уфа! Кто первый положил краеугольный камень твоему первобытному основанию, кто первый осенил тебя – дитя полудикой Башкирии, величественным гербом царя русского? Последнее знаем почти положительно, но о первом нет никаких неопровержимых начал. Ищем, роемся и находим только то, что может найти отец о рождении сына своего в затхлой метрике полуразрушенного архива. Точно так, и вот доказательство моему мнению.
Наш достойный вечной памяти историк Н. М. Карамзин в первой главе X тома, между прочим, говорит, что «бессильная злоба Кучума, жалкого царя разрушенной Сибири, не мешала россиянам более и более укрепляться в Сибири – заложением новых городов от реки Печоры до Кети и Тары (в 1585 году), для безопасного сообщения с Пермию и Уфою, тогда же построенною вместе с Самарою, для обуздания нагаев». Но в седьмой главе VI тома он же говорит, что облагодетельствованный Великим Князем Московским Иоанном III царь Казанский Магмет-Аминь, по убеждению жены своей, желая отложиться от зависимости Иоанна, послал в 1505 году или около этого какого-то Уфимского князя для мирных переговоров. Это заставляет думать, что Уфа существовала ранее того времени, о котором сказано в X томе той же истории Карамзина. Впрочем, подобные исследования, которые невольно соединяются с упрёком древним летописцам нашего Отечества, сколько прискорбны и утомительны, столько ж и бесполезны, потому что не ведут ни к какому положительному результату.
…Было уже около четырёх часов вечера. Жар июньского дня упал. С северо-востока подул прохладный ветерок, и я с чувством душевного наслаждения стоял на утёсе Чёртова городбища. Взор мой летал по очаровательной окрестности. Передо мной густая зелень лесов, осенённых яркими лучами вечереющего дня, покрывала большую часть видимого пространства. Красивые деревеньки как бы тонули в этой чаще. Подо мною, почти близ самой подошвы горы, текла угрюмая Уфа, невдалеке сливающая мутные воды свои со светлыми струями реки Белой. Однако ж, невзирая на всю занимательность видимой природы, мысль уносила меня во времена давно минувшие. Отчего, думал я, это чудное, восхитительное место получило такое богопротивное название? Ужели во времена древние, во времена, когда ещё Святой Крест не осенял эти дикие места, его мрачности, или, говоря попросту, дьяволу пришло злокозненное намерение из жаркого дворца своего переселиться для временной прохлады на этот утёс? Но нечем основать этой мысли. Не видать ни пропасти, в которую бы он должен был провалиться, по водворении святой веры в здешнем краю, нет ни недостроенного здания, которое обыкновенно не достраивается нечистой силой, потому что всякому мерзкому деянию её мешает ранняя песнь враждующего петуха, нет решительно никакого основания! Впрочем, об этом будет речь после.
С этого страшного утёса вдали на северо-восток виднеется село Богородское, известное в здешнем крае чудесным явлением святой иконы Казанской Божией Матери, и куда в день явления её, т. е. 8 июля, стекаются тысячи богомольцев, просящих и молящихся Святой Заступнице о своих скорбях и болезнях. Направо виден Успенский мужеский монастырь [ныне на его территории Юридическая академия МВД. – Прим. ред.], бедный посредством содержания, но с избытком награждённый теми высокими дарами, которыми благодеющая природа так щедро наделяет тихие пристанища человека, избираемые для успокоения души своей.
Монастырь этот построен в управление Оренбургскою епархиею преосвященным Амвросием 1-м, а заложен был храм Успения Пресвятой Богородицы при настоятеле монастыря архимандрите Лаврентии. Строение продолжалось при преемнике его архимандрите Тихоне, а совершенно окончено при архимандрите Серафиме, будущим митрополитом Киевским. Внутри обширной каменной ограды монастыря возвышаются два храма, двухэтажный полукаменный дом для настоятеля с братиею, деревянные флигеля для служителей с надворными строениями и более ничего. Устроенная на высокой горе, при слиянии Уфы с Белою, обитель эта, при малом числе иноков, почти во все времена года, во все часы дня, всегда окружена какою-то пустынническою тишиною. Никогда почти не заметишь в нём особенной жизненной деятельности, всё в нём тихо и уединённо.
Эту-то обитель, как я уже сказал, бедную по средствам, но богатую красотами природы, избрал себе местом покоя на остальном пути жизни своей, постоянным местом молитвы, преосвященный Михаил, бывший епископ Оренбургский и Уфимский.
Стоя на высокой чреде архипастыря, пользуясь полным доверием высшего правительства, окружённый истинною любовию и уважением всей своей духовной паствы, преосвященный Михаил не более 4-х лет управлял епархиею и, покоряясь внутреннему священному призыву, уединился в эту обитель, где более уже десяти лет в тишине и мире ведёт отшельническую жизнь свою.
От монастыря в прямом направлении лежит дорога в город. Здесь должно проходить по каменному мосту чрез глубокий овраг и, пройдя небольшую долину, подняться на гору [Усольскую. – Прим. ред.].
Город Уфа, расположенный между оврагами, собственно сам в себе не представляет наблюдателю ничего не только любопытного, даже занимательного. Но вид на него с этой горы восхитителен. По выходе из долины первый взор ваш, при входе на гору, останавливается на соборной площади, которую окаймляют с севера превосходно отделанные здания губернской гимназии с корпусом присутственных мест, с запада 4-этажный дом семинарии, с юга – архиерейский дом со своими флигелями. В центре этой площади высится на господствующем в городе месте кафедральный собор. При дальнейшем обзоре открывается уже весь город, раскинутый между двух полугорий, на довольно значительном пространстве, и при параллельном взгляде как бы усеянный садами.
На юго-западной стороне города высится гора, слывущая в народе под именем Старого гульбища, расположенная между двумя страшными оврагами: одним Безымянным, а другим Черкаловым. Предание о последнем довольно замечательно.
В простонародии Уфа разделяется на две части: первая носит название Старой Уфы и расположена на восточном полугории за речкой Сутолкой. Здесь, как должно полагать, жили первые поселенцы города Уфы; здесь доселе сохранён весь тип старинных поселений: неправильные улицы, пересекаемые бесчисленными переулками, сколько грязными, столько и узкими. Притом редкая приверженность старожилов к жительству в этой части, – несмотря на всю невыгодность её по отдалённости торговых рынков и реки – со стоическим терпением они не живут, а колотятся в полуразрушающихся домах своих. Новая Уфа, расположенная на западном полугории, состоит из улиц, выстроенных насколько допускало местоположение, довольно правильно.
Но обратимся к рассказу. В Старой Уфе близ Сутолки жил весьма зажиточный горожанин Черкалов. Был ли он чиновная особа или торгующая, предание ничего не говорит, но вот что осталось нам от народной молвы. Если в настоящее время мы видим Уфу окружённую лесами, уже опустошёнными, то за двести лет она была, как и должно полагать, недоступна по дремучим непроходимым лесам, в глубину которых не смел дровосек заносить острую секиру свою, а охотник не решался в неизвестной темноте их отыскивать медведя или лисицу, страшась людей, которые свирепее их и которые в те времена многочисленными партиями населяли берега Волги, Камы и Белой. Врагом Черкалова был атаман разбойничьей шайки Бахтияр, скитавшийся в прибельских лесах близ Уфы. Имея всю власть смелого разбойника над всею окрестностию, он думал о богатстве Черкалова и в осеннюю тёмную ночь напал со своими удальцами на дом оплошного богача. В одну минуту запылали надворные строения, в одну минуту все живущие в доме были перевязаны, и страшный Бахтияр с ножом в руке стоял уже перед постелью хозяина, требуя его золота. Но он жестоко ошибся в своём корыстолюбивом чаянии – получить богатство старика – Черкалов был твёрд. Ни нож злодея, приставленный к груди, ни угрозы бросить его в огонь не принудили Черкалова открыть, где было скрыто его достояние. Предав мучительной смерти всех живущих в доме, Бахтияр, вероятно дорожа временем, увёз несчастного Черкалова с собой и в глубине оврага, устье которого выходит к самой Белой, предал его новым терзаниям, новым пыткам. Но всё было тщетно: старик молчал, а потому Бахтияр в злобной ярости от своей неудачи приказал повесить его в том овраге. С того времени овраг этот и носит название оврага Черкалова. И какое сильное влияние это страшное происшествие имело на умы народа. Даже в позднейшие времена, говорят ныне старики, т. е. лет за сорок пред сим, редкие осмеливались спускаться в глубь Черкалова оврага: из него веяло смертию.
С горы, возвышающейся близ этого оврага, открывается к югу превосходный вид на всю забельскую сторону. Река Белая как змея обвивается близ самого утёса. За ней видно пространство с лишком на 20 вёрст, покрытое лесами, хлебными полями с сенокосными долинами, по которым вьются две жёлтые полосы, это две почтовые дороги: одна в Оренбург, другая в Казань. Вдали разбросано несколько селений, из которых особенно замечательно государственное имение – село Чесноковка. Здесь был стан отдельной партии бунтовщика Пугачёва. В то время когда он сам с главными силами громил стены Оренбурга, начальник отдельной его шайки, по имени Чика, с толпою башкирцев, беглых господских людей и с частию яицких казаков осаждал г. Уфу. Об этой осаде и доселе ходит в народе множество анекдотов. Уфа в стратегическом отношении почти неприступна. Расположенная на горе, выход на которую весьма затруднителен, к тому же с восточной, южной, западной и частию северной стороны окружена реками Белой и Уфой. Не только переправа чрез них, но даже приближение к ним войск видны издалека. Следовательно, приступ к городу, при наблюдательном начальнике может дорого стоить нападающим. Но Чика избрал самое неблагоприятное для осады время, когда плывущие по реке льдины делают переправу совершенно невозможною. Очевидцы говорят, что бунтовщики в злобе на неудачу бросались сотнями на льдины, желая достичь до противоположного берега, но в пьяной неосторожности гибли как собаки. Уфа осталась цела и невредима, но Чика с его главными сподвижниками был повешен впоследствии на площади осаждаемого им города, и неудивительно: таков бывает конец всякому злому началу. Тот, кто восстал против царя и родины, тот не жди добра, тот проклят ещё во чреве матери своей. «Добро бы было ему, аще не бы родился человек той», – сказал Христос [Матф., гл. 26, ст. 24. – Прим. Зефирова] о предателе Иуде.
Старожилы ещё рассказывают, что во время осады города Уфы Чикою, когда злодеи решались из-за Белой на непременное на него нападение, то на горе, близ Ильинской церкви, являлся на белом коне в священническом облачении поседелый старец, будто бы бывший некогда у церкви Илии Пророка священником, и грозил святым крестом осаждавшим, каковое явление наводило на них большой страх, и они снова отступали. Этот старец был виден только врагами города Уфы.
Далее к западу ещё лежит утёсистая гора, на которой расположено ныне татарское кладбище и в которой видны ещё входы в пещеры. О них в народе ходит много рассказов. Говорят, что лет за 25 пред сим, когда ещё весенняя вода не замыла отверстий, многие спускались во внутренность пещер и находили в горе огромную пустоту в виде комнат, разделённых одна от другой едва заметными отверстиями. В средине этих комнат была зола, оставшаяся, вероятно, от разводимого огня, равным образом находили старую обувь, ножи и кинжалы. Очень естественно, что эти пещеры существовали встарь, так как и ныне находят их много в горах, и нет ничего удивительного, что шайка разбойников, может быть даже Бахтияра, избирала это дикое и неприступное место себе притоном.
Вид с этого утёса так же пленителен, как и с горы Старого гульбища. В полугоре бьёт из камня источник чистый, светлый, как хрусталь. И вода, скатываясь по жёлобу, наполняет две большие кади, этой водой многие из городских жителей пользуются, предпочитая её даже и речной. Несколько севернее подошвы горы раскинута богатая слобода Нижегородка, населённая крестьянами графа Шереметева. Здесь река Белая удаляется от города на запад без малого на три версты и, описав дугу, вновь оборачивается к востоку и подходит вплоть к уфимским горам, потом снова течёт на запад [Ныне это русло стало старицей реки: в 1854 г. во время паводка Белая пробила себе новое русло, ближе к Нижегородке. – Прим. ред.].
На левом берегу её, покрытом лесом, разбросано несколько деревень, представляющих с горы чудесный вид. Но к северу исчезает всё очарование: возвышающаяся лесистая гора скрывает весь небосклон, и только на отдалённом возвышении её красуется дом арабской архитектуры, принадлежащий её превосходительству В. А. Балкашиной. А невдалеке от него к востоку виднеется загородный архиерейский дом, привлекающий к себе много посетителей не столько красотою своего местоположения, сколько тем пустынническим уединением, которое так пленительно и которое так любит душа человека после мирских волнений.
Обозревая окрестности Уфы с той горы, где находятся пещеры, взор ваш невольно остановится на огромных курганах, во множестве рассеянных по всей горе. Мгновенно исчезает вся прелесть видимой природы, и мысль уносит вас в глубину времён давно минувших. Если христианин в отдалённых от жительства местах встретит внезапно крест, в голове его сама собой рождается мысль: здесь погребён христианин, и, благочестивый в душе, прибавит к этой мысли молитву: «Господи! упокой душу раба твоего!». Но взгляд на курганы, не рождая благочестивой мысли, наполняет восторгом лишь душу одного археолога, жаждущего древностей.
Знаем из бытописаний, что воинственные народы Азии погребали тела умерших богатырей своих как неустрашимых предводителей с конём и доспехами, и в память о них насыпали над прахом курганы. Чей же прах покоится, думал я, под этими курганами. Какой народ обитал на этом полуострове? Татары, башкирцы, нагаи? Вот догадки, около которых вьётся первая мысль наблюдателя, и эта мысль заставила меня прибегнуть к сказаниям старожилов: что думают они или что слышали об этих курганах. Но безгласны мёртвые могилы, безмолвно предание! То, что я мог узнать, узнал, догадываясь.
Все насыпи, видимые теперь, ещё не разрыты, и что в них находится, ещё неизвестно, но подобные им находились внутри города и при распланировке улиц новой Уфы были срыты. Внутри их находили конские и человеческие кости замечательной величины, огромные серебрёные бляхи, вероятно служившие украшением верховой конской сбруи, копьянки от стрел, сабли и кинжалы с золотой насечкой и даже украшенные каменьями. Вырывая погреба, горожане находили в земле много подобных вещей, и я видел сам три серебряные бляхи величиною с десертную тарелку. Судя по их небольшой выпуклости и скважинам по краям, они должны были служить украшениям нагрудника верховой лошади. Но, вспоминая все рассказы об этом предмете, в особенности замечательно то обстоятельство, что в числе этих воинственных древностей не находили в курганах ни одной вещи, которую бы можно было отнести к женским украшениям. Что ж это значит? Ужели здесь, на этом полуострове, кочевала только одна воинственная дружина?
Не могу говорить, что эта догадка ведёт к неопровержимой истине, но многое заставляет думать так, и, во-первых, вот почему: отчего, например, не видно подобных курганов в таком количестве в других местах Оренбургской губернии, но только в Уфе, отчего не видно этих многознаменательных насыпей в луговых местах, но в местах гористых, неприступных, укреплённых самой природой, как Уфа.
Древние обитатели здешнего края башкирцы не имели прежде и ныне не имеют обыкновения насыпать курганы над прахом своих богатырей, откуда ж взялись эти курганы, это небывалое в краю обыкновение? Усиливаясь, так сказать, проникнуть в темноту времён прошедших, я искал основания своим предположениям в «Истории Российского Государства» и нашёл нечто оправдывающее их.
В V главе VIII тома Карамзин говорит, что Иоанн Грозный, разрушив столицу Казанского царства, ещё не был покоен, слыша о беспрестанно возникающих мятежах, он дал повеление: «Даниилу Адашеву с детьми боярскими и вятчанами идти на Каму, а знаменитым доблестию воеводам Микулинскому, Шереметеву и Курбскому – в Казань. Они выступили зимою в самые жестокие морозы, воевали целый месяц в окрестностях Камы и Меши, разорили там новую крепость, сделанную мятежниками, ходили за Ашит, Уржум до самых вятских и башкирских пределов, сражаясь ежедневно в диких лесах, в снежных пустынях; убили 10 000 неприятелей и двух злейших врагов России: князя Янчуру Измаильтянина и богатыря черемисского Алеку, взяли в плен 6 000 татар, а жён и детей 15 000».
После этой исторической истины я смелее могу основываться на моей прежде высказанной мысли, что полуостров Уфа был последним избранным местом для сохранения своей свободы не покорившихся власти Грозного Царя, после взятия Казани. Разгромленные во всех местах неутомимым преследованием наших войск, враги искали уже защиты не в своих ослабевших силах, но в местах неприступных, и избрали горы Уфы, с которых, как и прежде было говорено мною, видно пространство на 20 вёрст. Следовательно, они были обеспечены от внезапного нападения и, завидев приближающуюся грозу, имели ещё время прибегнуть к обороне или к бегству.
Нет сомнения, что, несмотря на неприступное местоположение, избранное жалкими остатками казанских защитников для своего воинственного стана, они на возвышенностях гор имели отдельные наблюдательные отряды, или форпосты. Например, упомянутое мною Чёртово городбище, обнесённое рвом и валом, приметными ещё доселе, заключает в себе весьма незначительное количество земли, удобное только для помещения нескольких шалашей, и не могло быть лагерем значительного войска, а разве только наблюдательного отряда.
Хотя покойный В. С. Юматов в своих записках о первобытных жителях Оренбургского края и говорит, что здесь, на месте Уфы, обитали нагаи и что даже на Чёртовом городбище жил последний Нагайский хан Тюря, Бабату Клюсов. Может быть, это и так, но почтеннейший В. С. Юматов подаёт сам повод к некоторому сомнению, не объяснив, из какого источника почерпнуты им эти сведения. И притом разъединённая, разбитая на части Орда нагайских татар, вероятно, скиталась по степям Башкирии со всем своим домохозяйством – с жёнами и детьми. Отчего же в вырытых курганах, погребах и могилах не находили ни детских костей и ни одного женского украшения, а не мне одному известно, что женщины, к какому бы народу они ни принадлежали, от начала веков любили украшать себя металлическими ценными вещами. Это обстоятельство невольно наводит на мысль, что на уфимских горах обитала одна дружина воинов, между которыми или вовсе не было женщин, или было весьма малое число.
Кроме того, на берегу р. Белой, близ нынешнего Оренбургского перевоза, есть мост, называемый и в настоящее время Нагайским. Следовательно, если бы на уфимских горах обитали нагаи, то мост этот не назывался бы Нагайским, так как все дороги получают своё название от того места, куда они ведут. Например, дорога из Уфы в Оренбург называется Оренбургскою, в Казань – Казанскою, а поэтому должно заключить, что чрез Нагайский мост лежит путь не из жилищ, но в жилища Нагайской орды.
Так кто же здесь? Но «Что до мёртвых, что до гроба, Мёртвых дом земли утроба», – подумал я, утомлённый этими ни к чему не ведущими умозаключениями, основанными только на одних предположениях, и с возвышенного кургана снова обратил взор мой на окрестности Уфы. Роскошная, очаровательная картина на огромное пространство вновь раскинулась пред моими глазами. Какой вид! Какой разгул для души мыслящей! В эту минуту живёшь только эстетически. Лёгкий, приятный воздух, кажется, сочетался с красотою природы, чтобы вновь усладить твою прогулку. И чем дольше смотришь, тем дольше хочется смотреть. К слову прибавлю, что великолепная картина окрестностей уфимских привлекла на себя не моё только бедное, ничтожное внимание, но даже монарх России, Благословенный Александр, закладывая в 1824 году церковь во имя Александра Невского, воздвигнутую оренбургским дворянством, в память Его Августейшего посещения, с особенным вниманием смотрел на окрестности Уфы.
…День уже вечерел. Заходящее солнце яркими лучами озолотило зелень лесов и долин, и последний луч горел, как алмаз, на белых стенах церкви села Берёзовки, отстоящей на 12 вёрст от города. Бросив последний прощальный взгляд на всё видимое, я удалился, думая в пути: «Конечно, много городов рассыпано в разных направлениях по необъятному пространству нашего отечества, из которых одни могут хвалиться величием штаб-квартиры предводителя русских войск, их воинственной музыкой, их великолепными парадами, другие – удобством пристаней своих, куда со всех концов России стекается народ с похвальной мыслию – или купить и обмануть, или продать и обмануть. Но “да не хвалится сильный силою своей, да не хвалится богатый богатством своим”. Уфа по своему стратегическому положению, по восхитительной красоте своих окрестностей едва ли уступит кому-нибудь из собратий своих в том богатстве, которое “тля не тлит, и татие не подкапывают”, она богата сама собой!»
(Публикация подготовлена М. И. Родновым)
