Вступительное слово к переводу
Вероятно, не все знают, что во время Второй мировой войны выдающийся английский писатель-классик Сомерсет Моэм (W. Somerset Maugham) проживал несколько лет в США, активно участвуя в литературной жизни. Он писал книги, сценарии для фильмов, пьесы. В 1943 году, во время пребывания в США, издательство The New Home Library в Нью-Йорке предложило писателю составить антологию лучших рассказов на английском языке за предшествующие 50 лет. В 1943 году эта антология под названием Современная английская и американская литература была издана с обширным предисловием Сомерсета Моэма.
Среди напечатанных в антологии произведений мое внимание привлек рассказ писателя Конрада Берковичи (Konrad Bercovici) под названием Прибыльная поэзия (There’s money in poetry) прелестная история в шолом-алейхемской традиции с живыми еврейскими характерами американского разлива. Его я и предлагаю вниманию читателей.
Два слова о писателе (материалы взяты из Wiki). Конрад Берковичи (1882-1961) родился в Румынии в еврейской семье. После смерти отца Конрад с семьей перебрался в Париж, где работал по подготовке Всемирной выставки в Париже 1900 года. Поступил в один из университетов Парижа. После женитьбы на скульпторе Наоми Либреску перебрался в Северную Америку, сначала в Монреаль, потом в Нью-Йорк, где работал на разных подсобных работах и начал сотрудничать в еврейских газетах. Первая книга на английском языке Преступления в благотворительности вышла с предисловием Джона Рида.
Конрад Берковичи дружил и общался с Полом Робсоном и его женой Эсси, Скотом Фитцджералдом, Эрнстом Хемингуэем, Чарли Чаплином, Мери Пикфорд, Дугласом Фейрбенксом.
Марк Авербух
Конрад Берковичи
Прибыльная Поэзия
Мы плыли на трансатлантическом лайнере. Плотный мужчина, в возрасте где-то лет пятидесяти, голубоглазый, с залысинами протянул руку для знакомства и представился:
- Мое имя Левин. А ваше? Я кручусь в шелковом бизнесе, чем занимаетесь вы?
Я пробормотал, что это не имеет значения. После обеда, когда был сервирован кофе, старший офицер и капитан приветствовали меня и присели за наш столик на несколько минут. Я представил им своего попутчика, который, будучи ошеломлен, что такие важные господа со мной накоротке, снова спросил:
- Так в каком, все-таки, бизнесе вы заняты?
Мой ответ был весьма расплывчат. Мистер Левин взглянул на меня с подозрением.
Через час Левин фамильярно постучал по моему плечу.
- Послушайте, я выяснил, кто вы. Они мне сказали, что вы писатель. Какого черта вы не сказали мне это сразу? Не следует этого стыдиться! Такое случилось даже в моей семье. Спокойной ночи.
На следующий день мистер Левин решился поведать мне историю своей жизни. Я не рискнул остудить его намерение, наоборот, я поддался на его уловку. Для меня было разумнее покончить с этим как можно быстрее. Если человек решил рассказать вам историю своей жизни, избежать этого невозможно. Чем дольше вы стараетесь оттянуть неизбежное, тем более экзотичным оно будет выглядеть… и более далеким от истины. Ничего нет более скучного, чем придуманная любовная история не склонных к воображению выдумщиков.
После обеда я поднялся на палубу, сел в соседнее кресло и сказал:
- Вы хотели мне что-то рассказать? Валяйте, Левин, я слушаю.
Левин хмыкнул и забормотал.
- Короче говоря, вот как это было. Я вам расскажу ее вкратце, но, как говорят строители, «от нуля и до ключей».
Начну с Канторовича, который, как и я, в шелковом бизнесе. Он мой старинный друг, приехал в Америку одновременно со мной двадцать лет назад. Мы работали с ним в одном виде бизнеса. Иногда мы слегка конкурировали друг с другом. Иногда мы работали рука об руку. В основном, мы были друзьями. Иногда мы немного соперничали, иногда переругивались, иногда спорили, но когда я уже думал, что мы насовсем разбежались, Канторович покупает небольшой участок земли где-то в Бронксе и сообщает мне, что по соседству продается такой же, за ту же цену, которую платил и он, и мы строим наши дома по одному проекту, то есть, они должны обойтись нам дешевле, один архитектор и прочее. И мы становимся друзьями опять и надолго. Он имеет, что он имеет, я имею, что я имею, наши семьи дружат и все олрайт.
Когда поднялся спрос на шелк, один из его сыновей, старшенький, как только окончил школу, пошел к отцу в бизнес. Отличный парень, влюбился в соседскую девушку, женился на ней, переселился в Вашингтон Хайтс и прекрасно там живет. Этот старший Канторович – копия отца. Что отец делал в двадцать лет, он делает в двадцать. Чего его отец добился к сорока годам, он добьется к сорока. Нормальный малый. Образцовый сын, которого желал бы иметь любой отец.
Но другой сын, Иззи – о, с ним все не так просто. Случилось так, что когда Иззи было двенадцать или тринадцать, школьная газета напечатала стихи, написанные самим Иззи, которые назывались Индейский Вихрь. И гордый Канторович расхаживает по округе и рассказывает каждому, что его сын поэт. Вставил стихи в рамку и повесил на стене своего офиса. Вы не могли проговорить с Канторовичем и пяти минут, чтобы он не показал вам стихи своего сына в рамке на стене. Однажды я пришел переговорить с ним о деле. Он показал мне картинку Иззи. Все это раздражало его старшего сына. Получается, что если он не написал стихи, значит он плохой сын?
Все это хорошо и прекрасно для мальчика в 13 лет, который не родился в этой стране, он пишет стихи, их печатают в газетах, все соседи гордятся им. Он уже знаменитость. Но мальчик окончил школу, отцу нужно, чтобы он приступил к изучению бизнеса, а Иззи даже не хочет слышать об этом. Вот это уже нехорошо. Он, представьте себе, хочет быть поэтом.
Около года мы ничего об этом не знали, не догадывались о спорах и беспокойстве в семье нашего друга. Канторович – человек гордый, обязанный успехами только себе, хранил секреты внутри семьи, не хотел их показывать окружающим. Но когда парню уже 18-19 и он, кроме сочинения своих стихов, ничем другим не занимается, я стал приглядываться, потому что он приходил каждый вечер к нам домой читать моей Маргарет свои стихи. Поэтому однажды я сказал:
- Иззи, когда будет этому конец? Когда ты отправишься к отцу в его бизнес? Поэзия – это не тот бизнес, которым занимаются Канторовичи. Ты должен считаться со своей семьей!
В ответ Иззи выразительно посмотрел на меня, как будто я обругал его отца плохими словами, пожал плечами, опять же будто я обращался к нему на каком-то незнакомом языке, допустим китайском. Когда он ушел, дочь спросила меня, какое право я имею разговаривать с Иззи таким тоном, и она говорит мне, что Иззи – великий поэт. Ну, я ей сказал, что уже знаю об этом, что уже видел стихи Иззи, напечатанные в школьном альманахе несколько лет назад, но какое это имеет отношение к бизнесу? И если мальчик приходит в мой дом, я должен знать, чем он занимается. Бездельники в моем доме мне не нужны!
Прошло несколько недель, и однажды приходит ко мне Канторович, я вижу, что он чем-то очень обеспокоен. Тогда я ему говорю:
- Как дела, Канторович?
Канторович говорит, что с бизнесом полный порядок. Тогда я его спрашиваю, как здоровье? И он отвечает, что тоже полный порядок. Я удивился, чем же он обеспокоен. Наконец выясняется, что дело в Иззи. Как могло случиться, что в его образцовой семье, с таким отцом, и таким братом, где каждый член семьи в бизнесе, проживает такой нахлебник и ничего не делает. Я с ним толкую и толкую – говорит – но это, как об стенку горох. И что же будет дальше? – спрашивает он меня, и в его глазах слезы.
Словом, я успокоил его и сказал, что не стоит так переживать, рано или поздно все утрясется. При таком отце и таком брате быть иначе и не может… Я ведь знаю, что Иззи хороший юноша.
Мне все время хотелось сказать, что вина лежит на нем, Канторовиче, что он повлиял на ум ребенка, хвастаясь перед всеми стихами сына, повесил их в рамке у себя в офисе, отчего паренька повело в сторону, и он вообразил, что умнее всех. Я все же сдержался, но Канторович понимал все и без меня, и, наконец, признался:
- Я знаю, что здесь моя вина, но я был так горд и счастлив, откуда мне было знать, чем все закончится? Как я мог знать, что он откажется делать то, что положено делать сыну, а будет бесконечно сочинять свои стихи!
- Не волнуйся – говорю я ему – все обернется. Иззи из хорошей семьи и кровь гуще, чем вода. А в вашей семье никогда не было поэтов?
- Нет – ответил Канторович – разве ты когда-нибудь слышал о таких профессиях в нашей семье. Не было банкротов, как и не было поэтов.
Вернувшись в этот вечер домой, я нашел Иззи, сидящим рядом с дочерью на диване. Он читал ей свои стихи, напечатанные в газете. Я крепко рассердился и сказал, что он не имеет права огорчать своих родителей и позорить семью, бездельничая и занимаясь рифмоплетством. Сказал, что, как близкий друг его семьи, я бы промолчал, но ему нечего рассиживаться с моей Маргарет на диване и читать ей свои стихи. Я хорошенько его отчитал. Сначала он должен повзрослеть, стать мужчиной, а уж потом разговаривать с моей дочерью. Тогда Иззи разозлился, а моя Маргарет стала разговаривать со мной так, как раньше никогда себе не позволяла – сказала, что она живет в Америке, а не в России. Я ответил моей Маргарет, что для женщины я допускаю такую вольность. Если ей нравится читать стихи или честно делать что-то другое я не возражаю, но для парня, чья семья занята бизнесом – это позор. Я не могу допустить, чтобы он приходил в наш дом.
Я-то думал, что моя Маргарет не посмеет ослушаться родного отца и перестанет встречаться с ним, и все утрясется. Но мы ведь живем в Америке, женщины стали независимы, даже в семьях, где их кормят. Конечно, если женщина работает и сама себя содержит, тогда другое дело. Но оказалось, как вы увидите позднее, что все обернулось нормально, несмотря на то, что я чуть было не умер, и, более того, в результате отправился путешествовать на родину.
Вы должны бы видеть Канторовича в те дни. Он потерял покой и нервничал больше, чем его отец за всю жизнь. А его отец, должен вам сказать, мог поговорить даже о политике, как будто судьбы мира водружены на его плечи. Канторович беспокоился о будущем своего мальчика больше, чем о своем бизнесе. Он, бывало, сидит в моем офисе и рыдает как дитя. Его мальчик подкачал! Его сын из года в год опускается все ниже! Ему уже 21, все из рук вон плохо, а его ничего больше не интересует, кроме поэзии и счастлив он лишь при виде напечатанных в каких-то журналах стихов.
Бывало Маргарет читала их мне, и когда она это делала, то звучало вроде нормально, однако все стихи были о рассветах, закатах, цветах, ручьях – вообще о природе, и я однажды сказал:
- Послушай, что он сделал за те пять лет, что пишет стихи? Две напечатанные журнальные страницы. Это что, достаточно работы для мужчины за пять лет? Никто же не возражает, чтобы мужчина сочинял стихи… но только после работы, когда у него появляется свободное время. Никто не может заниматься поэзией 8 часов в день, даже социалисты говорят, что у рабочего должен быть восьмичасовой рабочий день.
Она вздохнула, и ее укоризненный взгляд говорил одно: «тебе не дано это понять», – и с тех пор она никогда не читала мне его стихи, а я больше не говорил о нем.
Канторович же просто потерял голову, как такое несчастье могло случиться в его доме, как это один из его сыновей не желает заниматься серьезным делом. Я и сам страшно переживал. Надо же, ко всем беспокойствам, связанным с делами в бизнесе привязалась еще такая напасть в Америке. Поэзия!
Однажды Канторович приходит в мой офис, и я сразу вижу по его поведению, что он просто очень счастлив. Ни один самый большой заказ не мог бы сделать его счастливее, ни один! А я и думаю, что могло с ним случиться? В это время я разговаривал с моим работником, но сразу прервался и отвел его в сторону:
- Что случилось, Канторович? Говори быстрее, я умираю от любопытства.
Он был так возбужден, что не мог произнести ни слова. Наконец его прорвало:
- Ты был прав, Левин, ты был прав. Мой Иззи наконец взялся за ум. Кровь гуще, чем вода. Сегодня утром он занял должность в А.Г.Б. Шелковой Компании и отправляется на следующей неделе продавать наш товар! Мой мальчик сохранил мне жизнь.
И Канторович разрыдался как ребенок.
Я, конечно, очень обрадовался, не могу даже описать вам, каким счастьем это меня заполнило. Самый большой заказ на товар не принес бы мне столько радости. Я говорю Канторовичу, что у меня намечено большое совещание, но это все может ждать до завтра. Мы пошли с ним в ресторан, распили за обедом бутылку вина, и оба были очень счастливы и вспоминали нашу старую родину, наших общих знакомых и вообще говорили обо всем. В конце концов, мы довольно неплохо преуспели в новой стране. Все олрайт, и наши дети олрайт. Бояться ничего не надо, и кровь гуще, чем вода.
Я вернулся домой, рассказал все жене, но когда Маргарет, моя дочь, услышала, что Иззи взялся за ум и собирается стать коммивояжером, она начала плакать и рыдала так, словно ей сообщили ужасную новость. Я подумал себе, понять этих женщин совершенно невозможно. Никто никогда их не понимает, поэтому и мне не понять, почему она плачет. Я все же сообразил, что не избыток счастья служит причиной плача, поэтому я не стал ее расспрашивать, но подумал, может это оттого, что он будет разъезжать, и она не сможет его видеть чаще, чем бывало. Я ведь знал, что она, вопреки моей воле, все равно с ним встречается. В этой стране женщины все равно независимы, поэтому отцы могут только настаивать на исполнении своих приказов, но потом они должны закрыть глаза на происходящее, т.к. их приказам никто не собирается подчиняться.
Через месяц Иззи вернулся из своих странствий. Его невозможно узнать, новый человек. Приличная короткая прическа, отутюженный костюм. Коллеги по А.Г.В. компании им очень довольны. Я позвонил им, чтобы выяснить, удовлетворены ли они его работой. Теперь я решил себе, если он придет к моей Маргарет, я промолчу, так как я смекнул, что для нее Иззи не безразличен. Ну и что вы думаете произошло? Когда он пришел к ней, она не захотела с ним разговаривать, была обозлена, что он бросил писать стихи. Женщины, конечно, сейчас наделены политическими правами, но они глупы, как и прежде. Им не нужен хлеб, они хотят ювелирные цацки и … поэзию.
Словом, Иззи опять отправился путешествовать, его отец очень счастлив и говорит мне, что его мальчик за два месяца освоил бизнес лучше, чем любой другой мог бы его изучить за десять лет. А почему бы и нет? Канторовичи занимались шелком две сотни лет. Мальчик изучил шелк с такой же легкостью, как выходец из семьи музыкантов способен постичь тонкости музыки. Он в нем родился. Ему не нужно было бегать в колледж, чтобы изучить бизнес и научиться отличать шелк от хлопка. Но я ничего не сказал, раз отец счастлив, и все олрайт. Канторович был без ума от своего парня. Ведь поэзией и не пахло в его семье, а он раззвонил на всю округу и повесил рамку со стихами на стене офиса. Что же касается шелка, то можно ли быть Канторовичем и не разбираться в нем?
Между тем, каждое утро, когда я выхожу из дома, я вижу письма на имя моей Маргарет из разных мест, но я молчу. Парень ездит туда-обратно, и каждый раз, когда возвращается, он встречается с Маргарет. Иногда она разговаривает с ним по одному, в следующий - по другому – холодно, горячо – но я молчу. Наблюдаю. Я всегда верил, что кровь гуще, чем вода. И, кроме того, в моей семье еще никогда не было поэта.
Между тем, его старший брат, который был в партнерстве с отцом, отделился и открыл собственное дело. Иззи стал партнером отца. После этого, с отцом стало невозможно разговаривать, настолько он был горд таким оборотом дела. Он нагружал его работой 24 часа в сутки, боялся, что Иззи вернется в свою поэзию.
К этому времени поступает в торговлю новый сорт шелка и все оптовые базы в городе получили образцы новой продукции. Иззи смотрит на кусочки шелка, оглаживает, ласкает, вдыхает их аромат. Такое трудно повторить! Оптовикам прислали наименование нового сорта шелка – я не помню какое – но Иззи смотрит на образец, щупает, нюхает его, гладит его по своей щеке, губам, ну точно как сбрендивший, и потом выдыхает:
- Индейский Вихрь.
И его глаза сверкают от восторга. Когда он прикасается к шелку, его лицо краснеет, будто после выпитого вина.
- Только так – повторяет он – Индейский Вихрь.
При оформлении заказа на партию товара, он потребовал, чтобы на кайме каждого отреза было напечатано Индейский Вихрь, и материал должен быть доставлен в специальной упаковке из подкрашенной шелковой бумаги.
Индейский Вихрь мгновенно завоевал рынок, он пользовался невиданным спросом. Женщины покупали только Индейский Вихрь и не иначе как с круговой индейсковихревой каймой, шелк без каймы их не интересовал. Заказы поступали в таких размерах, что они почти вывели из бизнеса всех остальных конкурентов.
- Это точно такой же шелк, как и остальные – объяснял я покупателям. Но бесполезно, их интересовал только Индейский Вихрь. А уж как возгордился Канторович, демонстрирует каждому, кто заходит к нему в офис, стихи под названием Индейский Вихрь в рамке, все еще висящие на стене. Однажды, когда я пришел к нему, он решил мне польстить:
- Левин ты таки был прав, вот какой у меня парень!
И я должен был с ним согласиться, если человек прав, то он прав, даже если это бьет по твоему бизнесу.
Иззи стал немного чаще захаживать к нам. Бизнес растет. Канторович и Сын делали уйму денег. Он и Маргарет встречаются, и он сорит деньгами, как будто это пенни. Я молчу. Иногда они счастливы, иногда нет. Однажды они пришли домой и сказали, что они поженились. Вот так, даже не предупредив. Они хотят справить свадьбу, но без всякой официальной церемонии. Этот парень всегда был немножко эксцентричный, несмотря на успехи в бизнесе. Их решение мне пришлось по душе и спасло кучу денег, потому что отец невесты должен оплачивать все свадебные расходы. Кроме того, из деловых соображений я должен был оплачивать свадебный ужин на 500 персон по 10 долларов на каждого. Посчитайте сами, пожалуйста. В этой стране ты никогда не знаешь, с какой семьей породнится твой ребенок. А здесь другое дело, я знал Иззи с малых лет, он оказался успешным бизнесменом и с мозгами, способными дать название шелку Индейский Вихрь, с такими продвинутыми идеями. Словом, мы были очень счастливы.
По окончании сезона люди из шелкоткацких компаний начали показывать новые образцы. Я был очень занят, отбирал новые образцы, когда пришел Канторович, и по его лицу было видно, что его что-то беспокоит.
- В чем дело? - спросил я.
- Это мой Иззи, он не появляется в офисе уже три дня
- Почему?
- Я ему звонил много раз, а он отвечает, что занят и чтобы я его не беспокоил, у него нет времени прийти в офис. Левин, он теперь немножко и твой сын, помоги мне.
Я вернулся домой, но ничего жене не рассказал, какая польза, только ее расстраивать!
Когда у человека есть единственная дочь и ничего, кроме бизнеса, и если к тому же он уже не так молод, смею вас уверить, что любая пища, которую я пробовал в этот вечер воспринималась, как отрава. Что Иззи имеет в виду, не появляясь в офисе три дня, и родному отцу грубит, что значит, нет времени? Нет времени для бизнеса? Как это возможно?
Я спросил жену, видела ли она Маргарет, и она сказала, что она ей звонила и просила ее прийти, но Маргарет ответила, что она занята и не нужно ее беспокоить. И так как я помнил, что моя дочь не хотела смириться с мыслью, что Иззи бросит сочинять свои стихи, я похолодел от ужаса. Вы никогда не поймете этих женщин.
Словом, я не выдержал и после обеда сказал жене, что должен идти на важную встречу в синагоге, взял первое подвернувшееся такси и поехал в даунтаун к Вашингтон Скверу, где они жили. В такси я все время думал, какие такие важные дела у детей, и удивлялся, почему они избрали такое богемное место для жилья. Есть замечательные дома в Вашингтон Хайтс, а еще лучше в Бронксе. Зачем им жить на Вашингтон Сквер? Он хоть и стал бизнесменом, но все равно в нем были некоторые странности, да и Маргарет, хоть и была моей дочерью, но у нее полно глупостей в голове. Словом, я отпустил такси и нажал звонок, но на сердце у меня было так тяжело, словно я должен навестить больную родственницу, или пойти на встречу с кредиторами обанкротившейся фирмы. Когда служанка открыла дверь, и я вошел, мое сердце упало. Представьте, сидит Иззи за столом, а напротив него моя Маргарет, Иззи опять отрастил свои длинные патлы и курит трубку, а на столе множество книг. И весь дом вообще не похож на дом бизнесмена. Мебель другая, полно кушеток и подсвечников. Почему подсвечники я так и не понял, если в доме электричество, тут же Новый Свет, не старая родина?
- Минутку, старина – говорит мне Иззи и читает мне стихи из книги, потом ужасно возбуждается, потому что Маргарет с ним не соглашается. Когда Иззи, наконец, закончил чтение, Маргарет говорит:
- Обожди, папа, посиди минутку. И она читает мне другие стихи из книги.
Словом я вижу, как поэтическая болезнь опять завладела ими, и я просто удивлен, что это могло случиться с моей дочерью и сыном Канторовича, которого я знаю с самого детства. Я увидел крах всех моих надежд! Если бы пропасть разверзлась передо мной, я должен был бы туда прыгнуть. Они не обращали на меня никакого внимания, как будто меня не существовало. Иззи вытаскивает книгу и читает. Маргарет берет еще одну и опять читает свои варианты, и они спорят о вещах, в которых я ничего не соображаю. Он сосет свою трубку, она курит сигарету, а я чувствую, что вот-вот умру, мое сердце замирает. Я просто не выдерживаю, встаю и кричу:
- Дети, что с вами творится? Иззи, опять за старое? Ты забыл, что ты женат, опять потянулся к своей поэзии! На кого ты стал похож?
Иззи смотрит на меня, словно он видит величайшего идиота, живущего на земле. Потом он улыбается мне, берет со стола книгу, и я могу сказать, что в этот самый момент радость, невыразимая словами, галопом возвращается ко мне.
Я увидел, что между секциями книги проложены кусочки образцов шелка, сквозь которые можно рассмотреть названия стихов, предназначенных для новых партий шелка. Эти названия так же поэтичны, как и Индейский Вихрь для первой партии.
Вот видите, there is money in poetry. Но для этого нужно быть американским парнем и знать, как это воплотить в реальность… не то, что на моей старой родине, где поэты голодают на чердаках.
- Сейчас я заболел, и доктор предписал мне отдых. Поэтому я решил посетить мою старую родину.
Так почему же вы не признавались, что вы писатель? Не надо этого стыдиться.
___
Напечатано в журнале «Семь искусств» #2(39) февраль 2013
7iskusstv.com/nomer.php?srce=39
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2013/Nomer2/Averbuh1.php
