"Для раскрытия истины необходимо раз в жизни
насколько это возможно, поставить все под сомнение".
Рене Декарт. "Начала философии"
1.Тихая гавань отчего дома
Восстание было назначено на понедельник, а накануне, 13 декабря, в дом на 7-й линии Васильевского острова, где жило большое семейство Бестужевых, приехала из деревни мать Прасковья Михайловна, где она гостила, спасаясь от промозглой питерской осенней погоды. Ее материнское сердце было настолько растрогано встречей с детьми, что она не замечала растерянно-взволнованных переглядываний старших сыновей Николая, Александра и Михаила и необычно оживленной болтовни младших - Петра и Павла. Дочери Елена, Мария и Ольга хлопотали по хозяйству, и матери оставалось только, усевшись в уютное гнездышко кресла, смотреть со стороны на своих возмужавших сынов и слушать их дурашливо-ниочемные разговоры.
"Эх, жив был бы отец, - подумала она, взглянув на Александра, который и внешне, и своими энергичными повадками был очень похож на покойного мужа, - порадовался бы вместе со мной". Александр Федосеевич Бестужев, потомок обедневшего, но весьма известного в стране дворянского рода, умер в 1810 году от болезней, преследовавших его после той роковой военной травмы, полученной в ходе «шведской» кампании, когда его в числе погибших матросов чуть было не сбросили за борт. Отколовшейся щепой после прямого попадания артиллерийского снаряда в борт судна ему размозжило нижнюю челюсть. Он несколько часов недвижный провалялся на палубе, накрытый грязной дерюгой, пока один матрос, уговоривший командиров «похоронить барина на берегу в достойном месте» вдруг не обнаружил, что окровавленный «труп» шевельнулся. Корабельные медики вытащили героя с того света, а военные светила столицы вернули Александра Федосеевича к жизни.
Рана долго не заживала, и потребовалась сиделка, которая бы не только следила за состоянием больного, но и кормила его через тоненькую трубочку. Так и оказалась возле перебинтованной головы со щелочкой глаз скромная медсестричка - девушка Параша, терпеливая и всегда приветливая.
Когда дело все-таки пошло на поправку и Александра Федосеевича отпустили домой, он уговорил девушку поехать с ним. Вскоре они поженились. Выйдя в отставку, Александр Федосеевич занялся преподавательской и просветительской деятельностью, а потом и литературной, участвуя вместе с И.Пниным в издании «Санкт-Петербургского журнала». А итоги своего вечного воспитательства он подвел в фундаментальной работе, которую озаглавил: «Опыт военного воспитания относительно благородного юношества».
…Прасковья Михайловна вряд ли догадывалась, в какую опасную авантюру оказались втянуты ее старшие сыновья. Но когда что-то поняла, все равно не могла и подумать о страшном трагизме случившегося. На следующий день, когда дети один за другим, приходили в дом растерянные и испачканные уличной грязью, она, ничего у них не спрашивая, сидела тихо в углу комнаты и шептала молитвы.
Этот день, 14 декабря 1825 года, стал для семьи Бестужевых той трагичной вехой, тем водоразделом между благополучием и нищенством, когда все ее члены вдруг в одночасье стали «злейшими врагами отечества».
2.«…что касается до блесток – ими вышит мой ум»
А виновником случившегося один из сыновей Бестужевых – Александр – назвал, прощаясь с матерью, себя. И только себя…Он был хмур, малоразговорчив и как бы отрешен от происходящего. В нем уже произошли изменения, превратившие одаренного блестящим умом юношу в цепенеющую от груза неотвратимых жизненных тягот мумию. Как же такое могло произойти? Как мог двадцативосьмилетний молодой человек, за плечами которого было хорошее образование, имеющий блестящие рекомендации от главноуправляющего путей сообщения А. Бетанкура и произведенный в чин штабс-капитана, пренебречь обычной житейской логикой здравого смысла? Как мог он рисковать судьбой не только своих братьев, втянутых в декабристскую деятельность, но и всех остальных членов семьи?
С высот сегодняшнего дня не все объяснимо в поступках тех «вольнодумцев», которые, совершенно точно зная о провальной тщетности затеи, вышли-таки на Сенатскую площадь Петербурга в тот злополучный декабрьский понедельник. Вся беда их была в зародившемся от юношеского максимализма и ощущаемого на уровне духовного единомыслия убеждения о своем гражданском долге, где не было места компромиссам. Их поступок был тем более заметен, что во главе «взбунтовавшихся невольников демократических свобод» стояли люди с яркими литературными и публицистическими дарованиями.
И Александр Александрович Бестужев оказался одним из них.
Век двадцатый, уже ставший историей, благодаря своим неистребимым подвижникам помог нам, россиянам, восстановить справедливость по отношению к незаслуженно забытым именам. В русское искусство словесности вернулись из литературного забвения имена и творения многих великих наших соотечественников. Однако еще не снято критическое вето с традиционного подхода к литературе, предшествовавшей той, какую принято называть классической. Привычная иллюзия чрезмерной исследованности классического наследия, порожденная «авторитетной» критикой, лишает современность объективного представления о нем. Одним из утраченных для современного читателя литературных достояний как раз и является прозаическое наследие A.A. Бестужева (впоследствии известного под фамилией Марлинский) – поэта, критика, писателя. Признанный современниками едва ли не выше Пушкина, этот талантливый беллетрист стараниями В.Белинского, имеющего в девятнадцатом веке (и на все времена?) беспрекословный авторитет «литературного судии», оказался на периферии русской словесности. Наступившая с появлением его безапелляционно-назидательной критики новая литературная идеология подмяла романтику юных поэтов мощным наплывом зрелых, нетерпимо «прокрустовых» взглядов, выращенных в недрах критического реализма. Сокрушительный приговор Белинского на целый век отвратил отечественных исследователей от личности Бестужева, направив на поиск «простоты» в изобильной русской литературе всех своих последователей.
Отметив в «Литературных мечтаниях» «внешний» характер таланта Бестужева, Белинский, как и многие литературные критики-последователи, оказался в плену изысканно-вычурной формы, которую сам декабрист вызывающе объяснял российской публике. В письме к братьям Николаю и Михаилу от 21 декабря 1833 г. он писал о своем стиле: «Что же касается до блесток, ими вышит мой ум; стряхнуть их - значило бы перестать носить свой костюм, быть собою. Я не притворяюсь, не ищу острот - это живой я… Однажды и навсегда я с умыслом, а не по ошибке, гну язык на разные лады, беру готовое, если есть, вымышляю, если нет; я хочу и нахожу русский язык на все готовым и все выражающим». Эта литературная особенность отмечалась многими современниками Бестужева. Вот как, например, вспоминает о творческой манере декабриста неизвестный мемуарист: « В литературных своих произведениях он сыпал остротами и разливался веселостью; многие его повести исполнены не только блесток, но и истинного фейерверка остроумия. Иные называли это остроумие мишурным».
Несмотря на «затемняющую» роль «марлинизма» (этот термин появился после публикаций вызвавших бурную и восторженную реакцию истинных ценителей российской словесности романов ссыльного А. Бестужева, спрятавшегося за псевдонимом «Марлинский»), его заслуги в развитии русского литературного языка были, безусловно, велики. «Быстрые» (определение Белинского) фразы Бестужева перешли в разговорную речь современников писателя, его стилистической манере подражали В. Одоевский, Н.Павлов, А. Вельтман, И.И. Лажечников и ранний Гоголь. К наиболее «неистовым» подражателям Бестужева можно отнести П.Коменского, И. Панаева, Е. Ган. Стоящий у истоков русской романтической повести, поэт-декабрист Бестужев своими исканиями, открытиями и даже заблуждениями указал дорогу в литературу многим талантам, наметил жанр повести как предшественника популярнейшей литературной формы девятнадцатого века – романа.
3.Пылкие пленники «опереточной» режиссуры
Но для того, чтобы яснее понять изменения личности нашего героя, придавшие ему почти демонические признаки, так и не объясненные современниками, давайте посмотрим, что же произошло в тот день, когда он и его совсем не лишенные здравого прагматизма друзья решились на коллективное самоубийство.
…19 ноября 1825 года в Таганроге неожиданно скончался император Александр I. Члены Тайного общества, в котором активно работал и Александр Бестужев, считали, что наступил «час пробуждения спящих россиян», что можно наконец свершить то, к чему они много лет готовились.
Момент для этого был, казалось бы, очень уж подходящий. У Александра I не было детей, царем должен был стать его брат, Константин, но он был женат на женщине нецарской крови, на польской графине Иоанне Грудзинской, что, по закону о престолонаследии, лишало его права стать царем. Занимая должность главнокомандующего польской армией, он фактически был наместником царя в Польше, жил в Варшаве и давно отрекся от престола.
В запечатанных конвертах, направленных в Государственный совет, Сенат, Синод и кремлевский Успенский собор, хранились документы отречения Константина. На пакете, находившемся в Государственном совете, имелась надпись Александра I: «Хранить в Государственном совете до моего востребования, а в случае моей кончины раскрыть прежде всякого другого действия в чрезвычайном собрании».
Отречение Константина держалось в глубокой тайне, о нем знал лишь очень ограниченный круг придворных.
При таких условиях царский престол должен был перейти к следующему брату Александра I — Николаю. Тот рвался к короне, но документа о формальном отречении Константина у него не было. А Константин в последний момент (видимо, не без давления определенной части российской элиты) что-то очень уж засомневался о правильности своего отречения. Его высокие покровители успели даже объявить о восшествии на престол Константина I, были отчеканены монеты с его профилем, в витринах появились его портреты. Но фактически Россия жила без царя, создалось междуцарствие, и это продолжалось семнадцать дней, до 14 декабря.
…Рано утром 12 декабря Николай получил рапорт от начальника штаба генерала Дибича, где излагалось содержание доносов унтер-офицера Шервуда и капитана Майбороды, выдавших своих товарищей и назвавших в составленных ими списках имена главных заговорщиков. При таких условиях Николай решил не считаться больше с формальностями. Вечером этого же дня он приказал изготовить манифест о его восшествии на престол; 13 декабря, утром, подписал манифест и приказал Сенату 14 декабря, в семь часов утра, присягнуть ему.
А в это время Тайное общество приступило к выполнению своего плана действий. Командование войсками при занятии Зимнего дворца поручено было капитану А. Якубовичу. Захват Петропавловской крепости взялся возглавить полковник А. Булатов. Товарищ многих декабристов по Московскому университетскому благородному пансиону поручик П. Каховский согласился «открыть путь» к восстанию, проникнув утром 14 декабря в Зимний дворец и убив Николая.
А на долю всех остальных заговорщиков выпадало 14 декабря, в день «переприсяги», вывести восставшие войска на Сенатскую площадь и силою оружия заставить Сенат отказаться от присяги Николаю. После этого Сенат должен был обнародовать манифест к русскому народу, в котором царское правительство объявлялось низложенным и который объявлял об уничтожении крепостного права, обеспечении свободы печати и гласности судов; в котором чиновники заменялись выборными лицами, сокращалась двадцатипятилетняя военная служба, уничтожались рекрутство и вводилась всеобщая воинская повинность; который предусматривал отмену подушной подати и (здесь декабристы тоже были непреклонны) уничтожение правительственной монополии на соль и водку..
...До выхода на Сенатскую площадь оставались часы. Снова и снова на квартире К.Рылеева подсчитывались силы, проверялись принятые решения, готовились к восстанию.
«Как прекрасен был в этот вечер Рылеев! — вспоминал один из участников восстания.— Он был нехорош собою, говорил просто, но не гладко; но когда он попадал на свою любимую тему — на любовь к родине,— физиогномия его оживлялась, черные, как смоль, глаза озарялись неземным светом, речь текла плавно, как огненная лава, и тогда, бывало, не устанешь любоваться им».
Но «проза жизни» требовала быстрых и четких практических действий. Начальник штаба восстания, старший адъютант командующего гвардейской пехотой поручик князь Е. Оболенский, начал еще затемно объезжать казармы.
Было темно, когда в казармы лейб-гвардии Московского полка прибыл офицер лейб-гвардии драгунского полка Александр Бестужев. Одной из рот этого полка командовал его брат, штабс-капитан Михаил Бестужев, другой — штабс-капитан князь Д. А. Щепин-Ростовский.
Солдаты зарядили боевыми патронами ружья и вышли на построение.
У выхода из ворот им преградил путь командир полка генерал-майор барон Фредерике.
— Отойдите прочь, генерал! — крикнул Александр Бестужев, наведя на него пистолет.
— Поди прочь, убьем! — раздались солдатские голоса. Ударом сабли по голове Щепин-Ростовский свалил Фредерикса с ног. Сабельными ударами Щепин-Ростовский убрал с пути бригадного командира генерал-адъютанта Шеншина и полковника Хвощинского.
Выдвигавшихся на позицию солдат пытался остановить подскакавший на коне генерал- губернатор Петербурга, любимец солдат еще по Отечественной войне – боевой генерал Милорадович. Он что-то отчаянно начал кричать, но по команде Александра Бестужева генерала штыком сбросили на землю и застрелили.
Прибывшие выстроились у подножия памятника Петру I в каре — боевым четырехугольником. А от кого обороняться – командиры не сказали: по правде говоря, они и сами не знали (речь-то, ведь, шла о наступательных действиях – вспомним: «силой оружия убедить Сенат»).
Было не очень холодно, около восьми градусов мороза, но с моря дул ледяной ветер. И командиры подбадривали солдат, чтобы те потерпели. Между тем К. Рылеев был озабочен. Его «физиогномия» уже не излучала «неземного света»: на рассвете он получил одно за другим два тяжелых известия. Якубович отказался вести Гвардейский экипаж в Зимний дворец для захвата царской резиденции и ареста царской семьи, а Каховский отказался совершить цареубийство, чтобы открыть путь восстанию.
Позже выяснилось, что выбранный диктатором (временным руководителем революционного правительства) боевой генерал С. Трубецкой и вовсе не явился на Сенатскую площадь, придя накануне в Главный штаб армии «с повинной головой».
А главным казусом затеянной авантюры оказалось то, что Сенат собрался для принесения присяги до того, как восставшие войска вышли на Сенатскую площадь.
…В 7 часов 20 минут утра сенаторы принесли присягу и разошлись. А явившиеся на Сенатскую площадь восставшие солдаты Московского полка развернулись боевым порядком …перед пустым зданием Сената.
4.Необъяснимая бравада эпистолярного ребячества
Почему дезорентированные яркими речами авторитетных агитаторов и ничего не понимающие солдаты не были после этих организаторских провалов распущены и отвращены от погибели? Куда подевались все эти члены Тайного общества, когда по простоявшим несколько часов на ледяном ветру солдатам вдруг ударили картечные залпы? Почему ни один из организаторов восстания не оказался в числе тех несчастных числом за тысячу, какие были убиты в тот день по приказу царя?
Нет, они (за редким исключением) не побежали прятаться от царского возмездия. Они, прекрасно понимая тяжесть вины, мужественно готовились к самой суровой каре. Но какое-то подспудное ощущение «театрализованности» случившегося давило на них неотвратимо надвигающейся несоразмерностью их «прогрессивных устремлений» и предстоящего наказания. Многие готовы были к публичному покаянию, но дворянские «кодексы чести» и «общественное мнение» не позволяли им этого сделать, что почему-то приводило царя в нескрываемую ярость.
Хотя бы примерно понять подавленность духа декабристов можно, почитав дошедшее до наших дней письмо Александра Бестужева царю.
«…Уверенный, что вы, государь, любите истину, я беру дерзновение
изложить пред вами исторический ход свободомыслия в России и вообще многих
понятий, составляющих нравственную и политическую часть предприятия 14
декабря. Я буду говорить с полной откровенностию, не скрывая худого, не смягчая даже выражений, ибо долг верноподданного есть говорить монарху правду без прикраски…».
И он на полном серьезе подробнейшим образом излагает государю всю «правду-матушку» о политических, экономических и социальных изъянах страны, наивно полагая, что ему это надо: «…мы все по многому хорошему ждали перемен, но надежды состарелись без исполнения…Правительство само произнесло слова: «свобода, освобождение!»…еще война с Наполеоном длилась, когда ратники, возвратясь в домы, первые разнесли ропот в классе народа. «Мы проливали кровь, - говорили они, - а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили родину от тирана, а нас опять тиранят господа».
Оправдывая намерения Тайного общества, автор письма приводит такой довод: «А как ропот народа, от истощения и злоупотребления земских и гражданских властей происшедший, грозил кровавою революциею, то наше общество вознамерилось отвратить меньшим злом большее».
Особое место в письме отведено злу, которое мы сегодня называем коррупцией: «Лихоимство взошло до неслыханного степени бесстыдства…писаря заводили лошадей, повытчики покупали деревни…так, что в столице под глазами блюстителей порядка производился явный торг правосудием. Прибыльные места продавались по таксе и были обложены оброком». «Хорошо еще платить бы за дело, а то брали, водили и ничего не делали», - справедливо негодовал автор письма и горестно восклицал, - одним словом, в казне, в судах, в комиссариатах, у губернаторов, у генерал-губернаторов, везде, где замешался интерес, кто мог, тот грабил, кто не смел, тот крал!».
Ну, и собственно, о сути происшедших событий: «Вам,государь, уже сведомо, как, воспламененные таким положением России и видя все элементы, готовые к перемене, решились мы произвести переворот. Теперь осмелюсь изложить перед вашим величеством, что мы, делая сие, думали основываться вообще на правах народных и в особенности на затерянных русских. Но кроме того Батенков и я говорили, что мы имеем в это время (то есть около 14 декабря) на то политическое право, как в чистое междуцарствие. Ибо ваше величество отреклись от короны, а мы знали, что отречение государя цесаревича уже здесь (ошибка наша состояла в том, что мы не знали о назначении вашего величества наследником престола). Притом же вы, государь, ожидая признания от Совета и Сената, некоторым образом признавали верховность народа, ибо правительство без самодержца есть не иное, как верхняя оного часть. Следственно, мы, действуя в лице народа, шли не противу вашего величества,но только для попрепятствования Сенату и Совету признавать оное, а не наше назначение».
Далее идет длинный перечень планируемых восставшими перемен, к каким автор призывает царя «присмотреться пристальнее».
«Например, обеспечение и постоянство прав привлекло бы в Россию множество производительных иноземцев. Фабрики бы умножились с возрастанием запроса на искусственные произведения, а соревнование поощрило бы их усовершенствование, которое возвышается наравне с благосостоянием народа, ибо нужды на предметы довольства жизни и роскоши беспрестанны. Капиталы, застоявшиеся в Англии, заверенные в несомненности прибытка, на многие годы вперед, полились бы в Россию, ибо в сем новом переработанном мире они выгоднее могли быть употреблены, чем в Ост-Индии или Америке…
Финансы же можно поправить уменьшением в треть армии и вообще всех платных и ненужных чиновников…
Что же касается до внешней политики, то действовать открыто, жить со всеми в мире, не мешаясь в чужие дела и не позволяя вступаться в свои, не слушать толков, не бояться угроз, ибо Россия самобытна и может обойтиться на случай разрыва без пособия постороннего. В ней заключается целый мир; да и торговые выгоды других наций никогда не допустили бы ее в чем-либо нуждаться».
А завершая письмо, Александр Бестужев допускает непостижимую оплошность, бесхитростно рассказав о своих разговорах с Батенковым: «Льстя мне, Батенков говорил, что как исторический дворянин и человек, участвовавший в перевороте, я могу надеяться попасть в правительственную аристократию, которая при малолетнем царе произведет постепенное освобождение России. Но как мы оба видели препятствие в особе вашего величества, - истребить же вас, государь, по чести, никогда не входило мне в голову…».
И как будто, не замечая оскорбительного тона, продолжает: «Нам известны были дарования, коими наградила вас природа; мы знали, что вы, государь, занимаетесь делами правления и много читаете. Видно было и по Измайловскому полку, что солдатство, в котором вас укоряли, было только дань политике. Притом же занятия дивизии, вам вверенной, на маневрах настоящим солдатским делом доказывали противное. Но анекдоты, носившиеся о суровости Вашего величества, устрашали многих, а в том числе и нас. Признаюсь, я не раз говорил, что император Николай с его умом и суровостию будет деспотом, тем опаснейшим, что его проницательность грозит гонением всем умным и благонамеренным людям; что он, будучи сам просвещен, нанесет меткие удары просвещению; что участь наша решена с минуты его восшествия, а потому нам все равно гибнуть сегодня или завтра. Но опыт открыл мне мое заблуждение, раскаяние омыло душу мою, и мне отрадно теперь верить благости путей провидения…Я не сомневаюсь по некоторым признакам, проникнувшим в темницу мою, что Ваше императорское величество посланы залечить беды России, успокоить, направить на благо брожение умов и возвеличить отечество. Я уверен, что небо даровало в Вас другого Петра Великого…более, чем Петра, ибо в наш век и с Вашими способностями, быть им мало».
…Уму непостижимо! Разговаривать с государем в подобном тоне? Мол, мы думали, что вы дурак и деспот, и что без вас было бы лучше, но «истреблять» не хотели. Просто от имени народа решили провести кое-какие реформы. Чтоб вам было понятнее, вот почитайте, чем живет матушка-Расея. А то черт-те что вам там ваши чиновники докладывают. Вы совсем даже не тупой солдафон, каким выглядите в анекдотах. Более того, хорошенько все обдумав (в тюрьме чем еще заниматься?), мы вдруг неожиданно разглядели в вас гения со способностями, «более, чем Петра Великого».
Как говорится, – горе от ума…Но по большому счету, а что можно было ожидать от этих, хотя и образованных, но совершенно не разбирающихся в жизненных коллизиях великовозрастных мечтателей? Удивительно, но именно в подобной ситуации оказались спустя почти 170 лет уважаемые наши ГэКаЧеКисты. Тот же «опереточный» сюжет и те же разочарования. Только последствия, конечно, очень разнятся.
Александр Бестужев был приговорен к 20 годам каторжных работ, замененным ссылкой в Сибирь. После заключения в крепости «Форт слава» в Финляндии он был отправлен в конце октября 1827 года на поселение в Якутск. Так же немилосерден был царь и ко всем его четырем братьям. Да и сестры с матерью потеряли, в конце концов, и родовое именье и квартиру в столице. Этот царь (недаром его в народе прозвали Палкиным) был очень злопамятен и мстителен.
В начале 1829 года Бестужев обратился с просьбой о направлении его в действующую Кавказскую армию и был определен рядовым в Кавказский корпус. На Кавказе, куда он прибыл в августе 1829 года, начинается новый этап жизни и литературной деятельности Бестужева.
5.Мистический образ «кавказского пленника»
Бестужев попал первоначально в Тифлис. Здесь он встретил многих своих прежних друзей и единомышленников, переведенных из ссылки в действующую армию. И именно отсюда начинаются его почти мистические «кавказские» злоключения. Из всех его друзей (многие из которых впоследствии были произведены в офицеры и отпущены в отставку) только он вскоре был выслан в Дербентский гарнизонный батальон, в котором он провел четыре года (1830—1834). «Хорьковая дремота» гарнизонной жизни, где разжалованный до рядового дворянин, относивший себя когда-то к «столичной элите», подвергался унизительной муштровке и безвылазному идиотизму караульной службы. Лишь иногда эта «дремота» прерывалась (к несказанной радости Бестужева) боевыми стычками с горцами. Одним из первых мистических проявлений его судьбы было невероятное везение в этих стычках. Гибли все, кто находился рядом, да и у самого Александра прострелены были в нескольких местах и шинель, и шапка, - но на теле никогда не было даже царапины.
…Единственной отрадой для писателя были его литературные занятия. Из Дербента он посылает в 1830 году в Петербург свою новую повесть «Испытание», напечатанную тут же без подписи в журнале «Сын отечества». Ее успех оказывается настолько ошеломительным, что Бестужев вновь становится постоянным сотрудником петербургских и московских журналов, печатаясь под псевдонимом «А. Марлинский». В 1832 году издаются его «Русские повести и рассказы» (без имени автора), куда включены были и произведения 20-х годов.
Можно с натяжкой отнести к мистичности непостижимое проникновение Бестужевым в такие тонкие сферы чуждой ему культуры, как восточный психотип. Он изучает местные языки, не пропуская трудноуловимых идиом и встречающихся иносказаний. Его кавказские повести до сих пор поражают своим глубоким философским подтекстом.
С натяжкой – потому что он не мог не понимать того, что отсюда выбраться, по крайней мере, в ближайшее время ему не удастся. Возможно, в какой-то момент он начал ощущать себя кавказцем с российскими корнями. В его проступках все чаще начинает проглядывать горская вспыльчивость и неуживчивость с сослуживцами на почве неприятия исконно русского «солдафонства».
Идейная концепция Бестужева часто неуловима, она, словно, пульсирует, отталкиваясь и возвращаясь: от позиций насилия и разрушительства его взгляд снова и снова обращается к идее мирного сосуществования и сотрудничества двух культур, имеющих фундаментальное общее ядро - «азиатчину».
«Востоку, - заметил как-то А.Бестужев в одной из своих статей, - суждено было искони высылать в другие концы мира, с индиго, с кошенилью и пряностями, свои поверья и верования, свои символы и сказки».
Герои кавказской прозы Бестужева, что русские, что горцы, сходно чувствуют и сходно говорят. Сохраняя идейную заданность образа, автор развивает его на двух уровнях: европейском и азиатском. Образные параллели существуют во все трех бестужевских кавказских «былях»: «Аммалат-Бек» и «Мулла-Нур» и «Рассказ офицера, бывшего в плену у горцев».
К проявлениям мистики можно отнести совпадение (образные повторы), дублирующие типовые очертания характера главного героя повести «Аммалат-Бек» и самого автора – А.Бестужева (которого, кстати, местное население звало Искандер-Беком).
Юный, прекрасный, храбрый до безумия Аммалат будто списан автором с самого себя: несчастье толкает Аммалата на чужбину, на черноморское побережье, где он и погиб - ссыльный Бестужев повторяет путь своего героя, погибнув у мыса Адлер на берегу Черного моря. Но и смерть их знаменательна как легенда: «русские с изумлением видели перед собою статного черкеса на белом коне, который тихим шагом проезжал взад и вперед мимо наших редантов», - это Аммалат в своем неудержимом последнем порыве храброго безрассудства. «И долго ещё ходили слухи, что он жив, и даже находились очевидцы, которые узнавали его в черкесских рядах на белом скакуне с развевающейся буркой» - это уже о Бестужеве. И путь их к смерти поразительно схож. В одном из писем Михаил Бестужев рассказывал о гибели брата Александра: «Мы были уже к тому подготовлены и письмами его, в которых пробивалась его решимость - искать смерти». Следуя сюжету «Аммалат-Бека», можно сказать, что в финале герой тоже «ищет смерти» «Вспыльчивая необузданность или, лучше сказать, разнузданность страстей» Аммалата в полной мере соответствует бестужевскому характерному портрету. В дошедших до нас воспоминаниях сослуживцев Бестужева отмечается, что «это был человек страстного темперамента, эксцентричный, необузданный в своих порывах».
Мистичностью пронизаны воспоминания современников о любовных страстях Александра Бестужева. «Ты же помнишь, Павлик, я в Питере губил свои молодые годы в невинном, но всегда удачном волокитстве, но ни одно из них не приносило мне истинной утехи», - пишет он однажды из Дербента своему младшему брату. Он и невесту, дочь главноуправляющего путями сообщения Матильду Бетанаур, любил «по привычке, без пылких безумств». Потому и расстались они без особых сожалений сразу после того, как Александра арестовали.
…Ему было уже 34 года, когда он познакомился с Юленькой Вигилянской, женой поручика соседней роты.
«Прильнув к твоим рубиновым устам,
Не ведаю ни срока, ни завета.
Тоска любви – единственная мета,
Лобзания – целительный бальзам», - пишет Бестужев, испытавая после долгих лет воздержания непереносимые муки любовной страсти.
Муж шустренькой и довольно начитанной женщины не только не препятствовал их встречам, но даже, казалось, был рад, что у жены появилась возможность интеллектуального общения. Однако, как только до него дошел истинный смысл этих «общений», он резко их пресек. Жена, похоже, особо не возражала.
Бестужев едва нашел в себе силы жить дальше и тут… «Помнишь, в прошлом письме я писал тебе о вероломстве Юлии В. и там хвастался, что имею прекрасненькую...», - снова пишет Бестужев брату, - Сегодня я хочу рассказать об этой девушке, которая кажется прекрасненькою, подробно. С нею меня свел вовсе не романтический, а совершенно прозаический, но счастливый случай. Она -- простая девушка, дочь унтер-офицера Куринского полка. Ее отец Василий Нестерцов прошлой весной погиб в стычке с горцами, и она живет с матерью, Матреной Лазаревной Нестерцовой. Представь себе, эту девушку зовут странно -- не Дуней, не Парашей, не Маврой, как обычно водится среди крестьян, а -- Ольгой. Здесь, в азиатском Дербенте, совсем нет европейских мастеровых, а мне захотелось сшить себе для дома несколько русских рубашек, надоели солдатские кафтаны. А Ольга Нестерцова -- прекрасная белошвейка. Она несколько раз уже приходила ко мне, и мы с ней подружились… Это мое неожиданное увлечение, кажется, может доставить мне много радости. Девушка -- чиста и невинна, как церковная ласточка. И невинна во всех смыслах: она не искушена ни в светском притворстве и лжи, ни в примерах литературы, потому что, кроме солдатской слободки Дербента, не бывала нигде и вряд ли читала что-либо, кроме сонника и песенника, хотя именно песни любит и поет отменно задушевно. И я не думаю ни в чем просвещать Ольгу: ни пересказывать ей правила хорошего тона по "Юности честное зерцало", ни искушать произведениями европейской изящной словесности. Я также не скажу ей, что сам причастен к литературе, и не покажу ей ни одной своей прозаической строчки. Если она полюбит меня, то пусть любит не писателя, а человека».
Ей было 19, а ему 35…И что-то схожее было в их взаимоотношениях с любовными переживаниями героев известной повести А. Чехова «случай на охоте» (по мотивам которой был снят фильм «Мой ласковый и нежный зверь». Та же безумная страсть между людьми разного сословия, та же безумная ревность к полудевушке-полуребенку, живущему в мире призрачных и незрелых жизненных устоев. И тот же роковой выстрел…Они были в комнате одни. Вечерело. Александр зажег свечу. И вдруг – неожиданный хлопок. Соседи по дому не успели ничего сообразить, когда к ним вбежал взволнованный, с безумными глазами Бестужев. Когда соседи прибежали на помощь, в комнате было темно, а на заправленной кровати лежала потерявшая сознание девушка.
«Бесстыжий, он и есть бесстыжий», - шептались женщины гарнизона, когда новость облетела их поселение. Было ясно, что выстрелить со спины снизу вверх, прострелив легкое, девушка сама вряд ли смогла. Но Бестужев упорно твердил, что пистолет она нашла у него под подушкой и, дурачась, завела его за спину. Правда, в письменном объяснении он излагает несколько иную версию: «Она упала, дурачась, на постель и, видимо, зацепила складками одеяла за курок». Естественно, никто в это не поверил. Однако пришедшая в себя девушка подтвердила невиновность Бестужева. И до самой смерти твердила о том, что «виновата во всем только сама».
И последняя мистическая деталь. Непостижимо каким образом, но слух об этом роковом случае долетел до романиста с мировым именем – Александра Дюма, который в 1863 году специально прибыл в Дербент. По крутому склону, по узкой тропе, вдоль которой яркими пятнами цвели ослепительно-алые розы, он поднялся на вершину горы, где была похоронена Ольга. Отослав проводников, он достал записную книжку и около часа что-то в ней сосредоточенно писал.
…В 1836 году Бестужев был переведен в Гагры, при «милостивом» производстве в первый офицерский чин. Перевод в Гагры, по словам Бестужева, был «однозначащ со смертным приговором», так как «лихорадки свирепствуют до того, что полтора комплекта в год умирает из гарнизона». Однако в Гагры Бестужев не попал, а был переведен, благодаря ходатайству друзей, в Кутаис. Прикомандированный к Грузинскому гренадерскому полку, А. Бестужев был переброшен вместе с отрядом барона Розана в Абхазию для занятия мыса Адлер, возле Гагр. 7 июня 1837 года эскадра с отрядом Розена подошла к мысу Адлер. В боях за овладение мысом Бестужев отбился от цепи и был убит; тело его найдено не было.
6.Ширь бездонных надежд
"Пройдусь по Абрикосовой, сверну на Виноградную и на Тенистой улице я постою в тени...", - знакомая и ставшая, как какая-нибудь старая домашняя вещица, привычно-родной песенка Юрия Антонова, что звучала из динамика автобуса, была как раз о той улице, по которой мы ехали. А направлялись мы (это я с женой и примерно двадцать туристов), проезжая по улице Малиновой на экскурсию в Адлер. И хотя в Сочи Абрикосовая улица с Виноградной не пересекаются, всем нам казалось, что поет любимый народом бард именно об этих тенистых, залитых солнечным светом приветливых патриархальных улочках южного города. Так же, как и о Клубничной, Вишневой, Инжирной, Прохладной, улицах Роз, Ромашек и Ореховом тупике...
То, что Сочи уникальный город по своему географическому положению, знают, наверняка, все. Но своеобразие его декоративного озеленительного искусства поражает воображение. Даже в зимние месяцы здесь можно встретить цветущие магнолии, а густая, остро пахнущая пряными ароматами зелень живописными узорами вписывается в своеобразную архитектуру горного, разноуровневого городского пейзажа.
Сегодня в Сочи завозятся саженцы высокого декоративного искусства - это шикарные вашингтонии и канарские финики, итальянские лагопитаниумы и множество кустарников, цветущих зимой. Перед храмом на Виноградной среди зимы вдруг зацвел иглочешуйник - потрясающе красивое растение!
А вот он мыс, на котором, почему-то так мне кажется, последний раз видели Александра Бестужева. Морской скалистый берег, корпуса санаториев и вечное, неспокойное, с белыми гребешками бегущих из-за горизонта волн море.
В самом ли деле погиб он тогда, в стычке с неугомонными горцами? Или, взятый в плен и нашедший успокоение души в чуждой русскому человеку вере, доживал свой век в кругу любящих и любимых домочадцев?
Вот о чем думал я, глядя на Черное море с мыса Адлер.
Февраль, 2013 г.
Литература:
1. Раковский Л., Избранное. Т.2. Жизни наперекор (повесть о Марлинском). «Художественная литература». 1983.
2. Тоддес Е., Бестужев Александр Александрович. Биографический словарь., Т1., М.,»1989.
3. «Русские писатели». Биобиблиографический словарь. М. «Просвещение». 1990.
4. Братья и сестры Бестужевы. www.sipank.ru/content/view/28/1/1/1/
