В зените золотого сечения семи квадратов кухни только что снятой квартиры первого кольца Москвы, Марина помешивала в кастрюле суп и думала о колоколах. Суп был обычный (с картошкой, колбасой, зеленью, луком и специями), а кастрюля – из нержавейки, и мерные удары ложки по ее гладким стенкам напоминали строгий, с сурово сведенными бровями, колокольный перезвон. Пом-пом-пири-пири-поммм… Удивительное сочетание магического и домашнего: пом-понн-пири-пири-поннн… В зените кухонной славы Марина слушала эти колокола, закусив губу.
- Чтобы совершить этакое… - К таким мыслям она время от времени прибегала в самых неожиданных местах – гипермаркетах, метро, уборных на работе, за натиранием паркета или при довольно затянувшемся супружеском долге, когда уже молишься Богу о совсем неподходящем: «Пусть он кончит поскорее, Боже… пусть он кончит… Пожалуйста…» Стыдно, конечно, но кого еще об этом просить, как не Бога?!....
Бежать? Нашалить? Изменить? Перекраситься? Улететь? Обидеться? Умереть? Прославиться?! – Сначала она хотела всего… Самое худшее, что с возрастом фантазия притупилась, и вариантов оставалось все меньше… Умереть? Изменить? Убежать? ...а то и вовсе… Умереть, изменить… Умереть, умереть? И вовсе это не было попыткой к суициду, просто «этакое» подразумевало нечто совершенное из ряда вон выходящее, а что может выкинуть 35-летняя бездетная небогатая и уже привядшая продавщица на вторых ролях, кроме смерти? Так, по-честному, чтобы всех удивить, только смерть нужна, да и то нелепая, чтоб люди посплетничать могли всласть. Но на такой «выкидыш» Марина еще не настроилась и, стоя в оцепенении, слушала колокола…
- Наверное, если сидеть сверху, на самой маковке колокола, звуковая вибрация проходит по всему телу… И как на качелях – вверх, вниз… Это как абсолютно безгрешное – неожиданно предположила Марина - соитие музыки и красоты, металла и живого, человеческого… Такого горячего и одинокого в 35 абсолютно-до-одури-тупо-прожитых лет тела…
Часто, точнее, почти всегда, она так думала о своем теле: заботливо и отстраненно. Как о предмете горячем, еще упругом, не обезображенном шрамами, в котором миллиарды живых атомов, кровь и органы, что нужно беречь, как цветы в горшке, как домашнее животное. Беречь, как отдельное живое существо, не ударяя об острые углы ванной, не слишком утягивая джинсами, не портя чипсами и колой… Только глядя на фотографии, Марина с удивлением отмечала, что ее тело – она сама, и тогда она не сдерживала смеха:
- Надо же, какую деваху взрастила!
Хозяйка машинально попробовала суп на соль-перец-по-вкусу и, размашисто подсолив, выключила газ. Пум-пирипум-тумм – били медные грудные голоса колоколов о ее грудь… Делать было нечего, и девушка стала в замешательстве, приняв в чудо-кухне позу идеального человека… Квартира сдавалась без мебели (о, мы так сэкономили!) и ни сесть, ни прислониться было пока негде, то есть не к чему, не считая надувного матраца в соседствующем с кухней залом. Но это было бы уже не «задумчиво прислониться», а «нагло прилечь», что никак не годилось для желания раздумывать и планировать «этакое». Лет с трех мама внушала Марине: лежать днем могут только пьяницы и гады («как наш отец», «как ТВОЙ отец», «как этот ужасный человек»), поэтому лежать днем было уже физически неудобно… Но сесть-то некуда! И Марина воспользовалась проверенным отцовым методом: решила сначала выпить, а потом лечь. Так все стало бы на места.
И только шум колоколов, бьющий в живот, голову, грудь и запястья никак не давал уснуть… Где-то шумела дрель, где-то шумел мат, где-то на стройке удары молота напоминали падение колокола… И падали колокола, и сыпались они прямо на бедную голову, разбиваясь в тягучие, как армянский коньяк, мелодии тревожного конца лета. Марина дрожала во сне и нервно теребила косичку чуть закошлатившегося зеленого пледа: «Боженька, пусть они кончат, пусть они кончат, пожалуйста!..» И снился ей Бог грозящий, и муж, верхом на козе, и падающие, словно каштаны, огромные колокола...
Пом-поннн-пирипирипоннн….
Тоннн-донн-тилидоннн…
