Автор благодарит за помощь в написании настоящей статьи своих невидимых консультантов – дУши:
Большой Шар (душу живой девушки)
Артюра Рембо
Рыжика (ожившее представление о девушке в образе котёнка)
Тень рыжего кота
Речь пойдёт о подборке стихотворений, присланной Николаем Владимировичем Переясловым в редакцию литературного журнала «Вольный лист». Некоторым из этих переводов свойственна неожиданность лирического сюжета. Рассмотрим сочинение под названием «Женщины в мехах». Данный текст можно представить состоящим из трёх частей. В первой части говорится о половом влечении мужчины:
Я женщин люблю в одеянье собольем,
что тесную дружбу ведут с алкоголем,
они будоражат мне мысли и кровь,
толкая искать в их объятьях любовь.
Их груди – висят, как тяжёлые вёдра,
и манят к себе их широкие бёдра.
От них по утрам (так вокруг говорят)
исходит пьянящий, как ром, аромат,
который рисует в сознанье у всех
картины бесстыдных, но сладких утех.
Их губы – горят, точно раны в крови!
И паром дымится их ложе любви…
Читатель может подумать: далее произойдёт углубление разработки этой темы. Но неожиданно выясняется, что «женщины в мехах» способны испытывать материнские чувства к своим возлюбленным:
При этом – им столько природа дала
тепла материнского, что, как зола,
хранит в себе жар от костра, что погас!..
И это тепло – они тратят на нас.
Прижмут нас к груди своей тёплой рукой
и ласково шепчут: «Спи, маленький мой…».
Третья часть – заключение:
Не в силах картину такую забыть,
смогу ли я их хоть когда разлюбить?
Признать бы это сочинение удачным, но всё портят банальные строчки.
Стихотворение «Мандарины» привлекательно соединением многих тем. Детство, семья, друзья, Рождество и нищета… Центральная тема первой половины перевода – детство: здесь говорится о восприятии Рождества ребёнком. Но во второй половине неожиданно возникает образ тоталитарного государства, неожиданно создаётся противопоставление детства и тоталитаризма:
Когда-то праздник Рождества пах мандаринами
и день грядущий нёс всем радостей мешок,
нас не пугая полицейскими мундирами,
а обещая, что всё будет хорошо…
Давно то было! В том году, в котором –
ещё не стало сердце «пламенным мотором».
Текст под названием «Прощание» интересен как дерзкая попытка проникнуть в жизнь умерших: «Сгинувшим – нужно, чтоб мы вспоминали о них».
Несколько слов о стихотворении «Запах неба». Имеет смысл похвалить автора и переводчика за то, что для выражения чувства они ищут символы. Но текст отталкивает меня тематическим однообразием: все образные мысли используются для выражения любви. Да и гораздо лучше, когда чувства работают на высказывание мыслей. Итак, стихотворение:
Запах неба, и ветра волнующий запах,
что крадётся вдоль моря на согнутых лапах.
Море – это безумство. Безумства сестра –
хрупкой девушкой встала на кромке утёса.
Этот образ – как искорка, что из костра
прямо в глаз мне попала и вызвала слёзы.
Запах неба, и дух человеческих стад,
за которым не слышен мне твой аромат.
Заглушили твой смех чёрной тучею грозы,
и в гортани твоей задохнулись вопросы.
А цветы, что улыбки младенца нежней,
озарили собой в честь тебя всю окрестность.
Запах неба, и запах струящихся дней.
Я устал без любви. Я тоскую по ней.
Без касаний к тебе сохнут пальцы, как лозы,
утешения нет, впереди – неизвестность.
Всё вокруг – лишь мираж или метаморфозы,
не узнать даже с детства знакомую местность.
Запах неба, и запах любви, что остра,
словно запах бальзама иль запах смертей.
Вот опять я стою, очарован с утра
солнца бликом, как будто улыбкой твоей…
Но лишь вспомню тебя – следом, как неизбежность,
входит в сердце мне боль, словно шпага быстра.
Слабым можно признать только произведение, которое называется «За окном». В нём есть подражание Бодлеру и декадентам. У Папи в переводе Переяслова:
Серый дождь за оконным стеклом,
словно грифелем, струями чертит
контур хмурой темницы для черни…
У Бодлера. Перевод Иннокентия Анненского:
И целый мир для нас одна темница,
Где лишь мечта надломленным крылом
О грязный свод упрямо хочет биться,
Как нетопырь, в усердии слепом.
Тюремщик – дождь гигантского размера
Задумал нас решёткой окружить.
[…]
Бодлер. Перевод Вяч. Иванова:
Как прутья частые одной темничной клетки,
Дождь плотный сторожит невольников тоски.
[…]
У Бодлера. Перевод В. Васильева:
Когда с утра висит, как над душой преступной,
Решётка из дождей, густа и тяжела.
[…]
Бодлер. Перевод А. Гелескула:
Когда в конце концов упорное ненастье
Дождём зарешетит огромную тюрьму.
[…]
Тоскливое настроение, мотив колокольного звона – это тоже, вероятно, взято из процитированного выше стихотворения «Сплин». А как вам декадентский «труп увядшей желтеющей розы» («За окном»)? Так могли бы написать Шарль Кро, Альбер Самен. Двустрок Шарля Кро (перевод М. Яснова):
Я веки-вечные живу как на погосте:
Гнильём увядших роз мои покрыты кости.
Альбер Самен изобразил душу, «что розою заласканной издряхла» (перевод Романа Дубровкина).
Вернёмся к «контуру хмурой темницы». Контур – это внешнее очертание чего-либо. Чтобы дождь начертил контур темницы, нужно, чтобы струи были направлены перпендикулярно друг другу… Да и какой может быть темница, если не хмурой?
Впрочем, стихотворение «За окном» не лишено достоинств. Оно побуждает задуматься о значении символа излома:
На стекле, как на небе вечернем,
ты выводишь мизинцем излом,
чтоб его не прочли даже черти,
что жируют в аду за углом.
Дождь блестит над землёй – как корона.
Вновь разлукою веет с перрона,
что накаркала злая ворона,
всем крича, что прощаться резон!
Излом – это всё, что останется от любви, его и черти не прочтут. Он скоро исчезнет на стекле.
Тексты Папи в переводах Переяслова, как видите, не бездарны. Жаль, что переводы выполнены не настолько технично, насколько бы хотелось. Встречается режущая слух авторская глухота (точнее, соавторская). «Чтоб его не прочли даже черти»; «поцелуями буду студить твоё тело всю ночь»; «пусть дыханье твоё пролетит над Землёй ураганом»; «и потерянно замерли храмы, дворцы, города». Ещё один минус – натягивание слов на ритм:
Говорят, мы опять возвратимся, как предки, в пещеры,
позабыв про компьютеры и про кондиционеры,
электричество, нефть, производство бетона и стали…
Говорят, и цветов в нашем мире однажды не станет.
Или:
Когда-то праздник Рождества пах мандаринами
и, убежав с утра с друзьями за крыльцо,
мы шли гулять, чтобы, застыв перед витринами
и к их стеклу прижав голодное лицо,
смотреть полдня, не отводя глазёнок
от блюда, где дымился поросёнок.
Какие сделать выводы? Немаловажными составляющими дара художника слова являются эстетические взгляды и владение техникой стихосложения. С эстетикой, что скрыто содержится в подборке Папи/Переяслова, я согласен, когда вижу неожиданные повороты мысли, соединение многих тем, символы, когда вижу поэта как первооткрывателя. Но банальность, несамобытность, тематическое однообразие вызывают у меня протест. Да и техника стихосложения не всегда на высоте.
