Эйдос 80-х. Фарца и боги – спикуль и диссидентство
Спекулятивное мышление –
мышление в пользу мыслящего. В.Зубков
Благословенные времена… Когда шустрая и единственная в своём роде лада-восьмёрка стоила как однокомнатная квартира, но при выборе: машина, квартира либо семья – мы однозначно выбирали первое, считая страсть к перемене мест и возможность свободно передвигаться в пространстве единственно верным предпочтением. Но хватит сантиментов… Приступим.
Весёлые пацаны 70 – 80-х годов, в основном спекулирующие, «гастролирующие» – из числа не особо обременённых академизмом и чтением, все они шли на определённый риск попасть в замес, т.е. в лапы государству по конкретной уголовной статье. …Кто ж из тогдашней студентуры, часто пользующейся услугами дельцов-авантюристов, не знал куртуазных весельчаков, что буквально, и не без актёрства, раздевали провинциальных ротозеев донага в тоннелях питерского Гостиного либо на тернистых подходах к московской Шаболовке?
Спектр криминального бизнеса был широк – от элементарной продажи втридорога джинсов и шмотья до сверхдешёвой скупки долларов и валютно-рублёвых кидков: к 10 годам за спекуляцию добавлялось 5 за мошенничество; правда, добавлялось в отличие от сегодняшнего дня «поглощением». Не надо забывать, что за более весомые, тяжкие преступления наказание грозило обернуться расстрелом. Добавлю также, что «стариков» в том бизнесе практически не было – реальный мощный спикуль, основанный на послаблении выездного режима для чиновной «берёзковской» братии, только начинался в эпоху диско: именно торговля «чистой», не украденной и не отнятой разбоем «фирмо́й», а привезённой «оттуда», была прерогативой советской молодёжи времён предперестроечного застоя – той, что утюжила иностранцев, и которая впоследствии начала активно сращиваться с зарубежным криминалитетом. Что требовало сноровки и скорости принятия решений вразрез с неспешным бандитским бытием авторитетов прошлого. Опытные воровские кадры смотрели на подрастающее поколение – нарядных набриолиненных фраеров – с ухмылкой: перепродажа, барыжничество – не их профиль. Да и мы не о них.
Вы спросите, а как же Фестиваль 57-го, цеховики и т.д.? Да, отзвуки «тёплых» 60-х несомненно присутствуют в годах 70-х, 80-х – только уже в виде «дедов-фарцовщиков», благородных донкихотов гешефтмахерства и скупки краденого, доморощенных швей-одиночек и цыган-станочников – изготовителей разноцветных пакетов и холщёвых трафаретных сумок; советский подпольный бизнес 50 – 60-х приходил в упадок – вне сравнения с тем, о чём и о ком веду речь. О будущих акулах, держащих нос по ветру. А ветерок дул с Запада, неотступно пахнущего Ispahan и Paco Rabanne.
Немного погодя они срастутся – новая фарца, молодые цеховики-производственники, цепкие валютчики, скорые на руку кидалы, крадуны, ску́пы, бандюги́, воры́, причём коронованные, в законе… – и очень быстро невинный и наивный с первого взгляда перекупной утюжно-джинсовый бизнес превратится в грандиозный бизнес-проект, прикрытый как воровскими синими звёздами, так и звёздами золотыми, на погонах, – проект, окруживший себя собственными карманными банками, завязанный на карго- и вагонопоставках ширпотреба и техники из Польши, Китая, Кореи, всё далее охватывавший мир, разом превративший нарядных фраеров, – наиболее шустрых из них, – в чрезвычайно богатых людей. Потом, в 90-х, они начнут друг друга валить, но мы не об этом… Так же как не о тех, чей первый миллиард пролился с государственных небес нефтяным, газовым либо алюминиевым дождём.
Текст о грани, на которой зиждился элемент безнравственности парней 80-х, спекулянтов.
Ведь это были именно мы, студенты престижных советских вузов, театральных школ, физфаков и т.д.; просто надо было подработать, чтобы сводить девушку в ту же Мариинку – не каждый нынешний 50 – 60-летний хиппи (чуть не сказал хипстер), из оставшихся, расскажет вам о вряд ли забытых всуе 10 годах, что пришлось чалиться на нарах за несколько пар перепроданных кроссовок, штанов, либо за штуку-другую обезличенных баксов, обналиченных в реальный срок, нереально большой по сравнению с короткой жизнью.
Это была эстетическая грань – вплоть до экстатической. Скажем, «эйдос 80-х» – со вполне практическим содержанием-значением, целиком захватывающим потребность «проклятой фарцы» в смысловой направленности драматического, как ни странно, выражения сущности «низшего разума», вдруг возомнившего себя этим самым эйдосом преодоления стихии совокупления с совколлективизмом – это ли не восторг! Это был эйдос, на первый план выставивший – в противовес совку – инициативу мыслящего индивида, пусть и в оценке примата, как говорил Андропов, – но примата мыслящего! Выживший в той мясорубке – из тех, кто стал олигархом или мнит себя им, – отнюдь и далеко не дурак. Кто-то мотал срок, кто-то уворачивался от пуль. Они из наших, дворовых ребят, просто разграничение истин коснулось их по-философски разноречиво, и это различие чувственных инвектив не токмо осязаемо, но и текуче настолько, насколько фиксируемо состояние вещей по-настоящему определённых – как «целостностный $ – доллар», – и разграниченных – как «смутная дружба» например, кончившаяся за пятак.
Почём фарце было тогда знать, что она находится на грани, абстрагирующейся от навязываемого ей мировоззрения, рождающего индивидуалистические тенденции чуть ли не доплатоновской натурфилософии, неразъединимые и не претендующие на «изолированный хаос»? Разве не мы, проданные в рабство недостижимому доллару, – из тех, кто выжил, – породили цельную нынешнюю действительность, возникшую при помощи как будто бы ничего не значащих попервости комедий-слов, трагедий-букв и демокритовских атомов-богов, в итоге равных платоновской неволе – преобразованию тех самых атомов-богов в «общество богов» – общее благо? Только вседержи… вседержателем общественных акций-благ стала профессиональная, увернувшаяся-таки от смерти фарца. Чуявшая грань тогда – и чующая её теперь. Такие дела. И идеализировать тут нечего. Характерные закономерности стихийного пафоса самоутверждения 80-х – небывалый дотоле разгул страстей, своеволия, насилия и распущенности, вранья и лжи, получивших ожидаемый финал в приснопамятных 90-х, – всё это раздулось, разверзлось до невероятных размеров, намного превышающие эмоции Sovietic.
И так ли уж смутная, и оттого до оторопи безумная грань меж свободой и тюрьмой 80-х отлична от грани сегодняшней?
Спекулянты прошлого противостояли режиму. Это факт. Но всё равно продолжали свою работу, чего бы это ни стоило. Что вполне сравнимо с диссидентством, не так ли? – Наряду со спикулями диссиденты пытались преобразовать общество, убивая рабство. В свете наших дней, как те, так и другие явились образцом для подражания – став предвестниками российского возрождения-капитализма, представив нам настоящих титанов-инсургентов как в торговле, бизнесе, так в культуре и науке, ни в коем случае не отбрасывая заслуг советского периода.
Давайте упростим.
Советская грань. Спекуляция – тюрьма – вновь спекуляция; диссидентство – тюрьма – эмиграция… если повезёт.
Построссийская грань. Спекулянтов и диссидентов уже нет, есть только схема: буржуазный либерализм – лакировка – порок – укрепление буржуазного либерализма. Однобокость и ограничение, как сказал бы Маркс…
Объективно, диалектика взаимодействия спикулей и диссидентов опирается на движущие пружины исторического процесса, обусловленные непомерной, даже внесмысловой жаждой реставрации индивидуализма. Выставляя социологическую, в данном случае совковую добродетель на посмешище, с одной стороны – антисоциуму, с блатной ухмылкой двигающему фишки человеческих судеб в сторону «иного целого»; с другой – прекрасноликому серпастому обществу «переместившихся смыслов», генетически, до рвоты уставшему от войн и революций. Архаики состояний тех и других, склонные соприкасаться утверждениями неприятия социалистических безобразий в поисках общечеловеческих, европейских истин стабильно движутся к смысловому объединению, настолько же возможному, насколько правомерно абсурдному, предметно недопустимому ни в коем случае! – вот вам скандальная, революционная грань, своим нереальным напряжением, – не меньшим, чем в 17-м году, – сорвавшая в итоге резьбу доперестроечного застоя. …Это если не впрягаться в повозку политиканства, которую тащат шутники и интриганы, думающие, что возница глупее их. Тем лучше вознице.
Сила теперешних революционных потуг несопоставима с героико-трагической гранью 80 – 90-х. Несопоставима, во-первых, непроработанностью и нерентабельностью предположений и желаний; во-вторых, беспросветной отдалённостью от самого предмета якобы заботы – людей-человеков, простых и не очень, бедных и побогаче, пребывающих в антропоморфном состоянии философских универсалий типа «ничто», «никто» и «нигде»… Древние греки объясняли данное состояние понятием «пустоты». Мы же назовём это противоречием целостности, напускным единством, оставляя философию вне игры; в конце концов предполагая интуитивно-мотивированное разрешение проблемы нехватки индивидуалистических уклонов, метатеорий, в хорошем, духовно-приключенческом смысле, ежели такое вообще возможно, хотя… «бессилие разума» – расхожая мифологема. Но 20 лет назад чудо всё ж таки произошло?! – невзирая на конечный результат. Ну, не удалось.
С кем же теперь воевать государству?
Расцвет советского спикуля и диссидентства пришёлся и на европейский расцвет тоже, несмотря на то что с зарождения того века мыслители бодро закатывали Европу в асфальт, непрестанно находя и находя конечные пределы разума, начиная со шпенглеровского «Заката», кончая хюшберовскими «Портретами». Европа в свою очередь ответила драматическим и в то же время триумфальным расцветом на обломках катастрофы 2-й Мировой и пессимизма славных умов, – в основание послевоенного ренессанса положив неизменные демократические традиции, экономию, мечту и веру в сверхчеловека, урбанизацию и космизм. Художественно питая в том числе и Советскую Россию – от блюд из кончины историзма упомянутого Хюшбера до светлых прогрессивных грёз великого марксиста Хобсбаума.
Что сегодня?
Несовместимость современных буржуазных принципов буквально разрывает нежное полотно исторического анализа как факта структурирования научного мышления – из одних и тех же социальных соединений получаются абсолютно разные в своей бессодержательности объекты. Правда, гиперболизированные порядками формы, количества, но, увы, не качества! Ведь и спикули и диссиденты для своих культурных групп значились в своём роде почти что богами, не правда ли, а что теперь?.. Так называемая оппозиция, приумножая аккупай-терминологию, на глазах слабеет, ветшает, так и не создав табулированного акционального фундамента, не в состоянии применить самые верные, вне возраста, лозунги к реалиям времени. В заблуждениях становясь бесплотной и бесплодной... И в этом нынешняя грань отчаяния. Безыскусный мещанский неопозитивизм враждебен попыткам осмыслить происходящее с точки зрения природы рационального: сенсации не произвести, но в подъезде нагадить надо. Об изысканности, в отсутствии которой нельзя обвинить «фарцу и богов» 70-х, даже не заикаюсь; нынче наоборот: есть нарочито мятежная нахрапистость, от чего создаётся впечатление псевдорекламной лжи и подделки под стремление к идеалам.
Да, диссидентства нет, но фарца-то, кто выдюжил и поднялся с колен, куда делась? – ухмыльнётесь вы. Хм… – ухмыльнусь в ответ: а фарца, возмужавшая, разбогатевшая, приобретшая нехилые навыки владения геометрией злоупотреблений и коррупции, скопившая в атласных рукавах все властные козыри, ощетинившись и осклабившись, прёт, как танк, во власть. И мы, кстати, это уже когда-то проходили. Что ж, попробуем ещё разок, почему нет? Нам не привыкать.
