От ада до Колорадо рукой подать. Это я точно знаю. Перед самым миллениумом мне довелось побывать в Америке по полицейскому обмену. Было интересно. Я вполне успешно отстрелялась на стрелковом полигоне, приняла участие в задержаниях местных бандитов, а в конце путешествия отправилась в Большой Каньон. Английским не владею, но благополучно и без приключений проехалась с отды-хающими американцами в экскурсионном автобусе. Объяснялась на пальцах, как глухонемая. Ехали по пустыням и по одиноким дорогам, наконец, автобус остановился прямо у реки Колорадо. Мне было ужасно тоскливо, хотелось домой, в привычную обстановку, в родной климат, а здесь жарко, кругом все чужие. Я стояла на палубе теплохода, где мы только что отобедали. Сумку и документы я оставила в автобусе. С собой ничего. Только я. Одна. Я смотрела в прозрачные воды Колорадо и ничего не понимала. Удивлению моему не было предела. Вода была кристально чистой и прозрачной и просматривалась до самого дна. Ни одного окурка. Ни одной пластиковой бутылки. Из воды на меня смотрели какие-то крупные рыбины и тоже удивлялись, мол, какая-то тетка тупо смотрит в воду. Может, прыгнуть хочет? Я спустилась по трапу к сходням. У причала стояла моторная лодка, видимо, местная плавбаза. В лодке сидел паромщик, этакий разудалый афроамериканистый парень. Он весело скалил зубы, разглядывая меня, и вдруг взмахнул рукой, дескать, садись в лодку, поехали! Я помотала головой, даже улыбнулась для приличия. И вдруг что-то кольнуло меня внутри. Я поймала себя на мысли – а что, если сесть в лодку и переброситься на другой берег реки Колорадо. Вот так, без документов, без денег, без ничего. Только я. Одна. И сбросить на другом берегу весь груз прошедших лет, найти себе там имя, судьбу, жизнь. И пусть я знаю, что от себя не уйдешь, но ведь можно забыть прожитые годы, прошлый груз забот и тревог, выбросить из памяти весь ад последних лет. Из ада можно вырваться. Легко, просто, вот так, сесть в лодку и уплыть на другой берег чужой, но прозрачной и чистой реки. И никто меня не найдет. Даже искать не станут. А я выживу, приспособлюсь, изменюсь сама и поменяю судьбу. Я застыла, с трудом сдерживая внутренний порыв, а веселый лодочник все махал и махал рукой, призывая присоединиться к группе людей, собиравшихся отплыть на ту сторону реки. Пока я боролась с искушением, народу в лодке набилось много, но оставалось одно незанятое место. Я усмехнулась и знаками продемонстрировала лодочнику, дескать, с собой ни копейки, но он лишь отмахнулся. Не в деньгах счастье! Тогда я не сделала роковой шаг, но он был, я его помню. Он состоялся в моем воображении. Внешне я ничем не выдала себя. До сих пор не знаю, что меня остановило. Что угодно, только не страх. Я не боялась неизвестности, да и что может быть страшнее ада? Ад не имеет границ, он повсюду одинаково привлекателен. Кто привык существовать в аду, тому уже не страшны чужие берега. Но меня привлекали не они. В тот миг мне захотелось поменять свою сущность. Перевоплотиться. Вступить в новое состояние. Это желание до сих пор живет во мне. Оно не было реализовано. Я отошла от сходней, поднялась на палубу теплохода. Помахала рукой отплывающей лодке. Не знаю, почему я не решилась тогда на отчаянный шаг, ведь мне не было страшно. Но зато я знаю точно – от ада до другого берега реки Колорадо рукой подать.
Мальцевский рынок
Однажды в нашей стране началась активная борьба с организованной преступностью. Преступность была всегда, но бороться с ней начали, когда создали специальное подразделение для борьбы с этим социальным злом. В то время я работала в уголовном розыске с мелкой уголовной сволочью, и организованная преступность меня ни с какой стороны не волновала. Зарплату я получала вовремя, за каждую задержанную группу уголовных элементов мне давали премию, работала сутки напролет и, как говаривали районные прокуроры, «мела воров, как дворник». Ходила, точнее, бегала по городу вся взмыленная, глаза, обведенные синими кругами, проваливались куда-то глубоко за скулы, от усталости боль подкатывала в виски и доводила почти до обморочного состояния. Мне приходилось скрывать усталость, накопившуюся во мне за долгие годы, чтобы не уволили, и я активно продолжала пополнять следственный изолятор под мистическим названием «Кресты» той самой уголовной сволочью. Как-то вызвал меня генерал и в доверительной форме объяснил, что вынужден направить на ответственный участок работы. Я должна участвовать в важной операции, а проинструктируют меня на месте действия. Все держалось в строгом секрете, до начала операции оставалось пятнадцать минут…
Я села в промерзший автобус, и он куда-то покатил, весело подмигивая фарами и мигалками, затем остановился возле Некрасовского рынка, и мне приказали идти в кабинет директора. Мне досталась довольно щекотливая роль – нужно было обыскать директора рынка. В тесном кабинетике, почти каморке, я приступила к производству следственных действий. Директор – приветливая миловидная женщина, приятно пахнущая, хорошо и добротно одетая в дорогостоящие по тем временам вещи. Понятые покорно встали по бокам двери, и я приступила к исполнению служебных обязанностей.
Во-первых, я вежливо предложила женщине добровольно выдать валюту, оружие, ценности, имеющиеся при ней, а сама тем временем осматривала крокодилово-кожаную сумочку дамы. В сумочке лежала фотография пса – пуделя с огромными печальными глазами. Пес выглядел таким же ухоженным и изящным, как и его хозяйка, казалось, что он тоже надушен хозяйкиными духами. Даже фотография приятно пахла. Я поняла, что пудель – самое любимое существо на свете у этой женщины, не дай Бог, что случится с псом, хозяйку хватит апоплексический удар. Пришлось напомнить еще раз о запрещенных предметах. В ответ молчание. Понятые покорно застыли у дверей. Я посмотрела женщине в глаза, они молили о пощаде и сострадании. Пронзительная жалость охватила меня, и я, поморщившись, не стала обыскивать женщину, ограничившись одной сумочкой. Женщина несказанно обрадовалась, поправила одежду, поглядела в зеркало и вдруг потеряла ко мне всяческий интерес. Вошедший оперативник спросил меня: «Ну, что, нашла?». Я отрицательно помотала головой: «Ничего нет, сумка пустая, в карманах пусто».
А потом началось главное. Началось ровно через десять минут. Теперь я знаю, что такое позор, настоящий позор, такой позор переживают редко. Вошедший оперативник включил фосфоресцирующую лампу, и я с ужасом увидела, что юбка, джемпер, сумка, даже волосы женщины и весь кабинетик, все светится дивными лучами, особенно угол кабинета, куда директор рынка сбросила деньги. Даже на мне остались следы вещества. Это была взятка, причем, в крупных размерах, деньги заранее пометили специальным средством. Пока я любовалась фотографией пуделя с печальными глазами, директор рынка сбросила деньги, абсолютно не смущаясь присутствием сотрудника милиции в моем лице и двух понятых, тупо стоявших у двери. Следы фиолетовых лучей красиво протянулись по низу юбки, длинными плетями протягиваясь в угол, где и красовались пачки денег, перетянутые аптечными резинками. Молча, чуть не плача, я принялась оформлять изъятие денег в крупных размерах, это была ежедневная дань от торговцев за место на рынке. Огромные деньги, как в те, так и в нынешние времена. Деньги не пахли, но светились и так красиво лежали в углу. Мне стало стыдно. Так стыдно мне никогда не было. Я ощущала себя предателем системы. Я еще долго помнила ощущение стыда и долго корила себя, зачем я поверила женщине? До сих пор мне грезится честный взгляд печальных глаз беззащитной женщины, он смотрит на меня из прошлого с немым укором.
Прошли годы. Иногда я бываю на приемах, и, видя ослепительных нарядных женщин, всегда вспоминаю ту, с Мальцевского рынка, с честным взглядом серых печальных глаз и фотографией пуделя в сумочке.
2002, Санкт-Петербург
Невстреча
В одиночестве есть упоение – особенное, тонкое, сладкое. Но иногда от одино-чества можно умереть. И тогда я молюсь. Молюсь-молюсь-молюсь, дескать, пошли мне, Всевышний, кривого-горбатого-слепо-глухо-немого, всякого-разного, с любым жить стану. Согласна есть любое дерьмо, лишь бы не быть одной. Женщина вполне способна обходиться одна, если у нее все в порядке с головой, в об-щем, если бабе вмочь в одиночку тянуть житейскую лямку, значит, тетка в порядке. Однажды мне стало совсем невмоготу, и тогда я взмолилась перед Богом, горько жалуясь на мою одинокую жизнь. И все представляла в молитвах, какого мужичка мне пошлет Всевышний. И так ясно представила себе хромого и слепого, с суковатой палкой в руках, горбатого, но не испугалась, вон женщины и не с такими страшилами живут. Небось, и я смогу, что я хуже других, что ли? Потом успокоилась, всю дурь из головы выбросила и снова зажила прежней жизнью. А тут намедни возвращаюсь из спортивного клуба, этак в десятом часу вечера, и решила забежать по делу к соседу-художнику. Он недавно у нас поселился, выкупил внизу помещение и устроил там мастерскую. Думаю, может, он мне по-соседски обложку на книгу бесплатно соорудит, в общем, звоню, на добрый исход не надеюсь. Поздно уже, ан нет, смотрю, дверь открыл, приглашает, а там и угощение на столе, хотя я случайно забежала, надеясь уговорить его нарисовать обложку в порядке добрососедства. Присела за столик, а сама вынашиваю коварные планы, как бы охмурить дяденьку и выманить из него обещание нарисовать мне что-нибудь этакое непов-торимое, да чтобы он денег не попросил с меня. Сижу, мучаюсь, не знаю, как прис-тупить к обольщению. А у самой сил никаких, устала к вечеру, чай, не молоденькая уже, целый день в офисе провела, после работы тренировка, массаж, солярий, троллейбус, голова трещит, аж мочи нет. Домой хочется, приду и сразу в кровать! А сосед тем вре-менем распинается, рассказывает мне о чудесах компьютерных технологий, да так забирает, что до самого Гуттенберга дошел, дельный мужчина, в самый корень смотрит, а я слушаю про первый печатный станок и знай уминаю фруктики, печеньице и все это великолепие запиваю вишневым ликером. После спортивной тренировки категорически запрещено есть и пить, но так ведь запрещено дома, а в гостях – что ж не угоститься, это же не из собственного холодильника фрукты таскать, а с чужого стола. И вдруг меня как будто кольнуло. Я даже жевать перестала, глаза во всю ширь распахнула от удивления. Пока я потихоньку выпивала, мой сосед увлекся, руки в стороны раскинул, глаза сверкают, в голосе флейты разливаются. «Это же он передо мной стелется! Хочет мне понравиться! Это Бог услышал мои молитвы и дал мне не кривого и косого, горбатого и немощного, а свободного и успешного, обеспеченного и умного. Кстати, он гораздо умнее меня… Вон как в компьютерах сечет». Я поспешно отодвинула недо-еденные фрукты и печенье, поблагодарила за хлеб-соль, с перепугу даже пообещала забежать еще разок на будущей неделе. Больше всего было жаль недопитого ликера, про обложку для сборника я так и не вспомнила. Суетливо оделась, вышла, лишь за дверью опомнилась. В лицо с силой хлестнуло пригоршней ледяной воды, в Петербурге штормило. Я словно очнулась. И не кривой, и не горбатый, с ушами и глазами, и го-ворить красно умеет, но мне он не понравился. Я еще постояла во дворе, подумала, к кому бы обратиться за обложкой и побежала домой. Утром я даже не вспомнила о вчерашнем приключении.
