Вода в горловине узкой прозрачной речушки, стремительно впадающей в Великий океан, бурлила и клокотала, как будто ее втягивала и поглощала прожорливая пасть мифической Харибды. Стояла заполярная осень. Сентябрь. Приокеанская тундра опустела. Затаилась в ожидании белого безмолвия долгой полярной зимы. У входа в устье ревущего пресноводного потока, в глубине спокойного океанского залива, неторопливо скользили тени нескольких десятков крупных серебристых рыбин. Это была королевская семга.
Великий инстинкт продолжения рода призывал рыбин в места, где они несколько лет назад получили жизнь и скатились в океан крепнуть и матереть. Семги смутно помнили это место. Лишь могучий инстинкт подсказывал им, что они вернулись точно в те воды, которые когда-то покинули.
В то время рыбины были сантиметровыми мальками, нескольких недель отроду. Вдруг малькам стало жутковато и неуютно в спокойной, прозрачной глубине реки. Внезапно, повинуясь некому кличу, будто бы призыву свыше, косяк, скорее косячок, из нескольких сотен мальков, беспокойно закружился на месте и вдруг устремился вниз по течению бурной речушки. Река освобождалась ото льда. Стоял май. На покаямах[1] истаивал прозрачный ледок. Сходили снега на берегах реки. Шум перекатов да водопадов впереди призывал и сопровождал густеющий косяк мальков, стремящихся к океану.
Внезапно грохот реки исчез, и мальков вынесло в глубины великого океана. На мгновение рыбок напугало безмолвием, плотной соленостью воды, громадностью безбрежной стихии, враждебной средой окружающих их хищных рыб. Но косяк ощетинился. Это уже были не отдельные беззащитные мальки, а некое единое, крупное, почти агрессивное существо, внушающее страх и уважение. И прожорливое окружение отступило. Началась морская жизнь рыбьего племени.
Прошло четыре года. Неистребимый инстинкт продолжения рода вновь вернул когда-то беззащитных мальков к устью шумной речушки, месту их исхода, месту рождения. Но теперь это были не беспомощные растерянные мальки, а красивые крупные серебристые рыбины, более полуметра длиной и около четырех килограммов весом. Среди них плавно скользило и несколько более крупных рыбин. А один самец, Лохи достигал полутораметровой длины и весил более тридцати килограмм. Голова Лохи была вытянута, верхняя и нижняя челюсти сильно изогнулись, на них выросли крупные зубы. На верхней челюсти возник длинный клык, входящий в выемку нижней. «Клыкач», почтительно обращались к нему остальные рыбины.
Клыкач заслуживал уважения. Лохи не суетился, как другие рыбины, моложе его. Он почти неподвижно висел в глубине залива головой по направлению к устью речушки. Легкими движениями могучего хвоста он удерживал свое литое тело на месте. По внешнему виду Лохи было видно, что он побывал не в одной передряге. Тело рыбины в нескольких местах пересекали тонкие нитевидные полосы – следы капроновых сетей. Каким-то чудом Лохи удалось порвать их и вырваться из смертельных объятий капроновой ловушки. В хвостовом оперении Клыкача торчал большой, с кулак, трехпалый крючок с куском двухмиллиметровой лески. Спинной плавник был распорот почти посередине то ли рыболовным крюком, то ли багром. Загубье у Лохи с левой стороны морды было разорвано, да так и не заросло. По всему телу огромной красивой рыбины там и сям виднелись старые шрамы. Все это были следы счастливого исхода встреч с людьми. В неподвижных зрачках Лохи светился ум. Да, да! Рыбьи глаза излучали жизненную мудрость. Клыкач холодно и будто бы равнодушно наблюдал за юными соплеменниками, нервно суетящимися у бурлящего устья впадающей реки.
Наконец молодые семги не выдержали утомительного бесконечного ожидания. Будто по команде невидимого дирижера, молодняк резко увеличил скорость движения по кругу. И вдруг косяк рыб, набрав максимальную скорость, ворвался во встречный поток впадающей в океан речушки. Еще несколько мгновений и косяк вырвался бы из холодного и равнодушного объятия кипящей воды. Однако продвижение рыб все более и более замедлялось. Вскоре косяк и вовсе остановился у подножия полутораметрового водопада. Одолеть неожиданную преграду они уже были не в состоянии. И рыбин медленно начало сносить обратно к устью. Затем буйное течение реки опрокинуло, смяло стройный косяк рыб и выплюнуло их обратно в океан. Семги обессилено опустились на галечное дно залива. Жабры рыбин судорожно закрывались и открывались, как рот у задыхающегося человека. Борьбу рыб с низвергающей рекой никто и не заметил. Лишь мудрый Лохи, видевший заключительный этап борьбы сородичей со стремительным потоком воды, казалось, насмешливо улыбался.
Он продолжал неподвижно висеть в прозрачной воде океана, иногда чуть-чуть пошевеливая хвостом, чтобы удержаться на одном месте. Точно напротив устья реки. Клыкач чего-то ждал. Время текло. Уже отдохнувшие семги покинули дно залива и вновь пристроились позади старого самца. Они недоуменно переглядывались, наблюдая за непонятным поведением могучего Лохи. Клыкач выжидал.
Внезапно семги поняли, что в поведении самца что-то изменилось. Он оглянулся на стаю молодняка, будто убеждаясь, что все рыбье племя здесь. Потом энергично завибрировал хвостом и вдруг решил: «Пора!» И несколько десятков молодых семг тоже как-то уловили, что да, «пора»! Клыкач взмахнул мощным хвостом, взлетел на поверхность впадающей реки и, как торпеда, заскользил по гладкой поверхности плотного потока. Он больше не оглядывался. Он знал, что весь косяк серебристых рыбин ни на сантиметр не отстает от него. Дикая сила приустьевого течения реки была усмирена приливом океана. Соленая морская вода залила приустьевую часть речушки и обуздала свирепую мощь встречной пресной воды.
Постепенно река опреснялась. Шумные водопады и порожистые места сменялись глубоководными покаямами, местами нерестилищ благородных семг. Молодые рыбины, инстинктивно узнавая памятные места своего рождения, постепенно отставали. Они, после нескольких лет скитания в океане, вернулись на родину. Здесь они будут дожидаться весны, чтобы произвести новое потомство. Клыкач поднимался все выше и выше по реке, обходя ловушки сетей, хищные жала настороженных людьми крючков. Вскоре позади него не осталось ни одной рыбины. Тогда Клыкач остановился, передохнул и вновь бросился вниз к устью реки, в океан, за очередным косяком сородичей.
Несколько десятков молодых самцов и самок распределились по покаяме. Для них наступало время осеннего нереста. Они уже выбрали места для нерестилищ и лишь ждали предназначенного срока, чтобы вырыть ямы для метания икры. Семги, приготовившиеся метать икру, давно уже не охотились, желудки их были пусты. Они сильно отощали и всю свою внутреннюю энергию тратили на воспроизведение потомства, на вызревание икры. Плоские тела брачных семг, грязно-бурого, оранжево-пятнистого цвета с оскаленными мордами, совершенно не походили на своих серебристых сородичей из океана, будто это был абсолютно другой род рыб. Их устрашающий облик служил, должно быть, для отпугивания снующих тут же хищных хариусов, щук, окуней. Бдительные самцы непрерывно клацали могучими изогнутыми челюстями, отпугивая хищников от будущих гнезд.
Уже несколько семг вырыли в галечном дне своими хвостами продолговатые ямы в два-три метра и застыли над ними. Самцы непрерывно освобождали нерестилища от струящегося песка и гальки, да еще и успевали отпугивать снующих вокруг хищников. Хвосты самцов и самок были ободраны до костей и кровоточили. Вот уже две или три самки толчками выбросили в вырытые ямы янтарные дольки икры. И тут же самцы залили ее кипенно-белыми молоками и быстро заровняли ямы хвостами и мордами.
Неожиданно спокойная, почти стоячая поверхностная гладь покаямы пошла рябью. Водные завихрения шли от весел резиновой лодки. Рыбы не забеспокоились. Они были поглощены таинством творения жизни. Сидевшие в лодки люди выкинули якорь, большой камень в мешке на длинной веревке. Лодка замерла на одном месте. Плеск весел прекратился. Воцарилась тишина.
Вдруг прямо на семгу, замершую над вырытой ямой для икрометания, нагло и стремительно пошел хариус или окунь. Самка не разобралась, кто это, но инстинктивно сделала угрожающее движение в сторону хищника. Однако наглая рыбка будто и не заметила угрозы огромной рыбины. Она отскользнула от оскаленной морды рыбины лишь в нескольких сантиметрах. Семга была озадачена странным поведением хищника, но вновь замерла над нерестовой ямой.
Не успела самка успокоиться, как вновь увидела того же хищника быстро надвигающего на нее. Тут уж семга не выдержала. Распахнув огромную страшную пасть, усеянную острейшими зубами, самка мгновенным броском схватила хищника, сомкнув челюсти, чтобы наказать наглеца. Но острейшая боль пронзила нёбо рыбины, ударила в мозг и затуманила его. Какая-то неведомая сила поволокла рыбину из воды. Теряя сознание, семга еще почувствовала, что ее грубо схватили под жабры, выдернули из воды и бросили на что-то твердое. Сделав несколько конвульсивных движений, рыбина затихла.
– Первая! – радостно сказал кто-то в лодке прокуренным голосом. – Икряная! Тут их, смотри, десятка два, а то и больше!
Рыбак указал напарнику в глубину прозрачной воды. Там неподвижно замерли рыбины.
– Давай! Мечи! Он вновь взмахнул спиннингом. И тут же забросил в воду свою блесну его приятель.
Мудрый Клыкач, как только уловил вопль отчаянья самки, сразу понял, что появилась смертельная опасность, где-то близко люди. Когда он был еще юным самцом, то попытался отогнать от нерестилища самки наглого, маленького, юркого хищника, похожего на такого же, безрассудно снующего сейчас по нерестилищу. Тогда только случай или везение и, может быть, молодость и сила спасли его от смертельного исхода. Он бросился на наглую «рыбку», плывущую прямо на самку, надеясь отпугнуть ее. Однако наглец не испугался и надвигался прямо на него. Но по неопытности скорость броска Клыкача оказалась слишком велика, и он почти проскочил хищника. Лишь в последнее мгновение он извернулся и ухватил «рыбку» краем пасти. В тот же миг какая-то страшная сила рванула Клыкача назад, и огненная боль пронзила челюсть. Клыкач энергично разогнался, свечкой вылетел из воды и затряс головой, чтобы выплюнуть схваченную добычу. Он с шумом упал в воду и сразу же повторил маневр. Взлетев над водой метра на два, Клыкач широко распахнул пасть и вновь сильно встряхнул головой. В то же мгновение «рыбку» вырвали из пасти самца. Боль затихла. С тех пор и сохранилась на его морде отметина – порваное загубье, которое так и не заросло.
И вот снова те же самые невинные с виду рыбки манили и раздражали своей легкодоступностью. Было искушение их припугнуть, ухватить, прикусить и выбросить. Но память пережитого в прошлом ужаса подсказывала старому Лохи – это опасность. Он стремительно заскользил по покаяме, по нерестилищам рыб, чтобы успеть предупредить самок о смертельной приманке. Но не все самки ему верили. Да и как тут поверить и удержаться от защиты своего нерестилища, когда прямо на тебя, пасть в пасть нагло надвигается столь маленький хищник. И некоторые семги не удерживались, хватали наглеца. Тут же вдоль покаямы разносился крик боли и ужаса, и самки пропадали, выхваченные непонятной силой из родной стихии.
Клыкач метался по покаяме, торопясь предупредить своих самок об опасности, но не всегда успевал. Уже несколько нерестовых ям опустело. Самки исчезли.
Когда очередная жертва, с воплем боли и отчаянья, была выхвачена из воды прямо перед его носом, Клыкач все понял. «Лодка! Вот опасность! Там, наверху пропадали семги. Лодка – хищник! Надо уничтожить, прикусить лодку!»
– Что-то перестали семги блесну хватать.
– Вообще-то странно. Вон сколько их там гуляет в глубине. Как будто их кто предупредил, что нельзя блёсны трогать.
– Может быть, вон тот старый самец? Смотри, как он мечется по покаяме от самки к самке. Может, и впрямь объясняет. Ха-ха!
– Слушай, давай-ка бросим туда в ямку граммулечку тротила. Там у тебя есть еще несколько динамитных шашечек.
– А что? Давай. Только чуток бы надо отплыть, чтобы нас не угробило. А то лодка может лопнуть, если близко рванет.
– Добре. Подай метров на десять туда. Поближе к перекату. А шашечку зашвырни подальше, метров на пятнадцать, в середину покаямы. Бикфорд-то обрежь короче, тогда и поджигай, чтобы рвануло не на дне, а как только в воду упадет.
Один из браконьеров аккуратно положил спиннинг и подтянул к себе рюкзак. Порылся в нем и достал динамитную шашку с длинным бикфордовым шнуром. Второй рыбак неспешно чуть приподнял мешок с камнем, отплыл к перекату и вновь опустил якорь.
– Пожалуй, хватит? Давай, поджигай.
Его напарник обрезал провод, достал коробку с ветровыми спичками, чиркнул, поджег шнур и взмахнул рукой, чтобы зашвырнуть шашку в середину покаямы.
В это же мгновение могучий Лохи, раскрыв свою клыкастую пасть с бритвенными зубами, лег на бок, на максимальной скорости врезался в резиновую лодку и пропорол поперек оба ее баллона. От неожиданности рыбак выпустил из руки подожженную шашку, и она булькнула в воду. Тут же за нею рухнули в реку оба браконьера. И в тот же миг раздался глухой подводный взрыв. Вода в реке на месте лодки вскипела и стихла. В глубину, на дно покаямы медленно погружались два трупа и лодка. На поверхность реки всплыла огромная пятнисто-оранжевая рыбина, мертвый Лохи. Едва заметное течение потянуло неподвижного Клыкача к журчащему мелкому перекату. Там он и застрял. Семги на удаленный взрыв не отреагировали и продолжали метать икру.
Через одиннадцать дней за браконьерами прилетел тот же вертолет, что высадил их на нерестовой речушке. Прежде чем приземлиться, вертолет сделал несколько кругов над порушенным лагерем. Экипаж с недоумением рассматривал опрокинутую порванную палатку. Мешки с продуктами были разорваны. Судя по следам, здесь пиршествовало несколько росомах. Людей не было.
Летчики молча двинулись в сторону шумящего переката, к покаяме. Обогнув черный базальтовый обрыв по узкой кромке реки, они увидели страшную картину. На мелком перекате реки колыхались два вздувшихся трупа. Между ними находился обглоданный скелет полутораметровой рыбины с пустыми глазницами.
Неопытный терапевт из районной больницы зафиксировал причину смерти рыбаков от утопления. Куда исчезла резиновая лодка рыбаков, так и не установили. Да и не искали. Покаяма сохранила свою тайну.
Весной, в мае, в нерестовых ямах покаямы проклюнулась жизнь. Через пять недель тысячи мальков королевских благородных семг скатились отсюда в океан – по пути Великого Лохи.
*Лохи (Lohi, финское) – благородный лосось, семга (Salmo salar).
[1] Покаяма (диалект.) – глубоководная, спокойная часть порожистой реки.
