Исповедь нелегала0

I.

…Преодолев все мыслимые трудности денежного плана, я, наконец, попал в объятия одной из туристических фирм, укомплектованной златоустами-прохиндеями и проходимцами высокого класса, которые за баксы готовы были отправить меня хоть к черту на кулички. Конечно, эти аферисты почти ничего не знали о реалиях обстановки в Израиле и были практически бесполезны в качестве источника достоверной информации. Однако надо отдать им должное, они были весьма расторопны и оперативны, благодаря чему уже через пару недель у меня в кармане лежал загранпаспорт с израильской визой, билет на рейс Санкт-Петербург – Тель-Авив и четкие инструкции моих дальнейших действий. Поездка в город на Неве была ничем не примечательной, фирма обеспечила проживание в недорогой гостинице на окраине Питера, до вылета оставалось два дня.

Надо признать, что в питерском отделении «синдиката» работают настоящие профессионалы, делающие все возможное для того, чтобы «клиент» прошел за кордон чисто. Каждый выезжающий проходит инструктаж, дающий емкую информацию о способах преодоления всевозможных преград, возникающих на пути пересечения границы. Разрабатывается легенда поведения на случай перекрестного допроса службой секьюрити в аэропорту Бен-Гурион, прорабатываются возможные вопросы и ответы о целях и сроках пребывания в Израиле, фирме, организовывавшей тур, времени и месте встречи с представителями конторы на территории Израиля. И если ты не хочешь прокола, который грозит немедленной высылкой в Россию, если у службы безопасности возникли подозрения по поводу твоих истинных намерений, шевели мозгами, отрабатывай версии поведения, готовься к будущей словесной дуэли с агентами миграционного контроля. На моей памяти заворачивали суда и самолеты с сотнями людей, а число сгоревших по своей собственной дурости просто не поддается учету.

Уже в Пулково-2 начинается полоса ЕСЛИ: если вас пропустит секьюрити еще здесь, в России; если служба безопасности Бен-Гуриона после перекрестного допроса поверит вашей легенде и даст вам зеленый свет; если в условленном месте вас встретит связник (работорговец-дистрибьютор, о котором будет сказано ниже), то вы, в конце концов, все-таки попадаете в Тель-Авив, в район Тахана-Мерказит (центральная автобусная станция Тель-Авива), в паршивую общагу на Левински-рехов (улица), набитую как тараканами под завязку такими же искателями зелени.

Так как никто из обитателей прибежища до этого в Израиле не был, то, пытаясь доказать свою значимость, каждый потчует соседей фантастическими байками самого низкого пошиба. Мелькают названия надежных и липовых фирм по трудоустройству туристов, имена шакалов-балабаев (балабай – непосредственный руководитель, от которого зависит место работы, кесив – заработок и многое другое), которые месяцами не платят денег, а потом сдают ребят в полицию. Рассказывают, какие облавы бывают на пьяной Тахане (три улочки, примыкающие к автостанции, где сосредоточена масса питейных заведений и бардаков), как можно бесплатно отовариться овощами и фруктами на базарах-шуках, как заметает рабочая полиция, почему лучше пахать на никаньонах (уборке), чем работать в кабаках и на стройках. Указываются особо опасные районы, где лучше вообще не светиться, – Дизенгоф, Аленби, Бен-Иегуда и т.д., советуют не шляться по улицам в шабат (субботу), когда весь город замирает, ибо Барух (Бог) по Торе (священной книге евреев) дал им этот день для отдыха и молитв. Особый упор делается на то, что евреи на дух не переносят пьющих, и даже запах перегара может послужить причиной для увольнения, Все эти туфта-базары здорово действуют на нервы, особенно, когда ты находишься в состоянии подвешенности и не знаешь, что тебя ожидает завтра. В общем, во  всех общагах, где я жил, царит атмосфера нездорового ажиотажа на грани истерии и почти осязаемое звериное опасение того, что ты, нелегал, вот-вот будешь схвачен, посажен в призон (тюрьму) и депортирован.

Но все это еще впереди, а пока к моменту вылета в Израиль там начинается двухнедельная забастовка авиадиспетчеров, за ней следует общенациональная забастовка трудящихся, и я кукую в Питере, осваиваю местные злачные места и завожу тесные знакомства с доступными жрицами любви, благо кое-какие бабки у меня еще есть. Деньги текут как вода, зимний Питер с его слякотью, тревожной атмосферой неустроенности и ясно ощутимой угрозы вызывает чувство неприкаянности и дискомфорта. Постоянно ощущение того, что ты попал в бутафорский город, полный исторического тлена, город теней, в котором по какой-то нелепой ошибке оказались люди, живущие в замкнутом континууме времени-пространства.

Но все когда-нибудь кончается, кончается и этот кошмар и, пройдя в Пулково-2 унизительный шмон, когда тебя раздевают догола и перетряхивают все твои вещи, рассматривая их чуть ли не под микроскопом, я попадаю в царство избранных, то есть отфильтрованных, проверенных, просвеченных, обысканных и допущенных в зал ожидания на второй этаж. Здесь царит уже совсем другая атмосфера, работают дьюти-фри (беспошлинные магазины), удобные кресла, кондиционеры, пол покрыт толстым ковром, чистота и уют. В общем, промежуточная станция: ты уже не в России, но еще не за границей. Посадка в «Боинг-707» проходит быстро, стюардессы милы и приветливы, тепло, телевизоры, индивидуальное многоканальное радио, великолепное трехразовое питание с белым и красным вином. Четыре с половиной часа полета проходят совершенно незаметно, и ты так и не увидел ту черту, которая теперь отделит тебя от России и, как слепой щенок, радуешься жизни, не подозревая, какие тяжкие испытания ждут тебя впереди. Жизнь любит преподносить неприятные сюрпризы, особенно профанам и лопухам, действующим наобум Лазаря, а к дуракам фортуна вообще неблагосклонна вопреки расхожим представлениям и любит подстраивать им разные подлянки в совершенно неожиданных местах.

Конечно, это авантюризм чистой воды – лететь в Израиль не по вызову, не по рабочей визе, а на свой страх и риск, не зная страны, языка, обычаев, нравов, традиций, норм поведения, особенностей жизненного уклада населения, его отношения к мигрантам из бывшего Союза, в общем, не зная ничего. И пребывание в Израиле очень многих и очень скоро сломает, деморализует, унизит, озлобит и превратит нормальных парней в подлипал, скупердяев, готовых удавиться за шекель, стукачей и просто в дерьмо. Многие намертво усвоят психологию рабов, лакеев и хамелеонов и по возвращению домой будут обладать настоящей рыночной ценностью для прорабов и архитекторов российского рынка, а накопленный ими опыт выживания и первоначальный капитал станут для них трамплином к превращению в настоящих бизнесменов российского дикого рынка.

Не надо удивляться тому, что в Израиле, обладающем значительным научным, техническим и экономическим потенциалом, стране хай-тек (высоких технологий) существует большой спрос на труд нелегалов. Причин здесь достаточно много и, в первую очередь, это причины экономического характера. Использование труда нелегалов экономически выгодно израильскому государству и израильским предпринимателям даже в условиях десятипроцентного уровня безработицы коренного населения. Нелегалы хватаются за любую, самую грязную, тяжелую, опасную, изнурительную и низкооплачиваемую (по израильским меркам) работу, на которую израильтянина не заманишь и калачом. Нелегал безропотен и почти всегда готов работать столько, сколько нужно хозяину. Он может работать и двенадцать, и шестнадцать (а иногда и более часов) в день. Мой личный рекорд – двадцать три часа непрерывной работы, час на отдых и полная двенадцатичасовая последующая смена. Нелегал никогда и никому не будет жаловаться на нечеловеческие условия труда и жизни. Нелегалу можно задерживать, урезать и вообще месяцами не выдавать заработную плату. Его можно подставить и сдать в полицию. Нелегал никогда не обратится в Комиссию по защите прав иностранных рабочих, которая худо-бедно, но могла бы его защитить от произвола балабая-работодателя. Нелегал – это фантом, его не существует, а если субъект, требующий защиты, не существует, то нет необходимости в его защите – так мне популярно объяснили на Аленби-78, где и располагается этот комитет. Нелегал получает деньги не в фирме, где он работает, а из рук балабая, который отстегивает ему ровно столько, сколько посчитает нужным, и доказать, что он химичит, практически невозможно. Нелегал должен постоянно помнить, что здесь у него нет друзей – есть только попутчики и конкуренты, нет дружбы, взаимопомощи и поддержки – есть только личные экономические интересы. Среди нелегалов царят законы волчьей стаи, и чем быстрее ты усвоишь и осознаешь этот непреложный факт, тем выше твои шансы на выживание.

Использование труда нелегалов выгодно и с политической точки зрения. Они заменяют рабочие кадры с Территории (т.е. палестинцев) и арабов, коренных жителей Израиля. Как правило, русские нелегалы весьма законопослушны и стараются вести себя тише воды, ниже травы из страха залета в полицию, которая (знаю по своему горькому опыту) может отрихтовать не хуже родимых российских ментов, а кроме всего прочего, передать нелегала в руки миштара-авода (рабочей полиции), а дальше – тюрьма и депортация. Русские нелегалы работают намного лучше, чем арабы и афроизраильтяне, не имеют склонностей к громким скандалам, не требовательны к соблюдению правил техники безопасности и регламентации рабочего дня. У них нет такого количества религиозных праздников, и они практически не употребляют наркотиков в отличие от арабов. Кроме того, чем меньше палестинцев будет работать на территории Израиля, тем выше будет уровень общественного спокойствия и ниже вероятность терактов. Арабы прекрасно понимают растущую опасность потери рабочих мест вследствие экспансии иноземной рабочей силы, поэтому они ненавидят иностранных рабочих, а русских нелегалов в особенности, и пакостят им, как только могут. Работать с арабами очень трудно, а жить с ними в одном общежитии – кошмарно.

В Бен-Гурион я прибыл поздним вечером, прошел перекрестный допрос в службе безопасности и в условленном месте встретился с человеком синдиката, который повез меня в Тель-Авив на точку временного базирования. Посредник оказался владельцем маклерской конторы по сдаче квартир и трудоустройству туристов-нелегалов. Это был мой бывший соотечественник – дагестанский еврей и, как выяснилось впоследствии, еще тот жучила. По дороге Рафаэль убеждал меня, что все будет о`кей, работы навалом, заработки до тысячи долларов и выше, спрос на труд туристов большой, и относятся к ним неплохо. Уже потом, на собственном опыте, я убедился, что все это чистой воды туфта, рассчитанная на дилетантов, а действительность весьма отличается от навешанной мне на уши лапши.

Он привез меня в общежитие-распределитель, выделил койку и сказал, что плата за проживание просто мизерная – всего тридцать пять шекелей в сутки и, выступая в роли благодетеля, заметил, что вычтет эти деньги потом, когда я получу первую зарплату.

Так началось мое знакомство с евреем-филантропом, который тут же меня объегорил и кинул как последнего фраера. Поясняю: тридцать пять шекелей – это 8 долларов 75 центов. Среднемесячная стоимость проживания, то есть квартплата, в южном районе Тель-Авива колеблется от 50 долларов в месяц (комната без мебели) до 450-600 (трехкомнатная квартира с телевизором, телефоном, мебелью и всеми удобствами). Квартплата, установленная Рафаэлем для лохов, соответствует двухкомнатной благоустроенной квартире. Мой новый «друг» поселил меня в арендованной им за пятьсот долларов квартире, где кроме меня ютилось еще двадцать семь человек. Несложный подсчет показывает, что благодетель имел чистый гешефт 6587,5 шекелей, или 1648 долларов в месяц. Вот это бизнес! Бойтесь данайцев, дары приносящих!

Учтите, что за посреднические услуги по трудоустройству маклер берет приличную сумму – от 150 до 400 долларов, и шанс получить эти деньги назад, если вы решили отказаться от услуг именно этого посредника, практически равен нулю. Главной задачей маклера является не ваше трудоустройство, а получение комиссионных за посредничество и процента с балабая-работодателя за поставку ему дешевой рабочей силы. Не думайте, что посредник денно и нощно печется о том, как лучше вас обустроить. Получив деньги, маклер быстро теряет к вам интерес и начинает или крутить динамо, или старается побыстрее спихнуть вас куда-нибудь с глаз долой. Нередко маклер начинает вертеть хвостом –  перестает появляться в офисе, не отвечает на телефонные звонки, переносит встречи, тянет волынку и при этом клятвенно обещает, что уже в ближайшее время непременно вас трудоустроит на очень денежное место. И все бы ничего, если бы у вас в запасе имелись свободное время и деньги. Еще дома в турагентстве я получил твердые заверения, что больше ста долларов на первое время мне брать не надо, так как трудоустройство займет от силы два-три дня. Деньги в Израиле летят со свистом, особенно в первое время, когда ты еще ничего не знаешь, а вот устройство на работу для меня затянулось на две недели. За это время кончились и виза, и деньги, и жизнь как-то сразу приобрела тускло-серый оттенок. А тут еще и психологическое давление окружающих доброхотов рассказывающих всяческие ужасы и доводящих и себя, и слушателей до истерики.

Со мною в комнате жили трое парней из Западной Украины, говоривших между собой на каком-то польско-украинском наречии, которое я с трудом понимал. Работали они в фирме, занимавшейся ремонтом широкого диапазона – от загородных вилл до махонов (кабинетов эротического массажа). Держались они особняком и относились к той анекдотической категории «щирых вкраинцив», которые, «если не могут зъисты, то хотя бы пинадкусывают». Ели и пили они отдельно, ни с кем и ничем не делились, а сигареты в целях экономии предпочитали сшибать. И хотя все были молодыми – от двадцати пяти до тридцати лет, Россию, как это ни покажется странным, ненавидели, считая ее виновницей всех бед, которые постигли «неньку Украину», оккупированную «злыднями москалями». Это было бы, возможно, смешно и нелепо, если бы эти бредовые высказывания не лежали в основе их убеждений и непоколебимой уверенности в своей правоте. Вот вам и результат идеологической и морально-психологической обработки украинцев за десятилетие «великих рыночных преобразований» и реконструкции истории в угоду политических карликов-перевертышей.

Но вот в один из дней лэхэм ве халав (хлеб и молоко), дней жесточайшей экономии, маэстро от работорговли предложил мне весьма заманчивое место. Он расписывал райские условия труда и проживания, отличное питание за счет фирмы, двадцать пять шекелей в час при десятичасовом режиме работы, а главное, он особо подчеркивал этот момент, люди, которых он посылал работать в эту фирму, не просто довольны, а счастливы, многие уже трудятся на этом заводе по два-три года и не собираются уходить. Мой благодетель отстегнул мне деньги на проезд, объяснил маршрут, дал телефон балабая-работодателя и пожелал доброго пути. Так я двинулся по цепочке Тель-Авив – Хайфа – Хаанария – Шломи, смутно представляя, где находится этот городок. На руках у меня было сорок шекелей, на железнодорожном вокзале я небрежно сунул кассиру две двадцатки и попросил один билет до Хаанарии, где меня должны были встретить и отвезти в промзону Шломи (разговор шел на-английском, которым я достаточно свободно владею). Кстати, многие израильтяне довольно сносно говорят по-английски, чего не скажешь о населении России. Из всех русских арбайтеров-нелегалов, с которыми я сталкивался на земле иудеев, английским, причем на самом примитивном уровне, владело всего несколько человек. А ведь знание английского намного облегчает жизнь и очень помогает, в чем я имел возможность неоднократно убедиться, работая в Израиле.

Поезд был битком набит людьми цвета хаки, и я смотрелся среди них белой вороной. Израиль – страна предельно военизированная, нельзя и шагу ступить по улице любого города чтобы не столкнуться с парнями и девушками в военной форме, с автоматами «Узи» или американскими десятизарядками МК-1 за плечами. Тут есть два аспекта: во-первых, Израиль находится во враждебном ему окружении арабских стран и должен быть готов в любой момент отразить нападение своих не в меру воинственных соседей. Во-вторых, кто не пройдет службу в армии, никогда не сможет получить высокооплачиваемой работы и поступить в престижное учебное заведение. В армии не служат только дети ультратрадиционалистов-ортодоксов, живущих по законам Торы, запрещающим им брать в руки оружие.

Гром грянул для меня через полчаса езды, когда я начал пересчитывать оставшиеся у меня деньги. Из сорока шекелей, которые мне выдал Рафаэль, двадцать пять я потратил на билет и уже не мог вернуться назад, если в Хаанарии меня никто не встретит. Сойдя с поезда и разузнав, где находится автовокзал, я связался с Моше из Шломи, который пообещал вскоре подъехать к условленному месту. Настроение было отвратительным. По вокзалу беспрерывно шастали полицейские с собаками, натасканными на обнаружение взрывчатки и наркотиков. Собаки обнюхивали все подряд, багаж пассажиров и их самих. Видимо, все уже к этому давно привыкли, и никто не выражал ни удивления, ни возмущения. Одна наглая псина дважды обнюхала мою сумку. Я стоял ни жив ни мертв не потому, что у меня в сумке лежали бомбы и наркота, – мой загранпаспорт был давно просрочен, и при проверке документов меня ожидали очень крупные неприятности. Я проторчал на автовокзале полтора часа, и моя нелепая фигура, одиноко маячившая возле шеренги телефонных будок, стала явно привлекать внимание полиции. И тут из тоннеля вынырнул высокий широкоплечий парень в кожанке. Подойдя ко мне, он полу-утвердительно произнес: «Алекс, Шломи?» и в ответ на мой кивок сказал: «Пошли». Я зашагал за ним, чувствуя огромное облегчение. Минут через сорок езды мы были в небольшом поселке Шломи, расположенном на самой границе с Ливаном.

Промзона находилась за поселком, за ней – плантации апельсинов, а далее, на вершине высокого холма, глазели в небо ажурные радиолокационные антенны поста наблюдения израильской армии. Поселок мне показался уютным, но каким-то вымершим. Улицы были пустынны, и по направлению к Шломи за все время нашей езды проехало всего три или четыре автомобиля. На окраине поселения, за полуразрушенными домами, на крышах которых важно восседали павлины, я увидел многочисленные металлические ангары промзоны. Мы въехали на территорию завода и вместе с Моше зашли в офис, где в это время Аарон (хозяин) производил расчет с тремя работягами, уезжавшими домой на Украину. В помещении стоял такой шум, крик и отборный мат, что я сначала растерялся. Разобравшись в обстановке, я уяснил, что парни обвиняют хозяина в мошенничестве. Он срезал им по 150-200 рабочих часов  и снизил расценки с восемнадцати шекелей до двенадцати монет в час. На требование ребят предъявить им распечатки и сделать перерасчет босс издевательски ответил, что они могут вообще ничего не получить, если он вызовет полицию и обвинит их в организации беспорядков на предприятии, выполняющем заказ Цохала (армии). И тогда вместо Украины их ждет тюряга, где они будут куковать несколько лет. Мужики притихли, забрали деньги и, матерясь сквозь зубы, двинулись собирать вещи. Так началось мое знакомство с нравами и порядками на израильских предприятиях, но это были еще цветочки.

Я выпросил у хозяина триста шекелей до получки, и Моше отвел меня в общежитие, которое оказалось бомбоубежищем на глубине пяти метров под землей, с липкими бетонными стенами и затхлым сырым воздухом. Здесь стояли кровати, тумбочки, газовая плита, обеденный стол и стулья, бак для отходов. Душевая работала от солнечных батарей, электроподогрев хозяин никогда не включал, экономя на электричестве, так что мыться приходилось холодной водой, в лучшем случае тепловатой. Туалет был наглухо забит, поэтому малую и большую нужду мы справляли на помойке, в овраге за промзоной. Уехавшие ребята оставили кое-какую замызганную до предела робу, и я с грехом пополам экипировался.

На триста шекелей я должен был прожить месяц, покупая продукты в единственном на весь поселок магазине. Бесплатное питание за счет фирмы оказалось очередным блефом подлеца Рафаэля. Продукты питания в Израиле стоят довольно дешево, если получаешь нормальную (среднюю) заработную плату или хотя бы минимальную ставку. Но если получаешь мизер на уровне двух-трех тысяч шекелей в месяц, то ты обречен на нищенское существование. Десять шекелей в день означали для меня великий пост, тест на выживание в условиях двенадцатичасового рабочего дня под неусыпным надзором церберов-мастеров и жесткого прессинга со стороны шестерок-менуэлей, старающихся сделать все, чтобы ты не скучал без работы, и выжимая из тебя все возможное и невозможное.

Мне выдали картиз (карту учета рабочего времени), на котором я должен был отбивать электронным таймером не только уход и приход, но и переход с одной работы на другую. Все виды работ имеют свой шифр, и если мастер посылал меня со сварочных работ на слесарные, то я был обязан незамедлительно отметить это в своем картизе, так как расценки выполняемых работ довольно значительно отличаются друг от друга. Здесь для хозяина открываются широчайшие возможности для мошенничества и надувательства гоев-работяг. За день приходилось выполнять пять-семь видов работ и доказать потом, при расчете, что тебе недоплатили, практически невозможно.

Работа в промзоне Шломи выматывала физически и морально. Отношения между рабочими и начальством были сложными и достаточно напряженными. Карался любой промах, просчет, недостаточно высокий темп работы, пререкания с мастерами и внеплановые перекуры. Время, затраченное на завтрак, обед и полдник, вычиталось тоже. Фактически, при двенадцатичасовом рабочем дне нам платили намного меньше. Расценки беспощадно урезались, и вместо обещанных восемнадцати шекелей в час (двадцати пяти шекелей Рафаэля, чтоб ему пусто было!), нам платили всего по одиннадцать.

Надо отметить, что в Израиле при жесточайшей эксплуатации иностранной рабочей силы, особенно рабов-нелегалов, заработная плата в три-четыре раза ниже, чем в европейских странах и США. Парадоксально, но даже сами евреи, со многими из которых мне приходилось общаться, считают свою историческую родину страной прохиндеев, где каждый старается сожрать другого с потрохами. Здесь все против всех и каждый только за себя. Поэтому многие из них стараются эмигрировать в США, Канаду, Австралию и другие страны.

Рабочий день начинался в семь часов утра и каждый раз с какого-нибудь сюрприза. Уже на второй день я столкнулся с феноменом, который окрестил про себя синдромом мастера. Филипп (еврей из Бердичева) поставил меня на резку уголка, и я, отладив донельзя раздолбанный станок, начал работу. Через пятнадцать минут ко мне подлетел второй мастер – Лазарь (крохотный еврейчик из Биробиджана) и очень «вежливо» поинтересовался, какого черта я валяю дурака, когда надо наваривать ребра жесткости на металлические кассеты под заливку бетонных коробов для ДОТов (долговременных огневых точек). Он приказал мне прекратить это безобразие и немедленно переключиться на сварку. Через полчаса возле меня нарисовался Филипп и, матюгаясь как биндюжник, заявил, что пока я здесь давлю сачка, у него срывается задание по резке уголка. Когда же я попробовал объяснить ему, что меня сюда направил Лазарь, он, послав его и меня подальше, заявил, что Лазарь – оле хадаш (вновь прибывший еврей), бен зона (сучий сын), и вообще – он, как старший мастер, на него плевать хотел, и я должен выполнять только его распоряжения. Доходило до смешного. Сколачиваю ящики для упаковки танковых тросов. Рядом крутятся оба мастера, и каждый зудит, что молоток я держу не так, гвоздь вбиваю не так и не туда, и вообще руки у меня выросли не из того места. Тут уж я не выдерживаю и заявляю вконец оборзевшим мастакам, что у меня за спиной семь сезонов шабашек на севере по строительству коровников, свинарников, складов, домов и т.д. и что мне их советы нахер не нужны. И начинается спектакль. Мгновенно объединившись, оба мастера налетают на меня, как стервятники, популярно объясняя мне, кто я есть и что я такое, и что если я буду поднимать хвост и разводить базары, то они быстро выкинут меня на улицу бахуц (вон). Тут, перекрывая всех, из кабинета хозяина выплескиваются дикие вопли, и всю нашу команду бросают заливать бетоном подготовленные металлические формы: пришел бетоновоз, который ждать не может, поэтому надо работать в темпе маер-маер (очень быстро). Так продолжалось день за днем: постоянная смена работ, перманентное ожидание окрика и нагоняя за то, что ты работаешь не там, делаешь не то и вообще ничего не соображаешь. Произвол мастеров не имел границ, нас тыкали носом в грязь, напоминая, что мы не в России, работаем не за деревянные, что мы ничего не можем, не смыслим, не умеем, что все надо делать чик-чак (быстро-быстро), а мы копаемся, как навозные жуки. Такое отношение здорово угнетало, тем более что среди нас были высококвалифицированные специалисты – сварщики, энергетики, механики, инженеры, кораблестроители, и каждый старался работать как можно лучше.

Так бы и гробился я на этом заводе, но через неделю, почти под Новый год, произошли события, круто изменившие ситуацию и явившиеся причиной моего поспешного бегства из Шломи. Радио и телевизора у нас не было, газет и журналов – тоже, мы были оторваны от мира и ничего не знали о том, что происходит вокруг нас. Не знали о том, что двумя неделями раньше, во время налета израильской авиации на базы террористов на территории Ливана, под бомбами и ракетами фантомов погибла женщина и шесть маленьких детей. Хезболлах (террористическая антиизраильская организация) немедленно заявила о том, что Израиль дорого заплатит за зверское убийство ни в чем не повинных мирных жителей.

И вот 28 декабря в одиннадцать часов утра на северную окраину Шломи обрушился шквальный огонь. Над поселком раз за разом взметались черные с прожилками огня столбы взрывов, в воздух взлетали обломки домов и ошметки людского скарба, небо почернело и затянулось серой пеленой. Огонь велся из правой лощины и постепенно передвигался влево по направлению к промзоне. Взрывы гремели уже где-то в ста пятидесяти метрах от нашего корпуса. Все, кто был на участке, рванули в бомбоубежище, где и отсиживались до конца обстрела, который длился около двадцати минут. Самое интересное, что террористы преспокойно ушли на территорию Ливана, никем не преследуемые. Разведка и армия Израиля в этом случае крупно лопухнулись, дав повод оппозиционной прессе для язвительных и уничижительных публикаций. Возможно, именно этот пограничный инцидент и стал последней каплей, перевесившей чашу весов в пользу Эхуда Барака в его избрании на пост премьер-министра страны.

Вяло и как-то незаметно прошел Новый год. Мастера требовали, чтобы и 31 декабря мы работали до семи часов вечера. А так как единственный магазин в поселке закрывался в 19.00, то встреча Нового года оказалась под угрозой. Евреи не признают христианский Новый год, празднуя свой в сентябре. После долгих препирательств и ругани мы выцарапали три часа и затоварились едой и питьем. Даже за столом все были в подавленном настроении, и водка не смогла развеять тяжелую атмосферу тревоги и чувства опасности. Слишком свежи были в памяти впечатления от недавнего налета террористов и, наверное, не мне одному пришла в голову мысль о том, что мы в бомбоубежище, как в мышеловке. Пара гранат – и останется от нас одно воспоминание и груда нашинкованных свинцом человеческих тел.

Я твердо решил вырваться из этого злосчастного поселка, подозревая, что не исключены новые налеты или что-нибудь похуже. Как оказалось впоследствии, я был абсолютно прав: через три месяца Хезболлах повторил налет не только на многострадальный Шломи, но и на целый ряд других приграничных поселков. При этом в ход пошли, кроме гранатометов, и минометы, пушки и даже установки залпового огня. Второго января я твердо заявил мастеру о том, что бросаю работу и уезжаю в Тель-Авив, и пусть он поищет других дураков, готовых под бомбежками вкалывать за гроши. Тут Лазарь, от которого за версту несло перегаром, начал орать, что я обязан заранее, за две недели до ухода предупредить хозяина о своем намерении и пусть со мной разбирается босс. Послав его вместе с боссом подальше, я посоветовал Лазарю заткнуть хлеборезку и принять мое решение к сведению. Упаковав свои вещи, я зашагал на остановку такси, чтобы добраться до Хаанарии, откуда ходили поезда в Тель-Авив. Через пять часов я снова был в столице, на Левински-рехов, около центральной Таханы.

К моему удивлению, моя койка в общаге оказалась незанятой, и я снова в компании западенцев-маляров. От заначки у меня осталось 65 шекелей, и началась черная полоса бесконечных хождений к Рафаэлю в его офис и диетическая полуголодовка. По контракту этот Рафаэль обязан был помогать мне в поисках работы в течение года. Однако, получив свои четыреста баксов, он к этому делу заметно охладел и никаких видимых усилий не предпринимал, отделываясь завтраками. Шли дни, пару раз подворачивалось такое, о чем и писать не хочется. Второе направление я получил в какую-то полуподпольную фирму по резке и прессовке искореженных в авариях автомобилей. Мастерская находилась на окраине Рамат-Гана и выглядела как после массированной бомбежки. Я прошел тест на умение варить горизонтальные, вертикальные и потолочные швы, работу с аппаратом СО и был принят на работу. Когда я вернулся в центральный офис в Тель-Авиве, хитрюга балабай Федорович тут же потребовал, чтобы я, во-первых, заплатил ему 120 долларов за проживание в общежитии, а, во-вторых, обязал меня купить велосипед, чтобы я добирался на работу самостоятельно. Учитывая, что сидел я в седле велосипеда лет 25-30 назад, плюс интенсивность движения по дорогам Тель-Авива и Рамат-Гана, я понял, что моя первая поездка будет и последней. Дальнейшие переговоры с этим еврейским мухомором ни к чему не привели, и мы разбежались с ним в разные стороны.

Следующим было направление в город Беер-Шеву («Семь колодцев») сварщиком в промзону химзавода. Беер-Шева – сравнительно небольшой и чистенький городок, зеленый и какой-то домашний. Балабай фирмы встретил меня на автовокзале и повез в офис оформлять на работу. Это был здоровенный мужик, этакий бычара с пудовыми кулаками, мощной мускулатурой и пустыми глазами. Мы разговорились. Он спрашивал – давно лия в Израиле, как мне тут нравится, сколько с меня взял Рафаэль за трудоустройство и жилье и т.д. Он «страшно возмутился» тем, что Рафаэль ободрал меня, как липку, сказал, что «они там все в Тель-Авиве оборзели», и, немного помолчав, потребовал у меня 220 долларов на медицинскую страховку. По всей видимости, он принял меня за круглого идиота и был по-своему прав, ведь только кретин может предельно откровенно и подробно рассказать все о себе первому встречному. Далее события последовали в ускоренном темпе. Когда я объяснил ему, что мне как нелегалу медстраховка нужна как мертвому припарка и этот номер не пройдет, он тормознул, вышвырнул меня из машины и дал по газам. Я очутился на совершенно незнакомой улице, неизвестно в каком районе расчудесного города Беер-Шева. Проплутав по улицам часа полтора и переговорив с дюжиной аборигенов, я в конце-концов вышел к автовокзалу, купил билет и через пару часов появился на Левински-рехов в Тель-Авиве. Я твердо решил содрать с Рафаэля сорок шекелей, так как ездил в Беер-Шеву на свои кровные, а в кармане шелестело меньше двадцатки, на которую можно было протянуть всего пару-тройку дней. Мои размышления прервали вопли и рыдания, раздававшиеся из соседней комнаты, и я решил заглянуть туда, чтобы выяснить – что там происходит. В женской половине все столпились вокруг маленькой некрасивой женщины лет пятидесяти, которая плакала навзрыд и что-то невнятно бормотала. Остальные обитательницы комнаты бестолково суетились вокруг нее, и каждая по-своему сочувствовала товарке, стараясь ее утешить. Как выяснилось, женщина уже три месяца проработала на уборке коттеджей, но ни в одном не продержалась и месяца. Денег нет даже на хлеб, положение безвыходное: вернуться домой она не может, там – долг в две тысячи долларов, занятых у какого-то барыги под «счетчик» в десять процентов ежемесячных. Остается одно – сунуть голову в петлю, чтобы разом покончить с этим ужасом. Мы молчали. Потом в редком для россиян порыве единодушия, скинулись этой бедолаге, попавшей в капкан, по пять шекелей и кое-как уложили ее спать. С подобными случаями я сталкивался в Израиле не один раз. Женщинам-нелегалам устроиться на работу значительно труднее, чем мужчинам, особенно если принципы не позволяют им торговать собственным телом. Если же женщине под или за пятьдесят, то ее шансы найти хорошее место мизерны, хотя, конечно, бывают исключения.

Дни тянулись, как расплавленный сургуч. Работы не было – одни обещания. Денег тоже не было, поэтому приходилось шакалить – собирать и сдавать бутылки, разгружать трейлеры, помогать мелким продавцам-бакалейщикам раскладывать товар, челночить по шукам (базарам), выпрашивая некондиционные овощи и фрукты, и просто побираться, стреляя сигареты и выпрашивая мелочь. Тут есть одна тонкость. На улицах Тель-Авива, Рамат-Авива, Герцлии, Нетании, Ашдода, Петах-Тиквы  и других городов Израиля, где мне пришлось побывать, я практически безошибочно определял евреев – выходцев из СССР и работяг-нелегалов из России. Особенно последних. Есть целый ряд отличительных черт в их поведении, выражении лиц и глаз, манере держаться и одеваться, что позволяет идентифицировать их как своих. За кордоном вообще тянешься к своим, забывая постулат «не верь, не бойся, не проси», но очень скоро жизнь расставляет все по своим местам, и даже до особо тупых доходит – здесь не Россия.

Одно хорошо – в Тель-Авиве с голоду не подохнешь, всегда будешь иметь более-менее приличный прикид, если проявишь хотя бы минимум инициативы и забудешь о таких моральных принципах как стыд и брезгливость. Требования к качеству продуктов здесь чрезвычайно высокие, и если они хоть на йоту утрачивают свежесть, то, безусловно, выбрасываются. Осетрины второй свежести здесь попросту не бывает. К закрытию базаров все непроданное вываливается в проходы для уборки и вывоза на свалку. Подбирать выброшенные овощи и фрукты никому не возбраняется. Продовольственные магазины выставляют перед витринами специальные ящики, в которые складывается хлеб, йогурт, молочные продукты. В каждом районе города есть специальные столовые для неимущих, так называемые шекельные (то есть столовые, где можно пообедать всего за один шекель). Одежда и обувь, постельные принадлежности – все, как правило, выстиранное и выглаженное, аккуратно выкладывается на спецплощадки возле мусорных баков. Конечно, это б/у, но, поверьте, – на порядок более качественное, чем то, что продается у нас в сэконд-хэндах. Все это – желанная и законная добыча бедных и беднейших слоев израильского населения и, конечно, работяг-нелегалов, получающих гроши и экономящих каждый шекель.

Удивительно, но факт: даже прилично зарабатывающие израильтяне не стыдятся походов на овощебазы и базары в поисках дармовщины. Они не считают зазорным на халяву забить овощами и фруктами свои холодильники или подобрать себе бесплатно очень даже приличные вещи. О распродажах вообще лучше не распространяться. Есть, знаете ли, особый шик в том, чтобы отхватить себе, например, очки от Версаче за 165 шекелей и хвастаться перед знакомыми удачной покупкой: «Я вам говорю, они стоят минимум пятьсот!». Впрочем, нелегалам все это по барабану, потому что красивая жизнь не для них, хотя и тут бывают исключения, да еще какие!

Пожалуй, стоит упомянуть еще об одной проблеме русских нелегалов. Это – водка, а точнее – употребление горячительных напитков. Учитывая крайне отрицательное отношение подавляющего большинства евреев к злоупотреблению спиртным, очень и очень многим нашим соотечественникам приходится держать себя в жесткой узде. Тут никто не будет с тобой возиться, воспитывать и переубеждать, а просто дадут пинка под зад и вышвырнут на улицу без оплаты ранее отработанных дней. Сами евреи пьют очень мало и не считают спиртное обязательным средством для общения. Как мне объяснил один из бывших «наших» – по Торе Бог разрешает евреям выпить в шабат (субботу) четыре стакана вина. В остальные дни употребление вина если не запрещается, то и не одобряется. Как-то наша группа работников кухни обслуживала большое, на пятьсот человек, торжество в арендованном центре отдыха под Нетанией. Французские повара и кулинары, столы, ломящиеся от всевозможных явст и… десять ящиков вина «Кармель» плюс пять бутылок водки на всех, на весь вечер. По нашим меркам такое гуляние непредставимо.

Евреи – народ весьма колоритный, повышенно эмоциональный, собранный с бору по сосенке из многих стран и континентов. Конгломерат еврейства предельно неоднороден по своему составу, духовности и социализации. И эти контрасты на пятачке земли, именуемом государство Израиль, весьма заметны, а сам этот пятачок, состоящий из купленных основателем династии Ротшильдов у арабских князей земель и приобретенных за счет многочисленных войн с соседними государствами, представляет собой полосу длиной шестьсот и шириной сорок-сто километров. Это передовой форпост всемирного еврейства на Ближнем Востоке, государство, народ которого получил Тору непосредственно из рук Бога, чье имя священно и непроизносимо. Тору, законы которой он должен почитать и выполнять, но… – Барух ха шем!  – не выполняет. Конечно, ультратрадиционалисты стараются по мере своих сил следовать священным законам, однако жизнь, как водится, вносит свои коррективы, а бесконечная погоня за призраком богатства, присущая евреям генетически, сводит все усилия Раввината к формально-прагматическому подходу к заповедям Священной книги.

Коренные израильтяне относятся к олимам из других стран достаточно настороженно, и борьба между алиями, то есть группами мигрантов разного срока пребывания на своей исторической родине, идет непрерывно. Она почти незаметна и невидима, но, тем не менее, достаточно ожесточенна и носит латентный дискриминационный характер. Вновь прибывший в Израиль еврей вряд ли может рассчитывать на то, что его непременно встретят с распростертыми объятиями, ну а то, что он будет получать за одну и ту же работу намного меньше, чем его соплеменники, живущие в Израиле более продолжительное время – непреложный факт. В общем, идет яростная борьба за место под солнцем, а тут еще всякие арабы, румыны, русские и прочие путаются под ногами. Есть от чего озвереть. Но есть и отдушина – можно разрядиться на рабе-нелегале, помыкая им как скотиной, и обвиняя его во всех бедах израилевых. Хорошо глумиться, зная, что никакого отпора не получишь, и чувствовать себя полным хозяином раба своего. Русские в подавляющем большинстве терпят все издевательства и редко идут на конфликт. Но уж если идут, то держись. На моей памяти в Эйлате двое русских замочили работодателя, получив пожизненное заключение. Жаль ребят, видимо, достал их балабай, если они пошли на такую крайность. Парни из Эйлата рассказывали, что после этого происшествия отношение к русским в фирме изменилось кардинально: и зарплату стали выдавать вовремя, и режим работы смягчили, и условия труда улучшили.

Двадцатого января к нам в общагу явился надутый Рафаэль и сообщил, что есть фартовая работа в престижном ресторане, где будет бесплатная еда, восемьсот долларов в месяц и место в общежитии. Я мгновенно подписался на это хлебное место с двумя другими сидельцами Рафаэлевой конюшни. Терять было нечего, я уже достаточно оголодал, наслушался всевозможных историй, и сама общага и ее обитатели мне уже до чертиков надоели. Босс дал нам адрес, объяснил, как проехать, выдал деньги на автобус, и мы отправились в путь, гадая, что нас ждет впереди.

Один из моих попутчиков оказался из Оренбурга. Он проработал в Израиле уже пять месяцев у какого-то фермера, державшего несколько огромных теплиц для выращивания экзотических цветов с дальнейшей их поставкой в страны Европы. Судя по рассказу Сергея (так звали этого парня), хозяин только что веревок из него не вил, заставляя работать по 16-18 часов в сутки за кормежку и пятьсот долларов в месяц. Серега был измотан до предела и, в конце концов, сбежал в Тель-Авив в поисках лучшей доли. Был он сух, черен и зол, денег у него почти не оставалось, жить было негде, и он был готов на все. Второй – Володя, приехал по приглашению родственников, живших в Иерусалиме, с месячной визой в кармане, успел поработать на стройке под руководством балабая-марроканца, еле-еле сумел ускользнуть от полицейской облавы на нелегалов и почем зря крыл и арабов, и евреев. В общем, все мы находились примерно в одном положении.

Наша новая общага находилась на Босем-рехов, возле парковой зоны, в глубине квартала, прямо за полицейским участком. Сначала такое соседство вызывало определенные опасения, но через несколько месяцев, когда я более-менее начал понимать обстановку, все страхи исчезли. Общежитие представляло собой ряд одноэтажных построек, огороженных каменной стеной, с внутренним двориком и маленькой зеленой лужайкой. Над головой каждые десять-пятнадцать минут ревели заходящие  на посадку огромные воздушные лайнеры; аэропорт Бен-Гурион находился всего лишь в двенадцати километрах к юго-востоку, что гарантировало постоянное шумовое оформление. Но лучше слушать шум моторов в Тель-Авиве, чем взрывы снарядов и визг осколков в Шломи.

Устроившись во дворе на лавочке, мы собрались куковать до утра в ожидании нашего нового хозяина. Было довольно холодно, примерно пять-шесть градусов тепла, и сыро – чувствовалось наличие поблизости большого водоема. У Сереги оказались кое-какие припасы, которые мы уничтожили в мгновение ока, а сигарету пустили по кругу. Так мы сидели часа три, пока не распахнулась калитка, и во двор вошло человек пять работяг, отработавших свою смену. Узнав, что мы новенькие и нас сюда прислал Рафаэль, они переглянулись и, не говоря ни слова, скрылись в помещении. Тогда я не знал, что нам готовится грандиозный спектакль, главной задачей которого было избавиться от нас любым способом как от возможных конкурентов. Основой действа являлась дезинформация, наглое вранье и описание ужасов, которые нас ожидают. Потом, проработав в этой фирме несколько месяцев, я неоднократно наблюдал подобную психологическую обработку новичков и понял, что это один из многочисленных способов выдавливания хадашей своими же соотечественниками.

Спектакль начался через час, когда двое ребят вышли во двор перекурить. Мы, естественно, набросились на них с расспросами: что за хевра (фирма), кто балабай, сколько платят, дают ли аванс, сколько часов в день приходится работать и т.д. Парни отвечали крайне неохотно, цедя слова сквозь зубы, в основном рассуждали о том, какую крупную ошибку мы сделали, поверив басням Рафаэля,  и подписавшись на эту работу. Картина, которую они нам нарисовали, была достойна фантасмагорий Босха и Сальвадора Дали вместе взятых. Мест в общаге не хватает, спать приходится посменно. Балабаи – сволочи, один – аргентинский еврей Дани, второй – румынский еврей Нисим. Оба жулики, пройдохи и мерзавцы. Деньги выдают нерегулярно и постоянно обсчитывают на суммы от ста до четырехсот-пятисот шекелей. Талоны на проезд на работу выдают крайне редко, так что приходится ходить пешком по десять-пятнадцать километров в один конец. Рабочую робу и ботинки не выдают, работать нужно в агрессивной среде хлорки, спецмыла, щавелевой кислоты, повышенной температуры и влажности. Рабочий день в среднем по десять-двенадцать часов, но часто обслуживаются дополнительные иеруа (мероприятия), и тогда приходится вкалывать по восемнадцать и более часов. Плата всего 9,4 шекеля в час, когда в других фирмах можно зарабатывать без напряга по пятнадцать. Есть на работе не дают, что схватишь из объедков – то и твое. Выносить еду категорически запрещено – немедленное увольнение. Часто специально оставляют на столах деньги, провоцируя на кражу. Если взял и не отдал менуэлю (старшему) – немедленный гон. Очень часто в картизах отмечают не фактическое окончание работы, а конец рабочего дня официантов, уменьшая, таким образом, фактически отработанное время на полтора-два часа. Многие рестораны оснащены электронными системами слежения, и каждый твой шаг, каждый промах отслеживаются. Часто практикуется сдвойка смен, то есть, отработав свою смену, остаешься на вторую. Развозка на работу организована так, что тем, кто живет на Босем-рехов, остается на сон три-четыре часа. Многие из тех, кто приходит на работу в хевру, сидят без дела по десять-двенадцать дней в ожидании, когда освободится рабочее место. Аванса здесь не дают, так что придется выкручиваться, кто как может. «Мы вам, парни, по-дружески советуем пойти на стройку, там работа полегче, а платят побольше. Если хотите, дадим адреса и телефоны самых надежных строительных фирм и маклерских контор, где устраивают на работу даже без предоплаты…». Это и есть спектакль, причем самое интересное заключается в том, что он устраивается для таких же, как ты, приехавшими на заработки в Израиль «руссиянами», превратившимися за несколько месяцев пребывания в чужой стране в скотов в человечьем обличье. Волчья мораль и волчьи законы царят в большинстве общаг и местах скопления и проживания российских нелегалов. И дай Бог попасть в коллектив, который встретит и примет тебя по-человечески. Тогда не пропадешь.

Тут есть еще один интересный аспект: каждый старается побольше узнать о другом и как можно меньше рассказать о себе. Очень мало парней с открытой душой, охотно идущих на контакт. Причины замкнутости и недоверия к другим таятся в том, что у многих в России остались хвосты: среди нелегалов много отсидентов – лиц, скрывающихся от следствия, разорившихся и обанкротившихся предпринимателей, погрязших в долгах и боящихся расправы, офицеров, изгнанных из армии, и прочей шелупони. Конечно, много и порядочных людей, но, к сожалению, не они делают погоду в местах обитания нелегалов. Вообще, в общежитиях нелегалов собирается такой разноцветно-разнокалиберный кагал, что только диву даешься, как эта гремучая смесь не взрывается.

Во дворе нарисовался еще один паренек и хрипло пробурчал: «Слушайте, мужики! Вы тут на этой холодрыге до утра попередохнете. Давайте вот на эту койку устраивайтесь втроем, до утра и перекантуетесь. Олег сейчас в ночной, ишачит в своем «Бургере», так что поместимся все». В маленькой комнатушке два на четыре было темно, сыро и только чуть-чуть теплее, чем на улице. В ней чудом разместились четыре двухъярусные кровати, маленький столик и стул. На гвоздях, вбитых в стены, висела одежда, а сами стены были сплошняком оклеены вырезками из журналов с фотографиями голых женщин. Пахло немытым телом, прелыми носками и мокрой одеждой. Воздух был тяжелый и спертый. Но выбирать было не из чего, поэтому мы кое-как втиснулись втроем на койку нижнего яруса и попытались заснуть. В комнате храпела, сипела и кашляла незнакомая братия, с которой мне, возможно, предстояло работать и жить. В семь часов утра нас разбудили автосигнал «Ниссана» и громкая ругань шофера Ривки, араба по национальности, доносчика и стукача по совместительству, лихого шофера и большого любителя музыки. На дикой англо-иврито-русской смеси языков и с помощью старожилов он объяснил нам, что нужен один человек, а двое пусть сидят здесь и ждут, когда потребуются. Мои напарники как-то стушевались и решили, что с помощью Рафаэля поищут лучшее место. Меня мутило от голода, так что продолжать дальнейшие поиски работы не тянуло. В салон автомобиля нас втиснулось человек пятнадцать, и мы покатили в неизвестность, которая манила и пугала. Однако другого выхода у меня не было, и я даже не думал о том, что меня ждет на новом месте.

II.

Серебристый «Ниссан-патрол» летел по утренним улицам южной окраины Тель-Авива. Внутри салона, сжатый со всех сторон рабами божьими, находился и я – начинался мой первый рабочий день на земле богоизбранного народа. Джип пересек Моше-Даян-рехов и, забирая влево от Этцель-стрит, нырнул под мост, вырываясь на оперативный простор хай-вэй (трассы). В этот ранний час вся многополосная автострада была забита машинами всевозможных марок, единым потоком катившихся в деловой центр города. Справа, на крутых склонах холмов, окаймлявших трассу, торчали пестрые щиты рекламы, а слева, за бетонным бортиком, бежала железная дорога, которую я уже освоил в своем предновогоднем броске к границе Ливана. Наш маршрут пролегал мимо израильского «Пентагона», ощетинившегося штыками многочисленных антенн, к кафе «Абима», где высадился первый десант ложкомоев, и далее в Рамат-Авив – фешенебельный район еврейских богатеньких Буратин к ресторану «Грин-хауз», кошерному кафетерию музея иудаизма Тель-Авивского университета и «Палас-отелю» – закрытому клубу для «ну очень богатых».

Впоследствии, я, достаточно долго проработав в фирме «Джамп», владеющей сетью ресторанов, кафе и кафетериев, довольно близко познакомился с вышеуказанными объектами и не только познакомился, но и повкалывал в каждом из них до седьмого пота. Дело тут в том, что в нашей хевре сначала было довольно много арабов израильского происхождения, то есть жителей Израиля арабского толка, и это помимо тех, кто приезжал на работу с Территории (Палестины). Ну а арабы – это еще те трудяги. То у них религиозный праздник, то они бастуют, то укурятся вусмерть, а то просто бросят работу к едрене фене и жалуются на предпринимателя в комиссию по защите прав человека за якобы проявленный по отношению к ним национальный гнет и расовую дискриминацию. Самое интересное, что закон, как правило, оказывается на их стороне, поскольку в Израиле арабы причислены к национальному меньшинству, и доброхотов защищать их мнимые права на удивление много. Предпринимателей просто обязывают иметь среди работников фирмы определенный процент арабов, и горе тому, кто этот процент не обеспечивает. Естественно, что когда начинаются арабские закидоны, технологический процесс обслуживания посетителей нарушается и возникающие дыры приходится латать за счет сверхэксплуатации других работников, как правило, нелегалов. Почему? Нелегал вряд ли откажется от переработки, так как боится гона из хевры, а во-вторых, надеется урвать лишний шекель, даже во вред своему здоровью. Этот, так сказать, пассаж я привел к тому, что руководство фирмы постепенно пришло к осознанию того непреложного факта, что лучше уж пусть на кухне работают нелегалы, чем арабы. И арабов стали выдавливать под благовидными предлогами, заменяя их нелегалами из Индии, России и других стран. Как вы понимаете, это вряд ли способствовало улучшению отношения арабов к нам, русским нелегалам. А так как они жили с нами в общаге, то иногда делали нам такие подлянки, что мама не горюй!

В конторе, в которую я попал, система выжимания из рабсилы всех соков была отработана до совершенства. В нашем кошерном кафетерии по штату на подсобе должны были работать два вспомогательных рабочих – один шотэф килим (мойщик посуды) и один хозрабочий. Обе эти функции совмещались, и приходилось вкалывать за двоих, причем, если минимальная почасовая зарплата официально составляла шестнадцать шекелей, то Балабай платил нам только по одиннадцать. Пять оставшихся он клал в свой карман. И такая система обдираловки бесправных гоев царит в Израиле повсеместно. Кроме того, широко распространена система принудительно-добровольных сверхурочных работ. Это означает, что в случае, если тебя после отработки на основном месте перебрасывали на подработку (замену) в другую точку, то ты вкалывал за четверых! Прикиньте: шестнадцачасовой рабочий день, час-полтора на дорогу и что там еще остается? Ну, месяца три-четыре еще можно выдержать, хотя уже через пару недель такого напряга человек превращается в полуживотное, ничего не соображает и живет в полусне. И это еще не форс-мажор для нелегала. На самом деле катастрофой является завал на работе, контакт с миштара-авода (рабочей полицией, как ее называют, хотя это и не совсем верно), тюрьма и последующая депортация. Не знаю как в России, хотя и более чем уверен, что это так, а на Украине засыпавшихся нелегалов по возвращении бьют по-черному и требуют оплатить каждый день нелегального пребывания за кордоном из расчета 76 центов в день. Не убежден, правда это или нет, но думаю, что правда. Паренек, который мне это рассказывал, отмолотил пятерик в Иностранном легионе, прошел половину Африки, имел большие хвосты на Украине, и смысла вешать мне лапшу на уши у него не было. Украинцы-нелегалы при задержании и заключении готовы идти хоть к черту на рога, лишь бы не возвращаться в объятия «неньки Вкраины», обращаются с просьбами о помощи в посольства США и Канады, отказываются от украинского гражданства, в общем, косят по-черному. Ну, это Украина, иностранное государство. А Россия? Так вот, если вы думаете, что Россия – это другой коленкор, то вы глубоко заблуждаетесь. Но об этом попозже.

Самым форс-мажорным было кафе «Абима». На моей памяти там сгорело человек пятнадцать. Дело в том, что это кафе почему-то было очень популярным среди работников миграционной службы, охотившихся за нелегалами. Даже работа на кухне парламента Тель-Авива представляла собой намного меньшую угрозу. По крайней мере, я не припоминаю, чтобы кто-то на ней погорел, что само по себе достаточно удивительно и оригинально. Ведь служба безопасности парламента стопроцентно знала о том, что на кухне «прописаны» русские нелегалы, и тем не менее, кардинальных мер не предпринимала, делая вид, что нас не существует в природе. И на том спасибо. А вот «Абима» была кошмарным местом. Гребаный балабай с маниакальным упорством посылал нелегалов в это кафе, и каждый идущий знал о том, что его шансы «залета» мгновенно увеличиваются до предела. Я сам терпеть не мог этот гадюшник еще и потому, что менеджер был типичная сволота, заставлял кроме работы на мойке чистить шерутимы (сортиры), смотрел волком, никогда не разрешал поесть и «резал» часы. Сам я только однажды был на грани прокола, когда служба безопасности университета пронюхала, что я не але хадаш (вновь прибывший еврей), и у меня нет теудат зеута (удостоверения личности). Помог господин случай.

В этот день вышел из строя «Хобарт» (посудомоечная машина), и мне пришлось всю посуду мыть вручную. Наплыв посетителей был большим, на мойке стоял дым коромыслом, жутко парило, я работал в темпе маэр-маэр (быстро-быстро). Пот лил ручьями, стекла очков запотевали, сновать приходилось, как челноку, между кухней и залом и, кроме того, мыть, мыть и мыть. Я не сразу осознал, что около мойки скопилось подозрительно много охранников универа и что они слишком пристально меня разглядывают. Как-то  вдруг сразу поплохело, и мне подумалось: «Вот и пи…ец! Приехали, приплыли». Подтверждая худшие предчувствия, наш повар Володя, длинно матюкнувшись по-русски, стал, отчаянно жестикулируя, что-то объяснять столпившимся церберам. Завязалась перепалка, в которую постепенно втянулись почти все наши работники. Должен сказать, что кто не видел настоящий еврейский базар-вокзал, тот вообще ничего не видел. Казалось, вот-вот в ход пойдут кулаки и от нашей кухни останутся рожки да ножки. Но… Бизнес превыше всего. Высокие договаривающиеся стороны, как я потом узнал, пришли к выводу о том, что пахать-то все равно кому-то на мойке надо, еврей сюда нейдет ни за какие коврижки, а если этот идиот из России согласен здесь париться и мантулить за гроши, то да будет так. Интерес к моей персоне был потерян, все вроде бы утряслось, но неприятное чувство своей второсортности и никчемной пешки еще долго бередило душу и не давало уснуть по ночам.

Но вернемся несколько назад. Предпоследний пункт выброски – Тель-Авивский университет, где я вытряхиваюсь из машины и в сопровождении шофера Ривки пересекаю границу универа, пройдя небольшой шмон на проходной. Секьюрити здесь работают на должном уровне, охранники вежливо-внимательны и, как я подозреваю, обладают фотографической памятью. По крайней мере, меня перестали проверять дня через три, видимо, я за это время достаточно примелькался. Университет какой-то праздничный, вылизанный и вольный. Газоны, лужайки, цветы, скульптурные композиции, симпатичные уютные корпусы различных факультетов органично вписываются в общий ландшафт. Однако мне было не до красот, температура январского воздуха явно зашкаливала за двадцать градусов тепла, и я в своей зимней куртке среди по-весеннему одетых израильтян выглядел нелепо и довольно странно, да и самочувствие оставляло желать лучшего. Пройдя метров тридцать и миновав еще один пост охраны, мы, наконец, попали в музей истории иудаизма исторического факультета, на первом этаже которого и располагался кошерный кафетерий, ставший для меня на многие месяцы не только основным местом работы, но и полигоном, на котором из меня лепили работягу без мыслей и чувств, призванного идеально и слепо выполнять свои функции. Надо сразу сказать, что я попал далеко не в худшее место  и о многих сотрудниках фирмы «Джамп» у меня до сих пор сохранились теплые воспоминания. Конечно, взаимопритирка протекала далеко не гладко, да и наши взгляды на работу как таковую отличались не то чтобы кардинально, но весьма существенно. Мне крупно повезло в том отношении, что все работники кафетерия, за исключением директора Этцеля и нашего шеф-повара Арона, были русскоязычными, то есть моими бывшими соотечественниками из СССР и России, дернувшими из империи в разное время и по разным причинам. Это были представители разных волн эмиграции, которых кроме еврейского происхождения объединяло еще и одно – горечь. Да-да, я долго не мог подобрать эпитета, в полной мере характеризующего состояние душ людей, с которыми мне пришлось работать. И только по мере узнавания мотивов и причин, толкнувших их на эмиграцию, я понял, что наилучшим определением внутреннего состояния олимов (репатриантов) является горечь.

Когда знакомишься с судьбами своих бывших соотечественников, то поначалу охватывает растерянность, потом недоумение и, наконец, злость. А главное, понимаешь, что хотя ты и сам оказался за тысячи километров от своей страны, на самом деле твои злоключения и несчастья выглядят несколько бледно по сравнению с теми, которые пришлось пережить и преодолеть многим евреям. Волны их репатриации из России начали подниматься еще в семдесятых годах прошлого столетия, но особый размах они приобрели с началом перестроечных горбачевских реформ, а точнее – с распадом СССР и вспышкой этнического самосознания населения в республиках бывшего Союза. На одной шестой части суши забушевали локальные этноконфликты и войны, унося в небытие и выметая за кордон сотни тысяч людей. Русским, проживавшим за пределами России, тоже пришлось не сладко. Я сам на своей шкуре испытал, что такое ненависть к русским, подогреваемая пронационалистически настроенной интеллигенцией в Среднеазиатском регионе. Уже в Израиле я с удивлением узнал, что в годы перестройки были еврейские погромы в Баку, Тбилиси, Ереване, Алма-Ате, Самарканде и других городах. Евреям пришлось любыми путями вырываться из перестроечного ада агонизирующего Союза и рвать когти на свою историческую родину. Уходил цвет – физики и химики, музыканты и врачи, морские офицеры, кандидаты и доктора всевозможных наук, представители творческой интеллигенции. Грузчиков, слесарей, мусорщиков и маргиналов среди отъезжающих почти не было. Уходили лучшие из лучших, те, кто был уверен, что там, в далеком Израиле, манящем и притягивающем к себе, обещающем заботу и покровительство, но, одновременно пугающем неопределенностью и неизвестностью, они выживут, адаптируются и займут достойное место под солнцем. Страна «катастройки» на много лет вперед обеспечила Израиль, и не только его, высококвалифицированными, подготовленными в лучших вузах и академиях СССР и России кадрами.

Вот так, в результате реформаторских новаций, оказались выброшенными за борт российского дредноута и нынешние работники кошерного кафетерия музея истории иудаизма Т-А универа, или, как его еще называют, «визитной карточки Израиля». Компания собралась как на подбор. Повар – «Гнесинка», заслуженный артист России. Второй повар – Бакинская консерватория, бывший главный дирижер каспийской военной флотилии, замдиректора – «Гнесинка», лауреат многочисленных международных конкурсов (фортепиано), раздатчица – МХТИ, доктор химических наук, пикколо (уборщик посуды) – бывший замдиректора самаркандского музея, салатница – врач-инфекционист, кассир – выпускница спецшколы новосибирского Академгородка, и я – демограф, выпускник МГУ – шотеф килим и по совместительству – хозрабочий. Нормалек? « Судьба, в ее течении деяния людей, как камешки на дне прозрачного ручья…» Недаром говорят, что судьба играет человеком, а человек играет на трубе. Мне лично такие игры совсем не нравятся, да и моим бывшим соотечественникам в большинстве своем тоже. Судьбой здесь и не пахнет, но вот обстоятельства действительно бывают сильнее нас. У всех были явные причины, мягко говоря, недолюбливать не отечество, но государство, вынудившее их искать лучшей доли на земле обетованной.

Для меня главной причиной сваливания за бугор была безработица и бесперспективность прозябания в Майкопе. Да и материальный фактор играл не последнюю роль. По крайней мере, в туристическом агентстве мне обещали заработок семьсот-восемьсот долларов в месяц, что казалось фантастической суммой. Странная у нас страна. Кандидат экономических наук, и.о. доцента, работающий на полуторной ставке, получает в месяц столько, сколько паршивый мойщик посуды в Израиле за два дня работы. Где логика? Принцип адекватного труду денежного вознаграждения, еще никто в цивилизованных станах не отменял, хотя и тогда, в 1998 году и сейчас – в двухтысячном, этот принцип в России зачастую игнорируется. Результаты налицо. Дефолт, экономический хаос, стагнация, стагфляция, депрессия, враждебная населению социально-экономическая политика, проводимая государством. В стране созданы все условия для успешной деградации и вымирания населения, геноцид с общечеловеческим лицом.

Население России  корчилось под ударами судьбы, глухо матюкалось, воровало, пило, из-под палки и по привычке кое-как работало на предприятиях-банкротах, лихорадочно искало пути выхода из тупиковой ситуации. Челночный бум затих, люди мотыжили свои «сотки», надрываясь от каторжного непосильного труда, бичи и бомжи почем зря грабили дачи и садово-огородные кооперативы, чиновничество распухало, как на дрожжах. Как я написал в одном из своих стихотворений: «Жизнь не пенилась и не бурлила, был прожиточный минимум мал, тест на рыночность Русь проходила, получала заслуженный балл…» Грустно, девушки, как говаривал Остап Бендер. Особенно если учесть, что наши политики обещают нам выход на уровень ВВП 1989 года только в… 2030 году. Действительно, было бы смешно, если бы не было так грустно.

Мой первый рабочий день получился каким-то скомканным. Мало того, что я был слаб от голодухи и недосыпа, я и своих новых обязанностей толком не знал, поэтому и тыкался в разные стороны, как слепой щенок, нарываясь на бесконечные окрики и «ценные указания». Да, первоначальное отношение ко мне со стороны старожилов было более чем прохладным. Это, в общем-то, и понятно, так как я поначалу явно выпадал из общего слаженного ансамбля. Недаром я упомянул выше, что этот кафетерий является визитной карточкой Израиля. Ежедневно мы обслуживали 250-300 и более посетителей. С самого утра их поток был достаточно большим, преобладали репатрианты и туристы со всего мира, предъявлявшие, как правило, повышенные требования к уровню обслуживания. Туристические маршруты по Тель-Авиву были рассчитаны таким образом, что путешественники в первую очередь посещали музей иудаизма университета и, естественно, наш кафетерий. Кстати, гайдами (экскурсоводами) в этом музее работают многие выходцы из России (СССР) – искусствоведы, историки, добрая половина из которых окончила МГУ. Меня удивил тот факт, что очень многие посетители являлись выходцами из СНГ, причем преобладали подростки и молодежь. Я диву давался – откуда такой наплыв и как это понимать?

Гора посуды росла угрожающе быстро. Это же сколько вилок, ложек, чашек, тарелок, подносов надо на эту прорву клиентов?! И все должно быть перемыто в трех водах, просушено, рассортировано и отнесено из кухни в раздаточный зал. Стоять некогда, времени просто нет потому, что у меня постоянный цейтнот, явно проигрываю соревнование на скорость с прожорливой и ненасытной оравой. «Неужели так будет всегда? Куда я попал? Выдержать, выдержать, может, хотя бы дадут поесть. Надо держаться во что бы то ни стало», – вот какие мысли крутились у меня в голове, когда я впервые столкнулся с серийным (а для меня – пыточным) производством на настоящей кухне. Я подчеркиваю – настоящей. Это высокомеханизированный и автоматизированный комплекс по приготовлению пищи, напичканный стимерами, чипсерами, фризерами, холодильниками с предельной продуманностью и рациональностью. Продукты заказывались у оптовых фирм с калибровкой типоразмеров овощей, картофеля, апельсинов, рыбы и т.д. и были свежайшими. Все поступающее подвергалось тщательному контролю не только со стороны шеф-повара, кстати, закончившего лозаннскую академию поварского искусства, но и раввината, представитель которого был постоянно прописан в нашем кафетерии. Рецептура блюд тщательно соблюдалась, а требования к качеству пищи и чистоте на кухне были просто фантастическими. Все было нацелено на поддержание высшего уровня всего и вся на кухне и в кафетерии. Соответственно, и требования к работникам были предельно жесткими. Темп работы был бешенный и спуску мне никто давать не собирался.

С первого дня работы я попал под жесткую опеку всех и всякого, кому было не лень указать мне, кто я есть. Неделя шла за неделей, но пресс не только не уменьшался, а, наоборот, увеличивался. Как мне популярно объяснили – главное это не мойка, не приготовление пищи и обслуживание посетителей. Все это, само собой, должно быть на высшем уровне. Главное – это получение прибыли и, соответственно, зарплаты и премиальных бонусов, являющихся закономерным результатом отличной работы. В целом с этой концепцией нельзя было не согласиться, если бы не одно маленькое но…

Есть такое понятие как отчуждение. Если все работники кафетерия являлись в какой-то мере его совладельцами и поэтому были кровно заинтересованы в максимизации прибыли, то мне их заботы были до фонаря потому, что вне зависимости от результатов работы я получал свою почасовку, да и то в урезанном виде. Но чем отличается действие системы от единичного, дискретного воздействия? Тем, что, оказывая всестороннее комплексное влияние на достаточно податливый человеческий материал, она неизменно оказывается в выигрыше, несмотря на яростное сопротивление индивида и его активное неприятие догм, законов и правил системного Молоха.

Собственно говоря, человек – это такое животное, которое ко всему привыкает. Особенно это относится к совкам, долготерпение которых практически беспредельно, а умение выживать в экстремальных условиях, заложено, вероятно, на генетическом уровне. Так и я незаметно, потихоньку втягивался в круговерть работы кафетерия, трансформируясь, изменяясь, приспосабливаясь к жестким параметрам требований и коллектива, и конечной цели. Да и осознание того, что я могу ежемесячно отсылать домой по триста-четыреста долларов, тоже играло немаловажную роль. Многие россияне, с которыми я работал, так и не смогли наступить на горло собственной песне. Их бесило то, что к нелегалам относятся с пренебрежением,  как к людям второго сорта. Многие из-за этого срывались, уходили в запой, шли на конфликт и на работе, и с балабаем и, как правило, проигрывали вчистую.

А, собственно, за что уважать нелегала? Нас презирают за то, что мы готовы вывернуться наизнанку, работая за мизер, на который не согласится никто из коренных жителей. Мы в буквальном смысле гробимся на тяжелых, опасных и вредных работах, пренебрегая техникой безопасности. И работа нам мстит многочисленными травмами, болезнями, физическим и моральным истощением, а здоровье не купишь ни за какие деньги, да и лечиться нелегалу негде и некогда. Вот и оказываются многие нелегалы в прогаре несмотря на зелень, заработанную за кордоном каторжным трудом.

Каждый день нес что-то новое и неожиданное. Круг моих обязанностей постоянно расширялся. Я не только мыл посуду, но и принимал, сортировал, чистил, раскладывал по полкам, ящикам и холодильникам овощи и фрукты, готовил сэндвичи (ежедневно сто пятьдесят штук пяти сортов), жарил чипсы, варил пунш и проделывал еще множество операций. Проблема кормежки отпала сама собой, общага была бесплатной, я почти адаптировался к новой среде и условиям обитания. Свободного времени как такового почти не было, изредка удавалось отдохнуть в шабат, если не брали на подмену. Субботние подмены с поездками в Рамат-Ган, Рамат-Авив, Герцлию, Нетанию и другие города Израиля несли и новую информацию, и новые впечатления. Уже в йом-ришон (воскресенье – первый день рабочей недели) круговорот деловой активности израильтян начинал нестись с удвоенной энергией, вовлекая в свое безостановочное движение и рабов-нелегалов. Меня все чаще стали дергать на подмены и замены, времени на сон, отдых и восстановление становилось все меньше, силы убывали, по ночам мышцы сводило судорогами, я сильно похудел. Но я не сдавался, выхода все равно не было, а остаться без работы означало для меня катастрофу потому, что почти все деньги я отсылал домой.

Закончился мой первый день в качестве ложкомоя. Получив порцию въедливых замечаний от нашего повара, я в сопровождении шофера Ривки, наконец, покидаю территорию универа и втискиваюсь в джип, где меня уже ждут ребята, отпахавшие на других объектах. Первый вопрос:

– Хавку взял?

– Да вы че, мужики, охренели? Я же первый лень работаю! Дайте осмотреться, а там поживем – увидим, посмотрим, попробуем, может, что-нибудь и перепадет.

Как в воду глядел. Перепало. Мой кафетерий оказался одним из немногих заведений, где разрешали брать пищу домой. Вообще-то это не поощрялось, и мой шеф-повар очень долго косился и скрипел по поводу того, что я беру еду домой, хотя никакого ущерба кафетерию я не наносил. Сами работники кухни не делали этого никогда, считая подобные действия оскорбительными для своего достоинства. Ну а мое достоинство скромно молчало и прислушивалось к урчанию голодного желудка. Я прямо скажу: эта еда была огромным подспорьем не только мне, но и моим невольным товарищам. Очень часто, когда у кого-то не было работы и денег, а это касалось в первую очередь новичков, несуны помогали им выжить в непривычных условиях и продержаться до первых рабочих дней. В нашей фирме такие периоды могли длиться неделю, две, а то и больше. Попробуй тут выжить в одиночку и не пропасть! Дело достаточно трудное, поверьте. Это потом, когда ты уже поварился в этом котле несколько месяцев, становится легче, а сначала одиночке лучше прибиться к какой-нибудь компании, чтобы выжить.

Общага. Как много в этом слове… «Комната с белым потолком, с правом на надежду…» Меня мотало по общагам лет двадцать, но такого убожества, как в своей первой хевре, я не видел ни до, ни после. Кадры официальной кинохроники иногда показывают нам трущобы Запада и бидонвили Южной Америки. Трущобы есть везде, во всех странах, хотя и отличаются друг от друга. Да и само понятие трущоба довольно растяжимо. Если у нас его почему-то путают с хрущебой, то это означает, что жареный петух свое дело сделал не до конца. Просто россияне не представляют себе, в каких условиях живут на дне за границей. Нормальному человеку такие условия могут лишь привидеться в полуночном кошмаре. И, тем не менее, нелегалы живут и выживают в этом экстриме, утешая себя тем, что все перемелется – мука будет.

Удивительные мы все-таки люди! Живем дискретно, искусственно разделяя течение жизни на периоды и сроки выполнения поставленных задач. Живем, надеясь пережить временные трудности, а уж потом «оторваться на полную катушку». Утешая себя, говорим: «Да, ладно, подумаешь…. Отышачу здесь год, ну полтора и вернусь домой с башлями, на белом коне. Ну а как мне эта зелень досталась, я из скромности умолчу». Мы не понимаем или не хотим понимать, что гонка за эфемерным, призрачным богатством бесконечна и бесперспективна. Растрачивая силы на то, чтобы по возвращении домой быть первым парнем на деревне, тратим самое драгоценное, что отпущено нам Всевышним – время. И самое обидное, что делаем это зачастую под давлением внешних обстоятельств.

Условия  общаги приближены к экстремальным, но, в принципе, если есть крыша над головой и есть куда бросить кости, то остальное постепенно наладится. Основная проблема общежитий – это взаимоотношения между обитателями, которые зачастую оставляют желать много лучшего. Наше пристанище вообще было проходным двором для всех попадавших в хевру. Народ приходил и уходил, менялся, не успевая толком познакомиться, да и такого желания у большинства не наблюдалось.

Обычно народ кучковался по принципу землячества, взаимных интересов и симпатий, сходства характеров и судеб. Но в целом каждый старался быть предельно независимым и самодостаточным. Новички обычно отделывались пропиской и через несколько дней исчезали. Кто отправлялся в Иерусалим (Ерушалайм), кто в Петах-Тикву или еще куда-нибудь. Хуже всего было не попасть в штат, то есть не иметь постоянного места работы. Таким трудягам приходилось тяжелее всего – рваный ритм работы, длительные простои, постоянная смена мест, неизвестность будущего и неопределенность настоящего. Плохо было и тем, кто зависал в бургерах. Наш балабай поставлял рабсилу в сеть «Бургер Кинг» – закусочные фаст-фуд типа «Макдональдс». Обычно брали на ночную уборку, причем вся еда – это, в лучшем случае, пара бутербродов и кофе. Все остальное под замком и строгим учетом, так что особо не разгуляешься и вволю не поешь. Еще более тяжелая работа на фабриках-кухнях – погрузки-разгрузки, не лимитированная работа, постоянные задержки зарплаты, бесконечные разъезды. Так что те, кто работал в черте Тель-Авива, попадали, так сказать, в привилегированное положение, хотя и у них хватало всяких заморочек.

Я как-то попал в кафе «Аппропо» фешенебельного комплекса «Си гейт» в Рамат-Авиве, на кухню закусочной итальянского типа с интернациональным экипажем. Хозяин – еврей, повар – немец, пикколо – румыны, уборщики – арабы, хозрабочие – болгары, мойщики посуды – русские, в общем – кагал. Все бы ничего, если бы не скряга-хозяин и не высокая вероятность попадания в лапы миграционной службы. До сих пор вспоминаю, как попал под облаву в этой забегаловке и чудом избежал тюряги. В этот день из нашей фирмы на работе в «Си-гейт» пахали трое. Володя и Сергей имели весьма колоритную и, я бы сказал, типично русскую внешность, да и по возрасту они никак не вписывались в ряды пикколо, поскольку относились к разряду сорокетов и старперов. Я как раз вывозил мусорные баки, когда нагрянула миштара авода и начала шмонать пиццерию. Ребят, естественно, повязали, надели наручники, погрузили в автозак и увезли. Менеджер поехал давать объяснения, арабы под шум волны начали качать права, мы устроили хофиш (отдых), работа кафе была парализована, ну а посетители кляли, на чем свет стоит, полицейских, от забот которых становится тошно и невозможно вовремя поесть.

Как бы то ни было, дорабатывал я этот день с тяжелым осадком в душе, не только потому, что сам едва не сгорел, но и потому, что знал предысторию обоих парней и представлял себе, что их ждет впереди.

Санек, земляк из Краснодара, рассказывал мне, как работал сварным в кибуце на границе с Территорией. Попал он туда, клюнув на обещания балабая платить по сорок шекелей в час, плюс бесплатная кормежка и проживание. В действительности хавка и крыша над головой (строительный вагончик) были бесплатными, платил балабай хоть и не по сорок шекелей, а по тридцать, но регулярно. И, тем не менее, Санек оттуда бежал, несколько суток ночами крался по обочинам дорог, уходя от бешеных бабок и проклиная балабая, заманившего его в это гиблое место.

А ларчик открывается просто. Мало кому известно, что Израиль осуществляет планомерную ползучую территориальную экспансию против Палестины. Так как мировое общественное мнение не позволяет осуществить прямую аннексию палестинских земель, то задействована простая до гениальности схема использования факта проживания евреев на территории Палестины в святых для евреев местах. Палестинцы по своей дурости часто нападают на еврейские поселения, провоцируя Цохал (армия Израиля) на ответные действия. Под предлогом защиты интересов еврейских поселенцев на Территорию вводятся войска, проводятся массовые облавы, аресты, зачистки близлежащих арабских деревень от подрывных элементов. Вслед за этим освободившаяся территория немедленно осваивается и заселяется. Обычно работы ведут иностранцы – болгары, румыны, украинцы, то есть рабсила из стран, с которыми у Израиля есть договор по линии обмена, привлечения и использования иностранных специалистов. И, конечно же, там работают русские нелегалы, жизнь которых вообще бесценна, то есть не стоит и плевка.

Но так как попавшие на теплое место быстро спохватываются, то их начинает охранять армия. Тех, у кого есть рабочая виза, успокаивают угрозами разрыва контракта, который заключается таким образом, что работяга, получивший визу по форме «В-1», намертво привязывается к одной фирме, и если он ее покидает, то подлежит высылке на родину. Ну а с нелегалом можно вообще не церемониться, пришьют – ну и никому от этого не холодно и не жарко. Вот Санек и попал в такое место, где походил рядом со смертью чуть ли не полгода. Игра со смертью по-своему, конечно, интересна, особенно, когда о ней читаешь в крутом детективе, лежа дома на диване. Но в натуре дело это неблагодарное, потому что смерть – игрок беспощадный, и шанса отыграться никому не дает. Я и сам, когда чуть-чуть не попал ей в лапы, здорово перетрухнул, и врачам Ихилов-хоспитал с превеликим трудом удалось меня выцарапать из рук костлявой и вернуть по-новой в этот прекрасный многогрешный мир.

В общаге, в комнате со мной жил румынский паренек Тити – этакий добродушный увалень, безотказный работник и неплохой товарищ. Он тоже подорвал с объекта, подобного тому что я описывал выше, и очень боялся, что его заметет миштара. А балабай, в свою очередь, этим пользовался и гонял пацана почем зря на самые тяжелые работы. Тити не выдержал, и дело дошло до рукопашной, чему я сам был свидетелем. А кончилось все тем, что балабай сдал его полиции, и Тити загремел за решетку.

Поддерживать добрые отношения с балабаем и работодателями-фирмачами достаточно сложно, поскольку каждый из них преследует свои собственные цели, но и та и другая сторона отыгрывается, как правило, на нелегале. В любом случае и при любом раскладе в проигрыше оказывается нелегал, на которого смотрят не иначе, как на говорящее орудие труда. Кроме того, когда ты являешься временным работником, то у менеджера заведения единственная по отношению к тебе задача – выжать из тебя все по максимуму. И если наемная рабсила начинает фордыбачить, то ее попросту выбрасывают бахуц (на улицу). Многие рестораны, кафе и кафетерии оснащены системами видеоконтроля, наблюдения и слежения. Каждый твой шаг фиксируется, и каждый проступок берется на учет, и не просто на учет, а тут же пресекается и наказывается.

Любимым занятием у менеджера «Таун гейт» была слежка за мэлцарами (официантами) и работниками кухни. Причем кафе было, на мой взгляд, беспонтовое и кормили там невкусно, хотя рейтинг этого заведения у евреев оставался на удивление высок. Скорее всего, это объяснялось тем, что его часто посещали высокие должностные лица парламента Тель-Авива. Бывало, улучив момент, только возьмешь что-нибудь поесть (и ведь ешь-то на ходу!), – вылетает менеджер и начинает орать благим матом, призывая на твою голову все беды и несчастья, поминая тебя, твоих родственников и Россию тихим, добрым словом.

Естественно, ребята шли работать в этот кафетерий очень неохотно. Пару раз, нарвавшись на скандал, я сам стал провоцировать излишне ретивых мэнуэлей (старших шестерок) на принятие ко мне адекватных мер. Начал косить под дурака, волынить и (о, Боже!) пить хозяйское пиво, благо ящики стояли в подсобке. Цель была простой – добиться того, чтобы меня не привлекали к работе именно в этом кабаке. И я этого почти добился. Но тут, на мою беду, изменилась ситуация в самой нашей фирме, которую начало лихорадить от недостатка рабочих рук, занятых на подсобной работе. С одной стороны, менеджеры доэкономились на рабсиле до предела, а с другой – начался массовый исход арабов и нелегалов из хевры. Сначала дернули арабы, потом, так уж случилось, миштара выбила из наших рядов человек двадцать, и многие из моих подельников, видя, что дело пахнет керосином, один за другим начали уходить в другие компании. Притока новых кадров в ближайшем будущем не ожидалось, так что на мой демарш просто закрыли глаза.

Собственно говоря, труд рабов-нелегалов является естественным компонентом капиталистической системы хозяйствования, о чем свидетельствует наличие армии полурабов из стран СНГ в России. Стараясь перестроить свое хозяйство по западному образцу, наша страна одновременно приобретает и все пороки современного капитализма. И тут ничего нельзя поделать. Можно смягчить ситуацию, можно затушевать или подретушировать негативные моменты нового экономического строя, но, в принципе, проблема неразрешима, поскольку она органически присуща всемирному экономическому спруту…

III.

Это был обычный день, приближался Песах (один из главных еврейских праздников), и кафетерий работал в режиме маэр-маэр (быстро-быстро), стараясь справиться с резко возросшим наплывом посетителей. С утра и до вечера туристы, побывавшие в музее истории иудаизма, толпами валили к нам, чтобы подкрепиться. Кафетерий предлагал только кошерную (разрешенную раввинатом) пищу, и раввин, прикомандированный к нашему кафе, совал нос во все дыры, надоедая своими мелочными придирками. Надо сказать, что коллективное поведение евреев представляет собой любопытный и загадочный феномен, напоминающий реакцию муравьев на внешнее воздействие и вмешательство в их четкую, налаженную жизнь, где каждый выполняет определенную функцию. Сравнение, конечно, не совсем точное, но то, что заводиться с полуоборота и доводить дело до хипеша и эмоционального взрыва для евреев плевое дело – это аксиома. Наступает время, когда ты уже кожей начинаешь чувствовать приближение грозы, причем, что удивительно, разборка может зародиться на пустом месте из-за любой мелочи. Тем не менее, конфликтующие стороны вкладывают в ссору столько эмоций, сил, энергии и страсти, что просто диву даешься. Это когда смотришь со стороны. Намного хуже, если ты сам невольно оказываешься втянутым в это дело и вообще труба, если все ополчатся против тебя.

Выдержав утренний наплыв посетителей, и перемыв гору посуды, я поставил посудомоечную машину на промывку и переключился на разделку рыбы. К моменту событий я был уже не совсем шотэф килимом (мойщиком посуды), но еще не вполне озэр табахом (помощником повара). Статус у меня был очень странный, что позволяло поварам гонять меня как наскипидаренного, чуть ли не ежеминутно напоминая мне, что я теперь получаю на два шекеля больше. А то, что работы стало в два раза больше, так этого мои шефы старались не замечать. Я уже писал, что кухня нашего кафетерия – это нечто особенное и сверхсовременное. Оборудование было просто хай-класс, такого количества ложек плошек, поварешек, вилок и ножей разных форм и типоразмеров я еще никогда не видел. Вот с ножа все и началось.

На кухне кафетерия был замечательный набор ножей, которые крепились на стене магнитными присосками. Ножи диковинных форм, с насечками, зубцами и без оных, от полутораметрового двуручного до малыша длиной восемь-девять сантиметров. Сделанные знаменитой немецкой фирмой из золингеновской стали, они представляли собой само совершенство. Работать с ними было одно удовольствие. Естественно, стоил такой набор весьма недешево, и шеф-повар следил за их наличием и сохранностью.

(Окончание в следующем номере.)