Единственной подлинной целью посещения цадика
должно быть стремление ощутить реальность Бога.
(Хасидское высказывание)
Я влюбилась в эту землю. Если убрать патетику, от которой неловко, — останется набор цветных картинок, которые не идут из головы. Рассказывать нужно назывными предложениями, которые похожи — я вижу, перечитывая, — на картинки к алфавиту. Алеф. Бет. Гибель длинных мыслей. Предмет. Еще предмет. Следующая картинка. Всякий сюжет, кроме самого известного, для этой местности будет мелок, потому лучше уж вовсе без него.
Воздух
Дорога началась с чувства неловкости за собственное вот тут посаженное тело, когда сидящий правее меня пассажир начал доставать тфилин, собираясь, вероятно, совершить дорожную молитву. Я читала в пути длинный культурный текст про смерть, память и искусство, который собиралась редактировать. В воздухе все слова звучали безукоризненно. Там было написано, что опыт смерти есть только у человечества, а у человека его нет. Такая у нас получилась общая молитва. Самолёт долетел. Тут же со словами благодарности двое нетрезвых паломников вручили моему соседу пару бутылок Х.О.
Земля
Бодрый таксист просит пригнуться — «осторожно, слева, видите, да? отсюда арабы обычно появляются — а тут я приторможу, можно лимонов наворовать, хотите, да? — нет-нет, не нервничайте, ну и что, что вооруженные». Дорога разматывается свитком с неровными краями. Появляется тема ограждения. Покосившегося и дырявого. Ненастоящего какого-то. Действительно, всюду ограды, за которыми другая жизнь, где минареты стоят посреди слепых на вид чернооконных и необитаемых кубиков. А здесь, на стратегически понятных холмах — кактусы в рост человека, живые и очень говорящие люди, потоком отвечающие на ваше пробное «Шалом!», тощие коты, сбегающиеся сразу всемером на первое шепотом кс-кс, и солнце тоже здесь.
Деревья
Рядок бледно-камуфляжных зимних деревец в пустыне плоской или пустыне холмистой иногда превращается в вереницу солдат, вышагивающих из ниоткуда в никуда ровно с той скоростью, с какой сменяется слайд пейзажа. Наивно верить в их существование. Еще наивнее — не верить.
Мальчик
Арабский жилистый мальчик, быстро и без спроса забирающийся в ваш автомобиль, в качестве ответа на вопрос о дороге. И столь мгновенно исчезающий при появлении дорожного знака с верблюдом, что из доверия к сюжету даже не берешься проверять машину на наличие бомбы.
Тель Арад. Фрагмент раскопанного города
Дом
Из развалин древней условно датируемой крепости навстречу выходит человек, по лбу которого на висок и дальше течет яркая полоска крови, выражение лица мрачноватое и внятное. Среди наборных камней ошеломляющая надпись: «Holy of Holies», — погодите, погодите, ведь Храм же был разрушен, и вообще он же не здесь был?! Тут буквально из таблички возникает другой человек, который растолковывает, что вон туда, к пурпуру Ханаана, там закат уже — это следующий холм, — может, и неопасно, но не стоит идти. Но любопытство ведет вглубь архитектуры и дальше за сопку, на правах зрителя: а что там, за горизонтом — правда недораскопанная часть древности или что-нибудь из раздела происшествий. — Нет-нет, отказаться нельзя.
Пустыня и море
Иудейская пустыня, где простому смертному достанет и четырех дней, какие сорок, только не ходите по той лунной дорожке, никто не знает, куда она ведет. Серпантин к знаменитому морю только на первый взгляд кажется плоским и игрушечным, он извивается многократной лентой Мёбиуса, как при посадке самолета в сложных условиях с переменным порывистым ветром. Уши закладывает, картинки за боковыми стеклами размываются спецэффектом. Море, которое находится на поверхности преисподней, мертвее Стикса, и оно не принимает живых, я пробовала. А пустыня — как ей и положено, безвидна и пуста, и неизбежно утверждает иконоборчество: тут само ничего не растет, и никого нет. На ближайшие континенты во все стороны — один-единственный живой куст, не обожженный ни огнем, ни холодом.
Памятник
Какая злонамеренная сила или политический конформизм заставляет обитателей этих мест ставить нечто условно скульптурное повсюду, где есть место для постамента, — непонятно. И такая среднестатистическая штука израильского совриска — этот корявый жаргонизм как раз сюда к месту, язык не повернется назвать это современным искусством — напоминает гибрид бабочки, зенитки и самолета, видимо, в надежде, что если она не улетит, то будет служить противовоздушной обороне. Лишенное формы не может иметь содержания, признаю я на правах человека с позитивистским школьным образованием.
Еда
Бедуины угощают со своей гигантской сковородки пищей их бедуинских богов, а ты ешь и думаешь, что вряд ли в этот раз именно ты будешь принесен в жертву — в любом случае отказаться от еды невозможно. После они провожают в свою деревню, где дорогóй водой из бронзового крана управляет похожий на верблюда в тюрбане старик, не говорящий ни на каком. Потом из какого-то шатра слышится — о, Родина! — драгоценный русский мат. Пробегает породистая тонконогая городская собака. На ветке качается несколько вялых гранатов.
Радуга
Небывалая радуга в сухом вечернем воздухе, аккуратно под прямым углом воткнутая в поверхность Мертвого моря у крепости Масада. Что это? Разграничение римского и иудейского, прошлого и будущего? Обозначение того места, где был Огненный столп, он ведь как раз отсюда мог быть виден? Линия будущего разделения небес? Или все проще, и они так государственную границу здесь отмечают?
Война
И фоном всему — неожиданное ощущение, могу описать его только теперь. Необходимо было отделиться географически, чтобы додумать. На фоне нынешней моей несчастной Родины, где миром правит сброд и бред, тут — оазис постижимой, по-средневековому понятной войны. Этот маленький снаружи и почти бесконечный изнутри кусок мироздания выглядит на фоне остального обезумевшего мира образцовым рингом. Тут, как в старину, добросовестно играют две команды. Мне страшно это говорить, но прицельные террористические акты имеют в себе больше спортивного, чем свальные убийства и издевательства в той же России. Я не знаю, какая часть этого высказывания истошнее, но такова реальность, в которой мы сейчас передвигаемся. Это покоряет и завораживает, как путешествие во времени, как многоярусный космос из средневековых рукописей, концентрический и правильный. Тут всегда понятно, в эпицентре какого Иерусалима находишься — земного или небесного.
Конец истории
Это рассказ о репетиции конца света или каких-нибудь еще рядовых казнях. Посреди пустыни — сначала сизая завеса с острым запахом ракушек и еще какой-то морской нечисти, вот-вот лягушки попадают, унесенные ветром из Египта, и наконец — буря с летающими деревьями и проливным наводнением. Кудахтанье кошерных в будущем кур, перемежающееся Шопеном из дома напротив, и в качестве финальной заставки — снег в Иерусалиме, для русской рождественской языческой радости. Это место, где полный и безоговорочный апокатастасис* не подлежит сомнению. Всё будет воскрешено и восстановлено. Если не здесь, то где?
Да, я вспомнила, когда впервые улетела в Израиль. Пять лет назад. Формально самолет двигался из Дюссельдорфа в Москву. Я пробыла считанные часы на территории Германии, успев получить известие о смерти отца, не проснувшегося этим утром. Как человек, который не согласен верить своему горю, я доливала выпитое — столько не пьют — чем-то из дьюти фри, сознание отказывалось со мной расставаться, я размахивала в самолете бутылкой и предлагала сидящим рядом выпить со мной. Это были три человека: мужчина, женщина постарше и девушка. Мужчина очень просто сказал: «Давайте лучше помолимся». Я из своего полуобморока никак не могла уцепиться за слова: «…от лукавого, ибо Твое есть Царство и Сила, и Слава. Во имя Иешуа Мессии. Амен». — В голове двоилось. Знакомые молитвы, звучащие диктофонной записью после первого слова, предъявили буквальный и очень конкретный смысл. Имена и места. Теперь я видела эти места.
А тогда впервые мне было не страшно лететь. Даже если бы самолет улетел не в аэропорт, а сразу куда-нибудь дальше, в новое небо.
* Апокатастасис — (от греч. ἀποκατάστασις — восстановление, возврат к первоначальному состоянию) учение о полном восстановлении, возвращении в исходное состояние единства с Богом всех живых существ, и праведных, и грешных после наступления конца мира. Автором принято считать христианского теолога Оригена Александрийского (конец II – нач. III вв.), который в VI в. был осужден как еретик.
___
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #3(162) март 2013 —berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=162
Адрес оригиначальной публикации —berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer3/Gutmacher1.php
