22 августа 1941 года мой дедушка Иосиф Миронович Шальников, посадив в поезд свою жену - мою бабушку Цецилию Исааковну Траубе, вернулся с вокзала. Этот поезд перевозил в эвакуацию в Казань сотрудников Ленинградского Физико-технического института. В Казани уже находилась в эвакуации из Москвы семья их младшего сына Александра с женой Ольгой и дочерьми Натальей и Татьяной и матерью жены Прасковьей Сергеевной Полубояриновой.
Цецилия Исааковна Траубе Иосиф Миронович Шальников (приблизительно 1903 год)
22. 08. 1941
«Дорогая моя Бебеле[1], трудно и тяжело мне передать, в каком состоянии я ушел от тебя. Я не уходил, а проваливался в какую-то страшную бездушную яму. В голове мыслей не было, как будто мозг застыл, а сердце-сердце разрывалось. Как я мог уйти и оставить тебя в эту ночь, в этой страшной безызвестности, среди чужих тебе людей на холодных голых досках? Я поплелся домой, не чувствуя себя, и горячие слезы, даже не слезы, а кровь капля за каплей безостановочно лились, и каждый шаг отдавался глухим стоном измученной души. Этот стон превратился в один ритм: падают листья, падают слезы. Я не помню, как я открыл дверь, как вошел в осиротевший дом. Мне казалось, что стены и каждый предмет, которым ты уделяла столько заботы, укоризненно смотрят на меня полные тоски и печали. Они, проводили меня до кровати, на которую я, не раздеваясь, свалился совершенно опустошенный. Я рано поднялся и поехал мимо того места, где оставил живой кусок себя, большую половину своей жизни. И я ничего не увидел. Но вот мимо меня проходят две спутницы вашего поезда. Я сразу не понял, что это значит. Мне показалось, что вчерашнее было тяжелым сном. Они остановились и передали мне привет от тебя, сказав, что тебя перевели в мягкий вагон. Большое спасибо Абр. Фед.[2] Никогда этого не забуду, передай ему мою благодарность. Привет Нем[3]. Напишу скоро еще. Иосиф».
4. 09. 1941
«Дорогая Бебеле, Олечка, Шурик, Пр. Серг. и золотые мои крошки, писал, но получил письмо Оли. По-видимому, еще августовское, т. к. нет указания, что вы уже все вместе. Письмо твое, где ты пишешь, что будешь ночью в Вологде, получил через 12 дней, т. е. 6 сентября. Перевод получил с большими трудностями, т. к. доверенность их не удовлетворила, и только благодаря телеграммам-молниям мне выдали деньги. Если деньги послали на твое имя, необходимо тут же написать на почту, чтобы их выдали мне. Я бесконечно рад, что вы спокойны и все вместе, что ты ушла из этого ужаса ежедневного и ежечасного. Каждый раз, когда принимаюсь за письмо, я считаю, что оно может быть последним.
Моя уверенность относительно Ленинграда хотя еще не совсем непоколебима, но во всяком случае все будет связано с большими жертвами. В это время, как пишу, слышу песню наших соколов и грохот взрывов. Я сижу в кругу своей маленькой семьи, оставшейся верной мне Евы[4], Люськи и Джона[5]. Передо мной порция нашего хлеба за два дня-800 гр. (уже прошли счастливые дни). Т.к. я сокращен, я лишен целого ряда магазинов, поэтому на большую порцию, чем полагается по карточкам, нельзя рассчитывать. Плохо еще то, что овощи я получаю только на одного. Ева не может пойти за выдачей. Вчера дежурил с 7 час. утра до 2 часов дня и получил кг картошки и 2 кг моркови. Вот и сегодня обед был картошка с селедкой, полученной за 1-ю декаду. Ввиду такого богатства, Ева, как в старые годы, конечно, полна заботы о нас. Мои протесты не помогают. Помня ее отношения к нам и нашим детям в страшные годы тогда, когда она показала столько человеческого чутья, самопожертвования, разве мог я даже на минутку задуматься об отъезде и оставить ее на произвол судьбы? Напрасно, Бебеле, и глубоко обидно, что ты могла приписать мне какие-то другие мотивы. Ведь я пишу тебе об этом, не зная, что меня ждет, что будет со мной в следующую минуту, как это бывает со многими. Тревоги в Лесном, как и везде, но существенных ударов мы еще не знаем. Вот к Мине[6] во двор залетела фугаска, но Мина так закричала, что она испугалась и не взорвалась. Что будут люди делать, когда начнутся холода - без окон, бумажки не помогли. Если хочешь узнать, что чувствует Ленинград, почитай передовую от 14-го в Известиях. В этой статье много чего написано, но действительность реальнее. От Вовочки[7] получил открыточку, несмотря на то, что я телеграфировал о твоем отъезде. Но Галя еще этого не знает. Им не сладко без дров. Вовочка собирает щепки. Ходит в лес с Галей за грибами. Все тебе кланяются. Целую. Иосиф“.
15.10.1941
“Дорогие Олечка, Шурик, не знаю, чем объяснить Ваши упорные вопросы. Олину открытку я получил 12 сего месяца, не знаю, когда она была написана, полагаю, месяц тому назад. Сейчас только непрерывный поток писем может дать представление о состоянии каждого из нас в известный отрывок времени. Почта, я знаю, идет с большим опозданием и это служит причиной того, что неохота садится за письмо, а между тем, в конце концов они все-таки приходят. Судя по тому, что ты мне, Шурик, выслал деньги, ты кое-что получил. Я бесконечно рад, что с вами Бебеле, сердце которой едва ли бы выдержало такой нервной нагрузки. Мы с Евой не ходим в какие-либо убежища, а ложимся рано спать, большей частью до 10 часов. Я вижу, как Бебеле саркастически улыбается, но дело в том, что это не моя заслуга, а распоряжение. Всякое перемещение прекращается в 10 час вечера. Запоздавшие попадают домой с большими трудностями. Надо здесь пожить, чтобы все понять. Так как частные телефоны выключены, то приходится к родным специально ездить, если хочешь знать о их судьбе. Я часто бываю у Груни[8] и довольно часто у Мины. Миша[9] читает лекции в Военном радиотехникуме, как мобилизованный. Адька[10] работает. И оба, кажется, решили, что так как неизвестно, что день грядущий нам принесет, познакомится наконец с земными благами райского происхождения. Сейчас религия другая: раньше люди молились, чтобы небо им что-либо послало, а сейчас молятся, чтобы оно ничего не посылало. Тогда оно фактически ничего не посылало, а сейчас, к несчастью, посылает. А отсюда вывод: надо взять из жизни все, что можно. К сожалению, ничего нельзя взять, а то, что при тебе - а при тебе твое счастье, если оно еще есть, и беречь его. Многие пришли, наверное, к такому выводу. Что касается общего положения, то из газет можно уловить, чем мы сейчас дышим. Наш маленький коллектив, т. е. Ева, Люся и Джон единогласно выбрали меня своим завхозом. Но я не могу, к сожалению, оправдать их доверия, т. к. я могу еще быть завом, а хозяйство у меня ни херим ку-ку, ни шерим шу-шу, как негры поют, когда танцуют натощак. Поэтому прошу мне денег не посылать. Моя пенсия, которую я пока получаю, хватает на все, и если бы я так получал еще 10 лет, то оставил бы своим внучатам на пряники. Это меня заедала квартира, о чем я писал Бебеле, и мои предложения. Целую всех крепко. Ваш Кола
15.10.1941
“Твое письмо от 11.09. получил 12.10. и отсюда делаю вывод, что когда не напишешь, всегда будет во время, лишь совсем не писать не полагается, что ты делаешь. Как мы живем в продовольственном отношении, ты узнаешь из писем к Оле, ты расшифровывать ребусы умеешь. Например, ты знаешь, что такое «мокрый завтрак». Мне, собственно, на свой коллектив хватает моей пенсии и что-то еще могу отложить на черный день, а что значит сейчас «черный день» - это даже не тяжелый ребус. Только тяжелое наследство ты мне оставила: за июнь-114 пени 11. 07-125. 19, за июль -114. 12 пени 7. 53 итого 121. 65, за август 114. 12 пени 3. 99 итого-364. 95. Сегодня я буду платить за июль и август-246. 84 из полученных мною от Шуры 150руб. И от Гали - 100руб. За июнь я пока платить не буду, т. к. считаю, что не по моей вине мы должны страдать июнь месяц, а по их вине. Кроме того, буду хлопотать, чтобы с меня сбавили плату, т. к. я безработный, но несчастье в том, что почему-то квартира записана за Шурой. Необходимо, чтобы Шура переговорил с Саминским[11] о следующем: 1) об оплате за июнь, т. к. он сам об этом говорил и 2) чтобы платеж происходил в Казани, т. к. перевод денег сильно сказывается, и посылать молнию слишком накладно. У Института в Казани, т.е. у ЛФТИ имеются взаимные расчеты с Ленинградом, а им все равно, где платеж будет производиться и 3) сбавить плату, т. к. я безработный и живу на пенсию. Продолжение следует. Целую. Привет всем. Иосиф”.
“Дорогая Бебеле, твои письма от 5, 11. 9 и 5. 10 я почти в одно время получил, между 16-20. 10. Тяжело, что все пережитое давно ты опять поднимаешь в такие дни, часы, минуты испытаний, через которые пройти мы здесь обречены. Наш маленький коллектив живет еле-еле душа в теле. С отъездом Вовы и твоим на лице Люськи я больше радости не видел, глаза всегда полны тоски, а Джон по утрам мордочкой тычется и ждет, что вот раздастся любимый ему звон от разбиваемой яичной скорлупы. Все это в прошлом. Живем в надежде, что может быть, все это ненадолго. Сознание, что вы все более или менее в безопасности и ведете хоть спокойно скромный образ жизни, вполне меня утешает и воздает за все наши испытания. Если бы ты была здесь, было бы гораздо тяжелее. Когда мы увидимся, я расскажу вам, как Ленинград жил и дышал в эти страшные дни. Шурик прислал мне 150 р. И Галя - 100 р. Этими деньгами лично для себя, если бы даже хотел, не мог бы воспользоваться - разве только, если бы купил себе ботинки и галоши. Я этими деньгами заплатил за квартиру за июль и август вместе с пени 246 р. За июнь не платил, т. к. в свое время Саминский сказал, что нам, может быть, не нужно будет платить, т. к. квартирой не пользовались, и по их вине ремонт не был сделан. Моя пенсия мне хватает на жизнь и на все то, что могу получать по своим карточкам и на кой-какой суп в столовой. Таким образом я из своей пенсии платить за квартиру не могу, и к тому же она почему-то записана на имя Шуры и платить надо по его ставке. Пересылка стоит много денег. Исходя из этого, надо, чтобы Шура денег мне не посылал, а ежемесячно вносил в Казани плату ЛФТИ за квартиру. Институт имеет ведь расчеты с Ленинградом. Если это возможно, это было бы самое правильное, и я был бы спасен от лишних забот и тревог. Этот вопрос надо уладить. Второе, что необходимо устроить, чтобы я мог из столовой при клубе пользоваться правом на обед. Ева могла бы тогда взять суп или какую-нибудь кашу из столовой. Сейчас мне приходится толкаться по столовым, доставая суп, который выдают без талонов, и нести его домой. Это очень тяжело и не всегда возможно. Для того чтобы мы могли получать суп из столовой клуба, надо быть его членом. И вот моя просьба состоит в том, чтобы Шура достал бы, скорее выхлопотал бы разрешение на отпуск нам из клуба, на основании чл. билета Френкеля[12] или кого либо другого из ленинградцев. Если это возможно, пусть он пошлет телеграфное разрешение в столовую и копию мне, чтобы я мог этим пользоваться, иначе я не знаю, как быть. Я надеюсь, что ты поняла и сумеешь это провести. Адрес Гриши я тебе писал: Омск, завод № 206, для Г. И. Шальникова. Он, наверное, уже там. Все твои здоровы и живут очень много времени в бомбоубежищах. Наш коллектив к этому не прибегает. Здесь спокойнее. Людей можно узнать только в тяжелые дни испытаний. У нас во дворе несколько человек сняли довольно изрядное количество картошки. Ева по своей глупости пошла к этим картофельным королям и попросила немного картошки. Никто, конечно, не дал, только одна Степанова[13] вынесла ей 4 картофелины. Вот таковы людишки.
Я был очень простужен. Причина следующая. Я как-то случайно вышел почти в 4 часа утра и услышал, что где-то льется вода. Когда я открыл дверь, то кухня представилась морем – по колено была вода. Я схватился за голову, не зная, что делать. Затем быстро схватил ведро и стал переливать воду в ванную. Два часа я боролся с водой. Кран рукомойника не был закрыт, и вода лилась не менее 4-х часов. Я прямо удивляюсь, что я отделался только простудой, а не воспалением легких. Сейчас еще грудь заложена, но уже проходит.
Еще один эпизод: на днях Ева пошла за хлебным пайком. Взяла хлеб на 2 дня-400 гр. В это время началась тревога. Она никогда не была на улице в тревогу. Стояла в гастрономе с открытым ртом, а мальчишка залез к ней в карман и вытащил 2-дневный паек. Остальные эпизоды в следующий раз. Ты видишь, что у нас трагедия и комедия сосуществует одновременно. Передай всем нашим приветы и поцелуи. Пиши чаще, не ожидая ответа. Напишу на днях Оле. При всем желании писать - события мешают. Целую крепко. Иосиф. С Соней[14] из-за тебя подрался, кажется, навсегда. Иосиф”.
28. 10. 1941
“Сегодня получил твою открытку от 28. 9, а вчера от этого же числа получила Груня. Меня страшно удивляет твоя наивность, тебе писали без конца, но наши письма, как и твои приходят через довольно продолжительное время. Твою открытку от 5. 10 я давно получил, а сейчас получил от 20. 10. Прилагаю ряд квитанций на посланные тебе телеграммы и кроме того, я послал тебе 2 заказных письма. Значит все твои жалобы, что тебе не пишут, не обоснованы, а все зависит от почты. Я потратил свыше 20 р. на одни телеграммы. В прошлом месяце я получил от Шуры 150 р. и от Гали-100. Я уплатил за квартиру за июль-август, причем за июнь я принципиально не плачу. Мои доходы равны 150 р. - разъезды и пр. расходы тоже дорого стоят. Так как я себя плохо чувствовал, я был у Ивенского и он прописал мне рыбий жир, гематоген и витамин С, которого Груня не могла получить. Итак я, как маленький, пью рыбий жир и принимаю гематоген, средство против истощения организма и развития острого малокровия. И вот ты упрекаешь меня в том, что я настаивал на твоем отъезде. Ничего подобного. Я не настаивал, но я не хотел, чтобы без всякой пользы для кого-нибудь подвергались лишениям все, что кроме забот и страданий мне ничего бы не принесло. Пойми, у нас были бы 2 карточки иждивенцев и 1 карточка служащего и кроме того, у нас имеется еще 2 члена - Люська и Джон, которые не пользуются никакими выдачами, а кормить их надо. Следовательно, моя карточка распылилась бы еще больше, ибо на свою ты не могла бы существовать. По формуле от одного первого до другого первого каждого месяца И=И+х, где х выражает собой количество продуктов, получаемых в течение месяца. Если решать это уравнение, то ты можешь определить, чему равно И к концу месяца. У вас там физиков много, пусть они займутся решением этого уравнения. Я очень счастлив, что ты там и тебе нечего страдать за нас. С Соней я на прошлой неделе у Мины из-за нападков на тебя, я окончательно поссорился и больше, наверное, с ней разговаривать не буду. Встречаясь со мной, она только спрашивала, как здоровье животных, кормим ли мы их, но нисколько не интересовалась, как мы с Евой живем, причем, если она что либо давала, тоже все было адресовано животным и потом звонила об этом на всех перекрестках. Единственное участие действительное, искреннее и глубокое, принимает в нас Грунечка. Если бы не она, нам было бы много хуже. У Мины тоже положение неважное, людей много, а книжки-карточки у Адочки - служ. Луи, Мина и домработница И. иждивенцы. А Миша мобилизован и питается при учреждении. Напиши мне, кому ты отдала самовар, большую корзину я при помощи Кости притащил наверх, шапки зимние нашел, но самовара там нет, а он мне сейчас нужен, т. к. надо греть чай и не каждый раз разводить огонь в плите. Этот ребус разгадай, т. к. ты мастерица их разгадывать. Почему ты ничего не пишешь про девочек, Олю, Пр. Серг. Я совершенно не знаю, что у вас делается. Служит ли Оля, почему она не пишет. Я ей писал отдельно, неужели она на меня почему-либо обиделась. Вчера я был на заводе у Гриши и узнал, что он давно уже приехал, адрес его я тебе написал. Меня очень теперь беспокоит положение Гали в виду последних событий, останутся ли они там или поедут дальше. Письма я от нее тоже редко получаю, причем в них она о Вове почти не пишет, знаю только, что он начал учиться. Здесь тоже дети на днях начинают заниматься, но, кажется, они получат задания в школе, и все время будут дома заниматься. Чем Шура так озабочен, ведь он должен был понять, что я не мог поехать и оставить Еву на произвол судьбы, она очень слаба, еле-еле двигается, большей частью лежит - результат уравнения, которое я привел. И вот, Килечка, не огорчайся, все к лучшему, ты вернешься и сумеешь еще долго поухаживать за мной, что доставит тебе большое удовольствие. Дома бываю уже в 6 час. вечера, ложусь в 9 час.
Будь здорова, не серчай, привет всем, поцелуй девочек. У нас сейчас зима в разгаре и она принесла некоторое успокоение. Передай привет Пр. Серг[15]., а Олю-Шуру прошу писать и быть спокойными за нашу судьбу здесь. Иосиф“.
***
Больше писем не было. Переписка прекратилась. Блокада Ленинграда началась 8 сентября 1941 года. Письма с большим отставанием приходили до конца октября. Больше о дедушке сведений не было. По дошедшим до нас слухам кто-то видел его в страшную холодную зиму 1942 года, везущим санки с телом верной ему Евы на кладбище. Больше его не видел никто. Никто не знает, как и когда он умер. Исчез бесследно. Исчез наш веселый и никогда неунывающий дедушка, которого за чувство юмора и философское отношение к жизни бабушка прозвала "Колой", как звали героя романа Ромена Роллана - Кола Брюньон. Никто не знает, что случилось с кошкой Люсей и псом Джоном. От мыслей, как дедушка с Евой должны были наблюдать за смертью любимых животных, становится не по себе. Но тогда, на фоне смертей от голода близких, люди были, наверно, уже в ступоре и ничего не чувствовали. Умерла и сестра бабушки Мина, ее муж Лев (Луи), дочь Ада и другие близкие родственники... Мама говорила о 17 погибших наших близких и знакомых в блокаду.
В 1943 году наша семья вернулась в Москву из эвакуации в Казань. Бабушка вернулась вместе с нами. Она больше ни разу не побывала в Ленинграде.
Эти несколько писем хранились бабушкой среди бережно охраняемого ею прошлого вместе с фотографией неизвестного щеголеватого молодого человека и нескольких любимых елочных игрушек и вышитых батистовых носовых платков. Все остальное ее прошлое погибло в блокадном Ленинграде.
Бабушка Цецилия (Цирля) Исааковна Траубе родилась в городе Резекне (Латвия) в 1872 г. в семье не очень успешного торговца мехами. По другим сведениям - раввина. Бабушка и ее сестры Груня, Мина и Соня учились в Варшаве. Бабушка работала зубным врачом, а ее сестры до 1917 года владели в Петербурге аптекой, в которой после революции и национализации продолжали работать до пенсии.
Дедушка Иосиф Миронович (Меерович) Шальников родился в 1875 году в г. Даугавпилсе (Латвия). О его семье знаю только, что в этом городе они жили почти 200 лет. Дедушка закончил Рижский Политехнический Институт, был кандидатом коммерческих наук, работал главным бухгалтером в разных учреждениях Ленинграда. Сидел в Соловках, знала от мамы, что, кажется, за растрату не по делу каких-то казенных денег.
Бабушку с дедушкой «сосватали». От мамы знаю, что бабушка до брака с дедушкой была влюблена, но не смогла выйти за любимого человека, потому что он был из «богатых». Но знаю, что всю жизнь продолжала его вспоминать.
Как могло случиться, что бабушка оставила мужа и уехала в Казань в семью сына, с которым не жила до этого вместе? Как могла она оставить человека, с которым прожила более 40 лет и родила трех детей, оставить любимый дом, обожаемую кошку Люсю и собачку Джона? Такое представить себе невозможно. Про Еву Павловну знаю лишь, что она была ровесницей дедушки и бабушки, жила с ними с молодых лет, занималась всем хозяйством в доме, воспитывала детей, которых на нее бабушка часто оставляла.
Знаю также, что для "семьи Шальникова" было выделено только два места в эвакуацию. Добиться места для домработницы отец не смог, так как формально Ева Павловна не была членом семьи. Так что дедушка мог бы уехать, но он остался. "Не бросил Еву на произвол судьбы", как он написал.
Возможно, все были слишком оптимистичны, не верили в плохой исход событий и долгую блокаду.
Как бабушка смогла жить с таким грузом вины, с такой тяжестью на сердце? В 1948 году у нее случился инсульт, она перестала узнавать всех близких. Узнавала лишь ухаживающую за ней маму: "Оля, Оля, Оля» - целыми днями повторяла она. Да еще начинала страшно волноваться, если ей показывали карточку щеголеватого усатого молодого человека. Тогда она на мгновения приходила в сознание, поднимала руку и указывая на него, шептала: "Он. Он. Он. Кавалер".
О бабушке помню лишь выражение, часто ей повторяемое: ”Дрек мит пфефер”. Ее любовь к раскаленному чаю. Если ей давали в стакане с подстаканником не очень горячий чай, повторяла, толкая стакан: " Не совсем". О пище, которая по чему-либо не нравилась: "несоленое, негорячее, невкусное".
Бабушка умерла в Москве в 1960 году.
Примечания
[1] Бебеле - ребенок (на идише). Так дедушка ласково называл бабушку. Она была очень маленького роста и выглядела, как ребенок, как бэби.
[2] Абр. Фед. -Абрам Федорович Иоффе(1880-1960) - физик, академик.
[3] Нем. - Леонид Михайлович Неменов (1905-1980)-физик, академик.
[4] Ева- Ева Павловна, домработница, воспитавшая детей Шальниковых.
[5] Люська и Джон - любимые кошка и собака.
[6] Мина-Мина Исааковна Траубе - сестра бабушки.
[7] Вовочка - 10-летний внук, сын дочери Галины Иосифовны Рассушиной.
[8] Груня- Груня Исааковна Траубе, сестра бабушки.
[9] Миша - Михаил Фейтельсон - племянник, сын Мины.
[10] Адька - дочь Мины.
[11] Саминский М.С. (1908-) сотрудник Ленинградского Физико-Технического института (ЛФТИ), с 80-х годов в Израиле.
[12] Френкель-Яков Ильич Френкель(1894-1952)-физик, академик.
[13] Степанова-мать Александра Васильевича Степанова (1908-191972), физика, член-корр.
[14] Соня-Софья Исааковна Траубе - сестра бабушки.
[15] Пр. Серг. - Прасковья Сергеевна Полубояринова- мать жены сына.
___
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #3(162) март 2013 —berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=162
Адрес оригиначальной публикации —berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer3/NShalnikova1.php
