Отрывок из книги «Легенды моей семьи»
Удивительное свойство имеют хорошо сфокусированные фотографии! Вглядываешься в лицо, смотришь в глаза и происходит чудо! Чудо – это контакт. Спрашивай - получаешь ответы. Каждый человек может представить себе то, что было когда-то давно-давно. Надо только сконцентрировать все свое внимание и перенестись во времени и пространстве, к тем, с которыми, хочешь общаться. Попробуйте: потушите в комнате свет и зажгите свечу или лампочку. Поставьте ее так, чтобы язычок пламени, осветил лицо человека на снимке. Фокус фотографий прежних лет был направлен прямо в ваши глаза. Давно ушедшие, в иной, лучший мир, как будто оживают и, глядя на вас, проникают в ваше сознании. Вглядитесь, прислушайтесь и услышите: «Ну, здравствуй! Спасибо, что помнишь!» И незаметно потечет молчаливая беседа, и расскажут тебе твои предки о себе, о той жизни, в которой, как и сегодня, было все: и счастье и горе и веселье и трагедии и тайны.
Подтверждает мои размышления о связи с прошлым научная статья А.Френкель « Биорезонансная диагностика» (bioresonance diagnostics).
«Вот теперь настало время чётко разъяснить, что такое биолокация или биорезонансные исследования. Это одновременная работа всех известных органов чувств – зрения, слуха, осязания, обоняния, вкуса и памяти. Когда мы вспоминаем кого-либо из близких нам людей, то, напрягая память, мы как бы видим или слышим их голос. Вот это и есть момент биорезонанса! А, если угодно – момент истины». Но, Боже мой, как же трудно войти в ту прошлую жизнь! Как трудно найти Момент Истины!
Сегодня передо мной фотографии самой младшей из десяти детей Левитов. Нехама. Так ее назвали при рождении. В семье ее звали Нина. Самая младшая. Помню ее негромкий голос, спокойный, неторопливый. Она умела рассказывать, умела слушать! Не перебивая, не желая поразить собеседника своим собственным опытом и мнением, она располагала к откровению. Я рассматриваю их и пытаюсь о ней написать. И вдруг, я улавливаю ее взгляд, направленный прямо на меня. Вглядываюсь и о чудо! Возник контакт!
Нина (Нехама) Шнайдерман. 1952 год. город Полтава
«Тетя Нина! Ты родилась в начале века и прожила почти до конца того же века. Твои потомки отметили твое столетие. Ровесница века! Расскажи мне о вашем времени, о вашей жизни, о людях, которые жили рядом».
«Хочешь знать о моей жизни? У тебя в юношеские, годы времени не было спрашивать у нас о семье и нашей жизни. Я тебя понимаю! На все нужно время. Время приходит и человек оглядывается на прожитую жизнь. Вот тогда-то он и хочет переосмыслить, пересмотреть, передумать былое.
Мое рождение в 1903 году пришлось на время, когда отец был уже неизлечимо болен, а маме было сорок четыре года. Почтенный возраст по тем временам! В 1907 году, когда умер отец, мне было три года. Что может помнить трехлетний ребенок? Оказывается – может! Помню, в нашем доме было много народу. Мы с братом Зуськой сидели в уголке. Он, будучи старше меня на три года, шептал: «Папа ушел от нас к Богу!». Я ничего не понимала. Обычно за нами присматривали старшие сестры. А в те дни, о нас как будто все забыли. Самая старшая сестра Рейза нам маму иногда заменяла. В то время у Рейзы уже был маленький сыночек Гриша. Она посадила его возле нас и велела приглядывать за ним. Мы сидели и молчали. Представить трудно! Мы знали: играть нельзя! Шива! Когда кончилось мое детство? Наверно тогда и кончилось. Мама уходила работать. Она была стряпуха, как тогда говорили. Готовила еду людям. За нами присматривали старшие сестры. Они учили меня чистить картошку и мести пол, потом учили читать и писать. В начальную школу определили. Я очень любила учиться. Грянула война. Появились беженцы из Польши и Литвы. У взрослых были страхи, а мы многого не понимали и думали, что так живут всегда и везде. Потом были погромы и гражданская война. Когда я позже смотрела, как дети играют в «казаки-разбойники», вспоминала, как мы играли в «погромщиков».
На всю жизнь запомнила, как случилась со мной страшная история. Чуть не сгорела. Электричества тогда не было. Спиртовка горела на столе. Я не заметила, как загорелся рукав моей кофточки. Когда пламя охватило материю, сестры Машенька и Оля схватили ковш с водой и плеснули на огонь. Что было дальше? Помню, что от этого стало еще хуже. Накинули на мое плечо тряпку, но огонь уже поразил кожу. Боль была нестерпимая. Мама прикладывала к ожогу компрессы, водила к врачу, но шрамы остались и, со временем, на месте ожога наросло дикое мясо. Всю жизнь я стесняюсь этого ожога и всегда носила кофты или платья с длинными рукавами.
В начале 20-х годов в моей жизни появился Давид. Голубоглазый, стройный, красивый! Он был принцем из тех сказок, что читали мне сестры. Таким он и остался в моей памяти на всю жизнь. Он был старше меня. Его родители и вся семья были очень религиозны. В нашей семье это ценили. Он посватался, и мама ответила согласием. Старшие братья и сестры поддержали мать. Я была счастлива! Я – невеста! До этого я видела, как справляли свадьбы старшим сестрам. Мечтала, что и у меня будет такая еврейская свадьба. Каждый раз мысленно прикладывала к себе платье невесты. И дождалась! Рейза, старшая наша, жила со своей семьей рядом. Она знала все мои «наряды». Я была не избалована нарядными платьями – всегда донашивала платья старших сестер. К свадьбе собрались сестры и сшили мне красивое новое платье. С длинными рукавами. У нас с Давидом была настоящая еврейская свадьба! Хупа! Было очень торжественно, а потом весело. И хотя время было голодное, тревожное, тяжелое, мы были необыкновенно счастливы.
После свадьбы Давид предложил сфотографироваться. Я надела креп-сатиновое платье, накинула пальто и мы пошли к фотографу. Тот долго усаживал Давида, поставил меня рядом и приготовил фотоаппарат. Потом что-то сказал, и мы застыли в неестественных позах. Посмотри на фото! Это единственное, что сохранилось у меня с тех счастливых пор.
Нехама и Давид Серовский (первый муж). 1924 год
В 1925 году родилась у нас дочь. Каким замечательным, заботливым Давид был отцом и мужем! Он Асеньку с рук не спускал. Игрушки какие-то приносил и меня баловал.
В 1930 году родилась Лизочка. Девочки были очень похожи на отца. У них такие же голубые глаза. Ах, эти глаза! Всю свою жизнь помнила глаза, в которые однажды раз и навсегда влюбилась! Мы не могли нарадоваться, глядя на дочек. В начале 30-х годов мой брат Мирицке предложил ехать и строить еврейские колхозы. Из города Ромны, где жила вся наша семья, мы двинулась в поисках нового счастья на новые места. Рассказать тебе, как я научилась доить коров, задавать им корм? У меня силенок не было, но я изо всех сил старалась. Я никогда не боялась никакой работы. Рядом с Давидом мне все было легко. Я знала, что в любую минуту могу позвать его на помощь, и он поможет.
У Давида был твердый характер! Он поступал только по совести и никогда не уступал там, где дело касалось его семьи и его еврейской веры. Он работал много и добросовестно, но в субботу Давид на работу не ходил. Однажды, Йом Кипур совпал с обычным трудовым днем. Евреи не могли не работать даже в этот день. Среди тех, кто свято соблюдал еврейские традиции, был Давид. Он твердо сказал: «Это День Искупления и я не могу работать. В этот день я молюсь!». Я взглянула на мужа и, ничего не сказав, собралась на работу: надо было доить коров. А он остался дома и молился за себя, свою семью, своих родных и близких. Как я боялась, что за невыход на работу, неподчинение Давида накажут! Но в колхозе не осудили мужа. Уважение он заслужил своим трудом, служению своей, еврейской вере и что, еще немаловажно, своей смелостью. Годы работы в колхозе были тяжелые, но и веселые. Трудились много, но и умели веселиться. Пели еврейские песни, собирались на совместные вечеринки. В те годы в нашем доме говорили на русском языке, но Асеньку мы отдали в еврейскую школу. Другой рядом не было. Как же ей было тяжело!
В 1933 году пришла беда. Умерла наша мамочка. А потом началась эпидемия тифа. Эта страшная болезнь косила и молодых и старых. Заболели девочки, потом и я слегла. Давид не отходил от нас ни на шаг. Он кормил нас, поил, ухаживал. Я в бреду звала его. Как только приходила в сознание, видела любимого Давида рядом. Однажды проснулась, очнулась, открыла глаза и почувствовала, что вся мокрая. Давид сидел рядом. Он обрадовался и сказал: «Вот и хорошо! Бог помог нам! У тебя жар спал. Давай-ка менять рубашку». Снял с меня рубашку, обтер чистым полотенцем плечи, умыл лицо, одел в новую, сухую рубашку. Это тепло и рубашку я помню всю жизнь. И девочек он выходил, и их, когда они перепотели, переодел в чистые, сухие рубашонки. Страшная болезнь отступала, но сам Давид чувствовал, что заболевает. Ночью поднялась температура. Мы понимали, что он заразился, а ухаживать за ним некому: мы были еще очень слабы. На дворе стояли январские морозы. Знаешь, что я хорошо помню? Его последние слова: «Кто же вас накормит, напоит?» После этого он впал в забытье. Смерть наступила 4 января 1934 года. С ним умерло мое счастье. Короткое, но такое настоящее, яркое, счастье ушло.
С этим последним словом ушел контакт, оборвался рассказ тети Нины. Я позвонила в очередной раз ее старшей дочери Асе и она, терпеливо в очередной раз рассказала мне, как это было, когда умер ее папа, и что было с мамой.
– Мы не узнавали маму в те дни. Она плакала, даже рыдала и кричала: «Господи! Да что же мы тебе сделали? За что ты меня караешь? И есть ли ты, Всесильный Бог, почему ты забрал у меня моего Давида? Зачем ты, Великий Бог, забрал кормильца и отца моих девочек? Чем он тебя прогневал? Он был набожным и верным тебе! Ты забираешь лучших! Но мне от этого не легче! Он для меня был самый лучший, самый любимый, а ты забрал его себе…» –
«Что ты такое говоришь? Дочка, одумайся!» – говорили маме дедушка и бабушка родители Давида. Мама в ответ кричала: «Не верю! Бога нет! Если нет, Давида нет у меня и Бога! Не будет у меня веры в такого Бога!»
Вот такая была моя мама».
Я посмотрела фотографию, на лицо тети Нины и задала ей вопрос:
«Ты так думала или это был крик боли и отчаянья?»
«Я сама испугалась своих слов. Но, поверь мне, я не понимала, как слова сами идут из моих уст. Я была сама не своя. После этого я замолчала. Мне как будто перевязали горло. Долгое время не могла ни с кем говорить. Нет, не подумай, что я ничего не делала. Все, что нужно было по дому и для детей, выполняла как заведенная, но в моей душе навсегда застыла тоска. Я отлично понимала, что теперь должна быть детям и матерью и отцом. В работе, старалась забыться, изнуряла себя трудом, но тоска не давала мне покоя. В те времена умирали многие. Сиротели дети, вдовели молодые женщины. У нашего соседа, молодого учителя Льва, умерла жена. Ее тоже звали Нина. Лев заботился об отце и младшем брате, много работал в школе. Он знал, что у меня двое малолеток и мужчины в доме нет. Стал к нам заходить. Асенька у него в школе училась. К нему потянулась маленькая Лизонька. Ей особенно не хватала отца. Она, скорее всего, не очень помнила отца. Однажды Лев завел разговор: «Я человек с профессией. Могу прокормить и тебя и твоих детей. И сам я нуждаюсь в хозяйке. У меня в доме дел полно. Отец и брат на руках. Ни твоего Давида, ни мою Нину не вернуть. Подумай, как нам объединиться!»
Умом я понимала, что Давида не вернуть, но идти замуж за почти чужого мне человека? Рассказала сестрам. А они: «Ты думаешь, одной легко девочек ставить на ноги?» Пришла к родителям Давида. Отец его был мудрым человеком: «Моего сына не вернуть. Бог забирает лучших из нас. Но и наш великий Бог говорит, что жизнь продолжается и детям нужна мужская забота и поддержка». Послушала я одних, других. Если уж, скорбящий по умершему сыну, отец, говорит такие слова… Потом я поняла, что он смотрел в будущее. Мое уважение к этому человеку было безгранично. Я выросла без отца, и Мордхе-Лейбе – так звали отца Давида – принимала как отца. Слушала его и думала: «Сколько вдов вокруг! Наша Голда овдовела, будучи на сносях. Двоня осталась одна с двумя сиротками, когда Деникинцы зарубили ее мужа. Что же я буду делать с двумя дочками на руках? А хавер Шнайдерман просит меня с двумя сиротками выйти за него замуж!» «Хавер Шнайдерман» (товарищ) – так обращалась ко Льву. Так звала его моя Асенька. Так называли в те годы учителя в школе.
Я еще медлила. Оттягивала время. Не помню, кто подсказал мне, что брак можно оформить без проволочек в сельсовете. Там работала моя двоюродная сестра, дочь Рейзы Бетя. Мои сомнения рассеяла моя маленькая Лизонька. Она подошла ко Льву и доверчиво протянула ручонку. Это решило все. «Если девочка протянула руку, значит так и надо!» Бетя «расписала» нас, я молча, собрала вещи и, попрощавшись с родными, уехала жить с Львом и детьми в районный центр Сталиндорф. Сама себе говорила: «Нужно жить! Детям нужен отец! Ради детей пойду еще раз замуж!».
Лева, надо отдать ему должное, был очень трудолюбивый и очень честный человек. Он, учитель языка идиш, начал работу в районной еврейской газете, которая издавалась в те далекие 30-е годы. Человек старательный, ответственный, он скоро овладел своей новой профессией и выполнял ее прекрасно. Его оценили и повысили в должности. Через некоторое время он уже был ответственным секретарем газеты. И быть бы ему редактором, но грянула война и изменила жизнь нашей семьи, как и жизнь всей страны. К этому времени у нас уже было в семье четверо детей. В 1935 году родился сын. Мы назвали его Эдуардом, а в 1939 году родилась еще и девочка – Шура. Я начала работать в детском садике. Младшие дети были при мне. Старшие девочки учились в школе. Сказать, что в личной жизни было легко, не могу. Я долго привыкала к характеру мужа. Первое время тихонько плакала. Все время, сравнивала его с Давидом, потом запретила себе думать, вспоминать. Работа с детьми, забота о доме отнимала все мое время. А у Левы было ко мне терпение. Ему тоже было нелегко. Новое место работы, новые люди. Прокормить большую семью, было не так-то просто. Может и он, вспоминал свою первую любовь, но мне он никогда этого не показывал. Что говорить, жили по поговорке: стерпится-слюбится! На Давида я иногда обижалась. По молодости, иногда ревновала. Он был очень красивый мужчина и на него заглядывались женщины. На Леву, даже когда и стоило, не обижалась. Я ценила мир и покой в семье, училась «дипломатии». Он хорошо относился к моим детям, я ему была за это благодарна и выполняла свои обязанности и по отношению к его отцу, и к брату, да и к нему добросовестно. А эти двое, поверь мне, были не сахар, пусть им будет земля пухом. Привыкала и привыкла. И тут – война.
Из Сталиндорфа нас эвакуировали в Сталинградскую область. Была война, борьба за жизнь, за свободу, против общего страшного врага. Жить и выжить стало нормой в те страшные времена».
И опять прервался рассказ тети Нины. Я поставила точку и пошла спать. Но уснуть никак не могла. Вспомнился рассказ о Льве Шнайдермане, который поведали мне младшая дочь Нехамы и Давида, Лиза и ее муж Миша Бердичевские. В 2004 году после долгих лет разлуки, встретились мы с ними в Брюсселе и, гуляя по городу, вспоминали всех родных и близких.
– А знаешь ли ты что Лев Шнайдерман человек не только трудолюбивый и старательный, но и мужественный. Можно сказать, героический. Ты напиши об этом.
Они, перебивая друг друга, стараясь не упустить ни одной детали, рассказали о муже тети Нины.
А совсем недавно, этот рассказ дополнили сын Эдуард и его жена Элла, которые живут в Полтаве. С их слов описываю я события тех дней.
Война ворвалась в жизнь семьи Шнайдерманов, как и для всех других, внезапно. В районном центре было дано указание все документы государственных и партийных учреждений срочно сжечь. Шнайдерман был в числе тех, кому поручили это ответственное на тот момент дело. Вырыли яму и в ней жгли протоколы собраний, списки коммунистов, постановления и распоряжения. Лев и в обычные времена не был приспособленным к активным жизненным ситуациям, но в такой момент он, пытаясь преодолеть свой характер, очень старался. Подошел к краю ямы, заглянул и провалился да прямо на горящие угли. Его едва вытянули и по какому-то совету отработали обожженные ступни… керосином. Ожог был страшный. Дел по горло, все работают, а он не то чтобы работать, стоять не может. Тут еще прибавились проблемы с престарелым отцом Льва, который отказался ехать со всеми. Нехама с детьми, из которых годовалая дочь Шура на руках, металась от одного к другому.
Благодаря военным семью эвакуировали и поселили в селе Дрейшпиц Нижнедобринского района Сталинградской области. Прежних жителей власти депортировали в Казахстан, и эвакуированные вселились в пустующие дома. Это были земли немцев Поволжья. С древних времен немцы жили в этих селах. В начале войны выселяли этих людей из их жилья без разбору. Грузили в вагоны и отправили в неизвестность. Может быть, были среди них те, кто с радостью встречал своих соплеменников немцев – захватчиков, фашистов, но в массе это были люди, обрусевшие, и преданные Советской власти. Но кто тогда думал о справедливости?
Все это время Лев лежал с забинтованными ногами, которые лечили теми немногими лекарствами, которые попадались под руку.
Как только смог встать на ноги, Шнайдерман, которого признали еще до войны белобилетником, а попросту – негодным для службы в армии, пошел в военкомат и записался добровольцем. Взяли его простым красноармейцем. Надо еще отметить, что «молодой» боец Лев без навыков и выучки и никогда в своей жизни не держал в руках никакого оружия, кроме ручки для письма. В поисках подходящей для себя работы нашел Шнайдерман газетный обрывок с названием «Боевой листок», разыскал политрука, рассказал ему о своей довоенной деятельности и тот порекомендовал его редактору полевой газеты. Его взяли в штат газеты в звании рядового красноармейца. Так и воевал бывший «хавер Шнайдерман», довоенный журналист, в звании солдата среди всех офицеров-журналистов – членов редакции газеты. Человек чести и долга, он даже не опротестовывал эту несправедливость. Для него долг был превыше всего.
И случилось, что часть, в которой служил Шнайдерман, стояла по одну сторону большой полноводной реки, а солдаты на другом берегу реки, в ожидании боя, должны были получить очередной выпуск солдатской газеты. Командир вызвал рядового Льва Шнайдермана и коротко сказал:
– Так, вот тебе ответственное задание: выпуск газеты должен быть доставлен на тот берег сегодня. Задание понятно? Выполняй! Лев ответил по уставу:
– Так точно!
Когда он шел в полевую редакцию, за пачкой газет, он еще не представлял, как можно выполнить полученное задание. Безусловно, переправиться через реку нужно на лодке. Лев на лодке не плавал и грести не умел. «Ну, если надо – постараюсь», – думал он. «Хорошо бы на плоту!» Но плота или парома на реке не было. В редакции ему вручили увесистый пакет и, вечно занятые, замотанные корреспонденты, на вопрос: «Как переправляться на другой берег?» – отвечали: «Как сможешь, так и переправляйся!».
Он двинулся в штаб, но по дороге встретил старшего офицера: «Товарищ лейтенант. Разрешите…» Офицер оборвал Шнайдермана и коротко сказал:
«Доставить газету нужно сегодня и никаких возможностей, кроме как вплавь, нет!». Рядовой солдат Шнайдерман побледнел, прижал к груди пакет и пошел к берегу реки. Мысли летели одна за другой. О том чтобы «вплавь» – речи быть не могло. Шнайдерман всегда панически боялся любого водного пространства. Он не умел плавать. С детства не умел, в юности не плавал. Но страх перед переправой «вплавь», уступал страху перед начальством, перед трибуналом, под который можно было запросто загреметь, не выполнив задание. Как можно не выполнить приказ? Военное время, и еще, скажут: еврей – трус!
Возможные последствия начисто лишили Льва чувства страха. Страх выбил страх. Нашел какие-то доски, смастерил личную переправу и… выполнил задание, доставил пачку газет на тот берег, не замочив ни одного листка. Как? Когда его, мокрого, бледного и обессиленного, встретили на другом берегу солдаты, он протянул им дорогой груз, обернулся на путь, который проделал, и чуть не потеряв сознание. Только через некоторое время он понял, что доказал всему миру, а главное сам себе, что он, еврей, не трус, и что нет такого, чего бы нельзя было не сделать, если этого требует дело. За этот поступок Лев был награжден медалью «За отвагу».
Так и служил Шнайдерман в боевой фронтовой газете. Вот только фамилию ему предложили сменить. Фамилия Шнайдерман резала слух начальству.
– Ты что, под фамилией Шнайдерман будешь писать для нашей армии? Выбери себе что-нибудь подходящее!
В это время войска с тяжелым боем освободили деревушку Сабичево или Сабичевка. С первым отрядом в нее вошел корреспондент газеты Лев Шнайдерман.
– Вам нужен псевдоним? Пусть моим псевдонимом будет Сабичев!
Так стал Шнайдерман Сабичевым.
После окончания войны с Германией он был послан на восток, где шла война с Японией. Лев закончил воинскую службу в 1946 году в городе Чита и вернулся домой живой и невредимый с орденом и медалями на груди.
Семья его к тому времени, вернувшись из эвакуации, ждала его в Днепропетровской области.
Лев получил направление на работу в газету города Павлограда. Это была газета на русском языке. Все еврейские газеты к тому времени были ликвидированы. Объяснили это очень просто: нет читателей на языке идиш. Конец сороковых и начало пятидесятых годов – тяжелые времена.
И снова смотрю я на фотографию тети и спрашиваю, и получаю ответы, которые строятся на основе рассказов ее старшей дочери Аси и сына Эдуарда.
«Тетя Нехама! А что было после войны? – спрашиваю я в очередной раз, всматриваясь в ее лицо из общей фотографии 1949 года.
«Из эвакуации вернулись мы домой. Было и хорошо и было плохо, – как-то очень дипломатично отвечает она. – В 1949 году уволили Шнайдермана из газеты. За космополитизм. Не знаю, как могли назвать Льва космополитом! Более преданного своему делу человека, более осторожного в высказываниях, трудно было найти. Не посмотрели ни на опыт, ни на подвиги во время войны. Слава Богу, не арестовали, не уничтожили. Но увольнение, было тяжелым ударом для него, и еще большим – это был удар для семьи, где он был единственным кормильцем. Лева ходил мрачный и озабоченный. Я, как могла, поддерживала мужа, старалась во всем угождать».
«Угождать?»
«Да! А какая жена или муж не угождают друг другу? И я научилась подлаживаться, угождать, терпеливо ждать, когда пройдет темная полоса и появится белая. Жизнь, как зебра: белая полоса сменяет черную и наоборот. Нельзя сказать, что он меня обижал. Но, когда бывало трудно, нужно было на ком-то отыгрываться. Так, кстати, делают многие мужчины. Не он один. У нас в семье было молчаливое правило: «Я все делаю для вас. Вы должны меня ценить и уважать!»
Я вспоминаю, как однажды Ася сказала: «Умел дядя Лева интеллигентно, но очень больно подметить. За то, что я не успела в чем-то помочь маме, он однажды, сказал мне: "Ты Митрофанушка, в красном галстуке!" Я уже прабабушка, а детская обида до сих пор сидит в моем сердце. Мы так любили нашу мамочку, так старались ей во всем помогать! Эти слова были несправедливы и обидны. Думаю, родной папа никогда бы не сказал так».
Нехама продолжала:
«Я всегда гасила семейные конфликты. Всю жизнь защищала детей, в обиду не давала. О себе не думала! Я понимала, что у мужа трудный характер. Что ты думаешь? Было легко? Никогда не бывает женщине легко! Особенно, если есть родные дети и есть падчерицы. Когда родной отец ругает или даже шлепает ребенка – забывается, а если отчим – помнится. Даже если он прав! В те далекие послевоенные годы было особенно тяжело. Лева все время должен был доказывать, что он чего-то стоит. Евреи переживали трудные времена. Он был коммунистом и знал о том, что готовятся какие-то акции против "лиц еврейской национальности". Он прошел всю войну, а за спиной слышал: "Где эти Абрамы и Хаимы были во время войны, когда мы проливали свою кровь?"
– Я твердо решил: едем в Биробиджан! – сказал мне Лев. – Это еврейская республика и там нам место! – сказал он мне, после увольнения. Тут я совсем забеспокоилась. На Украине жили мои сестры. Они всегда приходили на помощь, от них я получала поддержку. Как же без них? Как ехать в такую даль? Но было бесполезно возражать, противоречить. Если муж задумал что-то, лучше промолчать. Улучив момент, я робко предложила:
– Поедем в Полтаву, попрощаемся с сестрами Дашей и Голдой.
В тайне, у меня была надежда на помощь мужа моей сестры Даши, твоего дедушки Авраама Шур. У него голова умная, он никогда не оставлял родных в беде. И вдруг Лева, недолго думая, согласился. Поехали. Встретили нас, как всегда, радушно. После обеда, дед Авраам, понимая, что мы приехали неспроста, спросил:
– Ну, что слышно в семье товарища Шнайдермана? Как детишки? Как отец? – Уволили? Это сегодня не новость! Неприятно, но выжить можно! И куда еврей направляет свой путь в этой жизни?
– Думаю, что по специальности в настоящее время мне ничего не светит. Не смогу я найти место в газете. Нам следует отправиться в Биробиджан, – начал Лев, отводя взгляд.
Он ценил ум и доброту Авраама, но относился к нему, как человеку ниже себя по положению в обществе. Втайне, он побаивался Шура. Так все звали твоего деда. Он был добр, справедлив, но характер у него был крутой и резкий.
– А что, у нас на Украине уже нет места еврею? Ты же образованный специалист!
– Думаю, что по специальности в настоящее время мне ничего не светит. Не смогу я найти место в газете.
– А ты пробовал у нас, здесь, в Полтаве? Свет не без добрых людей. Есть еще те, к которым можно обратиться. От моего имени. Они помогут. Мне не отказывают! – тихо, но твердо сказал Авраам и продолжил: – Завтра пойдешь и поговоришь от моего имени.
Авраам Шур был мудрым, деловым, смекалистым, но, более всего, щедрым человеком, но помочь найти работу мужу не по специальности. Даше в свою очередь предложила пожить у них, осмотреться.
В тот же день, случайно на улице встретил Шнайдерман знакомого газетчика из Днепропетровска. Разговорились. Оказалось, что этот журналист по заданию редакции в Полтаве, знаком с главным редактором областной газеты. Недолго думая, зная Льва по работе, предложил он ему помощь: дал ему рекомендацию, как специалисту. Как в сказке, была назначена встреча, и ему было предложена работа в газете.
– Три месяца испытательного срока и освоение украинского языка, на котором мы выпускаем газету, – сказал редактор.
Шнайдерман писал на идише и на русском. На украинском языке он никогда не писал и языка этого попросту не знал.
– Да не переживай ты, так! Мы поможем! Переведем пару статей, прикрепим к тебе человека, а потом уж сам старайся.
– Я постараюсь, – ответил Лев.
Все ночи напролет Лев сидел со словарем и учебниками. Писал и переписывал, работал не за страх, а на совесть. Через пару недель прикрепленный прочитав материал, похвалил и предложил по этому поводу пойти в ресторан. Лев отказался. «Я не пью, да жена с обедом дома ждет!» Начался тихий конфликт. «Как заведующий отделом, вижу голова у тебя варит, но язык надо знать, я тебе не нянька. Еще некоторое время тебя подредактирую, а там сам крутись!»
Короче: переехали мы в Полтаву. Вначале снимали квартиру, потом решили купить жильё. Помог нам деньгами твой дед Шур.
Приняли Льва на работу в газету «Заря Полтавщины». Он в этой газете проработал журналистом до пенсии. Оцени: школьный учитель языка идиш, смолоду не умеющий писать ни на русском, ни на украинском языках, овладел этими языками, да так, что вторую часть жизни писал на украинском языке, стал украинским журналистом. Писал передовые статьи, писал от имени секретарей райкомов и других руководителей партии. Они готовы были ему платить, приглашали на обеды, он от всего отказывался. Он работал журналистом, не имея высшего образования. В эти годы Шнайдерман взял себе псевдоним Лазарев, от своего отчества Лазаревич.
«Тетя Нина, расскажи мне о детях и внуках».
«Дети! Внуки! Это моя гордость! Но и забота. Вот где надо быть справедливой и терпеливой! В 1950 году вышла замуж Ася. Они получили жилье от ее работы. Ты помнишь, что это было за жилье? Из бывших конюшен построили комнатушки без всяких удобств. Собрали им всей семьей кое-какое приданное, они отделились и счастливо зажили.
Семья множилась и росла. Меня начали называть «Бабуня». Вся семья жила рядом с нами. Шли за советом, за утешением. Мне доверяли свои тайны дети, а потом внуки. Ушли из жизни все сестры и братья, пришла и к нам старость»
Нехама (Нина) и Лев Шнайдерман г. Полтава (дата мне не известна)
На этом закончилась наша виртуальная беседа. Я не видела тетю Нину в старости. О ее последних годах и днях рассказали мне её дочери Ася Островская и Лиза Бердичевская. Внуки прислали фотографию тети Нины и дяди Левы. На этой фотографии я впервые увидела улыбку тети Нины. Видимо, была она счастлива в те годы. Все дети были рядом, все устроены. Прибегал старший, немногословный внук Саша, приводил за собой младшего братишку Вову. Чаще других навещал дедушку и бабушку сын Лизы и Миши Игорек. Дети приходили со своими семьями. Когда собиралась вся семья, летом ставили столы во дворе. Невестка Элла со свекровью была близка как с родной мамой. Она знала, если нужна помощь или поддержка, чего в семье не бывает, к бабуне, она и поддержит и поможет и совет добрый даст. С почтением и уважением приходил муж младшей дочери Шуры. Вот уже и внуки от Эдика и Шуры подросли, а сил уже не хватает.
Знаю, что в старости ей все труднее было передвигаться. Болезнь сковала ее. Надо было готовить пищу, подавать вовремя завтрак, обед и ужин. Лев признавал только то, что готовила «мамочка», как называл он жену.
«Мамочка! Тебе не пора принимать лекарства? – спрашивал он Нехаму, подразумевая: «А не пора ли нам обедать?» Часы приема лекарств Нехамы совпадали с часами приема пищи у Льва. Нехама шла в кухню, трясущимися руками готовила обед, и ставила его перед Львом. Он понимал, что ей тяжело, но привычка «есть из ее рук», была для него основой бытия. Они прожили вместе более 50 лет.
Когда Нехама отяжелела, возле нее по очереди сидели дети и внуки. В это время занемог Шнайдерман. И хотя его здоровье не взвывало тревогу, его поместили в госпиталь. Нужно было провести исследования. А Нехама черная, как уголь, лежала в бреду. У нее была нарушена терморегуляция. Она бредила, повторяя одни и те же слова: «Оставь меня!». Ее укрывали одеялом, а она отвергала помощь и твердила: «Оставь меня! Оставь меня!». Нет, не «Оставьте меня!», а только «Оставь меня!». Кто ей мешал?
Она уже не могла глотать. В полузабытьи, обложенная подушками она медленно и мучительно умирала. Как-то раз, совсем внезапно, Нехаме стало легче. К ней вернулось сознание. Она открыла глаза и попросила чаю. Ей дали чай с вишневым вареньем.
– Может еще поживу?… Прожила еще пару лет.
26 февраля 1985 года умерла младшая из детей Левитов. Прожила 82 года.
В 2003 году, ее потомки на Украине, в Израиле и в Австралии, отмечали столетие со дня ее рождения. Ее помнят – она жива.
Лев Шнайдерман пережил жену на пять лет. Он умер 4 апреля 1990 года. Оба покоятся на кладбище в Полтаве.
Потомки Нехамы. 4 детей, 6 внуков, 6 правнуков, 2 праправнука.
Дети (от первого брака с Давидом Серовским) старшая дочь Ася с детьми, внуками и правнуками приехала в Израиль.
От нее я узнала многие подробности из жизни Левитов тех времен. Дочь Елизавета с мужем и с семьей сына живут в Австралии.
Дети (от второго брака с Львом Шнайдерманом) сын Эдуард и дочь Шура со своими семьями живут в Украине.
В 2012 году мы похоронили Асю на одном из кладбищ Израиля. Мне сегодня ее очень не хватает.
Всем детям и внукам Нехамы я выражаю огромную благодарность за помощь, которую они оказали мне при описании этой ветви рода Левитов.
___
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #3(162) март 2013 —berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=162
Адрес оригиначальной публикации —berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer3/Sverdlova1.php
