Запомним и сохраним
Написать эти воспоминания меня вынудили обстоятельства, сложившиеся после того как мы подали документы на выезд в Израиль. В газете «Советская Беларусь» стали так часто появляться статьи о сионистских «ловцах душ», а в этих статьях так часто упоминали мое имя, что жена Надя убедила меня рассказать всю правду в ответ на всю ложь, которая лилась со страниц партийной печати.
Мы знали, что наша квартира, как и квартиры многих других еврейских активистов, прослушивается, и не сомневались, что стук моей пишущей машинки уже зафиксирован в КГБ. Писать приходилось урывками, опасаясь неожиданного визита представителей этого ведомства с ордером на обыск или арест. Рукопись нельзя было держать дома, и каждые две-три написанных за день страницы жена относила к подруге, согласившейся прятать их у себя...
Первоначально я собирался назвать свои воспоминания «От коммуниста до сиониста», что, в общем-то, верно отражало перипетии моего жизненного пути. То, что созданное большевиками государство являло собой империю лжи, я, к сожалению, понял достаточно поздно.
Когда в начале 1970-х годов я после долгих раздумий, сомнений и колебаний принял решение о переезде в Израиль, я не хотел ни с кем конфликтовать. К властям предержащим у меня была скромная просьба: не препятствовать выезду нашей семьи из трех человек. Но как только я открыто заявил об этом, на меня обрушились всевозможные напасти и кары, которые не прекращались на протяжении многих лет.
Лица официальные и неофициальные настойчиво спрашивали, почему я решил уезжать. Требовали, чтобы я ответил, чего мне здесь не хватает. Заявляли, что это чистой воды авантюризм, предупреждали, что я об этом еще пожалею. Воспитанные коммунистической пропагандой, они не могли понять устремлений еврея, мечтающего соединится со своим многострадальным народом в своем государстве. И даже - подумать только! - готового ради этой мечты оставить великий и могучий Советский Союз.
«Швер цу зайн а-ид!» («Трудно быть евреем»), - с глубоким вздохом часто произносила моя еврейская мама. Эти слова в какой-то мере были отдушиной, которая помогала ей справляться с переживаниями по поводу разнообразных жизненных передряг. А еще они означали, что и другим евреям не легче, что нам надо держаться вместе, чтобы преодолеть невзгоды.
Пока мы в семье и среди близких обсуждали, как быть и с чего начать неведомый путь исхода, я стал предпринимать первые практические шаги. Прежде всего, нужны были единомышленники, смелые и надежные люди, вместе с которыми можно было добиваться задуманного. В моем окружении на тот момент таковых не имелось. Были сочувствующие, готовые помечтать, сообщить на ушко какую-нибудь новость об Израиле, но не более. Мне же были нужны люди дела.
По городу ходили слухи, что несколько еврейских семей из Минска хоть и с трудом, но все же уехали. Однажды наши друзья, супруги Гуткины, рассказали об отставном офицере, который тоже хочет уехать в Израиль. Я попросил их передать ему номер моего телефона. Через несколько дней раздался звонок: «Мне сказали, что вы хотите со мной познакомиться. Мы можем встретиться сегодня после работы».
Подполковник в отставке Наум Альшанский оказался именно тем человеком, которого я искал. Через него я познакомился семьями Матвея Полищука, Эрнста Левина, Гедалии Кипниса, Якова Шульца и других минчан, которые собирались подать документы в ОВИР либо уже сделали это. К моей радости, нас оказалось не так уж и мало. Позже состоялось знакомство с москвичами, в том числе с одним из лидеров еврейского движения в СССР профессором Александром Лернером и его женой Юдифью. Вскоре супруги Лернеры стали моими близкими друзьями.
* * *
В декабре 1970 года в Ленинграде состоялся коллективный судебный процесс, на котором были осуждены к длительным срокам заключения евреи за попытку угнать небольшой пассажирский самолет, чтобы попасть Израиль. В мае следующего года прошел второй ленинградский антиеврейский процесс, вслед за ним - суды в Кишиневе, Риге, Одессе. Миру стали известны имена Эдуарда Кузнецова, Марка Дымшица, Иосифа Менделевича, Сильвы Залмансон, Лейбы Хноха, Михаила Коренблита, Рейзы Палатник. Кого-то эти процессы пугали, но для большинства имена осужденных стали символом и примером.
По стране прокатилась волна протестов. Молодые еврейские активисты ходили по домам минских евреев и собирали подписи под письмами в защиту осужденных, адресованными руководителям советских государственных и партийных органов. Тогда же и я впервые решился на открытый протест - отправил резкое письмо на имя прокурора Ленинграда и поставил свою подпись под коллективным письмом в защиту подсудимых в Кишиневе.
Человеку, живущему в свободной стране, покажется невероятным, чтобы его подпись под письмом в защиту кого-то, пусть даже преступника, стала причиной серьезных жизненных осложнений. Но после того как текст нашего коллективного письма передали по израильскому радио с перечислением фамилий всех подписавших, я был уверен, что это мое «грехопадение» не останется без последствий. Так оно и случилось.
Вскоре меня вызвали к директору научно-исследовательского института, где я работал. Кроме него в кабинете находились его заместитель, секретарь партбюро и еще один мне незнакомый товарищ, представившийся инструктором райкома партии.
- Нам стало известно, - обратился ко мне директор, - что вы подписали письмо в защиту преступников, и это письмо было передано по враждебному израильскому радио.
– Да, я подписывал такое письмо.
- Как вы, член партии, могли совершить такую серьезную политическую ошибку?
- Я не считаю это ошибкой. Больше того, я уверен, что поступил правильно. Кишиневских евреев фактически судят за то, что они добивались разрешения уехать в Израиль. Это не уголовное преступление.
- Из подписанного вами письма следует вывод, что в СССР притесняют евреев по национальному признаку. Откуда вы это взяли, когда советская конституция гарантирует всем гражданам равные права? Вот вы - заслуженный человек, участник войны, полковник, коммунист, получили бесплатно два высших образования, работаете руководителем темы в нашем научно-исследовательском институте. Какие у вас могут быть причины для недовольства?
- В конституции это записано, но вы прекрасно знаете, что в реальной жизни все не так. К примеру, еврею устроиться на работу намного труднее, чем русскому или белорусу. Я это на себе испытал.
- Однако ведь мы вас взяли.
- Вы говорите об этом, как о великом благодеянии, и тем самым подтверждаете мою правоту. Прежде чем меня приняли в ваш в институт, я побывал во многих организациях. Сначала мне говорили, что есть подходящая должность как раз для меня и можно хоть завтра выходить на работу. Но когда документы попадали в отдел кадров, мне под разными предлогами отказывали.
- Скажите, а сами вы сами собираетесь уезжать в Израиль? – счел нужным вмешаться в разговор представитель райкома очень похожий на сотрудника органов госбезопасности. Израильского вызова у меня тогда еще не было, и я решил своих истинных намерений до его получения не раскрывать. Ответил уклончиво:
- Я считаю, что если у меня появится такое желание, мне должны разрешить это сделать.
Беседа продолжалась более часа. Я не знал тогда, что это только прелюдия, что главные испытания еще впереди. К тому же наивно рассчитывал через год, ну максимум через два, получить разрешение. И уж при любом раскладе никак не предполагал, что на это уйдет больше пятнадцати лет.
Лев Овсищер, фото 1946 года
* * *
В декабре 1971 года из Богушевска, небольшого поселка в Витебской области, где я родился и где до сих пор жили мои родители, пришла телеграмма от матери. Она сообщала, что состояние отца, перенесшего операцию по поводу онкологического заболевания, резко ухудшилось, и просила срочно приехать. Я обратился к начальству с просьбой об отпуске за свой счет. В ответ услышал: «Об этом не может быть речи. Вы же знаете, что на завтра назначено заседание расширенного партийного бюро института, где будут обсуждать ваше персональное дело». – «Но можно ведь отложить до моего возвращения...» - «Нельзя. Есть указание райкома: разобрать, не откладывая».
Так впервые за тридцать четыре года пребывания в партии я предстал перед партийным судом. Такие судилища проходили, как правило, по сценарию, подготовленному вышестоящей партийной инстанцией. Главным было провести собрание так, чтобы другим неповадно было. А для этого необходимо не только строго наказать провинившегося, но заставить его раскаяться, признать свои заблуждения и пообещать их исправить. Я представлял себе все это достаточно ясно, и раскаиваться не собирался. Было одно желание - чтобы меня исключили из партии. Я был зол и намеревался высказать им все, что накипело.
Когда мне предоставили слово, я сказал, что преследование евреев за желание выехать в Израиль незаконно. А если кому интересно, почему у советских евреев возникает такое желание, то, по моему глубокому убеждению, в числе главных причин надо назвать существующий в СССР государственный антисемитизм.
Эти слова вызвали бурю возмущения. Ведь всем известно, что в Советском Союзе национальный вопрос решен окончательно и бесповоротно. Желающих выступить было предостаточно. Говорили в основном шаблонными фразами из газетных передовиц - о нерушимой дружбе братских народов, о происках мирового сионизма. И непонятно в какой связи обвиняли меня в отсутствии «классового подхода».
За исключение из партии проголосовали единогласно, после чего я испытал огромное облегчение. Было такое чувство, будто сбросил с себя тяжелую и ставшую уже совершенно ненужной ношу. В ту же ночь я уехал к умирающему отцу.
Отец умирал тяжело, но достойно, как и жил. Испытывая постоянные боли, не стонал и не жаловался. Под новый год я засиделся у него в палате, а он все отсылал меня домой: «Ты иди сынок, мама там одна после инфаркта. Иди, иди... За мной здесь присмотрят. Сегодня хорошая сестричка дежурит...» Пришла сестра, сделала укол пантопона. Отец уснул, я отправился к матери. Утром 1 января 1972 года его не стало. На сберегательной книжке отца осталось около трехсот рублей. Это были все его сбережения, сделанные за долгую трудовую жизнь.
На второй день после возвращения с похорон в институте состоялось партийное собрание, которое утвердило решение партбюро. Меня туда не позвали, очевидно, чтобы не предоставлять трибуну для «сионистской пропаганды».
* * *
После смерти отца я забрал мать к себе в Минск и стал собирать документы, необходимые для получения выездной визы. С помощью Эрнста Левина, бывшего в нашем кругу неофициальным лидером, сначала удалось получить так называемый «иммиграционный вызов» - от израильского министерства иностранных дел. В минском ОВИРе его признать отказались, заявив, что примут вызов только от израильских родственников. Делать нечего, пришлось искать в Израиле несуществующую родню. Друзья научили, как это делается. Слава Богу, я был не первый и не последний в такой ситуации. Однако лишь более года спустя после первого обращения я смог, наконец, принести в ОВИР необходимый комплект документов...
Белорусские чиновники, занимавшиеся вопросами еврейской эмиграции, отличались особой черствостью и, я бы сказал, особым цинизмом. Перед ними были открыты большие возможности для волокиты и произвола. Приведу несколько известных мне конкретных историй.
У инженера минского завода «Ударник» Рахновича в ОВИРе не приняли документы, так как не хватало характеристики с места работы. Характеристику требовали с единственной целью – создать дополнительное препятствие для потенциальных репатриантов. Другого объяснения я просто не вижу. Ну зачем, спрашивается, им надо было знать, что имярек, собирающийся уехать в Израиль, морально устойчив, политически грамотен и успешно справляется со своими обязанностями? Или, напротив, что он нарушает трудовую дисциплину, работает спустя рукава и к тому же изменяет жене? Его же не к ордену представлять собирались!
Рахнович такими вопросами не задавался, а обратился к своему руководству с просьбой выдать характеристику. В ответ услышал: «Мы таких характеристик не выдаем. Если ОВИРу нужно, пусть пришлют нам запрос». Он снова в ОВИР: «Нужен запрос». – «Мы никаких запросов не посылаем. Обращайтесь по месту работы». – «Я обращался. Сказали, что характеристику могут дать только по вашему письменному запросу». – «Нас это не касается. Вам нужно, вы и добивайтесь!»... Характеристику он, в конце концов, получил - после нескольких месяцев унижений и хождения по кабинетам.
Некоторые начальники, дабы не навлечь на себя гнев партийного руководства, соглашались выдать характеристику только после того, как сотрудник уволится по собственному желанию. Служащая одного из минских учреждений Элькина подчинилась такому требованию. Но когда пришла за обещанной справкой, ей отказали: «Тем, кто у нас уже не работает, мы характеристик не выдаем». Я посоветовал ей обратиться в суд с исковым заявлением о восстановлении в должности с выплатой заработной платы за вынужденный прогул. Когда конторе стало известно, что суд принял иск к рассмотрению, директор распорядился выдать характеристику.
В обязательный комплект документов входила справка о том, что родители не возражают против выезда их взрослого сына или дочери. Представители старшего поколения нередко отказывались дать такое согласие, опасаясь, что отъезд детей в «капстрану» скажется на их служебной карьере. И у них были на то основания. Например, ветерана войны Семена Алуфа исключили из партии и выгнали с работы после того, как в Израиль уехали его дочь и зять.
Старшая дочь Розы Иоффе из Бобруйска своего отца никогда в жизни не видела - он оставил семью вскоре после ее рождения. Когда она, уже став сама матерью, она решила подавать документы на выезд, ей пришлось разыскивать беглого папашу в далекой Сибири. Тот ничего знать не желал, и подписывать согласие категорически отказался. Чтобы получить нужную справку, потребовались многомесячные хождения по начальственным кабинетам.
С Дины Кравченко потребовали предоставить согласие бывшего мужа на выезд в Израиль их сына. Она объяснила, что с отцом ребенка она уже несколько лет в разводе, он осужден на длительный срок и лишен родительских прав. Однако ОВИР стоял на своем: без согласия отца ребенка не выпустим. Не помогали ни доводы логики, ни документальные доказательства абсурдности такого требования, ни обращения в высокие инстанции. Проблему удалось разрешить только после того, как о случае с Диной сообщили зарубежные средства массовой информации.
Тут надо заметить, что утечка на Запад информации о препятствиях, чинимых в СССР потенциальным репатриантам, была уязвимым местом коммунистических лидеров. Еще бы! Ведь им надо было представить Советский Союз оплотом подлинной демократии в отличие от буржуазной «демократии для богатых». Мы об этом знали и старались использовать любую возможность, чтобы вынести сор из избы. Как правило, это действовало.
* * *
Меня все еще не оставляли в покое, устраивая судилища - вначале по партийной линии, а затем - по военной. Все разговоры, увещевания и разносы сводились к одному - удержать меня от эмиграции в Израиль. Генерал Сенчилин из областного военкомата предупреждал: «Одумайтесь, пока не поздно! Если вы не откажетесь от своего намерения, мы будем вынуждены поставить вопрос о разжаловании и лишении пенсии». Угроза была весьма серьезная. Моя военная пенсия в двести рублей была основным источником существования нашей семьи. Я просто представить себе не мог, как мы сможем прожить без нее. Но решение было принято, и отступать я не собирался.
Из всех собраний и заседаний, на которые меня вызывали, больше всего запомнилась проработка в комитете содействия военкомату. (Была такая общественная организация под председательством генерал-лейтенанта Журавлева, созданная для «перевоспитания» проштрафившихся офицеров запаса и отставников).
Я в который раз сказал, что не признаю за собой никакой вины. Мое намерение уехать в Израиль не противоречит советскому законодательству и соответствует положениям Всеобщей декларации прав человека, которую подписал Советский Союз. Что же касается мотивов, то, если аудитория согласна выслушать, я готов их изложить...
- Не надо, нам ваши мотивы известны, - прервал меня с места какой-то полковник. - Мы не хотим слушать сионистскую пропаганду. И так все ясно!
Выступления в прениях сводились к тому, что я сионист. А раз сионист, значит враг советской власти. Заранее подготовленное решение приняли единогласно: «За порочащее советского офицера поведение, выразившееся в написании письма с клеветой на советскую действительность, которое было передано по враждебному израильскому радио, ходатайствовать перед командованием о лишении Овсищера Л. П. воинского звания «полковник» и о лишении его пенсии. Направить ходатайство в Президиум Верховного СССР о лишении Овсищера правительственных наград».
Высшее командование требование общественности поддержало, лишив меня звания, а заодно и военной пенсии.
Дома моя старенькая больная еврейская мама спросила: «Зунэлэ, вос вилн зэй фун дир?» («Сыночек, чего они хотят от тебя?») – «Они хотят, чтобы я не ехал в Израиль». Мама посмотрела на меня и вдруг с необычной для нее энергией произнесла: «От зэй! - и показала кукиш - Мир вэлн сайвэ сай форн!» (Вот им! Мы все равно уедем!).
Мама не дожила до нашего отъезда. Слишком трудным и долгим для нее оказался наш путь домой. Но она была права, когда говорила: что предначертано свыше, то свершится, и никто из земных правителей не в силах этому помешать.
Лев Овсищер с женой Надей и дочкой, 1956 год.
* * *
В конце ноября 1972 года в один день выезжали две семьи минских отказников - Эрнста Левина и Гедали Кипниса. Мы собрались у Левиных на проводы. Настроение было приподнятым. Подняли тосты за благополучное устройство отъезжающих на земле Израиля и за то, чтобы в следующем году мы все снова собрались за таким же столом в Иерусалиме.
Однако на следующий день из пограничного Бреста пришли тревожные вести. При таможенном досмотре Левиных пропустили без осложнений, а Кипниса с женой после тщательной проверки багажа задержали. Ночь они провели под охраной в гостинице, а наутро их доставили в Минск, где Кипниса поместили в тюрьму на улице Володарского.
В канун Хануки, в квартирах Ефима Давидовича, Наума Альшанского и еще нескольких минских активистов произвели обыск. В ту же ночь Давидовича арестовали. К тому времени он перенес три инфаркта, и тюремный врач определил, что его сердце не выдержит тюремного режима. Ефима выпустили под расписку о невыезде. Такие же расписки взяли у меня и Наума Альшанского. Гедали Кипнис продолжал оставаться в тюрьме, в одиночной камере. Через пару месяцев нагрянули с обыском и ко мне.
Так в Минске возникло уголовное дело № 97, которое потом с чьей-то легкой руки назвали «делом минских полковников», хотя из двух его фигурантов полковником, да и то бывшим, был один Ефим Давидович, а Гедалия Кипнис, репрессированный еще в тридцатые годы за свои сионистские убеждения, был довольно известным театральным художником. Им предъявили обвинение в деятельности, «направленной на подрыв советской власти путем распространения среди своего окружения в течение многих лет клеветнических измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй, а также в «изготовлении и распространении литературы подобного рода». Мне и Науму Альшанскому в этом деле отвели роль свидетелей, которые в любую минуту могут превратиться обвиняемых, о чем нам неоднократно заявляли на допросах следователи.
На первом же допросе, который проводил майор госбезопасности Савенков, я наотрез отказался подписать бумагу о неразглашении тайны следствия. «Это почему же?!» - возмутился майор. – «Кто-то разгласит, возможно, сам следователь, а мне потом отвечать?.. Нет, я такую расписку не дам». – «Наш хлеб едят и нам же еще и пакостят, - произнес Савенков как бы вполголоса, но так, чтобы я услышал. Меня словно током ударило. – «Это кто же ваш хлеб ест?» - «Да все вы!» - резко ответил майор. Тут я уже не сдержался: «Мой отец начал трудиться простым рабочим, а закончил директором завода, во время войны добровольно ушел на фронт, был ранен... Старший брат тяжело ранен во время войны с Финляндией, потом воевал с Гитлером, а после войны двадцать лет работал председателем колхоза... Я на фронте, можно сказать, из самолета не вылезал, совершил более трехсот боевых вылетов, под Сталинградом ранен, под Варшавой контужен... Нет, майор, я отвечать на ваши вопросы не буду, пока вы не извинитесь».
Я промолчал целый час, пока Савенков то уговорами, то угрозами пытался заставить меня заговорить. Первый допрос закончился, так и не начавшись. Следующий вел уже другой следователь.
Следствие продолжалось уже полгода и, как нам казалось, близилось к завершению. Судя по вопросам, которые задавал мой новый следователь, создавалось впечатление, что им так не удалось накопать достаточно материала для суда. Больше того, было похоже, что дело вообще решили спустить на тормозах. Я поделился этими соображениями с Давидовичем, который находился под домашним арестом. «А ты знаешь хоть один случай, чтобы КГБ, открыв дело, не довел его до конца?» - спросил он меня. Мне нечего было ему ответить.
Активисты еврейского движения в Минске (слева направо) Наум Альшанский, Лев Овсищер и Ефим Давидович
И все же я оказался прав. В конце мая 1973 года Президиум Верховного Совета БССР постановил «На основании статьи Уголовно-процессуального кодекса, предусматривающей прекращение дела в тех случаях, когда совершенные действия утратили социально опасный характер или лица перестали быть социально опасными, уголовное дело номер 97 прекратить».
Однако «дело минских полковников» было закрыто вовсе не по тому, что следствию не удалось собрать доказательства «антисоветской деятельности» подозреваемых. Как говорится, был бы человек, а статья найдется. Истинная причина была иной. В июне 1973 года Брежневу предстоял первый официальный визит в США. В ходе подготовки к визиту в Москву приехал сенатор Хартке. При встрече с советским руководителем он сказал, что общественность США обеспокоена готовящимся в Минске судебным процессом по делу еврейских ветеранов войны, желающих уехать в Израиль. Во многих городах возможны демонстрации протеста. Мы заинтересованы в том, сказал Хартке, чтобы ничто не омрачило столь важный для обеих сторон визит, и хотим, чтобы американский народ встретил вас наилучшим образом. Слова сенатора были правильно поняты, и наша судьба была решена. Мы об этом разговоре узнали позже, когда в Минск приехал помощник сенатора Леон Чарный.
Мы приготовили свой «подарок» к визиту Брежнева, приурочив к его началу голодовку протеста. Я обратился к генеральному секретарю ЦК КПСС с письмом: «Приветствуя Ваши усилия, предпринимаемые для разрядки международной напряженности, и Ваш визит в США с миротворческой миссией, но, доведенный до отчаяния очередным отказом в праве выезда в Израиль, я буду вынужден объявить голодную забастовку на все время Вашего пребывания в Америке». Другое письмо ушло в адрес президента Соединенных Штатов Ричарда Никсона. В нем я попросил президента при встрече с Брежневым напомнить ему о тяжелейшем положении еврейских отказников в Советском Союзе.
На работу я не являлся в течение всех дней брежневского визита. А 18 июня вместе с отказниками Наумом Альшанским, Ильей Гольдиным и Михаилом Мацевичем пришел к памятнику жертвам Минского гетто с плакатом: «Голодаем! Требуем отпустить нас в Израиль!» Возле нас быстро собралась довольно большая толпа любопытных – еврейская демонстрация была тогда в Минске в диковинку. Приехала милиция. Нас забрали, допросили, продержали в камере до вечера и отпустили по домам...
Ни эта акция, ни мои письма, которые, полагаю, были перехвачены минским КГБ, не ускорили наш объезд. Да мы, честно сказать, на это не очень надеялись. Нам было важно еще раз напомнить властям о себе, заявить, что мы не намерены безропотно ждать, пока нас отпустят, и продолжаем борьбу за право жить со своим народом.
***
Большинство евреев, которых удерживали, не давая разрешения на выезд из СССР, имели когда-то отношение к различного рода «государственным секретам». По крайней мере, так нам официально объясняли причину отказов.
«Секретомания» была хронической болезнью советского общества. Это началось еще с параноика Сталина, которому, как известно, кругом мерещились враги. Засекречивали все - порой действительно важное, но чаще то, что никакой ценности не представляло. Техника, с которой мне приходилось иметь дело в армии, давно устарела и была снята с вооружения. Организация и структура войск изменились, дислокация - тем более. Но все это было совершенно бесполезно доказывать тем, от кого зависел наш отъезд.
В разгар горбачевской перестройки, на пятнадцатом году пребывания в отказе и спустя более четверти века после увольнения из армии, в ОВИРе снова заявили, что мне отказано еще минимум на пять лет: «До 1992 года ваши заявления рассматриваться не будут». – «По какой причине?» - «Известная вам секретная информация сохраняет свою важность для безопасности государства».
Чиновники, понятное дело, сами ничего не решают, а только твердят, что им приказано. Впрочем, иногда они позволяли себе проявить самостоятельность. Одна наша знакомая спросила начальника Минского ОВИРа Добржанского: «Зачем вы держите так долго Овсищера, если считаете, что он агитирует евреев за выезд в Израиль? Отпустите его - и делу конец!» - «Вот куда он уедет, а не в Израиль!» - ответил ей Добржанский и указал пальцем в землю.
***
Мою корреспонденцию «компетентные органы» не только вскрывали, но и распоряжались ею по своему усмотрению. В сентябре 1975 года, когда я еще имел возможность пользоваться домашним телефоном, мне позвонили из Лондона и спросили, получил ли я отправленное месяц назад приглашение на съезд ветеранов войны? Такое же приглашение было отправлено и Альшанскому. Но ни он, ни я его не получили. Вскоре из Лондона позвонили снова и сообщили, что послали повторное приглашение. И что же? Оба письма нам вручили за два дня до открытия съезд ветеранов войны, когда даже пытаться что-то предпринять было бесполезно. Хотя, конечно, ни в какой Лондон нас все равно бы не выпустили.
Подобные «мелкие пакости» поджидали на каждом шагу. Наши телефонные разговоры прослушивались, а то и прерывались на полуслове, после чего аппарат надолго замолкал. Нас множество раз снимали с поезда и подвергали превентивным арестам. Но основной формой давления были регулярные вызовы на «профилактические беседы» в КГБ. Приведу запись одной из таких бесед с постоянным куратором Перцевым.
- Когда вы, наконец, прекратите свою сионистскую деятельность? Вы буквально выталкиваете минских евреев в Израиль, разбиваете семьи. Думаете, это сойдет вам с рук? Не надейтесь!
- Приведете, пожалуйста, конкретные факты.
- Вы сагитировали детей Мальтинского. После чего он сам уехал, бросив жену... Можно сказать, что каждый уезжающий из Минска - ваша жертва.
- Могу вас обрадовать. Брошенная жена Мальтинского недавно переехала к мужу в Израиль. Неужели не знали?
- У вас на квартире настоящий штаб, куда постоянно приходят евреи, которых вы агитируете уезжать.
- А откуда вам известно, что происходит в моей квартире? Это моя частная жизнь, вы не имеете права в нее вмешиваться. Неужели вы всерьез думаете, что евреи уезжают из СССР из-за «агитаторов» вроде меня? Вы хотите знать, кто действительно занимается агитацией за выезд в Израиль?
- Назовите, я слушаю, - оживился мой визави, полагая, наверно, услышать интересную для КГБ информацию.
- Это белорусский поэт Максим Лужанин, опубликовавший сборник стихов откровенно антисемитского содержания. Это черносотенец Владимир Бегун, написавший брошюру «Ползучая контрреволюция», где он оправдывает еврейские погромы и открыто к ним призывает. Это журналист В. Михайлов, регулярно выступающий в печати с клеветой на евреев и на государство Израиль. Я могу перечислить еще десяток имен тех, кто старательно разжигает в стране антисемитизм.
- В Советском Союзе нет антисемитизма. Это клевета, вы за нее ответите!.. Лучше скажите, почему вы поздравили с присуждением Нобелевской премии мира антисоветчика Сахарова? И с какой целью недавно послали письмо в ООН по поводу резолюции, осуждающей сионизм? Вы уговариваете людей подписывать подобные обращения. Кто дал вам право говорить от имени всех минских евреев?
- Ну вот, вы опять мне угрожаете... А откуда вы знаете о содержании этих писем, если они не вам адресованы? Отпустите меня в Израиль, и одним клеветником станет меньше. Только не думайте, что после этого репатриация прекратится.
Заканчивая «профилактическую беседу», Перцев сказал: «Хочу вас предупредить, чтобы до десятого ноября никуда из Минска не выезжали. И не пытайтесь - все равно не выйдет! То же самое передайте и Давидовичу».
Не знаю, какую пользу извлекал Перцев из этих бесед. Я был всегда настороже и пресекал все попытки услышать от меня что-либо их интересующее. Но для нас польза была. По крайней мере мы были в курсе того, что уже знают про нас «компетентные органы» и что хотят узнать. Кроме того, содержание всех разговоров в КГБ я сообщал активистам в Москву, а от них информация поступала на Запад.
Несмотря на предупреждение, мы с Ефимом все же решили их перехитрить и уехать в Москву, чтобы принять участие в очередной акции еврейских активистов. Попросили постороннего человека купить нам билеты. Но в Минске в поезд не сели, а доехали на попутке до города Борисова. Но не тут-то было! За десять минут до прибытия нашего поезда подошли два милиционера и сообщили, что мы задержаны. А вслед за ними появился и собственной персоной Павел Семенович Перцев. Надо признать, слежка у них была поставлена хорошо...
* * *
В июне 1975 года в Москву прибыла группа американских сенаторов во главе с бывшим вице-президентом США Губертом Хемфри и сенатором Хью Скоттом. Это было время, когда американский сенат и конгресс усилили давление на руководителей СССР по поводу соблюдения прав человека, и, прежде всего, права советских евреев на репатриацию. Сенаторы высказали пожелание встретиться с активистами еврейского эмиграционного движения.
На сей раз меня и Давидовича без помех выпустили из Минска. У подъезда квартиры профессора Александра Лернера, с которым мы условились вместе отправиться на встречу с американцами, дежурила машина с агентами КГБ. Мы сели в такси. Машина сопровождения тут же двинулась следом.
В номере гостиницы «Россия» собрался, пожалуй, «весь цвет» московского отказного сообщества. Анатолий Щаранский, как обычно, исполнял роль переводчика. Из иногородних были только мы с Давидовичем.
Губерт Хемфри в своем выступлении подчеркнул, что сенаторы придают встрече с отказниками большое значение. Наша общая цель, сказал он, добиться того, чтобы вам разрешили выехать на законных основаниях, не ущемляя при этом интересов СССР. Мы хотим выслушать ваше мнение, что мы можем сделать для этого. Борьба, которую вы ведете, вызывает сочувствие и поддержку большинства американских граждан. Это дает право сенату оказывать вам посильную помощь. Помню, меня тогда удивила готовность сенаторов критически относиться к себе и свободно оценивать действия своего правительства.
Подобных встреч с парламентариями разных стран было немало. Запомнилась беседа с группой американских конгрессменов в августе того же года в холле гостиницы «Советская». Они хотели услышать из первых уст о причинах, на которые ссылаются власти, не позволяя многолетним отказникам покинуть пределы страны. По их просьбе каждый из присутствующих, и я в том числе, рассказал свою грустную историю. Конгрессмены подробно все записали.
Для меня, выросшего в условиях «социалистической демократии» было непривычным такое внимание к нашим конкретным судьбам. Ведь сколько раз я обращался со своими проблемами к депутатам, за которых голосовал на так называемых выборах. Они даже выслушать меня не желали. Не говоря уж о том, чтобы попытаться как-то помочь.
Писатель сэр Мартин Гилберт, член британского комитета ветеранов Второй мировой войны Л. Мануэл и Лев Овсищер (крайний справа). Лондон, 1987 год
* * *
5 марта 1977 года газета «Известия» опубликовала «открытое письмо» некоего А. Липавского, обвинившего Анатолия Щаранского и еще нескольких еврейских активистов в передаче агенту ЦРУ сведений, составляющих государственную тайну. То есть, попросту говоря, в шпионаже. Эта публикация послужила началом многомесячного следствия по делу Щаранского. Гебистам нужно было еще одно громкое дело для компрометации движения за свободную эмиграцию евреев из СССР в глазах мировой общественности.
В ходе следствия было допрошено более ста человек. Меня допрашивал майор КГБ Соколов из города Фрунзе, командированный в Минск, очевидно, специально по этому делу. Допросы продолжались три дня с утра до вечера с перерывом на обед. Вернувшись домой, я по горячим следам передавал в Москву Дине Бейлиной содержание вопросов следователя и своих ответов. Эти записи у меня сохранилась.
Следователь: Знакомы ли вы со Щаранским? Где познакомились, когда и при каких обстоятельствах? Как можете его охарактеризовать?
Овсищер: Точную дату знакомства не помню. Мы встречались несколько раз, в том числе два раза в Минске. Знаю Щаранского как человека, который, как и я, настойчиво добивается разрешения уехать в Израиль.
С. Вы были на встрече с группой сенаторов США в гостинице «Россия». Был ли на той встрече Щаранский?
О. Щаранский там был, но в разговоре участия не принимал. Он переводил с английского и на английский язык то, что там говорилось.
С. Что вам известно о связях Щаранского с ЦРУ?
О. Ничего не известно. Об этом вам лучше спросить автора письма, напечатанного в «Известиях».
С. Что вам известно о связях Щаранского с сионистскими организациями в США и других капиталистических странах?
О. Не знаю, о каких сионистских организациях вы говорите. Нас иногда посещают друзья из западных стран. Они приезжают в Советский Союз как туристы, и никому не приходит в голову спрашивать, каковы их политические взгляды - сионисты они или коммунисты. Нам достаточно знать, что они хотят нам помочь.
С. Что вам известно о связях Щаранского с иностранными корреспондентами?
О. Не понимаю, почему вы задали такой вопрос. Я никакой крамолы в общении с иностранными корреспондентами не вижу.
Следователь предъявляет изъятый при обыске список многолетних отказников из разных городов СССР.
С. Кто составлял этот список? Какая цель преследовалась при его составлении?
О. Не понимаю, какое отношение этот список имеет к обвинению в шпионаже. Здесь перечислены фамилии евреев, которым много лет отказывают в праве на выезд из СССР. Тут нет ничего секретного.
С. Является ли список секретным, установит наш эксперт...
О. Я не эксперт и могу только высказать свое мнение. Прошу занести его в протокол.
Следователь предъявляет ксерокопии изъятых при обыске коллективных писем отказников, адресованных политическим и общественным деятелям США. Все письма без подписей, видимо, черновые варианты.
С. Какое отношение к составлению и распространению этих писем имел Щаранский? Как эти письма передавались на Запад?
О. Эти письма никем не подписаны. Я сомневаюсь, что они могут служить уликой для суда при рассмотрении дела о шпионаже.
Предъявляется «Заявление для печати» по поводу показанного по телевидению документального фильма «Скупщики душ». В заявлении опровергается утверждение авторов фильма, что еврейские активисты являются сионистскими агентами и ведут подрывную деятельность
О. Я прочел этот текст и полностью с ним согласен. Готов подписаться под каждым словом. Надеюсь, что вы не обвините меня в разглашении государственной тайны...
* * *
Годы нашей борьбы за выезд были временем постоянных преследований со стороны власть имущих, временем полной неопределенности и тревожного ожидания, когда утром не знаешь, что с тобой случится к вечеру. Мы знали, что являемся козырной картой в политической игре советских руководителей. Судьба наша решалась не в местных ОВИРах и не в местных органах безопасности, а совсем в других кабинетах.
Однажды зашел ко мне знакомый и с сияющим видом сообщил, что сравнительно быстро получил разрешение на выезд: «Вот, видите, я всегда говорил, что надо уезжать тихо. А вы все боретесь, боретесь... И что толку?» По-своему, он был прав. Но кто открыл ему дорогу в Израиль?
Эти были активисты еврейского движения в СССР, которые, несмотря на преследования и, презрев опасности, на протяжении многих лет вели борьбу за право советских евреев жить в своем государстве. Назову по памяти только тех, с кем чаще всего приходилось встречаться;:Александр, Юдифь и Владимир Лернеры, Дина и Иосиф Бейлины, Ида Нудель, Анатолий Щаранский, Юлий Эдельштейн, Владимир и Маша Слепак, Владимир и Лена Престины, Павел и Мара Абрамовичи, Леви Улановский, Юлий Кошаровский, Виталий и Инна Рубины, Виктор и Ира Браиловские, Александр и Люся Лунц, Григорий и Наташа Розенштейн, Александр и Роза Иоффе, Иосиф Бегун, Илья Эссас, Марк Азбель, Феликс и Тамара Кандель, Михаил Эйдельман, Александр Марьясин, Аба Таратута, Леонид Вольвовский, Инна и Игорь Успенские, Наум Альшанский. И, конечно же, безвременно ушедший из жизни Ефим Давидович. И много других, составлявших в разное время стержень нашей общей борьбы.
***
Мы очень надеялись, что горбачевская перестройка что-то изменит в положении многолетних отказников. Но в первые годы своего правления Горбачев вел себя в еврейском вопросе так же, как и его предшественники: «Держать и не пущать!» Лишь затем появились проблески надежды. Прошел слух, что при Верховном Совете СССР создана государственная комиссия, которая будет разбирать наши выездные дела, чтобы определить правомерность отказов. Я решил, что в этой связи стоит еще раз напомнить о себе, и написал жалобу в Верховный Совет - не помню уже, какую по счету.
Прошло достаточно времени, а ответа все не было. Прихожу в приемную на улице Моховой, благо сделать это теперь стало гораздо проще - в 1975 году мы перебрались в Москву путем обмена квартиры. «Я не получил ответа на свое письмо, поданное почти полгода назад». – « По какому вопросу письмо?» - «По вопросу выезда в Израиль». - «Работает комиссия. Вам ответят, ждите». – « Я жду уже пятнадцать лет. Меня лишили военной пенсии, семье не на что жить, я не могу больше ждать». - «Насчет пенсии могу записать вас на прием к нашему юрисконсульту».
Юрисконсультом оказалась энергичная милая женщина Анастасия Павловна Ковалева. По ее просьбе я подробно изложил свою историю, потом она меня еще несколько раз вызывала, задавала много вопросов. В результате главный законодательный орган страны пришел к выводу, что мое разжалование и лишение военной пенсии были незаконными. На имя министра обороны ушло письмо с требованием восстановить справедливость. Мне должны были вернуть не только звание, но и незаконно удержанные более пятидесяти тысяч рублей. Сумма по тем временам более чем внушительная.
31 августа 1987 года раздался телефонный звонок из ОВИРа: «Вы должны явиться за визой. Вам разрешен выезд в Израиль». Ждать восстановления в звании и получения денег, отнятых у меня незаконно? Имея богатый опыт общения с советскими чиновниками, я не сомневался, что это будет долгий и мучительный процесс. Мы с супругой решили: пока они не передумали, быстро собраться и уезжать...
* * *
В конце войны, когда разгром гитлеровских войск был уже предрешен, мне довелось впервые увидеть живых американцев. Это были экипажи двух тяжелых бомбардировщиков В-29. Они вылетали с баз в Великобритании, наносили удары по немецким объектам и садились для заправки горючим на советском военном аэродроме в Германии. Там же после выполнения боевого задания приземлился и наш самолет.
Вечером в местном клубе состоялась встреча с американскими летчиками. Один из них, майор, командир экипажа неожиданно обратился ко мне на идиш: «Ду бист а-ид?» (Ты еврей?) - «Е, их бин а-ид». (Да, еврей)». – «А зис лэбн зэйн а-ид фун русланд. (Рад видеть еврея из России)».
Мы немного поговорили с ним на еврейские темы. Прощаясь, майор шепнул мне: «Завтра в семь утра я улетаю. Приходи к самолету, я заберу тебя в Англию, а оттуда ты сможешь улететь в США».
Для меня принять его приглашение было немыслимо. Прежде всего, потому что я был тогда настоящим советским патриотом и гордился тем, что я гражданин СССР. Я не мог предать своих боевых товарищей, не мог бросить родителей. Поблагодарив американского летчика, я в свою очередь пригласил его после войны приехать к нам, в Советский Союз.
Лев Овсищер с фронтовыми друзьями 9 мая 1945 года в окрестностях Берлина
Для того чтобы мое сердце забилось как сердце еврея, пришлось многое пережить и понять. Сегодня, когда я уже старше своего религиозного дедушки, вспоминаются его слова в ответ на мои утверждения, что Бога нет, что коммунизм победит во всем мире и прочую чепуху, которую внушали нам в школе. «Их глейб, зунэле, эс вэт кумэн а цайт, аз ду вэст вэрн клигер». («Я верю, сыночек, что придет время, и ты станешь умнее»), - обычно говорил он. Должен признать, что в моем случае это время наступило достаточно поздно.
После того как рухнуло мое коммунистическое мировоззрение, я чувствовал себя жестоко обманутым. Я стал серьезно задумываться о том, кто мы такие, какова роль и участь евреев в этом мире? Почему мы живем среди других, часто враждебных нам, народов, почему должны отдавать им свой труд и талант? Если рассеяние нашего народа было предначертано, то предначертано кем? Библия утверждает, что Богом. Но в Библии также сказано о нашем грядущем возращении в землю Израиля, заповеданную евреям Всевышним.
Неправдой будет сказать, что я вдруг стал верующим. Но еще до того, как я принял решение об отъезде в Израиль, я начал возвращение к своему народу, к его традициям и его истории, с которой был совсем мало знаком. Я пришел к выводу, что возвращение нашего народа на землю предков - это не прихоть и не результат «сионистской пропаганды», а программа, кем-то созданная и для чего-то осуществляемая. И в соответствии с этой программой я оказался в Израиле.
Коротко об авторе.
Лев Овсищер родился 1919 году в небольшом местечке Богушевске в Белоруссии. Во время войны служил в бомбардировочной авиации, награжден многими боевыми орденами и медалями. Окончил в Москве Военно-Воздушную академию, получил звание полковника, продолжал службу в Закавказском военном округе. Уволившись из армии, переехал с семьей в Минск, где окончил Институт народного хозяйства, работал в научно-исследовательских организациях. В начале 70-х году принял решение репатриироваться в Израиль. Был активным участником движения за право советских евреев жить на земле своих предков. Разрешение на выезд удалось получить только в 1987 году. В Израиле успешно занимался общественной деятельностью, возглавлял Совет ветеранов войны – борцов с нацизмом. Умер в Иерусалиме летом 2007 года.
Публикуемые в этой рубрике материалы предоставлены израильской ассоциацией «Запомним и сохраним». http://www.soviet-jews-exodus.com
Исполнительный директор Аба Таратута
___
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #3(162) март 2013 —berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=162
Адрес оригиначальной публикации —berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer3/Kremer1.php
