* * *
Мой старый приятель, плесни
Чего-нибудь доброго в рюмку.
Колеблемый ветром тростник
Не вечно пребудет угрюмым.
Дорога, ведущая в ад,
Не важно, болото ли, степь ли,
Но сладок недолгий закат,
Но дышат дрожащие стебли,
Забыв и надлом, и надрыв,
Блаженствуя фибрами всеми,
И воздух, хранимый внутри,
Спасает какое-то время
От гиблого бремени лет.
Лелея хмельную истому,
Махнём обречённо вослед
Гонимым по полю пустому
В безвестность, к чертям на рога,
В последнюю, чёрную бурю.
Кто понял, чем жизнь дорога,
Тот горечь воспримет любую
На уровне мёда почти.
Забудем былую унылость.
А ставшие явью мечты
Не так уж медовы, как мнилось.
Пустой ли предлог, юбилей
Всё требует должной оправы.
Мой старый приятель, налей
Какой-нибудь горькой отравы,
Да даже и сладкой. Пускай
Продлятся мгновения дрожи
На грани воды и песка,
В преддверии мрака.
И всё же…
* * *
Самородок с небритою мордой,
ты о чём по-актёрски грустишь –
карандаш не соперник кейборду –
отшумевшей эпохи фетиш.
Шалопай, волонтёр или рекрут,
здесь любого добра до хрена…
Ухобот, выдуваемый ветром,
оправдается горсткой зерна.
Оправдается горькой бумагой
легковесность школярской поры,
полетай же с бездумной отвагой
по периметру чёрной дыры.
Упиваясь гореньем гортани,
почитая путём круговерть,
до поры, когда дурня притянет
для житья непригодная твердь.
Помыкая своим паладином,
препарирует душу и плоть
тот – единственный и триединый –
сценарист, постановщик, Господь.
Отправляя тебя на гастроли,
до исхода пребудет в тени,
по-над пропастью овринг устроив
шириною в четыре ступни.
Для чего-то ж, наверное, надо,
чтобы конь не менял переправ
до износа копыт и каната,
напоследок костей не собрав.
Будем верить, что нам пофартило,
прямизной истязая скелет,
видя бездну сквозь дыры настила,
прилипая скулою к скале.
Письмо из ночного сада
Сергею Сутулову-Катериничу
Какая ночь! Немыслимый накал помпезных звёзд, висящих в виде роя. Привет тебе от сада-цветника и от раба, который землю роет, который суть несложную постиг среди цветущих, колющих растений – спасая тех, кого нельзя спасти, нам должно снизойти в Долину Тени, где каждый от рожденья окружён безудержной державной паранойей… Что в детстве звали «Родиной», дружок, то нынче кличем «этою страною».
В родимой, в ней, вся жизнь – сплошной облом. Нам нет дорог. Пегас несёт по кочкам. В час юбилея бьёт тебе челом мятежный раб, по чресла вросший в почву. Покуда гонят стадо к морю бед собравшиеся в стаю пустобрёхи, полипом, присосавшимся к трубе, жирует Кремль, стране бросая крохи. Мой дальний друг, гори, не потухай, под колпаком лубянских технологий, где нас с тобой столичный вертухай заочно зачисляет в Бандар-Логи. (Не разобрать, пиар или маркетинг первичны в политической стряпне. Россия-мать, твои ли это дети на площадях, с дубинами, в броне?.. Ну да, кидали камни и петарды… Смешай с дерьмом, глумливо обзови лакейству не обученных бастардов, не оскорблений ждущих, но любви от матери.)
На звёзды тороват полночный сад, в нём места нет раздорам, у звёзд Кремля другой формат, и ад грядёт, ведомый чёрным лабрадором. Почти что век Россией правит ночь, отраву растворяя в атмосфере. Брат Бандар-Лог, нам должно превозмочь позор страны, смирившейся со Зверем. Хранители родного языка, утешимся хотя бы миражами, – зубов дракона всхожесть высока и у державы вид на урожаи, грози бичом, лихой погонщик слов, – ответа не получишь на вопросы, что ей до буридановых ослов, когда на рынке спрос на мериносов.
Так будем же угрюмо прорицать конвульсии жандармского режима, покамест обожжённые сердца вслед Пушкину для некой чести живы. И да гудит веселье за столом и музы ублажают, поелику вцепившийся в мотыгу и стило признал в тебе причисленного к лику певцов российских, коим исполать за то, что стыд и честь не разменяли. Кто начертал «двенадцать» через «ять», тот не сумеет блеять пасторали. Пока свечу Всевышний не задул, восславим верность пушкинским заветам… А Катеринич, так ли он сутул?.. Не думаю. Но дела суть не в этом. Витийствуя над смрадом сточных вод, где тонет государственный «Титаник», мы нынче точно знаем, для чего глаголы накаляются в гортани. Насчитанных судьбою трудодней не отменить придворной камарилье, выводим неоседланных коней и костерим потрёпанные крылья.
* * *
Нас всё меньше от прежней оравы
на лихом, на студёном ветру,
так хлебнём самогонной отравы,
чёрным сном забываясь к утру.
И страдая башкой с перепою,
невеликий талант прокутив,
побредём обходною тропою,
бормоча о «кремнистом пути».
Кто умеет кормиться на сметах –
на других автострадах рулит…
Чем гордиться, мы только поэты,
виночерпии, лохи, врали.
Как тебе досадила, приятель,
каторжанка по кличке «душа»…
Целину разрывая, копатель
убыстряет удары ковша.
Не успев одарить, иссякает
кладовая неведомых руд,
нам отмерена глина сухая,
утрамбованный временем грунт.
Мы – Господне подобие! Либо
мы планктон для державных сетей,
персонажи вселенского клипа
и массовка дурацких затей.
Карта бита. Бахвалиться нечем.
Тяготея к несущему свет,
делай выбор, смешной человечек,
втайне зная, что выбора нет.
Попытка подражания
Итожит выпавший удел
Тяжелый случай графоманства.
Всё, что успел и не успел,
Довлеет сжатию пространства
Там, где к палатке, к шалашу
Свелись родимые пенаты.
Где я подробности пишу,
Чтоб уточнить координаты
Среди гремящей пустоты,
Среди вселенского распада,
Среди бессмертной правоты
Целенаправленного стада.
Где, как ни мудрствуй, но изволь
Скользить по линии отлогой
Туда, где жизненная боль
Пересекается с тревогой,
Где в малую величину
Прессует промысел фискальный…
В пространстве боли уточню
Себя, как сгусток аномальный.
Надежд взлетевших не верну,
Не одолеть земное бремя,
Не уцелеть в тисках зерну
И только маковое семя,
Быть может, выживет в туге.
Из точки сдавленной и сжатой
Цветок рванётся по дуге –
Туманной юности глашатай.
Но что искать благих примет,
Когда симптомом нездоровья
Благословенный маков цвет
Ассоциируется с кровью!
И приближая Страшный Суд
(Где путь другой, там спрос особый),
С земли отравленной растут
Знамёна зависти и злобы.
Так что там вечно под луной?
На плоскости в открытом поле
Меж шириною и длиной
Различье в терминах, не боле.
Лишь завлекающий зенит
Иною статью одурманит,
Воздушным змеем соблазнит,
Высоким облаком поманит.
Ведь при отсутствии высот
В ей отведённых неудобьях
Душа помалу снизойдёт
До спелой тяжести надгробья.
Не жди, не бойся, не проси,
Тоска исходит не оттуда…
Но эта точка на оси,
Иных пределов альтитуда,
Где снова ищешь слабину
В сетях, силках и путах быта.
На высоту и глубину
Той точкой жизнь твоя разбита.
Пусть мимо денег, между дел
Трястись скудельному сосуду,
Но только здесь водораздел.
Хоть нет воды и сушь повсюду.
Души висячие сады
Давно в развале и разоре.
Но исчисленье высоты
От кромки высохшего моря
Еще наличествует в снах.
Еще порочится в доносах.
Помимо тяжести в плюснах
Есть точка та, где путь и посох
Не суждено разъединить
Земным желаньям и потребам.
Не важно, что провисла нить,
Соединяющая с небом,
Когда в пространстве золотом,
Не оценив земные блага,
Поёт летучая бумага,
Утяжелённая хвостом.
И оклемавшийся едва,
Берёшь ещё одну отсрочку
И нитью тянутся слова,
И нету сил поставить точку…
