Офонаревшие
Ветер вдувает ноябрю кислород,
в рощах разлиты и брют, и мартини,
в шубы окуклился местный народ,
втайне завидуя звериному.
Ночь смела ландшафтные прелести,
даже луну сорвала, как заплатку, –
как не припомнить дурня Емелю,
на теплой печке спящего сладко?
Хрипло скрипят на ветру акации,
взбивая ночь с предрассветной моросью,
фонарики – чудо электрификации –
поодиночке борются с мороком.
На электричку народ тянется,
то здесь то там дрожащие блики –
насельники, гости или начальники,
пред электричкою – равновеликие.
Уедет, зараза, хоть плачь, хоть плюйся…
Стоянка – минута. Взбираются прытко!
Студентки блямурные в стайку плющатся,
школьники в тамбуре курят открыто,
дачники – хмурые, недоспавшие –
им привычней возиться с сотками,
чем в беседу вступать рукопашную
с матершинниками да красотками.
Едут мамаши в райцентр озабоченно
чад недужных врачам показывать –
то-то всё чаще дома заколочены,
то-то растет детвора, как пасынки.
Стоит ли боли перстом касаться,
как язычка – до рефлекса рвотного?
Но так коснулась цивилизация
внутри человека его животного:
прячутся, греются, строятся, рушатся,
гуси гогочут, как люди с крыльями,
дикие – те, улетая, кружатся,
эти ж – не бросят своё изобилие.
Здесь даже собаки лаять ленятся,
Куры – в посадках хоронят яйца,
бывает, глянешь: увидишь лешего
или как лисы в лесу резвятся…
Есть Интернет, телефон местный:
«Маньк, кабанчик к тебе заблудилси?» –
при счете в банке здесь было б чудесно,
каждый сгодился бы там, где родился.
…Выполз народ молодой из норок
в светлое завтра для жизни вящей –
всё хорошо бы.
Если б не морок.
Да не фонарики эти дрожащие.
Башмаки
В башмаках, столь широких, что левый – правым
рад служить, без ущерба родным мозолям,
собирая уроки – большие в малом –
треплет старость нервы… Да кто позволит
говорить беспрестанно, слепив обиды
в комковатый платок, отчего-то влажный,
реагировать странно, если чтению Библии
предпочтительней Толкиен, толкующий важно,
если телу, взыскующему объятий –
когда день от счастья в ладонь крошится –
вездесущая старость мешает ядом
замереть в экстазе на пике жизни?..
…Отучить заботиться о жилище
так нетрудно было младое племя,
что теперь под логово ищет-рыщет
конуру, высевая в песок семя.
Я латаю хату с большою печкой,
убираю полати, копаю грядки…
Скоро старость. Сказать моим детям нечего.
А свои башмаки привыкаю прятать.
Зимние
1
Домовитый декабрь, прикрывая утраты,
побелил мой запущенный двор многократно…
Одичавшая ёлка под тяжестью снега
волка ждет не дождётся…
Истает, как не был,
первозданный декабрь ханукальной свечой
и, с гирляндами через плечо,
ужаснувшись растратам, пассивам, кредитам,
подсчитавши живых и еще не убитых,
будет тихо смотреть, как пытаются люди,
словно трутни, отпраздновать Святки – и в лютень,
прошлогодние числа исчисливать в хлам.
Jesus Criste! – это кризис со льдом пополам…
Ново-старые годные ёлки застынут,
в продуваемых группках и снежных косынках,
будто нищенки…
2
Внезапная январская зима…
Ещё вчера апрелем бредил ветер
и воробьи копались в винегрете,
переходя с чириканья на мат.
Февраль летит – взимать морозом дань,
убрать под лёд надежды и посулы,
и близкую весну как ветром сдуло,
и выпал снег. Бело, куда ни глянь.
Затихло все с дыханием судьбы.
Легенде о глобальном потепленье
не верят батареи отопленья,
весь катаклизм переводя на быт.
Снег не скрипит, дверей залеплен рот,
кусты подобострастно изогнулись…
…Мой белый дом средь побледневших улиц,
зарылся в снег опасливо, как крот.
Разрывные
1
Возненавижу тяжесть суток,
набухших, словно жаркий флюс,
и – утоплюсь в кастрюле с супом,
я в чашке чая утоплюсь!
Возненавижу запустенье
в моём возделанном саду,
возненавижу битвы с тенью,
смущающие слабый дух…
Воз-не-на-ви-жу эти годы
так, чтобы, их сжигая в прах,
почуять мятный вкус свободы
на обметенных ржой губах!
Кристаллизуя ярость в силу,
станцую джигу напослед,
затаптывая все, что было,
на сотню лет. На тыщу лет!
И, разрывая рот от крика,
обрывками пружиня вен,
взовьюсь над домом птицей дикой –
вперед! – во время перемен…
2
Бледнолицая осень,
сестра длиннокосая, яду
мне накапай в ладонь –
эти дни так теплы и безвлаги,
будто лето, но тронь и – ноябрь.
По промокшей бумаге так чернила текут
и стекают в овраги, где условен уют,
где устойчивый биоценоз
не пугает ни дождь, ни мороз,
и лишь капли отваги
не хватает взлететь над бумагой
и традицией бражьей
муравьям и комашкам овражьим
с детсадами, квартирами, дачами –
над смешною комашьей удачей,
что им завидно даже...
Видишь – осень на кроссе…
Скоро капля на каплю, и хлынет,
и амброзию сменят морозы...
Эх, не видно за ветками сини,
сырость-серость тумана и прели…
Старость-сирость сопреет к апрелю,
и исчезнет – всё просто, как круг…
Я бумагу с чернильными знаками,
словно бабочку, выпущу заполночь –
вдруг успеет на юг?...
Горгиппия – Витязево – Анапа
Склоны гор дорогой прошиты,
как позументом ливрея,
но ждешь: блеснет ли в песке неожиданно
монета Менгли-Гирея?..
Влево и вправо – по всей акватории –
волны бегут и спорятся
так, что уже не Гезлёв – Евпатория
мовой радяньской полнится…
Ветер горячий в скалах песчаника
выдул орган без механики:
путника сразу Анапа встречает
жарким своим дыханием,
сыплет песок на ландшафт белесый,
на краешек блюдца – синий,
втиснулось блюдце соленым плесом
в береговую линию.
Сотни, тысячи тел лежащих…
Кажется, лежбище котиков,
но это – законный отдых трудящихся,
с водочкой, без наркотиков.
Чайкам – раздолье, на море – мель.
боязно мамам, не детям,
слушать, как в уши бы ветер им пел
ритмы тысячелетий…
Негры… Сверкая жгутами фасций,
под мокрою кожей дельфиньей,
в юбках тропических третий час
фото – ищут – графиню:
крутятся девы то спинкой, то передом
пред папарацци нафабренным –
денег отвалят ему не меряно
в пользу студентов Африки…
Всюду на пляже купальни и портики,
Кратеры в лавках и пифосы –
держат Атланты крышу под бортики,
оберегаясь от дикости:
корки, окурки, бутылки, пакеты –
будущим археологам
фиктивный брак культуры с ракетами
будет казаться долгим…
Волны понтийские лижут берега
сладкий песок кипенный
тысячелетья уже, не веря
в гибель земли Горгиппии.
Бывает, выбросит море штормом
осколки амфоры греческой,
сразу смывая миф о покорности
нынешнему человечеству.
