* * *

Окно открыто в дождь.

Черно лоснятся листья.

Конечно, я его

забуду… Но пока

дождю ещё не час,

шурша сонливо, литься –

недаром день-деньской

томились облака.

 

Окно открыто в дождь.

Четыре тихих слова.

А я ищу других,

не в шёпот чтобы – в крик!

Но, может, напишу

спустя полжизни снова:

«Окно открыто в дождь».

И – выключу ночник.

 

Городской сумасшедший

 

Стихи ненатуральны, никто не говорит стихами, кроме посыльного, когда он приходит со святочным подарком, или торговца, превозносящего свою ваксу, или какого-нибудь там простачка. Никогда не опускайтесь до поэзии, мой мальчик.

Ч. Диккенс

 

Что за фраза! Гудит, словно шершень,

да присесть норовит на носу…

Я, прослыв городским сумасшедшим,

это званье достойно несу.

 

Люди жизнь возлюбили немую,

ни один не читает стихов,

ну а я вот, как прежде, рифмую –

хоть по гроб рифмовать я готов.

 

А ещё «городским сумасшедшим»

потому прозывают меня,

что с восторгом гляжу я на женщин,

не теряя былого огня.

Люди нефтью торгуют, железом,

поклоняясь качаниям цифр, –

я же ласковым взором нетрезвым

наблюдаю округлости цып.

 

Потому что усвоил я твёрдо:

это – лучшее, что нам дано,

и моя сумасшедшая морда

понормальней других всё равно.

 

Сумасше… сумасше… сумасшедший!

Я б ответил им, только зачем?

Без того достаёт происшествий,

без того мне хватает проблем.

 

Пусть, кто хочет, вослед мне пролает –

я на лай даже не обернусь…

Сумасшедшее солнце пылает –

вот к нему-то всю жизнь и тянусь!

 

Дым

 

Мы заплутали: нет ни оград, ни вех.

Бах ли поможет, или подскажет Блок?

Сизые нити дыма струятся вверх,

сизые нити дыма вдыхает Бог.

 

Впрочем, навряд ли: всё поросло быльём.

Нет нам ответа, смутен нам Божий лик.

Блёклое небо пялится вниз бельмом,

ангелы скрылись, всяк прикусил язык.

 

Бог позабыл ли с нами Своё родство?

Равен эпохе каждый протяжный вздох.

Можно ли рушить зыбкое статус-кво,

если застряли мы посреди эпох?

 

«Явственно только чувство – не здесь, не так», –

строчка сложилась – в прошлом, с чего невесть.

Зло прорастает, ровно какой сорняк,

и не изводит – множит мерзавцев месть.

 

Как раскурочить цепь, что сковали нам?

Станет ли время – без дураков – иным?

Верится, что охранит нас заветный храм,

зренье вот только застит прогорклый дым.

 

Дурная привычка

 

Дурная привычка: при свете

над ворохом книг засыпать. 

Пусть яркие полости эти

заполнятся дёгтем опять.

 

Коль примесью мёда (you promise?)

пахнёт из клубящихся лет –

смолчу, с головою укроюсь:

всё сходит – и с рук, и на нет.

 

Что будет – прибавка ли, вычет, – 

когда перережется нить?

Дурнее всех прочих привычек –

привычка настырная жить.

 

Кнопка ВЫКЛ

 

Помню, ангелов я слушал хорал,

полагал, что рядом с ними мой дом.

Когда вытолкнули в зал, заорал

от испуга, от движений кругом.

 

Понемногу научился здесь жить,

не бояться ни софитов, ни лиц –

и порою стал выказывать прыть,

надышавшись терпкой пылью кулис.

 

К реквизиту и партнёрам привык,

знаю сцену, помню текст назубок.

Жаль, что кнопку с маркировкою ВЫКЛ

от рожденья в нас вмонтировал Бог.

 

Алкаши-однокашники

 

Алкаши-однокашники,

как наш круг поредел!

Лоботрясы да бражники,

аль забыт горотдел?

 

Кто упрыгал в Америку,

кто угас навсегда…

Не впадаю в истерику:

жизнь, она что вода.

 

В недрах неба записано,

где шагнёшь через край.

Непреложная истина –

никогда не гадай!

 

Переносом ли, волоком

тащит время вперёд;

знаю, грянешь ты, колокол,

но пока не черёд.

 

Все дары не получены,

не подсчитан итог…

Что скрипите, уключины?

Погодите чуток!

 

Апофеоз нуля

 

Не хочу быть добычей

и останусь ничьим;

отрекусь от обличий,

отверчусь от причин.

 

Слишком просто – туманом,

грязью под колесом.

В этом мире гуманном

только ноль и спасён.

 

Живо слёзы утрите –

то не Божья роса.

Ноль – он круглый! Смотрите

сквозь меня в небеса.

 

Миг

 

Помню давний смешной испуг –

я, во всю лягушачью прыть,

гнал из школы домой, и вдруг

мысль ожгла: как могу я – быть?

 

Все снаружи, а я внутри,

управляю самим собой:

хочешь в небо смотреть – смотри,

хочешь под ноги – так изволь.

 

Это длилось всего лишь миг,

он сомкнулся, но я пока

глубины его не постиг,

понял только, что велика.

 

Другой язык

 

Проклюнулось окно

белёсой синевой...

Что сказано давно,

то сделалось молвой.

 

Создав другой язык,

чей строй ни с чем не схож,

страницы древних книг

ты лишь переведёшь.

 

Мечись, листай тома —

отыщется к утру:

Я не сойду с ума

и даже не умру.

 

Связной

                            

Всё стало проще  – или, может, площе.

В мощах, я знаю, не бывает мощи

         (да-да, мой критик, нос не морщи зря!).

Когда в тебя так много влито яда,

то взапуски ни с кем бежать не надо –

         не выиграешь, честно говоря.

 

А помнишь, как ты шёл во тьме под бездной –

той самой, ломоносовской, небесной, –

         завет Верлена полночи шепча?

Про мяты аромат твердил и тмина…

Живых, увы, снедает мертвечина,

         коль с двух концов запалена свеча!

 

В ту пору были гуще, как ни странно,

метафоры, туманы, кровь – и прана

         (с той праной хоть бы что себе порань).

Ты даже с чёртом был запанибрата!

Твердят вокруг, что нет туда возврата,

         где силы наполняли душу всклянь.

 

Перебродили чувства, мол, и скисли,

заплесневели, зачерствели мысли…

         Но с прошлым ты в родство своё поверь:

ведь, как в своей нирване ни блаженствуй,

навеки связан миг, во тьму ушедший,

         с тем, что зовётся призрачно «теперь».

 

За сдачу и молчание не ратуй –

у времени бывает ход обратный,

         не жалуйся, не бойся и не ной;

пойми, назло всем домыслам и слухам:

меж бренной перстью и нетленным духом

         ты сам себе единственный связной.

 

Раненый лось

 

На башке нет волос,

а во рту нет зубов,

но, как раненый лось,

я бросаюсь в ljubov.

 

Мой последний рывок,

напряжение жил, –

чтобы знал Господь Бог,

для чего я здесь жил.

 

Чтобы даже скелет

помнил весь этот зной –

через полчища лет,

во Вселенной иной.

 

Откровение

 

На два мой мир расколот:

в тусклом ночном окне

вижу небесный город,

что отражён во мне.

 

Нет – он скорей пронзает

образ размытый мой;

светом он дивным залит,

несовместимым с тьмой.

 

Скомканная страница…

Свет! Я его не звал –

как же он смел явиться

в кухонный мой развал?

 

Свет – среди липкой сажи,

крошек да комаров…

Мир не расколот даже –

множество в нем миров!

 

Каждый из них раздроблен,

разен любой излом:

если в одном я – гоблин,

то Гавриил – в другом!

 

Все они – сонмы стычек:

ангелов песнь слышна –

смятых бычков да спичек

пепельница полна…

 

Где же мне здесь приткнуться?

Крутится колесо –

радостно спице, гнусно:

как ей изведать всё?

 

Я в прихотливой притче

смысла не распознал.

Скудно многоразличье –

так Гумилёв сказал.

 

Но изо всех раскопов

надо извлечь добро…

Мало здесь микроскопов?

В дело пущу перо.

 

К дьяволу проволочки!

Скоро подступит край.

Время расставить точки

мне над своими «i».