Книга Иова. Перевод0

 

От переводчика

Книга Йова принадлежит к "литературе мудрости", к тому же жанру, что книги Экклезиаст (Коэлет) и Притч (Мишлей). Эта книга ставит проблему теодицеи – оправдания зла, существующего в мире несмотря на благость Творца. Почему праведнику воздается страданием, а злодей наслаждается довольством? В привычной системе ценностей, где награда и наказание скроены по человеческим меркам, этот вопрос не имеет ответа. Вера потому и называется верой, что требует безграничного доверия к Богу. Но как обрести это доверие? Лишь встретившись с Богом лицом к лицу, пережив Откровение, человек обретает Бога сам, а не понаслышке.

Книга Йова говорит о судьбе человека предстоящего Богу, человека как такового, поэтому в ней не упоминается Израиль – ни народ, ни его вера. Время написания книги точно не установлено, и это еще в древности привело мудрецов к мысли, что Йов –вымышленный персонаж, страдающий праведник, живущий в мидраше, а не в истории (см. Вавилонский Талмуд, трактат Бава Батра 15а). Сходной точки зрения придерживается и Иерусалимский Талмуд: не отрицая реального существования Йова, мудрецы считают постигшие его испытания художественным вымыслом.

В книге Йова 42 главы. Первые две и часть последней написаны ритмической прозой, остальные, как и вообще значительная часть Библии – стихами. Мой перевод следует ритмическому рисунку стихотворного оригинала и воспроизводит его смысл в соответствии с еврейской комментаторской традицией. Книга Йова очень трудна для понимания и по языку, и по содержанию. Существуют не только различные истолкования книги Йова, но и разные версии буквального прочтения множества трудных мест. Поэтому дословный перевод, помимо неудобочитаемости, нередко уводит от прямого смысла. Я взял на себя смелость предложить читателю смысловой перевод, дополняющий и объясняющий оригинал в соответствии с традиционными еврейскими комментариями. Поскольку традиционные интерпретации также неоднозначны, нередко приходилось выбирать или искать компромисс. Но лишь в считанных случаях я предлагаю читателю собственное прочтение текста.

Я не пытался сделать Книгу Йова предметом критического анализа. Бессмысленно исправлять «поврежденный текст», бытующий в своем нынешнем виде не одно тысячелетие. Века сплавили эту книгу в единое целое со всеми ее неясностями, озарениями и недоумениями. Моей главной задачей было донести до читателя поразительную художественную мощь этой книги. О том, насколько хорошо я справился с задачей, судить читателю.

Йов

1-2

Муж именем Йов жил в стране Уц. И был тот муж беспорочен и честен, Бога боялся и сторонился зла. Родились у него семеро сыновей и три дочки. А поголовья у него было – мелкого скота семь тысяч; да три тысячи верблюдов; пятьсот парных воловьих запряжек; ослиц пятьсот; душ же невольничьих – несметное множество. И был сей муж величайшим среди сынов Востока. Сыновья же его обыкновенно устраивали пиры – каждый в своем доме, в свой день. Посылали и за тремя сестрами, призывали их вкушать-распивать с ними. А когда замыкался круг пиршественных дней, Йов слал к ним, чтобы освятились; поднимался с зарей и возносил жертвы по числу их, ибо говорил: «Вдруг да согрешили сыны мои, похулив Господа в своем сердце». И так поступал Йов все дни своей жизни.

И вот, наступил день, когда явились сыны ангельские предстать перед Господом, и пришел Сатан[1] среди них. Господь вопросил Сатана:

– Откуда явился ты?

Отвечал Сатан Господу, молвив:

– Из обхода земель, из странствия земного.

Сказал Господь Сатану:

– А обратил ли ты внимание на раба Моего Йова? Ибо нет подобного ему на земле: муж беспорочный и честный, богобоязненный и сторонящийся зла.

Отвечал Сатан Господу, молвив:

– Бескорыстно ли Бога страшится Йов? Разве не Сам Ты оградил его со всеми его домашними и всею округой, какой владеет? Деяния рук его Ты благословил, и скот его расплодился по земле. А вот простри руку и коснись чего-то из достояния его – не я буду, в лицо Тебя проклянет.

Сказал Господь Сатану:

– Вот, все что он имеет – в твоей длани. Только на него самого не простри руку.

И вышел Сатан от лица Господня.

И вот, наступил день, когда сыны и дочери Йова трапезничали и пили вино в доме старшего брата их. К Йову же пришел вестник и сказал:

– Пахали твои быки и коровы, а ослицы паслись подле. Напал Шва и побрал их, а отроков поразил мечом. Только я один убежал, спасся, чтобы поведать тебе.

Еще сей говорит, а уже другой входит и молвит:

– Огонь Господень пал с небес, попалил отары и отроков, всех пожрал, только я один убежал, спасся, чтобы поведать тебе.

Еще сей говорит, а уже другой входит и молвит:

– Халдеи с трех сторон ринулись на твоих верблюдов, побрали всех, а отроков поразили мечом. Только я один убежал, спасся, чтобы поведать тебе.

Еще сей говорит, а уже другой входит и молвит:

– Сыны и дочери твои трапезничали, пили вино в доме старшего брата их. И вот, прошел могучий ветр от пустыни, сотряс дом за четыре угла, и пал дом на отроков, и погибли. Только я один убежал, спасся, чтобы поведать тебе.

Встал Йов, разорвал на себе одеяние, пряди вырвал из головы и пал, простершись ниц. Молвил:

– Нагим вышел я из чрева матери моей, нагим и возвращусь туда. Господь дал – Господь взял, да будет благословенно Имя Господне.

Так и не согрешил Йов перед Всесильным ни единым словом зазорным.

И вот, наступил день, когда явились сыны ангельские предстать перед Господом, и пришел Сатан среди них – предстать перед Господом.

Господь вопросил Сатана:

– Откуда явился ты?

Отвечал Сатан Господу, молвив:

– Из обхода земель, из странствия земного.

Сказал Господь Сатану:

– А обратил ли ты внимание на раба Моего Йова? Ибо нет подобного ему на земле: муж беспорочный и честный, богобоязненный и сторонящийся зла. И поныне он держится беспорочности своей, вотще подстрекал ты его на погибель.

Отвечал Сатан Господу, молвив:

– Как кожу доспехом, так всем достоянием укроет человек душу свою. Но простри руку и коснись самоё плоти его – не я буду, в лицо Тебя проклянет.

Сказал Господь Сатану:

– Вот он – в твоей длани. Только душу его сбереги.

И вышел Сатан от лица Господня, и поразил Йова с головы до ног злыми нарывами. И взял он черепок скудели – скрестись, и сидел во прахе.

Сказала ему жена:

– Все держишься ты праведности своей? Прокляни Бога и умри.

Ответил ей:

– Не так ли, как одна из мерзящих уста молвишь? Что же, благо примем от Всесильного, а зла не примем?

Так и не согрешил Йов словом своим.

Прослышали трое из друзей Йова о зле, поразившем его, и пришли каждый из места своего: Элифаз из Теймана, Бильдад из Шуаха и Цофар из Наамы. Собрались пойти к нему вместе, головами покачать да утешить. Издали возвели к нему взоры – и не признали. Запричитали в голос, заплакали, разорвали каждый одеяние свое и вознесли прах до небес – на головы свои. И сидели с ним на земле семь дней и семь ночей. Ни слова не говорили ему, ибо видели – боль его сильна чрезвычайно.

3

Затем раскрыл Йов уста и проклял житие свое. И продолжал Йов, и сказал:

– Пропади день, когда был я рожден,

ночь, молвившая: муж зачат.

Дню тому обратиться во мрак,

Бог свыше его не взыщет,

сияющего не явит луча.

В ущелье мгла его обретет,

скроют черные тучи,

затянет тот день ненастье,

ночь ту – тьма заполучит.

С днями года сей да не съединится,

в чреде месяцев останется лишним.

Бобылкой бездетной отвержена ночь –

кликов радости не услышит.

 

Проклянут ее заклинатели дней,

колдуны, подстрекающие Левиафана[2].

Да погаснут в полночь звезды ее,

ожидали света – и нет,

не узрят вежды зари желанной.

Ибо чрево от зачатия не замкнула,

не упасла от мук – не видали б их очи!

Почему из утробы я мертвым не выпал,

не рожден бездыханным той ночью!

Зачем на колени меня восприемник взял,

кормилица, сосцы протянув, вспоила?

Покоился бы я немо доныне,

спал-почивал себе сном могилы.

 

С царями ли и советниками царств,

строящими гробницы родовые;

с князьями ли владеющим златом,

серебром полнящими кладовые;

с выкидышем ли, украдкой зарытым,

с младенцем, света не увидавшим –

там злокозненность досаждать перестанет,

там покой измученным,

мир отстрадавшим.

Отдых невольники обретут,

понуканий не услышат и крика,

малый великого превзойдет,

станет раб свободней владыки.

 

Зачем Он страдальца приводит на свет,

жизнь дает горемыкам злосчастным?

Смерти ожидают – и нет,

будто клад ее ищут,

раскапывают напрасно,

ликуют обретенной могиле,

разверстой – радуются громогласно.

Что жизнь мужу, чей помрачен путь?

Тьмою застил Господь его разум.

Всякий хлеб мой стенаньями предварен,

питье в рыданиях выкипает наземь.

Чего опасался я – то и пришло,

настигли ужасы, исполнились страхи.

Ни отдыха, ни покоя мне нет,

денно и нощно корчусь во прахе.

 

4-5

Отвечал Элифаз из Теймана и сказал:

Беседою не утомишься ль, коль поведем речи?

Ведь промолчать кто сумел бы ныне?

Многих усовещивал ты прежде,

опустивших руки спасал от унынья.

Падших слова твои поднимали,

колени ослабшие укрепляли речи.

Самого же постигло – и ты растерян,

коснулась беда – ободриться нечем?

Ты Бога чтил грехобоязненно,

не в том ли твое упованье утешное?

Путем праведным шел неуклонно –

не в праведности ли надежда безгрешного?

 

Вспомни: пропадал ли чистосердечный?

Прямодушные – и гибели не избежали?

Видел я злом засевающих пашню –

что посеяли, то и пожали:

дыханье Господне попалило злодеев,

дуновение ярости – и не жаль их.

Львы рыкающие истребились,

клыкастые пасти, рев их могучий.

Разбежались скимны, добычу терзавшие,

хищные – к погибели неминучей.

 

Поведано мне малое из великого,

тайна уху нашептана ночью,

в видениях мысли, в грезах предсонных,

когда, засыпая, смежил я очи.

Охватил меня страх, дрожь сотрясла

суть мою трепет пронзил в дремоте.

То дух Господень прошел надо мной,

вздыбил ужасом волосы плоти.

Представшего мне я не признал,

некто неявный явился взору.

Молчание было гласом его,

речи безмолвной я слышал говор:

 

– Пред Творцом ли оправдается тварь?

Как пред Господом очиститься плоти и крови?

Даже ангелам небесным не верит Он,

служителей Своих обличает сурово.

Ни тем ли более глина людская,

из земли взятые, скудель праха?

Пред лицом Его моли ничтожней,

проедят их черви как их рубахи.

С утра целы – к вечеру разбиты

никто не заметит, как сгинули навек.

Жизнь глупца тетивой оборвется,

простаком родился –

простаком и умрет человек.

 

Вот ты вопиешь – а к кому твой вопль?

Святых не молишь,

не воззываешь к небесным заступникам.

Гневливца неразумного убьет его гнев,

кипение ярости погубит беспутного.

Видел я эдаких простецов,

корни глубоко пустивших во благо.

Но глядь – проклятие дом разорило,

в миг лишился всего бедняга.

Избавленья сыны его не обретут,

далеко спасение от униженных.

Во вратах прилюдно станут их гнать,

судьи не защитят обиженных.

Жатву расхитит голод-чужак,

бродяги пожрут урожай поля,

чрева насытят, обжорством давясь,

набьют припасом сумы вволю.

 

Во прахе ль зачаты побеги страданий?

думаешь, проросли из земли?

Сам человек – родитель мук,

выпустил ввысь горящие стрелы,

грады огненные запалил.

Что бы я сделал на месте твоем?

Перед Господом взмолился теперь.

Его вопроси о причине зол,

Всесильному упованья доверь.

Кто исследит знаменья Творца,

постигнет Божьих чудес величие?

Неисчислимы деянья Его,

сущее зиждут Его обычаи.

 

Он одождяет лицо земли,

ширью ее рассылает воды,

низкое полагает ввысь,

дольнему в горних оплот возводит.

Козни коварных расстроит Господь,

длани их умысла не досягнут.

Строят ковы – и уловятся в них,

сам себя попутает плут.

Средь бела дня повстречают ночь,

ощупью побредут сквозь мрак.

Невинных вырвет из пасти Господь,

ускользнет из хватки бедняк.

 

Измученному улыбнется надежда,

беззаконники онемеют постыдно.

Счастлив муж правежом Господним,

розга отчая – не обидна.

Господь изранит и исцелит,

длань казнящая утишит боли.

От многих зол Господь защитит,

бОльшим – притронуться не дозволит.

В годину голодную искупит от гибели,

меч отведет в неистовстве боя,

укроет от рыскающих доносчиков,

не испугаешься грабежа и разбоя.

Над гладом и мором лишь посмеешься,

не убоишься терзающего зверя,

с камнем преткновения твой завет,

с тварью хищной – мир и доверье.

 

Бестревожны в стане твоем шатры,

пажить надежную сыщешь стаду,

как трава полевая взрастут сыны,

познаешь многочадья отраду.

В добрый срок к могиле сойдешь,

как скирда жатвенная –

урожаем Божьим.

 

Вот и исследовали мы сие:

чему внимал ты – усвой как должно.

 

6-7

Отвечал Йов и сказал:

Когда бы скорби мои взвесили,

возложили страдания на чашу великую,

песок всех морей перетянули б они,

оттого и рвется гортань моя криками.

Ибо стрелы Господни меня язвят,

их отраву с дыханьем впиваю.

Ужасы ополчились войной,

страхи смертные одолевают.

 

Закричит ли дикий ишак на лугу?

Замычит над половой и сечкой бык?

Мне же – пресное без соли вкушать?

Слизь-трава – вкусна ль на язык?

Душе отвратна пища сия,

как поганую скверну, как мерзость ем.

О, кто бы исполнил мольбу мою!

Господу упованье повем:

– Раздави же меня, истреби вконец,

длань протяни, погуби совсем!

 

В немилости трепещу пред Ним,

но в содроганьях одним утешен:

не пререкал я Святые уста,

перед Господом был безгрешен!

Надеяться не осталось сил,

дни свои краткие что беречь?

Не каменный я, нет мочи терпеть,

медью плоть и кровь не облечь.

Но разум не оставил меня,

рассудок не утратил опору.

Покинула братьев моих любовь,

Божий страх растеряли в укорах.

 

Предали дружество, русла иссякшие,

пересохли, потоки бесплодные!

Под коркою льда посмурнели друзья,

замели их сугробы холодные.

Солнце бросит луч – и истают,

тепло растопит их, сгинут, как не были,

растекутся ручейками кривыми,

в бездну ли канут, испарятся в небо ли.

Завидят влагу караваны Тейманские,

купцы Шевы с верблюжьими вереницами,

к миражу пойдут, в упованьях обманутся,

как не досадовать, не устыдиться им?

 

Казни мои узрели вы – стушевались,

ужаснулись Казнящего,

в страхе предали братство.

Иль боитесь – воззовет страдалец о выкупе?

Так вини ж его – будет целей богатство!

Убежище от врага дали вы беглецу?

Мзду мою заплатили пленителю?

Скажите – и смиренно смолчу.

В чем малоумен я, не вразумите ли?

Отчего неугодна вам правда моя?

Сетование истинное опровергнуть нечем.

Пустое глаголете, наставляете ложно,

сотрясенье воздуха ваши речи.

 

Брата вы предали, за долги продали,

жребий о сироте метали

– кто сторгует купцам?

Не отвращайте же взора от правды моей,

от обличенья истинного – лица.

Несправедливости не чините мне,

выслушайте жалобу правого,

злоумышленья не знали уста мои,

нёбо – вкуса злонравного.

 

В кабале ли у Господа человек?

в мире урок отбывает, наймит?

Поденщик ли, ждущий платы дневной?

Взалкавший сумерек раб, коего зной томит?

Ночи мучений – все именье мое,

тщету новолуний обрел я в удел.

Думал, ложась в тоске: когда поднимусь?

в тягостной тьме истомился

глаза на зарю проглядел.

Плоть мою гнойную прах червивый покрыл,

кожа бугривая слизь поганую точит.

Дни как ткацкий челнок, уходя, снуют –

нить надежды моей размотать, искончить.

 

Господи, вспомни: дух преходящий в нас,

очи людские единожды видят свет.

Из мира уйду – узрит ли ушедшего кто?

взгляд на раба пожелаешь бросить – и нет.

Истаяло облако, отлетела душа,

из могилы сошедшему вовек не восстать,

в отчий дом уже не вернется муж,

не приветят его родные места.

Потому-то не удержу язык,

изолью горького сердца боль.

Гласу обиды моей, Господин, внемли,

выслушать сетованье страдальца изволь.

 

Чудище ль я из глубин морских?

Зачем как вселенскому злу чинишь мне стражу?

Слабый, у сна я забвенья молил,

на ложе мук облегчения жаждал.

Но Ты забытье мое кошмарами истерзал,

спящего – виденьями ужаса.

Задыхаясь, погибель душа звала,

кости мои, выламываясь, к смерти тужились.

Опротивела жизнь. Все едино умру.

Оставь же меня! Что тянуть мученье пустое?

Что Тебе человек, что его растишь?

Отступись! Я делания Твоего не стою.

 

С зарею проницает смертных Твой взор,

срываешь скоро грехов прикровенье.

Доколе хватку не ослабишь на мне?

Сглотнуть мучимому дай, пощади мгновенье!

Чем же грех мой Тебя так язвит, ответь,

что стерег Ты взятого из земли?

Обличил червя как источник бед,

тяжкой ношею на Себя взвалил?

Почему вины моей не снесешь,

не сотрешь недоброго, не простишь?

В прах земной Ты меня втоптал,

призовешь – и прах откликнется лишь...

 

8

Отвечал Бильдад из Шуаха и сказал:

Доколе тебе языком молоть,

смуту сеять устами крикливыми?

Судья ли благой извратит закон?

Приговоры Господни не справедливы ли?

Виновны пред Богом твои сыны,

грех – поводырь коварный слепцам.

Всевышнего призови с мольбой,

милостивого моли Отца.

Будешь по истине найден правым –

тотчас Господь твой суд возвестит.

Любовь пробудит, воззрит с приязнью,

в сонме праведных станет пасти.

 

Прискорбное постигло тебя,

но вознесешься выше, чем прежде.

Поколения древних о том спроси,

у праотцев научись надежде.

Из сердца поучение извлекут,

в мудрости наставят невежд.

Вчера рождены мы, а ныне уйдем,

как тень промелькнем в мановение вежд.

 

Возрастет ли папирус вне топких мест?

Поросль тростниковая – не в лоне вод?

Пересохнет пойма – исчахнет луг,

раньше степной травы изойдет.

Таков и презревших Бога удел.

Упования грешника – погибель ему.

На тонкой паутине висит,

порвется – безвестно канет во тьму.

Обопрется на домы свои – падут,

за стены ухватится – не устоят.

А праведник и под солнцем свеж,

густые побеги затенят его сад.

 

Ограды каменные обовьют,

запустят корни, раздвинув кладку.

покои жилые насквозь пронзят,

сплотятся крепко, сплетутся хватко.

Так что если уж рвать – то глыбой,

чтобы земля, где стояло поместье,

поклялась свидетельством ложным:

«Сроду тебя не видела здесь я»[3].

 

В том-то, однако, и радость древа:

в новой земле процветет пуще прежнего,

ибо Господь отринет злодея,

но не оставит навек безгрешного.

Еще наполнятся смехом уста твои,

веселие изольется гортанью,

а ненавистники опозорятся,

нечестивцы – в преисподнюю канут.

 

9-10

Отвечал Йов и сказал:

Ведаю справедливость твоих речей:

как оправдаться твари пред Господином?

Судиться ли с плотью соизволит Творец?

Из тысячи – не устоит единый.

У Господа мудрость, Его сила и мощь.

Кто с Ним в распрю войдет и уцелеет в споре?

Он во гневе крушит нечестивые города,

неисследимо передвигает горы.

Твердь земную повергает в дрожь,

столпы мироздания зыблет Господня сила.

Он звездное воинство заточает во мрак,

молвит: не воссияй! – и меркнет светило.

 

Своеволием преклоняет небесный свод,

воды хаоса смиряет, вспученные над бездной,

россыпи звезд творит: Аш, Ксиль и Кима;

сокрытые глазу тайны южных созвездий.

Великое, невиданное вершит,

знамения грозные, чудеса без счета.

Неведомый, проходит над головой,

настигает, незримый, и не разумею: что там?

Кто отнятое Им возвратит,

попрекнет деяньями: что твориши?

Не отходчив во гневе, в неистовстве лют,

чудищ Рахава[4] укротил Всевышний.

 

Где уж мне речи важные с Ним держать!

С Господом ли пререкаться в беде?

На право Судье небесному укажу?

Прав ли, виновен – пощады моли в суде.

Призывать страшусь Его – а откликнется зову?

Не поверю, что внял, убоюсь подвоха.

Обнадежит безвинного и вихрями засечет,

исхлещет до последнего вздоха.

Горечью горло мне перехватил,

в груди сперло, вздохнуть нечем.

В поединке ли с неодолимым сойдусь,

суд назначу тяжбе с Превечным?

 

И оправдаюсь – уста меня предадут,

не пощадят упрямца, испуганные,

обличат с пылом.

Все ж за вправду не пожалею души,

отрекусь от жизни постылой!

Истинно сие, потому говорю:

Бог праведного с неправым губит.

Вот пучина разверзлась, канули чистые –

а пославший бурю кривит губы.

Нечестивому Он отдает страну,

кто суды злодейские терпит – не Сущий?

Эх, промчались мои легконогие дни,

не познал я блага быстротекущих.

 

Как ладья тростниковая жизнь моя уплыла,

улетела как ястреб, алчущий пищи.

Для чего теперь о мучениях говорю?

Забытья душа гневливая ищет.

Но найдет ли покой, сжимаясь в смертной тоске?

Ожидаю беды, ибо Ты не спустишь:

так ли, иначе, виновным выйду перед Тобой,

для чего ж изнурять оправданием душу?

Пусть чистотою снежною обелюсь,

ладони щелочью выскоблю, от греха отмою,

все равно в адскую скверну меня окунешь,

платье мое мерзкое погнушается мною.

 

Ибо не человек Господь, чтоб держать ответ.

Кто те судьи, чья воля над Ним довлеет?

Перед кем Он со мною в суд тягаться придет?

Чья длань равно на обоих отяжелеет?

Кто посох карающий от меня отведет?

Господу скажет: не тронь, не мучай!

Потому и слово бесстрашное молвлю Ему,

что спасения нет от гибели неминучей.

 

Опротивела жизнь; забытья в речах не ищу.

Изолью горечь мою, оплáчу беды.

Скажу Господу: да не буду облыжно судим,

в чем распря Твоя со мною, поведай!

Что за благо Тебе терзать бедняка?

созданье трудов Своих калечить злобой,

по внушению подлых со мной поступать,

искаженным являть Свой облик?

Или оком телесным сущее зришь

зраком плоти – мороком грешным,

кратки годы Твои, как смертного дни,

оттого, заблуждаясь, судишь поспешно?

 

Не потому ли ищешь на мне порок,

взыскиваешь за преступление мнимое?

Ведь ведаешь: нет на страдальце вины,

от руки Твоей кто защитит казнимого.

Ты дланями изваял мужа, перстами вылепил,

и мукою обволок, поглотил злорадно.

Вспомни: чьей волей я из глины воспрял,

что же в прах затаптываешь обратно?

Ты как млеко семя мое пахтал,

из жидкого в твердое зародыша створожил,

покровами кожными плоть человека облек,

проплел как древо ветвями костей и жил.

 

Благом приязненным тварного наделил,

дух мой живил меня, как Ты заповедал.

Неужто лелеял Ты в сердце участь мою?

Да, познал я умысел Твой, изведал...

Хочешь, чтоб согрешил я, а Ты устерег?

Заподозренного, в суде опорочил:

осужден – горе, а и оправдан – стыд,

сытый бедой, от людей спрятал взор,

понурил главу, опустил очи.

А Ты бы гордился мною, поимщик льва,

похвалялся ловитвой – дивись каждый!

Соглядатаев новых слал – глумленьем меня гневить,

войско сменял полками – пленнику стражу.

 

Для чего Ты из чрева меня извлек?

Околел бы я, Твоему не представ взору.

Умереть не родившись – как бы желал!

Из утробы пасть в могильную нору.

Уйди же, брось остаток жизни моей,

Забудь обо мне, дай покой на мгновенье,

прежде, чем безвозвратно спущусь

в страну погибели тропами смертной тени.

Туда, где сгущается мрак в расщелинах темных утесов,

где черны и незримы пылают

первозданные зори хаоса.

 

11

Отвечал Цофар из Наамы и сказал:

 

Раздраженной речью ответа не снищешь,

не оправдаешься словоблудьем обильным.

Баснями лишь простофиль дурачишь:

внемлют, ибо мыслить бессильны.

Глаголешь: «Мое поучение ясное».

В своих-то очах ты за правду воин!

Назидаешь Богу: пусть молвит слово,

раскроет святые уста пред тобою!

Как же – явит премудрые тайны,

многоумие замысла обнажит,

поведает: искупил-де Я Йова,

с души его прегрешенья сложил!

 

Тебе ли промысел Божий постичь,

предречение изначальное сведать?

Выси небесные чем осилишь?

Глубь преисподней сойдешь исповедать?

Замысел Божий земли пространней,

океана безбрежного шире.

Упасет ли, погубит ли, исцелит –

кому Он ответом обязан в мире?

Кто поистине грешен – лишь Богу знать,

проницающему в мановение век,

а в сердце людском пустота и тлен,

ибо диким осленком

рождается человек.

 

Ныне склонись перед Ним смиренно,

с мольбою длани к Сущему воздевай.

Что снискал неправо – верни с лихвой,

приют пороку в шатрах не давай.

Тогда поднимешь лик непорочно,

безбоязненно взглянешь, встанешь твердо,

мучения былые забудешь,

память о них утечет, как воды.

Жизнь к закату опять просияет,

сумерки снова рассветом станут.

В логове верном ночлег утопчешь,

упования тебя не обманут.

Безмятежно возляжешь, как лев,

искать твоего лица сойдутся многие.

А злодеи тщетно глаза проглядят,

бесприютные, изойдут тревогами.

 

12-14

Отвечал Йов и сказал:

Заблуждение простецов проповедь ваша.

Умрете – расхожая мудрость лишится крова.

Не глупей я вас, сердцем не проще,

недалеко вы ушли от любого.

За посмешище держат меня ближние,

выдан я праведным на глумление.

Поучают: В бедствии воззови – и будешь услышан,

ибо внемлет Господь молениям!

Обжигаете павшего в угольях стыда,

раны страдальца растравляете пуще вы.

Безмятежны гневящие Бога,

жилища их беда обминет,

а вы затвердили: «все из длани Сущего».

 

Мудрости вашей и скот вразумит,

наставит щебет птахи летучей,

твари подземные изъяснят,

рыбы морей научат.

Кому же неведома тайна сия:

Всё сущее – из десницы Божьей?

Душа живого в руце Его,

и дух человеческой плоти тоже.

И ухо, внемлющее смыслу речей,

и нёбо, пробующее вкус пищи,

и мудрость, приходящая в шестьдесят –

долгий век разумение снищет.

 

У Бога разум, Его и мощь,

глубоким помыслам нет границы.

Разрушит – и не отстроить вновь,

замкнет – не вызволить из темницы.

Удержит влагу – иссохнет суша,

низринет воды – сметет страну.

Господь-провидец не ошибется,

владыку мира не обмануть.

Сбивает с толку вельмож премудрых,

морочит судей как простаков,

дает свободу узникам царским,

стесняет деспота медью оков.

 

В заблуждение вводит знатных,

в совете путает мысль князьям,

разит советников косноязычьем,

мудрости старцев чинит изъян.

Власть предержащих пятнает позором,

как трусов гонит суровых владык,

замыслы царств, что лелеемы мраком,

из тайных явными делает вмиг.

Возвеличит народы, мысля низвергнуть,

раскинет сети – запутается страна.

Блазнит вождям и наводит морок,

в пустыню заманивает племена.

Поразит их тьма – заплутают, как пьяные,

руками ощупают мрак – стена.

 

Что ведомо вам, то и я постиг:

ухо внимало, и зрели очи.

Мудростью не уступлю иным,

разумом не слабее прочих.

Но прямо пред Господом говорю,

обличаю Его речами правдивыми,

а вы размазываете вранье,

горе-лекари мои нерадивые.

О, если бы вы умолкли совсем!

Поумнели бы толику, онемев.

Выслушайте же и мой упрек,

из ярых уст – обвинений гнев!

 

Осудили меня перед Ним лицемерно,

в страхе лжете о Нем – Ему же,

лицеприятствуете, трусливые судьи,

Господу ли пособник нужен?

Взялся бы Сам Он судей судить,

расследовал, допросил сурово,

посмели бы вы изгаляться над Ним,

как глумитесь над беднягою Йовом?

От стыда, небось, потупили б очи

пред Господним обличающим словом.

Ужаснуло бы вас величье Его,

страх небесный сотряс, объял.

Притчи ваши писаны на песке,

на прахе зыбучем вместо скал.

 

Потому умолкните, молвить дайте,

будь что будет – говорить стану.

Зачем мне губы кусать в молчанье,

крик души зажимать перстами?

А умертвит – так мертва надежда,

пути мои правы, честен упрек.

Господу лживый льстец не потребен,

подспорьем в тяжбе мне станет Бог.

Так выслушайте же слово мое,

преклонив ухо, внимайте устам.

Изолью пред Господом тяжбу мою,

ибо ведаю: за мной правота.

 

Кто возразит мне? Кто оспорит?

Найдется – смирюсь, приму свой конец.

Лишь двух поручительств у Бога прошу,

дабы в лике Твоем устоял истец:

казнящую длань от меня отведи,

не засти, Грозный, разуму свет,

и речь поведешь – а я возражу,

слово молвлю – а Ты в ответ.

 

Так сколько же числишь на мне греха?

Очерти моих преступлений круг.

За что Ты лик от меня сокрыл,

во врага обратился друг?

Листок ли сорванный ужаснешь,

преломишь прелой соломы пук?

к мученьям тяжким приговоришь,

припомнив детскую шалость вдруг?

В колодки ноги мои забьешь,

скуешь, исследишь ковыляния плоти,

чтоб тлел я и изгнивал в тоске,

как молью траченные лохмотья?

 

Что дни рожденного женщиной? Миг.

Тоской и гневом насытят лишь.

Выглянул скороцвет – и увял,

так тенью зыбкою пробежишь.

На суд пред Собою меня веди,

ведь и малым распахнут Господень взор.

О, если б я найден безгрешным был!

Пред кем обжалуешь Твой приговор?

Исчислены дни, новомесячьям счет,

предел положил Ты – незыблем срок.

Отринешь смертного – и умрет,

наймит, не свершивший дневной урок.

 

О древе срубленном мыслю

– надежда его в корнях,

опять заструят по жилам земные соки,

почуяв влагу, выпустит пень побег,

сохлый комель – отпрыск свежий, высокий.

Раскинет корень исчахший свои развилья,

и крона юная

зашумит над ним в изобилье.

 

Не так человек: безвозвратно уйдет, навек,

растратит силы и в нети глухие канет.

Иссякнет море, высохнут русла рек,

а он недвижен лежит: где пал – не встанет.

До скончания вечных небес не очнется,

до пробуждения их беспробуден.

О, если бы и меня затаил Ты,

пока милосердие злобу Твою остудит!

Пока не уймешься в пене ярости гневной,

и вспомнив, воротишь меня из Геенны.

 

Ах, если бы только мог возродиться смертный!

Надеялся б я до последнего дня,

сквозь тягости жизни веру в Твои чудеса пронес:

воскресший, зову откликнусь, когда призовешь меня.

А Ты бы верным путем направил мои шаги,

грехов же воскрешенного не стерег,

провин моих под печатями не хранил,

не лип к ним, неумолим и строг...

 

Но нет – даже горы истираются в прах,

рушатся с престолов своих утесы.

Текучие воды источат скалу, и падет,

взвихрит, понесет поток грязевые наносы,

лавиною камня накатит,

потоком безбрежным.

Мечту человека отверг Ты,

и смерть неизбежна.

Навек одолел нас,

господством сломил и унизил,

предсмертною мукою лик искажаешь

и гонишь из жизни.

Сыны ль утучнятся достатком

– не сведать отцу.

в ничтожестве ли оскудеют –

да что мертвецу?

И кто пожалеет о нем?

Лишь бренность его же.

Зайдется душа над могилой,

где плоть его сложат.

 

15

Отвечал Элифаз из Теймана и сказал:

Пустые речи – из уст мудреца ли?

Так спертый дух испускает чрево,

упреки тщетные расточает,

бесполезные излияния гнева.

Ты подрываешь страх Господень,

веру в молитву губишь злостно,

грех уста твои обучает,

хитер и находчив язык бескостный.

Не я обвиняю тебя, а сам ты:

поклеп обличает уста злоречных.

Ты ли перворожденный в мире,

прежде гор сотворен извечных?

 

Поставлен советником тайн Господних,

до дна осушил Его мудрости чашу?

Что ведаешь, – а от нас сокрыто,

непостижно разумениям нашим?

Аридовы веки тебя умудрили?

Праотцев превзошел ты днями?

Утешения в милости Божьей не ищешь,

ободрения отвергаешь упрямо.

Какое зло твоим сердцем владеет?

К чему соблазн приковал очи?

Возвратись к Господу, дух немирный,

смиреньем раскаяние упрочив.

 

Ведь чем оправдаешься, плоть и кровь?

Рожденному ль женщиной правота?

Ангелам не доверяет Господь,

в глазах Его твердь небес нечиста.

Так сколь же мерзок приплод людской,

что злом как водой утоляет жажду!

Стану вещать я – а ты внемли,

поведаю, что узрел однажды.

О том же речь ведут мудрецы,

не сокрывшие истины древней.

Сохранили ее для сынов отцы –

соль земли они, примеси нет в ней:

 

– Весь срок отпущенный в страхе живет злодей,

встревоженный, беспокоен духом.

В мирные годы боится разора войны,

поступь разбоя везде мерещится слуху.

В бедствии избавленья не ждет,

гибельный меч провидит, муку смерти.

Мечется в поисках хлеба и знает наверняка:

судьба ему сгинуть в слепой круговерти.

Теснят его горести, предчувствие зол гнетет,

будто царь на побоище двинул войско.

Ибо на Господа руку занес, борец,

на Бога восстал – ярить враждою геройство.

 

Телеса его тучные – доспехи бойца.

высоковыйный, на брань стремится.

Туком застит глаза, щеки свисают с лица,

жир тяжелит могучие ягодицы.

Изгнанный Господом, руины он населит,

в стенах обрушенных нежилую снищет обитель,

не поднимется, не умножит достатка вновь,

нажитого на горбу не потащит хулитель.

Исчахнет в расцвете сил как дерево в вечной ночи,

корни питающие иссушит земное чрево.

Упованием тщетным не обольщай души,

не избежать злодею Господнего гнева.

Крона свежая облетит, обветшает ствол,

от дыхания уст падет, надломившись, древо.

Сухоцветьем оливы осыплется цвет с ветвей,

плод незрелый – сыпанцем винограда.

Ибо племя злодейское запустению обречено,

шатры нечестивые – пламени ада,

ибо чрево коварное от нечестия понесет,

зло породит зачавшему, не отраду.

 

16-17

Отвечал Йов и сказал:

Сколь же я увещаний подобных слышал!

Словоблудий утешных испил колодцы.

Есть ли конец пустословиям вашим?

Что ж разглагольствовать так неймется?

Ну, так и я тороват на реченья,

как меня – так и вас утешу в печалях,

утоплю словесами, сокрушенья умножу,

утомлю сочувствием, головой качая.

Стану речами крепить надежду,

лепетом уст от напастей укрою...

Разве утишит боль многословье?

Не случится беды, коль и смолкну порою...

 

Затомил Господь силу мою,

гнездо отчее разорил,

разметал без следа.

Исказнил плоть, как грехом заклеймил недугом,

глашатаи вины моей – язвы да худоба.

Очи ненавидящие вперил с враждою,

зубами скрипел, добычу терзал,

ближних наущал на меня – и восстали разом,

пасть разинули, заушали, любой позорить дерзал.

Злодеям выдал меня, швырнул к ногам их,

подкрался к не ждавшему, схватил за шею,

в загривок вцепился, вытряс дух, кость размозжил,

распялил изломанного лучникам мишенью.

Стрелами нутро мое пронизал,

горечь желчи излил наземь,

как стену проломил меня – брешь на бреши,

ринулся, богатырь, в пролом без боязни.

 

Вретищем облек я рубцы кожи моей,

утопил во прахе рог силы,

побагровело лицо мое от рыданий,

тьма смертная веки придавила.

Но чисты от греха длани мои, чисты,

с мольбой непорочною их простираю!

Не покрой же крови невинной, земля,

вопль мой, раздавайся не замирая.

Что мне в нижних, коль свидетельствуют небеса,

если сам Всевышний заступник мой в горних?

Вы, ходатаи, что мне в вас?

Я и сам источал реки слез непритворных.

Меж мужем и Господом пусть же рассудит Бог,

меж сынами человеческими рассудит!

Ибо годы мои иссякнут – и кану в небытие,

уйду туда, откуда возврата не будет.

 

Дух мой подшиблен, жизнь истекла, угасла,

разверсты могильные зевы.

Изгаляются насмешники над убогим,

смежая очи, слышу глумленья напевы.

Будь же хоть Ты со мной, а я – с Тобою.

С кем по рукам ударю? Не Ты – кто иной?

Ты от глупых сердец разумение утаил,

потому не возвысь правды их надо мной.

К доверчивому втираются в дружбу льстецы –

сынов обманутого обездолить, сирóт.

Так меня выставили обличьем греха,

плевать в лицо мое созвали народ.

 

В очах потемнело от зла и обид,

тенью человека я стал, угас.

Возмутятся прямодушные, льстецов обличат,

чистые сердцем за Йова возвысят глас.

Укрепится непорочный на пути добра,

праведный – с правдой своей в ладу.

Вы же – явитесь хоть всей толпой,

мудреца единого не найду.

Жизнь моя вышла, истерлись вервия жил,

сердечные обветшали нити.

Что ж упованьем прельщаете? Светом ли явите мрак,

ночь в день обратите?

 

Мечтать ли в могилу сойти в шатре,

что выстлал я тьмою своих пелен?

Смерть моя мать, погибель – отец,

сестры – черви, да гниль и тлен.

На что уповать? В чем надежды узрю?

Со мною сойдут в расщелины ада.

Навеки и останемся там,

во прахе и скорби возляжем рядом.

 

18

Отвечал Бильдад из Шуаха и сказал:

Доколе будешь словами колоть?

Наберись разумения и потолкуем.

Почитаешь скотом неосмысленным нас,

малоумными – за вину какую?

Надрываешь душу гневом напрасно.

Исторгнутся ль скалы тебе в угоду,

обезлюдеют населенные земли?

Сбитого с толку подводит разум,

нечестивого мрак объемлет.

Свет в шатрах греха помрачится,

фитиль рассудка померкнет, истлеет.

Угаснет пламя бунтарской злобы,

поступь заблудшего отяжелеет.

 

Ибо запутается в сетях,

в чащу непролазную угодит,

ухватит капкан его за пяту,

захлестнется силок на его груди.

Всюду ловушки затаены,

на всех путях ловцы стерегут,

ужасы угрожают везде,

куда не пойдет – ан, страх уже тут.

Начаток силы его – сыны,

отощают, мучимые голодом.

Подруге, созданной из ребра,

несчастья уготованы смолоду.

 

Архангел смерти покровы его пожрет,

подкожные изгрызет жилы,

благоверную отлучит от шатра,

князь зла возьмет ее силой.

В имении водворится Иной,

серою окропит луга и угодья,

преисподня корень его иссушит,

крону и цвет поразит бесплодье.

 

Изгладится память о нем с земли,

из обители сущих – имя.

Селения в пустыню изгонят его,

отвергшего свет тьма примет.

Внуков-правнуков по себе не оставит,

уцелевшего не сыщешь в шатрах.

Ужаснутся судьбе его сыны заката,

сынов востока обуяет страх,

ибо удел нечестивых – расплата,

не познавшие Бога потерпят крах.

 

19

Отвечал Йов и сказал:

Доколе не престанете удручать меня,

душу тоскующую гнести словом?

Десятикратно поношениями позорили,

не стыдясь, выговаривали сурово.

Вам ли сведать, коль впрямь оплошал я?

Со мной заночует и грех укромный.

За что ж на меня восстали с упреками,

извели виною соромной?

Не я пред Господом извратился –

Он обложил меня отовсюду.

К помощи вопию – не внемлет,

на грабеж и разор возоплю – не рассудит.

 

Заградил шаги мне – не перейти,

все пути застил мраком,

сорвал венец, главу мою обнажил,

обесчестил меня как враг Он.

Все доброе вокруг истребил,

древо надежды моей исторг с корнем,

ярость гневную на раба раздул,

вымыслил бунтовщиком непокорным.

Воинство на меня наслал,

повел полки поприщем бранным,

проторил пути к жилищам моим,

утеснил шатры воинским станом.

 

Близких от меня удалил,

друзья сторонятся, чуждаются братья.

Кровный родич не желает знать,

позабыл закадычный приятель.

Приживалы, няньки почитают чужим,

как пришлец стал я домашним.

Позову слугу – не спешит на зов,

молю раба о деле пустяшном.

Безответна приязнь моя, разлюбила жена,

детища чресл чураются ласки.

Малышам – и тем опротиветь успел,

встаю – перешептываются с опаской.

 

Возгнушались ближние мной,

любимые воспылали злостью.

Всеми брошен я. С чем спастись беглецу?

Даже зубы выпали, покинули десны.

Только плоть присохшая все при мне,

да и та – кожа да кости.

Вы друзья мои – так смилуйтесь надо мной!

Сколь рука Господня на вые сурова!

Полно с Ним заодно несчастного гнать,

когда же насытитесь мукою Йова?

О, кто бы реченья мои начертал,

на скрижали каменной высек железом,

врезал в скалу до конца времен,

свинцом расплавленным залил резы!

 

Но ведаю – жив Избавитель мой!

В грядущем явит, кто прав меж нами.

Ибо истину напечатлел Господь,

во мне подкожными письменами.

В муках плоти нутром созерцаю Его,

в гибели вижу незримое для другого.

Мыслите: как ущемить? Да ведь не за что взять!

Слово скорби – все, что осталось от Йова.

Побойтесь Господня меча, ибо взыщет Судья за грех,

что умышлял во зло – то и постигнет злого.

 

20

Отвечал Цофар из Наамы и сказал:

Мысль возмутили речи услышанные,

всколыхнули, к отповеди зовут.

Внимал я зазорным упрекам глупца,

но в духе разумном отвечу тут.

Молвит рассудок: от века известно,

с тех пор, как в мир помещен человек:

быстротечна радость злодея,

ликованье греха – мановение век.

Главою ли в тучу упрется гордо,

вознесшись к выси, коснется небес –

сгорит как сухой кизяк без остатка,

изумятся, кто видел: куда же исчез?

Как сон улетучится неуловимый,

растает видением мрака в ночи,

мелькнет в мановение ока – и скрылся,

бесследно, беспамятно опочил.

 

Обирал бедняков – кабальным трудом

искупят сыны провины отца.

Изнурением рук заплатит за все,

сторицей долг возвратит истцам.

Младостью крепок, исполнен сил –

в расцвете лет обратится в прах.

А спрячет краденное под языком –

сладость зла растянуть в устах;

удержит лакомый кус во рту –

посмаковать, не глотая, всласть –

лакомство горьким станет во чреве,

как яд, что цедит гадючья пасть.

Заглотает добычу – но все изблюет,

Господь из нутра его вырвет прибыль;

напитается ядом змеиных сосцов,

с жала ехидны слизнет погибель.

 

Не увидит блага в уделе отчем,

рек, текущих млеком и мёдом,

в усилиях тяжких не снищет прока –

чужой заберет его хлеб и воду.

Не принесут отрады труды,

по злым деяньям воздастся герою:

источник бедняка загубил,

но на руинах дом не отстроит.

Ненасытимо чрево алчбы –

красою не утучнит обжору,

добычу не упускал людоед –

но тук свой спустит гладу и мору.

Набьет утробу – придет беда,

ограбленные настигнут с местью.

Восстанет пожрать их – но Божий гнев

обрушит брань на мужей бесчестья.

 

От меча разящего побежит –

выпустит вслед стрелу тетива тугая,

медное острие прободает насквозь,

вопьется молния в желчь, гибелью испугает.

Близким его, что схоронил от бед,

смертные муки во мраке готовит страх,

темный огонь, беспламенный жар их пожрет,

настигнет последнего, спасшегося в шатрах.

Небеса обнажат его грех; оскудеют поля,

восстанет земля, замкнет свое чрево,

Нажитое трудом развеется без следа,

смоют достаток потоки Господнего гнева.

 

Таков удел злодея, так воздаст ему Бог,

реченное о человеке – в свой исполнится срок.

 

21

Отвечал Йов и сказал:

О, услышьте же речи мои, внемлите!

Не прошу у друзей утешенья иного.

Сдержите гнев, пока говорить стану,

поглумитесь, когда скажу слово.

Ведь не на смертного сетования изливаю,

ропот мой к Господу неспроста.

Вдумайтесь в участь мою – поразитесь,

онемев, ладонями зажмете уста.

Я и сам доныне ошеломлен, испуган,

о постигшем меня вспоминаю с дрожью.

Почему нечестивые преуспевают,

возвышаются злодейством и ложью?

 

Сыны их во здравии и довольстве,

внуки и правнуки радуют деда,

мир в их обителях бестревожных,

милует Бог их, обходят беды.

Детей отпускают играть без боязни,

как ягнят резвиться у отчего крова.

Бык, зачиная, не сронит семя,

теленка не потеряет корова.

Бьют в барабаны, на гуслях играют,

под пенье свирелей вкушают счастье,

до поздней старости жизнь им в сладость,

смерть без мук берет в одночасье.

 

Всевышнему молвят: «Изыди, скройся,

не желаем ведать Твоих дорог мы!

Проку ли в Нем, что служить Ему станем?

Молиться Ему? Да что дать Он смог бы?»

Ведаю: благо не в длани злодейской,

отдались, душа, от зломыслия их!

Но светильник нечестия часто ли гаснет,

и бедствие постигает злых?

Редко Господь их казнит во гневе,

когда, кому воздаст по греху?

Подхватит ли как на ветру солому,

умчит, что мякинную шелуху?

 

Говорят: сынам злодея отмщенье;

что ж сам не познает Господня гнева?

Пусть чашу яда узрит воочью,

пусть ярость Божья прожжет его чрево,

по смерти узрит крушение рода,

сынов, чьи скупо отмеряны дни!..

Но кто же о Боге судить посмеет?

С высот Его горних грехи не видны…

Чашу злодея полнит блаженством –

жил безмятежно, спокойно уйдет.

Тук распирает тяжкое вымя,

мозг кости не иссох от забот.

 

А праведник, горечью лишь и сытый,

в скорби тоскливых дней изнеможет.

Но вместе во прах безгласные лягут,

обоих черви могильные сгложут.

Знаю зломыслие ваше о Йове –

почитаете муки расплатой суровой:

славен-де дом благородного мужа;

но в нечестие впал – и лишился крова.

Лучше бы странников вы расспросили,

выслушали правдивые вести,

как в злую пору спасался грешный,

как Божьего гнева избегло нечестье.

 

Безнаказанного, кто осмелится обличить,

на пути злодейские ему укажет?

Никто преступному не воздаст,

погребеньем пышным его почтут,

у надгробия станут стражей.

В долине смертной комья праха ему сладки.

Поклониться к могиле потянутся чередою,

у ограды толпятся, ожидают, идут,

паломничают бессчетной ордою...

 

Что же мне увещания ваши, предатели-други?

Попусту тешитесь словом красным.

Речи обманные твердите без толку,

вновь и вновь разглагольствуете напрасно.

 

22

Отвечал Элифаз из Теймана и сказал:

Богу ли прок в любомудрии мужа?

О собственной пользе, разумник, пекись.

Что за прибыль Ему в правоте страдальца?

В праведности, – какая корысть?

Застращал ты Его: судись-де со мною?

В прение понудил войти, истец?

Довольно знать, что по злу наказан,

грехам бессчетным настал конец.

 

У ближнего брал ты в залог именье,

рвал вретище с наготы убогой.

Кто гладом и жаждой морил должников,

не ты ли, заимодавец строгий?

Тяжбы решал в угоду могучим,

лицеприятствуя, присуждал земли,

угнетать беззащитных сирот попускал,

вдов с их жалобой гнал не внемля.

 

Потому окружили тебя ловцы,

внезапный ужас безумием обуял,

непроглядная тьма поднялась, затопила,

взгромоздили воды великий вал.

Взгляни: Господь в небесах прославлен,

превознесен выше звезд в зените.

Молвишь: сквозь мглу, что Он ведать может?

Душ не зрит, как Ему судить их?

 

Тучи покров Его – и не увидит?

По своду небес ступает Творец.

Твой же путь утоптан грехами,

исхожен злом из конца в конец.

Кто шел им – сгинули в одночасье,

бурный поток их с корнем исторг.

Молвишь: глумятся над Богом: «изыди»,

и что нечестивцам сделает Бог?

Дома злодеев добром наполнил?

Избави Господь от такого «добра»!

Увидят праведные – возликуют,

когда воздаянью придет пора.

 

Воскликнут: «Здравствует наше племя,

а род злодея дотла спален!»

Смирись же и ты под рукой Господней,

и блага тебя удостоит Он.

Из Божьих уст прими поученье,

в сердце слово Его вложи.

Вернись к Всеблагому и возродишься,

грех гони, не потворствуй лжи.

Праху предай неправое злато,

дары Офира – ручьям каменистым,

и станет Господь тебе кладом бесценным,

серебром твоим станет чистым.

 

Очистишься святостью от греха,

вознесешь взор – и лик Его встретишь приветный,

об избавлении взмолишься – и услышит Господь,

жертву благодарственную принесешь Ему по обету.

Милостью осияет твои пути,

что ни замыслишь – преуспеешь скоро.

Он униженному повелевает: «восстань»,

спасением подымает потупленные взоры.

В пречистых ладонях Его убежище беглецу,

оскверненному – пристанище от позора.

 

23-24

Отвечал Йов и сказал:

Приглушу стон, сдавлю воздыхание дланью,

изолью словом горечь моей боли.

О, если бы мог я Господа отыскать,

обрести Его на небесном престоле!

Суда потребую, тяжбу устроим с Ним.

Наполнить уста укоризной сумею!

Узнаю, чем возразит на упрек,

речи Его ответные уразумею.

Подавит ли ужасом мощи Своей –

Сам и выстоять перед нею поможет.

Предстану, правый, суровому лику Его:

– Сужусь с Тобой;

от Себя защити меня, Боже!

 

Но на восход направлюсь – и нет Его там,

устремлюсь на закат – ни слуху, ни духу.

Шествует на полночь, на полдень – след простыл,

прячется, оку незрим и неслышен уху.

Ибо ведает о праведности моей,

испытает – и выйду чистейшей пробы златом,

ведь неуклонно следовал я за Ним,

все заветы Его сохранял свято.

От велений уст Его не отступал,

в верном сердце берег уставы Божьи,

а Он за свое – что взбредет Ему, то творит,

кто предел своеволью Его положит?

 

Множит страданья, а милости утаил,

вожделенны мученья воле Его жестокой.

Сокрытием лика в трепет меня поверг,

вглядываюсь – наполняется ужасом око.

Сердце мое Он угрозами размягчил,

измотал дух напастью,

страхами оробевшего обротал,

сковал тьмой, мраком застил.

 

Почему, почему не назначит Он судный день,

провидцам срок правежа назвать не может?

Злодеи сдвигают межи, угоняют скот,

стада украденные пасут бестревожно.

У вдовы, не таясь, отпрягают в залог вола,

осла сироты берут под поклажи,

заграждают поборами пути бедняков,

от разбоя их в страхе прячется каждый.

Как онагры бешеные ярясь

рыщут в пустыне – терзать добычу.

В степи выискивают свой хлеб,

подручных к поживе сзывают кличем.

 

А бедные спину гнут на чужих полях,

побираются в вертограде злодея.

Чуток сон голытьбы без одеяний ночных,

стынут в лохмотьях, иззябшие холодеют.

В дождь потоки с гор их промочат насквозь –

обнимая камни, крова ищут напрасно.

Отрывают их деток от материнской груди,

вяжут в залог чад нищеты безгласной.

Голодные, подставляют спину снопам,

под ношей жита бредут, оборваны, наги,

в жоме ли масло жмут, в давильне давят вино –

томятся жаждою у запретной влаги.

 

Из града павшего губимые вопиют,

хрипят о пощаде искровененные глотки.

Отчего ж попустительствует Господь

торжеству наглых, а не мольбам кротких?

Не знают путей Господних ненавистники света Его,

таятся во мраке убийцы, любодеи и воры.

Рано встает душегуб – порешить бедняка,

опустится ночь – на грабеж сбирается споро.

Зрак плотолюбца вожделенье лелеет, сумрака ждет:

«Стемнеет, никто лица моего не увидит».

Полночный тать подкапывается в дома,

днем замуровывается, ибо свет ненавидит.

 

Тенью смертных ущелий его ужаснет денница,

как демон ада рассвет повергнет в дрожь их.

Прокляты будут от лика вод, от земли бесплодной,

да зарастет вертоград их тернием непрохожим.

Жаркая сушь выпьет талые воды,

ибо грех их тяжек даже для преисподней.

Материнское чрево отвергнет его, забудет;

плотью червь полакомится голодный.

Стеблем ветхим да сломится от злодейства,

имя его сотрется, память навеки сгинет,

не родящую да возьмет себе в жены,

и бездетной в горьком вдовстве покинет.

 

Но здоров он как бык, пересилит вола в ярме,

сляжет с хворью – восстанет от крышки гроба,

ибо крепкой опорой стал злодеям Господь,

над путями их бдит, надзирает в оба.

Ведь отвел бы взор – и пропали вмиг,

отвернется – как сорванные колосья свянут.

Что, не прав я? Кто оспорит правду мою,

уличит обличающего в обмане?

 

25

Отвечал Бильдад из Шуаха и сказал:

Господня власть повергает в трепет,

водворяет Он мир со Своих высот.

Кто исчислит воинств Его полки,

над кем Он свет небес не прострет?

Чем оправдаешься, в чем ты прав,

рожденный женщиной – перед Ним?

Очам его месяц сияющий – тьма,

звезды меркнут в Его сени.

 

Что Ему плоти и крови песчинка?

Пища червям, в навозе личинка.

 

26

Отвечал Йов и сказал:

 

Чем помог ты своим, немощный воин?

Мышцу простер, лишенную сил.

Что прибавил к мудрости их, немудрящий?

Экую сметку разумник явил!

К каким глупцам обратил ты речи?

Чьим духом вдохновился, пророк?

Содрогнутся усопшие в бездне ада,

когда покров сорвет с нее Бог.

 

Небеса небес Он простер в предсущем,

тверди опору дал в пустоте,

настлал под вышними водами тучи,

и не расселись под влагою те.

Облаками укрыл престол небес,

завесами Лика их соделал.

Круг очертил разливу морей,

где свет и тьма сошлись у предела.

 

Столпы небес Его окрик сотряс,

задрожали высокие горы,

хитростью чудище вод[5] одолел,

взбурлил океан могучею ссорой.

Дыханьем уст просветлил небеса,

умертвил Дракона, слугу Рахава.

Но все, что я ныне поведал о нем –

лишь персть путей Его, отзвук Славы.

 

Перед гласом Господним кто устоит,

если грозен шепот Его чуть слышный,

уразумеет громовую речь,

что ведет над миром Всевышний?

 

27-28

Продолжил Йов притчу свою, и сказал:

 

Как жив Господь, справедливости лишивший меня,

питающий дух горечью и позором –

клянусь, пока я воздухом Божьим дышу,

наветов от людей не приму,

не смирюсь с оговором.

Не приведи Господь вымолвить: правда ваша!

Умру, на своей невиновности стоя.

Праведен я и не устану твердить!

Не осрамлюсь мыслью, будто зла достоин.

Обвинители мои беззаконие творят,

восстающие на меня – они лиходеи.

Подольститься хотите к Богу? Надежды нет.

Господь ли хулителям праведного порадеет?

Не услышит вопль их в годину бедствий,

станут звать Его – не откликнется зову.

не отзовется молящим во всякий час,

милости ввек не отыщут под Божьим кровом.

 

Ужо поучу вас страху Его десницы!

Могущества Господня не скрою!

Да впрочем, всё вы знаете сами,

хоть злобную чушь несете порою.

Вот удел нечестивцу от Бога,

притеснителю – от Господа доля:

сынов ли умножит – меч пожрет их,

потомков лишь голод насытит вволю,

уцелевшего похоронит чума,

не оплачет его вдова, влекома позору.

Хотя бы грудами собрал серебро,

напас одежд драгоценных горы –

праведник облечется в них,

поделит скопленные достатки.

Как моль злодей себе выточит дом –

развалятся стены сторожкою шаткой.

 

Ляжет богатым, но в покое не кончит дней:

утром разлепит веки – и нищий.

Обрушатся дьяволы вод, сметет внезапный поток,

разбойником ночи ветр-зоритель засвищет.

Вихри пустыни добро посрывают с мест,

взметут, развеют, загубят все без разбора,

исхлещут без жалости, погонят, швыряя прочь,

разбегутся ближние от шатров разора,

всплеснут руками, ошеломленные,

присвистнут, подивившись расправе скорой.

 

Руды серебряные выходят на свет,

в горниле огненном очищается злато,

железо из речного добывают песка,

плавкой медью малахиты богаты.

Мраку предел кладет человек, исследует тьму,

в адском ущелье самоцветы добудет,

в дебри забытые Богом путь проложил,

тропой нехоженой странствует по безлюдью.

Есть хлебородные земли, чьи недра иссечены,

будто огнем глубинным изрыты,

там среди камня твердеет бесценный сапфир,

червонное злато во прахе сокрыто.

 

Путь искателя руд неведом орлу,

глаз соколиный не зрел его с высей,

тропой не крался свирепый властитель гор,

лапа льва не касалась и коготь рыси.

В упрямый кремень кирку вонзил рудокоп,

корни гор выкорчевал в глубинах,

струи вод изверг из могучих скал,

любовался россыпью самоцветов дивных.

Плач земли унимал, отводил поток,

обнажал дерзновенно исподы рек,

сокровища мрака свету дня выносил,

потаенное – миру являл человек.

 

Но залежи разума как найти?

Месторождение мудрости – где оно?

Смертный не отыщет его,

от сущих разумение затаено.

Просторы морей взволнуются: нет его в нас!

Бездна им откликнется: не во мне!

Золотом мудрости не обретешь,

серебра не дашь по ее цене,

сокровищ Офира не отвесишь взамен,

самоцветных каменьев – сапфира, агата.

Сосуды бесценные не сравнятся с ней,

обсидианы, червонное злато.

Не помянуты будут коралл и хрусталь,

ибо мудрость – жемчугов сияющих краше,

абиссинский топаз не потягается с ней,

драгоценный металл не перевесит чаши.

 

Так откуда же разум нисходит в мир?

Где великой премудрости тайное место?

Сокрыта она от тварей земных,

но не видна и птицам небесным.

– Слухи о ней и до нас дошли, –

глаголют преисподней глубины,

но лишь Богу ведом премудрости путь,

знает место ее Господь Единый.

Ибо Он озирает края земли,

мир поднебесный объемлет взглядом,

ветру отмеривает порыв,

стихии водной кладет преграду.

назначает урок дождю,

тучам громовым указывает дорогу,

мудрость числит, исследует, зрит,

в свойства ее вникает строго.

Молвит людям:

– В страхе Господнем мудрость,

разумеющий – богобоязнен.

Удаляйся же ото зла, человек,

ибо в этом смертного разум.

 

29-31

Продолжил Йов притчу свою, и сказал:

О, кто бы минувшее возвратил,

когда Господь раба Своего берег.

Светочем надо мной сиял,

путь во тьме озарял мне Бог.

В расцвете сил я пред Ним ходил,

Он шатры мои овевал Шехиной[6],

И пока пребывал со мною Господь,

круг друзей моих пребывал со мной.

Скалы мироточили елеем мне,

маслом стад своих умащал я стопы,

при вратах градских высоко восседал,

суд вершил на площади средь толпы.

 

Юные уступали мне путь,

поднимались старцы – воздать почет,

князь не смел меня перебить,

заграждал уста свои: «Йов речет!»

Прилипал к гортани язык вельмож,

дара речи лишал их страх.

Восхвалял услышавший слово мое,

видевший – свидетельствовал о делах.

Ибо страдальцу вопиющему давал я приют,

сироте покинутому – дом и кров,

бедствующий Йова благословлял,

радовалось обо мне сердце вдов.

 

Облачал я милосердием дух,

справедливость же облекалась мной.

Одеянием служил мне закон,

правосудие Господне – чалмой.

Словно поводырь водил я слепца,

обезножевшего – на плечах таскал,

ущемленному был отцом родным,

в иски пришлых как в собственные вникал.

Хищнику разрывал я пасть,

зубы сокрушал наглецу,

жертву неповинную истерзать

возбранял клыку и резцу.

 

В отчем доме уповал умереть,

дни умножив как песок морской.

Благость вод мой корень вбирал,

ночь поила ветви росой.

Лук в руке бойца не слабел,

сохранял я честь и почет.

Знали люди: сбудется то,

что премудрый Йов проречет.

 

Прекословить станут ли мне?

Молча исполняют наказ.

Слово Йова медом течет,

сладостно сочится мой сказ.

Как небесной влаги слов моих ждут –

капли благости устами ловить.

Улыбнусь светло – не верят очам,

лик мой павших духом живит.

Выбираю путь – весь народ за мной,

вече их возглавить зовут,

будто царь, средь войска воссев

утешаю горестный люд.

 

Ныне же отвержен я от людей,

стал посмешищем худородных юнцов,

чьими предками гнушался я встарь,

к псам пастушеским не брал их отцов,

нищих и голодных бродяг,

что пустыней мертвой бредут.

Что мне, – думал, – сила их рук,

потерявших навык к труду?

Из селений гонят их прочь,

как воров облыжно освищут,

листья щиплют в зарослях лебеды,

корневища дрока им пища.

Дикими ослами в дебрях ревут,

спознаются стадом в бурьяне,

спят в щелях при руслах сухих,

забиваются в прах под камнями,

низкородный, подлый народ,

сгинут – никто не помянет.

 

Стал теперь я притчей для них:

сплетничают, дразнят, наглеют,

сторонятся, словно мерзок я им,

в лицо плюют, слюны не жалеют.

Пояс мой распустили и мучат,

скот бесстыжий отбросил узду!

Обстали одесно, недоросли пустобрадые

сбитого с ног топчут, мостят беду!

В чем же польза им, что стези мои изъязвили,

учинили расправу жестокую?

В широкий пролом несчастья мои нахлынули,

валуном покатили, смыли потоками.

 

Будто вихри гонят меня видения ужасов,

честь и слава былые умчались как тучи.

Излейся же ныне душа желчью кровавой,

ибо дни мои – палачи, схватившие мучить.

Ночь – пытка сверлящая, кости мозжит,

бессонной пастью терзает тоска,

лохмотья удавкою стиснули тело,

как тесный ворот срачица чреслам узка.

 

В прах Он меня затоптал,

перстью моею усыпал землю.

Вопиял я к Тебе – Ты не ответил,

безучастно стоял над молящим, глядел не внемля.

Врагом жестоким сделался мне,

в ненависти обрушил всю мощь десницы,

взвихрил как пыль, расточил, по ветру пустил,

вознес в грозовой Своей колеснице.

Ведаю: каждую тварь Он оделяет успеньем,

пристанищем вечным, замогильным кровом.

Но страдальцу молящему не дано кончины,

призывает смерть – не слышит Господь его зова.

 

Разве слез я не лил при виде убогого,

душу не удручал, сокрушаясь о горемыке?

Уповал на благо, а пришло несчастье,

ожидал света – обрел мрак великий.

Вскипело нутро мое, не смолчит боле.

Что впереди? Годы мучений и скорби.

Бреду помраченный, прилюдно сетую в голос,

солнца не зрю, ибо горестью тяжкой сгорблен.

Брат мой по вою ночному – шакал,

сова-плакальщица – сестра беды.

Обуглилась кожа на мне, опалил кости недуг,

все струны мои скорбят, рыдают дуды.

 

Очам я завет заповедал строгий,

взора на дев возвести не смел,

и вот как воздал мне Господь Всевышний,

какую судьбу положил в удел!

Как лиходея терзает меня возмездье,

разве я тать, что гневом Его гоним?

Стези мужа Всеведущий видит,

сочтены шаги мои перед Ним!

Подвизался ли я на путях нечестья?

Стопы свои устремлял ко лжи?

Испытай непорочность мою, Владыка,

на весы праведные положи!

 

Со стези Твоей совращал ли я путь?

Вослед взору влеклось ли сердце к соблазну?

Ближнего хоть единожды обездолил?

Липла мзда к моей длани грязной?

Если стерег я друга – как из дому уйдет,

прельщался похотью с неверной женою,

пусть посевы мои пожрет чужой,

род мой пресечется за мною,

встанет супруга моя к жерновам,

познает участь рабы презренной,

лоном ее погнушается господин,

перед отребьем согнет колена!

Ибо прелюбодеяние – тяжкий грех,

сожжет распутников пыл разврата,

адское пламя на корню попалит,

загубит нажитое без возврата.

 

Не презирал я раба, рабыню не гнал с глаз,

спор их со мною решал по закону.

Страшился: поднимется, вопросит Судья,

чем оправдаюсь пред непреклонным?

Ведь Единый во чреве нас зародил,

завязал как плод в материнском лоне.

Удерживал ли я заклад бедняка,

удручал сердце вдовицы кроткой?

Хлеба доброго особняком не ел,

трапезу разделял с сироткой.

Отечески с малых лет бесприютных растил,

от чрева материнского пестовал,

укутывал горемыку, зябнущего нагишом,

не глядел, как болезный бедствовал –

руном овнов моих согревал замерзшего,

опоясывал шерстью домотканой,

и благословляли меня чресла его,

поясница – опора стана

 

Если ущемлял я сироту в тяжбе его,

когда со свояком моим вел он спор;

если во вратах лицеприятно судил,

длань заносчивую над сирым простер –

да опадут плечи мои с рамен,

отломятся предплечья с локтей!

Дан я воле Господней, кары Его страшусь,

как же стану обидчиком сироте?

Уповал ли я, что злато мне щит,

червонному шептал: ты оплот?!

Ликовал могуществу, что достиг,

возлюбил богатство, власть и почет?

Видел солнце пылкое в небесах,

полумесяц – как в сиянье шествует он –

гнал из сердца тайный соблазн,

поцелуев уст с длани не слал вдогон,

ибо грех отступничества – почитанье светил,

лишь единый Бог Всевышний превознесен.

 

Радовался ль я несчастью врага?

Пел душою, когда зло его находило?

Нет, не осквернял проклятьем гортань,

не вымаливал ненавистникам могилы.

Путников привечал я в своих шатрах,

не оставлял никого без стола и крова.

Мясом лакомым как родных угощал,

сетовали, что сыты, а то б смаковали снова!

Ночевать на улице не позволял пришлецам,

растворял гостеприимно врата.

Прятал ли я тайный грех, как Адам?

Нет, не знала тайн моя чистота.

Ибо страшился молвы людской,

хулы достойных мужей и низкого сброда,

поносят меня – а я, онемев, молчу,

из дому выйти не смею, стыдясь народа.

 

О, кто бы мне внемлющего даровал!

Подвел я черту, отныне за Богом слово.

Кто бы в книгу тяжбы моей вписал

речения ответчика Пресвятого!

Носил бы я свиток Его на плечах,

венцом на челе – слово Божье,

каждый шаг свой поверял бы Ему,

царской дружбы искал как вельможа.

Если грешен я – пусть возопит земля,

борозда на пашне зайдется рыданьем,

коль за хлеб сполна я не заплатил,

обманул хозяина ожиданья.

Нива злачная пусть колючкою зарастет,

ячменная – лебедой дурманной!

Завершены речи Йова.

32-33

И перестали трое мужей отвечать Йову, ибо тот в очах своих праведен. Тогда возгремел на Йова Элиу, сын Брахэля из Буза, из рода Рам. Разгневался на Йова за то, что тот правоту свою превознес над Господом. А на трех друзей его осерчал, ибо не нашли разгадки и во всем самого же Йова обвинили. Элиу ожидал, пока Йов договорит, ибо те мужи почтенней его летами. Но когда увидал, что у всех троих прекословия иссякли, дал волю гневу.

Повел речь Элиу, сын Брахэля из Буза, и сказал:

Молод я днями, а вы остарели,

потому-то страшился я слово молвить,

суждение на суд ваш представить.

Думал: прежде пусть молвят годы,

поучение – от умудренных летами.

Но верно иное: от духа мудрость,

вдохновение разума – Божья милость,

долголетие смертного не умудряет,

дряхлость – ей ли правда явилась?

 

Вот что скажу тебе: внемли, старче,

вынесу ныне суждение Йову.

Ждал я, надеясь на ваши речи,

их разумными вы полагали,

поверяли истину словом,

но в тщету ваших доводов вник я:

опровергнете Йова едва ли.

Может, скажете: мудрость в молчанье,

Бог, а не муж даст отповедь Йову?

Не на меня он в речах ополчался,

не повторю и в ответ ваше слово.

Взгляни: друзья пред тобой онемели,

лишились от робости дара речи.

Предвидел я, что в смущенье умолкнут,

ибо ответствовать больше нечем.

 

Что ж, внесу и я свою долю,

сужденье открыто выскажу вслух,

ибо весь переполнен я словом,

чрево мое стеснил его дух.

Речь моя как вино за печатью,

рвется из новых мехов наружу.

Уста отворю – изольется, пенясь,

выскажусь, и полегчает мужу.

Лицеприятствовать я не стану,

не искажу угодливо речи,

ибо заискивать не обучен,

льстеца не стерпит во мне Превечный.

 

Внемли же, Йов, рацее прилежно,

слух к глаголу сумей привлечь.

Раскрыл я уста и язык мой молвит,

нёбо мое исторгает речь.

Беседа искренна, ясны думы,

от чистого сердца идут они.

Духом Господним мой дух содеян,

Его дыханьем дышу все дни.

Если найдешь что молвить ответно –

предстань, и толком поговорим.

Устами твоими к Господу стану –

из той же глины я вылеплен Им.

 

Гнет мой над тобой не довлеет,

ужас не нависает свыше,

так молви без страха – внемлет ухо,

каждое слово твое расслышит:

«Чист я, – скажи, – пред Ним и безгрешен,

в преступлениях не повинен,

какой же умысел усмотрел Он,

что врагом меня вымыслил ныне?

Ноги мои забил в колодки,

на всех путях меня подстерег!»

Что возражу тебе? Нет, не прав ты,

ибо велик над смертными Бог.

 

Пустую ссору ты с Ним затеял,

тяжбу с мужем Господь не приемлет.

Не раз, не два посылает вести,

да сын человеческий худо внемлет –

виденьям дремотным, полночным грезам,

когда смежает на ложе веки –

тогда проникает Он в слух разверстый,

урок Свой напечатлеть в человеке.

Отвратить от греха, умерить гордыню,

от злодеяния остеречь,

душу спасти из тьмы преисподней,

отвести карающий меч.

 

Боль и скорбь – правежа Его посох,

каждую кость пригвождает к ложу,

мерзит недужной душе потребу:

к чему вожделел, то видеть не может.

В труху телесное истончает,

стирает в незримую пыль мослы.

Уже влекут в преисподнюю душу

замогильного мрака послы.

Роятся над жизнью грехи-убийцы,

но если взмоет из круговерти

один-единственный ангел-заступник –

искупит праведного от смерти.

 

Молвит: «Милость и искупленье!

Сей в преисподнюю не сойдет,

деянье благое – выкуп за мужа –

Господь усмотрел со Своих высот!»

И исцеленный с одра воспрянет,

нальется юной свежестью плод!

 

Оправдан муж! Возвращенная милость

правоту его озарит.

Господа возжелает в молитве,

Божий лик, воспевая, узрит.

В собрании многолюдном встанет,

исповедается при всех:

«Извращал я пути прямые,

но не вкусил награды за грех».

Искуплен дух его из преисподней,

свет возрожденья узрел недужный.

Так не раз и не два Всевышний,

просвещает заблудшего мужа.

Из мрака снова на свет выводит,

целит помраченную скверной душу.

 

Слушай же, Йов, внимай мне безмолвно,

ибо не завершил я беседы;

но если найдешь что ответить – ответствуй:

твоей правоте я желаю победы.

Не прекословишь боле? Ну что же,

умудрять тебя поученьем продолжу.

 

34

Продолжил Элиу и сказал:

 

Да внемлет словам моим знающий толк,

мудрый – уразумеет особо.

Речь мою пусть отведает слух,

благодатна ли – испробует нёбо.

Истинное изберем и познаем,

кто верное слово меж нами изрек.

Сетует Йов: «Хоть в тяжбе и прав я,

в справедливости отказал мне Бог.

Неправым судом поразил как стрелою,

насмерть, того и гляди, забьет».

Кто подобен безгрешному Йову,

что хулу и злословье как воду пьет?

Пристал к злодеям, сошелся с ними,

с нечестивцами мыслил жить,

молвил: прок ли честному мужу

Господу в праведности служить?

 

Внемлите же, милые сердцу други,

к мудрости обратите сердца:

упаси нас Боже – винить в злодействе,

в несправедливости упрекать Творца.

По заслугам Он воздает человеку,

по делам его взыскивает всегда.

Воистину, не злокознен Всевышний,

Господь не извращает суда.

По чьему веленью Он вселенную создал,

возложил на Себя небеса и сушу?

Взора Его не вынесет смертный,

вернет Создателю тело и душу.

Всякую плоть перед Ним убивает страх,

сыны Адама из праха взяты

и возвратятся в прах.

 

Внимай же, Йов, коль разума ищешь,

слух обрати к моему слову:

Творца ль справедливости возненавидишь,

обвинишь праведника Всеблагого?

Царя повеличаешь бесчестным,

негодным назовешь властелина?

Владыка князю не порадеет,

не презрит убогого пред господином,

богач Ему не милей, чем нищий,

ибо все Его рук созданья,

каждого сотворил Всевышний.

 

А первенствующие – в миг единый сгинут,

в полночь настигнуты смертью.

Взволнуется люд, ужаснется:

– Не от рук пали сильные! Взяли их черти!

Ибо взор Господень каждый шаг исследит,

поступь мужа ясна Его зраку:

во тьме запрячется – тьма не покроет греха,

не утаят злодея ущелья мрака.

В палату судную человека не призовет Господь,

ибо куда понесешь свои иски?

Явится сам сокрушить владык,

утвердить достойных на место низких.

 

Ибо взор Его все пути блюдет,

шаги мужа проницает око.

Во мраке не затаится злодей,

не запрячется в щели глубокой.

Но к судьям не приведет Господь,

тяжебную не понудит вести речь,

сокрушит могучих – несть им числа –

чтоб иных по воле Своей облечь.

Прознает ли о деяниях злых –

в полночь погубит первенцев силы.

Настигнет злодея в месте его,

на глазах мира сойдут в могилу,

за то, что сблудили с Господней стези,

путей Его правых не уразумели.

Воплям губимых разверст Его слух,

Он мольбам страдальческим внемлет,

 

Безмолвствует – кто нарушит покой Его,

Всевышнего растревожит в нижних?

Сокроет лик – кто Его узрит?

Племенам и смертным Он втайне ближе.

От власти вкрадчивой защитит,

избавит народ от ловцов стерегущих.

Молви же Господу: «Все снесу,

ярма Твоего не сброшу, Сущий!

Вещих тайн Своих меня приобщи,

и коль скоро грешил я – Ты остерег».

Йов же сам себе суд измыслил,

ждет справедливости – а Судьей пренебрег.

 

Молви же, Йов, что есть тебе молвить;

скажи, что в ответ ты сказать бы мог!

Решил, что на твой произвол оставил

судьбу твою сокрывшийся Бог?

Да прорекут разумные други,

премудро внемлющие мужи:

«Беспутную глупость Йов возглашает,

речь Его – пустомыслие лжи»!

Исследуйте доводы Йова глубже:

в устах нечестивцев звучит их сказ.

Грех на грех громоздят его речи,

довольно Бога гневить средь нас!

 

35

Продолжил Элиу и сказал:

Мыслишь: «праведен я перед Сущим,

да в добром нраве проку ли много?

Будь я грешником, в чем убыток?

какого блага лишусь у Бога?»

Что ж, слова отыскать сумею –

тебе и друзьям твоим дать ответ.

Взор подними: насколько возвышен

свод небесный, лучащий свет.

Затмишь ли его грехами своими,

преступным нечестием омрачишь?

Праведностью что прибавишь небу,

какими дарами его почтишь?

 

Лишь смертному – вина и злодейство,

пред себе подобными праведен муж.

Воззовут гонимые о спасенье,

вознесутся вопли губимых душ –

палач ли спросит: а что Создатель,

злодеев в полночь искореняющий,

вразумивший нас над скотами земными,

над птицей небесною умудряющий?

Знай, в том же краю возопят и злодеи,

когда их настигнет беда в свой срок,

обуянным свирепой гордыней

нечестивцам не внемлет Бог.

 

Лишь кажется, будто глух Господь,

Всемогущий – не надзирает судеб.

Скажешь: не зрю Его? Суд изложи

и жди – Судья тебя не забудет.

Но ныне гневом охвачен Йов,

дух возмутил напрасной обидой,

пустой горячностью полнит уста,

загромождает ложью избитой.

 

36-37

Продолжал Элиу, и сказал:

Слова от Господа не все еще сказаны,

наберись терпенья и вразумлю беседою.

Далеко разнесется наука моя,

правду Создателя своего поведаю.

Говоря к тебе, не кривлю душой,

страждущего не виню, не темню перед Богом.

Велика мудрость Господня, несказанна сила Его,

но не презрит малого,

не погнушается убогим.

Злодею Он жить не даст,

обездоленные – обретут свою долю.

Взора от праведного не отведет Господь,

воцарит навек его, утвердит на престоле.

 

А если цепью скуют,

истязающие наложат оковы,

скажет плененным Господь:

по грехам многим и кара сурова.

Слух их раскроет поучению и упреку,

молвит: оставьте нечестие бунтовское!

Прислушаются, служить Ему станут –

дни свои скончают во благе,

годы – в покое.

А ослушаются – от меча погибнут,

безрассудно головы сложат,

ибо в бедствии призвать Господа не желали,

двоедушием гнев Его множа.

С младости разврату посвящены –

не возмужав, угаснет порочный дух.

А праведного от мук избавит Господь,

чудом спасения отворит его слух.

 

Так и тебя Он от лютой беды упас,

вширь и вглубь разрастись не дал заронённому злу.

Яства тучные еще в изобилье вкусишь,

щедро подаст их Господь к твоему столу!

Ибо исполнен злу в тебе приговор,

в добродетели Бог укрепит мужа!

Гнев Его да не собьет праведного с пути,

искупление тяжкое преткновением не послужит.

Как без мук спасение обрести?

Страдание очищает, пробуждает силы.

Не высматривай облегчения во мраке ночном,

миру людей не алкай могилы,

дружества злодейского не ищи,

ближних держись, что в бедствии были милы.

 

Могуч и крепок в высях Своих Господь,

всеведеньем мудрости кто Ему равен?

Кто в неправедности Праведного упрекнет,

Всеблагого ко благу направит?

Вспомни деяния возвышенные Его:

песнь воспевает люд чудесам Божьим!

Сын человеческий великое издали зрит,

вдосталь налюбоваться не может.

Непостижимо превознесен Господь,

неисчислимы столетья Его и сроки,

Туманы облак Своих ситами положил,

каплю к капле дождя нацедил потоки.

 

Разверзнутся хляби небесные, потекут,

мириадами брызг оросят землю.

Кто проницает завесы Господних туч,

разумом покровы Его объемлет?

Светочи молний озаряют заоблачный мрак,

даль морскую за окраиной неба.

Над племенами вершит Он закон,

в изобилии наделяет их хлебом.

Дроты молний в грозной длани Его,

разят из высей неотразимо,

грома грохочут, яростью исходя,

в неистовстве бури зимней.

 

Сердце мое не находит места в груди,

встревоженное, ожидает несчастья.

Вслушайтесь, вслушайтесь в голос гнева Его,

в рев из разверстой пасти!

Вонзаются молнии, рушат столпы земли,

от края до края мечет их громовержец.

Раскаты гласа Господня небеса сотрясли,

кто ярость Его умерит и гнев удержит?

Чудеса изрекает миру гласящий гром,

творит небывалое, ведет о неведомом речь.

Снегу велит Господь – и землю окутает снег,

прикажет водам – ливнями хлынут истечь.

 

В длань сотворенных вложит Свой верный знак,

дабы познали люди деянья Его.

Всякая тварь в ненастье ищет приют,

в норы и логова забивается зверь полевой.

Вырвется бурный ветр из пещерных недр,

оледенит дыханьем своим восход.

Дух Господень коснется стынущих волн,

ширь морскую в панцирь льда закует.

Ношей влаг грозовых согбит простор,

гладь океана зарницы во тьме обнажат,

кормчий туч дождевых опрокинет ладьи,

что по воле Его над миром плывут, кружат.

Гневом ли струй исхлещет, или милость подаст –

добрые ливни, что страну ублажат.

 

Слушай же, Йов, вдумайся в речь мою,

сердцем пойми: велик в деяньях Господь.

Ты ли постиг, как Он чудеса вершит,

молниями озарив туч грозовых испод?

Ты ли Всеведущего ведением превзошел?

Пути облаков познал, их скитаний лазурь?

Кто согревает теплом одеянья твои,

веяньем юга лаская край после зимних бурь?

 

Ты ли с Богом небесный свод простирал,

блеском медных зерцал наделил его твердь?

Знаешь, каким реченьем творят небеса?

От облаков их очистить сумеешь, ответь?

Разве вышним воля моя указ?

Тучи нахмурятся ли на смертного клик?

Застит ненастье свет, но божий повеял дух,

разогнал облака – и прояснело вмиг.

Златом слепящим с севера просиял,

грозным величием облекся Господь,

недостижимый, могучий, справедливый судья,

станет ли истязать Он безвинную плоть?

 

Страха и почитания всех, кто им сотворен

Бог Всемогущий достоин.

Ничто перед Ним мудрость всех мудрецов,

смертного разум – пустое.

38-39

И Господь отвечал Йову из бури, молвив:

 

– Кто здесь пустословит, темнит,

множит лукавые речи?

Ну-ка, чресла мужеством препояшь,

вопрошать тебя стану,

а ты ответ держи, человече.

 

Изъясни, разумеющий,

где пребывал ты, когда основал Я твердь?

Кто предел положил ей, ужель не знаешь?

шнуром мерным кто выровнял сушу, ответь?

Столпы заглубил становые,

камни краеугольные заложил,

под пенье рассветных светил их упрочил,

под осанну ангельскую – кто, скажи?

 

Кто врата затворил пучине,

воспринял море, рвущееся из утробы,

мглою туманной прикрыл его наготу,

завесою туч – стыдобу?

Молвил валам: до сих и не далее,

положил предел неистовству вод.

А ты, Йов, когда заре повелел «займись»,

заповедал солнцу восход?

 

Как глину печатью мир испещрил

узорочьем рассветных теней,

покровы сиянья простер до краев земли,

стряхнул с них злодеев – в какой из дней?

Когда ты мышцу нечестия сокрушил,

отнял у нечестивых свет?

Кипенье стремнин в глубине познал,

в бездну сошел – дай ответ!

 

Вратам преисподней раздвинул створы,

ущельями смерти путь проложил?

Взором единым от края до края

мир охватил и постиг ты, скажи?

Откуда блистает сиянье дневное,

где прячется непроглядная ночь?

Как ты свет и тьму чередуешь

наводишь и отсылаешь прочь?

 

Всеведущ Йов, ибо миру ровесник,

от сотворения счет твоим дням.

В сокровищницах града и снега

цену познал драгоценным камням.

На черный день Я запасся казною

в предвидении сражений и бед.

А ты поведай, какой тропою

солнце восходит посеять свет?

 

Кто русла потокам бурлящим рассек,

грозовым тучам проторил стези,

землю засушливую напоил

где ни людей, ни жилья вблизи?

Жаждущую, утолил дождем,

цветеньем трав всколыхнул красу...

Знаешь ли ты, кто ливню отец,

к бытию приводит росу?

 

Снежинки небесные кто породил,

Во чьем чреве зарождается лед?

Как промерзают глубины в мороз,

каменеет стылая толща вод?

Замкнешь ли ожерелье Плеяд,

разрешишь узы ловца-Ориона?

Гиады в свой срок прошествуют пред тобой,

Медведица с выводком – созвездия небосклона?

 

Ведомы ли тебе строи небесных тел?

Воинствам их над землей назначаешь дозоры?

Гласом громовым тучам велишь истечь,

ливнями хмурые затянуть просторы?

Молнии шлешь – и гонцами стремят полет?

По зову предстают тебе, говори?

Ты ли мудрость вложил в людские сердца,

в горло петелу – предвещанье зари?

Кто сапфирами умостил небеса,

мехи их впрок, разумеющий, напоил?

Как слипается в твердь прах земной,

в глыбы пахотные – летучая пыль?

 

Льву голодному пригонишь ли дичь,

скимена насытишь алчбу?

В логовищах, сжавшись, лежат,

стерегут в засаде гоньбу.

Уготовишь ворону сыть,

сыщет ли сынам ее где?

Сбились с глузду, вроссыпь бредут,

к Господу вопят о еде.

 

Как рожает горная коза на утесах?

Сроки родов ее – твоя ль забота?

Ты месяцы тягости ланьей вызнал,

упредил пору окота?

Как из чрева приплод намечут,

в муках детищами окотятся?

Вырастут новорожденные, окрепнут,

выйдут в поле, к матери не возвратятся.

 

Кто онагра буйного разнуздал,

дикого осла разрешил от пут?

Поселил в пустыне скотов,

солончак им отдал в закут?

Крик погонщика не достигнет ушей,

гам жилья – прыткого не спугнет,

Пастбище отыщет в горах,

к свежей зелени выю нагнет.

 

Буйвол ли в твое впряжется ярмо,

в стойло станет – из яслей пастись?

В тягло бугая обратишь,

борозду низами вести?

Понадеешься на силу его,

все труды хозяйские вручишь ему в дар?

Молотить доверишь зерно,

житом наполнять твой амбар?

 

Крыльями баскуют, пером,

щебетом прельщаются птицы.

Как находит аист свой путь,

пару как находит – гнездиться?

В землю сронит самка яйцо,

согревает, теплит во прахе.

Ну, как чья потопчет нога?

Скот раздавит? Но не помнит о страхе.

 

Сердце храброе сколь тягот претерпит,

преданность и жертвенность явит,

оперятся же птенцы – и забудет,

тех, кого растила, оставит.

Взмоет ввысь – там нет ей преграды,

посмеется над всадником мчащим,

а ума Господь недодал ей,

существом создал немудрящим.

 

Ты ли мощь даровал скакуну,

выю гордую гривой облек?

Гром копыт его как орда саранчи,

грозен конский храп, страшен скок.

Встречь клинку летит, силе рад,

топотом торит путь долин.

В буйстве ни пред чем не свернет,

над мечом насмешничает, исполин.

 

Услаждает слух его шелест стрел,

дротиков и копий острия отточенные,

зовы рога не удержат коня,

поле бранное в ямины истопчет он.

Издалёка почует войну,

кликам битвы ответит ржаньем,

гомон боя, доспехов княжьих звон,

труб заливистое дрожанье.

 

Ты ли ястреба научил парить,

на полдень расправлять крыла?

Повелел орлу забираться ввысь –

выше облаков, там приют орла.

Среди горных пиков ночлег найдет,

неприступные облюбует палаты.

Далеко взирает со скал,

зрит добычу хищник пернатый.

 

К полю бранному слетит, расклюет мертвецов,

Кровью-плотью их насытит птенцов.

 

40-41

Так ответствовал Господь Йову и рек:

Мыслишь ли и далее Всесильного обличать,

Бога наставлять учительным словом?

 

Отвечал Йов Господу, молвив:

 

Умален я пред Тобою, потому умолкну,

дланью уста свои загражу.

Вел я речь, повторил ее дважды,

что еще, не сказанное, скажу?

 

И Господь отвечал Йову из бури, говоря:

 

Коли так, чресла мужеством препояшь,

держи ответ, станем истины дознаваться.

Вправду ли отвергаешь Мой суд,

винишь меня, чтоб самому оправдаться?

Десница Господня – твоя рука,

лепет твой – глас громовый?

Ну, так облекись величьем своим,

великолепием укрась себя как обновой.

 

Гневом пламенным пыхни из ноздрей,

самонадеянных горделивцев принизь,

высокомерие злонамеренных сокруши,

пути грешников нечестивых осклизь.

В прах зарой их, под землю упрячь,

платом тьмы повяжи им лица,

и воскликну: велика десница твоя!

облечена славой твоя десница!

 

Смотри: скотину Я создал тебе подстать,

набивает тучное брюхо быльем бегемот,

сильны его чресла, бугрится мышцею пуп,

над узлами мошонки репицу лимбою[7] гнет.

Мослы его – медные трубы, глыба железная – кость,

начаток могучий, первенец тварей Божьих,

несокрушимый; кто совладает с ним?

Меч Творца единый его превозможет.

 

Горные пастбища подают бегемоту корм,

создания полевые без боязни резвятся рядом.

Под крушиной тенистой,

в укромье укладывается почивать,

тростниковая топь ему ложем, ивняк – оградой.

Жаждою чрева дерзнет обмелить поток,

воду из русла выхлебать не устрашится.

К устам приблизит Ярден, неотрывно прильнет,

дно реки обнажает, дабы вдоволь напиться.

Тут и стрекает в очи его стерегущий ловец,

ноздри скота багром подцепить стремится.

 

Вытянешь ли Левиафана удой?

в язык вонзишь ему крюк с лесою бегучею?

Насадишь добычу на тростниковый кукан,

вервие сквозь щеку продернешь колючее?

Взмолится выловленный о пощаде к тебе,

с кротостью поведет смиренные речи?

Завет послушания с рыбарем заключит,

в услужение себя посвятит навечно?

 

Станешь с Левиафаном как с пташкой играть,

на привязь, забавлять дочерей, посадишь?

Отдашь со товарищами в торги,

иль с артелью купцов ханаанских поладишь?

Утыкаешь острогами шкуру его,

всадишь в дыхало гарпун на ловитве?

Ну-ка, длань на могучего возложи:

забудешь впредь и думать о битве.

 

При виде чудища подкосятся ноги,

оставишь мечту одолеть громаду.

Упрямый храбрец, что с мечом к нему выйдет –

не убоится и Божьего взгляда.

Кто в ристании Меня упредит?

Щедро воздам, ибо всем под небом владею.

Умолкну пред повестью о славе его,

склонюсь перед подвигом чудодея.

 

Укровы Левиафановы кто сорвет,

в пасть удила двойные заложит,

врата губищ его растворит,

зубчảтые своды узрит без дрожи?

Горделив драконий его бахтерец,

без изъяна подогнаны броней стыки,

тесно сомкнуты чешуя с чешуей,

не просквозит их и ветр великий.

Прильнули одна к другой – не разнимешь,

совокупились – поди, разлучи-ка.

 

В очах его светоч лучей рассветных,

выдох – сверкающих брызг фонтан.

Пасть огнедышащая пылает,

пышет искрами левиафан.

Дым и пар из ноздрей его рвется –

бурлящий на сушняке котел.

Бездонный зев изрыгает пламя,

хрип уголья горящие взмел.

 

На вые грозного мощь почиет,

скорбь обращает он в пляс удалый,

тяжка слоистая ноша его телес,

глыба плоти – как слиток стали.

Сердцу твердокаменному неведом страх,

как нижний жернов тяжкое упорно,

стихии грозные в ужасе перед ним,

валы морские изглаживаются покорно.

 

Не совладают с ним ни пика, ни меч,

дрот, что пущен рукою сильной.

Путы железные как соломенный жгут,

медные – труха изгнившей лесины.

Град стрел в бегство не обратит,

стебли сохлые – снаряды пращника.

Что пук соломы палица для него,

забава – копьецо, в полете свистящее.

 

На черепках заостренных нежится, возлежа,

на иззубренных – словно на илистом дне.

Будто снадобье пучину пахтает он,

море – как варево в чугуне.

Струей светящейся прочерчивает свой след,

седину гребней вспенивает из глубин.

Свысока на тварей взирает Левиафан,

царь гордецам, заносчивым господин.

Над ним же в мире никто и ничто не властно.

Неведом страх ему: таким сотворен он один.

 

42

Отвечал Йов Господу и сказал:

Ныне познал я всесилье Твое:

что ни замыслишь – ни в чем не встретишь препон.

Однако от смертного замысел Твой сокрыт,

от помраченного разумом утаен.

Что отвечу? Ведь о неведомом говорю.

Рассудку бедному Твои чудеса невместны.

Но не зря я молил внять сетованьям моим:

де, вопрошать Тебя стану, а Ты ответствуй.

Истинно: прежде лишь слухом слыхивал я о Тебе,

и, наконец, повстречал Тебя очно.

Каюсь, ибо ничтожен я перед Тобой,

прах, смирившийся с долей своей немочной. 

И вот, после того, как молвил Господь Йову то, что молвил, сказал Господь Элифазу из Теймана: «Гнев Мой возгорелся на тебя и двух товарищей твоих, ибо не обращались вы ко Мне надлежаще, как служитель мой Йов. Теперь же возьмите себе семь телиц да семь тельцов, ступайте к служителю Моему Йову и вознесите их во искупительное всесожжение за себя. А служитель Мой Йов помолится за вас, ибо лишь его заступничество уважу и не поступлю с вами так, как должно поступать с людьми подлыми – за то, что вы не обращались ко Мне надлежаще, как служитель мой Йов».

Пошли Элифаз из Теймана, Бильдад из Шуаха и Цофар из Наамы по слову Господа и сделали, как повелел им Господь. И Господь уважил заступничество Йова. А за то, что Йов помолился за други своя, Господь возвратил ему все, что у него было и умножил Господь все что у него вдвое. И возвратились к нему все братья его и сестры, и все, что прежде были ему близки. И вкусили с ним хлеба в доме его, и сострадали ему, и утешали во всем том зле, что причинил ему Господь, и дарили кто овцу, а кто золотую серьгу. С той поры благословил Господь Йова больше прежнего. И стало у него четырнадцать тысяч голов мелкого скота; да шесть тысяч верблюдов; да тысяча парных запряжек; да ослиц тысяча. И родилось у него дважды семь сынов и три дочки. И нарек он имя одной Йемима, другой Кециа, а имя третьей – Керен Апух. Во всей земле не было жен столь прекрасных, как дочери Йова. И дал им Йов удел в наследии среди братьев их. И прожил Йов после этого до ста сорока лет, и видел сынов и сыновей сынов своих до четвертого колена. И умер Йов старцем, пресыщенным днями.

23 января 2013 г.

Примечания

[1] Сатан – в Библии не имя собственное, а титул ангела, обвиняющего человека перед престолом небесного суда; букв.: «противоречащий». Здесь и далее прим. переводчика.

[2] Левиафан здесь – грозное чудовище, которому могут бросать вызов лишь самые могущественные кудесники – «заклинатели дней», способные придавать дню нужные свойства.

[3] Земля, с которой стерты следы пребывания праведника, уподоблена лжесвидетелю, сознающему свою неуязвимость.

[4] Рахав: здесь – мифический владыка морской стихии, явившийся со своим воинством на помощь Фараону в Египте.

[5] См. примечание к гл. 9-10 о Рахаве; см. также ниже.

[6] Шехина – божественное присутствие мире.

[7] Лимба – Terminalia ivorensis, тропическое дерево с мощным стволом. В ряде славянских языков – сосна, в русском – название сибирского кедра.

___
Напечатано в альманахе «Еврейская старина» #1(76) 2013 —berkovich-zametki.com/Starina0.php?srce=76
Адрес оригиначальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Starina/Nomer1/Rotman1.php