Жизнь как она есть. Главы воспоминаний0

 

Посвящается светлой памяти

моей незабвенной жены и друга

Флоры Борисовны Кушнер

Глава 1

 

 

Запомните, что неуважение к

предкам есть первый признак

дикости и безнравственности.

А.С. Пушкин

 

Почитай отца твоего и мать

твою… Тора, Шмот ( Исход), 20:12.

 

1.1 Отец

Мой отец Гецель Хаимович Кушнер появился на свет в первый день главного еврейского праздника Песах (месяц Нисан) в 1887 г. в бедной еврейской семье сапожника в г. Двинске Витебской губернии (ныне Даугавпилс, Латвия) в черте еврейской оседлости. Число и месяц рождения по Григорианскому календарю впоследствии отцу удалось установить путем сопоставления еврейских пасхалий с этим календарем. Это оказалось 22 апреля, и мы с удовольствием отмечали эту дату и как день рождения отца и как день рождения Ленина.

 

Портрет

Регистрацию его рождения у уездного общественного раввина произвели через два года. С одной стороны, в местечковых городах население не придавало значения своевременной регистрации новорожденных, с другой, – это, возможно, делалось с целью отсрочить призыв в царскую армию. Таким образом, в документах значилось, что он родился в 1889 г.

В семье моих дедушки Хаима и бабушки Гинды было пятеро детей: Самуил, Гецель, Ева, Лейба, и Дора.

В период существования во многих странах (не в России) гетто, евреям разрешалось заниматься лишь ограниченным количеством профессий, среди которых можно назвать ростовщичество, торговлю драгоценностями, торговлю старыми вещами, торговлю вразнос, а из ремесел - портняжничество и сапожное дело. Другими ремеслами евреям заниматься не разрешалось, а до создания гетто евреи были талантливыми ремесленниками в широком диапазоне ремесел. Возможно, именно с этим связано распространенное среди еврейской бедноты, проживавшей в черте еврейской оседлости и занимавшейся различными ремеслами, презрительное отношение к портным и сапожникам как к самой низшей и никчемной «касте».

Отношение к людям этих профессий нашло свое выражение в высказываниях героев классика еврейской литературы Шолом-Алейхема. Так, реб Тевье утверждает, что их семья происходит «…не от портных, да и не от сапожников»… И далее он продолжает: «Откуда, - говорит Голда, - к нам затесался портной? В нашей семье имеются меламеды, канторы, синагогальные служки, могильщики, просто нищие, но ни портных, упаси боже, ни сапожников…» (Шолом-Алейхем, «Тевье-Молочник»).

Отец долго стеснялся говорить о профессии своего отца - моего дедушки. Обычно он говорил, что тот был живописцем. То же он сказал моей будущей матери перед свадьбой. Лишь на склоне лет отец признался мне, кем был мой дедушка.

 

Семья. Слева направо: отец Гецель, мама Анна. Родственники со стороны мамы: тетя Вера и дядя Леня, тетя Лина и дядя Додя, 1929

Мой дедушка по отцу – Хаим Рабинович в молодости оказался в Польше, где собирался жениться. Будущий тесть настоял на том, чтобы он принял его фамилию Ку´шнер. Фамилию дедушка принял, но брак по каким-то причинам не состоялся, а фамилия осталась.

По Далю [1] Ку´шнер – скорняк, овчинник. Ку´шнерство – скорняжество, выделка овчин. Это слово относится к южному, малороссийскому (украинскому) диалекту и имеет немецкое происхождение. На украинский лад Ку´шнер звучит как Кушні´р. Это подтверждается такими строками из поэмы известного украинского писателя И.П. Котляревского «Енеїда»:

«…Цехи різницький, коновальський,

Кушнірський, ткацький, шаповальський

Кипіли в пеклі всі в смолі…».

Немецкое происхождение фамилии Ку´шнер вытекает из слова Kürschner – скорняк (на русском языке звучит Кюршнер). Очевидно при произношении этого иностранного слова в русском и украинском языках постепенно «ю» трансформировалось в «у», а «р» исчезло и оно стало звучать как Ку´шнер или Кушні´р.

 

Отец Гецель Хаимович Кушнер (надпись на обороте: «Лучшему стахановцу в день досрочного выполнения производственного плана, I квартал 1939 р. артели «Коллективный труд»)

Осев в Двинске, дедушка женился на девушке по имени Гинда, которая стала моей бабушкой. Сапожное мастерство приносило мало доходов, и большая семья очень бедствовала, особенно, когда дети стали подрастать. К тому же дедушка был очень серьезно болен – страдал чахоткой. Это тоже не способствовало нормальному заработку и процветанию семьи.

По еврейской традиции первенец (мальчик, являющийся первым ребенком своей матери) должен посвящаться богу (Исход, 13:1-2)1 [2, с. 512]. Дедушка был очень набожным человеком, мечтал видеть своего старшего сына Самуила раввином.

Самуил окончил Талмуд-тору – религиозную школу для мальчиков сирот и детей бедняков. Полученные в этой школе знания Торы – Пятикнижия Моисея и Мишны – Талмуда позволили ему поступить в Иешиву (Иешибот)2 – высшее духовное училище. В Иешиве он изучал полный курс Талмуда, а также Комментарии к нему и готовился к сдаче экзамена на раввина. Самуил был одаренным, способным юношей и ему прочили большое будущее. Обучался он в другом городе. Жил на квартире, питался чем придется, иногда всухомятку, часто недоедал. В возрасте 17 лет внезапно заболел – появились сильные боли в животе. В условиях отсутствия квалифицированной медицинской помощи, проболев три дня, скончался.

Самуил был любимцем семьи и все очень горевали по поводу его кончины.

Верующие евреи дают имена новорожденным в память по умершим родственникам и чаще всего в память по умершим родителям. Мой отец рассказывал обычно о своем дедушке по матери, хотя как мне кажется, отец не любил его. Поскольку отец не упоминал о дедушке по отцу, надо полагать, что его не было в живых, и он его не знал. Напрашивается вывод, что дедушка Хаим назвал родившегося у него первенца в честь своего умершего отца Самуилом, т. е. мой прадед носил имя Самуил.

***

Для поправки своих дел и улучшения благосостояния семьи дедушка Хаим отправился в Великобританию в город Глазго. Там он пробыл год, устроиться, как следует не смог, так как отказывался работать в субботу, а с этим не мирились работодатели.

Во время его отсутствия семья, проживавшая в сыром подвале, еще больше бедствовала. Отец и его сестра Ева уже работали, но зарабатывали очень мало, и семья едва сводила концы с концами.

В Великобритании у дедушки обострилась чахотка. Вернулся он ни с чем и совсем больным. Дома дела его тоже не поправились. Умер дедушка Хаим в возрасте 54 лет.

***

Дедушка отца по материнской линии (мой прадед) жил достаточно зажиточно. Он был раввином, но помощи бедствовавшей семье практически не оказывал. Прадед был очень здоровым и крепким человеком. Во время чаепития он один, как это делали некоторые русские купцы, выпивал самовар чая.

Отец вспоминал, что когда он бывал у дедушки, тот задавал всегда один и тот же вопрос: «Ты молился?», но никогда не спрашивал, кушал ли он, не голоден ли он. Мой отец, наоборот, даже когда я стал взрослым, всегда интересовался, не голоден ли я и предлагал разделить с ним трапезу.

Будучи раввином, дедушка имел право на жительство в г. Риге3, не входившем в черту еврейской оседлости (см. п. 6). При его жизни это право распространялось на его детей и членов их семей, в данном случае на дочь с семьей. Именно дедушка помог семье дочери после смерти кормильца переехать в г. Ригу.

 

3-й класс. С учительницей Р. Топоровской и директором А. Бершадским, 1934/35

В детстве отец учился в начальной еврейской школе - хедере. На иврите это слово означает «комнату», так как обучение происходило обычно в одной комнате, часто в доме меламеда - учителя. В хедере обучали мальчиков основам иудаизма. Там давали некоторые знания и для общего развития: учили азбуке, чтению, знанию молитв, которые заучивались наизусть. Процесс обучения состоял из чтения стиха из Торы на древнееврейском языке и немедленного повторения его перевода на идиш [2, с. 198].

Дети обычно проводили в хедере весь день и находились там до 8-9 часов вечера. Очень колоритно описал хедер тех времен Шолом-Алейхем в своем романе- автобиографии «С ярмарки». Давая подробное описание этого учебного заведения с нищим меламедом во главе, Шолом-Алейхем замечает, что он делает это для того, чтобы будущие поколения могли получить полное представление о жизни евреев в «счастливой» черте оседлости. Поскольку лучше, чем Шолом-Алейхем я этого не сделаю, отсылаю читателей к главам его романа.

Отец был очень способным и смышленым мальчиком. Как-то он смастерил из картона домик с остекленными окнами. Окна он застеклил, наклеив стеклышки на внутреннюю сторону листов картона, еще до сборки домика. Когда домик увидел меламед, его восхищению и удивлению не было предела. Меламед не мог себе представить как мальчику удалось застеклить окна изнутри домика. Этот эпизод характеризует уровень образованности учителей в хедерах и качество их преподавания. И тот же меламед часто наказывал учеников по заднему месту розгами или другим способом. Попадало и отцу.

Отец вспоминал, как возвращался домой из хедера в темные осенние и зимние ночи, когда не только не светилось ни одно окошко в маленьком местечковом городе (уже в 1939 г. в Двинске проживало всего 52 тыс. человек), но свет не пробивался ни через единую щелку. Некоторые дети пользовались фонариками из промасленной бумаги, куда вставлялась небольшая свечка. Но у семьи не было денег для приобретения дополнительных свечей, кроме субботних.

Восьмилетнему мальчику приходилось шагать через весь город. Было страшно, но он убеждал себя не бояться, многократно повторяя одну и ту же фразу: «Чертей нет, мертвые не ходят!». В рассказе отца слово «чертей» звучало как «черчи». Живых тогда не боялись.

Нельзя не вспомнить и рассказы отца о происшедших в их городе курьезных случаях, связанных с суеверным страхом перед умершими.

Так, солдат, вернувшийся с фронта Русско-Японской войны, поспорил с товарищами, что пойдет ночью на кладбище и забьет кол в определенную могилу. Когда он, опустившись на корточки, забивал кол, то прищемил свою длинную шинель. Поднимаясь, он ощутил, что его что-то или кто-то держит и, по-видимому, решил, что это покойник. Утром его нашли мертвым.

И еще. Группа молодых людей решила подшутить над одним из своих сверстников по имени Мойше. Они сказали ему, что умер их товарищ, и попросили его, чтобы он ночью читал над ним заупокойную молитву – кадиш. В гроб (инвентарный ящик – см. п. 3 комментариев к гл. 3) они положили своего живого товарища и накрыли покрывалом. Ночью, когда Мойше один находился у гроба «покойника» и читал кадиш, тот неожиданно поднял руку. Мойше спокойно положил руку на место и продолжал молиться. Через некоторое время у «покойника» поднялась нога, но, читавший молитву, также спокойно вернул ее на место. Когда же мнимый усопший сел в гробу, Мойше испугался, ударил его палкой по голове и убил. Свой поступок он объяснил страхом перед умершим и боязнью какой-либо каверзы с его стороны. Вот так обернулась эта «шутка».

Из-за тяжелого материального положения семьи, отец проучился всего два или три года и даже не закончил низшую ступень. Вместе с тем он в определенной мере овладел древнееврейским языком, что позволяло ему в молодости молиться в синагоге, читать Тору и Танах в целом, в оригинале и при необходимости переводить без словаря.

Литовско-белорусским диалектом языка идиш4, наиболее близким к верхнее- немецким диалектам, отец владел в совершенстве. Однако на русском языке он говорил с акцентом, часто неправильно произносил слова, а писал и того хуже, что сохранилось на всю жизнь, несмотря на последующие занятия при советской власти в ликбезе5.

В возрасте 11-12 лет отца отдали учеником в мастерскую живописца вывесок, так как с детства у него проявилась способность к рисованию. Позже его сестру Еву определили ученицей к портнихе. К тому времени семья уже проживала в Риге.

К моменту смерти дедушки Хаима отцу могло исполниться от 17 до 22 лет и он фактически содержал семью, поскольку к тому времени закончил обучение и самостоятельно работал живописцем вывесок у владельца живописной мастерской. В последние годы перед Первой мировой войной отец зарабатывал до 100 руб. в месяц (это был достаточно высокий заработок), что намного улучшило благосостояние семьи.

***

Являясь фактически главой большой семьи, отец не мог себе позволить жениться, пока не пристроит сестер и младшего брата. Это привело к тому, что он женился довольно поздно. Но отец не был аскетом и для снятия сексуального напряжения вынужден был посещать публичный дом. Поскольку в молодости он был верующим, на такие посещения требовалось получать благословение раввина. Необходимость получения благословения раввина для этой цели подтверждается и рассказами об отношении евреев к проституции [31, с. 255].

Евреи ортодоксы резко осуждают проституцию. Однако, выдающийся еврейский мыслитель Средневековья рабби Гершом бен Иехуда допускал посещение публичных домов, отдаленных от места проживания, неженатыми, разведенными и вдовцами, чтобы не подвергаться искушению более тяжких видов распутства. То же можно отнести и к неженатым ортодоксам (Израиль), просиживающим до 30 лет в иешивах и вынужденным для снятия сексуального напряжения получать разрешение раввина.

 

Раздумья о будущем, 1938

Отец родился в пресловутой «черте еврейской оседлости», жил там до переселения семьи в Ригу и испытал действие введенных по отношению к евреям ограничительных законов6. Хорошее представление о преследованиях лиц, самовольно покинувших черту оседлости, дает роман еврейского писателя Израиля Эльяшберга под названием «Раввин и проститутка» (издан на русском языке в 1928 г.).

По сюжету этого романа в Москву нелегально приезжает на короткое время раввин из какого-то провинциального малороссийского города черты оседлости и останавливается на рекомендованной ему ранее подпольной квартире. Среди ночи его будят и предлагают бежать через черный ход в связи с проводимой полицией облавой на лиц, не имеющих права проживания в Москве. В страшном смятении он выскакивает на улицу и бежит «куда глаза глядят», лишь бы подальше от этого дома. Обезумевшего от ужаса запыхавшегося раввина укрывает у себя, привечает и согревает уличная девка. Поражает именно этот контраст. Униженного и оскорбленного, преданного богу человека спасает такая же униженная и оскорбленная, но стоящая на противоположной низшей ступени человеческого общества. Раввин влюбляется в эту девушку, забыв о своем сане, живет с ней как с возлюбленной, причем ее сексуальные познания возносят его на вершину блаженства. Через две недели, когда пришло время уезжать, он расстается с ней с большим сожалением.

Поскольку раввины могли жить вне черты еврейской оседлости, думается, что использование образа раввина потребовалось автору для того, чтобы рельефнее подчеркнуть трагичность положения еврейского народа, лишенного элементарных человеческих прав. Хотя могло быть и другое. Возможно, для поездки в Москву ему надо было получить разрешение, а он этого не сделал.

Небезынтересен и такой факт. Когда после неудачного покушения А.К. Соловьева (2 апреля 1979 г.) на Александра II в мае 1879 г. евреям запретили жить в Москве и других городах вне черты оседлости, Исаак Ильич Левитан и его близкие были выселены из Москвы, хотя его отец (к тому времени он умер) имел право на жительство в Москве, что до введения новых законов распространялось и на его детей. Позднее на основании удостоверения Московского училища живописи, ваяния и зодчества И.И. Левитан получил разрешение жить в Москве [6, с. 15, 17].

Вместе с тем по приказу Александра III, все евреи должны были оставить Москву до 14 июля 1892 г. И.И. Левитан, будучи признанным художником - певцом русской природы, вынужден был покинуть Москву. Его родным пришлось сделать то же самое. Только благодаря возмущению общественности, И.И. Левитану удалось в конце года вернуться в Москву. Но окончательное разрешение на проживание в Москве он получил только во второй половине 1893 г. Впоследствии, Максим Горький, осуждая это надругательство над человеком, писал: «Проклятое правительство…черта оседлости – это такой несмываемый позор для нас» [3, с. 89, 90].

После смерти моего прадеда – раввина, семья моего покойного дедушки лишилась права на жительство в Риге. Поэтому семье приходилось часто менять квартиры и давать на «лапу» околоточному надзирателю (по нашим понятиям участковому), чтобы не выселили из Риги и не отправили по этапу в одну из губерний черты оседлости. Однако, этого избежать не удалось в связи с началом Первой мировой войны.

 

Дежурство на пляже. Азовское море, 1939

19 июля (1 августа) 1914 г. Германия объявила войну России. 02 сентября (15 сентября) того же года была организована вопиющая провокация против евреев, проживавших в прифронтовой полосе. Она заключалась в том, что все еврейское население г. Мариамполя (ныне входит в состав Литвы), занятого ненадолго немцами, по ложному доносу было обвинено в сотрудничестве с немцами, т. е. в государственной измене.

В результате был приговорен к восьми годам каторжных работ с лишением всех прав состояния мещанин Янкель Юделев Гершанович, принявший на себя под давлением немцев и по просьбе своих соотечественников, роль бургомистра.

Донос был состряпан неким имамом Байрашевским, который, уже через несколько недель после вынесения приговора Гершановичу, предстал перед тем же судом, перед которым он лжесвидетельствовал, но уже в качестве обвиняемого. Он был обвинен в государственной измене как немецкий шпион и во всем сознался. Суд приговорил его к каторжным работам. Еще находясь в тюрьме, он покончил собой.

В результате этого судебного разбирательства была установлена полная невиновность Гершановича и евреев города Мариамполя. Но еще два года потребовалось адвокату О.О. Грузенбергу7, чтобы добиться пересмотра дела и освобождения Гершановича. Немаловажную роль в освобождении Гершановича сыграла статья Владимира Галактионовича Короленко «О Мариампольской измене» [7].

Вместе с тем упомянутая провокация послужила поводом для депортации всех евреев из прифронтовой полосы (из приграничных губерний)8.

Так, в начале сентября (по старому стилю) 1914 г. Главное командование русских войск приказало осуществить акцию по депортации евреев в течение 24 часов из прифронтовой зоны. Евреев принудительно грузили в эшелоны, отправлявшиеся на восток. Разрешалось брать минимум вещей. Депортируемым приходилось бросать все свое имущество. В пути следования многие погибали от голода и истощения [3, с. 94, 152; 7, с. 23]. О мучениях, испытывавшихся евреями в период осуществления этой акции, можно прочесть в романе-эпопее М. Горького «Жизнь Клима Самгина».

Впоследствии, на основании опыта проведения таких акций (еврейский народ подвергался подобным акциям еще в VIII в. до н. э., во время ассирийского нашествия и падения государства Израиль, в VI в. до н. э. при нашествии вавилонян и завоевании Иудейского царства и в другие эпохи), И.В. Сталин легко осуществлял депортации целых народов. Возможно (прямых доказательств нет), таким же образом готовилась и депортация евреев Советского Союза в Сибирь, но этому помешала смерть И.В. Сталина (1953).

Под предпринятую Военным командованием акцию депортации евреев осенью того же 1914 г. попала и семья отца (отец, его мать, брат и обе сестры). По предписанию, все они должны были следовать намного дальше Екатеринослава (с 1926 г. Днепропетровск). Но в Екатеринославе эшелон встретили молодые еврейские ребята – здоровяки. Не спрашивая ни у кого разрешения, они помогли разгрузиться, и семья отца осталась в Екатеринославе. Здесь была большая еврейская община, и жизнь была дешевле, чем за пределами Украины.

В Екатеринославе семья поселилась вблизи Днепра. Это был район, населенный еврейской беднотой. Рядом, на берегу, находились различные пакгаузы, склады леса и других материалов. Берег был загрязнен, заилен и выхода к нему, чтобы искупаться, практически не было.

Перед Великой Отечественной Войной в витринах одного из магазинов на центральном проспекте города (пр. Карла Маркса) был выставлен эскизный проект перспективного развития Днепропетровска. В этом проекте, что нас особенно поразило, в частности, предусматривалось устройство набережной с гранитными парапетами и спусками к Днепру от Речного порта до парка им. Шевченко (бывший Потемкинский сад, где располагался дворец Потемкина). Нам тогда казалось это фантастикой. Однако прошли годы, и фантастика обратилась в действительность, причем последняя значительно превзошла планировавшееся перспективное развитие города.

 

Студент-дипломник Днепропетровского института инженеров ж.д. транспорта (ДИИТ), 1948

В молодости отец был очень религиозным человеком, соблюдал обрядность, справлял субботу и отмечал все праздники, регулярно посещал синагогу. Однако, со временем, он разочаровался в религии и уже в период своего детства я не помню, чтобы он дома отправлял какие-либо религиозные обряды. Вряд ли в это время он регулярно посещал синагогу. Вместе с тем в конце 20-х и начале 30-х гг. мы ходили с ним в Хоральную синагогу, расположенную в центре города, слушать кантора. Возможно, это были отголоски молодости.

Вскоре эту синагогу закрыли и превратили в клуб швейников. Лишь в конце ХХ столетия ее вернули верующим и после реставрации вновь открыли осенью 2000 г. (синагога «Золотая роза»). На открытии присутствовал президент Украины того времени Леонид Кучма.

В свободное время по вечерам (таких вечеров было не так уж много) отец читал нам с мамой Тиной (вторая жена отца) вслух главы из Торы и других книг Танаха, но это скорее всего было развлекательным чтением. На всю жизнь запомнились история Иосифа Прекрасного и другие Библейские сказания и притчи. У отца была старая потрепанная Библия, страницы которой были разделены на две колонки соответственно с древнееврейским и русским текстами.

В зрелом возрасте отец пришел к полному отрицанию бога и даже пытался убеждать в этом своих знакомых верующих людей одного с ним возраста.

 

С женой Флорой, детьми и родителями: Флора с Аликом, отец, Ленник и мама-Тина, 1948, Днепропетровск

Отец был весьма способным и мог бы стать известным художником, если бы у него была возможность серьезно учиться живописи.

Помню, как он выполнил на стекле (на стекле работают с обратной стороны) герб Советского Союза размером с пятнадцатикопеечную монету того времени. Контуры герба были покрыты сусальным золотом. Герб экспонировался на выставке работ живописцев «Товарищества Художник», где он тогда работал, и получил высокую оценку специалистов.

Выполненные отцом копии работ известных мастеров живописи хорошо оценивали специалисты. Тепло отзывался о его работах член Союза художников СССР, автор известной картины «Опять двойка» Федор Решетников. Одно время он даже давал уроки живописи мастерам из «Товарищества…», в том числе и отцу.

Наличие еще до женитьбы на руках у отца большой семьи, незаконченное начальное образование, плохое знание русского языка (как я уже говорил, до конца жизни он не всегда правильно произносил русские слова и также зачастую неправильно писал), отсутствие права на жительство в таких городах, как Москва, С.-Петербург, Киев и др. не позволило отцу учиться живописи в высшем или среднем учебном заведении и получить художественное образование.

Отец назывался живописцем, но под этим понималось «живописец вывесок». В это понятие входило: написание вывесок различных размеров на стекле, жести, фанере; выполнение всевозможных рисунков и плакатов на той же подоснове, а также на полотне и на бумаге. Этими рисунками, представлявшими, в основном, копии, иногда снабжались и вывески.

У отца был хороший вкус, четкое знание всевозможных шрифтов, развитое чувство ритмики и его вывески отличались большим изяществом.

Тяга к рисованию у него была огромная. Еще до Великой Отечественной войны стены нашей днепропетровской квартиры были увешаны прекрасно выполненными копиями известных мастеров живописи: Айвазовского, Маковского, Мешкова, Рембрандта и других художников. Помню эти работы: «Девятый вал», «Дети бегущие от грозы», «Ослепший художник», «Жертвоприношение Авраама» и др. Копии работы Маковского «Дети бегущие…» отец выполнил также для своих сестер. У одной из них висели также исполненные им копии: «У дверей школы» и «Саломея» - авторов не помню.

Рамы к картинам отец изготавливал сам. За день до эвакуации мой дядя Лейба, (Лева) стоя на перекрестке людных улиц, распродал все наши картины по дешевке – по три рубля за картину. К сожалению, отец не догадался снять их с подрамников, свернуть в рулон и взять с собой. Если бы удалось сохранить картины, то в эвакуации их можно было бы продать за большие деньги и, может быть, родители и дядя Лева не так бы голодали.

Отец писал эти картины обычно дома по воскресеньям, а летом по вечерам, если они у него были свободными. Обычно же по вечерам он выполнял частные заказы, так как прожить на его заработок было невозможно. Наблюдая за работой отца, я тоже хотел писать маслом, причем, в отличие от него, так, чтобы все видели. Летом я выносил мольберт во двор и рисовал. Так, я неплохо скопировал «Захарку» работы А. Васнецова и «Сталин и Ворошилов» - С. Герасимова. Эти работы я выполнял маслом на промасленном ватмане. У нас во дворе еще один мальчик рисовал – Михаил Богуславский (о нем я еще буду говорить) и мы всегда с ним соперничали. Признаюсь, он рисовал лучше меня и стал художником-самоучкой. Каким, я не знаю, так как зрелых его работ я не видел. Начал я также писать для своего дедушки на полотне прикроватный коврик – «Семейство львов». Но не хватило терпения и времени его закончить.

Наши послевоенные квартиры также были украшены выполненными отцом прекрасными копиями работ Джорджоне, Рубенса, Валентена де Булоня, Снейдерса, Орлова, Айвазовского, Маковского, Крамского, Васильева и других мастеров. Рисовал он их по субботам и воскресеньям, приезжая к нам в Днепродзержинск из Днепропетровска. Многие из них я подарил детям и старшей внучке. Они нашли достойное место в их квартирах.

Отец оставил нам свой большой поясной автопортрет, выполненный маслом на полотне. Тогда ему было 75 лет. Он изобразил себя анфас стоящим как бы перед невидимым мольбертом и рассматривающим свою работу. В его правой опущенной руке кисть, в левой, согнутой в локте – опущенная (повернутая к зрителю) палитра с красками. Портрет написан с большой тщательностью и обладает прекрасным сходством. Писал он его, глядя в зеркало, и на не очень качественную фотографию. Фотограф неправильно сфокусировал нижнюю часть фотографии. В результате кисть правой руки и большой палец левой оказались несколько размытыми. Кроме того, кисть правой руки оказалась несколько уменьшенной по сравнению со всей фигурой. Это же отразилось и в автопортрете. Наконец, его глаза на фотографии и в автопортрете оказались менее выразительными, чем в натуре.

Отец мечтал создать собственную картину на тему: «После еврейского погрома»9. Вот сюжет этой картины. Убогая комната бедного еврейского ремесленника в полутемном подвале. В углу на полу прислонившись к развороченной кровати полулежит перепуганная, истерзанная 12-13-летняя девочка. Ее белое платье изорвано и окровавлено, бедра оголены. Она смотрит прямо перед собой невидящим, безумным взглядом. Над ней надругались погромщики. Ее мать, отец и младший брат убиты. Их тела тут же на полу. Развороченные перины и подушки, все покрыто кровью и пухом, окна разбиты, мебель перевернута.

По рассказу отца я очень живо представлял себе эту страшную картину. Но ему не хватило образования, а может быть и времени (он всю жизнь работал по 10-12 часов, чтобы прокормить семью) для создания этой картины. Кроме того, нужна была натурщица для главного персонажа и натурщики – для убиенных. Денег на это, естественно, не было. Когда же он вышел на пенсию (он получал в 1952 г. хорошую пенсию и мог заплатить натурщикам), то это желание, очевидно, притупилось да и возраст уже был не тот.

Отцу и его семье случайно повезло, что до депортации они жили в Риге, вне черты еврейской оседлости и не испытали на себе ужасов первой (1881-1882) и второй (1903-1906) волн еврейских погромов, прокатившихся в пределах черты еврейской оседлости (Украина, Молдавия и др. районы). Миновала их чаша сия и в период Гражданской войны во время проживания в Екатеринославе (петлюровцы, махновцы и др.) – третья волна погромов. Однако отец хорошо знал все, что было связано со второй и третьей волнами погромов.

 

С женой, детьми и родителями: в переднем ряду – мать жены Анна Семеновна, Аня, Алик, отец, сзади – мы с Флорой и Леня, 1954, Курган

То ли в конце 1914, то ли в начале 1915 г. отца призвали в армию для защиты «царя-батюшки». В Екатеринославе семье видимо жилось не сладко, и отцу приходилось очень много работать. Он был очень худым, ослабленным и не приспособленным к службе в армии. Во время прохождения курса обучения ведению штыкового боя ему даже тяжело было держать винтовку наперевес. Штык опускался ниже живота воображаемого противника. И фельдфебель по этому поводу покрикивал на него: «Ты что, собираешься немца в яйца колоть?»

В конце зимы 1915 г. в составе маршевой роты отец прибыл на Западный фронт – «на позицию», - как он говорил. Выгрузили их из эшелона в 30 км от линии фронта. За ночь они совершили марш-бросок к фронту и к утру заняли обледенелые окопы. Отец вспоминал артобстрелы первых дней фронтовых будней, когда слышен звук летящего снаряда и все холодеет внутри. В этот момент он и его товарищи лежали ничком, прижимаясь к земле, и прислушивались, пронесет или не пронесет, и молились, чтобы пронесло. Потом он привык.

После нескольких месяцев пребывания на фронте в обледенелых, а затем в раскисших окопах отец сильно простудился. В лазарете, куда он попал, поначалу врачи не находили ничего серьезного. К сожалению, отец был заядлым курильщиком и не смог прекратить курение, что не способствовало выздоровлению. Первые две врачебные комиссии, которые он проходил, сделали выводы о том, что отца еще можно подлечить и пока нет необходимости в его демобилизации. Однако здоровье не улучшалось. Кроме того, он оглох на правое ухо. Видимо, это явилось следствием небольшой контузии, которую он перенес, будучи на фронте. Третья врачебная комиссия диагностировала начало туберкулезного процесса, а также учла его глухоту на одно ухо.

Во второй половине 1915 г. отец был демобилизован вчистую, с «Белым билетом», и вернулся в Екатеринослав. Впоследствии ему удалось вылечиться, но до 1941 г. он постоянно кашлял и жаловался на слабые легкие.

Комментарии и примечания к гл. 1.1.

1. Здесь и далее ссылки на Священное Писание и цитаты из него отвечают изданию: «Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета, канонические».- Всесоюзный Совет евангельских христиан-баптистов.- М., 1985.- 992 с. Это издание и другие сектантские или протестантские издания книг Ветхого Завета, кроме англиканских, полностью совпадают с сохранившимся до наших дней Масоретским текстом Танаха (Танах – аббревиатура слов Тора – Пятикнижие Моисея, Невиим – Книги Пророков, Кетувим – Писание), написанного на древнееврейском и частично арамейском языке и содержащего 39 книг. Этот текст назван Масоретским по обществу древних еврейских библеистов-богословов, окончательно упорядочивших в III-II вв. до н.э. рукописи Танаха. Книги Танаха отличаются от традиционного русского перевода только по названиям. Так, например, 1-я и 2-я книги Царств из Ветхого Завета соответствуют 1-й и 2-й книгам Самуила из Танаха. Многие книги Танаха названы по первому слову каждой книги (подробнее см. [2, с. 557]).

2 - Иногда можно встретить написание: Ешива (Ешибот).

3 - Город Рига в те годы был административным центром Лифляндской губернии.

4 – Язык идиш образовался в результате взаимодействия верхненемецких диалектов с семитскими языками (еврейским, арамейским) и славянскими элементами (см. [3]).

5 – Ликбез (ликвидация безграмотности) – школа грамотности. Такие школы, где обучалось безграмотное и малограмотное взрослое население СССР с 1923 по 1939 гг. действовали на территории Союза повсеместно.

6. В 1791 г. Екатерина II ограничила особым списком местности, где евреям разрешалось записываться в сословия (например, в купеческое или мещанское сословие). Это послужило началом создания черты оседлости, в пределах которой евреям разрешалось жить [3, с. 99].

В черту оседлости, кроме генерал-губернаторства Польши, входили: Бессарабская, Виленская, Витебская, Волынская, Гродненская, Екатеринославская, Ковенская (Ковно - Каунас), Минская, Могилевская, Подольская, Полтавская, Таврическая (Симферополь), Херсонская, Черниговская, Киевская губернии. Вместе с тем в пределах черты оседлости евреям не разрешалось жить в селах, владеть землей. Им запрещалось жить в Киеве, Севастополе, Николаеве, Ялте, где находилась летняя резиденция царской семьи. В Курляндской губернии (центр Миттава – ныне Елгава, Латвия), на Кавказе и в Средней Азии разрешалось проживать лишь местным евреям [3, с. 100; 4, с. 5, 6].

 Вне черты оседлости правом на жительство пользовались: купцы I-й гильдии, пробывшие в этой гильдии не менее пяти лет, лица с высшим и специальным образованием (врачи, инженеры, адвокаты, раввины и др.), ремесленники, аптекари, акушерки, фельдшеры, солдаты, проходившие службу по Рекрутскому уставу, и их потомки [там же].

 Такие правила установили сразу же после освобождения крестьян. Однако, законы, изданные при Александре III (после 1 марта 1881 г.) и Николае II, ухудшили положение этой части еврейского населения: ремесленникам запретили проживать в пределах Москвы и Московской губернии; если умирал глава семьи, имевший высшее или специальное образование, то семью выселяли из места постоянного проживания в пределы черты оседлости; ремесленникам и купцам запретили селиться в Сибири [4, с. 7].

 Черта оседлости была упразднена Временным Правительством лишь 20 марта (2 апреля) 1917 г. законом «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений» [5].

7. Грузенберг Оскар Осипович – известный адвокат. Защищал в 1913 г. на провокационном судебном процессе в Киеве Менделя Бейлиса, ложно обвиненного черносотенцами в ритуальном убийстве христианского мальчика Андрея Ющинского.

8. Николай II «Распоряжением о прифронтовом управлении войсками во время войны» полностью подчинил Верховному главнокомандующему русской армии, своему дяде, Великому князю Николаю Николаевичу, и подчиненным ему армейским командирам, управление территориями, лежащими к западу от линии Петербург - Смоленск – р. Днепр. Это распоряжение давало право по усмотрению военного командования осуществлять любые акции на подвластных территориях, включая депортацию евреев из прифронтовой полосы [3, с. 94].

9. Постоянные еврейские бедствия, обусловленные ограничением в правах, безработицей, нищетой, скученностью в черте еврейской оседлости, усугублялись периодически возникавшими погромами, уносившими тысячи жизней ни в чем неповинных людей.

Так, в результате резни, учиненной в Украине в XVII в. (1648-1658) казаками Богдана Хмельницкого, было уничтожено с особой жестокостью от 100 до 180 тыс. евреев. А через столетие во время гайдаматчины – народно-освободительного движения на правобережной Украине, направленного как будто бы, главным образом, против национально-религиозного гнета поляков-католиков, погибло еще 50-60 тыс. евреев [3, с. 48]. Сотни еврейских общин были стерты с лица земли.

 После убийства царя Александра II в 1881-1882 гг. и в меньшей степени в 1883 г. по Украине прокатилась первая волна погромов. Она охватила около 150 населенных пунктов в шести губерниях [3, с. 114, 115].

В целях разжигания антисемитизма на рубеже XIX и XX вв. были сфабрикованы «Протоколы сионских мудрецов» (к сожалению, в конце XX в. новоявленные черносотенцы вновь обратились к этой теме), составленные в виде заметок для докладов якобы существующего тайного еврейского правительства, которое стремится захватить господство над миром. Впервые эта фальшивка была опубликована в 1903 г. черносотенной газетой «Знамя», издававшейся в Петербурге Крушеваном, который ранее сотрудничал в кишиневской газете «Бессарабец». К тому времени уже действовали черносотенные организации, финансируемые царской охранкой [3, с. 124].

 В результате этой антисемитской деятельности в 1903-1906 гг. по Украине прокатилась вторая волна погромов. Помимо погромов в Украине, в 1903 г. разразился невиданный по своей жестокости погром в Кишиневе. Среди жертв – 50 убитых, сотни раненных и покалеченных, тысячи разоренных и ограбленных. В 1904 г. в результате черносотенной агитации во время Русско-Японской войны в различных местах произошло более 30 мелких погромов, хотя в этой войне участвовало 30 тыс. евреев, не считая трех тысяч врачей-евреев [2, с.199-201; 3, с. 124, 125].

В 1905 г. после публикации «Манифеста 17 Октября» на евреев обрушилась

новая серия погромов. Погромы были инспирированы в Одессе, Киеве, Керчи, Симферополе, Евпатории, Феодосии, Юзовке (ныне Донецк), Мелитополе и в других городах. Не щадили ни детей, ни женщин, ни стариков [ 3, с. 126, 127]. Страшная картина еврейского погрома и переживания престарелой Эстер с большой силой переданы Михаилом Коцюбинским в новелле «Він іде».

Третья волна погромов приходится на период Гражданской войны - 1918-1920 гг. (петлюровцы, махновцы, различные банды). Петлюровцы осуществляли погромы во многих местах с особой жестокостью.

Слезы наворачиваются на глаза, когда читаешь в романе Николая Островского «Как закалялась сталь» описание учиненного петлюровскими бандитами еврейского погрома в Шепетовке. Рассказ о имевших место погромах и их жестокости можно значительно продолжить.

Шолом Шварцбард, сам переживший погромы и собравший большое количество свидетельств очевидцев петлюровских погромов, в 1926 г. застрелил Симона Петлюру в Париже. После трехдневного разбирательства он был оправдан французским судом [2, с. 199]. Обеляя и возвеличивая С. Петлюру, украинские националисты утверждают, что Шварцбард был агентом ОГПУ (Объединенное государственное политическое управление при Совете Народных Комиссаров, обеспечивавшее государственную безопасность СССР). Если бы это было так, то был бы тщательно разработан соответствующий план покушения, с тем, чтобы его участники не были обнаружены.

Но убить С. Петлюру днем прямо на людной улице мог только безумно смелый, отчаявшийся одиночка, который не в состоянии был стерпеть, что виновник жестоких еврейских погромов в Украине остался безнаказанным. Вместе с тем заметим, что не важно, был или не был Шварцбард чьим либо агентом. Важно, что возмездие восторжествовало.

Глава 2.1

В 1920 г. умерла мать моего отца, моя бабушка Гинда. Она шла навестить первого, только что родившегося внука. При этом она попала под проливной дождь, промокла, простудилась и заболела воспалением легких. Через несколько дней ее не стало.

В честь покойной бабушки Гинды (Гинда на русском языке звучит как Инна) ее имя получили две мои двоюродные сестры, родившиеся в 1924 г. на полгода раньше меня. В последующие годы в СССР многие традиции были утрачены, поэтому среди евреев традиция давать новорожденным имена умерших близких родственников не всегда соблюдалась, хотя мною, по отношению к своим детям, эта традиция была учтена.

Во второй половине 1922 г., после введения нэпа1,отец вместе со своим младшим братом Левой открыл собственную мастерскую по изготовлению вывесок, рисунков, плакатов и выполнению других разнообразных живописных работ. Она помещалась в полутемном, сыром подвале в центре города в районе бывшей гостиницы «Астория». В детстве я бывал в этой мастерской с нашей домработницей Тиной.

В своей мастерской они полностью изготавливали вывески, включая деревянные подрамники, набивку жести, грунтовку, покраску, написание текста и доставку заказчику. То же относилось к рисункам, плакатам и другим видам живописных работ. Вспомогательные работы выполняли зачастую оба, но большей частью дядя Лева, а писал и рисовал отец.

В то время таких собственников мастерских, не использовавших наемный труд, называли «кустарями-одиночками». Отцу и дяде Леве приходилось работать по 11-12 и более часов в сутки, причем едва удавалось сводить концы с концами, так как «давил фининспектор». Фининспектора (нынешняя налоговая инспекция) «душили» не только всех частников-кустарей, не говоря уже о богатых нэпманах (так называли частных предпринимателей и торговцев), но и представителей умственного труда и свободных профессий.

Если А.С. Пушкина, по его словам, духовно грабил цензор – глупец и трус, который вымарывал и выдирал все, что только можно, принимая белое за черное, сатиру за пасквиль, считая поэзию развратом, глас правды – мятежом, то Владимира Маяковского экономически обирал фининспектор. Это вызывало недоумение и возмущение поэта, вылившееся в следующие строки («Разговор с фининспектором о поэзии»; 1926):

«…В ряду

имеющих

лабазы и угодья

и я обложен

и должен караться…»

Если фининспектор так прижимал поэта, то можно себе представить, что выжималось из кустаря-одиночки. В ряде случаев и современная налоговая инспекция Украины поступает не лучшим образом, что автор настоящих записок испытал на себе в период 1994-2001 гг.

24 февраля 1923 г., в возрасте 35 лет (по брачному свидетельству 33 года), отец женился на моей будущей матери Хае Лейбовне (Анне Львовне) Ледер, 1898 г. рождения. В отличие от самоучки отца, моя будущая мать окончила гимназию и имела среднее медицинское образование.

Выходя замуж за моего будущего отца в возрасте 25 лет (по тем временам такая девушка считалась «перестарком»), моя будущая мама скрыла от него, что из-за болезни сердца ей нельзя рожать, тогда как непременным условием брака, поставленным женихом, было рождение ребенка. Видимо, невеста тоже хотела иметь ребенка. Так я появился на свет.

Отец был красив и считался завидным женихом. Через год после смерти матери, (она умерла, когда мне было четыре года) практиковавшие тогда свахи знакомили его с женщинами, претендовавшими на брак с ним. Помню, как в 1930 г. отец взял меня, шестилетнего мальчишку, на встречу с одной из рекомендованных ему невест. Это была крупная, холеная еврейская женщина. Встреча состоялась возле так называемого «Верхнего парка», в котором впоследствии было построено второе здание Обкома КПСС. Когда я ее увидел, то закричал, что не хочу, чтобы она была мне мамой (проявился детский эгоизм) и убежал. Отец догнал меня, и на этом дальнейшее сватовство закончилось.

С 1929 г. у нас жила домработница из деревенской украинской семьи, которую все в доме, в том числе и я, звали Тиной. С пяти лет она фактически заменила мне мать.

В детстве я очень любил Тину и не хотел, чтобы ее место заняла другая женщина.

В 1931 г. отец женился на Тине. Думаю, что с одной стороны здесь сыграла роль наша взаимная с Тиной привязанность друг к другу, с другой – ее стремление узаконить возникшие между ними по ее инициативе интимные отношения. Боясь, что Тина (далее я буду называть ее мама Тина) будет хуже ко мне относиться, если у нее появится свой ребенок, отец не хотел иметь от нее детей. А жаль! Можно было бы рискнуть. Тогда у меня могли бы быть сводный брат или сестра.

Отец прожил со своей второй женой 34 года и пережил ее на девять лет, хотя она была моложе его на 13 лет. До глубокой старости отец сохранил все жизненные силы как человек и как мужчина и очень гордился этим.

В 1930 г. отец и дядя Лева, не выдержав налогового прессинга и не желая быть «лишенцами» (до 1936 г. частные предприниматели, торговцы, в том числе иногда и кустари, относились к нэпманам, лишались политических прав и назывались в народе «лишенцами»)2, вынуждены были расстаться с собственной мастерской и перейти на работу в кооперативное объединение – артель «Вывеска». Она также помещалась в центре города.

Вследствие внутреннего соперничества эта артель впоследствии распалась на две, получившие название «Вывеска» и «Кисть». Отец некоторое время работал в последней. Затем они вновь объединились в «Товарищество Художник». В послевоенные годы там же некоторое время существовало «Товарищество Художник», затем артель «Художник» и, наконец, возник «Художественный фонд». Эта чехарда была обусловлена борьбой отдельных личностей за власть, их стремлением к руководству и обогащению в условиях нечетких тарифов и цен за выполненные работы, а также возможностью манипуляций должностями вспомогательного персонала. Отец этими дрязгами не интересовался и интенсивно трудился рядовым живописцем под всеми перечисленными «вывесками». С 1931 по 1935 гг. отец был ударником3, а с 1936 г. – стахановцем4 и награждался соответствующими грамотами.

Сравнивая свою работу в вышеназванных организациях с работой в мастерской у хозяина (в Риге), отец говорил: - «Хозяин был и председатель, и заместитель, и бухгалтер, и кассир, и секретарь, и агент по снабжению, и кладовщик, а теперь приходится кормить столько дармоедов». В связи с большими накладными расходами, а, возможно, и огрехами руководства, заработки в довоенное время были очень низкими. Поэтому в период моего детства и юности отцу приходилось по вечерам подрабатывать («халтурить» как тогда говорили). Он выполнял различные живописные работы на стороне: писал вывески, обновлял нивелирные рейки и циферблаты для настенных и ручных часов, выполнял покраску велосипедов с их окантовкой и воспроизведением фирменных надписей, покраску и надписи на пишущих машинках и другие тексты и рисунки. При этом он всегда опасался фининспектора. О подаче декларации не могло быть и речи, так как его бы полностью задушили налогами.

И все равно мы жили бедно, едва сводили концы с концами. До Великой Отечественной войны отец часто вспоминал «мирное время» (перед Первой мировой войной), когда семья еще жила в Риге и он неплохо зарабатывал. Заветной мечтой отца было вновь вернуться в Ригу, хотя это было невозможно, так как до 1940 г. Рига, как и вся Латвия, не входила в состав Советского Союза. Иногда ему хотелось отправиться в Палестину. После Отечественной войны, когда свободно можно было уехать в Ригу, а возможно и в Палестину, он об этом не заговаривал. Полагаю, что этому мешали родственные связи, а также хорошая пенсия, которую он получал.

В детстве я любил бывать в мастерской, где работал отец, и смотреть, как он рисует или пишет вывески. До Отечественной войны почти все работавшие там мастера были евреями и все имели достаточно высокую квалификацию. Отец всегда соревновался с одним живописцем по фамилии Левин, который несколько превосходил его по мастерству, но очень ценил как специалиста. Остальные сослуживцы работали хуже. Только специалистам такого класса как Левин и отец разрешалось писать портреты Ленина и Сталина, а также членов Политбюро.

Фотографии свидетельствуют, каким красивым был отец в молодости и даже в среднем возрасте. Несколько продолговатое лицо, большой лоб, черные волосы с пробором, сохранившиеся без лысины до глубокой старости, спокойный, мягкий взгляд карих глаз, прямой нос и квадратные усики над верхней губой, небольшой рот и округлый подбородок – таков отец тех лет.

Хотя отец не имел образования, ему была присуща врожденная глубокая внутренняя культура, выражавшаяся в мягкости в обращении, порядочности, вежливости. За всю жизнь я никогда не слышал от отца бранного или просто грубого слова. Помнится, как он здоровался с людьми, слегка кланяясь и приподнимая шляпу.

Вспоминается анекдот. Как-то к Народному комиссару просвещения, которым с 1917 по 1929 гг. был А.В. Луначарский, обратился молодой человек с вопросом о том, что надо сделать, чтобы стать интеллигентным человеком. Луначарский ответил, что для этого надо закончить три института. Молодой человек заявил, что он окончил три института, но его не считают интеллигентным человеком. «Нет» - возразил ему Луначарский, - «Институт должны закончить Ваши дед и отец, а также Вы». Думается, что это образное выражение и здесь речь идет о культурном воспитании из поколения в поколение.

Как видим, даже в простой, бедной и малообразованной семье может вырасти человек глубокой внутренней культуры. Тому пример – мой отец. Замечу, что такими же качествами обладали мои дядя Лева и младшая из сестер отца Дора. Вместе с тем был случай, когда отец вместе с моей мачехой - мамой Тиной вскрыли без моего ведома пришедшее на мое имя письмо (видимо она на этом настояла) от девочки, которую я любил, и не отдали мне его. Но это уже был 1939 г.

Альтруизм моего отца не имел пределов. Даже будучи женатым на моей матери и имея ребенка, он постоянно помогал своим сестрам деньгами, хотя до Отечественной войны (а старшая сестра Ева и после войны) они в этом не нуждались.

Доре отец помогал до самой ее смерти, а после ее смерти продолжал помогать ее дочери – моей двоюродной сестре Инне, отдавая ей половину своей пенсии. В последний год жизни, проживая у нас, он поступал так же вплоть до своей кончины. И даже, получив пенсию за несколько дней до своей смерти, он попросил меня половину отдать сестре, что я и сделал.

Помнится, еще в раннем детстве я слышал как дедушка – мамин отец выговаривал ему, что, имея семью и определенные обязательства перед ней, он часть заработанных денег отдает своим сестрам, которые имеют мужей и особенно в его помощи не нуждаются. Причем отец даже не всегда мог своевременно внести хозяину плату за квартиру (в конце 20-х и начале 30-х гг. дом, в котором мы жили, принадлежал частному владельцу). Помню случай, когда мы с отцом пришли к хозяину, которого отец просил об отсрочке платежа.

Впоследствии, когда отец женился второй раз, в нашей семье часто происходили размолвки между ним и мамой Тиной, связанные с его альтруизмом. В те годы мы жили еще хуже.

Помогал отец также мне и моей семье (без ведома мамы Тины) в мои студенческие годы, в первые годы после окончания института и в первый период моей службы в Советской армии. Затем он оказывал нам материальную помощь во время учебы детей в университете. Все пять лет учебы в Днепропетровском государственном университете моя дочь Аня прожила у него и вспоминает о дедушке с чувством большой благодарности.

Как-то мне попались опубликованные письма Петра Заломова5 к брату, датированные 1928 г. В одном из них он возмущается низкой производительностью труда на предприятиях и высказывает мысль, что рабочие, захватив власть, считают свою задачу выполненной.

Думается, что он был недалек от истины. Но было множество примеров трудового героизма, проявленного трудящимися в годы 1-й и 2-й пятилеток. Об этом свидетельствует ввод в эксплуатацию огромного количества важнейших промышленных предприятий-гигантов. Это впечатляюще отражено в документальном фильме «Русское чудо» (1963) немецких режиссеров Андре и Аннели Торндайк, посвященном историческому развитию Советского Союза. Достаточно вспомнить, например, кадр, показывающий с каким энтузиазмом, при отсутствии вибраторов, бригада бетонщиков, дружно взявшись за руки, уплотняет ногами бетон, уложенный в тело сооружения. С другой стороны это не делает чести руководителям показанной стройки. Возможно, в этом фильме и в отчетах о результатах первых двух пятилеток что-то и приукрашено, но ведь индустриализация страны была осуществлена и это способствовало достижению победы в Великой Отечественной войне.

Как известно, планы 3-й пятилетки выполнены не были. К концу 30-х гг. резко снизилась производительность труда, значительно возросло число прогулов, самовольных переходов с одного предприятия на другое в момент незавершенного производственного цикла, а также других нарушений производственных процессов. В это время в Советском Союзе были самый короткий рабочий день и самая короткая рабочая неделя.

Когда в 1932 г. я пошел в школу, страна жила по пятидневке. Каждый пятый день был выходным. Через несколько лет была введена шестидневка, и каждый шестой день стал выходным. При этом, из-за полного несовпадения с рабочим циклом, днями недели мы не интересовались. Продолжительность рабочего дня была меньше восьми часов.

В целях повышения обороноспособности страны Президиум Верховного Совета СССР 26 июня 1940 г. издал Указ «О переходе на восьмичасовый рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений».

Думается, что перед войной назрела необходимость перехода на семидневную рабочую неделю, тем более, что капиталистические страны жили именно по такой рабочей неделе. Официальная пресса отмечала, что этот Указ встретил единодушную поддержку коллективов многих предприятий. Вероятнее всего, эта «поддержка» была инспирирована партийными органами.

Вместе с тем, драконовские элементы этого Указа меня и по сей день бросают в дрожь. Во-первых, это привлечение к суду рабочего или служащего за прогул. Прогулом считалось опоздание на работу более чем на 20 мин. Во-вторых, это запрещение перехода с предприятия на предприятие, что рассматривалось нами как закрепощение, немного напоминавшее имевшее место в свое время закрепощение крестьян в России. Последнее положение действовало еще некоторое время после Отечественной войны. Этот бесчеловечный Указ обеспечил под страхом сурового наказания резкое снижение прогулов на предприятиях.

Отец и я чудом не попали под действие этого Указа. Случилось так, что осенью 1940 г. отец случайно проспал и проснулся только около восьми часов утра (рабочий день начинался в восемь). Едва одевшись, он побежал на работу. На трамвай почему-то сесть не удалось. Он бежал от ул. Бородинской, где мы жили, до центра города, примерно три километра. Опоздание составило 25 мин., а ему поставили 19 мин. В противном случае он мог оказаться в тюрьме.

Со мной приключилась такая история. В 1941 - начале 1942 гг. я преподавал черчение в средней школе г. Сталинска (город в Новосибирской, с 1943 года – Кемеровской области; ныне Новокузнецк). От места нашего проживания до школы надо было ехать трамваем не менее полутора часов. Школа работала в две смены, и я забыл, что в 16 часов у меня урок. Вспомнил я об этом только в 1530.. От волнения у меня поднялась температура до 37,2°. Обратившись в поликлинику, я получил больничный лист. Если бы не такая реакция организма, быть бы мне под судом.

Отец был очень пунктуальным и организованным человеком. Он всегда повторял, что жизненные функции организма надо отправлять вовремя. Если хочется спать – спи, хочется кушать – кушай, хочется по малой или большой нужде – немедленно справляй ее. Вероятно, отец не знал, кто такой Маймонид или Рамбам (Рабену Моше Бен Маймон), но его взгляды совпадали со взглядами этого великого еврейского мыслителя Средневековья.

Отец обладал большим чувством юмора, здравого смысла и огромным зарядом оптимизма. На каждый случай жизни у него были соответствующая притча или анекдот. Так, когда я ему говорил, что он проживет 90 и более лет (сердце у него было здоровое) он отвечал: «Мит глеймене коп» (с глиняной головой), считая, что незачем жить, если тебя постигнет глубокий склероз.

Его оптимизм, здравый смысл, сила воли и железная выдержка помогли ему выжить в тяжелые годы войны и эвакуации. Когда началась война, отцу было 54 года.

Многие немолодые евреи, пережившие немецкую оккупацию Украины в 1918 г., вспоминали лояльное отношение немцев к евреям и не верили, что Гитлер нацелил свои армии, их зондеркоманды и другие карательные органы на полное уничтожение еврейского населения на оккупированных территориях Советского Союза и стран Европы. Более того, они отговаривали своих детей и внуков и соседей от эвакуации. Я сам слышал такие рассуждения от живших на нашей и соседней улицах сапожника Буксинера, и парикмахера-частника Зискинда, у которого я постоянно стригся. То, что передавали наши средства массовой информации о зверствах гитлеровцев на оккупированных территориях, они называли пропагандой. По этой причине их семьи не эвакуировались, как и многие другие семьи, и все они погибли. Правда, имели место случаи, когда еврейские семьи не могли выехать из-за больных родителей или родственников, и также нашли смерть от рук гитлеровских палачей.

Отец ни минуты не верил в лояльность фашистов и был уверен, что если мы не эвакуируемся, то все погибнем, и в первую очередь я – комсомолец. Поэтому он согласился, чтобы я покинул город раньше, чем он и мама Тина, с семьей девушки, с которой мы любили друг друга – будущей моей жены Флоры. Взяв самые необходимые пожитки, выбрались мы из Днепропетровска 15 августа 1941 г. (См. подробнее гл. 11).

Отец с мамой Тиной и Левой, также, взяв самое необходимое, покинули родные пенаты 18 августа 1941 г. Перейдя на левый берег Днепра через привокзальный мост, они вышли из города. Где-то по дороге на одной из станций им, как и нам, удалось сесть в поезд и добраться до Краснодарского края. Мы же оказались в Сталинске.

Привокзальный и второй Лоцманский мосты через Днепр были взорваны отступающими частями Красной армии при оставлении Днепропетровска. Немцы захватили Днепропетровск 25 августа 1941 г. Его оккупация продолжалась до 25 октября 1943 г.

Перед тем, как гитлеровцы первый раз заняли Ростов-на-Дону (конец ноября 1941 г.), отец с женой и дядя Лева вторично эвакуировались в поселок Сафоновка Астраханской области. А затем переехали в поселок Утыра Гурьевской области, расположенный на берегу одного из рукавов дельты реки Волги.

Найти друг друга нам удалось через Красный крест, который вел регулярную регистрацию эвакуированных, где бы они ни находились, причем все сведения стекались в Москву.

В поселке Утыра отец, мама Тина и дядя Лева работали в рыболовецкой артели, где плели корзины из лозы кустарника под названием чакн для укладки рыбы. Получали по 300 г. хлеба в сутки, ловили черепах, собирали мелкую рыбешку от улова, которую рыбаки выбрасывали, и засаливали. Из черепах варили супы. С первой пойманной черепахой случился курьез: ее положили в холодную воду и поставили на огонь, а когда вода нагрелась, черепаха стала выскакивать из кастрюли. После этого случая они стали бросать черепах в кипяток. При этом панцирь сразу отделялся. Убить черепаху предварительно не удавалось, так как она пряталась под панцирем. По их рассказам черепаховый суп был очень вкусен.

Отец и мама Тина непрерывно трудились, делили свой хлебный паек на три части и съедали в течение дня. Дядя Лева съедал свой хлеб за один присест, а приварок, о котором говорилось выше, случался для всех троих не всегда. Он сильно ослабел, заставить себя двигаться, трудиться не мог, большую часть времени лежал и умер от истощения. Отец очень переживал по поводу его смерти.

Сестры считали дядю Леву неудачником и называли на идиш «шлымазл». Как говорили в семье, дядя Лева покупал себе ботинки или костюм по высокой цене, а продавал (ботинки жали, костюм был слишком узок или широк) по более низкой цене. Специальностью живописца дядя Лева не владел, выполнял работы, не требующие высокой квалификации (грунтовка, покраска, поделочные подготовительные работы и т. п.). Он жил в закутке на квартире у старшей сестры Евы (она часто помыкала им), был некрасив с оттопыренными ушами, холост. Вместе с тем он был очень добрым и отзывчивым человеком, готовым отдать своим близким все до последнего. Я любил его, и мне было очень больно, когда узнал о его смерти.

В 1942 г. мне удалось продать свой фотоаппарат за 170 руб. и деньги отправить отцу. В Сталинске за эти деньги, в лучшем случае, можно было купить 1 кг мяса (к слову сказано, так как в эти годы о мясе мы даже не мечтали), а там они приобрели гниловатую тушу барана, что помогло им пережить самую тяжелую зиму 1942-43 гг. К сожалению, деньги они получили после смерти дяди Левы.

Отец вернулся в Днепропетровск в 1944 г. летом. Не имея пропуска, добирался на попутных товарных поездах. По дороге потерял все свои документы и вещи. Наша квартира оказалась разрушенной. В ней был пожар и прогорел и обрушился потолок. Поскольку денег на восстановление не было, то отец поселился у своей младшей сестры Доры в кухне. Мама Тина вернулась в Днепропетровск только в 1945 г.

В городе уже работал «Художественный фонд», размещавшийся в одном из довоенных своих помещений в центре города. Отца там хорошо знали, помогли восстановить документы, и он возвратился к своей прежней работе. По окончании войны отец был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»

Много лет отец и мама Тина прожили в упомянутой кухне, причем стояли на очереди в райисполкоме на получение квартиры с 1946 г. В начале 60-х гг. им предоставили в том же районе временное жилье – полутемную комнату с коммунальной кухней. Лишь много лет спустя после смерти мамы Тины и отца пришло извещение из райисполкома о том, что им выделена отдельная квартира.

В 1952 г. отец вышел на пенсию. Предварительно мне пришлось обращаться в Гурьевский обком КП Казахстана, чтобы помогли восстановить утерянные документы, так как рыбартель на наши обращения не реагировала. Отцу установили максимальную пенсию в размере 1200 руб. (после реформы 1961 г. – 120 руб.). На эти деньги в те годы можно было нормально питаться, одеваться и вполне прилично жить.

После смерти мамы Тины и до последнего года своей жизни отец жил один в упомянутой временной квартире и по истечении траура вступил в интимные отношения с сестрой мамы Тины, жившей недалеко от него. Он полностью сам себя обслуживал, а когда она заболела ишемической болезнью сердца и с некоторых пор не могла выходить из дома, ухаживал за ней, покупал и приносил ей продукты, помогал, чем мог.

Питался отец очень рационально. Большое место в его рационе занимали рыба, овощи, ягоды и фрукты. Яиц, мяса практически не употреблял. Летом сам заготавливал – вялил рыбу. Готовил себе постные, но очень густые борщи, жареную или тушеную в томате камбалу. Часто употреблял в пищу рыбные консервы.

Дожив до 87 лет, отец сохранил ясный ум и твердую память. Он умер 29 июня 1974 г. на 88-м году жизни. Похоронен в Днепродзержинске на кладбище в Соцгороде.

Учитывая антисемитские настроения, бытовавшие в СССР, и боясь осквернении могилы, при установке памятника я не решился поместить его фотографию, а имя и отчество пришлось написать в русском звучании (Григорий Ефимович).

Судьба моего отца была тесно связана с его ближайшими родственниками (сестрами и их семьями). Поэтому хочу немного рассказать и о них.

Семья тети Евы жила в коммунальной квартире неподалеку от превращенной в клуб бывшей хоральной синагоги. Ее муж работал директором типографии газеты «Зоря», был членом ВКП(б) и неплохо зарабатывал. Семья жила безбедно. У него всегда можно было взять контрамарку (талон, дающий право бесплатного посещения театра или кино) для посещения нового кинофильма. У них в семье всегда были первые книжные новинки. Так, нашумевшую новинку, книгу Николая Островского «Как закалялась сталь» я прочел сразу же по выходе из печати в 1935 г.

В 1941 г. их семья эвакуировалась в Среднюю Азию. Причем они выехали организованно примерно за месяц или три недели до взятия немцами Днепропетровска. Нашей семье, в частности мне, они выехать с ними даже не предлагали.

Их сын Фима Погостский с началом войны ушел на фронт и закончил войну в Берлине. После войны Фима окончил консерваторию, женился на еврейской девушке, но через некоторое время после рождения сына из-за вмешательства тещи их брак распался. Вторичный брак с русской девушкой Галей оказался удачным. Оба они преподавали в Днепропетровском музыкальном училище и жили с его родителями. Галя исповедовала баптизм. После смерти матери Фимы его отец не поладил с Галей и совершил по отношению к ней подлый поступок. Он написал на нее донос в партком училища. В результате ее, как баптистку, лишили права обучать молодежь и уволили из училища. После увольнения Галя длительное время блестяще руководила хором в баптистском объединении и написала ряд интересных работ по сольфеджио. Фима и Галя прожили душа в душу до самой его смерти. Он умер 27 марта 1999г. за два дня до смерти Флоры.

Родная сестра Фимы Инна Погостская закончила филологический факультет Днепропетровского государственного университета, вышла замуж, родила сына Валерика и вскоре рассталась с мужем. Думается, что немалую роль в разводе Инны с мужем сыграла ее мать, а может быть и характер самой Инны.

Вторым ее мужем был военный летчик Семен Фридман, успешно воевавший на фронтах Великой Отечественной войны. Они жили во Львове. Как-то проездом я побывал у них в гостях. Семен мне очень понравился. Кроме Валерика, у них был еще один совместный сын.

Однако неприятное впечатление на меня произвело то, как Инна обращалась с мужем. Она постоянно, по каждому поводу и без повода, на него кричала (так вела себя в свое время и ее мать моя тетя Ева по отношению к своему мужу). Видимо это послужило причиной того, что он, в конце концов, оставил ее.

Вспоминается старый анекдот времен существования Союза ССР и всесильной коммунистической партии. В нем говорится о том как женщины разных национальностей удерживают своих мужей, а именно: американка – делом, француженка – телом, англичанка – шиком, еврейка – криком, итальянка - грацией, русская – парторганизацией. В данном случае я вижу соль анекдота не в парторганизации, а в крике. Очень метко подмечено! По-видимому, это было присуще местечковым еврейкам, выходцем из которых была и ее мать, моя тетка, и перешло к Инне. Думается, что крик в семейной жизни - это самое последнее дело.

Инна много лет преподавала русский язык и литературу в Львовской мужской исправительной колонии. В конце 1991 г. Инна с младшим сыном (Валерик трагически погиб от наезда автосамосвала) и его женой выехали в Израиль, поскольку в это время во Львове во весь голос провозглашались лозунги: «Утопимо москалів у жидівській крові».

Семья младшей сестры отца, моей тети Доры, занимала отдельную двухкомнатную квартиру на втором этаже ветхого трехэтажного дома старинной постройки, расположенного неподалеку от Днепра. О муже тети Доры дяде Соломоне я уже упоминал. Это был красивый, сильный, полноватый мужчина.

В 1929 г. в Днепропетровске прошел сильнейший ливень. Многие улицы были затоплены в связи с подъемом уровня воды в Днепре, причем вода доходила до центра города. В этот день дядя Соломон получил в банке зарплату для персонала Днепропетровского мельничного комбината и нес ее в сумке. Ливень застал его на улице, и стремительный поток воды понес его к Днепру. Но он был хорошим пловцом. Ему удалось не только самому спастись, но и сохранить сумку с деньгами.

В начале августа 1941 г. мелькомбинат должен был эвакуироваться в Среднюю Азию. Моя любимая двоюродная сестра Инна Капустина пришла к нам 7 августа, сказала, что они эвакуируются, и от имени тети Доры и дяди Соломона предложила мне ехать с ними. Я отказался, так как не мог себе представить, что Днепропетровск будет сдан гитлеровцам, и они уехали без меня.

В конце 1941 или начале 1942 г. дядя Соломон был призван в Красную армию и погиб на фронте, точнее пропал без вести.

После освобождения Днепропетровска тетя Дора с Инной вернулись домой в свою квартиру, в кухне которой в 1944 г. поселился отец, а в 1945 г. – мама Тина и мы с Флорой. Площадь полутемной кухни с окном, выходившим в слабо освещенную лестничную клетку, составляла 8 м2. Когда у нас родился сын Леня, какое-то время мы впятером жили в этой кухне.

После окончания университета Инна вышла замуж, и молодые поселились вместе в этой же квартире. Однако постоянный разлад между тещей и зятем привел к разводу, причем по настоянию матери Инна сделала аборт и осталась одинокой на всю жизнь. В этом отношении Флора была умницей, поскольку с первых дней нашей с ней совместной жизни категорически запретила матери вмешиваться в наши отношения.

Их сын Фима Погостский был призван в Красную армию и участвовал в боевых действиях в течение всей войны.

Еще до войны Фима обучался музыке, а после демобилизации поступил в Киевскую консерваторию по классу фортепиано. Фима обладал мягким характером, был очень добрым, отзывчивым человеком. В консерватории он познакомился с еврейской девушкой, студенткой той же консерватории Аллой и она стала его женой. Оба они закончили консерваторию и поселились у ее матери. У них родился сын Женя. В 1953 г. проездом в Трускавец я навестил их в Киеве. Фима жаловался мне, что живется ему плохо, теща изводит, а жена за ним практически не ухаживает. В итоге их брак распался, и Фима уехал к родителям в Днепропетровск. Здесь он вторично женился на красивой, доброй, отзывчивой русской девушке Гале. Галя исповедовала баптизм. В конечном счете, Фима тоже стал баптистом. Они прожили душа в душу до самой его смерти.

В начале 60-х гг. у его матери, моей тети Евы, случился инсульт. Фима ухаживал за парализованной матерью восемь лет до конца ее жизни. Его отец помогал ему, хотя находился в интимных отношениях с другой женщиной.

До выхода на пенсию Фима вел курс фортепиано в Днепропетровском музыкальном училище. Его очень любили ученики. Галя преподавала там сольфеджио. После смерти матери его отец не поладил с Галей и совершил по отношению к ней подлый поступок. Он написал на нее донос в партком училища. В результате ее, как баптистку, лишили права обучать молодежь и уволили из училища. После увольнения Галя длительное время блестяще руководила хором в баптистском объединении и написала ряд интересных работ по сольфеджио.

О смерти Фимы я узнал, когда позвонил к ним, чтобы сообщить о смерти Флоры. Он умер от инсульта на 79 году жизни на два дня раньше ее - 27 марта 1999 г., проболев несколько дней и не приходя в сознание. Для меня это было вторым потрясением. Кроме того, я был удивлен и расстроен тем, что Галя мне не сообщила о его смерти. Вразумительного объяснения этому я от нее не получил. Галя только сказала мне, что если бы не помощь баптистской общины, она не смогла бы нормально похоронить Фиму и не представляет, что бы было с ней. После нашего отъезда в Германию связь с Галей оборвалась.

Сын Фимы Женя, также стал музыкантом, виолончелистом. Не имея перспектив в СССР, он в конце 70-х гг. выехал вместе с женой в Канаду. По рекомендации великого Ростроповича его приняли в какой-то из известных канадских государственных оркестров.

Родная сестра Фимы Инна Погостская закончила филологический факультет

Днепропетровского государственного университета. Кем был ее первый муж, я не помню. У них родился сын Валерик и вскоре они расстались. Думается, что немалую роль в разводе Инны с ним сыграла мать (теща), а может быть и характер самой Инны.

Вторым ее мужем был военный летчик Семен Фридман, успешно воевавший на фронтах Великой Отечественной Войны. Они жили во Львове. В марте 1953 г. я летел на лечение и отдых в Трускавец и побывал у них в гостях в промежутке между прилетом моего самолета и рейсом к месту отдыха. Семен мне очень понравился. Кроме Валерика, у них был еще один совместный сын.

Однако неприятное впечатление на меня произвело то, как Инна обращалась с мужем. Она постоянно, по каждому поводу и без повода, на него кричала (так вела себя в свое время и ее мать по отношению к своему мужу). Видимо это послужило причиной того, что он, в конце концов, ушел от нее, уехал из Львова и женился на русской женщине.

Вспоминается старый анекдот времен существования Союза ССР и всесильной коммунистической партии. В нем говорится о том как женщины разных национальностей удерживают своих мужей, а именно: американка – делом, француженка – телом, англичанка – шиком, еврейка – криком, итальянка - грацией, русская – парторганизацией. В данном случае я вижу соль анекдота не в парторганизации, а в крике. Очень метко подмечено! По-видимому, это было присуще местечковым еврейкам, выходцем из которых была и ее мать, моя тетка, и перешло к Инне. Здесь уместно вспомнить и лексикон мачехи из упоминавшегося ранее автобиографического романа Шолом-Алейхема «С ярмарки». Думается, что крик в семейной жизни - это самое последнее дело.

С Валериком мы познакомились ближе, когда он несколько раз приезжал к нам в Днепродзержинск. Это был красивый, стройный и приятный молодой человек. Он жил в Калуше, был женат на украинской девушке, которая родила ему двоих детей. Валерик работал вахтовым методом6 в Тюмени и там же трагически погиб от наезда автосамосвала.

Инна много лет преподавала русский язык и литературу в Львовской мужской исправительной колонии. В конце 1991 г. Инна с младшим сыном и его женой выехали в Израиль, поскольку в это время во Львове во весь голос провозглашались лозунги: «Утопимо москалів у жидівській крові». В Израиле Инна в третий раз вышла замуж за марокканского еврея. Они плохо понимали друг друга и через несколько лет расстались. Дальнейшая связь с Инной прервалась.

Семья младшей сестры отца, моей тети Доры, занимала отдельную двухкомнатную квартиру на втором этаже ветхого трехэтажного дома старинной постройки, расположенного неподалеку от Днепра. Тетя была замужем за дядей Соломоном Капустиным, который работал главным бухгалтером Днепропетровского мельничного комбината (городского элеватора). Это был красивый, сильный, полноватый мужчина. Тетя в молодости работала кассиром в универсальном магазине. Даже в самые тяжелые довоенные годы (1933 г.) их семья не бедствовала. В детстве я уважал тетю Дору больше, чем тетю Еву, так как она была более образована и приветлива.

В 1929 г. в Днепропетровске прошел сильнейший ливень, мои впечатления о котором изложены в главе 8. Как мне известно, многие улицы были затоплены в связи с подъемом уровня воды в Днепре, причем вода доходила до центра города. В этот день дядя Соломон получил в банке зарплату для персонала и нес ее в сумке. Ливень застал его на улице, и стремительный поток воды понес его к Днепру. Но он был хорошим пловцом. Ему удалось не только самому спастись, но и сохранить сумку с деньгами.

В начале августа 1941 г. мелькомбинат должен был эвакуироваться в Среднюю Азию. Моя любимая двоюродная сестра Инна Капустина пришла к нам 7 августа, сказала, что они эвакуируются, и от имени тети Доры и дяди Соломона предложила мне ехать с ними. Я отказался, так как не мог себе представить, что Днепропетровск будет сдан гитлеровцам, и они уехали без меня.

В конце 1941 или начале 1942 г. дядя Соломон был призван в Красную армию и погиб на фронте, точнее пропал без вести.

После освобождения Днепропетровска, тетя Дора с Инной вернулись домой в свою квартиру, в кухне которой в 1944 г. поселился отец, а в 1945 г. – мама Тина и мы с Флорой. Площадь полутемной кухни с окном, выходившим в слабо освещенную лестничную клетку, составляла 8 м2. Когда родился Леня, какое-то время мы впятером жили в этой кухне.

Инна закончила Филологический факультет Днепропетровского госуниверситета. Она писала дипломную работу о творчестве Эптона Синклера и практически ее закончила. Однако, когда в 1949 г. началась кампания борьбы с космополитизмом, ей пришлось отказаться от готовой работы и выполнить новую дипломную работу о творчестве русского писателя Гаршина.

После окончания университета Инна вышла замуж, и молодые поселились вместе в этой же квартире. Однако постоянный разлад между тещей и зятем привел к разводу, причем по настоянию матери Инна сделала аборт и осталась одинокой на всю жизнь (в этом отношении Флора была умницей, поскольку с первых дней нашей с ней совместной жизни категорически запретила матери вмешиваться в наши отношения). До смерти матери Инна жила с ней, а затем одна, хотя у нее и был приходящий друг.

Случилось так, что умерла Инна во время приема ванны 8 декабря 2000 г. Соседка нашла ее через пару дней. Хоронил Инну брат ее приятельницы Татьяны, проживающей в Израиле, которому она завещала квартиру и все свое имущество.

Комментарии и примечания к главе 2.1.

1. Как стало известно после публикации в Союзе ССР автобиографической книги Л.Д. Троцкого [8, с. 198, 199], он в начале 1920 г., возвратившись в Москву после длительного пребывания на Урале, представил в ЦК РКП(б) записку, в которой указывал, что военный коммунизм, навязанный Гражданской войной, себя изжил и предлагал:

отказаться от уравнительной реквизиции продовольствия в селах;

заменить изъятие излишков своего рода подоходным прогрессивным налогом, но чтобы крупная запашка и более качественная обработка земли были выгодными;

установить взаимовыгодное соотношение между стоимостью сдаваемой сельхозпродукции и промтоваров, поступающих в деревню.

Эти робкие предложения были отвергнуты В.И. Лениным и ЦК РКП(б). Лишь в 1921 г. сложившаяся в стране обстановка вынудила принять основы Новой экономической политики (нэп), которые на первых порах, как отмечал Л. Д. Троцкий, мало чем отличались от его предложений.

В период с 1918 по 1921 гг. имело место несколько серьезных выступлений крестьянства против Советской власти. Крестьяне требовали замены продразверстки продналогом и выполнения ряда других, в том числе политических требований. Это, прежде всего, выступления крестьян в Украине (1918-1921 гг.) под руководством Махно (махновщина), в Тамбовской губернии (1920-1921.) под руководством А.С. Антонова (антоновщина), восстание Кронштадтского гарнизона и экипажей некоторых кораблей (март 1921 г.). Все эти выступления были подавлены, однако последних двух могло и не быть, если бы не отвергли предложения Л.Д. Троцкого.

Нэп ввели по решению Х съезда РКП(б). С его введением:

продразверстку заменили продналогом, а затем и денежным налогом;

денационализировали часть мелких предприятий и отказались от национализации тех предприятий, которые еще оставались в частной собственности;

допустили использование наемного труда на частных предприятиях;

разрешили частную торговлю, аренду земли, аренду госпредприятий частными предпринимателями, иностранные концессии;

создали условия для развития кустарно-ремесленного производства.

В 1924 г. завершилась денежная реформа и золотое содержание советского рубля достигло дореволюционного уровня. Нэп обеспечил оживление торговли, ускоренное развитие мелкой промышленности и даже отдельных крупных предприятий, кустарно-ремесленного производства, усиление товарообмена между городом и деревней. Это благотворно сказалось на жизни народа.

В.И. Ленин считал, что нэп введен всерьез и надолго. Исходя из ошибочного постулата И.В. Сталина о необходимости скорейшей ликвидации нэпа, Советское правительство не только держало под жестким контролем развитие частного предпринимательства и торговли и строго регламентировало деятельность новой буржуазии – нэпманов, но и всячески усиливало их налогообложение.

Государство, строящее социализм, могло осуществлять контроль, но нужно было не усиление налогового пресса, а помощь государства для дальнейшего развития нэпа в благоприятном направлении, поскольку народ почувствовал его благотворное воздействие.

К нэпманам относились предприниматели, торговцы, арендаторы, скупщики, комиссионеры и др. Эта новая буржуазия способствовала оздоровлению экономики государства.

Новая экономическая политика завершилась во второй половине 30-х гг. «полной победой социализма». Частное предпринимательство и частная собственность были полностью ликвидированы. Остались только кустари-одиночки. От ликвидации нэпа благосостояние народа не улучшилось, а ухудшилось.

Мы понимали, что для обеспечения обороны страны необходимо быстрое создание тяжелой индустрии, для чего, в ущерб повышению благосостояния народа, туда требуются огромные капиталовложения. И наше поколение, в основном, было с этим согласно.

Но если бы в те годы сохранили частную собственность (под контролем государства) в легкой и пищевой промышленности, в сфере внутренней торговли и в сфере обслуживания, то все могло быть по-другому, и может быть не распался бы Советский Союз. Но это только неприемлемое в истории сослагательное наклонение.

2. Под предлогом защиты интересов революции по Конституции РСФСР 1918 г. имущественные классы были лишены всех прав.

Конституция СССР 1924 г., просуществовавшая до 1936 г., лишала политических прав нетрудящиеся классы и группы. Под это определение подпадали нэпманы. Они не только лишались права участвовать в выборах и быть избранными в руководящие органы власти, но их дети не имели права поступления в высшие учебные заведения или такое поступление ограничивалось определенными квотами. В народе нэпманов называли «лишенцами». Иногда даже кустарей-одиночек, не использовавших наемного труда, причисляли к нэпманам со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Лишение политических прав предпринимателей, торговцев и других граждан, которые трудились не меньше, а даже больше, чем рабочие и служащие государственных предприятий, но подпадали под определение нэпман, было очередной ошибкой И.В. Сталина.

3. Ударничество (ударное движение) – одна из первых и наиболее массовых форм социалистического соревнования трудящихся СССР за повышение производительности труда, снижение стоимости продукции и высокие (ударные) темпы в труде, развернувшееся в период 1-й пятилетки (1929-1932 гг.).

4. Стахановское движение пришло на смену ударничеству во 2-й пятилетке (1933-1937 гг.). Это было массовое движение новаторов производства в борьбе за повышение производительности труда. Зачинателем этого движения был Алексей Стаханов – забойщик шахты Центральная-Ирмино в Кадиевке (Донбасс), который в ночь с 30 на 31 августа 1935 г. установил рекорд, добыв за смену 102 т угля, что превысило норму в 14 раз.

Нам с детства внушали, что А. Стаханов установил свой рекорд единолично. Но уголь надо было не только нарубить. Одновременно требовалась установка крепления забоя, погрузка и отвозка угля, выдача его «на гора». Как позднее стало известно, с А. Стахановым работали два крепильщика, т. е. норма была перевыполнена только в 4,8 раза. Однако, чтобы только нарубить такое количество угля, требовалось немалое искусство и напряжение всех сил организма. За работой А. Стаханова наблюдали парторг шахты, начальник участка и редактор многотиражной газеты. Они в работе не участвовали, но отсюда возможно возник миф о том, что А. Стаханову помогали пять человек.

5. П.А. Заломов – участник революционного движения в России, прототип героя романа М. Горького «Мать» Павла Власова.

6. Вахтовый метод заключается в том, что рабочие набираются, например, в Украине, а трудятся с перерывами в Сибири. При двухнедельном цикле трудовая вахта определенной партии рабочих длится две недели. Затем они улетают на отдых домой, и прилетают вновь через две недели.

Днепродзержинск - Тюбинген

 

Посвящается светлой памяти

моей незабвенной жены и друга

Флоры Борисовны Кушнер

Глава 1

 

 

Запомните, что неуважение к

предкам есть первый признак

дикости и безнравственности.

А.С. Пушкин

 

Почитай отца твоего и мать

твою… Тора, Шмот ( Исход), 20:12.

 

1.1 Отец

Мой отец Гецель Хаимович Кушнер появился на свет в первый день главного еврейского праздника Песах (месяц Нисан) в 1887 г. в бедной еврейской семье сапожника в г. Двинске Витебской губернии (ныне Даугавпилс, Латвия) в черте еврейской оседлости. Число и месяц рождения по Григорианскому календарю впоследствии отцу удалось установить путем сопоставления еврейских пасхалий с этим календарем. Это оказалось 22 апреля, и мы с удовольствием отмечали эту дату и как день рождения отца и как день рождения Ленина.

 

Портрет

Регистрацию его рождения у уездного общественного раввина произвели через два года. С одной стороны, в местечковых городах население не придавало значения своевременной регистрации новорожденных, с другой, – это, возможно, делалось с целью отсрочить призыв в царскую армию. Таким образом, в документах значилось, что он родился в 1889 г.

В семье моих дедушки Хаима и бабушки Гинды было пятеро детей: Самуил, Гецель, Ева, Лейба, и Дора.

В период существования во многих странах (не в России) гетто, евреям разрешалось заниматься лишь ограниченным количеством профессий, среди которых можно назвать ростовщичество, торговлю драгоценностями, торговлю старыми вещами, торговлю вразнос, а из ремесел - портняжничество и сапожное дело. Другими ремеслами евреям заниматься не разрешалось, а до создания гетто евреи были талантливыми ремесленниками в широком диапазоне ремесел. Возможно, именно с этим связано распространенное среди еврейской бедноты, проживавшей в черте еврейской оседлости и занимавшейся различными ремеслами, презрительное отношение к портным и сапожникам как к самой низшей и никчемной «касте».

Отношение к людям этих профессий нашло свое выражение в высказываниях героев классика еврейской литературы Шолом-Алейхема. Так, реб Тевье утверждает, что их семья происходит «…не от портных, да и не от сапожников»… И далее он продолжает: «Откуда, - говорит Голда, - к нам затесался портной? В нашей семье имеются меламеды, канторы, синагогальные служки, могильщики, просто нищие, но ни портных, упаси боже, ни сапожников…» (Шолом-Алейхем, «Тевье-Молочник»).

Отец долго стеснялся говорить о профессии своего отца - моего дедушки. Обычно он говорил, что тот был живописцем. То же он сказал моей будущей матери перед свадьбой. Лишь на склоне лет отец признался мне, кем был мой дедушка.

 

Семья. Слева направо: отец Гецель, мама Анна. Родственники со стороны мамы: тетя Вера и дядя Леня, тетя Лина и дядя Додя, 1929

Мой дедушка по отцу – Хаим Рабинович в молодости оказался в Польше, где собирался жениться. Будущий тесть настоял на том, чтобы он принял его фамилию Ку´шнер. Фамилию дедушка принял, но брак по каким-то причинам не состоялся, а фамилия осталась.

По Далю [1] Ку´шнер – скорняк, овчинник. Ку´шнерство – скорняжество, выделка овчин. Это слово относится к южному, малороссийскому (украинскому) диалекту и имеет немецкое происхождение. На украинский лад Ку´шнер звучит как Кушні´р. Это подтверждается такими строками из поэмы известного украинского писателя И.П. Котляревского «Енеїда»:

«…Цехи різницький, коновальський,

Кушнірський, ткацький, шаповальський

Кипіли в пеклі всі в смолі…».

Немецкое происхождение фамилии Ку´шнер вытекает из слова Kürschner – скорняк (на русском языке звучит Кюршнер). Очевидно при произношении этого иностранного слова в русском и украинском языках постепенно «ю» трансформировалось в «у», а «р» исчезло и оно стало звучать как Ку´шнер или Кушні´р.

 

Отец Гецель Хаимович Кушнер (надпись на обороте: «Лучшему стахановцу в день досрочного выполнения производственного плана, I квартал 1939 р. артели «Коллективный труд»)

Осев в Двинске, дедушка женился на девушке по имени Гинда, которая стала моей бабушкой. Сапожное мастерство приносило мало доходов, и большая семья очень бедствовала, особенно, когда дети стали подрастать. К тому же дедушка был очень серьезно болен – страдал чахоткой. Это тоже не способствовало нормальному заработку и процветанию семьи.

По еврейской традиции первенец (мальчик, являющийся первым ребенком своей матери) должен посвящаться богу (Исход, 13:1-2)1 [2, с. 512]. Дедушка был очень набожным человеком, мечтал видеть своего старшего сына Самуила раввином.

Самуил окончил Талмуд-тору – религиозную школу для мальчиков сирот и детей бедняков. Полученные в этой школе знания Торы – Пятикнижия Моисея и Мишны – Талмуда позволили ему поступить в Иешиву (Иешибот)2 – высшее духовное училище. В Иешиве он изучал полный курс Талмуда, а также Комментарии к нему и готовился к сдаче экзамена на раввина. Самуил был одаренным, способным юношей и ему прочили большое будущее. Обучался он в другом городе. Жил на квартире, питался чем придется, иногда всухомятку, часто недоедал. В возрасте 17 лет внезапно заболел – появились сильные боли в животе. В условиях отсутствия квалифицированной медицинской помощи, проболев три дня, скончался.

Самуил был любимцем семьи и все очень горевали по поводу его кончины.

Верующие евреи дают имена новорожденным в память по умершим родственникам и чаще всего в память по умершим родителям. Мой отец рассказывал обычно о своем дедушке по матери, хотя как мне кажется, отец не любил его. Поскольку отец не упоминал о дедушке по отцу, надо полагать, что его не было в живых, и он его не знал. Напрашивается вывод, что дедушка Хаим назвал родившегося у него первенца в честь своего умершего отца Самуилом, т. е. мой прадед носил имя Самуил.

***

Для поправки своих дел и улучшения благосостояния семьи дедушка Хаим отправился в Великобританию в город Глазго. Там он пробыл год, устроиться, как следует не смог, так как отказывался работать в субботу, а с этим не мирились работодатели.

Во время его отсутствия семья, проживавшая в сыром подвале, еще больше бедствовала. Отец и его сестра Ева уже работали, но зарабатывали очень мало, и семья едва сводила концы с концами.

В Великобритании у дедушки обострилась чахотка. Вернулся он ни с чем и совсем больным. Дома дела его тоже не поправились. Умер дедушка Хаим в возрасте 54 лет.

***

Дедушка отца по материнской линии (мой прадед) жил достаточно зажиточно. Он был раввином, но помощи бедствовавшей семье практически не оказывал. Прадед был очень здоровым и крепким человеком. Во время чаепития он один, как это делали некоторые русские купцы, выпивал самовар чая.

Отец вспоминал, что когда он бывал у дедушки, тот задавал всегда один и тот же вопрос: «Ты молился?», но никогда не спрашивал, кушал ли он, не голоден ли он. Мой отец, наоборот, даже когда я стал взрослым, всегда интересовался, не голоден ли я и предлагал разделить с ним трапезу.

Будучи раввином, дедушка имел право на жительство в г. Риге3, не входившем в черту еврейской оседлости (см. п. 6). При его жизни это право распространялось на его детей и членов их семей, в данном случае на дочь с семьей. Именно дедушка помог семье дочери после смерти кормильца переехать в г. Ригу.

 

3-й класс. С учительницей Р. Топоровской и директором А. Бершадским, 1934/35

В детстве отец учился в начальной еврейской школе - хедере. На иврите это слово означает «комнату», так как обучение происходило обычно в одной комнате, часто в доме меламеда - учителя. В хедере обучали мальчиков основам иудаизма. Там давали некоторые знания и для общего развития: учили азбуке, чтению, знанию молитв, которые заучивались наизусть. Процесс обучения состоял из чтения стиха из Торы на древнееврейском языке и немедленного повторения его перевода на идиш [2, с. 198].

Дети обычно проводили в хедере весь день и находились там до 8-9 часов вечера. Очень колоритно описал хедер тех времен Шолом-Алейхем в своем романе- автобиографии «С ярмарки». Давая подробное описание этого учебного заведения с нищим меламедом во главе, Шолом-Алейхем замечает, что он делает это для того, чтобы будущие поколения могли получить полное представление о жизни евреев в «счастливой» черте оседлости. Поскольку лучше, чем Шолом-Алейхем я этого не сделаю, отсылаю читателей к главам его романа.

Отец был очень способным и смышленым мальчиком. Как-то он смастерил из картона домик с остекленными окнами. Окна он застеклил, наклеив стеклышки на внутреннюю сторону листов картона, еще до сборки домика. Когда домик увидел меламед, его восхищению и удивлению не было предела. Меламед не мог себе представить как мальчику удалось застеклить окна изнутри домика. Этот эпизод характеризует уровень образованности учителей в хедерах и качество их преподавания. И тот же меламед часто наказывал учеников по заднему месту розгами или другим способом. Попадало и отцу.

Отец вспоминал, как возвращался домой из хедера в темные осенние и зимние ночи, когда не только не светилось ни одно окошко в маленьком местечковом городе (уже в 1939 г. в Двинске проживало всего 52 тыс. человек), но свет не пробивался ни через единую щелку. Некоторые дети пользовались фонариками из промасленной бумаги, куда вставлялась небольшая свечка. Но у семьи не было денег для приобретения дополнительных свечей, кроме субботних.

Восьмилетнему мальчику приходилось шагать через весь город. Было страшно, но он убеждал себя не бояться, многократно повторяя одну и ту же фразу: «Чертей нет, мертвые не ходят!». В рассказе отца слово «чертей» звучало как «черчи». Живых тогда не боялись.

Нельзя не вспомнить и рассказы отца о происшедших в их городе курьезных случаях, связанных с суеверным страхом перед умершими.

Так, солдат, вернувшийся с фронта Русско-Японской войны, поспорил с товарищами, что пойдет ночью на кладбище и забьет кол в определенную могилу. Когда он, опустившись на корточки, забивал кол, то прищемил свою длинную шинель. Поднимаясь, он ощутил, что его что-то или кто-то держит и, по-видимому, решил, что это покойник. Утром его нашли мертвым.

И еще. Группа молодых людей решила подшутить над одним из своих сверстников по имени Мойше. Они сказали ему, что умер их товарищ, и попросили его, чтобы он ночью читал над ним заупокойную молитву – кадиш. В гроб (инвентарный ящик – см. п. 3 комментариев к гл. 3) они положили своего живого товарища и накрыли покрывалом. Ночью, когда Мойше один находился у гроба «покойника» и читал кадиш, тот неожиданно поднял руку. Мойше спокойно положил руку на место и продолжал молиться. Через некоторое время у «покойника» поднялась нога, но, читавший молитву, также спокойно вернул ее на место. Когда же мнимый усопший сел в гробу, Мойше испугался, ударил его палкой по голове и убил. Свой поступок он объяснил страхом перед умершим и боязнью какой-либо каверзы с его стороны. Вот так обернулась эта «шутка».

Из-за тяжелого материального положения семьи, отец проучился всего два или три года и даже не закончил низшую ступень. Вместе с тем он в определенной мере овладел древнееврейским языком, что позволяло ему в молодости молиться в синагоге, читать Тору и Танах в целом, в оригинале и при необходимости переводить без словаря.

Литовско-белорусским диалектом языка идиш4, наиболее близким к верхнее- немецким диалектам, отец владел в совершенстве. Однако на русском языке он говорил с акцентом, часто неправильно произносил слова, а писал и того хуже, что сохранилось на всю жизнь, несмотря на последующие занятия при советской власти в ликбезе5.

В возрасте 11-12 лет отца отдали учеником в мастерскую живописца вывесок, так как с детства у него проявилась способность к рисованию. Позже его сестру Еву определили ученицей к портнихе. К тому времени семья уже проживала в Риге.

К моменту смерти дедушки Хаима отцу могло исполниться от 17 до 22 лет и он фактически содержал семью, поскольку к тому времени закончил обучение и самостоятельно работал живописцем вывесок у владельца живописной мастерской. В последние годы перед Первой мировой войной отец зарабатывал до 100 руб. в месяц (это был достаточно высокий заработок), что намного улучшило благосостояние семьи.

***

Являясь фактически главой большой семьи, отец не мог себе позволить жениться, пока не пристроит сестер и младшего брата. Это привело к тому, что он женился довольно поздно. Но отец не был аскетом и для снятия сексуального напряжения вынужден был посещать публичный дом. Поскольку в молодости он был верующим, на такие посещения требовалось получать благословение раввина. Необходимость получения благословения раввина для этой цели подтверждается и рассказами об отношении евреев к проституции [31, с. 255].

Евреи ортодоксы резко осуждают проституцию. Однако, выдающийся еврейский мыслитель Средневековья рабби Гершом бен Иехуда допускал посещение публичных домов, отдаленных от места проживания, неженатыми, разведенными и вдовцами, чтобы не подвергаться искушению более тяжких видов распутства. То же можно отнести и к неженатым ортодоксам (Израиль), просиживающим до 30 лет в иешивах и вынужденным для снятия сексуального напряжения получать разрешение раввина.

 

Раздумья о будущем, 1938

Отец родился в пресловутой «черте еврейской оседлости», жил там до переселения семьи в Ригу и испытал действие введенных по отношению к евреям ограничительных законов6. Хорошее представление о преследованиях лиц, самовольно покинувших черту оседлости, дает роман еврейского писателя Израиля Эльяшберга под названием «Раввин и проститутка» (издан на русском языке в 1928 г.).

По сюжету этого романа в Москву нелегально приезжает на короткое время раввин из какого-то провинциального малороссийского города черты оседлости и останавливается на рекомендованной ему ранее подпольной квартире. Среди ночи его будят и предлагают бежать через черный ход в связи с проводимой полицией облавой на лиц, не имеющих права проживания в Москве. В страшном смятении он выскакивает на улицу и бежит «куда глаза глядят», лишь бы подальше от этого дома. Обезумевшего от ужаса запыхавшегося раввина укрывает у себя, привечает и согревает уличная девка. Поражает именно этот контраст. Униженного и оскорбленного, преданного богу человека спасает такая же униженная и оскорбленная, но стоящая на противоположной низшей ступени человеческого общества. Раввин влюбляется в эту девушку, забыв о своем сане, живет с ней как с возлюбленной, причем ее сексуальные познания возносят его на вершину блаженства. Через две недели, когда пришло время уезжать, он расстается с ней с большим сожалением.

Поскольку раввины могли жить вне черты еврейской оседлости, думается, что использование образа раввина потребовалось автору для того, чтобы рельефнее подчеркнуть трагичность положения еврейского народа, лишенного элементарных человеческих прав. Хотя могло быть и другое. Возможно, для поездки в Москву ему надо было получить разрешение, а он этого не сделал.

Небезынтересен и такой факт. Когда после неудачного покушения А.К. Соловьева (2 апреля 1979 г.) на Александра II в мае 1879 г. евреям запретили жить в Москве и других городах вне черты оседлости, Исаак Ильич Левитан и его близкие были выселены из Москвы, хотя его отец (к тому времени он умер) имел право на жительство в Москве, что до введения новых законов распространялось и на его детей. Позднее на основании удостоверения Московского училища живописи, ваяния и зодчества И.И. Левитан получил разрешение жить в Москве [6, с. 15, 17].

Вместе с тем по приказу Александра III, все евреи должны были оставить Москву до 14 июля 1892 г. И.И. Левитан, будучи признанным художником - певцом русской природы, вынужден был покинуть Москву. Его родным пришлось сделать то же самое. Только благодаря возмущению общественности, И.И. Левитану удалось в конце года вернуться в Москву. Но окончательное разрешение на проживание в Москве он получил только во второй половине 1893 г. Впоследствии, Максим Горький, осуждая это надругательство над человеком, писал: «Проклятое правительство…черта оседлости – это такой несмываемый позор для нас» [3, с. 89, 90].

После смерти моего прадеда – раввина, семья моего покойного дедушки лишилась права на жительство в Риге. Поэтому семье приходилось часто менять квартиры и давать на «лапу» околоточному надзирателю (по нашим понятиям участковому), чтобы не выселили из Риги и не отправили по этапу в одну из губерний черты оседлости. Однако, этого избежать не удалось в связи с началом Первой мировой войны.

 

Дежурство на пляже. Азовское море, 1939

19 июля (1 августа) 1914 г. Германия объявила войну России. 02 сентября (15 сентября) того же года была организована вопиющая провокация против евреев, проживавших в прифронтовой полосе. Она заключалась в том, что все еврейское население г. Мариамполя (ныне входит в состав Литвы), занятого ненадолго немцами, по ложному доносу было обвинено в сотрудничестве с немцами, т. е. в государственной измене.

В результате был приговорен к восьми годам каторжных работ с лишением всех прав состояния мещанин Янкель Юделев Гершанович, принявший на себя под давлением немцев и по просьбе своих соотечественников, роль бургомистра.

Донос был состряпан неким имамом Байрашевским, который, уже через несколько недель после вынесения приговора Гершановичу, предстал перед тем же судом, перед которым он лжесвидетельствовал, но уже в качестве обвиняемого. Он был обвинен в государственной измене как немецкий шпион и во всем сознался. Суд приговорил его к каторжным работам. Еще находясь в тюрьме, он покончил собой.

В результате этого судебного разбирательства была установлена полная невиновность Гершановича и евреев города Мариамполя. Но еще два года потребовалось адвокату О.О. Грузенбергу7, чтобы добиться пересмотра дела и освобождения Гершановича. Немаловажную роль в освобождении Гершановича сыграла статья Владимира Галактионовича Короленко «О Мариампольской измене» [7].

Вместе с тем упомянутая провокация послужила поводом для депортации всех евреев из прифронтовой полосы (из приграничных губерний)8.

Так, в начале сентября (по старому стилю) 1914 г. Главное командование русских войск приказало осуществить акцию по депортации евреев в течение 24 часов из прифронтовой зоны. Евреев принудительно грузили в эшелоны, отправлявшиеся на восток. Разрешалось брать минимум вещей. Депортируемым приходилось бросать все свое имущество. В пути следования многие погибали от голода и истощения [3, с. 94, 152; 7, с. 23]. О мучениях, испытывавшихся евреями в период осуществления этой акции, можно прочесть в романе-эпопее М. Горького «Жизнь Клима Самгина».

Впоследствии, на основании опыта проведения таких акций (еврейский народ подвергался подобным акциям еще в VIII в. до н. э., во время ассирийского нашествия и падения государства Израиль, в VI в. до н. э. при нашествии вавилонян и завоевании Иудейского царства и в другие эпохи), И.В. Сталин легко осуществлял депортации целых народов. Возможно (прямых доказательств нет), таким же образом готовилась и депортация евреев Советского Союза в Сибирь, но этому помешала смерть И.В. Сталина (1953).

Под предпринятую Военным командованием акцию депортации евреев осенью того же 1914 г. попала и семья отца (отец, его мать, брат и обе сестры). По предписанию, все они должны были следовать намного дальше Екатеринослава (с 1926 г. Днепропетровск). Но в Екатеринославе эшелон встретили молодые еврейские ребята – здоровяки. Не спрашивая ни у кого разрешения, они помогли разгрузиться, и семья отца осталась в Екатеринославе. Здесь была большая еврейская община, и жизнь была дешевле, чем за пределами Украины.

В Екатеринославе семья поселилась вблизи Днепра. Это был район, населенный еврейской беднотой. Рядом, на берегу, находились различные пакгаузы, склады леса и других материалов. Берег был загрязнен, заилен и выхода к нему, чтобы искупаться, практически не было.

Перед Великой Отечественной Войной в витринах одного из магазинов на центральном проспекте города (пр. Карла Маркса) был выставлен эскизный проект перспективного развития Днепропетровска. В этом проекте, что нас особенно поразило, в частности, предусматривалось устройство набережной с гранитными парапетами и спусками к Днепру от Речного порта до парка им. Шевченко (бывший Потемкинский сад, где располагался дворец Потемкина). Нам тогда казалось это фантастикой. Однако прошли годы, и фантастика обратилась в действительность, причем последняя значительно превзошла планировавшееся перспективное развитие города.

 

Студент-дипломник Днепропетровского института инженеров ж.д. транспорта (ДИИТ), 1948

В молодости отец был очень религиозным человеком, соблюдал обрядность, справлял субботу и отмечал все праздники, регулярно посещал синагогу. Однако, со временем, он разочаровался в религии и уже в период своего детства я не помню, чтобы он дома отправлял какие-либо религиозные обряды. Вряд ли в это время он регулярно посещал синагогу. Вместе с тем в конце 20-х и начале 30-х гг. мы ходили с ним в Хоральную синагогу, расположенную в центре города, слушать кантора. Возможно, это были отголоски молодости.

Вскоре эту синагогу закрыли и превратили в клуб швейников. Лишь в конце ХХ столетия ее вернули верующим и после реставрации вновь открыли осенью 2000 г. (синагога «Золотая роза»). На открытии присутствовал президент Украины того времени Леонид Кучма.

В свободное время по вечерам (таких вечеров было не так уж много) отец читал нам с мамой Тиной (вторая жена отца) вслух главы из Торы и других книг Танаха, но это скорее всего было развлекательным чтением. На всю жизнь запомнились история Иосифа Прекрасного и другие Библейские сказания и притчи. У отца была старая потрепанная Библия, страницы которой были разделены на две колонки соответственно с древнееврейским и русским текстами.

В зрелом возрасте отец пришел к полному отрицанию бога и даже пытался убеждать в этом своих знакомых верующих людей одного с ним возраста.

 

С женой Флорой, детьми и родителями: Флора с Аликом, отец, Ленник и мама-Тина, 1948, Днепропетровск

Отец был весьма способным и мог бы стать известным художником, если бы у него была возможность серьезно учиться живописи.

Помню, как он выполнил на стекле (на стекле работают с обратной стороны) герб Советского Союза размером с пятнадцатикопеечную монету того времени. Контуры герба были покрыты сусальным золотом. Герб экспонировался на выставке работ живописцев «Товарищества Художник», где он тогда работал, и получил высокую оценку специалистов.

Выполненные отцом копии работ известных мастеров живописи хорошо оценивали специалисты. Тепло отзывался о его работах член Союза художников СССР, автор известной картины «Опять двойка» Федор Решетников. Одно время он даже давал уроки живописи мастерам из «Товарищества…», в том числе и отцу.

Наличие еще до женитьбы на руках у отца большой семьи, незаконченное начальное образование, плохое знание русского языка (как я уже говорил, до конца жизни он не всегда правильно произносил русские слова и также зачастую неправильно писал), отсутствие права на жительство в таких городах, как Москва, С.-Петербург, Киев и др. не позволило отцу учиться живописи в высшем или среднем учебном заведении и получить художественное образование.

Отец назывался живописцем, но под этим понималось «живописец вывесок». В это понятие входило: написание вывесок различных размеров на стекле, жести, фанере; выполнение всевозможных рисунков и плакатов на той же подоснове, а также на полотне и на бумаге. Этими рисунками, представлявшими, в основном, копии, иногда снабжались и вывески.

У отца был хороший вкус, четкое знание всевозможных шрифтов, развитое чувство ритмики и его вывески отличались большим изяществом.

Тяга к рисованию у него была огромная. Еще до Великой Отечественной войны стены нашей днепропетровской квартиры были увешаны прекрасно выполненными копиями известных мастеров живописи: Айвазовского, Маковского, Мешкова, Рембрандта и других художников. Помню эти работы: «Девятый вал», «Дети бегущие от грозы», «Ослепший художник», «Жертвоприношение Авраама» и др. Копии работы Маковского «Дети бегущие…» отец выполнил также для своих сестер. У одной из них висели также исполненные им копии: «У дверей школы» и «Саломея» - авторов не помню.

Рамы к картинам отец изготавливал сам. За день до эвакуации мой дядя Лейба, (Лева) стоя на перекрестке людных улиц, распродал все наши картины по дешевке – по три рубля за картину. К сожалению, отец не догадался снять их с подрамников, свернуть в рулон и взять с собой. Если бы удалось сохранить картины, то в эвакуации их можно было бы продать за большие деньги и, может быть, родители и дядя Лева не так бы голодали.

Отец писал эти картины обычно дома по воскресеньям, а летом по вечерам, если они у него были свободными. Обычно же по вечерам он выполнял частные заказы, так как прожить на его заработок было невозможно. Наблюдая за работой отца, я тоже хотел писать маслом, причем, в отличие от него, так, чтобы все видели. Летом я выносил мольберт во двор и рисовал. Так, я неплохо скопировал «Захарку» работы А. Васнецова и «Сталин и Ворошилов» - С. Герасимова. Эти работы я выполнял маслом на промасленном ватмане. У нас во дворе еще один мальчик рисовал – Михаил Богуславский (о нем я еще буду говорить) и мы всегда с ним соперничали. Признаюсь, он рисовал лучше меня и стал художником-самоучкой. Каким, я не знаю, так как зрелых его работ я не видел. Начал я также писать для своего дедушки на полотне прикроватный коврик – «Семейство львов». Но не хватило терпения и времени его закончить.

Наши послевоенные квартиры также были украшены выполненными отцом прекрасными копиями работ Джорджоне, Рубенса, Валентена де Булоня, Снейдерса, Орлова, Айвазовского, Маковского, Крамского, Васильева и других мастеров. Рисовал он их по субботам и воскресеньям, приезжая к нам в Днепродзержинск из Днепропетровска. Многие из них я подарил детям и старшей внучке. Они нашли достойное место в их квартирах.

Отец оставил нам свой большой поясной автопортрет, выполненный маслом на полотне. Тогда ему было 75 лет. Он изобразил себя анфас стоящим как бы перед невидимым мольбертом и рассматривающим свою работу. В его правой опущенной руке кисть, в левой, согнутой в локте – опущенная (повернутая к зрителю) палитра с красками. Портрет написан с большой тщательностью и обладает прекрасным сходством. Писал он его, глядя в зеркало, и на не очень качественную фотографию. Фотограф неправильно сфокусировал нижнюю часть фотографии. В результате кисть правой руки и большой палец левой оказались несколько размытыми. Кроме того, кисть правой руки оказалась несколько уменьшенной по сравнению со всей фигурой. Это же отразилось и в автопортрете. Наконец, его глаза на фотографии и в автопортрете оказались менее выразительными, чем в натуре.

Отец мечтал создать собственную картину на тему: «После еврейского погрома»9. Вот сюжет этой картины. Убогая комната бедного еврейского ремесленника в полутемном подвале. В углу на полу прислонившись к развороченной кровати полулежит перепуганная, истерзанная 12-13-летняя девочка. Ее белое платье изорвано и окровавлено, бедра оголены. Она смотрит прямо перед собой невидящим, безумным взглядом. Над ней надругались погромщики. Ее мать, отец и младший брат убиты. Их тела тут же на полу. Развороченные перины и подушки, все покрыто кровью и пухом, окна разбиты, мебель перевернута.

По рассказу отца я очень живо представлял себе эту страшную картину. Но ему не хватило образования, а может быть и времени (он всю жизнь работал по 10-12 часов, чтобы прокормить семью) для создания этой картины. Кроме того, нужна была натурщица для главного персонажа и натурщики – для убиенных. Денег на это, естественно, не было. Когда же он вышел на пенсию (он получал в 1952 г. хорошую пенсию и мог заплатить натурщикам), то это желание, очевидно, притупилось да и возраст уже был не тот.

Отцу и его семье случайно повезло, что до депортации они жили в Риге, вне черты еврейской оседлости и не испытали на себе ужасов первой (1881-1882) и второй (1903-1906) волн еврейских погромов, прокатившихся в пределах черты еврейской оседлости (Украина, Молдавия и др. районы). Миновала их чаша сия и в период Гражданской войны во время проживания в Екатеринославе (петлюровцы, махновцы и др.) – третья волна погромов. Однако отец хорошо знал все, что было связано со второй и третьей волнами погромов.

 

С женой, детьми и родителями: в переднем ряду – мать жены Анна Семеновна, Аня, Алик, отец, сзади – мы с Флорой и Леня, 1954, Курган

То ли в конце 1914, то ли в начале 1915 г. отца призвали в армию для защиты «царя-батюшки». В Екатеринославе семье видимо жилось не сладко, и отцу приходилось очень много работать. Он был очень худым, ослабленным и не приспособленным к службе в армии. Во время прохождения курса обучения ведению штыкового боя ему даже тяжело было держать винтовку наперевес. Штык опускался ниже живота воображаемого противника. И фельдфебель по этому поводу покрикивал на него: «Ты что, собираешься немца в яйца колоть?»

В конце зимы 1915 г. в составе маршевой роты отец прибыл на Западный фронт – «на позицию», - как он говорил. Выгрузили их из эшелона в 30 км от линии фронта. За ночь они совершили марш-бросок к фронту и к утру заняли обледенелые окопы. Отец вспоминал артобстрелы первых дней фронтовых будней, когда слышен звук летящего снаряда и все холодеет внутри. В этот момент он и его товарищи лежали ничком, прижимаясь к земле, и прислушивались, пронесет или не пронесет, и молились, чтобы пронесло. Потом он привык.

После нескольких месяцев пребывания на фронте в обледенелых, а затем в раскисших окопах отец сильно простудился. В лазарете, куда он попал, поначалу врачи не находили ничего серьезного. К сожалению, отец был заядлым курильщиком и не смог прекратить курение, что не способствовало выздоровлению. Первые две врачебные комиссии, которые он проходил, сделали выводы о том, что отца еще можно подлечить и пока нет необходимости в его демобилизации. Однако здоровье не улучшалось. Кроме того, он оглох на правое ухо. Видимо, это явилось следствием небольшой контузии, которую он перенес, будучи на фронте. Третья врачебная комиссия диагностировала начало туберкулезного процесса, а также учла его глухоту на одно ухо.

Во второй половине 1915 г. отец был демобилизован вчистую, с «Белым билетом», и вернулся в Екатеринослав. Впоследствии ему удалось вылечиться, но до 1941 г. он постоянно кашлял и жаловался на слабые легкие.

Комментарии и примечания к гл. 1.1.

1. Здесь и далее ссылки на Священное Писание и цитаты из него отвечают изданию: «Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета, канонические».- Всесоюзный Совет евангельских христиан-баптистов.- М., 1985.- 992 с. Это издание и другие сектантские или протестантские издания книг Ветхого Завета, кроме англиканских, полностью совпадают с сохранившимся до наших дней Масоретским текстом Танаха (Танах – аббревиатура слов Тора – Пятикнижие Моисея, Невиим – Книги Пророков, Кетувим – Писание), написанного на древнееврейском и частично арамейском языке и содержащего 39 книг. Этот текст назван Масоретским по обществу древних еврейских библеистов-богословов, окончательно упорядочивших в III-II вв. до н.э. рукописи Танаха. Книги Танаха отличаются от традиционного русского перевода только по названиям. Так, например, 1-я и 2-я книги Царств из Ветхого Завета соответствуют 1-й и 2-й книгам Самуила из Танаха. Многие книги Танаха названы по первому слову каждой книги (подробнее см. [2, с. 557]).

2 - Иногда можно встретить написание: Ешива (Ешибот).

3 - Город Рига в те годы был административным центром Лифляндской губернии.

4 – Язык идиш образовался в результате взаимодействия верхненемецких диалектов с семитскими языками (еврейским, арамейским) и славянскими элементами (см. [3]).

5 – Ликбез (ликвидация безграмотности) – школа грамотности. Такие школы, где обучалось безграмотное и малограмотное взрослое население СССР с 1923 по 1939 гг. действовали на территории Союза повсеместно.

6. В 1791 г. Екатерина II ограничила особым списком местности, где евреям разрешалось записываться в сословия (например, в купеческое или мещанское сословие). Это послужило началом создания черты оседлости, в пределах которой евреям разрешалось жить [3, с. 99].

В черту оседлости, кроме генерал-губернаторства Польши, входили: Бессарабская, Виленская, Витебская, Волынская, Гродненская, Екатеринославская, Ковенская (Ковно - Каунас), Минская, Могилевская, Подольская, Полтавская, Таврическая (Симферополь), Херсонская, Черниговская, Киевская губернии. Вместе с тем в пределах черты оседлости евреям не разрешалось жить в селах, владеть землей. Им запрещалось жить в Киеве, Севастополе, Николаеве, Ялте, где находилась летняя резиденция царской семьи. В Курляндской губернии (центр Миттава – ныне Елгава, Латвия), на Кавказе и в Средней Азии разрешалось проживать лишь местным евреям [3, с. 100; 4, с. 5, 6].

 Вне черты оседлости правом на жительство пользовались: купцы I-й гильдии, пробывшие в этой гильдии не менее пяти лет, лица с высшим и специальным образованием (врачи, инженеры, адвокаты, раввины и др.), ремесленники, аптекари, акушерки, фельдшеры, солдаты, проходившие службу по Рекрутскому уставу, и их потомки [там же].

 Такие правила установили сразу же после освобождения крестьян. Однако, законы, изданные при Александре III (после 1 марта 1881 г.) и Николае II, ухудшили положение этой части еврейского населения: ремесленникам запретили проживать в пределах Москвы и Московской губернии; если умирал глава семьи, имевший высшее или специальное образование, то семью выселяли из места постоянного проживания в пределы черты оседлости; ремесленникам и купцам запретили селиться в Сибири [4, с. 7].

 Черта оседлости была упразднена Временным Правительством лишь 20 марта (2 апреля) 1917 г. законом «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений» [5].

7. Грузенберг Оскар Осипович – известный адвокат. Защищал в 1913 г. на провокационном судебном процессе в Киеве Менделя Бейлиса, ложно обвиненного черносотенцами в ритуальном убийстве христианского мальчика Андрея Ющинского.

8. Николай II «Распоряжением о прифронтовом управлении войсками во время войны» полностью подчинил Верховному главнокомандующему русской армии, своему дяде, Великому князю Николаю Николаевичу, и подчиненным ему армейским командирам, управление территориями, лежащими к западу от линии Петербург - Смоленск – р. Днепр. Это распоряжение давало право по усмотрению военного командования осуществлять любые акции на подвластных территориях, включая депортацию евреев из прифронтовой полосы [3, с. 94].

9. Постоянные еврейские бедствия, обусловленные ограничением в правах, безработицей, нищетой, скученностью в черте еврейской оседлости, усугублялись периодически возникавшими погромами, уносившими тысячи жизней ни в чем неповинных людей.

Так, в результате резни, учиненной в Украине в XVII в. (1648-1658) казаками Богдана Хмельницкого, было уничтожено с особой жестокостью от 100 до 180 тыс. евреев. А через столетие во время гайдаматчины – народно-освободительного движения на правобережной Украине, направленного как будто бы, главным образом, против национально-религиозного гнета поляков-католиков, погибло еще 50-60 тыс. евреев [3, с. 48]. Сотни еврейских общин были стерты с лица земли.

 После убийства царя Александра II в 1881-1882 гг. и в меньшей степени в 1883 г. по Украине прокатилась первая волна погромов. Она охватила около 150 населенных пунктов в шести губерниях [3, с. 114, 115].

В целях разжигания антисемитизма на рубеже XIX и XX вв. были сфабрикованы «Протоколы сионских мудрецов» (к сожалению, в конце XX в. новоявленные черносотенцы вновь обратились к этой теме), составленные в виде заметок для докладов якобы существующего тайного еврейского правительства, которое стремится захватить господство над миром. Впервые эта фальшивка была опубликована в 1903 г. черносотенной газетой «Знамя», издававшейся в Петербурге Крушеваном, который ранее сотрудничал в кишиневской газете «Бессарабец». К тому времени уже действовали черносотенные организации, финансируемые царской охранкой [3, с. 124].

 В результате этой антисемитской деятельности в 1903-1906 гг. по Украине прокатилась вторая волна погромов. Помимо погромов в Украине, в 1903 г. разразился невиданный по своей жестокости погром в Кишиневе. Среди жертв – 50 убитых, сотни раненных и покалеченных, тысячи разоренных и ограбленных. В 1904 г. в результате черносотенной агитации во время Русско-Японской войны в различных местах произошло более 30 мелких погромов, хотя в этой войне участвовало 30 тыс. евреев, не считая трех тысяч врачей-евреев [2, с.199-201; 3, с. 124, 125].

В 1905 г. после публикации «Манифеста 17 Октября» на евреев обрушилась

новая серия погромов. Погромы были инспирированы в Одессе, Киеве, Керчи, Симферополе, Евпатории, Феодосии, Юзовке (ныне Донецк), Мелитополе и в других городах. Не щадили ни детей, ни женщин, ни стариков [ 3, с. 126, 127]. Страшная картина еврейского погрома и переживания престарелой Эстер с большой силой переданы Михаилом Коцюбинским в новелле «Він іде».

Третья волна погромов приходится на период Гражданской войны - 1918-1920 гг. (петлюровцы, махновцы, различные банды). Петлюровцы осуществляли погромы во многих местах с особой жестокостью.

Слезы наворачиваются на глаза, когда читаешь в романе Николая Островского «Как закалялась сталь» описание учиненного петлюровскими бандитами еврейского погрома в Шепетовке. Рассказ о имевших место погромах и их жестокости можно значительно продолжить.

Шолом Шварцбард, сам переживший погромы и собравший большое количество свидетельств очевидцев петлюровских погромов, в 1926 г. застрелил Симона Петлюру в Париже. После трехдневного разбирательства он был оправдан французским судом [2, с. 199]. Обеляя и возвеличивая С. Петлюру, украинские националисты утверждают, что Шварцбард был агентом ОГПУ (Объединенное государственное политическое управление при Совете Народных Комиссаров, обеспечивавшее государственную безопасность СССР). Если бы это было так, то был бы тщательно разработан соответствующий план покушения, с тем, чтобы его участники не были обнаружены.

Но убить С. Петлюру днем прямо на людной улице мог только безумно смелый, отчаявшийся одиночка, который не в состоянии был стерпеть, что виновник жестоких еврейских погромов в Украине остался безнаказанным. Вместе с тем заметим, что не важно, был или не был Шварцбард чьим либо агентом. Важно, что возмездие восторжествовало.

Глава 2.1

В 1920 г. умерла мать моего отца, моя бабушка Гинда. Она шла навестить первого, только что родившегося внука. При этом она попала под проливной дождь, промокла, простудилась и заболела воспалением легких. Через несколько дней ее не стало.

В честь покойной бабушки Гинды (Гинда на русском языке звучит как Инна) ее имя получили две мои двоюродные сестры, родившиеся в 1924 г. на полгода раньше меня. В последующие годы в СССР многие традиции были утрачены, поэтому среди евреев традиция давать новорожденным имена умерших близких родственников не всегда соблюдалась, хотя мною, по отношению к своим детям, эта традиция была учтена.

Во второй половине 1922 г., после введения нэпа1,отец вместе со своим младшим братом Левой открыл собственную мастерскую по изготовлению вывесок, рисунков, плакатов и выполнению других разнообразных живописных работ. Она помещалась в полутемном, сыром подвале в центре города в районе бывшей гостиницы «Астория». В детстве я бывал в этой мастерской с нашей домработницей Тиной.

В своей мастерской они полностью изготавливали вывески, включая деревянные подрамники, набивку жести, грунтовку, покраску, написание текста и доставку заказчику. То же относилось к рисункам, плакатам и другим видам живописных работ. Вспомогательные работы выполняли зачастую оба, но большей частью дядя Лева, а писал и рисовал отец.

В то время таких собственников мастерских, не использовавших наемный труд, называли «кустарями-одиночками». Отцу и дяде Леве приходилось работать по 11-12 и более часов в сутки, причем едва удавалось сводить концы с концами, так как «давил фининспектор». Фининспектора (нынешняя налоговая инспекция) «душили» не только всех частников-кустарей, не говоря уже о богатых нэпманах (так называли частных предпринимателей и торговцев), но и представителей умственного труда и свободных профессий.

Если А.С. Пушкина, по его словам, духовно грабил цензор – глупец и трус, который вымарывал и выдирал все, что только можно, принимая белое за черное, сатиру за пасквиль, считая поэзию развратом, глас правды – мятежом, то Владимира Маяковского экономически обирал фининспектор. Это вызывало недоумение и возмущение поэта, вылившееся в следующие строки («Разговор с фининспектором о поэзии»; 1926):

«…В ряду

имеющих

лабазы и угодья

и я обложен

и должен караться…»

Если фининспектор так прижимал поэта, то можно себе представить, что выжималось из кустаря-одиночки. В ряде случаев и современная налоговая инспекция Украины поступает не лучшим образом, что автор настоящих записок испытал на себе в период 1994-2001 гг.

24 февраля 1923 г., в возрасте 35 лет (по брачному свидетельству 33 года), отец женился на моей будущей матери Хае Лейбовне (Анне Львовне) Ледер, 1898 г. рождения. В отличие от самоучки отца, моя будущая мать окончила гимназию и имела среднее медицинское образование.

Выходя замуж за моего будущего отца в возрасте 25 лет (по тем временам такая девушка считалась «перестарком»), моя будущая мама скрыла от него, что из-за болезни сердца ей нельзя рожать, тогда как непременным условием брака, поставленным женихом, было рождение ребенка. Видимо, невеста тоже хотела иметь ребенка. Так я появился на свет.

Отец был красив и считался завидным женихом. Через год после смерти матери, (она умерла, когда мне было четыре года) практиковавшие тогда свахи знакомили его с женщинами, претендовавшими на брак с ним. Помню, как в 1930 г. отец взял меня, шестилетнего мальчишку, на встречу с одной из рекомендованных ему невест. Это была крупная, холеная еврейская женщина. Встреча состоялась возле так называемого «Верхнего парка», в котором впоследствии было построено второе здание Обкома КПСС. Когда я ее увидел, то закричал, что не хочу, чтобы она была мне мамой (проявился детский эгоизм) и убежал. Отец догнал меня, и на этом дальнейшее сватовство закончилось.

С 1929 г. у нас жила домработница из деревенской украинской семьи, которую все в доме, в том числе и я, звали Тиной. С пяти лет она фактически заменила мне мать.

В детстве я очень любил Тину и не хотел, чтобы ее место заняла другая женщина.

В 1931 г. отец женился на Тине. Думаю, что с одной стороны здесь сыграла роль наша взаимная с Тиной привязанность друг к другу, с другой – ее стремление узаконить возникшие между ними по ее инициативе интимные отношения. Боясь, что Тина (далее я буду называть ее мама Тина) будет хуже ко мне относиться, если у нее появится свой ребенок, отец не хотел иметь от нее детей. А жаль! Можно было бы рискнуть. Тогда у меня могли бы быть сводный брат или сестра.

Отец прожил со своей второй женой 34 года и пережил ее на девять лет, хотя она была моложе его на 13 лет. До глубокой старости отец сохранил все жизненные силы как человек и как мужчина и очень гордился этим.

В 1930 г. отец и дядя Лева, не выдержав налогового прессинга и не желая быть «лишенцами» (до 1936 г. частные предприниматели, торговцы, в том числе иногда и кустари, относились к нэпманам, лишались политических прав и назывались в народе «лишенцами»)2, вынуждены были расстаться с собственной мастерской и перейти на работу в кооперативное объединение – артель «Вывеска». Она также помещалась в центре города.

Вследствие внутреннего соперничества эта артель впоследствии распалась на две, получившие название «Вывеска» и «Кисть». Отец некоторое время работал в последней. Затем они вновь объединились в «Товарищество Художник». В послевоенные годы там же некоторое время существовало «Товарищество Художник», затем артель «Художник» и, наконец, возник «Художественный фонд». Эта чехарда была обусловлена борьбой отдельных личностей за власть, их стремлением к руководству и обогащению в условиях нечетких тарифов и цен за выполненные работы, а также возможностью манипуляций должностями вспомогательного персонала. Отец этими дрязгами не интересовался и интенсивно трудился рядовым живописцем под всеми перечисленными «вывесками». С 1931 по 1935 гг. отец был ударником3, а с 1936 г. – стахановцем4 и награждался соответствующими грамотами.

Сравнивая свою работу в вышеназванных организациях с работой в мастерской у хозяина (в Риге), отец говорил: - «Хозяин был и председатель, и заместитель, и бухгалтер, и кассир, и секретарь, и агент по снабжению, и кладовщик, а теперь приходится кормить столько дармоедов». В связи с большими накладными расходами, а, возможно, и огрехами руководства, заработки в довоенное время были очень низкими. Поэтому в период моего детства и юности отцу приходилось по вечерам подрабатывать («халтурить» как тогда говорили). Он выполнял различные живописные работы на стороне: писал вывески, обновлял нивелирные рейки и циферблаты для настенных и ручных часов, выполнял покраску велосипедов с их окантовкой и воспроизведением фирменных надписей, покраску и надписи на пишущих машинках и другие тексты и рисунки. При этом он всегда опасался фининспектора. О подаче декларации не могло быть и речи, так как его бы полностью задушили налогами.

И все равно мы жили бедно, едва сводили концы с концами. До Великой Отечественной войны отец часто вспоминал «мирное время» (перед Первой мировой войной), когда семья еще жила в Риге и он неплохо зарабатывал. Заветной мечтой отца было вновь вернуться в Ригу, хотя это было невозможно, так как до 1940 г. Рига, как и вся Латвия, не входила в состав Советского Союза. Иногда ему хотелось отправиться в Палестину. После Отечественной войны, когда свободно можно было уехать в Ригу, а возможно и в Палестину, он об этом не заговаривал. Полагаю, что этому мешали родственные связи, а также хорошая пенсия, которую он получал.

В детстве я любил бывать в мастерской, где работал отец, и смотреть, как он рисует или пишет вывески. До Отечественной войны почти все работавшие там мастера были евреями и все имели достаточно высокую квалификацию. Отец всегда соревновался с одним живописцем по фамилии Левин, который несколько превосходил его по мастерству, но очень ценил как специалиста. Остальные сослуживцы работали хуже. Только специалистам такого класса как Левин и отец разрешалось писать портреты Ленина и Сталина, а также членов Политбюро.

Фотографии свидетельствуют, каким красивым был отец в молодости и даже в среднем возрасте. Несколько продолговатое лицо, большой лоб, черные волосы с пробором, сохранившиеся без лысины до глубокой старости, спокойный, мягкий взгляд карих глаз, прямой нос и квадратные усики над верхней губой, небольшой рот и округлый подбородок – таков отец тех лет.

Хотя отец не имел образования, ему была присуща врожденная глубокая внутренняя культура, выражавшаяся в мягкости в обращении, порядочности, вежливости. За всю жизнь я никогда не слышал от отца бранного или просто грубого слова. Помнится, как он здоровался с людьми, слегка кланяясь и приподнимая шляпу.

Вспоминается анекдот. Как-то к Народному комиссару просвещения, которым с 1917 по 1929 гг. был А.В. Луначарский, обратился молодой человек с вопросом о том, что надо сделать, чтобы стать интеллигентным человеком. Луначарский ответил, что для этого надо закончить три института. Молодой человек заявил, что он окончил три института, но его не считают интеллигентным человеком. «Нет» - возразил ему Луначарский, - «Институт должны закончить Ваши дед и отец, а также Вы». Думается, что это образное выражение и здесь речь идет о культурном воспитании из поколения в поколение.

Как видим, даже в простой, бедной и малообразованной семье может вырасти человек глубокой внутренней культуры. Тому пример – мой отец. Замечу, что такими же качествами обладали мои дядя Лева и младшая из сестер отца Дора. Вместе с тем был случай, когда отец вместе с моей мачехой - мамой Тиной вскрыли без моего ведома пришедшее на мое имя письмо (видимо она на этом настояла) от девочки, которую я любил, и не отдали мне его. Но это уже был 1939 г.

Альтруизм моего отца не имел пределов. Даже будучи женатым на моей матери и имея ребенка, он постоянно помогал своим сестрам деньгами, хотя до Отечественной войны (а старшая сестра Ева и после войны) они в этом не нуждались.

Доре отец помогал до самой ее смерти, а после ее смерти продолжал помогать ее дочери – моей двоюродной сестре Инне, отдавая ей половину своей пенсии. В последний год жизни, проживая у нас, он поступал так же вплоть до своей кончины. И даже, получив пенсию за несколько дней до своей смерти, он попросил меня половину отдать сестре, что я и сделал.

Помнится, еще в раннем детстве я слышал как дедушка – мамин отец выговаривал ему, что, имея семью и определенные обязательства перед ней, он часть заработанных денег отдает своим сестрам, которые имеют мужей и особенно в его помощи не нуждаются. Причем отец даже не всегда мог своевременно внести хозяину плату за квартиру (в конце 20-х и начале 30-х гг. дом, в котором мы жили, принадлежал частному владельцу). Помню случай, когда мы с отцом пришли к хозяину, которого отец просил об отсрочке платежа.

Впоследствии, когда отец женился второй раз, в нашей семье часто происходили размолвки между ним и мамой Тиной, связанные с его альтруизмом. В те годы мы жили еще хуже.

Помогал отец также мне и моей семье (без ведома мамы Тины) в мои студенческие годы, в первые годы после окончания института и в первый период моей службы в Советской армии. Затем он оказывал нам материальную помощь во время учебы детей в университете. Все пять лет учебы в Днепропетровском государственном университете моя дочь Аня прожила у него и вспоминает о дедушке с чувством большой благодарности.

Как-то мне попались опубликованные письма Петра Заломова5 к брату, датированные 1928 г. В одном из них он возмущается низкой производительностью труда на предприятиях и высказывает мысль, что рабочие, захватив власть, считают свою задачу выполненной.

Думается, что он был недалек от истины. Но было множество примеров трудового героизма, проявленного трудящимися в годы 1-й и 2-й пятилеток. Об этом свидетельствует ввод в эксплуатацию огромного количества важнейших промышленных предприятий-гигантов. Это впечатляюще отражено в документальном фильме «Русское чудо» (1963) немецких режиссеров Андре и Аннели Торндайк, посвященном историческому развитию Советского Союза. Достаточно вспомнить, например, кадр, показывающий с каким энтузиазмом, при отсутствии вибраторов, бригада бетонщиков, дружно взявшись за руки, уплотняет ногами бетон, уложенный в тело сооружения. С другой стороны это не делает чести руководителям показанной стройки. Возможно, в этом фильме и в отчетах о результатах первых двух пятилеток что-то и приукрашено, но ведь индустриализация страны была осуществлена и это способствовало достижению победы в Великой Отечественной войне.

Как известно, планы 3-й пятилетки выполнены не были. К концу 30-х гг. резко снизилась производительность труда, значительно возросло число прогулов, самовольных переходов с одного предприятия на другое в момент незавершенного производственного цикла, а также других нарушений производственных процессов. В это время в Советском Союзе были самый короткий рабочий день и самая короткая рабочая неделя.

Когда в 1932 г. я пошел в школу, страна жила по пятидневке. Каждый пятый день был выходным. Через несколько лет была введена шестидневка, и каждый шестой день стал выходным. При этом, из-за полного несовпадения с рабочим циклом, днями недели мы не интересовались. Продолжительность рабочего дня была меньше восьми часов.

В целях повышения обороноспособности страны Президиум Верховного Совета СССР 26 июня 1940 г. издал Указ «О переходе на восьмичасовый рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений».

Думается, что перед войной назрела необходимость перехода на семидневную рабочую неделю, тем более, что капиталистические страны жили именно по такой рабочей неделе. Официальная пресса отмечала, что этот Указ встретил единодушную поддержку коллективов многих предприятий. Вероятнее всего, эта «поддержка» была инспирирована партийными органами.

Вместе с тем, драконовские элементы этого Указа меня и по сей день бросают в дрожь. Во-первых, это привлечение к суду рабочего или служащего за прогул. Прогулом считалось опоздание на работу более чем на 20 мин. Во-вторых, это запрещение перехода с предприятия на предприятие, что рассматривалось нами как закрепощение, немного напоминавшее имевшее место в свое время закрепощение крестьян в России. Последнее положение действовало еще некоторое время после Отечественной войны. Этот бесчеловечный Указ обеспечил под страхом сурового наказания резкое снижение прогулов на предприятиях.

Отец и я чудом не попали под действие этого Указа. Случилось так, что осенью 1940 г. отец случайно проспал и проснулся только около восьми часов утра (рабочий день начинался в восемь). Едва одевшись, он побежал на работу. На трамвай почему-то сесть не удалось. Он бежал от ул. Бородинской, где мы жили, до центра города, примерно три километра. Опоздание составило 25 мин., а ему поставили 19 мин. В противном случае он мог оказаться в тюрьме.

Со мной приключилась такая история. В 1941 - начале 1942 гг. я преподавал черчение в средней школе г. Сталинска (город в Новосибирской, с 1943 года – Кемеровской области; ныне Новокузнецк). От места нашего проживания до школы надо было ехать трамваем не менее полутора часов. Школа работала в две смены, и я забыл, что в 16 часов у меня урок. Вспомнил я об этом только в 1530.. От волнения у меня поднялась температура до 37,2°. Обратившись в поликлинику, я получил больничный лист. Если бы не такая реакция организма, быть бы мне под судом.

Отец был очень пунктуальным и организованным человеком. Он всегда повторял, что жизненные функции организма надо отправлять вовремя. Если хочется спать – спи, хочется кушать – кушай, хочется по малой или большой нужде – немедленно справляй ее. Вероятно, отец не знал, кто такой Маймонид или Рамбам (Рабену Моше Бен Маймон), но его взгляды совпадали со взглядами этого великого еврейского мыслителя Средневековья.

Отец обладал большим чувством юмора, здравого смысла и огромным зарядом оптимизма. На каждый случай жизни у него были соответствующая притча или анекдот. Так, когда я ему говорил, что он проживет 90 и более лет (сердце у него было здоровое) он отвечал: «Мит глеймене коп» (с глиняной головой), считая, что незачем жить, если тебя постигнет глубокий склероз.

Его оптимизм, здравый смысл, сила воли и железная выдержка помогли ему выжить в тяжелые годы войны и эвакуации. Когда началась война, отцу было 54 года.

Многие немолодые евреи, пережившие немецкую оккупацию Украины в 1918 г., вспоминали лояльное отношение немцев к евреям и не верили, что Гитлер нацелил свои армии, их зондеркоманды и другие карательные органы на полное уничтожение еврейского населения на оккупированных территориях Советского Союза и стран Европы. Более того, они отговаривали своих детей и внуков и соседей от эвакуации. Я сам слышал такие рассуждения от живших на нашей и соседней улицах сапожника Буксинера, и парикмахера-частника Зискинда, у которого я постоянно стригся. То, что передавали наши средства массовой информации о зверствах гитлеровцев на оккупированных территориях, они называли пропагандой. По этой причине их семьи не эвакуировались, как и многие другие семьи, и все они погибли. Правда, имели место случаи, когда еврейские семьи не могли выехать из-за больных родителей или родственников, и также нашли смерть от рук гитлеровских палачей.

Отец ни минуты не верил в лояльность фашистов и был уверен, что если мы не эвакуируемся, то все погибнем, и в первую очередь я – комсомолец. Поэтому он согласился, чтобы я покинул город раньше, чем он и мама Тина, с семьей девушки, с которой мы любили друг друга – будущей моей жены Флоры. Взяв самые необходимые пожитки, выбрались мы из Днепропетровска 15 августа 1941 г. (См. подробнее гл. 11).

Отец с мамой Тиной и Левой, также, взяв самое необходимое, покинули родные пенаты 18 августа 1941 г. Перейдя на левый берег Днепра через привокзальный мост, они вышли из города. Где-то по дороге на одной из станций им, как и нам, удалось сесть в поезд и добраться до Краснодарского края. Мы же оказались в Сталинске.

Привокзальный и второй Лоцманский мосты через Днепр были взорваны отступающими частями Красной армии при оставлении Днепропетровска. Немцы захватили Днепропетровск 25 августа 1941 г. Его оккупация продолжалась до 25 октября 1943 г.

Перед тем, как гитлеровцы первый раз заняли Ростов-на-Дону (конец ноября 1941 г.), отец с женой и дядя Лева вторично эвакуировались в поселок Сафоновка Астраханской области. А затем переехали в поселок Утыра Гурьевской области, расположенный на берегу одного из рукавов дельты реки Волги.

Найти друг друга нам удалось через Красный крест, который вел регулярную регистрацию эвакуированных, где бы они ни находились, причем все сведения стекались в Москву.

В поселке Утыра отец, мама Тина и дядя Лева работали в рыболовецкой артели, где плели корзины из лозы кустарника под названием чакн для укладки рыбы. Получали по 300 г. хлеба в сутки, ловили черепах, собирали мелкую рыбешку от улова, которую рыбаки выбрасывали, и засаливали. Из черепах варили супы. С первой пойманной черепахой случился курьез: ее положили в холодную воду и поставили на огонь, а когда вода нагрелась, черепаха стала выскакивать из кастрюли. После этого случая они стали бросать черепах в кипяток. При этом панцирь сразу отделялся. Убить черепаху предварительно не удавалось, так как она пряталась под панцирем. По их рассказам черепаховый суп был очень вкусен.

Отец и мама Тина непрерывно трудились, делили свой хлебный паек на три части и съедали в течение дня. Дядя Лева съедал свой хлеб за один присест, а приварок, о котором говорилось выше, случался для всех троих не всегда. Он сильно ослабел, заставить себя двигаться, трудиться не мог, большую часть времени лежал и умер от истощения. Отец очень переживал по поводу его смерти.

Сестры считали дядю Леву неудачником и называли на идиш «шлымазл». Как говорили в семье, дядя Лева покупал себе ботинки или костюм по высокой цене, а продавал (ботинки жали, костюм был слишком узок или широк) по более низкой цене. Специальностью живописца дядя Лева не владел, выполнял работы, не требующие высокой квалификации (грунтовка, покраска, поделочные подготовительные работы и т. п.). Он жил в закутке на квартире у старшей сестры Евы (она часто помыкала им), был некрасив с оттопыренными ушами, холост. Вместе с тем он был очень добрым и отзывчивым человеком, готовым отдать своим близким все до последнего. Я любил его, и мне было очень больно, когда узнал о его смерти.

В 1942 г. мне удалось продать свой фотоаппарат за 170 руб. и деньги отправить отцу. В Сталинске за эти деньги, в лучшем случае, можно было купить 1 кг мяса (к слову сказано, так как в эти годы о мясе мы даже не мечтали), а там они приобрели гниловатую тушу барана, что помогло им пережить самую тяжелую зиму 1942-43 гг. К сожалению, деньги они получили после смерти дяди Левы.

Отец вернулся в Днепропетровск в 1944 г. летом. Не имея пропуска, добирался на попутных товарных поездах. По дороге потерял все свои документы и вещи. Наша квартира оказалась разрушенной. В ней был пожар и прогорел и обрушился потолок. Поскольку денег на восстановление не было, то отец поселился у своей младшей сестры Доры в кухне. Мама Тина вернулась в Днепропетровск только в 1945 г.

В городе уже работал «Художественный фонд», размещавшийся в одном из довоенных своих помещений в центре города. Отца там хорошо знали, помогли восстановить документы, и он возвратился к своей прежней работе. По окончании войны отец был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»

Много лет отец и мама Тина прожили в упомянутой кухне, причем стояли на очереди в райисполкоме на получение квартиры с 1946 г. В начале 60-х гг. им предоставили в том же районе временное жилье – полутемную комнату с коммунальной кухней. Лишь много лет спустя после смерти мамы Тины и отца пришло извещение из райисполкома о том, что им выделена отдельная квартира.

В 1952 г. отец вышел на пенсию. Предварительно мне пришлось обращаться в Гурьевский обком КП Казахстана, чтобы помогли восстановить утерянные документы, так как рыбартель на наши обращения не реагировала. Отцу установили максимальную пенсию в размере 1200 руб. (после реформы 1961 г. – 120 руб.). На эти деньги в те годы можно было нормально питаться, одеваться и вполне прилично жить.

После смерти мамы Тины и до последнего года своей жизни отец жил один в упомянутой временной квартире и по истечении траура вступил в интимные отношения с сестрой мамы Тины, жившей недалеко от него. Он полностью сам себя обслуживал, а когда она заболела ишемической болезнью сердца и с некоторых пор не могла выходить из дома, ухаживал за ней, покупал и приносил ей продукты, помогал, чем мог.

Питался отец очень рационально. Большое место в его рационе занимали рыба, овощи, ягоды и фрукты. Яиц, мяса практически не употреблял. Летом сам заготавливал – вялил рыбу. Готовил себе постные, но очень густые борщи, жареную или тушеную в томате камбалу. Часто употреблял в пищу рыбные консервы.

Дожив до 87 лет, отец сохранил ясный ум и твердую память. Он умер 29 июня 1974 г. на 88-м году жизни. Похоронен в Днепродзержинске на кладбище в Соцгороде.

Учитывая антисемитские настроения, бытовавшие в СССР, и боясь осквернении могилы, при установке памятника я не решился поместить его фотографию, а имя и отчество пришлось написать в русском звучании (Григорий Ефимович).

Судьба моего отца была тесно связана с его ближайшими родственниками (сестрами и их семьями). Поэтому хочу немного рассказать и о них.

Семья тети Евы жила в коммунальной квартире неподалеку от превращенной в клуб бывшей хоральной синагоги. Ее муж работал директором типографии газеты «Зоря», был членом ВКП(б) и неплохо зарабатывал. Семья жила безбедно. У него всегда можно было взять контрамарку (талон, дающий право бесплатного посещения театра или кино) для посещения нового кинофильма. У них в семье всегда были первые книжные новинки. Так, нашумевшую новинку, книгу Николая Островского «Как закалялась сталь» я прочел сразу же по выходе из печати в 1935 г.

В 1941 г. их семья эвакуировалась в Среднюю Азию. Причем они выехали организованно примерно за месяц или три недели до взятия немцами Днепропетровска. Нашей семье, в частности мне, они выехать с ними даже не предлагали.

Их сын Фима Погостский с началом войны ушел на фронт и закончил войну в Берлине. После войны Фима окончил консерваторию, женился на еврейской девушке, но через некоторое время после рождения сына из-за вмешательства тещи их брак распался. Вторичный брак с русской девушкой Галей оказался удачным. Оба они преподавали в Днепропетровском музыкальном училище и жили с его родителями. Галя исповедовала баптизм. После смерти матери Фимы его отец не поладил с Галей и совершил по отношению к ней подлый поступок. Он написал на нее донос в партком училища. В результате ее, как баптистку, лишили права обучать молодежь и уволили из училища. После увольнения Галя длительное время блестяще руководила хором в баптистском объединении и написала ряд интересных работ по сольфеджио. Фима и Галя прожили душа в душу до самой его смерти. Он умер 27 марта 1999г. за два дня до смерти Флоры.

Родная сестра Фимы Инна Погостская закончила филологический факультет Днепропетровского государственного университета, вышла замуж, родила сына Валерика и вскоре рассталась с мужем. Думается, что немалую роль в разводе Инны с мужем сыграла ее мать, а может быть и характер самой Инны.

Вторым ее мужем был военный летчик Семен Фридман, успешно воевавший на фронтах Великой Отечественной войны. Они жили во Львове. Как-то проездом я побывал у них в гостях. Семен мне очень понравился. Кроме Валерика, у них был еще один совместный сын.

Однако неприятное впечатление на меня произвело то, как Инна обращалась с мужем. Она постоянно, по каждому поводу и без повода, на него кричала (так вела себя в свое время и ее мать моя тетя Ева по отношению к своему мужу). Видимо это послужило причиной того, что он, в конце концов, оставил ее.

Вспоминается старый анекдот времен существования Союза ССР и всесильной коммунистической партии. В нем говорится о том как женщины разных национальностей удерживают своих мужей, а именно: американка – делом, француженка – телом, англичанка – шиком, еврейка – криком, итальянка - грацией, русская – парторганизацией. В данном случае я вижу соль анекдота не в парторганизации, а в крике. Очень метко подмечено! По-видимому, это было присуще местечковым еврейкам, выходцем из которых была и ее мать, моя тетка, и перешло к Инне. Думается, что крик в семейной жизни - это самое последнее дело.

Инна много лет преподавала русский язык и литературу в Львовской мужской исправительной колонии. В конце 1991 г. Инна с младшим сыном (Валерик трагически погиб от наезда автосамосвала) и его женой выехали в Израиль, поскольку в это время во Львове во весь голос провозглашались лозунги: «Утопимо москалів у жидівській крові».

Семья младшей сестры отца, моей тети Доры, занимала отдельную двухкомнатную квартиру на втором этаже ветхого трехэтажного дома старинной постройки, расположенного неподалеку от Днепра. О муже тети Доры дяде Соломоне я уже упоминал. Это был красивый, сильный, полноватый мужчина.

В 1929 г. в Днепропетровске прошел сильнейший ливень. Многие улицы были затоплены в связи с подъемом уровня воды в Днепре, причем вода доходила до центра города. В этот день дядя Соломон получил в банке зарплату для персонала Днепропетровского мельничного комбината и нес ее в сумке. Ливень застал его на улице, и стремительный поток воды понес его к Днепру. Но он был хорошим пловцом. Ему удалось не только самому спастись, но и сохранить сумку с деньгами.

В начале августа 1941 г. мелькомбинат должен был эвакуироваться в Среднюю Азию. Моя любимая двоюродная сестра Инна Капустина пришла к нам 7 августа, сказала, что они эвакуируются, и от имени тети Доры и дяди Соломона предложила мне ехать с ними. Я отказался, так как не мог себе представить, что Днепропетровск будет сдан гитлеровцам, и они уехали без меня.

В конце 1941 или начале 1942 г. дядя Соломон был призван в Красную армию и погиб на фронте, точнее пропал без вести.

После освобождения Днепропетровска тетя Дора с Инной вернулись домой в свою квартиру, в кухне которой в 1944 г. поселился отец, а в 1945 г. – мама Тина и мы с Флорой. Площадь полутемной кухни с окном, выходившим в слабо освещенную лестничную клетку, составляла 8 м2. Когда у нас родился сын Леня, какое-то время мы впятером жили в этой кухне.

После окончания университета Инна вышла замуж, и молодые поселились вместе в этой же квартире. Однако постоянный разлад между тещей и зятем привел к разводу, причем по настоянию матери Инна сделала аборт и осталась одинокой на всю жизнь. В этом отношении Флора была умницей, поскольку с первых дней нашей с ней совместной жизни категорически запретила матери вмешиваться в наши отношения.

Их сын Фима Погостский был призван в Красную армию и участвовал в боевых действиях в течение всей войны.

Еще до войны Фима обучался музыке, а после демобилизации поступил в Киевскую консерваторию по классу фортепиано. Фима обладал мягким характером, был очень добрым, отзывчивым человеком. В консерватории он познакомился с еврейской девушкой, студенткой той же консерватории Аллой и она стала его женой. Оба они закончили консерваторию и поселились у ее матери. У них родился сын Женя. В 1953 г. проездом в Трускавец я навестил их в Киеве. Фима жаловался мне, что живется ему плохо, теща изводит, а жена за ним практически не ухаживает. В итоге их брак распался, и Фима уехал к родителям в Днепропетровск. Здесь он вторично женился на красивой, доброй, отзывчивой русской девушке Гале. Галя исповедовала баптизм. В конечном счете, Фима тоже стал баптистом. Они прожили душа в душу до самой его смерти.

В начале 60-х гг. у его матери, моей тети Евы, случился инсульт. Фима ухаживал за парализованной матерью восемь лет до конца ее жизни. Его отец помогал ему, хотя находился в интимных отношениях с другой женщиной.

До выхода на пенсию Фима вел курс фортепиано в Днепропетровском музыкальном училище. Его очень любили ученики. Галя преподавала там сольфеджио. После смерти матери его отец не поладил с Галей и совершил по отношению к ней подлый поступок. Он написал на нее донос в партком училища. В результате ее, как баптистку, лишили права обучать молодежь и уволили из училища. После увольнения Галя длительное время блестяще руководила хором в баптистском объединении и написала ряд интересных работ по сольфеджио.

О смерти Фимы я узнал, когда позвонил к ним, чтобы сообщить о смерти Флоры. Он умер от инсульта на 79 году жизни на два дня раньше ее - 27 марта 1999 г., проболев несколько дней и не приходя в сознание. Для меня это было вторым потрясением. Кроме того, я был удивлен и расстроен тем, что Галя мне не сообщила о его смерти. Вразумительного объяснения этому я от нее не получил. Галя только сказала мне, что если бы не помощь баптистской общины, она не смогла бы нормально похоронить Фиму и не представляет, что бы было с ней. После нашего отъезда в Германию связь с Галей оборвалась.

Сын Фимы Женя, также стал музыкантом, виолончелистом. Не имея перспектив в СССР, он в конце 70-х гг. выехал вместе с женой в Канаду. По рекомендации великого Ростроповича его приняли в какой-то из известных канадских государственных оркестров.

Родная сестра Фимы Инна Погостская закончила филологический факультет

Днепропетровского государственного университета. Кем был ее первый муж, я не помню. У них родился сын Валерик и вскоре они расстались. Думается, что немалую роль в разводе Инны с ним сыграла мать (теща), а может быть и характер самой Инны.

Вторым ее мужем был военный летчик Семен Фридман, успешно воевавший на фронтах Великой Отечественной Войны. Они жили во Львове. В марте 1953 г. я летел на лечение и отдых в Трускавец и побывал у них в гостях в промежутке между прилетом моего самолета и рейсом к месту отдыха. Семен мне очень понравился. Кроме Валерика, у них был еще один совместный сын.

Однако неприятное впечатление на меня произвело то, как Инна обращалась с мужем. Она постоянно, по каждому поводу и без повода, на него кричала (так вела себя в свое время и ее мать по отношению к своему мужу). Видимо это послужило причиной того, что он, в конце концов, ушел от нее, уехал из Львова и женился на русской женщине.

Вспоминается старый анекдот времен существования Союза ССР и всесильной коммунистической партии. В нем говорится о том как женщины разных национальностей удерживают своих мужей, а именно: американка – делом, француженка – телом, англичанка – шиком, еврейка – криком, итальянка - грацией, русская – парторганизацией. В данном случае я вижу соль анекдота не в парторганизации, а в крике. Очень метко подмечено! По-видимому, это было присуще местечковым еврейкам, выходцем из которых была и ее мать, моя тетка, и перешло к Инне. Здесь уместно вспомнить и лексикон мачехи из упоминавшегося ранее автобиографического романа Шолом-Алейхема «С ярмарки». Думается, что крик в семейной жизни - это самое последнее дело.

С Валериком мы познакомились ближе, когда он несколько раз приезжал к нам в Днепродзержинск. Это был красивый, стройный и приятный молодой человек. Он жил в Калуше, был женат на украинской девушке, которая родила ему двоих детей. Валерик работал вахтовым методом6 в Тюмени и там же трагически погиб от наезда автосамосвала.

Инна много лет преподавала русский язык и литературу в Львовской мужской исправительной колонии. В конце 1991 г. Инна с младшим сыном и его женой выехали в Израиль, поскольку в это время во Львове во весь голос провозглашались лозунги: «Утопимо москалів у жидівській крові». В Израиле Инна в третий раз вышла замуж за марокканского еврея. Они плохо понимали друг друга и через несколько лет расстались. Дальнейшая связь с Инной прервалась.

Семья младшей сестры отца, моей тети Доры, занимала отдельную двухкомнатную квартиру на втором этаже ветхого трехэтажного дома старинной постройки, расположенного неподалеку от Днепра. Тетя была замужем за дядей Соломоном Капустиным, который работал главным бухгалтером Днепропетровского мельничного комбината (городского элеватора). Это был красивый, сильный, полноватый мужчина. Тетя в молодости работала кассиром в универсальном магазине. Даже в самые тяжелые довоенные годы (1933 г.) их семья не бедствовала. В детстве я уважал тетю Дору больше, чем тетю Еву, так как она была более образована и приветлива.

В 1929 г. в Днепропетровске прошел сильнейший ливень, мои впечатления о котором изложены в главе 8. Как мне известно, многие улицы были затоплены в связи с подъемом уровня воды в Днепре, причем вода доходила до центра города. В этот день дядя Соломон получил в банке зарплату для персонала и нес ее в сумке. Ливень застал его на улице, и стремительный поток воды понес его к Днепру. Но он был хорошим пловцом. Ему удалось не только самому спастись, но и сохранить сумку с деньгами.

В начале августа 1941 г. мелькомбинат должен был эвакуироваться в Среднюю Азию. Моя любимая двоюродная сестра Инна Капустина пришла к нам 7 августа, сказала, что они эвакуируются, и от имени тети Доры и дяди Соломона предложила мне ехать с ними. Я отказался, так как не мог себе представить, что Днепропетровск будет сдан гитлеровцам, и они уехали без меня.

В конце 1941 или начале 1942 г. дядя Соломон был призван в Красную армию и погиб на фронте, точнее пропал без вести.

После освобождения Днепропетровска, тетя Дора с Инной вернулись домой в свою квартиру, в кухне которой в 1944 г. поселился отец, а в 1945 г. – мама Тина и мы с Флорой. Площадь полутемной кухни с окном, выходившим в слабо освещенную лестничную клетку, составляла 8 м2. Когда родился Леня, какое-то время мы впятером жили в этой кухне.

Инна закончила Филологический факультет Днепропетровского госуниверситета. Она писала дипломную работу о творчестве Эптона Синклера и практически ее закончила. Однако, когда в 1949 г. началась кампания борьбы с космополитизмом, ей пришлось отказаться от готовой работы и выполнить новую дипломную работу о творчестве русского писателя Гаршина.

После окончания университета Инна вышла замуж, и молодые поселились вместе в этой же квартире. Однако постоянный разлад между тещей и зятем привел к разводу, причем по настоянию матери Инна сделала аборт и осталась одинокой на всю жизнь (в этом отношении Флора была умницей, поскольку с первых дней нашей с ней совместной жизни категорически запретила матери вмешиваться в наши отношения). До смерти матери Инна жила с ней, а затем одна, хотя у нее и был приходящий друг.

Случилось так, что умерла Инна во время приема ванны 8 декабря 2000 г. Соседка нашла ее через пару дней. Хоронил Инну брат ее приятельницы Татьяны, проживающей в Израиле, которому она завещала квартиру и все свое имущество.

Комментарии и примечания к главе 2.1.

1. Как стало известно после публикации в Союзе ССР автобиографической книги Л.Д. Троцкого [8, с. 198, 199], он в начале 1920 г., возвратившись в Москву после длительного пребывания на Урале, представил в ЦК РКП(б) записку, в которой указывал, что военный коммунизм, навязанный Гражданской войной, себя изжил и предлагал:

отказаться от уравнительной реквизиции продовольствия в селах;

заменить изъятие излишков своего рода подоходным прогрессивным налогом, но чтобы крупная запашка и более качественная обработка земли были выгодными;

установить взаимовыгодное соотношение между стоимостью сдаваемой сельхозпродукции и промтоваров, поступающих в деревню.

Эти робкие предложения были отвергнуты В.И. Лениным и ЦК РКП(б). Лишь в 1921 г. сложившаяся в стране обстановка вынудила принять основы Новой экономической политики (нэп), которые на первых порах, как отмечал Л. Д. Троцкий, мало чем отличались от его предложений.

В период с 1918 по 1921 гг. имело место несколько серьезных выступлений крестьянства против Советской власти. Крестьяне требовали замены продразверстки продналогом и выполнения ряда других, в том числе политических требований. Это, прежде всего, выступления крестьян в Украине (1918-1921 гг.) под руководством Махно (махновщина), в Тамбовской губернии (1920-1921.) под руководством А.С. Антонова (антоновщина), восстание Кронштадтского гарнизона и экипажей некоторых кораблей (март 1921 г.). Все эти выступления были подавлены, однако последних двух могло и не быть, если бы не отвергли предложения Л.Д. Троцкого.

Нэп ввели по решению Х съезда РКП(б). С его введением:

продразверстку заменили продналогом, а затем и денежным налогом;

денационализировали часть мелких предприятий и отказались от национализации тех предприятий, которые еще оставались в частной собственности;

допустили использование наемного труда на частных предприятиях;

разрешили частную торговлю, аренду земли, аренду госпредприятий частными предпринимателями, иностранные концессии;

создали условия для развития кустарно-ремесленного производства.

В 1924 г. завершилась денежная реформа и золотое содержание советского рубля достигло дореволюционного уровня. Нэп обеспечил оживление торговли, ускоренное развитие мелкой промышленности и даже отдельных крупных предприятий, кустарно-ремесленного производства, усиление товарообмена между городом и деревней. Это благотворно сказалось на жизни народа.

В.И. Ленин считал, что нэп введен всерьез и надолго. Исходя из ошибочного постулата И.В. Сталина о необходимости скорейшей ликвидации нэпа, Советское правительство не только держало под жестким контролем развитие частного предпринимательства и торговли и строго регламентировало деятельность новой буржуазии – нэпманов, но и всячески усиливало их налогообложение.

Государство, строящее социализм, могло осуществлять контроль, но нужно было не усиление налогового пресса, а помощь государства для дальнейшего развития нэпа в благоприятном направлении, поскольку народ почувствовал его благотворное воздействие.

К нэпманам относились предприниматели, торговцы, арендаторы, скупщики, комиссионеры и др. Эта новая буржуазия способствовала оздоровлению экономики государства.

Новая экономическая политика завершилась во второй половине 30-х гг. «полной победой социализма». Частное предпринимательство и частная собственность были полностью ликвидированы. Остались только кустари-одиночки. От ликвидации нэпа благосостояние народа не улучшилось, а ухудшилось.

Мы понимали, что для обеспечения обороны страны необходимо быстрое создание тяжелой индустрии, для чего, в ущерб повышению благосостояния народа, туда требуются огромные капиталовложения. И наше поколение, в основном, было с этим согласно.

Но если бы в те годы сохранили частную собственность (под контролем государства) в легкой и пищевой промышленности, в сфере внутренней торговли и в сфере обслуживания, то все могло быть по-другому, и может быть не распался бы Советский Союз. Но это только неприемлемое в истории сослагательное наклонение.

2. Под предлогом защиты интересов революции по Конституции РСФСР 1918 г. имущественные классы были лишены всех прав.

Конституция СССР 1924 г., просуществовавшая до 1936 г., лишала политических прав нетрудящиеся классы и группы. Под это определение подпадали нэпманы. Они не только лишались права участвовать в выборах и быть избранными в руководящие органы власти, но их дети не имели права поступления в высшие учебные заведения или такое поступление ограничивалось определенными квотами. В народе нэпманов называли «лишенцами». Иногда даже кустарей-одиночек, не использовавших наемного труда, причисляли к нэпманам со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Лишение политических прав предпринимателей, торговцев и других граждан, которые трудились не меньше, а даже больше, чем рабочие и служащие государственных предприятий, но подпадали под определение нэпман, было очередной ошибкой И.В. Сталина.

3. Ударничество (ударное движение) – одна из первых и наиболее массовых форм социалистического соревнования трудящихся СССР за повышение производительности труда, снижение стоимости продукции и высокие (ударные) темпы в труде, развернувшееся в период 1-й пятилетки (1929-1932 гг.).

4. Стахановское движение пришло на смену ударничеству во 2-й пятилетке (1933-1937 гг.). Это было массовое движение новаторов производства в борьбе за повышение производительности труда. Зачинателем этого движения был Алексей Стаханов – забойщик шахты Центральная-Ирмино в Кадиевке (Донбасс), который в ночь с 30 на 31 августа 1935 г. установил рекорд, добыв за смену 102 т угля, что превысило норму в 14 раз.

Нам с детства внушали, что А. Стаханов установил свой рекорд единолично. Но уголь надо было не только нарубить. Одновременно требовалась установка крепления забоя, погрузка и отвозка угля, выдача его «на гора». Как позднее стало известно, с А. Стахановым работали два крепильщика, т. е. норма была перевыполнена только в 4,8 раза. Однако, чтобы только нарубить такое количество угля, требовалось немалое искусство и напряжение всех сил организма. За работой А. Стаханова наблюдали парторг шахты, начальник участка и редактор многотиражной газеты. Они в работе не участвовали, но отсюда возможно возник миф о том, что А. Стаханову помогали пять человек.

5. П.А. Заломов – участник революционного движения в России, прототип героя романа М. Горького «Мать» Павла Власова.

6. Вахтовый метод заключается в том, что рабочие набираются, например, в Украине, а трудятся с перерывами в Сибири. При двухнедельном цикле трудовая вахта определенной партии рабочих длится две недели. Затем они улетают на отдых домой, и прилетают вновь через две недели.

Днепродзержинск - Тюбинген

 

 

Посвящается светлой памяти

моей незабвенной жены и друга

Флоры Борисовны Кушнер

Глава 1

 

 

Запомните, что неуважение к

предкам есть первый признак

дикости и безнравственности.

А.С. Пушкин

 

Почитай отца твоего и мать

твою… Тора, Шмот ( Исход), 20:12.

 

1.1 Отец

Мой отец Гецель Хаимович Кушнер появился на свет в первый день главного еврейского праздника Песах (месяц Нисан) в 1887 г. в бедной еврейской семье сапожника в г. Двинске Витебской губернии (ныне Даугавпилс, Латвия) в черте еврейской оседлости. Число и месяц рождения по Григорианскому календарю впоследствии отцу удалось установить путем сопоставления еврейских пасхалий с этим календарем. Это оказалось 22 апреля, и мы с удовольствием отмечали эту дату и как день рождения отца и как день рождения Ленина.

 

Портрет

Регистрацию его рождения у уездного общественного раввина произвели через два года. С одной стороны, в местечковых городах население не придавало значения своевременной регистрации новорожденных, с другой, – это, возможно, делалось с целью отсрочить призыв в царскую армию. Таким образом, в документах значилось, что он родился в 1889 г.

В семье моих дедушки Хаима и бабушки Гинды было пятеро детей: Самуил, Гецель, Ева, Лейба, и Дора.

В период существования во многих странах (не в России) гетто, евреям разрешалось заниматься лишь ограниченным количеством профессий, среди которых можно назвать ростовщичество, торговлю драгоценностями, торговлю старыми вещами, торговлю вразнос, а из ремесел - портняжничество и сапожное дело. Другими ремеслами евреям заниматься не разрешалось, а до создания гетто евреи были талантливыми ремесленниками в широком диапазоне ремесел. Возможно, именно с этим связано распространенное среди еврейской бедноты, проживавшей в черте еврейской оседлости и занимавшейся различными ремеслами, презрительное отношение к портным и сапожникам как к самой низшей и никчемной «касте».

Отношение к людям этих профессий нашло свое выражение в высказываниях героев классика еврейской литературы Шолом-Алейхема. Так, реб Тевье утверждает, что их семья происходит «…не от портных, да и не от сапожников»… И далее он продолжает: «Откуда, - говорит Голда, - к нам затесался портной? В нашей семье имеются меламеды, канторы, синагогальные служки, могильщики, просто нищие, но ни портных, упаси боже, ни сапожников…» (Шолом-Алейхем, «Тевье-Молочник»).

Отец долго стеснялся говорить о профессии своего отца - моего дедушки. Обычно он говорил, что тот был живописцем. То же он сказал моей будущей матери перед свадьбой. Лишь на склоне лет отец признался мне, кем был мой дедушка.

 

Семья. Слева направо: отец Гецель, мама Анна. Родственники со стороны мамы: тетя Вера и дядя Леня, тетя Лина и дядя Додя, 1929

Мой дедушка по отцу – Хаим Рабинович в молодости оказался в Польше, где собирался жениться. Будущий тесть настоял на том, чтобы он принял его фамилию Ку´шнер. Фамилию дедушка принял, но брак по каким-то причинам не состоялся, а фамилия осталась.

По Далю [1] Ку´шнер – скорняк, овчинник. Ку´шнерство – скорняжество, выделка овчин. Это слово относится к южному, малороссийскому (украинскому) диалекту и имеет немецкое происхождение. На украинский лад Ку´шнер звучит как Кушні´р. Это подтверждается такими строками из поэмы известного украинского писателя И.П. Котляревского «Енеїда»:

«…Цехи різницький, коновальський,

Кушнірський, ткацький, шаповальський

Кипіли в пеклі всі в смолі…».

Немецкое происхождение фамилии Ку´шнер вытекает из слова Kürschner – скорняк (на русском языке звучит Кюршнер). Очевидно при произношении этого иностранного слова в русском и украинском языках постепенно «ю» трансформировалось в «у», а «р» исчезло и оно стало звучать как Ку´шнер или Кушні´р.

 

Отец Гецель Хаимович Кушнер (надпись на обороте: «Лучшему стахановцу в день досрочного выполнения производственного плана, I квартал 1939 р. артели «Коллективный труд»)

Осев в Двинске, дедушка женился на девушке по имени Гинда, которая стала моей бабушкой. Сапожное мастерство приносило мало доходов, и большая семья очень бедствовала, особенно, когда дети стали подрастать. К тому же дедушка был очень серьезно болен – страдал чахоткой. Это тоже не способствовало нормальному заработку и процветанию семьи.

По еврейской традиции первенец (мальчик, являющийся первым ребенком своей матери) должен посвящаться богу (Исход, 13:1-2)1 [2, с. 512]. Дедушка был очень набожным человеком, мечтал видеть своего старшего сына Самуила раввином.

Самуил окончил Талмуд-тору – религиозную школу для мальчиков сирот и детей бедняков. Полученные в этой школе знания Торы – Пятикнижия Моисея и Мишны – Талмуда позволили ему поступить в Иешиву (Иешибот)2 – высшее духовное училище. В Иешиве он изучал полный курс Талмуда, а также Комментарии к нему и готовился к сдаче экзамена на раввина. Самуил был одаренным, способным юношей и ему прочили большое будущее. Обучался он в другом городе. Жил на квартире, питался чем придется, иногда всухомятку, часто недоедал. В возрасте 17 лет внезапно заболел – появились сильные боли в животе. В условиях отсутствия квалифицированной медицинской помощи, проболев три дня, скончался.

Самуил был любимцем семьи и все очень горевали по поводу его кончины.

Верующие евреи дают имена новорожденным в память по умершим родственникам и чаще всего в память по умершим родителям. Мой отец рассказывал обычно о своем дедушке по матери, хотя как мне кажется, отец не любил его. Поскольку отец не упоминал о дедушке по отцу, надо полагать, что его не было в живых, и он его не знал. Напрашивается вывод, что дедушка Хаим назвал родившегося у него первенца в честь своего умершего отца Самуилом, т. е. мой прадед носил имя Самуил.

***

Для поправки своих дел и улучшения благосостояния семьи дедушка Хаим отправился в Великобританию в город Глазго. Там он пробыл год, устроиться, как следует не смог, так как отказывался работать в субботу, а с этим не мирились работодатели.

Во время его отсутствия семья, проживавшая в сыром подвале, еще больше бедствовала. Отец и его сестра Ева уже работали, но зарабатывали очень мало, и семья едва сводила концы с концами.

В Великобритании у дедушки обострилась чахотка. Вернулся он ни с чем и совсем больным. Дома дела его тоже не поправились. Умер дедушка Хаим в возрасте 54 лет.

***

Дедушка отца по материнской линии (мой прадед) жил достаточно зажиточно. Он был раввином, но помощи бедствовавшей семье практически не оказывал. Прадед был очень здоровым и крепким человеком. Во время чаепития он один, как это делали некоторые русские купцы, выпивал самовар чая.

Отец вспоминал, что когда он бывал у дедушки, тот задавал всегда один и тот же вопрос: «Ты молился?», но никогда не спрашивал, кушал ли он, не голоден ли он. Мой отец, наоборот, даже когда я стал взрослым, всегда интересовался, не голоден ли я и предлагал разделить с ним трапезу.

Будучи раввином, дедушка имел право на жительство в г. Риге3, не входившем в черту еврейской оседлости (см. п. 6). При его жизни это право распространялось на его детей и членов их семей, в данном случае на дочь с семьей. Именно дедушка помог семье дочери после смерти кормильца переехать в г. Ригу.

 

3-й класс. С учительницей Р. Топоровской и директором А. Бершадским, 1934/35

В детстве отец учился в начальной еврейской школе - хедере. На иврите это слово означает «комнату», так как обучение происходило обычно в одной комнате, часто в доме меламеда - учителя. В хедере обучали мальчиков основам иудаизма. Там давали некоторые знания и для общего развития: учили азбуке, чтению, знанию молитв, которые заучивались наизусть. Процесс обучения состоял из чтения стиха из Торы на древнееврейском языке и немедленного повторения его перевода на идиш [2, с. 198].

Дети обычно проводили в хедере весь день и находились там до 8-9 часов вечера. Очень колоритно описал хедер тех времен Шолом-Алейхем в своем романе- автобиографии «С ярмарки». Давая подробное описание этого учебного заведения с нищим меламедом во главе, Шолом-Алейхем замечает, что он делает это для того, чтобы будущие поколения могли получить полное представление о жизни евреев в «счастливой» черте оседлости. Поскольку лучше, чем Шолом-Алейхем я этого не сделаю, отсылаю читателей к главам его романа.

Отец был очень способным и смышленым мальчиком. Как-то он смастерил из картона домик с остекленными окнами. Окна он застеклил, наклеив стеклышки на внутреннюю сторону листов картона, еще до сборки домика. Когда домик увидел меламед, его восхищению и удивлению не было предела. Меламед не мог себе представить как мальчику удалось застеклить окна изнутри домика. Этот эпизод характеризует уровень образованности учителей в хедерах и качество их преподавания. И тот же меламед часто наказывал учеников по заднему месту розгами или другим способом. Попадало и отцу.

Отец вспоминал, как возвращался домой из хедера в темные осенние и зимние ночи, когда не только не светилось ни одно окошко в маленьком местечковом городе (уже в 1939 г. в Двинске проживало всего 52 тыс. человек), но свет не пробивался ни через единую щелку. Некоторые дети пользовались фонариками из промасленной бумаги, куда вставлялась небольшая свечка. Но у семьи не было денег для приобретения дополнительных свечей, кроме субботних.

Восьмилетнему мальчику приходилось шагать через весь город. Было страшно, но он убеждал себя не бояться, многократно повторяя одну и ту же фразу: «Чертей нет, мертвые не ходят!». В рассказе отца слово «чертей» звучало как «черчи». Живых тогда не боялись.

Нельзя не вспомнить и рассказы отца о происшедших в их городе курьезных случаях, связанных с суеверным страхом перед умершими.

Так, солдат, вернувшийся с фронта Русско-Японской войны, поспорил с товарищами, что пойдет ночью на кладбище и забьет кол в определенную могилу. Когда он, опустившись на корточки, забивал кол, то прищемил свою длинную шинель. Поднимаясь, он ощутил, что его что-то или кто-то держит и, по-видимому, решил, что это покойник. Утром его нашли мертвым.

И еще. Группа молодых людей решила подшутить над одним из своих сверстников по имени Мойше. Они сказали ему, что умер их товарищ, и попросили его, чтобы он ночью читал над ним заупокойную молитву – кадиш. В гроб (инвентарный ящик – см. п. 3 комментариев к гл. 3) они положили своего живого товарища и накрыли покрывалом. Ночью, когда Мойше один находился у гроба «покойника» и читал кадиш, тот неожиданно поднял руку. Мойше спокойно положил руку на место и продолжал молиться. Через некоторое время у «покойника» поднялась нога, но, читавший молитву, также спокойно вернул ее на место. Когда же мнимый усопший сел в гробу, Мойше испугался, ударил его палкой по голове и убил. Свой поступок он объяснил страхом перед умершим и боязнью какой-либо каверзы с его стороны. Вот так обернулась эта «шутка».

Из-за тяжелого материального положения семьи, отец проучился всего два или три года и даже не закончил низшую ступень. Вместе с тем он в определенной мере овладел древнееврейским языком, что позволяло ему в молодости молиться в синагоге, читать Тору и Танах в целом, в оригинале и при необходимости переводить без словаря.

Литовско-белорусским диалектом языка идиш4, наиболее близким к верхнее- немецким диалектам, отец владел в совершенстве. Однако на русском языке он говорил с акцентом, часто неправильно произносил слова, а писал и того хуже, что сохранилось на всю жизнь, несмотря на последующие занятия при советской власти в ликбезе5.

В возрасте 11-12 лет отца отдали учеником в мастерскую живописца вывесок, так как с детства у него проявилась способность к рисованию. Позже его сестру Еву определили ученицей к портнихе. К тому времени семья уже проживала в Риге.

К моменту смерти дедушки Хаима отцу могло исполниться от 17 до 22 лет и он фактически содержал семью, поскольку к тому времени закончил обучение и самостоятельно работал живописцем вывесок у владельца живописной мастерской. В последние годы перед Первой мировой войной отец зарабатывал до 100 руб. в месяц (это был достаточно высокий заработок), что намного улучшило благосостояние семьи.

***

Являясь фактически главой большой семьи, отец не мог себе позволить жениться, пока не пристроит сестер и младшего брата. Это привело к тому, что он женился довольно поздно. Но отец не был аскетом и для снятия сексуального напряжения вынужден был посещать публичный дом. Поскольку в молодости он был верующим, на такие посещения требовалось получать благословение раввина. Необходимость получения благословения раввина для этой цели подтверждается и рассказами об отношении евреев к проституции [31, с. 255].

Евреи ортодоксы резко осуждают проституцию. Однако, выдающийся еврейский мыслитель Средневековья рабби Гершом бен Иехуда допускал посещение публичных домов, отдаленных от места проживания, неженатыми, разведенными и вдовцами, чтобы не подвергаться искушению более тяжких видов распутства. То же можно отнести и к неженатым ортодоксам (Израиль), просиживающим до 30 лет в иешивах и вынужденным для снятия сексуального напряжения получать разрешение раввина.

 

Раздумья о будущем, 1938

Отец родился в пресловутой «черте еврейской оседлости», жил там до переселения семьи в Ригу и испытал действие введенных по отношению к евреям ограничительных законов6. Хорошее представление о преследованиях лиц, самовольно покинувших черту оседлости, дает роман еврейского писателя Израиля Эльяшберга под названием «Раввин и проститутка» (издан на русском языке в 1928 г.).

По сюжету этого романа в Москву нелегально приезжает на короткое время раввин из какого-то провинциального малороссийского города черты оседлости и останавливается на рекомендованной ему ранее подпольной квартире. Среди ночи его будят и предлагают бежать через черный ход в связи с проводимой полицией облавой на лиц, не имеющих права проживания в Москве. В страшном смятении он выскакивает на улицу и бежит «куда глаза глядят», лишь бы подальше от этого дома. Обезумевшего от ужаса запыхавшегося раввина укрывает у себя, привечает и согревает уличная девка. Поражает именно этот контраст. Униженного и оскорбленного, преданного богу человека спасает такая же униженная и оскорбленная, но стоящая на противоположной низшей ступени человеческого общества. Раввин влюбляется в эту девушку, забыв о своем сане, живет с ней как с возлюбленной, причем ее сексуальные познания возносят его на вершину блаженства. Через две недели, когда пришло время уезжать, он расстается с ней с большим сожалением.

Поскольку раввины могли жить вне черты еврейской оседлости, думается, что использование образа раввина потребовалось автору для того, чтобы рельефнее подчеркнуть трагичность положения еврейского народа, лишенного элементарных человеческих прав. Хотя могло быть и другое. Возможно, для поездки в Москву ему надо было получить разрешение, а он этого не сделал.

Небезынтересен и такой факт. Когда после неудачного покушения А.К. Соловьева (2 апреля 1979 г.) на Александра II в мае 1879 г. евреям запретили жить в Москве и других городах вне черты оседлости, Исаак Ильич Левитан и его близкие были выселены из Москвы, хотя его отец (к тому времени он умер) имел право на жительство в Москве, что до введения новых законов распространялось и на его детей. Позднее на основании удостоверения Московского училища живописи, ваяния и зодчества И.И. Левитан получил разрешение жить в Москве [6, с. 15, 17].

Вместе с тем по приказу Александра III, все евреи должны были оставить Москву до 14 июля 1892 г. И.И. Левитан, будучи признанным художником - певцом русской природы, вынужден был покинуть Москву. Его родным пришлось сделать то же самое. Только благодаря возмущению общественности, И.И. Левитану удалось в конце года вернуться в Москву. Но окончательное разрешение на проживание в Москве он получил только во второй половине 1893 г. Впоследствии, Максим Горький, осуждая это надругательство над человеком, писал: «Проклятое правительство…черта оседлости – это такой несмываемый позор для нас» [3, с. 89, 90].

После смерти моего прадеда – раввина, семья моего покойного дедушки лишилась права на жительство в Риге. Поэтому семье приходилось часто менять квартиры и давать на «лапу» околоточному надзирателю (по нашим понятиям участковому), чтобы не выселили из Риги и не отправили по этапу в одну из губерний черты оседлости. Однако, этого избежать не удалось в связи с началом Первой мировой войны.

 

Дежурство на пляже. Азовское море, 1939

19 июля (1 августа) 1914 г. Германия объявила войну России. 02 сентября (15 сентября) того же года была организована вопиющая провокация против евреев, проживавших в прифронтовой полосе. Она заключалась в том, что все еврейское население г. Мариамполя (ныне входит в состав Литвы), занятого ненадолго немцами, по ложному доносу было обвинено в сотрудничестве с немцами, т. е. в государственной измене.

В результате был приговорен к восьми годам каторжных работ с лишением всех прав состояния мещанин Янкель Юделев Гершанович, принявший на себя под давлением немцев и по просьбе своих соотечественников, роль бургомистра.

Донос был состряпан неким имамом Байрашевским, который, уже через несколько недель после вынесения приговора Гершановичу, предстал перед тем же судом, перед которым он лжесвидетельствовал, но уже в качестве обвиняемого. Он был обвинен в государственной измене как немецкий шпион и во всем сознался. Суд приговорил его к каторжным работам. Еще находясь в тюрьме, он покончил собой.

В результате этого судебного разбирательства была установлена полная невиновность Гершановича и евреев города Мариамполя. Но еще два года потребовалось адвокату О.О. Грузенбергу7, чтобы добиться пересмотра дела и освобождения Гершановича. Немаловажную роль в освобождении Гершановича сыграла статья Владимира Галактионовича Короленко «О Мариампольской измене» [7].

Вместе с тем упомянутая провокация послужила поводом для депортации всех евреев из прифронтовой полосы (из приграничных губерний)8.

Так, в начале сентября (по старому стилю) 1914 г. Главное командование русских войск приказало осуществить акцию по депортации евреев в течение 24 часов из прифронтовой зоны. Евреев принудительно грузили в эшелоны, отправлявшиеся на восток. Разрешалось брать минимум вещей. Депортируемым приходилось бросать все свое имущество. В пути следования многие погибали от голода и истощения [3, с. 94, 152; 7, с. 23]. О мучениях, испытывавшихся евреями в период осуществления этой акции, можно прочесть в романе-эпопее М. Горького «Жизнь Клима Самгина».

Впоследствии, на основании опыта проведения таких акций (еврейский народ подвергался подобным акциям еще в VIII в. до н. э., во время ассирийского нашествия и падения государства Израиль, в VI в. до н. э. при нашествии вавилонян и завоевании Иудейского царства и в другие эпохи), И.В. Сталин легко осуществлял депортации целых народов. Возможно (прямых доказательств нет), таким же образом готовилась и депортация евреев Советского Союза в Сибирь, но этому помешала смерть И.В. Сталина (1953).

Под предпринятую Военным командованием акцию депортации евреев осенью того же 1914 г. попала и семья отца (отец, его мать, брат и обе сестры). По предписанию, все они должны были следовать намного дальше Екатеринослава (с 1926 г. Днепропетровск). Но в Екатеринославе эшелон встретили молодые еврейские ребята – здоровяки. Не спрашивая ни у кого разрешения, они помогли разгрузиться, и семья отца осталась в Екатеринославе. Здесь была большая еврейская община, и жизнь была дешевле, чем за пределами Украины.

В Екатеринославе семья поселилась вблизи Днепра. Это был район, населенный еврейской беднотой. Рядом, на берегу, находились различные пакгаузы, склады леса и других материалов. Берег был загрязнен, заилен и выхода к нему, чтобы искупаться, практически не было.

Перед Великой Отечественной Войной в витринах одного из магазинов на центральном проспекте города (пр. Карла Маркса) был выставлен эскизный проект перспективного развития Днепропетровска. В этом проекте, что нас особенно поразило, в частности, предусматривалось устройство набережной с гранитными парапетами и спусками к Днепру от Речного порта до парка им. Шевченко (бывший Потемкинский сад, где располагался дворец Потемкина). Нам тогда казалось это фантастикой. Однако прошли годы, и фантастика обратилась в действительность, причем последняя значительно превзошла планировавшееся перспективное развитие города.

 

Студент-дипломник Днепропетровского института инженеров ж.д. транспорта (ДИИТ), 1948

В молодости отец был очень религиозным человеком, соблюдал обрядность, справлял субботу и отмечал все праздники, регулярно посещал синагогу. Однако, со временем, он разочаровался в религии и уже в период своего детства я не помню, чтобы он дома отправлял какие-либо религиозные обряды. Вряд ли в это время он регулярно посещал синагогу. Вместе с тем в конце 20-х и начале 30-х гг. мы ходили с ним в Хоральную синагогу, расположенную в центре города, слушать кантора. Возможно, это были отголоски молодости.

Вскоре эту синагогу закрыли и превратили в клуб швейников. Лишь в конце ХХ столетия ее вернули верующим и после реставрации вновь открыли осенью 2000 г. (синагога «Золотая роза»). На открытии присутствовал президент Украины того времени Леонид Кучма.

В свободное время по вечерам (таких вечеров было не так уж много) отец читал нам с мамой Тиной (вторая жена отца) вслух главы из Торы и других книг Танаха, но это скорее всего было развлекательным чтением. На всю жизнь запомнились история Иосифа Прекрасного и другие Библейские сказания и притчи. У отца была старая потрепанная Библия, страницы которой были разделены на две колонки соответственно с древнееврейским и русским текстами.

В зрелом возрасте отец пришел к полному отрицанию бога и даже пытался убеждать в этом своих знакомых верующих людей одного с ним возраста.

 

С женой Флорой, детьми и родителями: Флора с Аликом, отец, Ленник и мама-Тина, 1948, Днепропетровск

Отец был весьма способным и мог бы стать известным художником, если бы у него была возможность серьезно учиться живописи.

Помню, как он выполнил на стекле (на стекле работают с обратной стороны) герб Советского Союза размером с пятнадцатикопеечную монету того времени. Контуры герба были покрыты сусальным золотом. Герб экспонировался на выставке работ живописцев «Товарищества Художник», где он тогда работал, и получил высокую оценку специалистов.

Выполненные отцом копии работ известных мастеров живописи хорошо оценивали специалисты. Тепло отзывался о его работах член Союза художников СССР, автор известной картины «Опять двойка» Федор Решетников. Одно время он даже давал уроки живописи мастерам из «Товарищества…», в том числе и отцу.

Наличие еще до женитьбы на руках у отца большой семьи, незаконченное начальное образование, плохое знание русского языка (как я уже говорил, до конца жизни он не всегда правильно произносил русские слова и также зачастую неправильно писал), отсутствие права на жительство в таких городах, как Москва, С.-Петербург, Киев и др. не позволило отцу учиться живописи в высшем или среднем учебном заведении и получить художественное образование.

Отец назывался живописцем, но под этим понималось «живописец вывесок». В это понятие входило: написание вывесок различных размеров на стекле, жести, фанере; выполнение всевозможных рисунков и плакатов на той же подоснове, а также на полотне и на бумаге. Этими рисунками, представлявшими, в основном, копии, иногда снабжались и вывески.

У отца был хороший вкус, четкое знание всевозможных шрифтов, развитое чувство ритмики и его вывески отличались большим изяществом.

Тяга к рисованию у него была огромная. Еще до Великой Отечественной войны стены нашей днепропетровской квартиры были увешаны прекрасно выполненными копиями известных мастеров живописи: Айвазовского, Маковского, Мешкова, Рембрандта и других художников. Помню эти работы: «Девятый вал», «Дети бегущие от грозы», «Ослепший художник», «Жертвоприношение Авраама» и др. Копии работы Маковского «Дети бегущие…» отец выполнил также для своих сестер. У одной из них висели также исполненные им копии: «У дверей школы» и «Саломея» - авторов не помню.

Рамы к картинам отец изготавливал сам. За день до эвакуации мой дядя Лейба, (Лева) стоя на перекрестке людных улиц, распродал все наши картины по дешевке – по три рубля за картину. К сожалению, отец не догадался снять их с подрамников, свернуть в рулон и взять с собой. Если бы удалось сохранить картины, то в эвакуации их можно было бы продать за большие деньги и, может быть, родители и дядя Лева не так бы голодали.

Отец писал эти картины обычно дома по воскресеньям, а летом по вечерам, если они у него были свободными. Обычно же по вечерам он выполнял частные заказы, так как прожить на его заработок было невозможно. Наблюдая за работой отца, я тоже хотел писать маслом, причем, в отличие от него, так, чтобы все видели. Летом я выносил мольберт во двор и рисовал. Так, я неплохо скопировал «Захарку» работы А. Васнецова и «Сталин и Ворошилов» - С. Герасимова. Эти работы я выполнял маслом на промасленном ватмане. У нас во дворе еще один мальчик рисовал – Михаил Богуславский (о нем я еще буду говорить) и мы всегда с ним соперничали. Признаюсь, он рисовал лучше меня и стал художником-самоучкой. Каким, я не знаю, так как зрелых его работ я не видел. Начал я также писать для своего дедушки на полотне прикроватный коврик – «Семейство львов». Но не хватило терпения и времени его закончить.

Наши послевоенные квартиры также были украшены выполненными отцом прекрасными копиями работ Джорджоне, Рубенса, Валентена де Булоня, Снейдерса, Орлова, Айвазовского, Маковского, Крамского, Васильева и других мастеров. Рисовал он их по субботам и воскресеньям, приезжая к нам в Днепродзержинск из Днепропетровска. Многие из них я подарил детям и старшей внучке. Они нашли достойное место в их квартирах.

Отец оставил нам свой большой поясной автопортрет, выполненный маслом на полотне. Тогда ему было 75 лет. Он изобразил себя анфас стоящим как бы перед невидимым мольбертом и рассматривающим свою работу. В его правой опущенной руке кисть, в левой, согнутой в локте – опущенная (повернутая к зрителю) палитра с красками. Портрет написан с большой тщательностью и обладает прекрасным сходством. Писал он его, глядя в зеркало, и на не очень качественную фотографию. Фотограф неправильно сфокусировал нижнюю часть фотографии. В результате кисть правой руки и большой палец левой оказались несколько размытыми. Кроме того, кисть правой руки оказалась несколько уменьшенной по сравнению со всей фигурой. Это же отразилось и в автопортрете. Наконец, его глаза на фотографии и в автопортрете оказались менее выразительными, чем в натуре.

Отец мечтал создать собственную картину на тему: «После еврейского погрома»9. Вот сюжет этой картины. Убогая комната бедного еврейского ремесленника в полутемном подвале. В углу на полу прислонившись к развороченной кровати полулежит перепуганная, истерзанная 12-13-летняя девочка. Ее белое платье изорвано и окровавлено, бедра оголены. Она смотрит прямо перед собой невидящим, безумным взглядом. Над ней надругались погромщики. Ее мать, отец и младший брат убиты. Их тела тут же на полу. Развороченные перины и подушки, все покрыто кровью и пухом, окна разбиты, мебель перевернута.

По рассказу отца я очень живо представлял себе эту страшную картину. Но ему не хватило образования, а может быть и времени (он всю жизнь работал по 10-12 часов, чтобы прокормить семью) для создания этой картины. Кроме того, нужна была натурщица для главного персонажа и натурщики – для убиенных. Денег на это, естественно, не было. Когда же он вышел на пенсию (он получал в 1952 г. хорошую пенсию и мог заплатить натурщикам), то это желание, очевидно, притупилось да и возраст уже был не тот.

Отцу и его семье случайно повезло, что до депортации они жили в Риге, вне черты еврейской оседлости и не испытали на себе ужасов первой (1881-1882) и второй (1903-1906) волн еврейских погромов, прокатившихся в пределах черты еврейской оседлости (Украина, Молдавия и др. районы). Миновала их чаша сия и в период Гражданской войны во время проживания в Екатеринославе (петлюровцы, махновцы и др.) – третья волна погромов. Однако отец хорошо знал все, что было связано со второй и третьей волнами погромов.

 

С женой, детьми и родителями: в переднем ряду – мать жены Анна Семеновна, Аня, Алик, отец, сзади – мы с Флорой и Леня, 1954, Курган

То ли в конце 1914, то ли в начале 1915 г. отца призвали в армию для защиты «царя-батюшки». В Екатеринославе семье видимо жилось не сладко, и отцу приходилось очень много работать. Он был очень худым, ослабленным и не приспособленным к службе в армии. Во время прохождения курса обучения ведению штыкового боя ему даже тяжело было держать винтовку наперевес. Штык опускался ниже живота воображаемого противника. И фельдфебель по этому поводу покрикивал на него: «Ты что, собираешься немца в яйца колоть?»

В конце зимы 1915 г. в составе маршевой роты отец прибыл на Западный фронт – «на позицию», - как он говорил. Выгрузили их из эшелона в 30 км от линии фронта. За ночь они совершили марш-бросок к фронту и к утру заняли обледенелые окопы. Отец вспоминал артобстрелы первых дней фронтовых будней, когда слышен звук летящего снаряда и все холодеет внутри. В этот момент он и его товарищи лежали ничком, прижимаясь к земле, и прислушивались, пронесет или не пронесет, и молились, чтобы пронесло. Потом он привык.

После нескольких месяцев пребывания на фронте в обледенелых, а затем в раскисших окопах отец сильно простудился. В лазарете, куда он попал, поначалу врачи не находили ничего серьезного. К сожалению, отец был заядлым курильщиком и не смог прекратить курение, что не способствовало выздоровлению. Первые две врачебные комиссии, которые он проходил, сделали выводы о том, что отца еще можно подлечить и пока нет необходимости в его демобилизации. Однако здоровье не улучшалось. Кроме того, он оглох на правое ухо. Видимо, это явилось следствием небольшой контузии, которую он перенес, будучи на фронте. Третья врачебная комиссия диагностировала начало туберкулезного процесса, а также учла его глухоту на одно ухо.

Во второй половине 1915 г. отец был демобилизован вчистую, с «Белым билетом», и вернулся в Екатеринослав. Впоследствии ему удалось вылечиться, но до 1941 г. он постоянно кашлял и жаловался на слабые легкие.

Комментарии и примечания к гл. 1.1.

1. Здесь и далее ссылки на Священное Писание и цитаты из него отвечают изданию: «Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета, канонические».- Всесоюзный Совет евангельских христиан-баптистов.- М., 1985.- 992 с. Это издание и другие сектантские или протестантские издания книг Ветхого Завета, кроме англиканских, полностью совпадают с сохранившимся до наших дней Масоретским текстом Танаха (Танах – аббревиатура слов Тора – Пятикнижие Моисея, Невиим – Книги Пророков, Кетувим – Писание), написанного на древнееврейском и частично арамейском языке и содержащего 39 книг. Этот текст назван Масоретским по обществу древних еврейских библеистов-богословов, окончательно упорядочивших в III-II вв. до н.э. рукописи Танаха. Книги Танаха отличаются от традиционного русского перевода только по названиям. Так, например, 1-я и 2-я книги Царств из Ветхого Завета соответствуют 1-й и 2-й книгам Самуила из Танаха. Многие книги Танаха названы по первому слову каждой книги (подробнее см. [2, с. 557]).

2 - Иногда можно встретить написание: Ешива (Ешибот).

3 - Город Рига в те годы был административным центром Лифляндской губернии.

4 – Язык идиш образовался в результате взаимодействия верхненемецких диалектов с семитскими языками (еврейским, арамейским) и славянскими элементами (см. [3]).

5 – Ликбез (ликвидация безграмотности) – школа грамотности. Такие школы, где обучалось безграмотное и малограмотное взрослое население СССР с 1923 по 1939 гг. действовали на территории Союза повсеместно.

6. В 1791 г. Екатерина II ограничила особым списком местности, где евреям разрешалось записываться в сословия (например, в купеческое или мещанское сословие). Это послужило началом создания черты оседлости, в пределах которой евреям разрешалось жить [3, с. 99].

В черту оседлости, кроме генерал-губернаторства Польши, входили: Бессарабская, Виленская, Витебская, Волынская, Гродненская, Екатеринославская, Ковенская (Ковно - Каунас), Минская, Могилевская, Подольская, Полтавская, Таврическая (Симферополь), Херсонская, Черниговская, Киевская губернии. Вместе с тем в пределах черты оседлости евреям не разрешалось жить в селах, владеть землей. Им запрещалось жить в Киеве, Севастополе, Николаеве, Ялте, где находилась летняя резиденция царской семьи. В Курляндской губернии (центр Миттава – ныне Елгава, Латвия), на Кавказе и в Средней Азии разрешалось проживать лишь местным евреям [3, с. 100; 4, с. 5, 6].

 Вне черты оседлости правом на жительство пользовались: купцы I-й гильдии, пробывшие в этой гильдии не менее пяти лет, лица с высшим и специальным образованием (врачи, инженеры, адвокаты, раввины и др.), ремесленники, аптекари, акушерки, фельдшеры, солдаты, проходившие службу по Рекрутскому уставу, и их потомки [там же].

 Такие правила установили сразу же после освобождения крестьян. Однако, законы, изданные при Александре III (после 1 марта 1881 г.) и Николае II, ухудшили положение этой части еврейского населения: ремесленникам запретили проживать в пределах Москвы и Московской губернии; если умирал глава семьи, имевший высшее или специальное образование, то семью выселяли из места постоянного проживания в пределы черты оседлости; ремесленникам и купцам запретили селиться в Сибири [4, с. 7].

 Черта оседлости была упразднена Временным Правительством лишь 20 марта (2 апреля) 1917 г. законом «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений» [5].

7. Грузенберг Оскар Осипович – известный адвокат. Защищал в 1913 г. на провокационном судебном процессе в Киеве Менделя Бейлиса, ложно обвиненного черносотенцами в ритуальном убийстве христианского мальчика Андрея Ющинского.

8. Николай II «Распоряжением о прифронтовом управлении войсками во время войны» полностью подчинил Верховному главнокомандующему русской армии, своему дяде, Великому князю Николаю Николаевичу, и подчиненным ему армейским командирам, управление территориями, лежащими к западу от линии Петербург - Смоленск – р. Днепр. Это распоряжение давало право по усмотрению военного командования осуществлять любые акции на подвластных территориях, включая депортацию евреев из прифронтовой полосы [3, с. 94].

9. Постоянные еврейские бедствия, обусловленные ограничением в правах, безработицей, нищетой, скученностью в черте еврейской оседлости, усугублялись периодически возникавшими погромами, уносившими тысячи жизней ни в чем неповинных людей.

Так, в результате резни, учиненной в Украине в XVII в. (1648-1658) казаками Богдана Хмельницкого, было уничтожено с особой жестокостью от 100 до 180 тыс. евреев. А через столетие во время гайдаматчины – народно-освободительного движения на правобережной Украине, направленного как будто бы, главным образом, против национально-религиозного гнета поляков-католиков, погибло еще 50-60 тыс. евреев [3, с. 48]. Сотни еврейских общин были стерты с лица земли.

 После убийства царя Александра II в 1881-1882 гг. и в меньшей степени в 1883 г. по Украине прокатилась первая волна погромов. Она охватила около 150 населенных пунктов в шести губерниях [3, с. 114, 115].

В целях разжигания антисемитизма на рубеже XIX и XX вв. были сфабрикованы «Протоколы сионских мудрецов» (к сожалению, в конце XX в. новоявленные черносотенцы вновь обратились к этой теме), составленные в виде заметок для докладов якобы существующего тайного еврейского правительства, которое стремится захватить господство над миром. Впервые эта фальшивка была опубликована в 1903 г. черносотенной газетой «Знамя», издававшейся в Петербурге Крушеваном, который ранее сотрудничал в кишиневской газете «Бессарабец». К тому времени уже действовали черносотенные организации, финансируемые царской охранкой [3, с. 124].

 В результате этой антисемитской деятельности в 1903-1906 гг. по Украине прокатилась вторая волна погромов. Помимо погромов в Украине, в 1903 г. разразился невиданный по своей жестокости погром в Кишиневе. Среди жертв – 50 убитых, сотни раненных и покалеченных, тысячи разоренных и ограбленных. В 1904 г. в результате черносотенной агитации во время Русско-Японской войны в различных местах произошло более 30 мелких погромов, хотя в этой войне участвовало 30 тыс. евреев, не считая трех тысяч врачей-евреев [2, с.199-201; 3, с. 124, 125].

В 1905 г. после публикации «Манифеста 17 Октября» на евреев обрушилась

новая серия погромов. Погромы были инспирированы в Одессе, Киеве, Керчи, Симферополе, Евпатории, Феодосии, Юзовке (ныне Донецк), Мелитополе и в других городах. Не щадили ни детей, ни женщин, ни стариков [ 3, с. 126, 127]. Страшная картина еврейского погрома и переживания престарелой Эстер с большой силой переданы Михаилом Коцюбинским в новелле «Він іде».

Третья волна погромов приходится на период Гражданской войны - 1918-1920 гг. (петлюровцы, махновцы, различные банды). Петлюровцы осуществляли погромы во многих местах с особой жестокостью.

Слезы наворачиваются на глаза, когда читаешь в романе Николая Островского «Как закалялась сталь» описание учиненного петлюровскими бандитами еврейского погрома в Шепетовке. Рассказ о имевших место погромах и их жестокости можно значительно продолжить.

Шолом Шварцбард, сам переживший погромы и собравший большое количество свидетельств очевидцев петлюровских погромов, в 1926 г. застрелил Симона Петлюру в Париже. После трехдневного разбирательства он был оправдан французским судом [2, с. 199]. Обеляя и возвеличивая С. Петлюру, украинские националисты утверждают, что Шварцбард был агентом ОГПУ (Объединенное государственное политическое управление при Совете Народных Комиссаров, обеспечивавшее государственную безопасность СССР). Если бы это было так, то был бы тщательно разработан соответствующий план покушения, с тем, чтобы его участники не были обнаружены.

Но убить С. Петлюру днем прямо на людной улице мог только безумно смелый, отчаявшийся одиночка, который не в состоянии был стерпеть, что виновник жестоких еврейских погромов в Украине остался безнаказанным. Вместе с тем заметим, что не важно, был или не был Шварцбард чьим либо агентом. Важно, что возмездие восторжествовало.

Глава 2.1

В 1920 г. умерла мать моего отца, моя бабушка Гинда. Она шла навестить первого, только что родившегося внука. При этом она попала под проливной дождь, промокла, простудилась и заболела воспалением легких. Через несколько дней ее не стало.

В честь покойной бабушки Гинды (Гинда на русском языке звучит как Инна) ее имя получили две мои двоюродные сестры, родившиеся в 1924 г. на полгода раньше меня. В последующие годы в СССР многие традиции были утрачены, поэтому среди евреев традиция давать новорожденным имена умерших близких родственников не всегда соблюдалась, хотя мною, по отношению к своим детям, эта традиция была учтена.

Во второй половине 1922 г., после введения нэпа1,отец вместе со своим младшим братом Левой открыл собственную мастерскую по изготовлению вывесок, рисунков, плакатов и выполнению других разнообразных живописных работ. Она помещалась в полутемном, сыром подвале в центре города в районе бывшей гостиницы «Астория». В детстве я бывал в этой мастерской с нашей домработницей Тиной.

В своей мастерской они полностью изготавливали вывески, включая деревянные подрамники, набивку жести, грунтовку, покраску, написание текста и доставку заказчику. То же относилось к рисункам, плакатам и другим видам живописных работ. Вспомогательные работы выполняли зачастую оба, но большей частью дядя Лева, а писал и рисовал отец.

В то время таких собственников мастерских, не использовавших наемный труд, называли «кустарями-одиночками». Отцу и дяде Леве приходилось работать по 11-12 и более часов в сутки, причем едва удавалось сводить концы с концами, так как «давил фининспектор». Фининспектора (нынешняя налоговая инспекция) «душили» не только всех частников-кустарей, не говоря уже о богатых нэпманах (так называли частных предпринимателей и торговцев), но и представителей умственного труда и свободных профессий.

Если А.С. Пушкина, по его словам, духовно грабил цензор – глупец и трус, который вымарывал и выдирал все, что только можно, принимая белое за черное, сатиру за пасквиль, считая поэзию развратом, глас правды – мятежом, то Владимира Маяковского экономически обирал фининспектор. Это вызывало недоумение и возмущение поэта, вылившееся в следующие строки («Разговор с фининспектором о поэзии»; 1926):

«…В ряду

имеющих

лабазы и угодья

и я обложен

и должен караться…»

Если фининспектор так прижимал поэта, то можно себе представить, что выжималось из кустаря-одиночки. В ряде случаев и современная налоговая инспекция Украины поступает не лучшим образом, что автор настоящих записок испытал на себе в период 1994-2001 гг.

24 февраля 1923 г., в возрасте 35 лет (по брачному свидетельству 33 года), отец женился на моей будущей матери Хае Лейбовне (Анне Львовне) Ледер, 1898 г. рождения. В отличие от самоучки отца, моя будущая мать окончила гимназию и имела среднее медицинское образование.

Выходя замуж за моего будущего отца в возрасте 25 лет (по тем временам такая девушка считалась «перестарком»), моя будущая мама скрыла от него, что из-за болезни сердца ей нельзя рожать, тогда как непременным условием брака, поставленным женихом, было рождение ребенка. Видимо, невеста тоже хотела иметь ребенка. Так я появился на свет.

Отец был красив и считался завидным женихом. Через год после смерти матери, (она умерла, когда мне было четыре года) практиковавшие тогда свахи знакомили его с женщинами, претендовавшими на брак с ним. Помню, как в 1930 г. отец взял меня, шестилетнего мальчишку, на встречу с одной из рекомендованных ему невест. Это была крупная, холеная еврейская женщина. Встреча состоялась возле так называемого «Верхнего парка», в котором впоследствии было построено второе здание Обкома КПСС. Когда я ее увидел, то закричал, что не хочу, чтобы она была мне мамой (проявился детский эгоизм) и убежал. Отец догнал меня, и на этом дальнейшее сватовство закончилось.

С 1929 г. у нас жила домработница из деревенской украинской семьи, которую все в доме, в том числе и я, звали Тиной. С пяти лет она фактически заменила мне мать.

В детстве я очень любил Тину и не хотел, чтобы ее место заняла другая женщина.

В 1931 г. отец женился на Тине. Думаю, что с одной стороны здесь сыграла роль наша взаимная с Тиной привязанность друг к другу, с другой – ее стремление узаконить возникшие между ними по ее инициативе интимные отношения. Боясь, что Тина (далее я буду называть ее мама Тина) будет хуже ко мне относиться, если у нее появится свой ребенок, отец не хотел иметь от нее детей. А жаль! Можно было бы рискнуть. Тогда у меня могли бы быть сводный брат или сестра.

Отец прожил со своей второй женой 34 года и пережил ее на девять лет, хотя она была моложе его на 13 лет. До глубокой старости отец сохранил все жизненные силы как человек и как мужчина и очень гордился этим.

В 1930 г. отец и дядя Лева, не выдержав налогового прессинга и не желая быть «лишенцами» (до 1936 г. частные предприниматели, торговцы, в том числе иногда и кустари, относились к нэпманам, лишались политических прав и назывались в народе «лишенцами»)2, вынуждены были расстаться с собственной мастерской и перейти на работу в кооперативное объединение – артель «Вывеска». Она также помещалась в центре города.

Вследствие внутреннего соперничества эта артель впоследствии распалась на две, получившие название «Вывеска» и «Кисть». Отец некоторое время работал в последней. Затем они вновь объединились в «Товарищество Художник». В послевоенные годы там же некоторое время существовало «Товарищество Художник», затем артель «Художник» и, наконец, возник «Художественный фонд». Эта чехарда была обусловлена борьбой отдельных личностей за власть, их стремлением к руководству и обогащению в условиях нечетких тарифов и цен за выполненные работы, а также возможностью манипуляций должностями вспомогательного персонала. Отец этими дрязгами не интересовался и интенсивно трудился рядовым живописцем под всеми перечисленными «вывесками». С 1931 по 1935 гг. отец был ударником3, а с 1936 г. – стахановцем4 и награждался соответствующими грамотами.

Сравнивая свою работу в вышеназванных организациях с работой в мастерской у хозяина (в Риге), отец говорил: - «Хозяин был и председатель, и заместитель, и бухгалтер, и кассир, и секретарь, и агент по снабжению, и кладовщик, а теперь приходится кормить столько дармоедов». В связи с большими накладными расходами, а, возможно, и огрехами руководства, заработки в довоенное время были очень низкими. Поэтому в период моего детства и юности отцу приходилось по вечерам подрабатывать («халтурить» как тогда говорили). Он выполнял различные живописные работы на стороне: писал вывески, обновлял нивелирные рейки и циферблаты для настенных и ручных часов, выполнял покраску велосипедов с их окантовкой и воспроизведением фирменных надписей, покраску и надписи на пишущих машинках и другие тексты и рисунки. При этом он всегда опасался фининспектора. О подаче декларации не могло быть и речи, так как его бы полностью задушили налогами.

И все равно мы жили бедно, едва сводили концы с концами. До Великой Отечественной войны отец часто вспоминал «мирное время» (перед Первой мировой войной), когда семья еще жила в Риге и он неплохо зарабатывал. Заветной мечтой отца было вновь вернуться в Ригу, хотя это было невозможно, так как до 1940 г. Рига, как и вся Латвия, не входила в состав Советского Союза. Иногда ему хотелось отправиться в Палестину. После Отечественной войны, когда свободно можно было уехать в Ригу, а возможно и в Палестину, он об этом не заговаривал. Полагаю, что этому мешали родственные связи, а также хорошая пенсия, которую он получал.

В детстве я любил бывать в мастерской, где работал отец, и смотреть, как он рисует или пишет вывески. До Отечественной войны почти все работавшие там мастера были евреями и все имели достаточно высокую квалификацию. Отец всегда соревновался с одним живописцем по фамилии Левин, который несколько превосходил его по мастерству, но очень ценил как специалиста. Остальные сослуживцы работали хуже. Только специалистам такого класса как Левин и отец разрешалось писать портреты Ленина и Сталина, а также членов Политбюро.

Фотографии свидетельствуют, каким красивым был отец в молодости и даже в среднем возрасте. Несколько продолговатое лицо, большой лоб, черные волосы с пробором, сохранившиеся без лысины до глубокой старости, спокойный, мягкий взгляд карих глаз, прямой нос и квадратные усики над верхней губой, небольшой рот и округлый подбородок – таков отец тех лет.

Хотя отец не имел образования, ему была присуща врожденная глубокая внутренняя культура, выражавшаяся в мягкости в обращении, порядочности, вежливости. За всю жизнь я никогда не слышал от отца бранного или просто грубого слова. Помнится, как он здоровался с людьми, слегка кланяясь и приподнимая шляпу.

Вспоминается анекдот. Как-то к Народному комиссару просвещения, которым с 1917 по 1929 гг. был А.В. Луначарский, обратился молодой человек с вопросом о том, что надо сделать, чтобы стать интеллигентным человеком. Луначарский ответил, что для этого надо закончить три института. Молодой человек заявил, что он окончил три института, но его не считают интеллигентным человеком. «Нет» - возразил ему Луначарский, - «Институт должны закончить Ваши дед и отец, а также Вы». Думается, что это образное выражение и здесь речь идет о культурном воспитании из поколения в поколение.

Как видим, даже в простой, бедной и малообразованной семье может вырасти человек глубокой внутренней культуры. Тому пример – мой отец. Замечу, что такими же качествами обладали мои дядя Лева и младшая из сестер отца Дора. Вместе с тем был случай, когда отец вместе с моей мачехой - мамой Тиной вскрыли без моего ведома пришедшее на мое имя письмо (видимо она на этом настояла) от девочки, которую я любил, и не отдали мне его. Но это уже был 1939 г.

Альтруизм моего отца не имел пределов. Даже будучи женатым на моей матери и имея ребенка, он постоянно помогал своим сестрам деньгами, хотя до Отечественной войны (а старшая сестра Ева и после войны) они в этом не нуждались.

Доре отец помогал до самой ее смерти, а после ее смерти продолжал помогать ее дочери – моей двоюродной сестре Инне, отдавая ей половину своей пенсии. В последний год жизни, проживая у нас, он поступал так же вплоть до своей кончины. И даже, получив пенсию за несколько дней до своей смерти, он попросил меня половину отдать сестре, что я и сделал.

Помнится, еще в раннем детстве я слышал как дедушка – мамин отец выговаривал ему, что, имея семью и определенные обязательства перед ней, он часть заработанных денег отдает своим сестрам, которые имеют мужей и особенно в его помощи не нуждаются. Причем отец даже не всегда мог своевременно внести хозяину плату за квартиру (в конце 20-х и начале 30-х гг. дом, в котором мы жили, принадлежал частному владельцу). Помню случай, когда мы с отцом пришли к хозяину, которого отец просил об отсрочке платежа.

Впоследствии, когда отец женился второй раз, в нашей семье часто происходили размолвки между ним и мамой Тиной, связанные с его альтруизмом. В те годы мы жили еще хуже.

Помогал отец также мне и моей семье (без ведома мамы Тины) в мои студенческие годы, в первые годы после окончания института и в первый период моей службы в Советской армии. Затем он оказывал нам материальную помощь во время учебы детей в университете. Все пять лет учебы в Днепропетровском государственном университете моя дочь Аня прожила у него и вспоминает о дедушке с чувством большой благодарности.

Как-то мне попались опубликованные письма Петра Заломова5 к брату, датированные 1928 г. В одном из них он возмущается низкой производительностью труда на предприятиях и высказывает мысль, что рабочие, захватив власть, считают свою задачу выполненной.

Думается, что он был недалек от истины. Но было множество примеров трудового героизма, проявленного трудящимися в годы 1-й и 2-й пятилеток. Об этом свидетельствует ввод в эксплуатацию огромного количества важнейших промышленных предприятий-гигантов. Это впечатляюще отражено в документальном фильме «Русское чудо» (1963) немецких режиссеров Андре и Аннели Торндайк, посвященном историческому развитию Советского Союза. Достаточно вспомнить, например, кадр, показывающий с каким энтузиазмом, при отсутствии вибраторов, бригада бетонщиков, дружно взявшись за руки, уплотняет ногами бетон, уложенный в тело сооружения. С другой стороны это не делает чести руководителям показанной стройки. Возможно, в этом фильме и в отчетах о результатах первых двух пятилеток что-то и приукрашено, но ведь индустриализация страны была осуществлена и это способствовало достижению победы в Великой Отечественной войне.

Как известно, планы 3-й пятилетки выполнены не были. К концу 30-х гг. резко снизилась производительность труда, значительно возросло число прогулов, самовольных переходов с одного предприятия на другое в момент незавершенного производственного цикла, а также других нарушений производственных процессов. В это время в Советском Союзе были самый короткий рабочий день и самая короткая рабочая неделя.

Когда в 1932 г. я пошел в школу, страна жила по пятидневке. Каждый пятый день был выходным. Через несколько лет была введена шестидневка, и каждый шестой день стал выходным. При этом, из-за полного несовпадения с рабочим циклом, днями недели мы не интересовались. Продолжительность рабочего дня была меньше восьми часов.

В целях повышения обороноспособности страны Президиум Верховного Совета СССР 26 июня 1940 г. издал Указ «О переходе на восьмичасовый рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений».

Думается, что перед войной назрела необходимость перехода на семидневную рабочую неделю, тем более, что капиталистические страны жили именно по такой рабочей неделе. Официальная пресса отмечала, что этот Указ встретил единодушную поддержку коллективов многих предприятий. Вероятнее всего, эта «поддержка» была инспирирована партийными органами.

Вместе с тем, драконовские элементы этого Указа меня и по сей день бросают в дрожь. Во-первых, это привлечение к суду рабочего или служащего за прогул. Прогулом считалось опоздание на работу более чем на 20 мин. Во-вторых, это запрещение перехода с предприятия на предприятие, что рассматривалось нами как закрепощение, немного напоминавшее имевшее место в свое время закрепощение крестьян в России. Последнее положение действовало еще некоторое время после Отечественной войны. Этот бесчеловечный Указ обеспечил под страхом сурового наказания резкое снижение прогулов на предприятиях.

Отец и я чудом не попали под действие этого Указа. Случилось так, что осенью 1940 г. отец случайно проспал и проснулся только около восьми часов утра (рабочий день начинался в восемь). Едва одевшись, он побежал на работу. На трамвай почему-то сесть не удалось. Он бежал от ул. Бородинской, где мы жили, до центра города, примерно три километра. Опоздание составило 25 мин., а ему поставили 19 мин. В противном случае он мог оказаться в тюрьме.

Со мной приключилась такая история. В 1941 - начале 1942 гг. я преподавал черчение в средней школе г. Сталинска (город в Новосибирской, с 1943 года – Кемеровской области; ныне Новокузнецк). От места нашего проживания до школы надо было ехать трамваем не менее полутора часов. Школа работала в две смены, и я забыл, что в 16 часов у меня урок. Вспомнил я об этом только в 1530.. От волнения у меня поднялась температура до 37,2°. Обратившись в поликлинику, я получил больничный лист. Если бы не такая реакция организма, быть бы мне под судом.

Отец был очень пунктуальным и организованным человеком. Он всегда повторял, что жизненные функции организма надо отправлять вовремя. Если хочется спать – спи, хочется кушать – кушай, хочется по малой или большой нужде – немедленно справляй ее. Вероятно, отец не знал, кто такой Маймонид или Рамбам (Рабену Моше Бен Маймон), но его взгляды совпадали со взглядами этого великого еврейского мыслителя Средневековья.

Отец обладал большим чувством юмора, здравого смысла и огромным зарядом оптимизма. На каждый случай жизни у него были соответствующая притча или анекдот. Так, когда я ему говорил, что он проживет 90 и более лет (сердце у него было здоровое) он отвечал: «Мит глеймене коп» (с глиняной головой), считая, что незачем жить, если тебя постигнет глубокий склероз.

Его оптимизм, здравый смысл, сила воли и железная выдержка помогли ему выжить в тяжелые годы войны и эвакуации. Когда началась война, отцу было 54 года.

Многие немолодые евреи, пережившие немецкую оккупацию Украины в 1918 г., вспоминали лояльное отношение немцев к евреям и не верили, что Гитлер нацелил свои армии, их зондеркоманды и другие карательные органы на полное уничтожение еврейского населения на оккупированных территориях Советского Союза и стран Европы. Более того, они отговаривали своих детей и внуков и соседей от эвакуации. Я сам слышал такие рассуждения от живших на нашей и соседней улицах сапожника Буксинера, и парикмахера-частника Зискинда, у которого я постоянно стригся. То, что передавали наши средства массовой информации о зверствах гитлеровцев на оккупированных территориях, они называли пропагандой. По этой причине их семьи не эвакуировались, как и многие другие семьи, и все они погибли. Правда, имели место случаи, когда еврейские семьи не могли выехать из-за больных родителей или родственников, и также нашли смерть от рук гитлеровских палачей.

Отец ни минуты не верил в лояльность фашистов и был уверен, что если мы не эвакуируемся, то все погибнем, и в первую очередь я – комсомолец. Поэтому он согласился, чтобы я покинул город раньше, чем он и мама Тина, с семьей девушки, с которой мы любили друг друга – будущей моей жены Флоры. Взяв самые необходимые пожитки, выбрались мы из Днепропетровска 15 августа 1941 г. (См. подробнее гл. 11).

Отец с мамой Тиной и Левой, также, взяв самое необходимое, покинули родные пенаты 18 августа 1941 г. Перейдя на левый берег Днепра через привокзальный мост, они вышли из города. Где-то по дороге на одной из станций им, как и нам, удалось сесть в поезд и добраться до Краснодарского края. Мы же оказались в Сталинске.

Привокзальный и второй Лоцманский мосты через Днепр были взорваны отступающими частями Красной армии при оставлении Днепропетровска. Немцы захватили Днепропетровск 25 августа 1941 г. Его оккупация продолжалась до 25 октября 1943 г.

Перед тем, как гитлеровцы первый раз заняли Ростов-на-Дону (конец ноября 1941 г.), отец с женой и дядя Лева вторично эвакуировались в поселок Сафоновка Астраханской области. А затем переехали в поселок Утыра Гурьевской области, расположенный на берегу одного из рукавов дельты реки Волги.

Найти друг друга нам удалось через Красный крест, который вел регулярную регистрацию эвакуированных, где бы они ни находились, причем все сведения стекались в Москву.

В поселке Утыра отец, мама Тина и дядя Лева работали в рыболовецкой артели, где плели корзины из лозы кустарника под названием чакн для укладки рыбы. Получали по 300 г. хлеба в сутки, ловили черепах, собирали мелкую рыбешку от улова, которую рыбаки выбрасывали, и засаливали. Из черепах варили супы. С первой пойманной черепахой случился курьез: ее положили в холодную воду и поставили на огонь, а когда вода нагрелась, черепаха стала выскакивать из кастрюли. После этого случая они стали бросать черепах в кипяток. При этом панцирь сразу отделялся. Убить черепаху предварительно не удавалось, так как она пряталась под панцирем. По их рассказам черепаховый суп был очень вкусен.

Отец и мама Тина непрерывно трудились, делили свой хлебный паек на три части и съедали в течение дня. Дядя Лева съедал свой хлеб за один присест, а приварок, о котором говорилось выше, случался для всех троих не всегда. Он сильно ослабел, заставить себя двигаться, трудиться не мог, большую часть времени лежал и умер от истощения. Отец очень переживал по поводу его смерти.

Сестры считали дядю Леву неудачником и называли на идиш «шлымазл». Как говорили в семье, дядя Лева покупал себе ботинки или костюм по высокой цене, а продавал (ботинки жали, костюм был слишком узок или широк) по более низкой цене. Специальностью живописца дядя Лева не владел, выполнял работы, не требующие высокой квалификации (грунтовка, покраска, поделочные подготовительные работы и т. п.). Он жил в закутке на квартире у старшей сестры Евы (она часто помыкала им), был некрасив с оттопыренными ушами, холост. Вместе с тем он был очень добрым и отзывчивым человеком, готовым отдать своим близким все до последнего. Я любил его, и мне было очень больно, когда узнал о его смерти.

В 1942 г. мне удалось продать свой фотоаппарат за 170 руб. и деньги отправить отцу. В Сталинске за эти деньги, в лучшем случае, можно было купить 1 кг мяса (к слову сказано, так как в эти годы о мясе мы даже не мечтали), а там они приобрели гниловатую тушу барана, что помогло им пережить самую тяжелую зиму 1942-43 гг. К сожалению, деньги они получили после смерти дяди Левы.

Отец вернулся в Днепропетровск в 1944 г. летом. Не имея пропуска, добирался на попутных товарных поездах. По дороге потерял все свои документы и вещи. Наша квартира оказалась разрушенной. В ней был пожар и прогорел и обрушился потолок. Поскольку денег на восстановление не было, то отец поселился у своей младшей сестры Доры в кухне. Мама Тина вернулась в Днепропетровск только в 1945 г.

В городе уже работал «Художественный фонд», размещавшийся в одном из довоенных своих помещений в центре города. Отца там хорошо знали, помогли восстановить документы, и он возвратился к своей прежней работе. По окончании войны отец был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»

Много лет отец и мама Тина прожили в упомянутой кухне, причем стояли на очереди в райисполкоме на получение квартиры с 1946 г. В начале 60-х гг. им предоставили в том же районе временное жилье – полутемную комнату с коммунальной кухней. Лишь много лет спустя после смерти мамы Тины и отца пришло извещение из райисполкома о том, что им выделена отдельная квартира.

В 1952 г. отец вышел на пенсию. Предварительно мне пришлось обращаться в Гурьевский обком КП Казахстана, чтобы помогли восстановить утерянные документы, так как рыбартель на наши обращения не реагировала. Отцу установили максимальную пенсию в размере 1200 руб. (после реформы 1961 г. – 120 руб.). На эти деньги в те годы можно было нормально питаться, одеваться и вполне прилично жить.

После смерти мамы Тины и до последнего года своей жизни отец жил один в упомянутой временной квартире и по истечении траура вступил в интимные отношения с сестрой мамы Тины, жившей недалеко от него. Он полностью сам себя обслуживал, а когда она заболела ишемической болезнью сердца и с некоторых пор не могла выходить из дома, ухаживал за ней, покупал и приносил ей продукты, помогал, чем мог.

Питался отец очень рационально. Большое место в его рационе занимали рыба, овощи, ягоды и фрукты. Яиц, мяса практически не употреблял. Летом сам заготавливал – вялил рыбу. Готовил себе постные, но очень густые борщи, жареную или тушеную в томате камбалу. Часто употреблял в пищу рыбные консервы.

Дожив до 87 лет, отец сохранил ясный ум и твердую память. Он умер 29 июня 1974 г. на 88-м году жизни. Похоронен в Днепродзержинске на кладбище в Соцгороде.

Учитывая антисемитские настроения, бытовавшие в СССР, и боясь осквернении могилы, при установке памятника я не решился поместить его фотографию, а имя и отчество пришлось написать в русском звучании (Григорий Ефимович).

Судьба моего отца была тесно связана с его ближайшими родственниками (сестрами и их семьями). Поэтому хочу немного рассказать и о них.

Семья тети Евы жила в коммунальной квартире неподалеку от превращенной в клуб бывшей хоральной синагоги. Ее муж работал директором типографии газеты «Зоря», был членом ВКП(б) и неплохо зарабатывал. Семья жила безбедно. У него всегда можно было взять контрамарку (талон, дающий право бесплатного посещения театра или кино) для посещения нового кинофильма. У них в семье всегда были первые книжные новинки. Так, нашумевшую новинку, книгу Николая Островского «Как закалялась сталь» я прочел сразу же по выходе из печати в 1935 г.

В 1941 г. их семья эвакуировалась в Среднюю Азию. Причем они выехали организованно примерно за месяц или три недели до взятия немцами Днепропетровска. Нашей семье, в частности мне, они выехать с ними даже не предлагали.

Их сын Фима Погостский с началом войны ушел на фронт и закончил войну в Берлине. После войны Фима окончил консерваторию, женился на еврейской девушке, но через некоторое время после рождения сына из-за вмешательства тещи их брак распался. Вторичный брак с русской девушкой Галей оказался удачным. Оба они преподавали в Днепропетровском музыкальном училище и жили с его родителями. Галя исповедовала баптизм. После смерти матери Фимы его отец не поладил с Галей и совершил по отношению к ней подлый поступок. Он написал на нее донос в партком училища. В результате ее, как баптистку, лишили права обучать молодежь и уволили из училища. После увольнения Галя длительное время блестяще руководила хором в баптистском объединении и написала ряд интересных работ по сольфеджио. Фима и Галя прожили душа в душу до самой его смерти. Он умер 27 марта 1999г. за два дня до смерти Флоры.

Родная сестра Фимы Инна Погостская закончила филологический факультет Днепропетровского государственного университета, вышла замуж, родила сына Валерика и вскоре рассталась с мужем. Думается, что немалую роль в разводе Инны с мужем сыграла ее мать, а может быть и характер самой Инны.

Вторым ее мужем был военный летчик Семен Фридман, успешно воевавший на фронтах Великой Отечественной войны. Они жили во Львове. Как-то проездом я побывал у них в гостях. Семен мне очень понравился. Кроме Валерика, у них был еще один совместный сын.

Однако неприятное впечатление на меня произвело то, как Инна обращалась с мужем. Она постоянно, по каждому поводу и без повода, на него кричала (так вела себя в свое время и ее мать моя тетя Ева по отношению к своему мужу). Видимо это послужило причиной того, что он, в конце концов, оставил ее.

Вспоминается старый анекдот времен существования Союза ССР и всесильной коммунистической партии. В нем говорится о том как женщины разных национальностей удерживают своих мужей, а именно: американка – делом, француженка – телом, англичанка – шиком, еврейка – криком, итальянка - грацией, русская – парторганизацией. В данном случае я вижу соль анекдота не в парторганизации, а в крике. Очень метко подмечено! По-видимому, это было присуще местечковым еврейкам, выходцем из которых была и ее мать, моя тетка, и перешло к Инне. Думается, что крик в семейной жизни - это самое последнее дело.

Инна много лет преподавала русский язык и литературу в Львовской мужской исправительной колонии. В конце 1991 г. Инна с младшим сыном (Валерик трагически погиб от наезда автосамосвала) и его женой выехали в Израиль, поскольку в это время во Львове во весь голос провозглашались лозунги: «Утопимо москалів у жидівській крові».

Семья младшей сестры отца, моей тети Доры, занимала отдельную двухкомнатную квартиру на втором этаже ветхого трехэтажного дома старинной постройки, расположенного неподалеку от Днепра. О муже тети Доры дяде Соломоне я уже упоминал. Это был красивый, сильный, полноватый мужчина.

В 1929 г. в Днепропетровске прошел сильнейший ливень. Многие улицы были затоплены в связи с подъемом уровня воды в Днепре, причем вода доходила до центра города. В этот день дядя Соломон получил в банке зарплату для персонала Днепропетровского мельничного комбината и нес ее в сумке. Ливень застал его на улице, и стремительный поток воды понес его к Днепру. Но он был хорошим пловцом. Ему удалось не только самому спастись, но и сохранить сумку с деньгами.

В начале августа 1941 г. мелькомбинат должен был эвакуироваться в Среднюю Азию. Моя любимая двоюродная сестра Инна Капустина пришла к нам 7 августа, сказала, что они эвакуируются, и от имени тети Доры и дяди Соломона предложила мне ехать с ними. Я отказался, так как не мог себе представить, что Днепропетровск будет сдан гитлеровцам, и они уехали без меня.

В конце 1941 или начале 1942 г. дядя Соломон был призван в Красную армию и погиб на фронте, точнее пропал без вести.

После освобождения Днепропетровска тетя Дора с Инной вернулись домой в свою квартиру, в кухне которой в 1944 г. поселился отец, а в 1945 г. – мама Тина и мы с Флорой. Площадь полутемной кухни с окном, выходившим в слабо освещенную лестничную клетку, составляла 8 м2. Когда у нас родился сын Леня, какое-то время мы впятером жили в этой кухне.

После окончания университета Инна вышла замуж, и молодые поселились вместе в этой же квартире. Однако постоянный разлад между тещей и зятем привел к разводу, причем по настоянию матери Инна сделала аборт и осталась одинокой на всю жизнь. В этом отношении Флора была умницей, поскольку с первых дней нашей с ней совместной жизни категорически запретила матери вмешиваться в наши отношения.

Их сын Фима Погостский был призван в Красную армию и участвовал в боевых действиях в течение всей войны.

Еще до войны Фима обучался музыке, а после демобилизации поступил в Киевскую консерваторию по классу фортепиано. Фима обладал мягким характером, был очень добрым, отзывчивым человеком. В консерватории он познакомился с еврейской девушкой, студенткой той же консерватории Аллой и она стала его женой. Оба они закончили консерваторию и поселились у ее матери. У них родился сын Женя. В 1953 г. проездом в Трускавец я навестил их в Киеве. Фима жаловался мне, что живется ему плохо, теща изводит, а жена за ним практически не ухаживает. В итоге их брак распался, и Фима уехал к родителям в Днепропетровск. Здесь он вторично женился на красивой, доброй, отзывчивой русской девушке Гале. Галя исповедовала баптизм. В конечном счете, Фима тоже стал баптистом. Они прожили душа в душу до самой его смерти.

В начале 60-х гг. у его матери, моей тети Евы, случился инсульт. Фима ухаживал за парализованной матерью восемь лет до конца ее жизни. Его отец помогал ему, хотя находился в интимных отношениях с другой женщиной.

До выхода на пенсию Фима вел курс фортепиано в Днепропетровском музыкальном училище. Его очень любили ученики. Галя преподавала там сольфеджио. После смерти матери его отец не поладил с Галей и совершил по отношению к ней подлый поступок. Он написал на нее донос в партком училища. В результате ее, как баптистку, лишили права обучать молодежь и уволили из училища. После увольнения Галя длительное время блестяще руководила хором в баптистском объединении и написала ряд интересных работ по сольфеджио.

О смерти Фимы я узнал, когда позвонил к ним, чтобы сообщить о смерти Флоры. Он умер от инсульта на 79 году жизни на два дня раньше ее - 27 марта 1999 г., проболев несколько дней и не приходя в сознание. Для меня это было вторым потрясением. Кроме того, я был удивлен и расстроен тем, что Галя мне не сообщила о его смерти. Вразумительного объяснения этому я от нее не получил. Галя только сказала мне, что если бы не помощь баптистской общины, она не смогла бы нормально похоронить Фиму и не представляет, что бы было с ней. После нашего отъезда в Германию связь с Галей оборвалась.

Сын Фимы Женя, также стал музыкантом, виолончелистом. Не имея перспектив в СССР, он в конце 70-х гг. выехал вместе с женой в Канаду. По рекомендации великого Ростроповича его приняли в какой-то из известных канадских государственных оркестров.

Родная сестра Фимы Инна Погостская закончила филологический факультет

Днепропетровского государственного университета. Кем был ее первый муж, я не помню. У них родился сын Валерик и вскоре они расстались. Думается, что немалую роль в разводе Инны с ним сыграла мать (теща), а может быть и характер самой Инны.

Вторым ее мужем был военный летчик Семен Фридман, успешно воевавший на фронтах Великой Отечественной Войны. Они жили во Львове. В марте 1953 г. я летел на лечение и отдых в Трускавец и побывал у них в гостях в промежутке между прилетом моего самолета и рейсом к месту отдыха. Семен мне очень понравился. Кроме Валерика, у них был еще один совместный сын.

Однако неприятное впечатление на меня произвело то, как Инна обращалась с мужем. Она постоянно, по каждому поводу и без повода, на него кричала (так вела себя в свое время и ее мать по отношению к своему мужу). Видимо это послужило причиной того, что он, в конце концов, ушел от нее, уехал из Львова и женился на русской женщине.

Вспоминается старый анекдот времен существования Союза ССР и всесильной коммунистической партии. В нем говорится о том как женщины разных национальностей удерживают своих мужей, а именно: американка – делом, француженка – телом, англичанка – шиком, еврейка – криком, итальянка - грацией, русская – парторганизацией. В данном случае я вижу соль анекдота не в парторганизации, а в крике. Очень метко подмечено! По-видимому, это было присуще местечковым еврейкам, выходцем из которых была и ее мать, моя тетка, и перешло к Инне. Здесь уместно вспомнить и лексикон мачехи из упоминавшегося ранее автобиографического романа Шолом-Алейхема «С ярмарки». Думается, что крик в семейной жизни - это самое последнее дело.

С Валериком мы познакомились ближе, когда он несколько раз приезжал к нам в Днепродзержинск. Это был красивый, стройный и приятный молодой человек. Он жил в Калуше, был женат на украинской девушке, которая родила ему двоих детей. Валерик работал вахтовым методом6 в Тюмени и там же трагически погиб от наезда автосамосвала.

Инна много лет преподавала русский язык и литературу в Львовской мужской исправительной колонии. В конце 1991 г. Инна с младшим сыном и его женой выехали в Израиль, поскольку в это время во Львове во весь голос провозглашались лозунги: «Утопимо москалів у жидівській крові». В Израиле Инна в третий раз вышла замуж за марокканского еврея. Они плохо понимали друг друга и через несколько лет расстались. Дальнейшая связь с Инной прервалась.

Семья младшей сестры отца, моей тети Доры, занимала отдельную двухкомнатную квартиру на втором этаже ветхого трехэтажного дома старинной постройки, расположенного неподалеку от Днепра. Тетя была замужем за дядей Соломоном Капустиным, который работал главным бухгалтером Днепропетровского мельничного комбината (городского элеватора). Это был красивый, сильный, полноватый мужчина. Тетя в молодости работала кассиром в универсальном магазине. Даже в самые тяжелые довоенные годы (1933 г.) их семья не бедствовала. В детстве я уважал тетю Дору больше, чем тетю Еву, так как она была более образована и приветлива.

В 1929 г. в Днепропетровске прошел сильнейший ливень, мои впечатления о котором изложены в главе 8. Как мне известно, многие улицы были затоплены в связи с подъемом уровня воды в Днепре, причем вода доходила до центра города. В этот день дядя Соломон получил в банке зарплату для персонала и нес ее в сумке. Ливень застал его на улице, и стремительный поток воды понес его к Днепру. Но он был хорошим пловцом. Ему удалось не только самому спастись, но и сохранить сумку с деньгами.

В начале августа 1941 г. мелькомбинат должен был эвакуироваться в Среднюю Азию. Моя любимая двоюродная сестра Инна Капустина пришла к нам 7 августа, сказала, что они эвакуируются, и от имени тети Доры и дяди Соломона предложила мне ехать с ними. Я отказался, так как не мог себе представить, что Днепропетровск будет сдан гитлеровцам, и они уехали без меня.

В конце 1941 или начале 1942 г. дядя Соломон был призван в Красную армию и погиб на фронте, точнее пропал без вести.

После освобождения Днепропетровска, тетя Дора с Инной вернулись домой в свою квартиру, в кухне которой в 1944 г. поселился отец, а в 1945 г. – мама Тина и мы с Флорой. Площадь полутемной кухни с окном, выходившим в слабо освещенную лестничную клетку, составляла 8 м2. Когда родился Леня, какое-то время мы впятером жили в этой кухне.

Инна закончила Филологический факультет Днепропетровского госуниверситета. Она писала дипломную работу о творчестве Эптона Синклера и практически ее закончила. Однако, когда в 1949 г. началась кампания борьбы с космополитизмом, ей пришлось отказаться от готовой работы и выполнить новую дипломную работу о творчестве русского писателя Гаршина.

После окончания университета Инна вышла замуж, и молодые поселились вместе в этой же квартире. Однако постоянный разлад между тещей и зятем привел к разводу, причем по настоянию матери Инна сделала аборт и осталась одинокой на всю жизнь (в этом отношении Флора была умницей, поскольку с первых дней нашей с ней совместной жизни категорически запретила матери вмешиваться в наши отношения). До смерти матери Инна жила с ней, а затем одна, хотя у нее и был приходящий друг.

Случилось так, что умерла Инна во время приема ванны 8 декабря 2000 г. Соседка нашла ее через пару дней. Хоронил Инну брат ее приятельницы Татьяны, проживающей в Израиле, которому она завещала квартиру и все свое имущество.

Комментарии и примечания к главе 2.1.

1. Как стало известно после публикации в Союзе ССР автобиографической книги Л.Д. Троцкого [8, с. 198, 199], он в начале 1920 г., возвратившись в Москву после длительного пребывания на Урале, представил в ЦК РКП(б) записку, в которой указывал, что военный коммунизм, навязанный Гражданской войной, себя изжил и предлагал:

отказаться от уравнительной реквизиции продовольствия в селах;

заменить изъятие излишков своего рода подоходным прогрессивным налогом, но чтобы крупная запашка и более качественная обработка земли были выгодными;

установить взаимовыгодное соотношение между стоимостью сдаваемой сельхозпродукции и промтоваров, поступающих в деревню.

Эти робкие предложения были отвергнуты В.И. Лениным и ЦК РКП(б). Лишь в 1921 г. сложившаяся в стране обстановка вынудила принять основы Новой экономической политики (нэп), которые на первых порах, как отмечал Л. Д. Троцкий, мало чем отличались от его предложений.

В период с 1918 по 1921 гг. имело место несколько серьезных выступлений крестьянства против Советской власти. Крестьяне требовали замены продразверстки продналогом и выполнения ряда других, в том числе политических требований. Это, прежде всего, выступления крестьян в Украине (1918-1921 гг.) под руководством Махно (махновщина), в Тамбовской губернии (1920-1921.) под руководством А.С. Антонова (антоновщина), восстание Кронштадтского гарнизона и экипажей некоторых кораблей (март 1921 г.). Все эти выступления были подавлены, однако последних двух могло и не быть, если бы не отвергли предложения Л.Д. Троцкого.

Нэп ввели по решению Х съезда РКП(б). С его введением:

продразверстку заменили продналогом, а затем и денежным налогом;

денационализировали часть мелких предприятий и отказались от национализации тех предприятий, которые еще оставались в частной собственности;

допустили использование наемного труда на частных предприятиях;

разрешили частную торговлю, аренду земли, аренду госпредприятий частными предпринимателями, иностранные концессии;

создали условия для развития кустарно-ремесленного производства.

В 1924 г. завершилась денежная реформа и золотое содержание советского рубля достигло дореволюционного уровня. Нэп обеспечил оживление торговли, ускоренное развитие мелкой промышленности и даже отдельных крупных предприятий, кустарно-ремесленного производства, усиление товарообмена между городом и деревней. Это благотворно сказалось на жизни народа.

В.И. Ленин считал, что нэп введен всерьез и надолго. Исходя из ошибочного постулата И.В. Сталина о необходимости скорейшей ликвидации нэпа, Советское правительство не только держало под жестким контролем развитие частного предпринимательства и торговли и строго регламентировало деятельность новой буржуазии – нэпманов, но и всячески усиливало их налогообложение.

Государство, строящее социализм, могло осуществлять контроль, но нужно было не усиление налогового пресса, а помощь государства для дальнейшего развития нэпа в благоприятном направлении, поскольку народ почувствовал его благотворное воздействие.

К нэпманам относились предприниматели, торговцы, арендаторы, скупщики, комиссионеры и др. Эта новая буржуазия способствовала оздоровлению экономики государства.

Новая экономическая политика завершилась во второй половине 30-х гг. «полной победой социализма». Частное предпринимательство и частная собственность были полностью ликвидированы. Остались только кустари-одиночки. От ликвидации нэпа благосостояние народа не улучшилось, а ухудшилось.

Мы понимали, что для обеспечения обороны страны необходимо быстрое создание тяжелой индустрии, для чего, в ущерб повышению благосостояния народа, туда требуются огромные капиталовложения. И наше поколение, в основном, было с этим согласно.

Но если бы в те годы сохранили частную собственность (под контролем государства) в легкой и пищевой промышленности, в сфере внутренней торговли и в сфере обслуживания, то все могло быть по-другому, и может быть не распался бы Советский Союз. Но это только неприемлемое в истории сослагательное наклонение.

2. Под предлогом защиты интересов революции по Конституции РСФСР 1918 г. имущественные классы были лишены всех прав.

Конституция СССР 1924 г., просуществовавшая до 1936 г., лишала политических прав нетрудящиеся классы и группы. Под это определение подпадали нэпманы. Они не только лишались права участвовать в выборах и быть избранными в руководящие органы власти, но их дети не имели права поступления в высшие учебные заведения или такое поступление ограничивалось определенными квотами. В народе нэпманов называли «лишенцами». Иногда даже кустарей-одиночек, не использовавших наемного труда, причисляли к нэпманам со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Лишение политических прав предпринимателей, торговцев и других граждан, которые трудились не меньше, а даже больше, чем рабочие и служащие государственных предприятий, но подпадали под определение нэпман, было очередной ошибкой И.В. Сталина.

3. Ударничество (ударное движение) – одна из первых и наиболее массовых форм социалистического соревнования трудящихся СССР за повышение производительности труда, снижение стоимости продукции и высокие (ударные) темпы в труде, развернувшееся в период 1-й пятилетки (1929-1932 гг.).

4. Стахановское движение пришло на смену ударничеству во 2-й пятилетке (1933-1937 гг.). Это было массовое движение новаторов производства в борьбе за повышение производительности труда. Зачинателем этого движения был Алексей Стаханов – забойщик шахты Центральная-Ирмино в Кадиевке (Донбасс), который в ночь с 30 на 31 августа 1935 г. установил рекорд, добыв за смену 102 т угля, что превысило норму в 14 раз.

Нам с детства внушали, что А. Стаханов установил свой рекорд единолично. Но уголь надо было не только нарубить. Одновременно требовалась установка крепления забоя, погрузка и отвозка угля, выдача его «на гора». Как позднее стало известно, с А. Стахановым работали два крепильщика, т. е. норма была перевыполнена только в 4,8 раза. Однако, чтобы только нарубить такое количество угля, требовалось немалое искусство и напряжение всех сил организма. За работой А. Стаханова наблюдали парторг шахты, начальник участка и редактор многотиражной газеты. Они в работе не участвовали, но отсюда возможно возник миф о том, что А. Стаханову помогали пять человек.

5. П.А. Заломов – участник революционного движения в России, прототип героя романа М. Горького «Мать» Павла Власова.

6. Вахтовый метод заключается в том, что рабочие набираются, например, в Украине, а трудятся с перерывами в Сибири. При двухнедельном цикле трудовая вахта определенной партии рабочих длится две недели. Затем они улетают на отдых домой, и прилетают вновь через две недели.

Днепродзержинск - Тюбинген

 ___
Напечатано в альманахе «Еврейская старина» #1(76) 2013 —berkovich-zametki.com/Starina0.php?srce=76
Адрес оригиначальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Starina/Nomer1/SKushner1.php