Это одна из глав ненаписанной книги о жизни, которая, возможно, написана и не будет. Я попытался вырвать год, один из важнейших в жизни как автора, так и всего советского еврейства (и, в общем, всего мира) и посмотреть на него как бы со стороны, из другого века, времени, почти что с другого глобуса.
Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы – дети страшных лет России –
Забыть не в силах ничего.
А. Блок, 8 сентября 1914
Пусть помнят о них те, кто выжил! Это поможет им осмыслить пережитое...
Я.Л. Рапопорт. На рубеже двух эпох. Дело врачей 1953 года, Москва, "Книга", 1988.
Однажды мы с женой пошли в театр на Бродвее на пьесу, посвященную трем поэтессам – двум средневековым и Анне Ахматовой, и американский автор в небрежности перенес события 1953-го года в 1952-й. Мы, кто жили в те годы, спутать не можем. И вот сейчас, когда прошло 60 лет, хочется записать то, что еще помнишь, и я постараюсь максимально точно описать то, как мы думали и чувствовали тогда, с минимальной поправкой на сегодняшние знания в том, что касается фактов, но, конечно, с позиции сегодняшнего дня в отношении суждений и оценок. Имена – как правило, подлинные, но в случае отрицательных воспоминаний – искаженные или замененные без специального на то указания. Я это делаю потому, что некоторые люди или их дети могут быть еще живы, их взгляды могут быть теперь иными, и мне ни к чему им «мстить» через 60 лет.
ДО
Как в математике доказательство теоремы начинается со слова «Дано», так и мы посмотрим, что нам было «дано» к 1 января 1953 г.
Родился – в 1937 г. Дед со стороны мамы, главный московский раввин Медалье, был расстрелян в 1938 г. Папа, механик по ремонту зубоврачебного оборудования, арестован вскоре после этого – 17 лет до полной свободы и реабилитации. Три раза двустороннее воспаление легких в 1941 г., выписывание из Филатовской больницы в Москве с температурой 40 – не хватало сестер, чтобы ночью таскать детей в бомбоубежище; хорошо отпечатавшиеся в памяти бомбежки Москвы.
Помню, как меня несут на руках вниз, для убежища, потом вверх по неработающему эскалатору недостроенного метро «Новокузнецкая». Затем эвакуация в Пермь (тогда Молотов) осенью 1941, голод, Москва, школа, возвращение папы без права проживания в Москве, второй его арест, обыск дома. После школы – очереди в магазины с номером, писанным на тыльной стороне ладони химическим карандашом. Антисемитизм как беспрерывный фон, начиная с детского сада в Перми, когда слово «жид» было услышано впервые.
С десяти лет, когда мама рассказала мне о «ежовщине» и о папе как одной из жертв, началась двойная жизнь, когда я твердо знал, чего нельзя говорить вне дома, а дома только шепотом. Я был слишком мал, чтобы задать естественный вопрос: «Мама, а почему, если Ежова разоблачили и расстреляли, Сталин не выпустил всех, кого Ежов посадил? И почему папа все еще должен скрываться, если приезжает домой?»
В нормальной жизни поколение измеряется в 20 лет. Но не в годы страшных катаклизмов. В России люди «выпуска» (из утробы) 1937 и 1947 года – разные поколения. И те, кто еще могли видеть Сталина живым и те, кто «видали его в гробу» - 1947 и 1957-й – разные поколения. Потом 20-летний период восстановился.
В январе 1948 г. я раскрываю газету, вижу на последней странице внизу маленькое объявление в траурной рамке и кричу:
«Мама, Михоэлс умер!»
Мама поражена. Её детство прошло в Витебске, откуда была и семья Вовси. Московский адвокат Ефим Михайлович Вовси, брат-близнец Соломона Михоэлса, и его жена Мира Сергеевна были друзьями семьи, так что родители знали бы, если бы 57-летний Михоэлс был болен. Михоэлса с почетом хоронят, но вскоре становится известно, что он был убит в Минске, хотя подозрения, что это были сделано правительством, мне, по крайней мере, родители не раскрывали.
Вениамин Зускин был назначен руководителем театра вместо Михоэлса, но вскоре театр был закрыт. К концу 1952 г. я знал, что арестованы Зускин и еврейский поэт Квитко, но, конечно, не знал об их расстреле вместе со значительной частью Еврейского антифашистского комитета 13 августа 1952 г. В то время не было открытых процессов типа довоенных, расстрел этого Комитета, как и «ленинградское дело» проходили в тайне. Сейчас известно, что обвиняемые в этих делах, героическим сопротивлением следствию смешали планы открытых процессов по образцу процессов 30-х годов.
Были казнены евреи-руководители компартий Венгрии и Чехословакии.
Мы жили на Большой Татарской ул. (потом – ул. Землячки), где три двухэтажных дома одного двора шли под одним номером 14. У нас были полторы комнаты на 2-м этаже, в одной из них стояла газовая плита. В полуподвале в 18-метровой комнате жили папины племянницы Соня и Белла, муж Сони Ерухим и трехлетняя Анка, а также няня, периодически нанимаемая к ребенку, чтобы взрослые могли работать. Всего, с полуподвалом и мезонином, было 4 уровня одной квартиры, в которой жило 15 семей с двумя туалетами и двумя или тремя кранами холодной воды. Мыться ходили в баню раз в неделю. Газовые плиты соседей стояли в коридоре, превращенном в большую кухню, так что, когда проходишь, тебя всегда видят соседи, что облегчало их слежку за семьей врага народа.
Папа вернулся из Колымы через 8 лет, дома жить ему было нельзя, один из соседей тут же доносил, если он появлялся. Вновь арестован в феврале 1949 г. и отправлен в ссылку в Большую Мурту, большой районный центр в 110 км на север от Красноярска. Почти все, кто были освобождены после арестов 1937-38 гг., были собраны вновь и сосланы. Тех, кто заканчивал срок к 1949 г., уже не освобождали, а везли прямо в ссылку – всех их называли «повторниками». И было много людей, арестованных впервые и получивших тюремный или лагерный срок. В Ленинграде оба брата мамы, Абрам и Борис, были арестованы; Абрам получил 7 лет.
В Москве жила папина двоюродная сестра тетя Женя – Евгения Борисовна Збарская, замужем за профессором Борисом Ильичем Збарским, биохимиком, бальзамировавшим Ленина (вместе с проф. Воробьевым) и продолжавшим руководить лабораторией по поддержанию тела. Жили они в «Доме на набережной» (как его назвал Трифонов), нам известному как «Дом правительства», я там был с мамой один раз – единственный раз, когда я видел Б.И. Збарского. Он не принимал участия в жизни нашей семьи, но тетя Женя была постоянным присутствием и иногда приезжала к нам на машине с шофером.
Не принимал участия – возможно, не совсем точно. Когда папа был впервые арестован в 1938 г., одним из обвинений – единственным, которое соответствовало фактам, – был сбор денег для помощи семьям репрессированных. У папы была безупречная репутация, и он мог себе позволить быть настойчивым в просьбах к тем немногим людям, у которых деньги были. Не знаю точно, но думаю, что Борис Ильич был одним из тех, кто давал.
В начале 1952 г. он был арестован. Семью выселили из Дома правительства и дали комнату в коммунальной квартире. В отличие от 1937-38 гг., жен, как правило, не арестовывали, но, по-видимому, тетя Женя была «излишне» настойчивой, когда справлялась о нем. Ее арестовали, дали 10 лет и отправили в лагерь в Мордовии. Борис Ильич продолжал оставаться в московской тюрьме без приговора. Как рассказал мне Виктор Збарский, читавший дела своих родителей, у следователей в отношении его матери был «железный» аргумент: зачем простому советскому человеку знать семь языков, если он не шпион? Тетя Женя рассказывала ему, как ее следователь сказал своему коллеге: «посмотри на эту собаку, она даже древнееврейский знает».
Брат Жени – Лев Бенционович Перельман (особенности написания еврейских отчеств: она – Борисовна, он – Бенционович, но – брат и сестра), профессор-невропатолог. Дядя Лёва жил далеко, но стоило одному из нас заболеть, он действовал почти как участковый врач, появляясь в квартире в 8-9 утра.
Степень антисемитизма неописуема. Борьба с космополитизмом, термин «безродные космополиты», раскрытие псевдонимов в газетах. Сестра Фаня закончила немецкое отделение МГУ в 1948 г., и единственная из группы была распределена вне Москвы и послана в Смоленск. Мама-бухгалтер потеряла работу вскоре после второго ареста папы и 9 месяцев не могла устроиться. Приходит в одно место по объявлению и пока ждет приема у начальника, уже работающий там еврей ей говорит: «Не подойдете».
«Как вы можете это знать?» – спросила мама. В типично-еврейском духе тот ответил анекдотом (как-то такие мелочи запоминаются):
Некто спрашивает еврея: «Жид, сколько времени?»
«У меня в кармане часы, посмотри».
Моя мама Берта (Броха) Львовна, 50-е годы
Семья Збарских, 1946, с детьми – старший Лев-Феликс, сейчас - известный художник, младший Виктор, 4 лет. Фото любезно предоставлено Виктором Борисовичем Збарским
«Как я могу видеть сквозь твой карман?»
«А как ты знаешь, что я - жид?»
В 1951 г. мне исполнилось четырнадцать – возраст комсомола, и я подал вместе со всем классом. Был решительно, грубо, публично отвергнут, когда пришлось сказать, что отец сослан. «По какой статье?» «По 58-й.» Директор делает вид, что не знает, что такое 58-я статья, выходит, чтобы справиться и, возвращаясь, говорит: «Контрреволюция». (Если я сейчас прохожу в Нью-Йорке по 58-й улице, если случится у бассейна поставить машину на стоянку No. 58 или сесть на 58-й автобус – до сих пор всегда замечаю и отмечаю).
В 1951 г. мне еще 3 года до института, и я понимаю, что без членства в комсомоле мне не поступить. Но отношение к власти уже давно определено. Летние каникулы 1951 и 1952 гг. я провожу у отца в Б. Мурте Красноярского края. Мама и Фаня тоже приезжают, но не на все лето – обе работают. Купаться на речку мы ходим с 68-летним турком Кирманом Керимовым, сосланным учителем из Азербайджана, а здесь – сапожником. Пока мы переходим зеленое поле, Кирман поет. Или читает мне краткую политическую лекцию. Когда я сказал, что жизнь была бы иной, будь Ленин жив, Кирман отрезал:
«Лэнин – то ж самое, што Сталын. Мягко стэлэт, жёстко спат».
Фаня в Мурте спросила папу: «Будет ли когда-нибудь этому конец?» Папа пожал плечами: «Возможно, когда Сталин умрет». Фаня, в удивлении: «Он может умереть?» Папа, в неменьшем удивлении: «Ты же не очень религиозна, не так ли? Ты, что, думаешь, что он бессмертен?»
Нет, Фаня так не думала, но Сталин был всегда, и ощущение было, что всегда будет...
Итог: к 31 декабря 1952 г. нет ни одного момента, который можно было бы назвать детством и ни одного мгновения, которое мне вновь хотелось бы пережить.
Вот тот фон, то «дано», с которым мы вступили в 1953 год. Из Восьмого круга Дантовского Ада – в Девятый.
С 13-го ЯНВАРЯ ПО 4-е АПРЕЛЯ
Встречи нового года и первых двенадцати дней не помню. Наверно, почти никто не помнит. А 13-го января – Сообщение ТАСС о деле врачей и начало 2.5 месяцев ожидания новой еврейской Катастрофы. Услышали по радио. Потом в газете. В списке – самые славные врачи, главным образом, кремлевские. Профессор Мирон Семенович Вовси – двоюродный брат Ефима Вовси и Михоэлса – там. Два русских врача – Виноградов и Егоров. Сейчас мы знаем, что Виноградов осмелился сказать Сталину, что ему нужно резко сократить объем работы – Сталин счел это провокацией и попыткой отстранить его от власти. Несколько неожиданно для нас, что в списке нет Збарского, но он, хотя и был действительным членом Академии медицинских наук, не был врачом. Очевидно, на него было заведено другое дело.
В книге Василия Аксенова «Московская сага» рассказывается, как доктор Градов (частичным прототипом которого был Виноградов) явился на митинг Первого московского мединститута по поводу врачей-«отравителей», появления на котором он мог легко избежать, и произнес твердую бескомпромиссную речь в их защиту, после чего был арестован. Я читал роман Аксенова до того, как прочел книгу единственного (насколько я знаю) из врачей, который оставил воспоминания, - профессора Якова Львовича Рапопорта, «На рубеже двух эпох. Дело врачей 1953 года»[1]. Поэтому моя первая реакция на выступление Градова была: нельзя так лгать в литературе против реальной жизни, такого выступления, такого мужества в сталинской Москве быть не могло по принципу «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».
Я оказался неправ. Было. Реальным Градовым был профессор Рапопорт, который не входил в число врачей, арестованных к 13-го января. 14-го января его уволили из Первой Градской больницы, а еще через два дня позвонили и пригласили в больницу на митинг. Яков Рапопорт рассказывает:
«Не состоя уже в коллективе больницы, я мог бы отказаться от приглашения. Однако именно потому, чтобы не быть обвиненным в сознательном уклонении от выступления (а его, несомненно, ожидали, имея в виду мои деловые и личные контакты с Я. Г. Этингером), я решил приехать на митинг.
В своем выступлении я сказал, что "потрясен сообщением 13 января о чудовищных преступлениях медиков, в том числе и Я.Г. Этингера, которых я знал много лет и со многими из которых был в дружеских отношениях. Их знали и многие из присутствующих, знали о том авторитете и уважении, которым они пользовались. Я, как, конечно, и многие присутствующие, не мог заподозрить в них людей, способных на такие злодеяния, я и сейчас не могу представить, что впечатление, которое они производили на протяжении многих лет знакомства, было результатом тщательной маскировки. Я не могу присоединиться к некоторым из выступавших, что давно видели в Этингере предателя Родины и потенциального убийцу, иначе я реагировал бы на это так, как от меня требовал мой долг гражданина и члена КПСС"».
И, продолжает рассказывать профессор Рапопорт, он оказался не единственным:
Совершенно естественным был митинг в Академии медицинских наук СССР, поскольку в составе врачей-убийц, поименованных в сообщении, были два академика – М.С. Вовси и В.Н. Виноградов (в дальнейшем число арестованных академиков выросло до шести)... Конечно, выступления клеймили преступников... Диссонансом к нему прозвучало мужественное по тому времени выступление популярного ученого-педиатра академика Георгия Нестеровича Сперанского с резким протестом против этого откровенного антисемитизма».
3-го февраля проф. Рапопорт был арестован и присоединен к делу других врачей. Академика Сперанского, которому было 80 лет[2] и который был русским, не тронули.
Ненависть на улице. В газетах статьи типа «Что такое "Джойнт"», ибо эта благотворительная организация была обвинена в финансировании «вредительской» деятельности врачей. Увольняют врачей-евреев. К ним боятся ходить лечиться. Слух о письме видных евреев с предложением о выселении, мне кажется, появился уже тогда. Не уверен. Но уверен, что мы ничего не знали о письме Эренбурга Сталину.
Мальчик Юра во дворе: «Скоро вас, жидов, всех выселят». Сейчас идут споры о том, действительно ли планировалось выселение евреев наподобие чеченцев, крымских татар, других. Все без исключения мои знакомые-евреи, которые были в достаточном возрасте в то время, помнят о подобных мальчиках-«юрах», о разговорах на кухнях с планами раздела комнат, якобы оставляемых евреями. Документального доказательства планов выселения не найдено. Но ведь нет и документального доказательства, что Гитлер лично приказал еврейскую Катастрофу. Диктаторы такого уровня умеют обходиться без бумажек. Однако создающие атмосферу слухи были несомненной частью жизни, и, я думаю, что они были пущены МГБ. Если бы слухи не были частью стратегии по запугиванию и унижению евреев, правительство легко могло их пресечь. Так что намерение запугать было фактом, отдельным и независимым от того, принял ли Сталин или нет решение об «окончательном решении еврейского вопроса».
Я думаю, что если даже у Сталина был такой план, то письмо Эренбурга могло заставить его задуматься и отложить решение. Ибо Эренбург сумел найти слова на собственном языке монстра. Он взывал не к гуманности и справедливости, а к тому, как трудно будет коммунистическим партиям западных стран продолжать быть фактическими советскими агентами, если такой взрыв официального антисемитизма будет продемонстрирован в Советском Союзе. А пока Сталин задумывался, у Б-га, наконец, нашлась свободная минутка для него. Это догадка, достоверность которой мы никогда не узнаем.
Но жили мы в атмосфере ожидаемого погрома и выселения.
Только главные синагоги в Москве и Ленинграде оставались открытыми – ничего не знаю об их посещаемости в то время, а единственный в Москве кошерный магазин напротив синагоги был закрыт годы назад. В школе было тяжело. Это был 9-й год с одними и теми же ребятами в мужской школе. Кроме меня, в классе было еще двое евреев. Активными антисемитами были простоватый Колька Гордеев, живший в доме напротив, и рафинированный отличник Мансур Гайбадуллин. Но все смотрели косо и избегали общения. Я должен отметить, однако, что за 10 лет учебы я не сталкивался с антисемитизмом учителей. Еще работала в младших классах добрейшая Мария Ивановна Левашкина. Литературу преподавала аристократическая Зоя Ивановна Добровольская. Завучем и ангелом-хранителем оставался Борис Григорьевич Дербаремдикер, который после случая с комсомолом пригласил маму, поговорил и успокоил нас обоих. Даже ненавидимая учительница истории Клара Ивановна Сухова, самый плохой человек среди учителей за все 10 лет, из-за которой я потом долго не мог избавиться от ненависти к предмету, была плоха со всеми, не выделяя евреев. И только Настасья Ивановна, учительница географии, после 13-го января стала выказывать мне активную неприязнь и снижать отметки.
И вот 2 марта вечером сообщение ТАСС «о тяжелой болезни товарища Сталина». Очевидно, что 73-летний Сталин болел и раньше, но об этом никогда не сообщали. Значит, у него нет шансов.
Мама: «Я боюсь, что он уже умер».
Я: «Мама, почему? Боишься - почему?»
Мама: «Потому что боюсь, что будет хуже. По-видимому, на его месте будет Маленков, а, говорят, он – автор всей антисемитской политики».
Я, нерешительно: «А что может быть хуже?»
В нескольких случаях, когда я пересказывал эту реакцию мамы, я слышал: «А вот мой папа сразу крикнул: «Тиран сдох!» Не обвиняя комментаторов в неточности, я думаю, что происходит аберрация памяти. Во-первых, «крикнуть» - в коммунальной квартире - можно было только очень тихим шепотом, а то можно было немедленно погибнуть, если бы соседи услышали. Во-вторых, поскольку в этих рассказах обычно фигурируют отцы, а не матери, а арестованными отцы бывали чаще, такой «крик» случался в семьях, которым посчастливилось самим не пострадать от арестов. А в пострадавших семьях это не было время для громких слов и терминов из греческой трагедии или митингов времен французской революции; вот в Европе Наполеона обозвали тираном после нелепого убийства им герцога Энгиенского. Мы же были в центре событий и преступлений совершенно иного масштаба. У нас не было опыта смены правительства, да еще после такой диктатуры, не было опыта улучшения жизни при советской власти, и никакого предсказания лучшего будущего в эти мартовские дни сделать было нельзя. Мы не знали, что многие люди вокруг Сталина не были людьми убеждений и твердых взглядов, а были всего лишь лакеями и марионетками, а потому - всякими и разными в зависимости от обстоятельств. Вполне возможно, что Маленков и был главным планировщиком сталинского антисемитизма по заданию Сталина, однако это ничего не говорило о его поведении после смерти Сталина.
Стена поддержки в школе: завуч Борис Григорьевич Дербаремдикер и учительница литературы Зоя Ивановна Добровольская. Фото автора
Но тогда мы этого знать не могли. День 5 марта стал у меня праздником на всю жизнь, но только начиная с 1954 г., когда стало ясно, что жизнь улучшается. Не немедленно, не в 1953-м.
Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы -
Кровавый отсвет в лицах есть.
А. Блок
Итак, умер. Назавтра Мансур Гайбадуллин бросается ко мне с кулаками: «Это вы, вы его убили». Но не ударил. Я боюсь, что заставят со школой идти к телу, при подходах к которому в давке погибли сотни людей, но нас не заставляют. Формируется правительство, как и ожидалось, во главе с Маленковым. Ненавистное МГБ вливают в МВД, и Берия получает власть над единой силовой структурой. По-видимому, полагая, что им удастся усилить роль правительства за счет партии, Маленков и Берия отдают партию Хрущеву, у которого нет правительственного поста. Впрочем, Маленков остается секретарем партии, как и Хрущев, но очевидно, что его основной функцией будет правительство. Берия и Малеков делают в отношении Хрущева ту же смертельную ошибку, которую сделал Троцкий по поводу Сталина: считая его глуповатым, отдают ему секретариат и партийный аппарат.
Мне помнилось, что уже в первые послесталинские дни в «Правде» появилась какая-то статья, сразу заставившая людей спрашивать друг друга: «Вы читали?». Поиск на Интернете не помог мне её найти, но зато я нашел такую цитату из книги Роя Медведева «Они окружали Сталина», в главе о Маленкове[3]:
«На заседание Президиума ЦК КПСС 10 марта 1953 года, проходившее под председательством Маленкова, были вызваны «идеологи» П. Н. Поспелов, М. А. Суслов, главный редактор «Правды» Д.Т. Шепилов. Как вспоминал Поспелов, в ходе заседания Маленков подверг редакцию газеты резкой, критике, заметив, что природа многих ненормальностей, имевших место в истории советского общества, крылась в культе личности. Подчеркнув, что перед страной стоят задачи углубления процесса социалистического строительства, Маленков отметил: "Считаем обязательным прекратить политику культа личности"».
Поразительно: НАЗАВТРА ПОСЛЕ ПОХОРОН (9 марта) Маленков уже употребляет выражение «культ личности»; значит, моё воспоминание – не аберрация, и антикультовая статья и вправду появилась почти сразу после смерти Сталина! Заметьте при этом, с каким нахальством Маленков сразу обвиняет других: «подверг редакцию газеты резкой, критике», как будто он сам к культу не имел никакого отношения!
Что в этом было для нас, для народа? Пока ничего. Просто нам намекают, что теперь они намерены править коллективно, а не выдвигать сильную фигуру. 27-го марта – амнистия, ничем не отличающаяся от послевоенной сталинской: социально им близких уголовников выпускают для заполнения улиц городов и селений (вспомните или посмотрите блестящий, но страшный фильм Александра Прошкина «Холодное лето пятьдесят третьего»), а «политические» остаются в заключении. И тут наступает мой 16-й день рождения – 4 апреля 1953 г.
Жили мы тогда так. Приемниками владели немногие, телевизоров не было. Была московская городская сеть, дешевое радио, передаваемое по проводам, с одной программой. По нему – и новости, и концерты, и пропаганда. Радио включалось в момент, когда семья вставала, иногда выключалось, когда уходили на работу, но оно всегда вещало во время бодрствования. Нечто вроде того было и в Америке, и режиссёр Вуди Аллен сделал о времени невыключающегося радио хороший ностальгический фильм “Radio Days” – «Времена радио».
Итак, 4-ое апреля 1953 г. Суббота – значит, рабочий и школьный день. Мама встала раньше, а я ещё лежу, возможно, рассматриваю подарок, подложенный мамой ночью, – всегда книга. Радио, уже давно, фоном. И вдруг:
СООБЩЕНИЕ МИНИСТЕРСТВА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР
Министерство внутренних дел СССР провело тщательную проверку всех материалов предварительного следствия и других данных по делу группы врачей, обвиненных во вредительстве, шпионаже и террористических действиях в отношении активных деятелей Советского государства.
В результате проверки установлено, что привлеченные по этому делу профессор Вовси М.С., профессор Виноградов В.Н., профессор Коган М.Б., профессор Коган Б.Б., профессор Егоров П.И., профессор Фельдман А.И., профессор Этингер Я.Г., профессор Василенко В.Х., профессор Гринштейн A.M., профессор Зеленин В.Ф., профессор Преображенский Б.С., профессор Попова Н.А., профессор Закусов В.В., профессор Шерешевский Н.А., врач Майоров Г.И. были арестованы бывшим Министерством государственной безопасности СССР неправильно, без каких-либо законных оснований.
Проверка показала, что обвинения, выдвинутые против перечисленных лиц, являются ложными, а документальные данные, на которые опирались работники следствия, несостоятельными. Установлено, что показания арестованных, якобы подтверждающие выдвинутые против них обвинения, получены работниками следственной части бывшего Министерства государственной безопасности путем применения недопустимых и строжайше запрещенных советскими законами приемов следствия.
На основании заключения следственной комиссии, специально выделенной Министерством внутренних дел СССР для проверки этого дела, арестованные Вовси М.Н., Виноградов В.П., Коган Б.Б., Егоров П.И., Фельдман А.И, Василенко В.Х., Гринштейн A.M., Зеленин В.Ф., Преображенский Б.С., Попова Н.А., Закусов В.В., Шерешевский Н.А., Майоров Г.И. и другие привлеченные по этому делу полностью реабилитированы в предъявленных им обвинениях во вредительской, террористической и шпионской деятельности и, в соответствии со ст. 4 п.5 Уголовно-Процессуального Кодекса РСФСР, из-под стражи освобождены.
Лица, виновные в неправильном ведении следствия, арестованы и привлечены к уголовной ответственности.
Мне не нужно описывать нашу реакцию, да я её, честно говоря, плохо помню – амнезия шока. Разлетевшая скорлупа. Мгновенное чувство абсолютной свободы, которое я в следующий раз испытал только через 21 год, когда с трапа советского самолета ступил на австрийскую землю. Возможно, чувство, подобное чувствам евреев в немецких концлагерях, когда они впервые увидели американскую или советскую военную форму.
В истории советской власти никогда не было такого её добровольного отступления. Мои самые близкие люди, проживи я хоть дважды 120 лет, не подарят мне такого подарка ко дню рождения, который я получил от ярого врага – советского правительства.
Купив газету, список рассмотрели внимательно. Во-первых, он существенно отличался от списка 13 января, был больше, и в нем было больше русских имён. Во-вторых, нижний список освобожденных был на одно имя короче, чем верхний список обвинявшихся: профессор Я.Г. Этингер был «освобожден» много раньше: его забили до смерти 2 марта 1951 г. - почти за два года до январского Сообщения ТАСС. Опять в списке нет Збарского. Мама бросается с вопросом к дяде Леве – нет, ни Борис Ильич, ни тетя Женя не освобождены.
Геллер и Некрич полагают, что сама форма извещения – от МВД, а не в обычной форме Сообщения ТАСС, - говорит о начале внутренней борьбы в правительстве и о желании Берии как министра внутренних дел показать народу, что прекращение дела врачей пришло от него, а не от их всех. Возможно, но, я думаю, что большинство этой тонкости не заметило.
Выражаясь дантовским языком, мы перескочили из Девятого круга Ада, «из бездны зла»[4], в Чистилище с тем же драматизмом, с каким в поэме это сделали два поэта. Ибо 4-го апреля 1953 г. закончился самый жестокий, самый кровавый, самый несвободный период в истории человечества.
Закончился ли? Да, в том смысле, что исчез всеобъемлющий ежеминутный страх за жизнь. Мы получили знак, что тронулся лед. Но освобождены-то к этой дате были только пара дюжин людей. Весь массив того, что потом Солженицын назовет «архипелагом ГУЛАГ», оставался незатронутым свободой.
Закончился ли? Только в Советском Союзе и странах Восточной Европы. Потому что в Китае ещё почти четверть века будет зверствовать Мао, и через 22 года власть в Камбодже захватит Пол Пот, который за 4 года замучит почти треть населения страны.
Закончился ли? Скоро сказка сказывается... После освобождения врачей заключенные и ссыльные стали забрасывать правительство просьбами о пересмотре их дел только для того, чтобы в течение ещё около полугода получать стандартные ответы сталинского времени: «Вы осуждены правильно». Наш отец не верит и писать отказывается. Геллер и Некрич[5] сообщили, что за весь 1953 г. были освобождены около 4 тысячи человек.
Сколько их! куда их гонят?
Что так жалобно поют?
(А. Пушкин)
Сколько их? В те времена никто из нас не знал. Папа как-то сказал, что по слухам было посажено около трех миллионов. Ни ХХ, ни ХХII съезды партии цифр не дали. У меня была сотрудница, еврейка и верноподданная коммунистка, которой я после ХХII съезда (1961) ляпнул цифру в три миллиона. Она взорвалась:
«Как вы смеете так клеветать?! Это были ужасные годы, страшные репрессии, они коснулись десятков тысяч невинных людей! Я даже могу себе представить, что их было сто тысяч. Но как вы смеете даже думать о трех миллионах?!»
Сегодня мы знаем, что подлинная цифра относится к трем миллионам почти так, как три миллиона относились к ста тысячам. Только в одном 1952 г. Сталин держал в лагерях около 12 миллионов человек[6]. Американский профессор Рудольф Раммель, главный исследователь того, что он назвал словом «демоцид» для массовых убийств населения своим правительством, оценивает жертвы в СССР в период от 1917 до 1987 гг. в 62 миллиона[7], по-видимому, включая и украинский Голодомор, и невоенные жертвы во время войны. Энн Эпельбаум[8] говорит о 25 миллионах, прошедших только через лагеря и ссылки в период с 1929 до 1953 г. А ведь у всех этих людей были семьи! Посещая отца в сибирской ссылке, я видел все возможные категории homo sapiens: пол - мужчины и женщины; возраст - от 18 до 70; национальность – русские, евреи, турок, китаец, немцы Поволжья; род занятий – рабочие, крестьяне, врачи, учителя, политики, инженеры, актёр; партийные и беспартийные; религиозные и атеисты – все виды человеческой трагедии были там, как в Ноевом ковчеге. Ни одна группа не была пощажена. Ничего, даже близкого к этому, предыдущая история человечества не знала. Отец однажды сказал: «Идя по дороге, я был сбит случайной машиной». Но я думаю, что всё поколение наших дедов и родителей было раздавлено как бы асфальтовым катком[9]. А то, что потом происходило в Китае и Камбодже, даёт основание сказать, что никакая чума не могла сравниться с тем бедствием, которое представлял собой коммунизм.
Вопрос: почему? Трудно дать рациональный ответ. Первое, что приходит на ум – экономическая причина, почти даровой рабский труд с неограниченным снабжением новыми рабами. Но для этого не нужно было так много расстрелов. Есть мнение, что производительность нерабского труда даже в строительстве и промышленности была выше, чем она была в лагерях. А раскулачивание и возвращение крепостного права в форме самой жёсткой барщины привело к тому, что Россия – житница Европы до революции – превратилась в голодный континент и на многие послесталинские годы.
Другая причина – полный контроль каждого угла каждой квартиры любой отдаленной части империи, чтобы люди чувствовали, что их наблюдают в самые интимные моменты их жизни. Но почему был нужен контроль такой тотальности? Разве не было в истории других жестких диктаторов – например, Нерон, Генрих VIII, Людовок XIV, которые имели полную власть, но все-таки оставляли что-то для частной жизни граждан? И почему бы стал Сталин репрессировать лучшее офицерство?
Я думаю, что главная причина - третья: поставленная задача утопического социального переворота, которым была идея коммунизма, шедшая вразрез с человеческой природой. Для кооперации населения нужно было так его запугать, чтобы оно не смело и рта открыть, чтобы с ним не делали, превратить его в то, что позднее стали именовать “homo soveticus”. Отец сказал: «В 1912 г. был Ленский расстрел, погибло около 300 человек, и с этого началась революционная ситуация. Царь не понимал того, что понял Сталин: если расстреливают не 300, а 300 тысяч человек, всё тихо, никакой революционной ситуации». Офицеров надо было репрессировать, чтобы они и думать не могли о военном перевороте. Пол Пот, по взятии Пномпеня, приказал населению полностью очистить город в течение 72 часов, пешком, со стариками, детьми, больными. Как такой страшный приказ мог быть выполнен, если бы войска Кхмер Руж не применяли массовый расстрел при малейшем неподчинении? А сделано это было якобы для того, чтобы «построить в Камбодже «национальное сообщество согласия, которое будет основано на равенстве и демократии, отсутствии эксплуататоров и эксплуатируемых, богатых и бедных, где все будут трудиться»[10]
В СССР понадобится невиданное мужество Хрущева, чтобы провести второе глубокое отступление власти - десталинизацию с полным роспуском лагерей, отменой ссылки и реабилитациями. Ведь такая полнота процесса не была само собой разумеющейся. В 1957 г. Хрущев почти проиграл тем, кого после этого стали именовать «антипартийной группой»: «в июне 1957 года в ходе продолжавшегося четыре дня заседания Президиума ЦК КПСС было принято решение об освобождении Н. С. Хрущёва от обязанностей первого секретаря ЦК КПСС»[11]. Сторонники Хрущева сумели добиться созыва Пленума ЦК, где ему с трудом удалось победить. Если бы вместо Хрущева к верховной власти вернулся Маленков или её получил Молотов, я очень сомневаюсь, что роспуск лагерей не был бы остановлен. У них не было острой политической необходимости для такого полного отказа от прошлого, пересмотра миллионов дел, реабилитации и извинения. Они могли ограничиться амнистией и сказать, что «гуманная» советская власть решила «простить». После Хрущева власть будет постепенно смягчаться и отступать, но её третьим тотальным отступлением будет уже распад Советского Союза.
Жаль, что низкая личная культура и развращение почти неограниченной властью, которой Хрущев впоследствии добился, привели к образу, искусно выраженному Эрнстом Неизвестным в памятнике из символически перемежающихся слоёв белого и черного мрамора. У послесталинского Хрущева, по его характеру, были предпосылки, чтобы заслужить больше белизны...
ОТ 4-ГО АПРЕЛЯ ДО КОНЦА ЛЕТА
Простоватая учительница географии мгновенно вернула мне свое расположение. Она не была антисемиткой, а просто еще одной софьей петровной, мастерски описанной Лидией Чуковской.
В период после 4-го апреля и до 1-го июня, кроме общего улучшения атмосферы да пятерки по географии в моем табеле, не было возможным похвастать еще каким-то конкретным улучшением. Кончился учебный год, и я в третий раз поехал к папе в Большую Мурту.
Я довольно подробно писал о Мурте в статье «Трое из раздавленного поколения»ix, напечатанной в «Еврейской старине» в 2009. Здесь же напишу об отдельных людях. В первые два года автобусы в Мурту из Красноярска не ходили, и поехать, чтобы встретить меня, папа не мог – он не мог удаляться от места ссылки больше чем на 25 км. Он работал слесарем на автобазе (называемой «авторотой») и устраивал, чтобы меня забирали, а потом отвозили обратно грузовики базы, постоянно курсировавшие в город. Дорога в 110 км занимала 4 часа в сухую погоду и 6 – под дождем, и трястись и мокнуть в кузове было не самым большим удовольствием. В 1953 г. пошел автобус, я пришел на автовокзал и, становясь в небольшую очередь, спросил, здесь ли берут билеты в Мурту. Полноватый высокий мужчина лет пятидесяти подтвердил и спросил, к кому я еду. «К отцу». «А кто Ваш отец?» «Рабинович». «Меер Лазаревич?» Я тут же оказался окружен теплом и заботой. Фамилия мужчины была Гальперин, и я удивился, что я его не знаю. «Я только недавно прибыл в ссылку из лагеря», - объяснил Гальперин.
Автору около 16
Фаня, папа и автор в Б. Мурте, 1952 или 1953.
Фото автора – видно, как он дергает за веревочку, привязанную к спуску затвора
Приехавши в Мурту, я узнал, что он был не единственным «новичком». Совершенно злостной была высылка дочерей арестованного московского врача Полонского – Лены и Маши, потому что какому-то майору МГБ приглянулась их квартира. 18-летняя Маша была самой младшей из сосланных, она была всего на 2 года старше меня. Нередко, когда я проходил мимо, сестры сидели у окна, и мы обменивались приветствиями. Гальперин заботился о девочках.
Новым был и Моисей Ефимович Кобрин, близкий сотрудник Орджоникидзе, отсидевший 15 лет и только сейчас «освобожденный» в ссылку. Он быстро подружился с папой и Раисой Александровной, и после освобождения в Москву все трое остались близкими друзьями до конца жизни. Мы легко сошлись с ним, и я нередко шел около двух километров к его дому, чтобы погулять и побеседовать.
Были и потери. В этот третий год не было моего друга Кирмана Керимова. Он, бывало, хвастался жизнеспособностью его семьи:
«Мой папа папа, когда он был сэмдэсят, взял новый дэвочка. От нее родылся мой папа».
Его папа папа не жил в советское время, что весьма способствовало долголетию. У Кирмана не было такой удачи: зимой, в лютый сибирский мороз, он шел с рынка и упал мертвым. Кажется, он только приближался к семидесяти.
Наверху: Моисей Ефимович Кобрин (умер 1966)
Молодая Раиса Александровна Рубинштейн (1900-1991)
Р.А. и Наталья Альбертовна Волжина (1903-1981) в Б. Мурте; фото автора
Раиса Александровна Рубинштейн была ровесницей века. Родилась в России, но когда ей было, кажется, 12, ее семья эмигрировала в Америку, где она окончила университет. Ей было 26, когда она отправилась в долгое путешествие – оказалось, что на всю жизнь. Приехав на пару месяцев в еврейскую Палестину, осталась там на 2 года. Потом поехала в Советский Союз и присоединилась к довольно большой группе американцев, почти на 100% евреев, которые хотели помочь в строительстве социализма. К ней в Москву прибыли сестра и брат-инженер с женой. Позднее сестра Бетти вернулась в Нью-Йорк, жена брата Джен поехала навестить родителей, и те не пустили ее обратно в Россию. Раиса и Генри остались в Москве.
Русский Раисы Александровны был без акцента, хотя главным её языком был английский. Она преподавала язык в Институте Красной профессуры. Однажды, в середине 1930-х, она пришла на работу, а ее уволили с объяснением, что администрации приказали уволить иностранцев. «А если я приму советское гражданство?» «Мы вас восстановим». И ни на минуту не задумавшись, Раиса стала советской гражданкой. Ее восстановили, и она продолжала преподавать до 1938 г., когда ее, как и почти всех бывших американцев, арестовали; впрочем, брат Генри избежал ареста. Она получила «смешной» срок – 5 лет, который истек в 1943, но во время войны из лагерей не выпускали, так что она вышла после войны и вновь была арестована и сослана в 1949. У нее уже давно не было никаких иллюзий относительно России и социализма, а я через много лет, в 1975, по ее наводке встречался в Нью-Йорке с ее сестрой и ее юношеской компанией – в Америке они все остались социалистами!
Раисе Александровне была дарована долгая жизнь, полная добра и друзей, – она умерла в 1991 г. в возрасте 91 в более или менее здравом уме. По возвращении из ссылки и реабилитации она жила только уроками и имела репутацию лучшего частного преподавателя в Москве. Мой английский – её мне подарок, и это неимоверно облегчило нашу эмиграцию.
А в 1953 к Р.А. в Мурту тайком приехала ее ученица и друг, переводчица и член Союза писателей, Наталья Альбертовна Волжина. Если бы власти узнали о поездке, то Н.А. исключили бы из Союза. Она поддерживала Р.А. в ссылке, иногда подбрасывая ей немного переводческой работы. А я как раз привез с собой и читал «Сагу о Форсайтах», первая часть которой – «Собственник» - была переведена Натальей Альбертовной. Еще я ей сказал, как я в детстве любил «Овода» Войнич - книгу, которая и сейчас существует, кажется, только в её переводе, и услышал в ответ: «Терпеть её не могу! Бабская книга!» Ну, я приехал домой, снял книгу с полки и попробовал перечитать, во взрослом состоянии – нечитабельна.
В целом, летние каникулы в Мурте были неплохи: лес, речка, ягоды, чтение. Иногда приходил к папе и смотрел, как он запаивает радиаторы машин. В лес ходил с детьми немцев Поволжья. «За что мы здесь? Чем мы виноваты?», - риторически спрашивала меня немецкая девушка, не ожидая ответа.
В Мурте мы узнали об июньском восстании в ГДР и о его подавлении. 10 июля объявили об аресте Берии, и это было совершенно неожиданно. У нас не было фактов, чтобы считать Берию хуже или кровавее других. Когда Берия сменил Ежова в конце 1938, массовые репрессии заглохли, и он даже выпустил некоторых людей, которые ещё не были приговорены. После войны он непосредственно не возглавлял карательный аппарат. О Катынском расстреле мы тогда ничего не знали, тем более о том, что лично Берия был его инициатором, написав Сталину записку-предложение, которая сейчас хорошо известна. Как не знали мы, что он был наиболее «либерален» после смерти Сталина. Но было чувство, что он чрезвычайно опасен, и если он пробьётся к единоличной власти, то возвращение к сталинизму вполне возможно. По-видимому, так считали и его товарищи по руководству. Википедия, в статье о Берия[12], без ссылки на источник, сообщает, что
«в июне Берия официально пригласил известного писателя Константина Симонова и предъявил ему расстрельные списки 1930-х с подписью Сталина и др. членов ЦК... Хрущев опасался, что Берия рассекретит и представит общественности архивы, где станет очевидным его (Хрущева) участие и других в репрессиях конца 30-х годов».
Я не знаю, как он мог скрыть собственную подпись, однако если это правда, то значит, что он готовил публичное разоблачение остальных, и это не могло иметь другой цели, кроме захвата единоличной власти.
Но – если бы его и его сотрудников арестовали за организацию необоснованных репрессий! А были они, в «лучших» традициях сталинских процессов 30-х, обвинены, а потом осуждены за то, чего им и в голову не приходило делать: за шпионаж в пользу Англии. И это-то было очевидно каждому, кто хоть что-то понимал в ситуации. Какой сигнал публике хотел послать усилившийся Хрущев? Можно было понять: возврат к старому.
Уезжали мы вместе с Фаней в конце августа. Всегда было трудно купить билеты на поезд в Красноярске. В 1952 нам дали адрес латышской ссыльной семьи, которой разрешалось жить в городе, и они помогли нам с билетами. Мы пошли к ним и в 1953, но соседка сказала, что их выслали в Канск – еще одно ужесточение.
Где же мы стоим 1 сентября? Я думаю, что хуже, чем 1 июня. Мы наблюдали подавление восстания в ГДР, арест Берии с явно ложными обвинениями, и пока у нас нет причин считать событие положительным. Мы не знаем о новых освобождениях, Збарские и оба моих дядей сидят, ссыльных стало больше, а не меньше, их режим не облегчён; тех из них, кто жил в Красноярске, выслали в глубину края. Геллер и Некрич сообщают, что 4 тысячи человек были освобождены в 1953, но это - капля в море. Единственное положительное: кажется, к этому времени перестали приходить стандартные отказы на заявления о пересмотре – просто нет ответов. Нам с сестрой не удалось уговорить отца написать заявление. Не раньше чем 18 марта 1954 г. он напишет письмо Председателю Президиума Верховного Совета СССР К.Е. Ворошилову:
«...В 1938 г. меня арестовали и предъявили обвинение, что я являюсь членом организации «Мизрах». Несмотря на мучительные допросы, ... я себя виновным ... не признавал, т. К. Это было действительно неправдой. На самом деле, единственным моим преступлением было то обстоятельство, что я был сыном раввина и зятем раввина, и только на этом основании... следователь строил свои предположения, что я «должен антисоветски мыслить» ... Неужели полная необоснованность обвинения может стать в правовом государстве основанием для бессрочности наказания? Неужели 16-ти лет тяжелой жизни, лишения семьи, родных, общества и всего того, что дорого нормальному человеку, недостаточно, чтобы искупить мое происхождение сына/зятя раввина, даже если согласиться, что это было преступление?
Я всегда жил и продолжаю жить жизнью маленького рядового человека, люблю свою семью, свою работу. Превратить меня в опасного политического противника – по меньшей мере, смешно, к тому же, какую опасность 60-летний больной старик может... представлять для могучей Советской власти. Кому это нужно, чтобы я и моя семья продолжали ни за что так страдать. Прошу разрешить мне вернуться к моей семье».
КНИГИ И ТЕАТР
История будет неполна без рассказа о культурной жизни, хотя здесь я не вполне уверен, к какому точно году относится то или иное воспоминание. Культура существовала, и много значила для нас. Не помню, чтобы я был хоть на одном живом концерте классической музыки до студенческих лет. Постоянно включенное радио служило неоценимым источником. Кажется, у нас был патефон. В Большом театре властителями дум были теноры Лемешев и Козловский, и соперничество их приверженок (всегда – женского рода) – «козловитянок» и «лемешисток» - было притчей во языцех: рассказывали, что они могли и подраться около Большого театра; наверно, это были люди, у которых не было бóльших проблем. Мама была непреклонной «лемешисткой», я предпочитал Козловского. Мама считала каждый грош, наручных часов у меня не было до окончания школы, но она очень старалась выделить какие-то деньги на театр, особенно, для меня. Только сейчас я понимаю, что это желание было частью несломленного духа, частью сопротивления, если угодно, частью способа выжить.
Билеты в Большой театр, если у вас не было блата или денег для спекулянтов, покупались так: их продавали в кассе около детского театра на следующую декаду каждого 6-го, 16-го и 26-го. Уже за сутки начинала образовываться тысячная очередь на пл. Свердлова, и активисты составляли списки и давали номера. Важнейшей тактикой отсева были переклички раз в несколько часов. Особенно злостным было назначение переклички на 4 часа утра, когда не работал никакой транспорт. Как мама согласилась меня пустить, не знаю, но вспоминаю себя в три часа ночи идущим по совсем пустой Москве, сначала по Пятницкой, потом Чугунный мост через «Канаву» - так в просторечии называли Водоотводный канал, который сейчас украшен фонтанами, дальше – Москворецкий мост, справа дымятся трубы Могэса. Мне и имя Мандельштама знакомо не было, а тем более, строки:
Река Москва в четырехтрубном дыме
И перед нами весь раскрытый город,
Купальщики-заводы и сады
Замоскворецкие...
Красная площадь, Охотный ряд, площадь перед театром – минут сорок ходьбы. И вот я попадаю на «Евгения Онегина», и в тот вечер для меня поют и Лемешев, и Рейзен, и Максакова, и Нэлепп – какой состав попался!
Система Станиславского или нет, а драматический театр того времени был славен великими актерами. В театре Вахтангова я хотел увидеть Рубена Симонова в роли Бенедикта («Много шума из ничего»), а его в последний момент заменили на молодого актера, и был это... Юрий Любимов – лицо в роли помню и сейчас. Яншин и Андровская играли для меня в МХАТе в «Школе злословия», Ливанов прыгал на стол как Ноздрёв. Царев, в Малом театре, был классическим и, честно говоря, скучноватым Чацким.
В тот год я получил в подарок «Режиссерские уроки К.С. Станиславского» Н. Горчакова (1898-1958) и взял книгу в Мурту наряду с Голсуорси. Это – тоже очень интересное чтение. Через цензуру проскочило имя актера В.А. Степуна, а сам Степун в то время находился в ссылке в Мурте, и папа однажды показал его, когда мы вместе ходили на «отметку» (ссыльные были обязаны дважды в месяц отмечаться у властей). В книге – интересный «дефект» структуры: каждой пьесе посвящен раздел, заголовком которой служит название пьесы, и есть несколько подзаголовков. А последняя, не меньшая, глава называется «Работа режиссера с автором» без подзаголовков. Нужно заглянуть внутрь, прорваться через десяток первых страниц, чтобы узнать, что речь идет о постановке «Мольера» Булгакова.
Имя писателя я знал, потому что видел во МХАТе «Дни Турбиных» - пьесу, которая по капризу понравилась Сталину и потому была в постоянном репертуаре, что, однако, не мешало обращению с писателем как с парией в отношении прочих его работ. Его не печатали. «Мольера» он отдал в театр в 1931 г., но репетиции не начинались до 1934. Станиславский в те годы уже прекратил выезды в театр и руководил из своего дома в Леонтьевском переулке. Его помощниками в постановке были Горчаков и сам Булгаков.
С самого начала Станиславскому недоставало того, что он не видел в пьесе «Мольера – гениального бунтаря и протестанта». Его споры с Булгаковым, которые Горчаков приводит почти стенографически, показывают их творческую и, я бы сказал, политическую несовместимость и несогласие писателя с марксистским подходом. Бедный Булгаков! Он возвращался домой и выливал свое возмущение на страницы «Театрального романа», на публикацию которого не мог надеяться! «Расхождения С. и Б. становились все сильнее и сильнее. Я явно не умел их примирить», - пишет Горчаков, не скрывая симпатий к автору. В конце концов Станиславский отказался выпускать спектакль под своим именем, но разрешил это сделать Горчакову под его ответственность. Тот выпустил спектакль 15 февраля 1936 г., он был разгромлен в печати (уж не приложил ли Станиславский руку к разгромным статьям? Мысль моя, у Горчакова её нет), и оба верховных правителя театра пьесу сняли после 7 представлений.
Я видел на Интернете постсоветское издание книги Горчакова, и теперь цензурный «дефект» структуры исправлен: есть глава, которая просто называется «Мольер».
Вернемся на землю.
ОСЕНЬ И ДЕКАБРЬ
Наступает осень, я в последнем, 10-м, классе. У нас какая-то активность на улице, наверно, урок физкультуры. Подходит директор:
«Ты почему не подаешь в комсомол?» (Вообще-то учителя в старших классах уже обращались на Вы, но он знал меня с первого класса).
Я: «Александр Савич, вы не знаете почему?»
Он: «Ну-ну-ну, сейчас мы тебя хорошо узнали, ничего подобного не будет. Подавай».
Подал, приняли мгновенно. А тогда, в 1951, он меня за 7 лет знал недостаточно! Но – вина не его.
Все дома нашего двора ломают, чтобы на их месте построить здание Комитета по радиовещанию и телевидению, которое и по сей день стоит сзади метро «Новокузнецкая». Фане, работавшей в Смоленске, каким-то образом удалось сохранить московскую прописку, но все равно нам дают одну комнату в Измайлово вместо двух, и мама, было, отказывается. Мы задерживаем выезд, нам начинают бить стекла, и этот метод действует. Принимаем одну комнату и переезжаем где-то в ноябре. Наши родственники из полуподвала получили нормальную комнату в том же подъезде, этажом ниже. Это было непрактично менять школу в разгар последнего учебного года, и мы трое с одного двора, оказавшиеся в одном доме, - Валька Рожков, Женька Галанин и я - ездим на трамвае и метро в нашу старую школу, затрачивая на это по часу в каждый конец.
В декабре супруги Збарские – Борис Ильич и тетя Женя – с разницей в два часа появляются в комнате, где сейчас живут их дети. Возможно, сыграла роль большая (50-70 слов) телеграмма, посланная детьми в июне Маленкову по совету одного из освобожденных друзей. Борис Ильич возобновляет работу, но меньше чем через год он умрет во время лекции прямо на кафедре Первого Московского мединститута. Ему будет 69 лет.
Сообщается об окончании закрытого суда и расстреле Берия и других обвиняемых 23-го декабря. Сейчас есть такой термин: «последний сталинский расстрел»; имеется в виду расстрел Еврейского антифашистского комитета в 1952 г. Я бы назвал словом «последний» расстрел группы Берия, потому что это был последний процесс, осуществлённый по совершенно сталинским принципам ложных обвинений в закрытом «суде» с предрешенным приговором и отсутствием апелляции. После этого руководители как-то сумели договориться, чтобы в последующей борьбе за власть друг друга не расстреливать и даже не лишать пенсии.
Можно сказать, что и этот расстрел по-сталински не был последним. В 1961 г. был суд над т.н. «валютчиками», когда трое подсудимых были сначала судимы за реальное преступление и приговорены к законному наказанию, а потом закон дважды меняли по личному приказу Хрущева специально для того, чтобы их расстрелять. Такой процесс превратил «суд» в орудие внесудебного убийства.
А другие, более поздние, суды, в которых, к счастью, о расстреле не шла речь: суд над Иосифом Бродским в 1964 г., где просто не было состава преступления, процессы диссидентов до развала Союза, постсоветские суды над Ходорковским (2005 и 2011), - все они показывают, что и сейчас граждане абсолютно беззащитны перед государством и что суды полностью подчинены властям. Это по сей день остаётся в России страшной болезнью, унаследованной от Ленина и Сталина.
Но я отвлекся. Мы подошли к концу 1953-го года. Стало лучше. Но до освобождения отца (осень 1954), братьев мамы Абрама и Бориса (1956), родственников, сосланных после лагеря в Воркутинскую область, до освобождения миллионов и приближения хоть к какому-то подобию нормальности ещё ой как далеко! И никогда, почти до самого распада СССР через 38 лет, страна не откажется от насаждаемого сверху и поддерживаемого снизу антисемитизма, от необходимости еврею учитывать свое еврейство в каждый момент жизни. Где-то, как на Украине, было совсем плохо, в Москве и Ленинграде получше, ещё мягче в Сибири – но везде это был непрерывный фон и вялотекущий рак советской жизни, в конце концов ставший одной из причин её развала и конца.
Я благодарю Виктора Збарского за фотографию и дополнительную информацию о его родителях.
Примечания
[1] Я.Л.Рапопорт. На рубеже двух эпох. Дело врачей 1953 года, Москва, "Книга", 1988.
[2] Википедия, Сперанский, Г.Н.
[3] Рой Медведев, Они окружали Сталина, http://www.e-reading-lib.org/chapter.php/38236/6/Medvedev_-_Oni_okruzhali_Stalina.html
[4] Данте, Ад, XXXIV/84.
[5] M. Heller & A.M. Nekrich, Utopia in Power, Summit Books, NY 1982.
[6] Газета «Новое русское слово», 28 февраля 1988 г. Информация была перепечатана из советской газеты «Московский комсомолец», куда она была представлена писателем Юлианом Семёновым со ссылкой на секретную записку главы МГБ С. Игнатьева.
[7]R.J. Rummel, Death by Government, New Brunswick, N.J., Transaction Publishers, 1994; http://www.hawaii.edu/powerkills/NOTE1.HTM; таблица смертей по странам дана на: http://www.hawaii.edu/powerkills/POWER.TAB1.GIF
[8] Anne Applebaum, Gulag, Doubleday, 2003.
[9] Э.М. Рабинович, Трое из раздавленного поколения, Евр. Старина, 2(61), 2009; http://berkovich-zametki.com/2009/Starina/Nomer2/ERabinovich1.php.
[10] Википедия, Пол Пот.
[11] Википедия, Хрущев, Н.С.
[12] Википедия, Берия, Л.П.
