Поезд
Все те, кого не досчитались в прошлом,
оставленные по трамваям книги,
потерянные кошельки и фото,
заметки на полях,
все эти дни работы бесполезной
что сделана на совесть, не за страх.
все выплывает позже, ранним утром,
осенним вечером, закатом, на восходе,
когда теряя листья на лету
деревья не одеты по погоде
и горечь перегонная во рту.
Попив воды и ворот расстегнув,
я слушаю себя, кого-то вспомнив
Тогда проходит боль и оседает пыль
и дышит подземелье, подсознанье.
Ты слушаешь себя и дальний взгляд
во окне прохожего заметит незнакомца,
входящего в твой дом в подсвете солнца.
Ни он, ни я не знаем, что потом.
Не замечаем, что свисток
взлетел, пропав в морозной гулкой дали,
и тронулись в мазутном небе ели
в какой-то свой невидимый предел.
Тот город, пригород, вся чертовщина вдруг
расстались незаметно с чудной точкой.
И постепенно вижу я воочью
что наступает тот момент
Когда покачиваясь, говоря «простите»,
закрыв на взлете тысячи дверей
я двигаюсь по направленью к свету,
к вагону-ресторану, где навечно
поставлена закуска на столе:
графин заплаканный, салат столичный с пленкой
масляной и россыпью горошка,
и матовы тарелки в пустоте.
Меня там нет, но я все это знаю.
Иду по поезду, по аду или раю.
Фигуры застывают в коридорах,
и мы летим вдоль брошенных полей.
Но отражения в немых и темных окнах
мне говорят, что это я иду
куда-то в направленьи неизвестном.
Я не один в движеньи бесполезном.
Ничейная земля черна, опалена
От вспышек окон пролетевших мимо
от бликов судеб. Все непоправимо.
Но там, за полосой ты ждешь меня
в пустом трамвае, сидя рядом
Мы говорим навзлет
и невпопад,
Когда к вокзалу тот вагон, звеня,
проходит вечно, к лавкам и киоскам
и к статуе с протянутой рукой,
где я бродил тогда еще подростком.
И где она годами провожала
вагоны наши, полные надежд,
курьерских, скорых и особых в дыме,
ушедших в неизбывные года.
Когда она осталась на вокзале
и вспомнила: тогда была среда.
Лепрозорий
Так живут прокаженные: варится суп,
капуста из соседней деревни,
крепкий запах в сенях
застоявшейся жизни.
Осень стоит над Загорском,
синяя осень в прожилках зимы.
Листва улеглась, но жива
донной жизнью существ,
не способных вернуться,
и ждущих морозов.
Кожные признаки, твердая лепра,
шесть миллионов по миру
по скромных подсчетам.
Но здесь под Загорском –
тихая заводь для палочки Ганзена,
тлеющей тихо
под белесой кожей.
Часовня, конечно, забита
и галки громко взлетают
с бессмысленной крыши в пустынное небо.
До элекртички по полю обратно –
сорок минут, запах сульфатов приносит
стынущий ветер,
сменяясь затем на запах
навоза, горящих сапог – близость свалки
за городом близким.
В том, что я видел тогда
логики нету – только
течение жизни
в одном направлении за горизонт,
на невидимый остров.
