ОДЕССА. ЛЕТО 1977 ГОДА
Вот то Чёрное море, где
Я учился глаза открывать в воде,
Так и не научившись плавать…
Понимая мир едва ли на треть,
Я бросал в прилив возвращенья медь,
Не предчувствуя крах державы.
От Одессы память вернула лишь
Соль лимана и частный сектор крыш,
Да экскурсию в катакомбы.
Мы снимали комнату «для гостей»,
Пахла чем-то солёным моя постель,
На подушке синели ромбы.
Во дворе, как водится, виноград,
И хозяйкин, грозный такой, халат,
Говорит: «Не ешь, он незрелый».
А я всё же ел, и кривило рот –
Не был сладок этот запретный плод,
Но зато мне было две Евы.
Евам было по одиннадцать лет,
Я когда-то помнил восемь примет,
По которым их различали…
Нет иных таких, среди Надь и Лен,
Ведь они похожи, как пара колен,
Как одна сторона медали.
Из чудес вечерних, ау, смотри,
Кабачок пустой, со свечой внутри,
Как провалы горят глазницы,
Полыхают ноздри, пылает пасть,
Надо мною страх обретает власть,
И потом полночи не спится.
Ночью было душно, а днём – жара,
Остальное – смутно, чай, не вчера,
Было жизни седьмое лето.
Двадцать лет, для памяти – всё же крюк,
Остаётся запах, уходит звук
По слепящей полоске света.
***
Кончается век, как ни в чём не бывало,
Кончается так, как кончаться привык.
А мы продолжаемся. Дело за малым:
Успеть отпустить застоявшийся миг.
Кончается век, словно ниточка рвётся,
Но крутится-вертится шар голубой.
И жизнь продолжается, жизнь остаётся,
Как солнце, висящее вниз головой.
***
…Идти к вокзалам трём после обеда…
Из города в другие города
Здесь каждый день уходят поезда.
Я на одном из них сейчас уеду.
Сегодня понедельник, значит, в среду
Ты спросишь: «Любишь?». Я отвечу: «Да»…
Ещё сто раз – и больше никогда.
Ещё сто раз – и ты за мною следом.
Я говорю столице: «Отпусти».
Вхожу в вагон, в котором места мало,
И лезу с головой под одеяло.
А поезд всё не может отойти
С какого-нибудь третьего пути
Ужасно Ярославского вокзала.
***
Наступает время ночи,
Смысл жизни – очевиден,
Этот силуэт нездешний –
Я не здесь, и ты не здесь,
Нам никто не напророчит
Ни разлуки, ни обиды,
Если ты ещё со мною,
Значит, умер я не весь.
Наступает время ночи
Почём зря, напропалую,
И тебя я ощущаю,
Как дыхание своё…
Если б ангелы мне дали,
Ну, к примеру, жизнь вторую…
Если б дали жизнь вторую,
Я бы прожил и её.
Наступает время ночи,
Ночь стоит по всей отчизне,
Мы с тобой живём в прекрасной,
Самой лучшей из отчизн…
Для тебя, мой милый ангел,
Мне одной не хватит жизни,
Для тебя, мой милый ангел,
Мне нужна вторая жизнь.
***
Носитель языка, чтоб уберечь язык,
Бежит из той страны, язык которой носит.
Настали времена и взяли за кадык,
И вот родная речь молчит, пощады просит.
Молчание всегда срывается на крик,
Изъята буква «ять», де-факто и де-юре.
И в колченогий стиль, как косточка в язык –
Войдет порок и бич, бред-аббревиатура.
По планам ГОЭЛРО, ВКП(б), ЧК –
Поди-ка разбери – что истинно, что ложно.
И, сгорбившись, идёт носитель языка –
И ноша тяжела, и бросить невозможно.
***
Сергею Самойленко
Садилось солнце как вельможа,
Клонилось лето к сентябрю.
Ты останавливал прохожих,
Чтоб посмотрели на зарю.
Они шагали торопливо,
Был вечеру никто не рад,
А мы с тобою пили пиво
За тот единственный закат.
Садилось солнце, как вельможа,
Клонилось лето к сентябрю…
И ты остановил зарю,
Чтоб посмотрела на прохожих.
* * *
Купить на кухню табурет.
Писать о том, что лету – амба.
Попав опять в объятья ямба
Настропалиться на сонет.
Порезать мелко винегрет,
Перебирать эстампы, штампы:
Без мотыльков скучает лампа,
И некому лететь на свет…
На небе облака висят.
В подъезде прячется собака.
Я наблюдаю листопад,
Как будто ожидаю знака,
Припоминая Пастернака,
Про то, как в раннем детстве спят…
