Чувство открытого моря
Семь небольших книжечек молодых авторов из Владивостокского литобъединения «Парус» включила в себя поэтическая кассета под названием «Чувство открытого моря», выпущенная издательством Приморья.
Трагическая нелепость вырвала из живого ряда представленной литмолодёжи матроса-тихоокеанца Алексея Василенко. Вот что он успел поведать нам о себе:
Я боцманом считаюсь неплохим,
Меня в работе торопить не надо.
Всё сделаю - сажусь писать стихи...
Я и в стихах своих люблю порядок.
Утрами ветры брызгами звенят,
И за кормой дымится пеной просинь...
А рында - это солнце у меня,
И солнце - мы на берег свой приносим!
Помню, как на семинаре молодых литераторов энергичным и образным стихам Василенко радовались известные питерские поэты Всеволод Азарх и Вячеслав Кузнецов... Теперь судьба человека оборвана.
По душе придётся читателям романтическая приподнятость строчек Ильи Фаликова.
Леонид Леонтьев тяготеет к душевному восприятию природы, однако не всегда уходит от её чисто внешней описательности.
В стихах Михаила Финнова дышит «голубое, от солнца рябое, моря древнее ремесло». Вот его строки о первом плаванье:
Был круг горизонта чёток и пуст...
Меня, с прошлой жизнью ссоря,
Заполонило шестое из чувств -
Чувство открытого моря!
Такое вдохновительное чувство пусть овладевает каждым из молодых поэтов, смело поднявшим навстречу ветру свой поэтический парус.
Газета «Коммунар», 11.04.1964 г., г. Уссурийск
Правду жизни трудно постигать
В своё время Достоевский сказал юноше Мережковскому: «Молодой человек, чтобы писать, страдать надо». Истину этого правила неопровержимо подтверждает жизнь. Полоса страданий была у многих знаменитых творцов. Наши современники Василий Шукшин, Николай Рубцов, Алексей Прасолов, Анатолий Передреев прошли такие «полосы препятствий», сгорели в трудах и мытарствах, однако золотой сплав души людям во благо оставили.
Многие ли заметили, как Передреевым было необычно сказано о московской подземке?
В метро всегда одна погода,
Всегда один и тот же свет,
И нету выхода у входа,
А там, где выход, входа нет.
Казалось бы - всего лишь любопытная картинка в большом городе. Но в ней целая стереоскопия мысли!
Сквозь неё видится одна и та же партполитпогода коммунистической охмуриловки-притесниловки, один и тот же мертвящий свет официозно-всеобъемлющей идеологии. Направления и степени возможных твоих входов да выходов указаны.
Многие молодые люди, в том числе Ярослав Юдин, чьи стихи даны мне на рецензирование, ощущают смятённость мыслящего люда по-своему. Отсюда - ядовитая ирония начинающего автора: «Как я завидую неучам, у которых душа не болит». Ирония - это уже некий момент протестности, обретающей затем прямое житейски-деятельное побуждение:
И кипит порой жажда мщения,
Тянет дать свободу рукам...
Проклинаю я просвещение
И завидую дуракам.
Горькие слова. Понятна их драматическая неоднозначность. И ясно, что человек, давший себе и другим такую парадоксальную формулу, уже не свернёт с пути просвещённости - настоящей, духовно-глубинной. Такой вывод явственно подтверждают следующие откровенные строки Ярослава Юдина:
Среди марксистов и расистов,
Среди солистов и басистов,
Средь футуристов, символистов,
Плодящих строчек частокол,
Среди безбрежных нигилистов
Я - из породы реалистов -
Смотрю на жизнь, как частный пристав,
И составляю протокол.
Максималистская мысль заявлена в определённой чёткости и выразительности. В ней декларируется свидетельская беспристрастность, сквозь которую проступает напряжённая поэтическая страсть. И верится в намерения молодого поэта двигаться по трудной дороге постижения правды жизни, где видимость и сущность порой с нами хитро играют в прятки.
Вспомним (по всем историческим писаниям) эпопею петроградского революционно-мятежного вихря 1917 года. Сильнейший в то время поэт Александр Блок в поэме «Двенадцать» ярко дал финальную сцену апостольско-мессианской значимости:
Так идут державным шагом -
Позади голодный пёс,
Впереди - с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз -
Впереди - Исус Христос.
Сплошная суеверная благость... Откуда поэту, пусть даже гениально чувствующему жизнь, было знать, как оно в скором времени абсолютно отвратным образом повернётся? Все полны эйфорийной надеждой, и он вместе со всеми уповает на лучшее. Потому и вносит в концовку произведения обобщённо-заключительный образ Добра с большой буквы. Но уже к 1921 году понимает, как декларируемое кагал-большевизмом добро оборачивается для народа убийственно-жесточайшим злом. Надежда убита (помните Катю симпатичную, которую в ходе передряг застрелили?) и поэт, по сути говоря, тоже сничтожен, - он умирает голодным, больным, духовно обессиленным...
Блистательному русскому поэту Александру Блоку ни к чему уже была такая жизнь. Кроваво укрепляющемуся в захваченной России ленинско-троцкистскому сатрапству ненужным стал Блок. Как потом ненужными стали Есенин, Клычков, Ганин, Клюев, Павел Васильев. Их не голодом и холодом свели в могилу, а напрямую уничтожили. Здесь уже после кровавого Ульянова-Бланка, то есть Ленина, во всю развернулся его костоломный преемник Сталин.
С высоты позднейших десятилетий людям во многом прояснилась отечественная история. И вот в 1980 году бывший россиянин Анатолий Величковский написал в Париже строки, реминисцентные по отношению к Блоку:
Бумага стерпит всё. В странице
Я сделал прорези для глаз.
И вижу, как в немой столице
Взметает вихри снежный час...
Бредут вслепую, друг за другом,
В сугробах вязнут их стопы, -
Свирепствует ночная вьюга,
А ниже, впереди толпы,
Идёт и машет красным флагом,
В венце из белоснежных роз,
Гордясь революционным шагом,
Майора Ковалёва Нос...
Убийственная вещь! И для блоковско-химерной эйфории, и для творившейся вслепую истории. Блок, может быть, в гробу по этому случаю судорожно перевернулся. От сокрушительной правды ни ему, ни нам никуда не деться!
А Величковскому безмерная наша благодарность за его художественно-сильное, исторически мощное переосмысление давней раскардашной коллизии. Гению Гоголя тоже!
Написал вещь 80-летний человек годом раньше своей смерти. Судьба дала ему возможность такого подвига.
Обращаясь к ярославцу Ярославу Юдину, остаётся заключить: вот тебе конкретный пример проявления честных действий некоего «частного пристава», а вернее - общественно обеспокоенного человека и прозорливого поэта.
2.11.1990 г., г. Ярославль
