От судьбы не убежишь. Ему всю жизнь мешали пробки. Тяготили, донимали...
В первом классе он увлекся игрой в «пробки». Помните, эту популярнейшую игру конца 70-х – начала 80-х гг. прошлого века? Заключалась она в следующем: на земле или на асфальте чертился небольшой квадрат. Потом участники игры, отойдя на добрый десяток метров, один за другим бросали в него специально отлитый из свинца биток, для определения очередности броска в игре. Затем, в центре квадрата участники игры выставляли столбик из пробок (с зубцами, обращенными вверх). Количество пробок, выставляемых участниками на кон, могло быть разным. Участник, первым попавший в столбик из пробок, получал право забрать пробки, перевернувшиеся зубцами вниз, и, присев на корточки над разбитым столбиком, начинал бросать с высоты биток на остальные пробки, стараясь поочередно перевернуть их. Если перевернувшаяся пробка ложилась зубцами на другую, не перевернутую, накрытая пробка также забиралась счастливчиком. Если перевернуть пробку не удавалось, ронять биток начинал следующий участник. В некоторых городах, там где, вместо пробок использовались металлические деньги, называлось подобное времяпрепровождение еще и «чикой», но это уже другая история. При игре в пробки всегда особенно ценились пробки от импортного чешского пива и другие с каким-либо изображением. И биток у каждого должен был быть свой. Жаль лишь, что найти «бесхозную» пивную пробку на улицах городов тогда было очень непросто. Так вот, он всегда проигрывал – и пробки, и монетки. Не везло ему, в общем…
Дальше – больше. Классе в шестом неожиданно влюбился он в Катю Хуснутдинову, девочку с масличными, неподвижными, испуганно-застывшими глазами. Но какие бы знаки внимания ни оказывал наш герой предмету своей первой влюбленности – таскал ли за косы, зашвыривал ли портфель Кати в глубокий, голубой, снежный сугроб на школьном дворе, выплевывал ли в аккуратный хуснутдиновский затылок жеваную бумагу из пластмассовой трубочки от медицинского катетера, найденного однажды по дороге домой из музыкальной школы номер два, что на Карла Маркса – девочка никак не реагировала. Никогда. Внешне, во всяком случае. Только ресницы ее почему-то порой вздрагивали. Смотрелось это со стороны как-то неприятно. Намучившись с безответностью, однажды подумал он о симпатии своей: "Вот, ведь, пробка-то какая!" – и вдруг потерял к девочке всякий мужской и прочий интерес.
Нельзя сказать, чтобы он совсем не боролся за себя, за свое будущее. Нет-нет и нет! Боролся и еще как! Например, честно попытался поступить в медицинский сразу же после школы. Но, увы, срезался на вузовском экзамене по биологии. Так и не смог ответить на относительно простой вопрос об ареале произрастания пробкового дуба. Того самого, из которого еще финикийцы и древние греки изготавливали пробки для закупоривания своих проклятых амфор с вином.
А потом была еще армия, которую отслужил он на редкость удачливо, легко, в тепле и уюте, так сказать, состоя при гараже водителем служебной «Волги». Полковника возил, командира полка. Но ведь и тут без пробок не обошлось! Без дорожных, конечно, но – пробок. Боже, как они доставали его! Особенно, когда приходилось ездить по Москве в час пик. В очередной раз опаздывая на важное совещание в Генштабе или штабе округа. Особенно, когда седок, вальяжный и грубый полковник внутренних войск Полповой (по прозвищу "Полкан", из-за своего сварливого, собачьего характера) матерился за спиной у водителя и требовал обгонять едущих по встречной. А он не мог, не имел такого права, боялся рисковать, опасался, что отберут права...
А вот после армии совсем плохо стало. Попытался работать, но сорвался и запил. Сначала – по-тихому, потом – все громче и громче... Поначалу – пиво, потом перешел на вино и водку. Но и здесь его не оставляли в покое эти самые, столь осточертевшие ему уже пробки. Только теперь – бутылочные. Добро бы были они приличными, винными, настоящими! Из того самого – легкого и нежного, настоящего пробкового дуба. В которые, непринужденно поскрипывая, замечательно входит, вворачивается штопор. Как нож в масло… Так нет же – его, в основном, доставали иные. Те самые, массивные, химические, из противной белой пластмассы. От самых дешевых и противных винных «бомб», которые приходилось подолгу резать ножом, рассекать, а уже затем, матерясь от мук, вытягивать, как выдирает больные зубы стоматолог.
Так и прошла его жизнь. Лишь перед самой смертью, он, как ему показалось, смирился. Смирился с неизбежным злом всей своей жизни – с пробками.
А умер глупо, нелепо. До обидного. Как-то раз в квартире вырубился свет. Выбило, как вы, наверное, уже догадались, пробки коридорного электросчетчика... Ну, куда, куда же без них, чтоб им пусто было! Естественно, полез менять перегоревшие, и надо же, угодил под напряжение.
С похоронами, кстати, тоже не слишком-то повезло: катафалк, на котором везли тело его на кладбище, угодил-таки на Киевском шоссе в такую заковыристую пробку, что простоял в ней без малого два часа кряду...
Остается лишь добавить, что и фамилия у него была соответствующая – Пробочкин... Максим Пробочкин.
Словно бы в издевку...
