БЫТЬ РУССКИМ
Объясни себе, что значит
Русским быть?
То, что грусть мозги иначит, –
Ядовита, не избыть?
То, что вечно рвёшься выше:
Мир небесный – ближе схем
Денег, быта… Выше крыши
Жаждешь прыгнуть – а зачем?
То, что в буре или в горе
Соберёшься в сгусток сил?
В жизни много траекторий –
Мнится – главной не открыл…
Что душа твоя вмещает
Черезмерно? Что она
За детей за всех страдает
И страдать обречена?
Что порой при звуке песни
Слёзы катятся?
Порой
Ничего не знал чудесней
Тишины простой герой?
Что без подвига не хочешь
Жить? А как же совершить?
Ради брюха не хлопочешь,
На копейки лучше жить?
Русским быть – так много значит.
…слышать, как поёт метель.
И – пускай нас жизнь иначит,
Царство духа – наша цель.
В ХРАМ ТОЛСТОГО…
Болконский с Пьером говорит,
Страдая и не принимая
Явь, что, сверкая и блистая,
По сути – чёрный монолит.
Вот Пьер масон. Духовный путь
От полных чаш его уводит.
Пусть оцета нальют, но суть
Откроют – этот путь угоден.
Вот первый бал Наташи – свет
Всё заливает чистый-чистый,
Волнующий и золотистый,
Какого ярче в мире нет.
Вот похоть – чёрная струя –
Заполнила всю суть Наташи,
Тут отблески небытия,
Какого норов болью страшен.
А вот громадою война
На всех надвинута, чреваста.
Людские толпы – род балласта.
И смерть царит – вельми сильна.
Вот современность в сто слоёв,
Её многоэтажный морок.
Ты ищешь сокровенных слов,
Когда тебе давно за сорок.
Вот вглядываясь в тему тем,
Ты перечитываешь снова –
Великолепного Толстого.
Наскучило, что сплю и ем.
В роман заходишь, будто в храм,
Возжаждавши урока веры,
В небесный свет –
Свои химеры
Представив немо небесам…
Не в силах победить их сам –
Но есть же помощь тайной сферы:
Толстого через ближе к нам.
НАДПИСИ
Надписи на кинжалах,
Надписи на могилах.
Требует сил немалых
Упокоение милых.
Надписи на товарах,
Надписи на предметах.
Жизнь – как мелькание странных
Профилей, силуэтов…
ЭЗОТЕРИЧЕСКАЯ ПОЭМА
Виноградники миров над нами,
Тень от них – привычный, зримый мир.
Что успех, когда душа, как в яме
Пусть незримых, но ужасных дыр?
Жизнь – система. А её причины
За пределом оной велики.
Лестниц золотящихся картины,
Их вполне воздушные штрихи.
Дальнобойно слово – сокровенной
Силы мы не знаем, говоря,
И словами праздными соря
Противу величия Вселенной.
Мне страшны листки календаря –
Жизнь их обрывает будто осень.
Кто её, скажи, об этом просит?
Обращаясь к самому себе,
Вместе обращаешься к кому-то.
Выключил и вновь включил компьютер –
Виртуальность явлена судьбе.
Так с порога – здравствуй, я судьба –
Никогда она не говорила.
Я бы глянул и воскликнул: – Ба!
И рукопожатье б окрылило.
И мечты страшны – как будто в щель
Тараканью загоняют борзо.
Ночью звёздной золотое просо
Кто клюёт, свою скрывая цель?
Есть ядро явления и плоть
Оного – хоть может быть не плотной.
Есть река, но не построить плот –
Переплыл бы реку, беззаботный.
Жизнь рекой назвать я не берусь –
Не хочу платить налог баналу.
Я к провинциальному причалу
Подойду и испытаю грусть.
Пахнет замечательно вода,
Волны лёгким звоном обольщают.
Облаков петлистые стада
Над лавиной жизни проплывают.
Мысли ход – по сути жизни ход.
Подлинная жизнь – как сфера духа.
Коль душа созрела, будто плод,
То о свете смерти будет дума.
ПРЕОДОЛЕНИЕ СМЕРТИ
Кипит энергия моя,
А для чего, не знаю я.
Выносят гроб из морга.
Лица
Стоящих серые вокруг.
Не верится в духовный луг,
Не верится, что смерть – граница.
Жизнь – как преодоленье той
Страшащей бездны шаровой.
Бурлит энергия моя,
Зачем, догадываюсь я, –
Чтоб строчки – хоть какие – смертный
Мой прах преодолели, чтоб
Не всё унёс, как лодка, гроб.
Страх смерти – он земной, он местный.
Его снимает только смерть,
Её нельзя перетерпеть.
Опять выносят гроб из дома.
И проржавели тополя.
Грустна осенняя земля,
И всё знакомо. Так знакомо.
Смерть – знак. Не расшифрован код.
Разумнейший предел кладёт
Она лесам и злакам тоже,
Как Баратынский утверждал.
Твержу: смерть вовсе не финал.
Так отчего ж мороз по коже?
И всё ж энергия кипит,
И жизнью строки засверкают.
Пишу – и вовсе не страшит
То, что ко смерти дни мелькают.
ДОМ ДОСТОЕВСКОГО
Из лабиринта выход к свету –
Зачем иначе лабиринт?
Но всяк по-свойму муку эту –
И невозможен тут репринт –
По-свойму муку жизни терпит.
А иногда вкус яркий, терпкий.
Жизнь – не еда, её на вкус
И классик пробовал едва ли.
Разнообразные детали
Жизнь составляют – это плюс.
А минус – важного нельзя
Понять сквоженье корневое.
Навряд ли детство золотое
Даст Достоевского стезя.
Сундук – тот, на котором спал,
И домика убогость – вот он:
Давно уже музеем стал,
В московскую реальность воткан.
Тома – продленье жизни? Нет?
Ночной порою созидает
Писатель мир, в котором свет,
Потьма которому мешает.
Вериги каторги уже
Разбиты. Снег белел отменно.
А с детства раны на душе,
И с ними жить довольно скверно.
Жить? Да! Но с оными писать
Куда сподручней. Вынимает
Из раны образы опять
И лабиринты изучает.
А в Оптиной я помню дом-
Музей, где вызревал неспешно
Роман и он – последний том.
…старик-отец себя потешно
Ведёт, и адово притом…
Все ль ипостаси наших душ
Исследовал пристрастно классик?
Но вывод – он весьма неясен.
Сквоженье есть ярчайших дуг,
Шары сияний и миров
Густые янтари над нами.
Кто оные познать готов
И истину поднять на знамя?
Алкая истины, труды
Ты сам свои отягощаешь.
Узнавший голос нищеты,
Душой едва ли обнищаешь.
Табак крошится; крошки, жаль,
Всё мимо гильзы… Ночь густеет.
Из ночи строить вертикаль
В поля небесные умеет
Душой познавший вертикаль,
Кто пишет, курит и болеет.
Кто повествует нам о нас
Так много, что не ожидали, –
Про стержни смысла и скрижали,
Шары страстей, прозренья шанс…
…про то, как может смертный час
Свет новый бросить на детали…
Стигматы состраданья жгут
Ко всем, когда опять читаешь
Того, чей черезмерный труд
Собором света почитаешь.
ИЗГОЙ
Я жид в России. Русский жид,
Перелопаченный столь многим.
Изгой, объект насмешек, бит,
Дан презираемым двуногим.
Изгой, избранник и поэт,
С расколотой деньгами лирой.
Мне горло отворяет свет,
Не затворить его могилой.
Я жид, я правдою силён,
В стихах о правде повествую.
И новых обстоятельств тон
Не принимаю ни в какую.
Отверженный. Надеждой жив
На световые свойства яви:
Черна сейчас, но перспектив –
Я знаю – отрицать не вправе.
