Приключилась вся эта трагикомическая история давным-давно, больше шестидесяти лет тому назад, но в нашей семье она стала уже чем-то вроде предания: в старом доме, в подполе завелась крыса – и дед Иван потерял всякий покой. Нервы у него уже давно были ни к чёрту, да и какие нормальные нервы могут быть у человека, которые прошагал-отбу́хал три войны: в гражданскую молодым парнем-лихим красноармейцем гонял по Крыму врангелевцев, демобилизовавшись, работал в родном рязанском уезде сельским милиционером (тоже была работа не сахар!), потом – финская «замороженная» (с тех пор дед терпеть не мог не то что холода, а даже малейшей прохлады), а в сорок первом надел он гимнастёрочку, надвинул на голову пилоточку, взял в руки «ружо» – и вперёд, Иван сын Якова, Родина-мать тебя ОПЯТЬ зовёт, ОПЯТЬ она без тебя – никуда!
Дед вообще был очень колоритной личностью. Высокий, худощавый (как говорили раньше в деревнях – жилистый), с крючковатым носом и нехарактерно для нашей русской нации очень волосатыми грудью и руками. Ещё со времён гражданской войны привык спать на полу, причём и расстилаемый матрас, и подушка, и одеяло, похоже, не менялись у него с этой самой гражданской. На все же увещевания супруги, моей бабушки Василисы Ивановны, и сына (стало быть, моего отца) Николая «перестать страмотиться перед людями» и перебраться на кровать (или уж, по крайней мере, обновить свой доисторический постельный гардероб), моментально раздражался (нервы, нервы ни к чёрту!) и начинал, мягко говоря, выражаться. (Это очень мягко говоря. Если же прямо говоря, то отборным красноармейским матом.)
Выпивал дед умеренно, а вот курил немилосердно, причём исключительно «козьи ножки», и исключительно гигантских размеров. Заниматься этим делом предпочитал лёжа на своём «врангелевском» матрасе, укрывшись по пупок своим «врангелевским» одеялом, а пепельницу, роль которой исполняла обрезанная под обод жестяная консервная банка, ставил прямо на грудь, в самые заросли своей грудной «волосатости». Затягивался он глубоко, и выдыхал настолько мощные струи дыма, что после трёх-четырёх затяжек той непробиваемой дымовой завесе, которая устанавливалась на кухне, позавидовали бы и врангелевцы, и маннергеймовцы, и фашистские захватчики. Предлагать деду выйти со своим дымоходом на улицу было бесполезно. Там холодно, отвечал он даже в самую жаркую погоду. И вообще, не трогайте меня и идите вы к этой самой маме, которая едреня и ебеня!
Семья жила в то время в двухэтажном деревянном доме, который дед, назначенный сразу после войны директором местного кирпичного завода (а как же: коммунист! фронтовик!) наотрез отказался этим самым кирпичом обкладывать. («Сегодня я его обложу, а завтра ко мне придут трое в фуражках и спросят: на какие-такие шиши шикуешь? И поедет ваш Ваня на северный Урал ёлки пилить. Вопрос: Ване это надо? Ответ: нет, Ване этого совершенно не надо. Навалдохался за свою жизнь. Хватит».) Из этого совершенно конкретного примера вы можете сделать совершенно правильный логический вывод: дед был человеком не только нервным, но и умным. Да и время было не такое, как сейчас, когда никто никого не боится, никто никого не стесняется, и вообще всем всё по большому барабану. А тогда люди б о я л и с ь, потому что правил один очень серьёзный у с а т ы й гражданин. У него за просто так ни дом кирпичом не обложишь, ни колосок в поле не «сприватизируешь», ни начальство не пошлёшь. Потому что ёлок на Урале было много, пили себе да пили под ласковым присмотром конвоира, который с «ружом» и с овчаркой.
Но вернёмся к нашей истории. Значит, завелась в подполе крыса. Одна. Большущая, рыжая, с седыми подпалинами и длинным голым премерзким хвостом. Бр-р-р! Появлялась там только по ночам, жрала картошку и морковь, пробовала покуситься и на банки, но банки были стеклянными, а крышки – железными, так что крысе здесь обломилось, хотя следы зубов на крышках были очень отчётливыми.
– Сука, – мрачнел дед, глядя на эти безобразия. – Я не я буду, а споймаю. Слово коммуниста.
Слова у деда никогда не расходились с его коммунистическими делами, поэтому в тот же день на кусок колбасы была насыпана очень серьёзная доза отравы (принёс дядя Паша Свекольников, дедов старинный друг, работавший сторожем в санитарно-эпидемиологической станции, где отраву единственно и можно было достать), и убийственный бутерброд в этот же вечер был помещён в подпол. Крыса сожрала его в эту же ночь до последней крошечки, дед сбегал в магазин за бутылкой, отпраздновал вместе с дядей Пашей победу справедливости над злом, но торжество оказалось преждевременным: через три дня на картошке и моркови появились свежие следы крысиных зубов. Дед задумался.
– Может, другая? – высказал вполне здравую версию сын Николай.
– Не, эта же, – мрачнея лицом, не согласился дед. – Я её, суку, по зубам узнал. Отпилась, что ли?
Несмотря на такое позорное фиаско, сдаваться он и не думал: тут же был сооружен следующий бутерброд, снова опущен в подпол – и опять, в эту же ночь сожран до крошки, а через пару дней – «получите, Ваня, вам посылка!» – живучая тварь объявилась снова.
Дед с маниакальным упорством настоящего большевика предпринял попытку в третий раз. На этот раз он зарядил колбасу таким количеством отравы, которой вполне хватило бы для моментального умерщвления всего нашего рабочего посёлка – и опять, опять эта тварь выжила!
– Жулик! – орал дед на своего верного многолетнего собутыльника. – Всю совесть потерял! Она ж совсем безвредная, эта твоя отрава!
В ответ дядя Паша обиженно поджал губы.
– Безвредная? – ехидно прищурился он. – Тогда лизни, раз безвредная! Вот и посмотрим, двинешь от этой безвредной или просто пропоносисси!
На это дикое предложение дед, конечно же, ответил решительным отказом, но неправоту своих слов, конечно же, не признал.
И что делать? Поскольку представителя славных семейств Медичи или Борджиа, известных средневековых отравителей, из деда не получилось, то нужно было придумывать новый, более эффективный метод. Крысоловка! Да, именно крысоловка! Вот что было нужно для решения проблемы! А где взять? Выручил всё тот же дядя Паша Свекольников, который вспомнил, что у его деверя в сарае он, кажется, видел нечто похожее на… На следующий день, рано утром, прихватив бутылку и закуску, они отправились к деверю в деревню – и вечером пьяненький дед появился дома с сияющим лицом и мешком за плечами, в котором угадывалось что-то громоздко-квадратное. Это оказался сваренный из стальной проволоки ящик с дверцей-защёлкой. Правда, проволока за данностью лет проржавела, а в некоторых местах и вовсе лопнула, но это деда не смущало.
– Херня, – успокоил он. – У меня в сарае целый моток такой валяется. Сейчас все эти дыры перекручу, и всё будет аллес гут.
После ремонта клетка приобрела ещё более зловещий вид, что, впрочем, только укрепило дедово боевое настроение.
В этот же вечер крысоловка была заряжена и поставлена в подполе, у ларя с картошкой. Дед улёгся на свои «перины» и приготовился ждать. Ожидание было недолгим: около полуночи в подполе раздался характерный щелчок. Сработало! Есть! Откинув одеяло, дед яростным коршуном взвился в воздух и в стремительном пике бросился вниз. Так оно и замышлялось, так оно и предполагалось: по крысоловке металось здоровенное, рыжее, с седыми подпалинами и преомерзительнейшим длинным, голым, грязно-серым хвостом существо. Попалась! Победа! Полная и окончательная! Ура, ура, ура!
Через пару секунд ящик уже стоял на полу в кухне. Крыса нарезала внутри него теперь уже совершенно бесполезные круги, удивительно напоминая этими стремительными движениями цирковых мотоциклистов, которые носятся на своих «стальных конях» внутри огромного сетчато-металлического шара.
– Ну, что, сука, попалась? – сказал дед почти ласково. – Сейчас я тебе устрою японский праздник-харакирю. Довольная останешься!
Он подвинул клетку так, что она оказалась в ногах его матраса, после чего не спеша свернул «козью ножку», так же неспешно улёгся, накрылся до живота одеялом, поставил себе на грудь банку-пепельницу, чиркнул спичкой и сладко, как после изнурительного труда, затянулся. Лицо его выражало ту совершенно удовлетворённую степень удовольствия, про которую говорится, что «ни в сказке сказать – ни пером описать». Начался глубокий мыслительный процесс по придумыванию казни лютой, казни зверской, казни «чтоб всем тварям в назидание»!
Вот тут-то и приключилось то, чего без содрогания и, одновременно, хохота вспомнить невозможно: крыса каким-то невероятным чудом выскочила из клетки и, не придумав ничего более умного (а чего ей придумывать-то? Чай, не академик!), шмыгнула деду под одеяло!
Вы видели фильм «Старик Хоттабыч»? Помните, как там вроде бы ни с того, ни с сего в воздух поднимался ковёр-самолёт? Здесь случилось то же самое: дед, не отталкиваясь от матраса ни пятками, ни затылком, ни тем, что было пониже его волосатой спины – в общем, совершенно ничем, взмыл в воздух параллельно пола и, провисев в таком совершенно фантастическом положении пару секунд, рухнул назад, на матрас. Банка-пепельница от этих «взлетательно-падательных» движений скатилась на пол, горящий пепел с самокрутки свалился-стряхнулся на волосатую грудь, тут же затрещали-загорелись волосы, и в воздухе появился знакомый запах палёной шкуры, точь-в-точь такой же, когда опаливают заколотую свинью. Следом за этими треском и вонью раздался душераздирающий крик вперемешку с яростным красноармейским матом.
Со второго этажа, причитая, скатилась Василиса Ивановна (Николай работал в ночную смену). Дед ревел, катясь по полу. В воздухе слоился густой дым. От крысы не осталось и следа.
– Горим! – закричала, не поняв, бабка.
Дед, услышав это дикое и, одновременно, обидное лично для него предположение, взревел ещё сильнее…
Весь следующий день он лежал. Бабка мазала его обгоревшую грудь постным маслом и костерила, на чём свет стоит. Дед тупо молчал, иногда огрызался, но не это было главным. Главное, что крыса опять его перехитрила, опять скрылась, и всё нужно было начинать сначала.
Через день он встал.
– Вот она, сука, откуда выскочила, – сказал, разглядывая довольно-таки приличную дыру в ящике. – Видно, плохо замотал.
Он утащил крысоловку в сарай, долго там возился и, наконец, явил «чудо народу», которое своим устрашающим внешним видом стало напоминать противотанкового ежа, которые показывают в фильмах про оборону Москву зимой сорок первого года.
– С лица воду не пить, – сказал дед загадочную фразу. – Вот теперь-то она, сука, хрен вырвется.
В эту же ночь клетка была снова заряжена колбасой, снова опущена в подпол, дед снова улёгся на свой матрас и снова начал чутко прислушиваться к каждому шороху. На этот раз долгожданный щелчок раздался лишь под утро, когда в окно пробились первые солнечные лучи.
– Ага! – раздался боевой крик бравого бойца Первой Конной. – Опять попалась! Ну, теперь уж всё!
Он и на этот раз поставил клетку с мечущейся крысой около своего матраса, но теперь ложиться не стал (ложился уже! Хватит! Учёный!). После чего закурил и задумчиво уставился на добычу.
– Ну, что, сука? – сказал ещё ласковее, чем в первый раз. – Сколько верёвочке не виться – один хрен тру-ля-ля? Как будешь с жизнью расставаться?
Крыса этот обидный для неё вопрос проигнорировала, стала лишь ещё яростнее наматывать по клетке круги, пытаясь опять найти спасительный выход, но на этот раз напрасны были её хлопоты (даром, что ли, дед вчера целый час не выходил из сарая и истратил на это чудо крысоотлавливательной техники весь остаток проволочного мотка?).
Прикинув в уме все возможные варианты умерщвления противника, дед остановился на одном, самом, на его взгляд, образцово-показательном: он решил предать крысу огню – облить керосином и сжечь прямо в клетке!
Налив в пустую стеклянную бутылку керосина, дед сунул ноги в валенки, взял в руку клетку и пошёл на двор. Да, я же не рассказал вам про дедовы валенки! О, это было то ещё… произведение искусства! Начну с того, что он ходил в них по двору в любое время года, невзирая на погоду и соответствующие этой погоде атмосферные осадки: снег ли, дождь или, наоборот, такая сухота и жарища, что и в одних трусах потеешь. По возрасту валенки были из того же исторического комплекта, что матрас, одеяло и подушка, то есть, тоже представляли ту же историческую реликвию – личный подарок барона Врангеля, но не это было самым главным и самым замечательным! Главное и замечательное заключалось в том, что у валенок не было подошв! Из-за постоянной ежедневной носки они истончились и, в конце концов, просто истёрлись о землю. То есть, последние годы, надевая валенки, дед, с виду обутый, ходил по земле голыми ступнями.
Выйдя во двор, дед отколупнул с бутылки бумажную затычку, глядя на крысу как на родную и близкую, наклонил горлышко, любовно и обильно оросил тварь горючей жидкостью. После чего не спеша свернул самокрутку, не спеша же прикурил и, подержав пару секунд горящую спичку в пальцах, изящным театральным жестом соизволил бросить её внутрь клетки.
Вспыхнуло! Горящий клубок судорожно заметался внутри ящика, и каким-то фантастическим, неимоверно-невероятным, совершенно невозможным способом опять, опять выскочил из неё! От такой неслыханной наглости глаза у деда округлились и самопроизвольно полезли на лоб, сам же он застыл в дичайшем изумлении и лишь судорожно открывал и закрывал рот, даже и не пытаясь что--то сказать. Горящий клубок тем временем покрутился по земле и неожиданно ринулся к сараю, где хранились запасы дров на зиму. Только тут дед понял, какая реальная угроза нависла над всем домом (если крыса спрячется в сарае, то стопроцентно гореть и сараю, и другим пристройкам, и самому дому!), и огромными прыжками бросился наперерез. Догнал и, не помня себя от бешенства, начал втаптывать в землю этот горящий и чадящий палёным клубок, совершенно забыв, что подошв-то на валенках нет, и он топчет живучую тварь голыми ступнями! Вскоре и он сам катался по земле, дико воя от боли, но свою задачу всё-таки выполнил: враг был смят, обезврежен и буквально вбит в землю…
Домой Василиса Ивановна и Николай тащили победителя на одеяле. Хотели положить на кровать, но дед рявкнул: куда? – и жестом полководца выбросил руку вперёд: на матрас!
– Вот ведь чёрт упрямый… – ругалась вполголоса супруга. – Прям дите! Нет, ты дождёсси: сожгу я этот твой вонючий матрас к чёртовой матери!
Улегшись, дед позвал сына.
– Слыш, Кольк… – шепнул ему заговорчески: – А всё-таки она, сука, попалась… – и, утомленный, но довольный, вытянул вперёд пятки: Василиса Ивановна уже шла к нему, держа в руках плошку с лечебным постным маслом…
