Один из виднейших писателей-сатириков и кинодраматургов. В соавторстве с Владленом Ефимовичем Бахновым писал сатирические стихи и юморески,отличавшиеся высоким литературным уровнем, остротой, свежестью содержания.
Авторы сотрудничали с виднейшими артистами эстрады, готовили для них целевые программы, злободневные, остро ставившие актуальные вопросы: для дуэта конферансье Ю.Т. Тимошенко и Е.И. Березина (известны под псевдонимами Штепсель и Тарапунька), для парного конферанса Л.Б. Мирова и Е.П. Дарского (а позднее М.В. Новицкого), для артистов А.И. Шурова и Н.Н. Рыкунина. Многие годы они печатались в журнале "Крокодил". Дуэт Костюковского и Бахнова просуществовал до 1963 года. Их последняя совместная работа – сценарий к кинофильму режиссера В.Д. Дормана «Штрафной удар» (1963). В этой ленте дебютировал как киноактер В.С. Высоцкий.
С 1963 года Яков Аронович объединяет свои творческие усилия с поэтом и драматургом М.Р. Слободским. И.А. Пырьев, кинорежиссер, народный артист СССР, любивший их эстрадные интермедии, рекомендует авторов кинорежиссеру Л.И. Гайдаю. Этот творческий триумвират подарил кинематографу три лучшие кинокомедии советского времени: «Операция “Ы” и другие приключения Шурика» (1965), «Кавказская пленница» (1967), «Бриллиантовая рука» (1969).
Интервью состоялось осенью 2010 года, за полгода до кончины Якова Ароновича.
- Здравствуйте, Яков Аронович. Скажите, пожалуйста, в каком году вы родились.
- Я родился 23 августа 1921 года. Я так шутил: «Через 8 дней после рождения мне отрезали путь в аспирантуру, поскольку, через 8 дней мне сделали обрезание, я стал евреем».
- Где вы родились?
- Родился я в замечательном городке, называется он Золотоноша. С моей точки зрения, он замечателен тем, что при мне и без меня оставался городом еврейской интеллигенции. В нем не было царства евреев - торговцев, и даже евреев – ремесленников, хотя и те и другие там были, но в Золотоноше были ремесленники высочайшего класса, которые блестяще делали свое дело. Город все время менял административное подчинение: он был и в Киевской области, и в Полтавской, и в Черкасской, но неизменно оставался прекрасным.
- Это было еврейское местечко?
- Золотоноша не была чисто еврейским местечком ни по составу, ни по роду занятий. Может быть, потому что я был слишком молод, мне казалось, что была не просто доброжелательность, а родство украинцев, которые там жили с евреями. Дедушка мой Слепаков Гиля, мамин отец, владел там очень не очень большой мельницей и прославился тем, что окрестным украинским селянам в долг молол, они его очень любили. Например, был такой ритуал: обычно собиралось у деда большое количество детей, внуков, и когда из ближайших деревень возили арбузы, дыни или другие фрукты, то вначале заворачивали все подводы к деду Гиле, и это было очень трогательно.
– Какие у вас сохранились еще воспоминания о Золотоноше?
- Я отличался от других детей не только мальчишескими шалостями и забавами, но и цветом волос. Сейчас трудно поверить, глядя на мою лысину, что я был огненно рыжий, что мне, кстати, жизнь спасло. Потому что, когда я был совсем маленьким, нянька моя Ульяна не уследила за мной, и меня увели с собой цыгане. Мне было с ними интересно, у них были лошади такие красивые, красивые цыганки, дети. Я с ними и пошел. Уже на другом конце города один наш родственник увидел в цыганском таборе огненно-рыжего мальчика, заинтересовался, подошел и увидел, что это я - Яша Костюковский. С огромным трудом то ли выкупил, то ли с силой отнял меня у цыган и вернул домой. Я до сих пор об этом жалею, потому что мне кажется, если бы я был с цыганами, то сейчас был бы цыганский барон, а теперь вот так - рядовой еврей.
- Какова судьба евреев Золотоноши во время войны?
- Меня моя дочь уговорила поехать отмечать мой юбилей на родине, где я не был 78 лет. Я вернулся даже не в молодость, не в юность, а в детство и многое узнал, хотя, конечно, город изменился. Меня очень хорошо там принимали.
Золотоноша был в одном смысле несчастный город. Он несколько раз переходил из рук в руки во время гражданской войны. Все грабили, пытали и убивали евреев. Не грабили только в том случае, когда уже все было разграблено. В 37 году НКВД, потом КГБ тоже повторили пытки и убийства, и не только евреев. В один из дней, когда я гостил в Золотоноше, меня привезли, на то место, где расстреливали евреев и в гражданскую войну, и в Великую Отечественную войну. Это были те же места и те же здания, где раньше пытали и убивали. Какое-то проклятое место, пропитанное кровью. Менялась власть, а истязания и убийства народа не прекращались.
– Где вы еще жили?
- Потом, когда на Украине, в особенности в маленьких городках, стало трудней жить, работы не было, папу пригласили в Харьков, и я уехал вместе с семьей. В Харькове я уже поступил в школу, и в Харькове я еще дальше был, к сожалению, от еврейской жизни и об этом я жалею всегда.
- У вас были братья и сестры?
- Я один в семье, у меня была сестричка, которая рано очень умерла, в честь которой названа моя дочь Инна. Мое детство и юность прошли в этом смысле в одиночестве.
- Расскажите о ваших родителях.
- Отец мой, Костюковский Арон Яковлевич, был весьма почитаемым человеком, в городке его многие знали. Он с честью прошел Первую мировую войну. Достаточно сказать, что он получил Георгиевский крест. Вы сами понимаете, для еврея получить Георгиевский крест было чрезвычайно сложно.
- Кто он был по специальности?
- По специальности он был бухгалтер. Георгиевский крест давал право на поступление в высшее учебное заведение в «не процентной норме». И отец вместо того, чтобы самому воспользоваться этим правом, передал его своему двоюродному брату, который интересовался медициной, и ему все сулили блестящее будущее. Такая возможность предусматривалась. Брат поступил, действительно по папиному праву, и стал известным врачом, и папа об этом не жалел, как и о многих вещах, которые он делал для людей.
Моя мама, в девичестве была Слепакова, с одной стороны, а с другой стороны - Коган. Я тоже коэн с двух сторон, потому что бабушка моя Бася Ковалевская тоже была из семьи коэнов. Так что, я - «дважды коэн Советского Союза». Мама моя, Софья Ильинична, или как тогда говорили Софья Гилеевна Слепакова была труженицей. Тяжелая доля ей досталась, потому что она была старшей в семье, где было 9 братьев и сестер, а ее мама, баба Хая, болела, и вся эта огромная семья была на моей маме. Мама не роптала, не жаловалась, но, конечно, это во многом помешало ее образованию. Природный ум у нее был потрясающий. Она мало говорила, больше слушала, но когда говорила, - это, как говорится, было - дело. Когда обсуждались всякие политические дела: о сталинских репрессиях, о посадках, о голоде на Украине, мама всегда говорила одну фразу: «бедные мы, бедные!». Мне трудно передать эту интонацию, я действительно ощущал это. И когда я слушаю наших современных руководителей, которые нам врут, обещают небо в алмазах, а получаем мы совсем другое, я часто слышу мамин голос, который бы нам сказал: «бедные мы, бедные!».
- Ваши родители были религиозные?
- Нет, не очень религиозные. Дело заключается в том, что папа, выросший без рано умершего отца, помогал своей маме растить 11 малолетних братьев и сестер. Не хватало на религию времени. Хотя традиции в семье соблюдались. Соблюдалась Суббота, ходили в синагогу по праздникам, и праздники отмечались в доме, но это не была фанатично религиозная семья. Главным образом, мне запомнилась дружба папы с раввином Сандлером, хасидским раввином, который был человеком особым в Золотоноше. Папа с ним поддерживал отношения потом и в Харькове, когда мы туда переехали. Он не был главой общины в Золотоноше или в Харькове, он преподавал в ешивах. Человек был критических взглядов на жизнь, честнейший человек. Я хорошо помню, хотя прошло больше 80 лет, как они с папой любили по рюмочке выпить. Однажды я услышал, как реб Сандлер произнес тост: «Арончик, будь здоров, очень надо!» Судьба его печальна, он во время войны поехал вывозить из Херсона свою сестру больную, которая сама двигаться не могла. Он не успел не только ее вывезти, но и сам остался там. Евреев Херсона немцы расстреливали на месте, он там погиб, как погибли и многие мои родственники, расстрелянные в Бабьем Яру.
- Много у вас осталось там родственников?
- Да.
- Расскажите о ваших друзьях по Харькову.
- Я хорошо был знаком с Ландау. Вы сами понимаете, что я с гением не мог говорить о физике, но в тех редких случаях, когда мы встречались, мы говорили о Харькове. Лев Давыдович провел в Харькове самых счастливых 10 лет своей жизни. Я не сравниваюсь, и я не ставлю себя рядом, я очень осторожен, когда говорю о великих людях, которые мне попадались. Харьков дал столько знаменитостей! Я их называю «мои знаменитые знакомцы», но есть там среди них и друзья. С Марком Бернесом я дружил, это ближе мне было по времени и по делу, он тоже из Харькова. Великий режиссер Анатолий Эфрос, которого звали почему-то Анатолий Васильевич, хотя он был Исаевич, тогда было такое время. Он тоже из Харькова. Он был фанат, собирал знаменитых харьковчан и каждый раз радовался, когда он кого-нибудь обнаруживал. Он был влюблен в Харьков, считал, что лучше Харькова в мире нет города, и правильно, и я так считаю. Когда я ему сообщал, что вот еще знаменитый харьковчанин, то он радовался, как ребенок. А разговоры у нас велись в очень странном доме. Дело в том, что Эфрос был женат на Наталье Крымовой. Поскольку ее фамилия была на букву «К», и Костюковский тоже на «К», нас вместе отправили получать продовольственные заказы в одном гастрономе. Он за Наташу получал их, мы встречались в очереди отдела заказов, где главным нашим занятием было вспоминать харьковчан, ради этого он и ходил туда. Ходил туда еще с нами Юрий Никулин, он нам очень мешал, ужасно ревновал, все время вмешивался и кричал: «Яша, есть свежий анекдот!». Он их собирал. Эфрос был жутко недоволен, поскольку приходил собирать харьковчан, а не анекдоты.
Я никогда бы Харьков не бросил, если бы не институт, который меня привлекал, Московский институт истории, философии и литературы (ИФЛИ).
- Вы поступили учиться в ИФЛИ?
- Дело в том, что Сталин очень не любил ИФЛИ, презрительно называл его «лыцей» и считал его рассадником вольнодумства. Как только началась война, он его разогнал. Этот «лыцей» дал мне много друзей, а самым главным образом он мне дал жену. Моя жена Эсфирь еврейка, училась на историческом факультете в ИФЛИ. Когда меня спрашивают, что бы я изменил в своей жизни (часто задают такой вопрос), говорю, что многое изменил бы, потому что с годами выяснилось, что не всегда дружил с теми, кто достоин был, и, может, не всегда был благороден по отношению к людям, которые заслуживали. Но, что я не изменил бы никогда, это то, что я бы обязательно поступил в ИФЛИ, женился бы на Фире и обязательно родил бы дочку Инну, да и еще бы нашел Гайдая и делал бы с ним фильмы.
- На какой факультет вы поступили?
- Я учился на филологическом факультете. Но Лучший друг советских физкультурников товарищ Сталин решил, что без меня и моих одногодков освободить западную Украину и западную Белоруссию нельзя, поэтому прямо сразу со студенческой скамьи нас забрили в армию. Мы только, только начали учиться, остались лишь из нашей группы известные поэты Семен Гудзенко и Юра Левитанский, поскольку они были 1922 года рождения. А потом выяснилось, что незаконно призвали, и нас вернули. Я начал опять учиться и быстренько прошел то, что потерял, но после этого выяснилось, что начинается война (тогда я был на втором курсе). Опять же выяснилось, что как-то без меня обойтись не могут, я был призывного возраста. Единственное, что сделали студентам, когда призвали, это то, что их распределили по военной печати, вот и меня направили в газету «За Отечество». У меня был какой-то опыт, я во время учебы подрабатывал в газете «Студенческая правда».
- Кому подчинялась газета?
- Она подчинялась Московскому фронтовому округу. Потом я работал в «Комсомольской Правде», во фронтовом отделе. Я часто выезжал на фронт, многое видел, многое слышал, хотя считать себя фронтовиком, как вы понимаете, я не мог, поскольку фронтовик тот, кто был в окопах. Но жизнью рисковал я дважды: один раз попал под бомбежку, второй раз под мину попала наша редакционная группа. Мы были очень близко к передовой, Западный фронт приблизился к нам.
- Между командировками на передовую вы были в Москве?
- И в Москве, и во фронтовой газете был. Редакция фронтовой газеты «Красноармейская Правда» Западного фронта, который защищал Москву, находилась на улице Станкевича, где я жил. Это была замечательная газета, в которой работал Александр Твардовский, мой будущий соавтор Морис Романович Слободской, прекрасный человек, с которым мы делали фильмы Гайдая «Кавказская пленница», «Операция Ы» и «Бриллиантовая рука». А редакция газеты «Красная Звезда» находилась на улице Правды. Сталин, почему то счел нужным во время войны почти все редакции собрать в одном месте. Если бы туда упала бомба, страна осталась бы без печати не только фронтовой, но и любой. Прекрасная была газета, мы часто виделись с ее сотрудниками. Там были замечательные корреспонденты: Илья Эренбург, Василий Гроссман, Константин Симонов, с которым мы позднее работали вместе. И когда я приезжал на фронт, (на передовые линии нас не пускали потому, что было очень опасно) с гордостью наблюдал, что в первую очередь бойцы брали читать «Красную Звезду», потом «Комсомольскую Правду». Мы были на втором почетном месте. А потом все то, что можно было на раскурку брать, все остальные газеты. А еще, самое удивительное, я до сих пор поражаю своих друзей, которые пришли к нам на смену, что нас в редакции тогда было всего 9 человек. И 9 человек, включая редактора, делали ежедневную газету на четыре полосы, а всех остальных отправили тогда в Куйбышев. Были еще фронтовые корреспонденты, но в аппарате редакции было всего 9 человек. И когда я рассказал это заведующей отделом кадров, одной милой женщине, она спросила:
- Вас действительно было 9 человек?
- Да, 9 человек!
- И 9 человек делали ежедневную газету?
- Да!
Она вздохнула и сказала:
- Сейчас у нас 300, и говорят, что не хватает.
- Расскажите о ярких эпизодах из военной жизни.
- Были эпизоды! Страшные, тяжелые истории были, занимались часто не своим журналистским делом. Зима 1941 -1942 годов была страшная, и когда мы приехали на передовую за материалом большой группой журналистов, нам было приказано вместо того, чтобы брать интервью - вынимать документы у погибших солдат. Замерзшие тела, я никогда этого не забуду. Или были страшные заградотряды, поставленные маршалом Жуковым. Они расстреливали наших солдат, бегущих с передовой. У меня особое отношение к нему. Я, например, высочайшим образом оцениваю танкового генерала Катукова Михаила Ефимовича, поскольку он, в отличие от Жукова, берег каждого солдата. Он меня выделил потому, что я впервые написал о нем не только как о великолепном стратеге и замечательном генерале, а об отце солдат. Он еще придумал такую вещь, решил, что очень дорого и долго возить даже в Москву ремонтировать танки (хотя до Москвы тогда было 30 - 40 километров), и поэтому устроил ремонтный танковый завод на фронте. Нашли специалистов. Я об этом написал, и генерал Катуков был мне очень благодарен. Совинформбюро тогда было военной цензурой. Оно не пропустило мой материал в «Комсомольскую Правду», но мне удалось это напечатать в газете «Труд». Катуков сказал, что это даже лучше, это для «работяг». Очень разные были военачальники. Были военачальники во главе с Жуковым, которые считали: «Цель оправдывает средства», а были и те, которые не считали, что для достижения цели все средства хороши. Вот таким был Катуков, и нельзя сказать, что Михаил Ефимович был единственный. Такими были Рокоссовский и Конев.
Был еще такой случай. Дело в том, что зима была холодная и отчасти голодная, и грелись мы во фронтовых условиях, естественно, водкой. Однажды в дзоте собралась группа журналистов, мы грелись, перегрелись и уснули. Началось немецкое наступление, и мы, конечно, все бы попали к немцам тепленькими в прямом и переносном смысле, но нас неожиданно Миша Фишман выручил. Был такой знаменитый фронтовой фотокорреспондент в «Комсомольской правде». Миша уже знал, что началось немецкое контрнаступление, долго нас искал, разыскал и разбудил. Мы совершенно были пьяные, если бы не Миша Фишман, вряд ли я вам сегодня давал интервью.
- Вы знали с начала войны, что целью немцев было уничтожение всех евреев?
- Да, знал с самого начала. Дело заключается в том, что я был в армии перед войной. Когда мы с немцами подписали договор, я переезжал через границу к немцам по реке Буг. Первое, что я увидел надпись «Юдн ферботен», потом я был в составе делегации, которая демаркировала границу. Я слышал об издевательствах и уничтожении немцами евреев. Мне, пользуясь тем, что немцы не проверяли наши вагоны, удалось вывезти достаточно много евреев. Не только Ленин возвращался в запломбированном вагоне. Поэтому я прекрасно понимал, что немцы несут евреям.
- Какое отношение было к евреям у тех, с кем вы работали в редакции?
- Вы знаете, в редакциях, я могу говорить только о «Комсомольской Правде», о газете «Труд» и, отчасти, о газете « Известия», так в них никакого антисемитизма не было, хотя пытались насаждать. А вот в «Правде», центральной газете «Правде», в любимой центральной газете нашей партии антисемитизм насаждался. С моей точки зрения начавшийся войну антисемитизм до сих пор, до сегодняшнего дня не кончился, он никогда и не кончался, он просто приобрел другую форму. Менялись формы, он носил бытовой характер, государственный характер, идеологический характер, мужской, женский, детский даже характер, когда распускали еврейский детский хор. Чудный хор был ликвидирован только потому, что это был еврейский хор и руководил им еврей, так что до сих пор, до сегодняшнего дня это не прекратилось. Когда-то гениальную фразу сказал Альберт Эйнштейн: «Антисемитизм - это тень еврея» Пока существует еврей, существует и его тень антисемитизм, антисемитизм - это неизбежно.
- Вы воевали до конца войны, до победы?
- Да, я был до конца (если это можно назвать условно, что я воевал, хотя я и выезжал на фронт), потом меня перевели в Москву. Мне важно было избежать офицерского звания, чтобы скорее меня демобилизовали. Я мечтал вернуться к молодой жене. Мне очень трудно пришлось, меня выцарапали общими усилиями после войны две газеты: «Московский комсомолец», в котором работал до войны и «Комсомольская правда», но работа там длилась не долго потому, что начались новые гонения. Сначала идеологическое «Ждановское» гонение, потом космополитизм. Сначала я был «агентом» Джойнта, потом я стал «безродным космополитом». Меня тут же выгнали из редакции «Московского Комсомольца». Мы очень бедствовали, была уже маленькая дочка. Впоследствии выяснилось, что выгнали к счастью, потому что я пошел работать на эстраду, в цирк, чтобы что-то заработать. Меня приголубили эти люди, я писал репертуары, для того же Никулина, для эстрады, для Тарапуньки и Штепселя. Харьков мне подарил соавтора - писателя Владлена Ефимовича Бахнова. Была такая пара Бахнов и Костюковский, половинку вы видите сейчас, но Владика, к сожалению уже нет, а первый репертуар мы с ним написали в пионерском лагере под Полтавой. С тех пор мы были вместе. Когда мы объединились, стали работать на эстраду и в «Крокодиле».
- Вы тогда жили уже в Москве? А где были ваши родители?
- Да, мы жили в Москве, я в Москве живу с 39 года, только с перерывами. Мои родители оставались в Харькове, чудом бежали в последнюю минуту от немцев, сначала в Казахстан, затем в Казань и приехали только после окончания войны ко мне в Москву. Харьков мне дорог еще моим первым соавтором. Когда мы стали работать вместе, не очень-то на нас обращали внимание, но на нас почему-то, обратил внимание Александр Фадеев. Ни я, ни Владик Бахнов не писали заявления о приеме нас в Союз писателей. Нас приняли на Секретариате без заявления. Говорят, что Александр Александрович Фадеев на этом секретариате был как всегда. О нем говорили: « Очень хорошо, если Александр Александрович розового цвета, это значит, он принял «первый секретариат». Он был розового цвета, и он сказал: «Ну кого вы принимаете? Я не знаю. Вот я читал, что талантливые есть ребята Бахнов и Костюковский, давайте, их примем!» Гладков, был такой знаменитый писатель, говорит: «Да, да, это мои студенты», хотя я вовсе его студентом не был, это был только Владик Бахнов, но нас приняли. Потом, якобы, друг наш, которого не приняли из-за нас, бегал по коридору и кричал: «жидов всяких принимают!». Чтобы унизить, кричал: «мало того, что это Янкель Аронович, да еще вот Владлен Хаимович!», а Владик - Владлен был в честь Ленина назван. «Ефимович» его не устраивало, так что мы все это хлебнули. Этот тип был другом главного антисемита Анатолия Сафронова.
- Антисемитизм и тогда был?
- Антисемитизм он и сейчас есть. Союз писателей разделился на семь союзов, не в каждом, конечно, есть, но тогда вожди наши были антисемиты - Бубеннов такой был Михаил, автор повести «Белая береза».
- Фадеев этим не страдал?
- Фадеев скорее не палач, а жертва, хотя он и подписывал приговоры о расстреле. У него близкий друг был Либединский - еврей, что очень показательно, и многие другие друзья, и, кстати, это одна из причин, по которой он пустил себе пулю в лоб. Можно сказать, что это был благородный поступок, он себе этого не простил, в отличие от других, упоминаемых в прощальном письме, которое в архивах КГБ. Не думаю, что кто-нибудь прочтет это.
- Говорят, что Суркову плохо стало, когда он прочитал это письмо на месте гибели Фадеева.
- Может быть. Сурков, кстати, не был антисемитом, Он, скорее всего, был приспособленец. Самый смешной документ подписал Сурков для меня. Постановление секретариата Союза писателей при ликвидации Секции сатиры и юмора начиналось так: «в целях развития сатиры и юмора» и кончалось фразой «Секцию сатиры и юмора распустить». Это безумно смешно.
- Расскажите о вашем творчестве в кино.
- Это еще до Гайдая, когда мы работали с Владленом Бахновым, к нам обратился наш приятель кинорежиссёр Вениамин Дорман, который хотел сделать спортивную комедию. Он обратился к нам как к юмористам, сатирикам. Он знал, что я очень спортом интересуюсь, то есть писал о спорте, возглавлял в газете Отдел информации о спорте. Мы придумали историю, построенную на том, что люди занимают не свои места. У нас когда-то с Владиком Бахновым была такая книжка «Занимайте ваши места». У нас снялись Михаил Пуговкин и Владимир Высоцкий. Первая роль Владимира Высоцкого в кино была как раз у нас в фильме «Штрафной удар». Он идет до сих пор по телевидению. Фильм этот неожиданно имел огромный успех. Причем, это определяется не моей оценкой, я как раз критически отношусь к этому фильму, а просто количеством зрителей. У нас очень мало людей, которые умеют делать юмористические фильмы и пьесы: и сценаристов, и режиссеров и драматургов в театрах. Это, действительно, штучный товар, и то, что Дорман потом ушел и перестал делать комедии, а стал делать знаменитые фильмы про шпионов, про разведчиков, очень меня огорчило.
Конечно, Гайдай отличается от всех режиссеров, даже от тех, которые занимаются комедией, скажем, Эльдар Рязанов, или Георгий Данелия. Все равно человек, который так был верен комедии, как Леонид Гайдай, просто никогда больше не появится. Мне кажется, что никто не может делать своего рода комедию, как это делает Рязанов, музыкальные, тонкие, лирические вещи, или как Данелия делает, но я убежден в одном - в эксцентрической комедии, такого режиссера как Гайдай нет.
- А ему еще на артистов повезло.
- Да, артисты эти существовали до него, но никто так их не снял, как это сделал Гайдай.
- С чего началось ваше совместное творчество с Гайдаем?
- Нас свел, спасибо ему, Иван Пырьев. О нем много говорят и хорошее, и плохое, но что касается нас, то я и покойный Морис Слободской очень благодарны ему. Дело в том, что еще до работы с Гайдаем, мы в комедийной мастерской, которую возглавлял Иван Пырьев, сделали несколько короткометражных комедий, поставили себе цель создать обаятельного, положительного героя. Тогда шел разговор в литературе, в театре, в кино, в живописи, что надо создать образ положительного героя. Создавался правильный положительный герой, но это был очень скучный герой. Мы поставили себе цель в этих маленьких короткометражках - взять очкарика-студента, который умеет постоять за себя. Он делает положительные вещи, и его полюбит зритель. Создали и угадали, причем еще до Гайдая. Гайдай тем временем готовился к блестящим двум работам - «Пес Барбос и необычный кросс», и «Самогонщики». И вот Пырьев сказал Гайдаю:
«Леня, это Костюковский и Слободской, это твои сценаристы, Б-гом данные тебе».
А нам он сказал: «Это ваш режиссер».
И вот он нас соединил на три фильма.
- С какого фильма началась ваша совместная работа?
- Сначала мы делали «Операцию Ы и другие приключения Шурика», который состоял из 3 новелл, одна из которых была, как раз «Операция Ы». Тогда мы настояли, чтобы Гайдай взял в фильм тройку - Вицина, Никулина и Моргунова. Он не хотел, чтобы их снимали, мы еле его уговорили: « Давайте попробуем, это уже будет другая тройка, у вас тройка была без текста, на трюках, а у нас тройка заговорит!»
Гайдай сказал:
«Ну ладно, давайте попробуем, но в последний раз».
Когда вышел фильм и имел успех, я Гайдаю говорю:
- Леня, что же резать курицу, которая несет золотые яйца!
- Все, мы эту тройку больше не будем снимать. Мы уже договорились.
К этому присоединилась его личная неприязнь к Моргунову. Когда мы написали сценарий «Кавказская пленница», то сказали, что все равно должны быть какие-то противники, «прохиндеи», которые будут противостоять Шурику и Нине - комсомолке, красавице, спортсменке. Я предложил попробовать снять эту тройку, Гайдай возразил:
- Нет, мы уже договорились, что уж эту комедию будем снимать без тройки!
- Как без тройки? Как здесь без этой тройки!? Давайте в последний раз. Очень хорош здесь Шурик, Нина хороша, замечателен Этуш - мой друг, но без этой тройки не то. Потом мы выполнили свое обещание, третью комедию «Бриллиантовая рука», мы писали специально для Никулина, заранее мы знали, что никакой тройки не будет. Я очень страдал, что в фильме не будет сниматься мой любимый артист Георгий Вицин. Я люблю очень Демьяненко, который сыграл Шурика, люблю Алексея Макаровича Смирнова, который верзилу сыграл, я им очень благодарен, я понимаю, что многие фразы пошли после нашего фильма благодаря этим артистам. Но моим любимым артистом при всем притом был Вицин, и я очень сожалел, что Вицин не снимался.
- Удалось вам потом снять Вицина?
Потом мы в компенсацию написали специально сценарий для Вицина. Этот фильм до сих пор идет по телевидению. Он называется «Неисправимый лгун». Его очень хорошо снял замечательный режиссер Азаров. Неожиданно мы получили приглашение от двух выдающихся французов - режиссера Жака Деми, который сделал «Шербургские зонтики» и «Красавицы из Рошфора» и его композитора, еще более известного - Мишеля Леграна. Они предлагали сделать совместный фильм. Они настояли, чтобы именно мы работали с ними, и приехали в нашу страну Мы по наивности считали, что они видели фильмы Гайдая, и им понравилось. Считалось, что вся Европа их видела. Выяснилось, что они ни одного фильма Гайдая не видели. Единственный фильм, который они видели - «Неисправимый лгун». Они влюбились в Вицина, влюбились в фильм, влюбились в сценарий, запросили сценарий, чтобы прочитать, и сказали, что только с нами – создателями этого фильма и с Вициным хотят сделать новый фильм. Фильм «Неисправимый лгун» они называли по своему, «Маленький парикмахер». Мы поездили по стране вместе с ними, причем потратили много денег, в Средней Азии были, придумали очень интересный замысел музыкально-комедийного сценария для Вицина, Вицину он нравился. Когда уже дело дошло до подписания всяких документов, вдруг вмешался Секретарь по идеологии Михаил Андреевич Суслов, и он на нашей заявке написал резолюцию: «не будем развращать молодежь». Это был еще только замысел – он даже не знал, что это будет за фильм. Он нам уже не верил, наши фильмы с Гайдаем выходили всегда вопреки воле Суслова. В случае с «Кавказской пленницей» нас спас Брежнев. Суслов говорил: «Если сценарий написали Костюковский и Слободской, смотрите через микроскоп – там обязательно найдете антисоветчину».
У меня был друг, ныне покойный, Александр Гомельский – знаменитый баскетбольный тренер. Он отмечал свой день рождения. Почему-то ему Управление делами президента предоставило дачу Суслова. Показали мне тот зал, где все фильмы наши запрещались. Потом повели меня по лестнице, по которой Суслов – аскет (он был примером аскетизма и скромности) спускался в купальню. Вели меня по лестнице, и с золочеными ступенями.
- Суслова тогда уже не было в живых?
- Нет, конечно, Суслов умер в славе, похоронили с почестями, его оплакивали все реакционеры, антисемиты.
Когда потом Саша у меня спросил:
- Ну как?
Я сказал:
- Замечательный день рождения, но он мне больше бы понравился, если мы сидели бы в другом месте.
И больше он там никогда ничего не отмечал.
- Расскажите об истории, связанной с синагогой на Большой Бронной.
- История эта такова. Когда- то, с моей точки зрения, легкомысленной, Союз писателей назначил меня редактором альманаха «Смех – дело серьезное». Я сказал тогда:
- Господи, зачем вы это сделали? Поймите, что я при публикациях не буду соблюдать нормы о евреях-писателях, о сатириках, репрессированных или не репрессированных, которые сейчас в издательствах существуют.
- Именно поэтому.
-Большое спасибо, но учтите, я по другому не смогу.
Потом мы выпустили два альманаха. Там были свои сложности. У нас была замечательная пьеса, которая была уже набрана, а Сергей Михалков своей властью сбросил и поставил свою, так что мы свои потери несли. Главное, на этой базе организовался устный выпуск альманаха «Смех – дело серьезное», Я по традиции был редактором. Мы выступали в Ленинграде и в разных городах. Можно было читать не подцензурные вещи, в смысле лексики, потому что это был устный выпуск, но мы не позволяли себе ничего. Однажды, мы получили приглашение выступить в Доме народного творчества имени Крупской, который находился вот здесь, в этом помещении, где мы с вами беседуем – в синагоге на Большой Бронной. Вдруг, мне звонит замечательный писатель Абрам Маркович Гольденберг, он более известен, как переводчик и поэт-сатирик Арго. Это был его псевдоним. Он мне говорит:
- Яшенька, что вы делаете, зачем вы дали согласие выступать на еврейских трупах?
- Господи, какие трупы, о чем разговор?
- Дело заключается в том, что я в отличие от вас, все знаю, все помню. На этом месте была знаменитая синагога Полякова, одна из первых как и Хоральная, Там был подземный ход для спасения евреев. В случае погромов, там можно было спрятаться. Когда пришли эти (он так и говорил – эти) они расстреляли раввина синагоги, и не только раввина. И вы на этом месте будете плясать? Мало того, что это выступление, это еще сатирическое, юмористическое.
- Абрам Маркович, извините, спасибо, что нас предупредили, я ничего не знал, я должен всем своим друзьям сказать об этом. И должен вам сказать, что все до единого, отказались, и не только евреи, но и русские. Отказался честный и чистый человек, который с нами выступал, знаменитый поэт, Роберт Рождественский, отказался Ян Сашин, отказалась замечательная русская юмористка писатель Варвара Карбовская. Они говорили: « Как они смели подумать, что мы будем тут выступать, русский интеллигент не может себе позволить такое!» В это время Министром культуры был Попов, который сказал, что нас всех исключат из Союза писателей, за сионистские штучки. Это был 1959 год. Сталина не было, но наследники были, в особенности по этой линии. Тем не менее, мы решили: «Пусть исключают!» За нас как- то неожиданно тогда заступилась Фурцева, за что я ей очень благодарен. Она сказала: «Минуточку, за что вы хотите их наказывать? Они ведь отказались от выступления, за которое должны были получить гонорар, значит, они отказались от гонорара. И вы еще хотите их наказать?»
Она была интересным, но противоречивым человеком, и в кино она нас в свое время спасла и потом помогала. Попов – этот министр долго не успокаивался, вроде бы просили не исключать и все прочее, но он продолжал свои доносы на меня, как на еврея, и, в особенности, на русских на Карбовскую, на Рождественского: « Ну эти жиды – это понятно, но как вы? И вы туда же!»
- Вы сейчас считаете себя религиозным человеком?
- Нет, я не могу сказать, что я человек близкий к религии, это было бы нечестно. Когда- то, кто-то сказал гениально в Талмуде, или в каких-то комментариях, что чем еврей становится старше, тем он больше себя ощущает евреем. Вот с некоторых пор, становясь старше, я стал больше себя ощущать евреем. Не потому, что это были детские воспоминания, моя семья не была фанатично верующей. Но я вдруг понял, что я должен, не становясь религиозным, учить Тору. Я долго выбирал себе раввина, пришел в Синагогу на Большой Бронной, убедился, что выбрал точно. Я трижды в жизни не ошибался: я выбрал хорошо себе жену Фиру, я выбрал себе дочку Инну, и я выбрал себе раввина Исаака Абрамовича Когана. Я сказал ему: «Я хочу учить Тору у вас. Это великое литературное, философское, филологическое и историческое произведение. Я не знаю иврита, и я счастлив что, вы читаете свои лекции и комментарии по-русски, я все понимаю, я счастлив, что занятия проходят в атмосфере не навязывания истин, как это бывает в других религиях, а в обстановке дискуссий, где можно возразить, даже раввину.
Коган окончил Ленинградский электротехнический институт и был специалистом по атомным подводным лодкам, а потом стал раввином, но юмор и светскость он не оставил. Вот я приведу один пример: я как то пропустил урок, хотя обычно не пропускаю - я очень прилежный ученик, и он это ценит.
Он сказал:
«Реб Яков, если бы даже вы пришли один, я вам и одному читал бы лекции».
Я, может, даже не заслужил этого. Потом я пропустил несколько занятий, реб Изя меня спрашивает:
- Реб Яков, почему вы не были на занятиях?
- Я не был в Москве.
- А где вы были?
- Я был за границей.
- А где вы были за границей?
- Я был в Исландии.
- Где, где, в Исландии?
Он минуточку подумал и говорит:
- Не слабо!
Представляете! Или вот сейчас я был в Израиле, и у него спросили, почему меня нет на занятиях, где я. Он говорит, что я в Израиле.
- Ну как он там?
- Он там ловит кайф.
Вот это невозможно придумать! Причем он глубоко религиозный человек, не просто религиозный, он человек верующий, страдающий за евреев. Он пережил как личное горе расстрел в Индии еврейской четы, он специально летал на похороны в Израиль. Их хоронили на Масличной горе. Поэтому сочетание в нем этой глубины веры, знаний и в тоже время юмора мне лично напоминает папиного друга реб Сандлера. Однажды у реб Сандлера, который позволял себе, критически выражаться, коллега спросил:
- Реб Сандлер, вы такие вещи говорите, можно подумать, что вы в Б-га не верите!
- Нет, почему же, я в процессе.
Гениальная фраза! Может, и я в процессе, конечно, я ближе стал, я уверен только, что если Б-г есть, то это еврейский Б-г, не смотря на все страдания еврейского народа, потому что когда реб Сандлеру говорили, что евреи избранный народ, он говорил:
«Да, избранный народ, да, избран для страдания».
Я как-то сказал:
«Какое счастье, что евреев по пустыне 40 лет водил Моисей, а не Иван Сусанин».
Напечатано в журнале «Семь искусств» #3(40) март 2013 7iskusstv.com/nomer.php?srce=40
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2013/Nomer3/Bogdanova1.php
