Тамара Скобликова
(Россия)
Родилась в Ленинграде. Окончила отделение журналистики филологического факультета Ленинградского государственного университета. Пресс-атташе Всемирного клуба петербуржцев. Работала журналистом в газетах, на радио, на телевидении, несколько лет была главным редактором пресс-центра мэрии Санкт-Петербурга. Член Международной федерации журналистов. Заслуженный работник культуры России. Награждена медалью «В память 300-летия Санкт-Петербурга».
«ИЗ-ЗА ОСТРОВА НА СТРЕЖЕНЬ…»
В Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина мне показали маленькую рукописную книжку. Она убрана в старинный цветной переплет, называемый павлиньим пером. Черные крупные буквы отчетливы, легко различимы. Может, ее держал в руках и Петр Великий? Во всяком случае именно он, увидев в Голландии книжку Яна Стрейса «Три путешествия», приказал сделать ее перевод. Царский приказ выполнил в 1701 году «иноземец Венедихт Шиленг».
. . . Одно из своих путешествий парусных дел мастер Ян Стрейс совершил по Волге летом 1669 года. Волею судьбы он оказался не только свидетелем, но и невольным участником драматических событий, разразившихся в Астрахани. Там он трижды встречался с казацким атаманом Степаном Разиным…
Что заинтересовало Петра I в этой книжке? Россия глазами иностранца? Ведь Стрейс многое видел: проехал от Новгорода до Астрахани, участвовал по приглашению царя Алексея Михайловича в постройке первого русского судна «Орел». Или заинтересовало царя описание «Стенькина бунта»? Автор книги был в плену у казаков, чудом спасся. А может, царь почерпнул в этой книге сведения, дотоле ему неизвестные?
Так или иначе, но, проследив цепь событий, приходишь к неожиданному выводу: именно Петру Первому мы обязаны появлением столь популярной песни «Из-за острова на стрежень…».
Книга Яна Стрейса «Три путешествия» проделала непростой путь, прежде чем оказалась на полках Публичной библиотеки. В 1834 году она была приобретена у известного собирателя графа Ф.А.Толстого. Откроем же книгу.
«17 июля, несколько часов спустя после отъезда из Казани, мы сели на мель и едва сошли с нее. Затем мы стали на якорь в Саратове…»
«Увидели остров Загру, где очень дешево купили отличной рыбы. Продававшие ее рыбаки сообщили нам, что 1000 казаков, живших на Донцу, находились на острове четырех бугров, лежащем в устье Волги. <…> Здесь они поджидали приезжих, на которых нападали, грабили и поступали бесчеловечно».
«Московитяне неохотно живут в Астрахани. Как бы ни были хороши кушанья… но если при этом нет водки, то им постоянно кажется, что с ними дурно обращаются. Напиток же этот так редок в этом городе, что почти вовсе нет его».
А между тем Астрахань наполнена казаками Разина.
«Люди его мало-помалу стали продавать городским купцам то, что они награбили в продолжение четырех лет у Москвитян, Персиян, Татар. Они уступали вещи так дешево, что можно было иметь очень большую прибыль… За золотую цепь, длиною в сажень, заплатил я им только 40 рублей».
В городе ходили легенды о Степане Разине. Рассказывали о его храбрости, щедрости, отцовском отношении к казакам. «… Смотрели на него, как на обыкновенного человека; поэтому наш капитан пожелал его видеть вблизи, и я был в числе тех, которых он выбрал себе в спутники».
Голландцы застали Разина в шатре. Прежде всего он велел спросить, что за люди, откуда прибыли, с какой целью. Пригласил выпить. Но глубокого интереса к иностранцам не проявил, и это огорчило Стрейса, потому что ему «хотелось разговориться». Правда, атаман любезно пригласил навестить его еще. «Действительно, мы еще раз посетили его и застали на реке в лодке, выкрашенной и вызолоченной. Здесь он пил и веселился с некоторыми из старшин. Около него сидела Персидская княжна, которую он увез с ее братом во время последнего набега».
Именно в книге Стрейса описан тот драматический эпизод, который лег в основу знаменитой песни «Из-за острова на стрежень…». На его глазах Стенька Разин бросил в Волгу персидскую княжну. Никакой другой источник этого факта не сообщает.
Несколько лет назад научный сотрудник Публичной библиотеки П.А.Медведев наткнулся на сюжет о княжне в польско-немецкой рукописи. Он хотел выяснить, насколько самостоятелен этот источник. И пришел к выводу, что это пересказ книги Стрейса. История с персидской княжной в рукописи подробно описана: «Будучи сильно пьян, он облокотился на край лодки и, смотря задумчиво на Волгу, вскричал: «Я обязан тебе всем, что имею, и даже тем, чем я стал. Ты отец и мать моей чести и славы… я до сих пор не принес ничего в жертву тебе». Он схватил княжну, «разодетую в жемчуга и драгоценные камни, одетую в золотую парчу», и бросил в воду». Стрейс считает, что это действительно был дорогой для Разина человек. А «она была прекрасная и благолепная девица, но его за неволею, страха ради любила. И во всем угождала».
Выдержки из этой рукописной книжки, появившейся в России по желанию Петра, были в 1824 году напечатаны в «Северном Архиве», а в 1880 году – в «Русском Архиве». Помимо «иноземца» Шиленга, был у нее и русский переводчик – Петр Осипович Юрченко. В 1883 году самарский поэт Д.Н.Садовников прочитал пересказ этой книжки в журнале «Нива» и написал стихотворение «Из-за острова на стрежень…». Так оказывается, что этот «чисто русский сюжет» сообщил нам иностранец.
Ну, а что же Стрейс? Ему еще раз пришлось встретиться с Разиным, но уже пленником. Казаки чуть не убили его, он бежал от них на шлюпке по Каспийскому морю, попал в рабство в Дагестане, был выкуплен польским посланником. Но вот загадка: Россия всегда была притягательна для иностранцев. В 1675 году Стрейс снова поехал в Московию простым конюхом в свите Кунраада фан Кленка – чрезвычайного посла Генеральных штатов Голландии, принца Орлеанского…
ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
– Срочное задание, – сказал редактор, – юбилей у народного артиста Николая Симонова. Знаете такого?
Ну, еще бы. Кто же не знал Петра Первого или Федора Протасова? Это был не только всемирно известный, но и всенародно любимый артист. Я только что окончила Университет, и это было мое первое серьезное задание. В душе я ликовала: подумать только, я увижу Николая Симонова, буду брать у него интервью! И я, не без трепета, набрала номер его телефона. Мне ответил голос, который был хорошо известен всей стране. Этот голос, идущий из какой-то неведомой глубины, нельзя было спутать ни с каким другим. Я быстро изложила свою просьбу.
– Никакого интервью я вам давать не собираюсь. Я с советскими журналистами лет двадцать уже ни о чем не беседую, – и повесил трубку. Я была ошеломлена. Ну почему, почему не беседует? Что такого сделали ему советские журналисты? И при чем тут я, журналист без году неделя? И тот факт, что я журналист молодой и вовсе не ответственный за моих предшественников, показался мне спасительным. Я снова набрала номер телефона.
– Я не волшебник, я только учусь, – попробовала отшутиться фразой из кинофильма «Золушка». – Я журналист, только начинающий…
– Плохо начинаете, – сказал мне тот же волшебный голос. – Вы выбрали омерзительную, продажную профессию. И не смейте мне больше звонить.
Послышались гудки, которые означали полную безнадежность выполнить редакционное задание. Почему-то вдруг всплыли слова песни: «И вышли, как всегда, «Известия» и «Правда», и «Красная звезда», а журналист погиб». Они с беспощадностью напоминали о том, что журналист обязан выполнить редакционное задание любой ценой. Но – какой? Этого я не знала. В коридоре Дома Радио я встретила Сашу Матушевского – редактора «Невской волны».
– Кто это тебе дал такое невыполнимое задание? Всем известно: Симонов интервью не дает.
Была поздняя пятница. Дом Радио был пуст. И я уныло поплелась домой, забыв даже оставить в редакции магнитофон «Репортер-5». Всю субботу слонялась из угла в угол. Мама спросила:
– Ты чего это сама не своя? Завтра великий праздник – Вербное воскресенье – Христос въезжает в Иерусалим…
Моя мама была человеком верующим. Но я, воспитанная в советской школе, в советском высшем учебном заведении, хоть и не была атеистом, но о Вербном воскресенье ничего не знала. Из маминых слов я поняла, что это добрый праздник, когда верующие приветствуют друг друга веточками вербы. В этот день царит мир и согласие.
К вечеру меня начали посещать какие-то смутные мысли. Что-то шевельнулось в голове. Мне вдруг показалось, что человек, не желающий разговаривать с советскими журналистами, может быть, верующий… На следующее утро к восьми часам я была уже на ногах. Никакого четкого плана у меня не было…
У Финляндского вокзала я купила веточки вербы. «Репортер-5» лежал в хозяйственной сумке. Ровно в 10 часов утра я позвонила в мастерскую народного артиста Советского Союза Николая Константиновича Симонова. Страха не было. Но и ни одной сколько-нибудь достойной мысли не было тоже.
Дверь открыл сам хозяин. Я протянула ему букетик вербы и сказала:
– Поздравляю Вас с Вербным воскресеньем.
Он удивленно посмотрел на меня, но букет взял. Вот теперь меня обуял страх.
– Хорошо, что современная молодежь помнит об этом дне. Моя поклонница? Входи.
Вид у меня был, наверное, совсем дурацкий. В свои двадцать два я едва выглядела на семнадцать.
– А как ты думаешь, почему Иисус въехал в Иерусалим в это воскресенье на осле?
В вопросе звучала некая хитреца.
– Может, потому, что на конях въезжают завоеватели? – откуда-то из тумана услышала я свой голос.
– Именно. Ну, входи, – повторил он свое приглашение.
Не знаю почему, но я поняла, что должна объясниться у порога.
– Николай Константинович, – еле слышно прошептала я, – может, Вы не захотите, чтобы я вошла.
На меня смотрели удивленно знаменитые симоновские глаза.
– Понимаете, это я звонила вам в пятницу. Я из радиокомитета, журналистка.
Взрыв смеха, искренний, заливистый, потряс всю лестничную площадку.
– За смелость и находчивость – хвалю, – сказал Симонов и широко распахнул передо мной дверь.
Мы проговорили два часа. Это была незабываемая встреча. Стоит ли говорить, что я была на седьмом небе от того, что выполнила такое трудное редакционное задание. Но история на этом не закончилась. Я решила назвать свой очерк «Скрипка Энгра». Дело в том, что у французов не существует понятия «хобби». Они говорят «скрипка Энгра», когда хотят сказать о таком увлечении человека, которое является его второй натурой. Второй натурой Николая Константиновича Симонова была живопись. Поэтому в моем радиоочерке речь шла о картинах артиста, о том, насколько живопись помогает ему найти «краски» драматургического образа. Ни о чем этом не хотел слышать тогдашний председатель радиокомитета Александр Филиппов. Он сразу «зарубил» заголовок. «Какой еще Энгр? Это что за выпендреж? «Вторая натура» – вот какой должен быть заголовок!» Бывшему секретарю обкома партии, отвечавшему за сельское хозяйство, волею судьбы оказавшемуся на посту председателя радиокомитета, ничего доказать было невозможно. А я ни за что не соглашалась на «вторую натуру». Мое поведение, конечно же, было вызвано молодостью и обостренным чувством справедливости. Кроме того, мне так трудно достался этот материал, я его считала лично выстраданным. И такое грубое вмешательство в «мое» творчество мне казалось возмутительным. Потом кто-то из журналистов постарше все же объяснил Филиппову, кто такой Энгр и его скрипка. К чести Филиппова надо сказать, что он умел соглашаться.
Первый телефонный звонок, который раздался после того, как в эфире прозвучала передача «Скрипка Энгра», был звонок Николая Константиновича Симонова. Своим удивительным голосом он сказал:
– Пожалуй, я погорячился. Ты свою профессию выбрала правильно.
