Похоже, Юльку он привёл сюда целоваться. Место было пустынное, романтичное: на плоском листе искусственной гавани жёлтыми ёлочками лежали огоньки от обступивших её небоскрёбов. Тускло поблёскивали ещё тёплые перила набережной, за ними, чуть снизу, чернела вода. Жара спадала, угоняемая ленивым ветерком Персидского залива.
Но, с другой стороны, может, кавалер хотел просто погулять: мест для прогулок здесь немного, да и трудно найти хорошую компанию, чтобы согласилась и просуществовать полчасика без кондиционера, и передвигаться без машины. К тому же, как известно, безлюдность безлюдностью, а всё-таки целоваться посреди Дубая – дело рисковое. Романтиков, нарушающих местные законы, случалось, отвозили в кутузку.
На эти законы все жаловались. Ни тебе начала бурных романов в кафе и ресторанах, ни тебе возможности заранее прощупать предлагаемый «товар» до решающего момента. Так что убить вечер в случайной компании здесь не позволял местный колорит. А Юлька – наверное, дура всё-таки – была рада. Гулять можно было без опасений, к стенке тебя никто не припирал, и всегда было время не спеша оценить ситуацию. Ведь бывает же, попадётся отличный материал и можно из него вылепить друга на всю жизнь, а глупость какая-нибудь в самом начале всю картину смажет, и – адью потенциальный верный друг. Или – ещё хуже: какой-нибудь хмырь живёхонько окрутит, а потом сама же жалеешь, и неловко перед в общем-то порядочным отражением в зеркале. Ну а благодаря этим самым местным законам, Юлька наслаждалась «свободным плаваньем».
Вот и этот, «Дон Жуан», собеседником был неплохим. Весёлым. Неглупым. Об общих знакомых говорил очень наблюдательно, поругивал Дубай, его скуку и одиночество.
«Дона», конечно, Юлька мысленно добавила, а имя – это ему уж от любящих родителей досталось, рядовое в общем-то имя. Но кличку он пока оправдывал, так как за девушкой ухаживал со знанием дела. Сначала привёл в уютный и неброский тайский ресторанчик, тем более понравившийся, что в этом блестящем царстве позолоты такие места – редкость. Потом повёз потанцевать в клуб, деликатно пригласив ещё пару приятелей. И хотя танцевал только с Юлькой, других дам не приглашая, но напряжения не было: мол, мы здесь в компании, все свои, все друзья.
Но была и заковырка. Ещё при знакомстве «Дон Жуан» честно сказал Юльке, что у него есть невеста и через год будет свадьба. И хоть невеста, она там, в Испании, да и потом «невеста» – это ещё не жена и мать троих детей, а всё-таки горячку пороть не стоило. Да Юлька и не порола: неспешно присматривалась к новому знакомцу.
И сейчас, когда он оперся о перила и наблюдал за стройкой, кипевшей при ночной прохладе на противоположном берегу, Юлька искоса поглядывала на кавалера, пытаясь определить, что же всё-таки за фрукт этот «Дон Жуан». Фрукт повернулся к стоящей рядом Юльке, ласково улыбнулся и медленно провёл пальцем по её предплечью.
– Вечер добрый, – произнёс рядом тихий голос.
«Дон Жуан» чуть отпрянул от дамы и повернулся к говорящему. На пустой набережной стоял невысокий индус средних лет. Сандалии на босу ногу, пижамного вида сероватые штаны, светлая рубаха, в руках – целлофановый пакетик.
– А я тоже люблю это место, – сказал нежданный гость, чуть покачивая головой и тихонько улыбаясь в усы.
– Да, красиво, – вежливо откликнулся «Дон».
Индус протянул руку и представился каким-то сложным именем, которое Юлька тут же забыла.
– Жуан, – сказал испанец, отвечая на пожатие.
– Юлия, – представилась его спутница, первой протянув руку. Женскую руку индус взял осторожно-почтительно и пожал почти незаметно.
Довольный знакомством, пришелец неожиданно ввинтился в небольшое пространство между Юлей и Жуаном, благо атлетичностью телосложения он не отличался. Они постояли молча, глядя на чернильную воду и разноцветные огоньки. Новый знакомый, казалось, был полностью умиротворён и ничего большего от этой жизни не желал. Так они и замерли, как на фото, на пустынной набережной Марины Дубая.
Наконец Жуан заёрзал, метнул на Юльку иронично-недоумевающий взгляд, и похоже, собирался, деликатно откланявшись, увести даму от этого материализовавшегося ниоткуда «третьего-лишнего». Но индус уловил движение и сказал, как будто продолжая прерванный разговор:
– Вы знаете, я даже фотографирую это место, – и неожиданно добавил: – Хотите посмотреть?
«Дон» медленно кивнул, почти скрыв полное отсутствие энтузиазма.
Из целлофанового пакета появилась целая пачка фотографий, перекочевала из рук индуса в руки испанца. Жуан посмотрел на первое фото, передал Юлии.
Вечер на фото был очень похож на сегодняшний: тёмный задник с огоньками, ненатурально-белые от вспышки перила… Действительно, место было то же. В кадре был сам индус, а рядом с ним стояла пухленькая дама средних лет, в спортивном костюме и с холёной моськой на поводке. Таких в Марине было множество: и мосек, и европейского вида дам, убивающих время, пока супруг зарабатывает копеечку где-то у себя в офисе.
– А это? – спросила Юлька, осторожно указывая на даму. Индус был явно «разнорабочим», так что дама вполне могла быть хозяйкой в доме, куда он подрядился мыть и пылесосить.
– Мой друг, – закивал индус.
Ну «друг» так «друг», удобный в общем-то ответ. Ни к чему не обязывает.
Жуан передал Юльке второе фото, глянул на третье, и его брови поползли вверх. Он поймал Юлькин взгляд, и вид у «Дона» был недоверчиво-смешливый, как будто ему вдруг стало что-то ясно, но он ещё не мог убедить себя в собственной догадке.
Второе фото отличалось от первого только одним: составом персонажей. Рядом с индусом стоял какой-то высокий улыбчивый парень, на вид не то американец, не то австралиец.
Юлька уже без слов вопросительно взглянула на пришельца.
– Тоже друг, – подтвердил индус.
На других фотографиях «на том же месте в тот же час» улыбались – кто залихватски, кто смущённо – десятки разномастных лиц, от табунка хрупких корейцев до раздобревших седых американских пар, от грудастых африканских женщин до тощих альбиносов-северян. И рядом с ними на каждом фото стоял неприметный, как призрак, маленький человек в дешёвых сандалиях на босу ногу.
В молчании они долистали пухлую пачку. Юлия, смотревшая фото последней, с полупоклоном отдала владельцу его драгоценную коллекцию.
– Спасибо, – выдавила она из себя, внимательней вглядываясь в это лицо.
– Жалко, что у меня сейчас камеры нет, – покачал головой странный знакомый. – Я бы очень хотел с вами тоже сфотографироваться.
– Ну, ничего, – утешила его Юлька. – Вы же часто здесь бываете, и мы тоже, так что как-нибудь ещё сфотографируемся.
Индус с улыбкой покивал, не то соглашаясь, не то по привычке.
– Вы извините, нам пора: поздно уже, – наконец решился «Дон Жуан».
Они простились и медленно пошли по набережной. Оглянувшись, Юля увидела неподвижную тощую фигурку в неприметно-серых одеждах. Призрак стоял, опершись на серебристые перила, и смотрел на огоньки в воде. В руке он всё ещё сжимал своё главное богатство – пачку «друзей».
– Вот это да, – выдохнула Юлька после долгого молчания.
– А что, в общем-то он ничем не отличается от нас, – сказал Жуан. – Каждый борется с одиночеством, как может. Считай, что это у него портативный счёт какого-нибудь «Фейсбука», куда тысячи одиноких людей записывают сотни абсолютно ненужных им чужаков. Зато откроешь – сердце радуется: у тебя, оказывается, 699 друзей. Вот и его греет та стопочка фотографий.
Жуан обнял Юльку за плечи, и они пошли дальше, две фигурки в непролазной гуще духоты и ещё чего-то, невидимого, но отчётливо различимого. Одиночество.
Оно висело над Дубаем, как душное облако песчаного бурана.
Оно заполняло людьми бары, и каждый в толпе, поцеживая напиток, чуть подёргиваясь под музыку, вертел головой, как будто постоянно ожидая: вот-вот, сейчас, ещё чуть-чуть, ещё немножечко – и появится Тот Самый Человек. И тогда одиночество убежит, поджав хвост, расплавится в духовке дубайской ночи.
Хотя очень может быть, что в других городах оно тоже плелось по пятам, цепляя людей, как мух на булавочку. Просто в этом городе гигантоманий и чрезмерностей даже одиночество стало чрезмерным.
Утонувшую в казуистике Юльку «Дон» довёл до самых дверей подъезда и незаметно глянул: не предложит ли подняться «на кофе»? Не предложила. Напрашиваться он не стал, а троекратно расцеловав в щёки, тихо, как бы для себя, прошелестел:
– Ну, значит, не судьба.
Он пошёл по безлюдным улицам в свою пустынную квартиру, а девушка поднялась в свою, уже любимую: совсем недавно там, к Юлькиному огромному восторгу, каким-то чудом поселилась прозрачная, робкая и одинокая ящерка-геккон.
О ГЕНАХ
На развалинах Трои лежу, недвижим,
в ожиданье последней ахейской атаки…
Ю. Левитанский. Эволюция
На развалинах Трои лежу в ожиданье последней атаки.
Закурю папироску. Опять за душой ни гроша.
Боже правый, как тихо. И только завыли собаки
да газетный листок на просохшем ветру прошуршал.
Может, «Таймс», может, «Правда». Уже разбирать неохота.
На развалинах Трои лежу. Ожиданье. Пехота.
Где-то там Пенелопа. А может, Кассандра... А может...
Может, кто-нибудь мудрый однажды за нас подытожит,
всё запишет, поймёт – и потреплет меня по плечу.
А пока я плачу. За себя. За атаку на Трою.
За потомков моих – тех, что Трою когда-то отстроят,
и за тех, что опять её с грязью смешают, и тех,
что возьмут на себя этот страшный, чудовищный грех –
и пошлют умирать – нас. И вас... Как курёнка – на вертел.
А пока я лежу... Только воют собаки и ветер.
И молюсь – я не знаю кому – о конце этих бредней.
Чтоб атака однажды действительно стала последней.
НОСТАЛЬГИЧЕСКОЕ ИЛИ О ГЕНАХ
Знать – судьба. Не уйти.
Губы с дрожью прошепчут: «Осанна!»
Но темнеет лицо.
И беда понесётся вразнос.
Волокут.
Кровь на белом снегу.
Крики ужаса.
Бой барабанный.
«Нам бы крови да слёз, молодцы,
нам бы крови да слёз!»
Видно, гены у нас –
от лихого, шального смутьяна.
Что-то тихо? Вставай!
Сочинить ли со скуки донос?
Кто наврал,
что у нас благодать, мол, нужна и желанна?
Нам бы крови да слёз, молодцы,
нам бы крови да слёз!
И уютно живя
возле ласковых вод океана,
в жилах чую метель,
да пургу, да ядрёный мороз.
Бунты. Раж. Топоры.
Да на рельсы опустится Анна.
«Нам бы крови да слёз, – я шепчу. –
Нам бы крови да слёз».
* * *
Таврии, земле Херсона и Херсонеса
Черноморские дали.
Дикий храп кобылиц.
Звон отточенной стали.
Кровь.
Я падаю ниц.
И на тунике белой –
тёмно-липкий узор.
Принимай моё тело,
Херсонесский простор.
Белокаменный град мой,
смесь народов и вер,
я вернусь. Я обратно
обязательно вер...
Полонянок уводят
босиком по стерне
на чужбину, в неволю.
Крики.
Топот коней.
Уж и ноги ослабли,
не шагнуть мне, хоть вой.
Янычарские сабли –
над моей головой.
Я крещусь троекратно.
Добивай, изувер...
Я вернусь. Я обратно
обязательно вер...
Вот и всё. Докурили.
Чай допили. Пора.
Расставания, мили...
Может, это – игра?
Полсудьбы – на перроне.
Путь веревочкой свит.
И – без всяких ироний:
«Приезжай». – «Доживи».
О измученный град мой,
смесь народов и вер,
я вернусь. Я обратно
обязательно в-е-р...
АРАБЕСКА
«Ты – моя» сказать лишь могут руки,
Что срывали черную чадру
С. Есенин
На беду, на беду – не иначе –
Завилась, как змеёныш, стезя...
Я лицо под покровами прячу:
Мне любить чужеземцев нельзя.
Твой скакун набирается силы,
Скарб уложен, рубахи чисты...
Мой единственный, суженый, милый,
Я узнала тебя. Это – Ты.
По стезе, по дорожным каменьям
Я иду меж утёсов и скал.
Вопреки сокровенным знаменьям
Ты меня в темноте отыскал.
Вопреки вековечным устоям
Ты чадру отведёшь от лица...
Мы заплатим – слезами и стоном –
За любовь. За начало конца.
На беду, на беду – не иначе...
Ты уходишь. Приходит беда.
Под чадрою я черною плачу.
Я теряю тебя. Навсегда.
* * *
Мы подводим черту. Разумно. И вот итог.
Это бред, дорогой. Забудем. Закроем двери.
И мечту о любви, как нищенку, – за порог.
Да хранит тебя Бог – в которого ты не веришь.
ЗВОНОК ПО СКАЙПУ
За грош продашь и явь, и хладнокровье.
Зачем тебе их скучный мир, поэт?
Назад, назад, туда – в средневековье,
где «дама сердца» – лишь стихи и свет.
И светится экран – и «страсти пылки»…
А может, и не страсти. Всё равно.
Меня – щелчком, как джина из бутылки, –
за много вёрст, за много миль, за мно… –
ты вызываешь… и путём астральным –
не затеряться б! – на луче лечу…
меж миром виртуальным и реальным –
стихов и снов – и выдуманных чувств.
Наталья Крофтс
Родилась в Херсоне (Украина), окончила МГУ им. Ломоносова (Россия) и Оксфордский университет (Англия) по специальности классическая филология.
Автор двух поэтических сборников, «Осколки» и «На маскараде душ». Стихи, рассказы и переводы публиковались в русскоязычной периодике и коллективных сборниках (в журналах «Юность», «День и ночь», «Слово/Word», «Австралийская мозаика» и др.). Стихи на английском опубликованы в четырёх британских поэтических антологиях («Speaking of Love», «The Colour of War», etc).
Лауреат ряда литературных конкурсов, в том числе – «Согласование времён», «Золотое перо Руси», «Цветаевская осень», «Музыка слова», «Музыка перевода-II», турнира переводчиков «Пушкин в Британии».
Член редакторского совета альманаха "Под небом единым)
Живёт в г. Сидней, Австралия.
