Анна Сохрина
Родилась и выросла в Петербурге, окончила факультет журналистики университета. В 1994 году Анна с семьей переезжает в Германию. В 1996 году выходит ее повесть «Моя эмиграция», в 1999 году в петербургском издательстве «Лимбус-Пресс» выходит ее новая книга «Шанс на счастье». В 2000 году за рассказ «Дорога на Мертвое море» писательница получает литературную премию на конкурсе «Надежды лира золотая». Ее рассказы печатаются в русско-язычных изданиях Германии, Австрии, Америки и Израиля.
Дачные истории
История первая
Бабочкино и его обитатели
«Привычка свыше нам дана, замена счастию она...» Ох, прав, конечно, прав был, как всегда, великий поэт – большой знаток человеческих душ.
Привычка проводить зиму в городской благоустроенной квартире, недалеко от центра, а значит, театров, музеев, больших магазинов, в квартире с высокими лепными потолками старого фонда, чтоб свободно дышалось, а летом обязательно выезжать на дачу – осталась с Питера. А самые стойкие стереотипы – это привычки детства.
И как только волею судеб мы оказались в Берлине, я после отнюдь непростых поисков нашла квартиру в старом фонде с просторными комнатами и высокими потолками и купила небольшую дачку в окрестностях Потсдама.
И жизнь сразу приобрела привычный покой, порядок и гармонию.
Наше садоводство «Потсдамер Шметтерлинг» расположено в 12 километрах от знаменитых королевских дворцов Сан-Суси и шикарных старинных парков. Я думаю, цари выбирали для своих летних замков вовсе не случайные места и знали, где закладывать летние резиденции. Рядом с Бабочкино (от немецкого «Шметтерлинг» – бабочка), так любовно на русский манер окрестили мы наше садоводство, – живописный канал с яхтами, чистейшее лесное озеро, где все купаются в летний зной, лес, полный грибов и ягод, и маленькая деревушка, с милейшим рыбным рестораном со своей коптильней. А если добавить к этому известный гольф-клуб, куда по выходным съезжается почтенная немецкая публика на дорогих машинах, и невообразимой красоты конюшни (когда строили, я думала, возводят дворец или шикарную гостиницу – оказалось, все это великолепие – для лошадей), где племенные жеребцы стоят, как десять мерседесов, то становится понятно, что в садоводстве и его окрестностях есть чем заняться и на что посмотреть
Дача во многом спасает меня от эмигрантских невзгод и дает бодрость духа.
Главное – в нашем Бабочкино подобралась изумительная компания. Справа от нас стоит дача Рабиновича, слева – хозяйство Шапиро, по диагонали – домик Левина, чуть дальше проживает Кац.
– Когана не хватает, – сказала приехавшая из Израиля родственница.
– Коган живет на соседней улице, – ответила я.
Действительно, наше садоводство уникально: можно подумать, что кто-то хитроумный задумал некий социальный эксперимент по интеграции, но много не учел. На сегодняшний день из 200 домиков 120 купили русские евреи-эмигранты. Умные головы из садоводческого правления, где у нас есть два представителя от «русской» секции, догадались написать проект в сенат и получить неплохие деньги на интеграцию новых жителей Германии.
Кто кого и куда интегрирует, и по сей день большой вопрос.
Немцы, по-моему, и сами не заметили, как в одно прекрасное лето оказались в национальном меньшинстве.
Когда-то все дачные домики были выделены гедеэровским служащим. Потом один из них продал домик еврейской семье – семья оказалась большой и дружной, к ней на выходные потянулись многочисленные родственники и друзья, и Бабочкино пришлось всем по сердцу... Следующий освободившийся домик купила сестра мужа, еще один золовка, а потом подоспели кузины брата, к ним приехали их студенческие друзья и... В общем, когда дачу купила я, то на следующий год в нашем садоводстве обосновались семьи трех моих приятельниц и коллега сына, потому как отдыхать и веселиться на природе лучше всем вместе, в хорошей компании: тогда можно всласть потрепаться, выпить и закусить, погрилить нежные бараньи ребрышки и полакомиться сочной черешней, сорванной прямо с дерева. Благо у них тут широта Киева и все вызревает, не то что в сыром и холодном чахоточном Питере...
Да что говорить, рай земной, особенно при хорошей погоде. И кто от такого откажется по доброй воле и по приемлемым ценам?
Наша дачная жизнь обычно протекает в коллективных формах.
– У вас тут местный кибуц! – изрекла моя израильская кузина.
В жаркий полдень на озеро с оравой детей, собранных со всех дачных улиц, отправляется сосед Фима, ему поручена почетная роль пионервожатого. Пока все заняты и лениво копаются в земле или пьют утренний кофе на верандах, Сема смотрит за детьми. Через час на пляж посылается Гриша с большой сумкой-холодильником, нагруженный обеспокоенными еврейскими мамашами: а вдруг дети уже проголодались! Дети срочно выуживаются из воды, брызги и визг прекращаются, и на зеленой лужайке воцаряются тишь и покой, прерываемые сосредоточенным чавканьем. С опорожненной сумкой Фима благополучно уезжает, а за детьми остается смотреть Гриша.
С утра под забором на велосипедах сидят дачные кавалеры моей дочери. И вообще, если по дорожкам садоводства бегает ребенок, то он из наших семей – не ошибешься.
– Просто филиал еврейской школы... – удивилась моя дочь, приехав впервые.
– Что ты хочешь? Немцы не любят размножаться, – пожал плечами мой муж.
Своими громкими воплями и эмоциональными призывами выйти на улицу дочкины кавалеры будят весь дом. Из дома напротив вылезает невыспавшийся и помятый немецкий сосед по имени Олаф.
«Олух царя небесного» – так окрестили его мои приятельницы.
Тише! Тише! – кричит он раздраженно.
Мир после его вчерашних излияний выглядит совсем недружелюбно. Олаф вообще-то неплохой мужик и частенько помогает мне чинить травокосилку, но любит выпить, а выпимши, громко поет немецкие марши. Марши приводят в нервозность наших стариков, в чьих ушах они, сами понимаете, как звучат и что напоминают. Но малолетним внукам надо быть на свежем воздухе, а внуки – это все-таки главное. Дети по будням работают и приезжают лишь на выходные, и старики согласны терпеть.
Немец Олаф очень любит знакомиться с русскими женщинами. Как только ко мне приезжают мои незамужние подружки, Олаф, приняв на грудь стакан другой, спешит представиться. Каждой он рассказывает, что ходит в «Фольксхохшуле» на курсы русского языка и копит деньги на поездку по транссибирской магистрали. Он почему-то считает, что поездка в Сибирь (кстати, довольно популярная у немцев, считающих, что это крутая экзотика) должна быть очень привлекательной и повышать его акции в глазах русских подруг.
– Уж лучше бы на Мальдивы позвал, – вздохнула приятельница. – За те же деньги... Вот уж действительно олух.
В летний зной я не спеша иду по дачной улице.
– Изя, где Лева? – слышится из-за кустов
– Лева пошел к Фиме...
Так и живем.
Если быть объективным, то приходится признать, что немецкие участки всегда можно отличить от русских по ухоженности и красоте. Не то что наши люди совсем не любят работать на земле, а просто у них, я подозреваю, нет подобных исторических навыков, и если бы в садоводстве среди участков проводилось социалистическое соревнование, как в прежние времена, то соседи-немцы вышли бы победителями с большим отрывом.
Через забор на участке Рабиновичей раздаются громкие крики.
– Роза, где тяпка? – страстно кричит бабушка Циля своей дочери. – Ну что ты мне даешь, бестолочь! Не эту, а ту, короткую, с зеленой ручкой!
Циля уже пять лет сидит в инвалидном кресле, но неукротимый дух красной комиссарши, несмотря на парализованные ноги, ничуть не ослабел. Сейчас Циля хочет засадить грядку укропом, и бедная Роза уже битый час стоит рядом, подает инструмент и покорно толкает коляску.
– Они же все бездельники, – убедительно говорит мне Циля, бросая выразительный взгляд на своих домашних. – Роза, не стой истуканом, а налей ведро воды... Вот у меня на даче в Подмосковье вырастали такие кабачки! – Циля выразительно разводит руками. – И если бы не я, – продолжает она, – то здесь бы, кроме сорняков, ничего не росло. Одна я только на этой земле и работаю...
Раз в году, летом, по участкам ходит специальная комиссия: в немецких садоводствах принято соблюдать определенный порядок – столько-то метров засеять овощами, столько-то – цветами, на участке в обязательном порядке должна быть подстрижена трава и произрастать определенное количество плодоносящих деревьев. «Орднунг мус зайн», как говорят немцы. В первый год дачевладения нам это было в диковинку.
Итак, через пару дней ожидается приход комиссии, состоящей сплошь из немцев, а значит, послабления ждать неоткуда, и мои встревоженные соседи весь вечер напряженно совещаются на предмет приведения участка в порядок. Наконец за полночь народ расходится.
– Ну, что вы решили? – спрашиваю я мужа.
– Скинемся и наймем садовника...
Вот оно – различие в ментальности.
Дачу мы купили три года назад у немца-вдовца. Надо сказать, что домик и участок были в идеальном порядке. Войдя в благоустроенные, вылизанные до стерильной чистоты комнаты, а особенно спустившись в подвал, я осознала до глубины души, что немцы таки великая нация. Каждый гвоздик и шурупчик лежал в отдельной коробочке, любовно отсортированный по качеству и формату, а сельскохозяйственной техники было столько, что я еще долго выясняла у соседа, что это и зачем нужно. Особенно меня потряс маленький пылесосик для уборки осенних листьев.
В кухне, где (учтем, дело идет о маленьком садоводческом домике в 24 квадратных метра – больше не разрешают строить строгие садоводческие правила) стояла посудомоечная машина, а над ней – полка с шеренгой моющих средств. Гели и шампуни были на все случаи жизни, а моя приятельница переводчица, тщательно изучив все надписи на флаконах, нашла даже специальный шампунь для мытья маркизы. Я, честно говоря, до покупки дачи не знала вообще, что такое «маркиза», а не только о моющем средстве, которым ее надо мыть.
В немецком хозяйстве было предусмотрено все и на все случаи жизни.
Мой муж, найдя в подвале огромное количество всяких «железок», пришел в мальчишеский восторг, с энтузиазмом стал там рыться и все рассматривать и уже через две недели навел свой «порядок». Теперь, чтобы что-то найти, надо переступить через груды разбросанных инструментов и гвоздей и, чертыхаясь, часами перерывать всю кучу.
Обычно, если в дачном хозяйстве понадобилась какая-нибудь вещь, я не спешу ее покупать.
–У немца все есть! – говорю я. – Надо просто поискать.
И всегда оказываюсь права…
На информационном стенде в центре садоводства красуется объявление по-русски и по-немецки: «25 июля, в субботу, садоводство «Потсдамер Шметалинк» отмечает свой юбилей. Всех ждем на праздник!»
Владельцам каждого домика выданы специальные талоны на бесплатные сосиски и пиво; наши домохозяйки, конкурируя в мастерстве, пекут пироги и делают ведра винегрета и салата оливье – вклад от русской секции.
В субботу на большой поляне гремит бравурная музыка, на грилях жарятся и истекают жиром сосиски и свиные ноги, в ящиках поблескивают крышки винных бутылок, а рядом, к гордости устроителей, красуется несколько бочек настоящего баварского пива – праздник обещает пройти по высшему разряду.
Народ подтягивается на поляну и рассаживается за столиками. Смех, шутки, разговоры – на немецком, русском, ломаном русско-немецком... После нескольких кружек пива и пары бокалов вина достигается полное взаимопонимание.
– Да здравствует русско-немецкая дружба! – звучит из динамиков.
– Ура! – кричат из-за русских столиков.
– Цум воль! – слышится из-за немецких.
После сытного перекуса и обильных возлияний начинаются танцы. Немцы, наряженные в народные национальные костюмы – зеленые пышные юбки, узкие брюки, шляпы с перьями, – танцуют какой-то сложный и чопорный немецкий танец, публика восторженно ревет и хлопает в ладоши и стучит кружками по столам. Всем артистам подносят по огромному бокалу пива. Далее под песню Верки Сердючки «Замуж хотела вот и залетела...» пускается в пляс русская секция. Наши люди пляшут с таким чувством, что Зураб Хацкия, не выдержав, бешено вращая глазами, с криком «Асса!» бросается танцевать лезгинку, а Боря Кацман из Бреста русскую присядку, киевлянин Шапиро пляшет гопака, а его жена Фира – 120 килограммов живого веса – томно кружит рядом. Танцы народов мира во всей красе и многообразии разворачиваются на дачной поляне.
Веселье достигает своего апогея...
Тем временем багровое уставшее солнце клонится к горизонту и скрывается за скатами крыш – близится вечер, а с ним и завершение праздника – красочный салют. В честь юбилея в садоводство приглашена специальная служба фейерверков, рослые статные красавцы – немцы в военной форме пожарных подразделений бундесвера – не спеша раскладывают свои принадлежности. Дачные мальчишки, да и их отцы, открыв рот, наблюдают за пиротехниками.
– Боже, какой красавец! – щиплет меня в бок соседка Рая, указывая на статного молодого пожарника. – Какой красавец! Надо будет обязательно познакомиться!
Главный дает команду, и в небо взлетают огненные ракеты, темный свод озаряется причудливыми узорами, сотканными из тысячи разноцветных, мигающих и переливающихся всеми цветами радуги огней. Кажется, что небо расцвело букетами диковинных цветов.
Зрелище настолько красиво, что мы еще долго стоим, завороженные и безмолвные, на краю большой поляны. В такие минуты говорят – ангел пролетел. Вспыхивает и гаснет последняя ракета, бездонное звездное небо накрывает нас теплым июльским покрывалом. Тишина, запах скошенной травы, мягкое дуновение ветра – и мне очень хочется, чтобы праздник никогда не кончался...
Усталые и довольные дачники расходятся по своим домикам – спать.
...Свежее летнее утро встречает меня солнцем и пением птиц. В шортах и майке я выползаю на веранду, потягиваюсь и шлепаю босиком по прохладной, покрытой прозрачными каплями росы траве.
Мир огромен, прекрасен и непоколебим. Как в детстве...
История вторая
Чрезвычайное происшествие
Тихая, почти идиллическая жизнь нашего садоводства была нарушена ужасным происшествием...
Вернее, скандалом, или, если быть честным до конца, дракой. Причем дракой одного из членов «русской секции» Яши Френкеля с Зигфридом Штольцом – председателем садоводства и вдобавок бывшим полицейским комиссаром.
Словом, скандал, позор и все такое прочее... Но все по порядку.
Все случилось 9 мая, в замечательный день Победы русских над фашистской Германией – праздник, без преувеличения свято чтимый любым нашим человеком.
Я думаю, что эта дата во многом определила дальнейшую последовательность и стилистику событий.
Надо сказать, что один из главных героев, Яша Феркель, был совсем не из тех людей, которыми гордилась «русская» секция. Напротив, Феркель – и это знали многие – всегда отличался спесивостью, вспыльчивым и заносчивым нравом и особым авторитетом в нашей среде не пользовался. Однако существовала серьезная причина, заставлявшая многих с ним считаться и даже искать его дружбы – Яша был богат. Наш дачный сосед владел сетью автомобильных мастерских по Германии и двумя заводами в Чехии. Феркель был довольно успешным предпринимателем и мог взять человека на работу, что в эмиграции немаловажно. С ним делали гешефты, правда, поговаривая, что «заработать он все равно не даст, львиную долю заберет себе», но деньги и связи у него водились это точно.
В день Победы, пришедшийся на солнечный воскресный день, Яша с компанией дружков приехал на дачу «погулять». Веселье проходило с размахом, и на дачную террасу были выгружены ящики вина и водки, баранина для шашлыков, зелень и фрукты – то, что полагается в таких случаях, причем все из дорогих магазинов и отличного качества. Пикник на лоне природы начался, и скоро гости изрядно захмелели и стали вести себя соответственно – орать, громко петь песни, поднимать один за другим тосты:
– За победу над фашистской Германией! – слышалось за столом.
Кто-то из гостей в состоянии изрядного подпития уселся на черный джип и стал гонять по улочкам садоводства, задевая заборы и поднимая столбом пыль...
Соседям-немцам это явно не понравилось, и они отправились жаловаться на «творимые русскими безобразия» председателю садоводства Зигфриду. Зигфрид, не спеша копавшийся на своей грядке в другом конце садоводства и от того не слышавший громких криков и песен, вынужден был отложить лопату и пойти разбираться. Когда председатель подошел к Яшиному участку, праздник был в полном разгаре.
– Что здесь происходит?! – зычным голосом бывшего комиссара полиции осведомился он. – Где хозяин?
К калитке, пьяно пошатываясь, вышел сам Яша Феркель и, глянув в гневное лицо комиссара, осведомился:
– А что вам собственно нужно?
– А ну потише! Прекратить безобразия! – повысил тон комиссар.
И тут Яша, опершись для устойчивости обеими руками о забор, заорал:
– А ты, фашистская морда, заткнись! Мы вас один раз победили и второй раз победим!..
Пауза.
Я думаю, такую обиду не мог стерпеть ни один нормальный немец, а там более бывший бравый комиссар гедеэровской полиции.
И тяжелый кулак председателя врезался в морду обидчика.
– Наших бьют! – заорали нетрезвые дружки и со всех ног понеслись спасать хозяина.
Завязалась драка, на выручку Зигфриду подоспели немцы-соседи.
– Жиды порхатые! – прозвучало по-немецки в запале потасовки. – Мало вас Гитлер...
Кто-то вызвал полицию...
Стали разбираться. К счастью, дерущихся быстро разняли и никаких серьезных повреждений, кроме пары фингалов, полученных обеими сторонами, обнаружено не было. Но было кое-что посерьезнее: честь обеих сторон была задета. Конечно, как ни крути, Феркель был виноват: нарушал общественный порядок, оскорбил председателя, в момент драки был нетрезв и еле держался на ногах... Но, как известно, «слово не воробей», и произнесенное вслух просто забыть уже было невозможно.
Полиция, составив протокол, отбыла, их симпатии были явно на стороне Зигфрида, и в воздухе запахло грядущими судебными разбирательствами.
Наше Бабочкино в эти дни напоминало потревоженный улей. Садоводство в буквальном смысле раскололось на два лагеря. Русская секция, сбившись на группки, страстно обсуждало происшествие...
– Этот Феркель (по-немецки слово «Феркель» означает «поросенок») подложил нам всем большую свинью, – резюмировала бабушка Циля.
Яшу осуждали за сделанное, но забыть прозвучавшее и в наш адрес уже никто не мог.
– А ты что забыл, кто ты и на чьей земле сегодня живешь? – размахивая руками, скорбно кричал Шапиро.
– А я это никогда и не забывал... – многозначительно отвечал Рабинович.
– Вы думали, дачи купили, окопались, цветы-укропчики посадили – и уже свои? – хмурил темные густые брови Левин. – А вот вам про Гитлера уроки истории, чтоб не расслаблялись ...
Мир и покой прежде дружного товарищества были бесповоротно, безнадежно нарушены.
Прежде доброжелательные и приветливые немецкие и русские семьи стали избегать друг друга, даже мой сосед Олаф больше не приветствовал меня радостно на крыльце, не рвался заводить знакомства с моими русскими подругами и даже временно ограничил потребление спиртных напитков, прекратив громко петь свои песни-марши по вечерам.
Немцы из правления, ничего не сказав членам «русской секции», уединились для тайного совещания. Результатом этой «тайной вечери» стало революционное постановление, вывешенное на общей доске объявлений. Краткое содержание его было таково: «Лица с миграционными корнями больше не имеют права приобретать здесь садовые участки».
М-да, большего подарка зачинщику скандала Яше Феркелю было сделать нельзя... До этого момента ему грозило малоприятное полицейское разбирательство, грозящее большими неприятностями и потерями. А теперь... Яша аккуратно сфотографировал объявление и отбыл восвояси уже совсем в другом настроении.
Глупые, неразумные, недальновидные немцы – члены правления...
Тем временем в ход была пущена тяжелая артиллерия. Как выяснилось, у Яши были обширные знакомства в журналистском мире.
Через пару недель уважаемая берлинская газета вышла с сенсационным заголовком: «Иностранцам больше дачи не продают!» В статье обстоятельно, но не без внутреннего пафоса рассказывалась душещипательная история о том, как девяностолетний еврейский дедушка, между прочим жертва Холокоста, праздновал знаменательный для себя день Победы на даче у своего сына Якова Феркеля. Так как дедушка был глуховат (тяжелые последствия перенесенных тягот), то пел песни громче обычного; кроме того, тосты, произносимые в его честь, тоже надо было говорить максимально громко, а то бы дедушка не услышал. А нечуткие немцы-соседи сделали ветерану войны грубое замечание, подоспевший же председатель правления, к прискорбию, бывший полицейский комиссар, вместо того чтобы спокойно разобраться и помирить конфликтующие стороны, умудрился развязать драку. Дерущихся разнимала полиция. В процессе ссоры был упомянут Гитлер в известном и позорном контексте, это указано в протоколе. Увы, обе стороны допустили оскорбительные высказывания по отношению друг к другу. Но самое печальное, что после этого, самого по себе возмутительного, происшествия садоводческое правление вынесло постановление, немыслимое в сегодняшней толерантной и демократической Германии. Его текст написан в духе и стилистике страшных страниц истории Третьего рейха...
В середине статьи для наглядности красовалась крупным планом фотография исторического объявления.
Честно говоря, восьмидесятисемилетний дедушка, несчастная жертва нацизма, не был чистым вымыслом. Иосиф Моисеевич, отец Феркеля, и в самом деле в годы войны, будучи подростком, оказался «на оккупированных фашистским захватчиком территориях», с малолетним братом и матерью прятался в соседних деревнях, потерял родных, чудом выжил и в день празднования Победы спокойно сидел на даче. Иосиф Моисеевич 9 мая лежал на диване в задней комнате дачного домика, смотрел телевизор, по-стариковски задремал, и так как действительно был глуховат, то шума не услышал и все самое интересное пропустил. Проснулся он уже к вечеру, когда полиция уехала, а расстроенный Яша в подпитии ввалился к нему в комнату.
Статью на русском языке, добавив от себя сочных и будоражащих эмигрантское сердце подробностей из биографии дедушки, перепечатала русскоязычная берлинская газета.
События приобрели политический оборот. Заволновалась еврейская община, вставшая грудью на защиту своего престарелого члена, пережившего Холокост. И в грядущем судебном разбирательстве действующие лица очень быстро поменялись местами. Теперь большие неприятности уже грозили Зигфриду и членам садоводческого правления. Что делать, мы все периодически меняемся ролями на сцене быстротекущей жизни...
Иосиф Моисеевич, прочитав русскую газету, очень возмутился допущенной неточностью.
– Мне еще 87, а не 90!– кричал старик на даче и требовал написать опровержение.
Садоводческое правление, вынужденно собравшись на внеочередное заседание уже в полном составе вместе с «русскими», отправило в отставку председателя и добровольно передало бразды правления вновь избранным, более политически подкованным членам. Бывший бравый полицейский комиссар Зигфрид ходил осунувшийся и мрачный – ему сочувствовали. Русская секция также разбилась на две группы. Одни Яшу безоговорочно осуждали как провокатора и предлагали написать честное письмо в газету о действительно произошедших событиях, другие, напоминая о прозвучавших в еврейский адрес словах, говорили, что, мол, все хороши, а защищать надо своих, нечего далеко ходить за примером...
Нарушитель спокойствия Яша Феркель после нескольких дней триумфа предпочитал вообще на даче не появляться и дипломатично отмалчивался.
Прошло время, судебное разбирательство по желанию обеих сторон приостановили.
Феркель продал дачу: в конце лета заснул и не проснулся на дачной, пронизанной солнцем веранде его старенький отец. Отказало сердце...
Старика с почетом похоронили на немецкой земле.
А об инциденте постепенно забыли.
