Михаил Левин
Родился в Нижнем Новгороде. Окончил филологический факультет Горьковского педагогического университета и Волго-Вятскую академию государственной службы. Член Союза журналистов России. Член Международной творческой ассоциации Тaivas. С 2005 года проживает в Германии (Аугсбург). Дипломант Целевого капитала поддержки русской культуры (2009). Стихи и пародии публиковались в российских, русскоязычных немецких и американских газетах и журналах, в коллективных сборниках, антологиях и альманахах России, США, Германии, Финляндии. Автор книг «Лабиринт» (1998), «Хранитель» (2001), «Перелётные ангелы» (2005), «Письмо с того света» (2009), «Ледниковый период» (2012). Стихи переведены на английский, немецкий, иврит, на некоторые написаны песни. Проза М. Левина публикуется впервые.
ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ
Криминальный триптих
I. Адвокат Семён Гольдберг
Уф, ну и жарища! Градусов за тридцать наверняка.
Выскочив из трамвая, быстренько ныряю в бар, беру две кружки пива и несу к ближайшему столику. Вливаю в себя добрую половину кружки. О, кайф!
– Был человек – и нет человека…
Чёрт, такое пекло с ума свести может – вот уже сам с собой вслух разговариваю. Впрочем, нет, это не я, а тот краснорожий с поллитровкой, что за соседним столиком. Господи, ну как можно пить водку в такую жару! Обхватил голову и громко причитает:
– Был человек – и нет человека…
Мистика: ведь я только что именно об этом подумал. Теми же словами. Как говорил когда-то наш преподаватель уголовного права, «мы мыслим в одном направлении».
Достаю выписки из материалов дела и начинаю перебирать листы. Дело мне не нравится. Совсем. Мне не нравится белобрысый следователь, похожий на хорька. Не нравится стройный паренёк с длинными, как у девочки, тёмными ресницами, этот папенькин сынок – мой клиент. И его папаша-депутат, надутый индюк, косящий под английского джентльмена, тоже не нравится. Хотя на него вроде грех жаловаться: гонорар отвалил солидный. Втрое больше, чем мы обычно берём за ознакомление с делом. И дал понять, что скупиться не станет и дальше, только бы я взялся защищать его сынулю. Именно я – и никто другой. Ах, какое высокое доверие!
Заливаю сарказм ещё парой глотков. Я злюсь на себя, и неспроста. Потому что знаю, что соглашусь. Мне может сто раз не нравиться клиент, но что мне не нравятся деньги – этого я никогда не говорил. Возможно, и впрямь не в них счастье, но с ними как-то уютнее… В знак солидарности с самим собой допиваю пиво и начинаю анализировать информацию. Итак, что мы имеем?
Елена Глинская, двадцати лет от роду. Красивое сочетание имени и фамилии. Глинские – старинный княжеский род. Еленой Глинской вроде звали мать Ивана Грозного. А может, жену, точно не помню. Но наша-то, во всяком случае, не царевна и не княжна, а студентка. Институт иностранных языков, четвёртый курс.
Она исчезла 30 апреля, перед самыми майскими праздниками, которые собиралась встретить с мамой и сестрёнкой в родном Клину. Накануне чувствовала себя плохо, с занятий раньше ушла, но к вечеру, когда её навестила подруга Ольга Осютина, вроде бы ей полегчало, даже уборкой занялась. И всё-таки подружка беспокоилась, стоит ли ехать, не оправившись от недомогания. Лена и слушать не хотела: уж очень по маме соскучилась… Ехать готовилась из Старгорода на ночном московском поезде, а утром в Москве её уже должна была ждать свекровь, та как раз проходила очередную столичную стажировку. Вместе они собирались поехать к Лениным родителям в Клин. Елену никто не провожал: её муж Борис ещё с утра уехал за город, к отцу. И на Московский вокзал ей предстояло ехать одной…
Первого мая свекровь ждала Лену напрасно: они так и не встретились. Встревожившись, позвонила домой. Выяснила, что 30 апреля, около девяти вечера, Елену видели выходящей из институтского общежития, где у них на двоих с мужем была комната. И всё. Как испарилась. Вот уж действительно: был человек – и нет человека…
Матери Лены и Бориса на следующее утро отправились на Петровку, 38. Но знаменитый МУР, воспетый мастерами советского детектива, отнюдь не торопился вешать на себя дело, грозящее снизить процент раскрываемости. Стали ссылаться на то, что раз Елена прописана в Старгороде, значит, её поисками должны заниматься следственные органы по месту жительства и железнодорожная прокуратура.
А в Старгороде и так вовсю шли поиски. Проводникам поезда, на котором должна была ехать Елена Глинская, показали её фотографию (позже этот снимок демонстрировали и по телевидению). И проводница 12-го вагона опознала свою пассажирку! Причём точно описала одежду: яркую полосатую кофту, чёрную юбку, цепочку. И даже вспомнила, что в Москве эта пассажирка вышла.
Вообще, такую заметную девицу грех не запомнить. Я сам залюбовался её фотоснимком, когда изучал материалы дела. Роскошные светло-русые волосы, изящный слегка вздёрнутый носик, а главное – невероятной синевы глаза, левый чуть заметно прищурен... Да уж, если что и привлекало в этом муторном деле, так это фото пропавшей. А само дело долго мариновалось: сначала в районной милиции, затем в районной прокуратуре, потом в областной.
А там – очередные праздники, новые выборы, власть меняется... Время идёт, вот и Новый год недалёк, а Елены нет – ни живой, ни мёртвой. Пропала без вести. И ведь не где-то в «горячей точке», а в самом центре России. Впрочем, случай совсем не исключительный. Я специально поинтересовался статистикой областного УВД: в том году разыскивались 1179 пропавших без вести. Разыскать смогли 942. Лену не нашли.
В новом же году за дело взялся новый следователь, и следствие пошло в совершенно ином направлении: раз пропала жена, то виноват, конечно, муж. Но сначала были письма Лениной тёти Ксении Ивановны Невзоровой. Уж больно плохо, как она считала, ищет Борис жену, разве ж можно ограничиваться заявлением в милицию, а самому бездействовать? Поведение его стало казаться тёте подозрительным. Почему, например, он не хочет пойти на свалку, куда она его посылала, и там поискать труп? Почему не съездит в деревню Горбатовку, о которой поговаривали, что там рядом плантации какие-то, куда людей насильно завозят? Почему с такой неохотой ходил к экстрасенсам, к которым она его водила – к некой старице Марии, что дальний поезд во Владимире узрела, да ещё к троим? А может, боится ясновидящих, боится, что они правду узнают?
Подозрение Ксении Ивановны переросло в уверенность: он знает, где труп, потому и не ищет. А почему знает? Да потому, что сам и погубил девочку. Он, Борька, это же ясно! Да и не один, а вместе с родителями, они ж у него оба врачи, знают всякие лекарства. Ленина тётя написала письмо в УВД и заявление в областную прокуратуру, в которых делилась догадками: с мужа надо начинать, с мужа… Вряд ли даже сама предвидела, насколько ко двору придётся новая версия в областной прокуратуре, где дело до поры лежало без движения.
И вот за него взялся старший следователь по особо важным делам Королёв. Тот самый, что мне хорька напоминает. Иван Петрович занялся этим делом с редкостным энтузиазмом: ещё до того, как принять его к производству, направил запросы в городские поликлиники: «Не обращались ли за лечением по поводу прерывания беременности…» – далее перечислялись фамилии четырёх молодых женщин, которых ему предстояло допросить в качестве свидетелей. Но причём тут мой клиент Глинский? Впрочем, это как раз понятно: искал на будущих свидетельниц компромат, чтобы были податливее. Следователь добивался подтверждения своей версии, что исчезновение Елены Глинской связано с её беременностью и неудачным абортом, к чему приложили руку муж Борис и его родители-врачи.
При этом никто из допрошенных ничего достоверного не знал ни про её беременность, ни тем более про аборт. Одна подруга с Леной сама не говорила, а только слышала от другой подруги; та, которая говорила, оказывается, совсем даже и не то говорила и не в этом смысле; третья и вовсе не так поняла… Словом, слухов много, а толку – пшик. Зато подробно выяснялось, кто с кем спит и кто как предохраняется. Просто поразительно, но уголовное дело, главным образом, на таких «материалах» и базируется. На сплетнях и домыслах, без неопровержимых фактических доказательств следователь строит обвинение в тягчайшем преступлении. О времена, о нравы!
Королёв вынес постановление, в котором чёрном по белому утверждает: Борис Глинский с помощью родителей произвёл искусственное прерывание беременности у своей жены Елены. А затем с целью сокрытия данного факта и избавления от жены совершил умышленное убийство!
Многое я помню на своём адвокатском веку. Знаю случай, когда пьяные дознаватели баловались с электротоком: подсоединили провода к яйцам задержанного. Тот обезумел от боли и выпрыгнул из окна. С третьего этажа... А Бориса этого ведь даже и не били, сам мне сегодня подтвердил. Ну и на кой ляд он следователю стал интимные подробности выкладывать? И про жену, и про баб своих. С кем, как часто, в каких позах. Тьфу ты…
А Королёв, не будь глуп, постановил: «В настоящее время выяснение обстоятельств, необходимых для предъявления обвинения, ещё не закончено, но, принимая во внимание опасность и тяжесть преступления, в совершении которого он подозревается…»
Для выяснения недостающих «обстоятельств» следователь выбрал путь хотя и не оригинальный, зато проверенный: студента Глинского взяли под стражу. Задержание прошло успешно: ни тебе розыска, ни захвата, сопряжённого с опасностью для жизни участников. Лепота! Студента «обнаружили» в институте, где он сдавал экзамен по методике преподавания физики, и на глазах у изумлённых сокурсников препроводили в серую «Волгу». Королёв на протяжении четырёх с лишним часов допрашивал парня, после чего отправил в изолятор временного содержания.
Так, ладно. Материала достаточно, чтобы жаловаться прокурору области и требовать прекращения дела за отсутствием состава преступления. Прямо «в лоб» напишу: «В деле нет никаких данных о том, что Глинский Б. В. причастен к исчезновению жены. И сам по себе факт смерти ничем не подтверждается. Исчезновение человека – это ещё не смерть, а тем более нельзя утверждать, что она насильственная».
Да и с этим предполагаемым абортом просто чушь собачья! Ну почему, собственно, следователь так уверен, что Елена вообще была беременна? Районный гинеколог такими данными не располагал. А подружки… да мало ли, что им там «казалось»? И подружки-то они не столько Елены, сколько её муженька. Причём интимные подружки…
Стоп-стоп-стоп, – осаживаю я себя. Да, парнишка, конечно, говнистый, с женщинами распущенный, да и трусливый, на язык невоздержанный: вон сколько наболтал с перепугу. Это под протокол-то! Но всё-таки изменять жене по-чёрному и убить её – это, как говаривали в Одессе, две большие разницы. Теперь там уже так не говорят. Некому…
II. Следователь Иван Королёв
Я засомневался, что удастся выиграть это дело, как только встретился взглядом с адвокатом. Думал, в переполненном зале суда на мою скромную персону в штатском и внимания никто не обратит, а поди ж ты, высмотрел меня. Кивнул даже эдак вальяжно. Вообще-то мы с Гольдбергом друг друга недолюбливаем. И пока шло следствие, у него был облом за обломом. А упорный, чертяка! Восемь жалоб – и все отклонены, конечно. А он как думал? Приятель мой и непосредственный начальник Валя Гусев, зам. прокурора области, так добровольно и согласится, что были нарушения в ходе следствия? Фантастика полная! Да ведь он сам же арест этого поганца санкционировал, а затем трижды продлевал сроки его содержания под стражей. И обыск в квартире отца – тоже с его санкции.
Хотя непросто было его уговорить: квартира областного депутата как-никак. Но обошлось. Разве что депутатский запрос к нам поступил: на каком основании у депутата Виталия Глинского произведён обыск? Мы ответили, что он не сообщил прокуратуре о своём правовом статусе депутата. И в самом деле, не сообщил ведь. А всех этих дармоедов разве упомнишь?
Добрался я до него всё-таки. Жаль, поздновато: должен был ещё лет десять назад. Тогда как раз вышло очередное постановление об усилении борьбы с коррупцией и я расследовал дело о взятках в мединституте. Вот это было дело! Такие суммы, которые там фигурировали, в моём скромном воображении провинциального следователя просто не укладывались. Двенадцать человек тогда пошли по этапу. «Люди в белых халатах»… Двенадцать – хорошее число. А могло быть тринадцать, но профессора Глинского даже допросить мне не позволили. Областной прокурор просто руками развёл: ну никак нельзя. Обком звонит в колокол! – так, кажется, у Хемингуэя. Или почти так…
Мне то громкое дело принесло классный чин старшего советника юстиции. Я, кажется, был тогда самым молодым старшим советником юстиции в стране. В переводе на общевойсковой язык – полковником…
А на обыске, который случился-таки десять лет спустя, вёл себя Глинский ну очень спокойно, я бы даже сказал, вызывающе индифферентно. Достал из косметического набора пилочку и демонстративно занялся своими ногтями. Когда оперативники нашли несколько патронов, хозяин квартиры бесцветным тоном пояснил: это осталось от школьной коллекции сына, патроны не боевые, а от разных охотничьих карабинов, причём разряженные, никакой опасности не представляют. Тем не менее они были изъяты. Баллистическая экспертиза боеприпасами их не признала…
Но будь я проклят, если этот фанфарон с седыми баками, доктор медицинских наук, главврач центральной районной больницы, всенародный избранник и прочее, не вздрогнул, когда наши ребята наткнулись на тайник под паркетом в гостиной! Кажется, впервые я увидел на его лице беспокойство. Впрочем, длилось оно недолго: тайник был девственно чист, и эксперты не обнаружили в нём даже мельчайшей частицы оружейного масла, хотя там вполне мог уместиться не то что пистолет, но даже короткоствольный автомат, что-нибудь типа израильского «узи».
Но сынок-то не в отца характером, нет, не в отца. Кишка тонка! Только и умеет, что водку жрать да чужих баб трахать, а при первом же серьёзном нажиме почти совсем сломался, ещё бы немного – и раскололся, как пить дать. Жаль, адвокат подоспел, папашей нанятый. Но всех своих женщин Глинский-младший заложить успел. И с такими подробностями, что судьи наши, с их допотопными представлениями о сексе, обалдеют, небось. А главное, мне было от чего «плясать», когда я этих шлюшек допрашивал в качестве свидетелей. И по всему выходило, что виноват наш «наследный принц» по меньшей мере в криминальном аборте, а скорее всего – и в смерти жены.
– Но вахтёрша же видела, как она ночью выходила из общежития? И как же проводница, которая в ней свою пассажирку опознала? – придирчиво допытывался Гусев, когда мы под вечер приканчивали у него в кабинете бутылку армянского.
– Да никак, Валентин Степаныч. Туфта это! Я с обеими беседовал, обознались они.
Про то, что для пользы дела на обеих слегка надавить пришлось, я заместителю областного прокурора, конечно, не сказал. Мог не так понять. Он и без того бурчит, что допросы свидетелей по четыре-пять часов подряд когда-нибудь крепенько мне аукнутся. Простой такой! Как будто не сам требует от нас результативности...
Жаль, судебный процесс куда-то не в ту сторону повернул. И Гольдберг, завидев меня, что твой боевой конь, ну просто копытом бить готов. Вырядился, как в театр: чёрный фрак с бабочкой. Рисуется. Даже модуляции голоса меняет: то почти шепчет, то громом гремит. На суд, конечно, эти адвокатские штучки не подействуют, а вот на публику в зале – ещё как.
К тому же публика сегодня настроена не в пользу обвинения: накануне в «Комсомолке» напечатали очерк про наши дела, меня прямо-таки монстром выставляющий. Я-де чуть ли не насильно из несчастных студенток показания вытягивал! У одной – про беременность Елены выпытывал, у другой – про то, что тазик в её комнате видела, с какими-то рвотными массами и кровью, третью даже не отпускал покормить грудного ребёнка, пока не подтвердит то, что соответствовало моей версии. Угрожал привлечь к уголовной ответственности якобы за дачу ложных показаний. Вторгался в чужую личную жизнь, требовал от свидетельниц сведений об интимных вещах. Причём каждую убеждал, что её показания – это как раз недостающее звено в цепочке неопровержимых доказательств.
Образ цепочки журналюге, чувствуется, особенно по вкусу пришёлся. Пригодился для обобщений. Я развернул вырезку: «В условиях практически полной безнаказанности у нас давно уже сложился тип следователя, для которого борьба с преступностью – очередная кампания, а судьбы полностью зависимых от него людей всего лишь незначительные звенья в цепочке собственной карьеры…» Какой пафос, боже ж ты мой! Этот очкарик, похоже, с цепочкой моей карьеры покончить решил. Наивняк! Публикация в центральной прессе мне сейчас – самое то. Всё равно, какая – положительная ли, отрицательная, лишь бы фамилию не переврали. Потому что это у них свобода слова, а у нас – свобода слуха. И моё областное начальство, и люди в Генпрокуратуре слышат только то, что хотят слышать. А кадровые выводы делают совсем не по газетным статейкам.
Да уж, на сегодняшнем процессе обвинение явно проигрывает защите. Ну разве может этот старый олух, неуклюжий мой коллега Пермяков, с его помятым мундиром, смешным фальцетом и дешёвой демагогией, тягаться с артистичным Гольдбергом? Я уже почти без досады смотрю, как адвокат, выставив вперёд ухоженную бородку, упивается собственной речью, как он с нарочитой брезгливостью цитирует обвинительное заключение: «Обвиняемый с целью прерывания беременности давал своей жене водку с неустановленными компонентами, а также иные неустановленные средства, в результате которых произошёл выкидыш».
– Невозможно охарактеризовать такое лишённое конкретности обвинение иначе, как нарушение законного права гражданина России Глинского на защиту! – это он произносит чеканно и громко. После чего добавляет совсем другим тоном, саркастично и язвительно:
– Если мой подзащитный придумал какой-то новый способ, сделал открытие, как при помощи водки делать аборты, даже если добавить какие-то «компоненты», то он достоин не наказания, а поощрения!
Публика громко смеётся. Суд удаляется на совещание. Скорее всего, дело проиграно. Впрочем, меня это уже не касается…
Очкарик-собкор ошибся: старшего следователя Королёва больше нет – я две недели как тружусь в управлении общего надзора областной прокуратуры. В должности надзирающего прокурора. А через полгодика новая подвижка намечается. Но пока об этом знают только трое: я, прокурор области и управляющий кадрами Генеральной прокуратуры России, бывший мой однокурсник…
Да и никакой я не монстр, а нормальный госслужащий. Не хуже других. А с цепочкой доказательств – ну что ж, недоработка. Просто сроки предварительного следствия все вышли и я не успел представить главное звено этой цепочки – труп жертвы. А нет трупа – нет и убийства. Так, по крайней мере, у нас принято считать. На одних косвенных доказательствах сильное обвинение не выстроить. Между тем я убеждён: убийство было. И криминальный аборт был. А уж беременность точно была. Про неё я знаю из первых рук. От самой Лены, царствие ей небесное.
Конечно, я прекрасно понимаю, что злоупотребил служебным положением. В память о Леночке и нерождённом нашем ребёнке. Хотя обязан был сразу подать рапорт: мол, так и так, с потерпевшей я два месяца тайно встречался и сожительствовал, имею личную заинтересованность, прошу отстранить от ведения дела. Моя карьера после этого накрылась бы, конечно, медным тазом, но требование закона я бы выполнил. Только кому это надо? Ни загубленному моему синеглазому чуду, ни начальству. И уж, меньше всего, мне…
III. Мисс Хелен Смит
…Я уже четырежды пыталась писать тебе, Оля, но всякий раз, дописав, рвала письмо в клочья. Знаю, что и это тоже не отправлю. Потому что отправлять его мне никак нельзя. Слишком большой риск. Рисковать из-за такой суки, как ты – ещё чего! Но выговориться мне просто необходимо.
А ведь я считала тебя своей лучшей подругой! Как ты могла? Ну те, остальные, ладно. Но ты!.. Знала же, что значил для меня Борька, знала прекрасно, что он – единственный, только с ним я как женщина получала удовлетворение. Боже мой, как это меня мучило, как не хотелось ощущать себя зверьком, знающим только физическое наслаждение. Сколько раз проклинала я про себя этого бабника, моего мужа, но стоило ему пальцем поманить – и я сломя голову неслась к нему в постель.
А ты? Разве тебе мужиков не хватало? Ведь воз и маленькая тележка, мы обе это отлично знаем. Но в свою коллекцию ты захотела ещё и моего заполучить. Мерзко это, Оля! Ваш роман – ой, да разве можно эту вашу собачью случку называть романом? – стал последней каплей. В сущности, я должна быть тебе благодарна: ты помогла мне вернуть чувство собственного достоинства, которое так долго томилось в плену у животного инстинкта. Меня, наверное, давно следовало разозлить по-настоящему. Ведь женщины – самые опасные в мире существа. Опаснее ядовитых змей – те кусают чаще всего только из самозащиты. А я мстила. Мстила тебе, за оплёванную дружбу. Мстила ему, за растоптанную любовь. Мстила его папаше. Знаешь за что? Нет, не знаешь, об этом я не рассказывала даже тебе.
Случилось это под Рождество, когда мы с Виталием Борисовичем оказались вдвоём: муж ушёл праздновать с однокурсниками, а меня как обычно с собой не взял: женщин там для него и без меня хватало. Свекровь в очередной раз повышала где-то свою драгоценную квалификацию. Борин отец откупорил шампанское, разлил нам по фужерам. Как я теперь понимаю, мне он успел подсыпать какую-то гадость. Потому что ни рукой, ни ногой, ни шеей я двинуть не могла. Всё тело отключилось. А вот сознание продолжало работать. Видимо, с дозой препарата что-то напутал, он же у нас главврач и профессор, врачебной практикой давно не занимался.
До сих пор не понимаю: неужели ему доставляло удовольствие насиловать моё неподвижное и безответное тело, по сути дела – труп? Сама я тогда совершенно ничего не испытывала, кроме холодной злости. Даже точно не помню, как долго он на мне пыхтел. А когда слез наконец, то постарался сделать так, чтобы никаких его следов не осталось. Уверен был: когда я приду в себя, даже и не вспомню, что случилось.
Но я ничего не забыла, ничего. А после ещё одно событие произошло, очень важное: я, подметая, случайно наткнулась у свёкра в гостиной на тайник. Прямо в полу, под паркетиной. А там – мать честная! – долларов столько, что нам и не мечталось. Я, само собой, пересчитала: девятьсот семьдесят тысяч с гаком! Ты знаешь, подруга моя бывшая: никогда я руку к чужому не тянула, я ж не ты, которая чужих мужей крадёт. А тут – даже ни малейших колебаний. Решение пришло в секунду: доллары эти к себе в спортивную сумку, пачку за пачкой, переложила. Потому что это справедливо. За мой моральный ущерб. За то, что телом моим этот подонок всласть попользовался.
Ну, а Ваню ты знаешь, Ивана Петровича, он тебя на допросы тягал, когда меня не стало, и почти уже обвинил в соучастии. Очень интересный мужик между прочим, и помяни моё слово: быть ему большим прокурорским начальником. В постели, правда, он никакой, но мне же объективно судить трудно: оргазм я только с мужем испытывала. Ну, да имитировать-то оргазм – большого таланта не надо. А Ваня Королёв так радовался, думал, круче него в койке прямо и нет никого.
Да, я его использовала, чего уж там. С первой же нашей встречи, якобы случайной, а на самом деле тщательно мною подстроенной. А чтобы стимул у него был самому это дело расследовать да злость чтобы была на Борьку, меня погубившего, я Ивану Петровичу сказала, будто жду от него ребёнка. Хотя никакой беременности не было, конечно, этого мне только не хватало…
О том, как я новые документы себе сделала и как из страны выехала, я тебе рассказывать не буду: меньше знаешь – крепче спишь. Хотя крепкого сна ты вовсе не заслуживаешь, весь свой век должна угрызениями совести мучиться. Могу только повторить старую истину: то, что нельзя получить за деньги, можно получить за большие деньги. И у нас, и… везде.
А сейчас я живу в портовом отеле Дармута. Это, чтоб ты знала, в Англии. Всё-таки не зря я столько лет серьёзно язык изучала – за иностранку меня тут никто не принимает. Зарегистрировалась как мисс Смит. В англоязычных странах носить фамилию Смит – всё равно что в России называться Петровой или Сидоровой.
Жаль, до жути жаль, что отомстить по-настоящему у меня так и не получилось. Читала, что Борису вынесли оправдательный приговор и прямо в зале суда освободили из-под стражи. Большая редкость между прочим для российской юстиции: Королёв мне как-то рассказывал, что в сомнительных случаях суд у нас, чаще всего, возвращает дело на доследование. Ну ладно, восемь месяцев в тюряге – это тоже не так мало, особенно с непривычки. Да и папаше заметное пятнышко на его безупречные белые одежды. И денежки опять же тю-тю. Потому что платить надо. Всем и за всё.
Мне вот тоже пришлось заплатить за своё… исчезновение. Такой ценой, что вам, гадам и предателям, и в страшном сне не снилась. В той газетной публикации вскользь упоминалось, что умерла моя мама. Единственный на всей земле близкий мой человечек. Не смогла пережить мою воображаемую гибель. Так что возвращаться мне теперь не к кому. Но в Англии тоже не останусь. Больно дорогая страна, к тому же у меня такое чувство, что здесь я слишком на виду. Уеду ещё куда-нибудь, где по-английски говорят. В Австралию, например. Или в Новую Зеландию. Благо, денег мне на скромную жизнь хватит. Да и на нескромную тоже…
