Михаил Садовский
Широко печатается в периодике разных стран мира. В США в переводе на английский вышли книги прозы писателя. В настоящее время в России готовится к печати книга «размышлизмов» – «Шкаф, полный времени». В Америке переведён и готовится к печати роман Before it`s too late («Пока не поздно»).
ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Было непривычно уютно – ей было тепло и тихо, так благостно лежать, прижавшись к нему всем телом и закинув руку поперёк груди на его шею… и внутри тихонько тикало: «Неужели правда? Неужто так бывает?»
– Ау-у! Ты улетела куда-то… куда ты вдруг исчезешь? – пошевелился он.
– Нет-нет, что ты! Я здесь с тобой… не привыкла ещё, что так бывает…
– К хорошему-то привыкать не надо…
– Нет… знаешь, я ещё девчонкой совсем прочла рассказ у Бунина «Молодость и старость», там старик ему притчу, легенду курдскую пересказывает… и я бросилась её искать – правда ли это или Иван Алексеевич сам придумал?
– А какая разница?
– Ой, большая! Понимаешь, если притча старинная, – она века мудрости в себе накопила… если б неправда была – она бы умерла, затерялась, погасла…
– И что?
– Только ты не смейся, ладно, что с такой дурочкой, нет – с дурой связался…
– Так даже слаще и проще… – возразил он.
– Ну, вот – протянула она разочарованным голосом и приподнялась, опершись на локоть… – я с тех пор, понимаешь, всю свою жизнь по ней проверяю…
– Так что за легенда – не помню я такого рассказа…
– Да он неизвестный, только избавиться от него никак не получается…
– А зачем, Господи! Ты живи как живётся…
– Нет. Страшно очень… бывает… – что-то невидимое пролетело над ними. Она снова опустилась на постель, плотнее прижалась к нему и отвела взгляд… – Отец погиб в год моего рождения. Я его вовсе не знала. Так, по нескольким фотографиям истёртым довоенным представляю, как с детства его придумала… Мама тоже недолго протянула после войны… мне десять было, когда сиротой осталась. Ну, бывает всё полосатое – я сразу в другую семью попала. Тётка, матери сестра родная, не позволила меня в детский дом сдать и к себе взяла. Я её по имени звала и на «вы»… А муж у неё чудной был… учёный, странный, как в кино показывают – такой «не от мира сего»… Я его вовсе никак не называла. А по правде сказать, не успела просто. Я, как переехала в их город, ну, сюда, значит, это ж далеко от меня было… полмира для меня, как перебралась, месяц не прожила – его забрали ночью. И все будто чокнулись – там же семья большая была. Наташа и трое моих двоюродных братьев. Все тоже затихли… Просто невозможно было представить, во-первых, за что? Он филолог был – какие там секреты он мог продать английской разведке? Тогда почему-то всё английской разведке продавали. Может, из-за Черчиля – не знаю… А потом, как это Николай Петрович и тюрьма. Это было настолько нелепо, настолько невозможно представить его где-то, совершенно неприспособленного к быту, такого рассеянного растеряху в переполненной тёмной камере на нарах или в зимней тайге на лесоповале… Ну, никто не верил, конечно, даже в то, что это произошло! Тётка будто умом тронулась: по ночам бродила по большой по тем временам трёхкомнатной квартире, заглядывала во все углы, словно, как в детской игре в прятки, хотела обнаружить своего мужа первой и засалить. У них традиция была: воскресный обед общий – стол круглый, скатерть… она ставила для него тарелку, клала приборы по обе её стороны, наполняла жидким, пустым супом… совсем пустым – в нём не то очистки какие-то плавали в воде, не то остатки… они ж обеденели сразу страшно, как его посадили… а потом… потом совсем остывший суп этот, когда поели, делила поровну между детьми, а себе ничего не оставляла… ни капельки…
Это мы проходили… только не в школе… все так жили…
Наверно… и всё очень часто неожиданно происходило в те годы; вспоминается: будто сидишь за монтажным столиком и крутишь ленту памяти…
Сталин как умер, Николай Петрович вернулся почти сразу… такой… ну, совсем другой, за два года… совсем… потом братья уезжать стали на учёбу… не хотели в своём городе жить… городок маленький – все всё знают… не хотели. Они погодки были… разъехались… и на удивление: все с первого раза в институты поступали… головастые были, способные, может, талантливые – не знаю… А когда время подошло мне школу заканчивать… Наташа с мужем усадили меня для «серьёзного разговора» и только одно сказали: «Мы тебя никуда не отпустим», – вот и весь разговор такой вышел… Ну, я осталась…
– А рассказ-то, легенда тут причем?
– Ты слушай, слушай… я тоже с первого раза в институт поступила… только на вечерний… врачом стать мечтала. Тогда фильм был про врачей «Коллеги» – ну, я как посмотрела, вообще в эту профессию влюбилась – романтика такая, герои… актёры замечательные играли. А чтобы поступать в медицинский, нужна была практика… в больнице работа или что-то вроде. Вот я и пошла санитаркой в хирургию – не хотела больше чужой хлеб есть, а вечером училась…
А потом поняла, чтобы стать врачом «как следует», надо на дневной, и с трудом перевелась… там в институте наш главный хирург преподавал – помог мне… Тяжело было ужасно… ещё подрабатывать бегала – уколы делала на дому, банки ставила, в аптеку летала – ухаживала за больными. Деньги же нужны были… Наташа с мужем как-то одряхлели быстро, когда все разъехались… Его-то ещё работа, профессия держала, а она – совсем сдала… ухаживать не за кем, ненужной себя почувствовала, а раз не нужна… всё же от головы идёт, что внушишь. Четыре года я за ними ходила… они ведь ещё раньше сдали, только на нерве держались, а как отпустило маленько – оправиться не сумели…И выслушивала их, и массировала, и компрессы, уколы, а, главное, всё же старалась подбодрить, – мол, самое страшное позади.. и детям надо дать учиться, не огорчать понапрасну… ну, как у всех…
– Слушай, Танюша, просто идеальная ты ангелица, а легенда-то при чём тут?..
– Легенда? Это вот самое страшное. Обещала она мне, что первые тридцать лет человеку на радость даны. Понимаешь?
– Ну?
– Я не то чтобы ждала какую-то особенную радость… а просто хоть выспаться… я ж внутри-то не повзрослела… так вот девчонкой осталась… а сколько надо, чтоб девчонке порадоваться… оглянулась: двадцать четыре. Диплом на руках. И… просила комиссию оставить в городе, чтобы за стариками ходить – не-а… и слышать не хотели. Комсомолка, молодой специалист, три года должна отработать, государство тебя кормило, учило… в Кулунду заслали…
На похороны Николая Петровича опоздала из-за нелётной погоды. Три недели – положенный отпуск – пробыла с Наташей, уговаривала съехавшихся братьев не оставлять маму одну, забрать, кто может с собой, но ничего не вышло. Она только и твердила: «Я с Колей останусь…»
А когда вернулась домой, уже двадцать семь стукнуло. Мужа в далёком краю среди передового гегемона человечества себе не присмотрела. Родить абы от кого тоже не решалась… всё стояла у зеркала, рассматривала себя и думала: «Что ж они, древние мудрецы, ошиблись, что ли? Ну какие ж тут радости первые тридцать лет жизни, что Бог отпустил человеку? Где же они? Тридцать кончаются, а радости-то и не начинались! Господи, думала, или Ты не слышишь меня? Или я, дура, не так поняла что-то? Или дура, что поверила?!» Ты, может, смеяться будешь, а меня это никак не отпускало. Дальше-то больше – положено мне было начинать вкалывать…
– Не понял?
– Что ж не понял! – она вдруг села на кровати и запахнулась простынёй. До тридцати Господь весёлую жизнь обещал, а после – пятнадцать лет – вкалывать! Он ишаку предлагал тоже тридцать, когда сотворял его, мол, тридцать тебе отмеряю, но ты учти: вкалывать будешь, и все тебя погонять палкой будут. Ишак не дурак! Отказался. Сказал, мол, половины хватит… вот эти пятнадцать ишачиных прибавил Бог человеку… а я и думала: куда ж мне ещё больше ишачить? А я что до сих пор делала? Ну что говорить! В Кулунде сладко было, а тут и того лучше: восемь часов по этажам в пятиэтажках, а потом…
– Ну, ты совсем сгущаешь!
– Сгущаю? – удивляясь себе, возмутилась Татьяна, – да у меня от зарплаты половина оставалась! Знаешь почему? Я в магазин не попадала купить себе чего-нибудь! Да и что купить было… но не в этом дело… Медсестра у меня была в поликлинике… Зинаида. Уговорила она меня как-то на майские с ней в деревню поехать… хоть отдохнуть три дня, подышать, поспать… ну, мы поехали, а у неё там бабка жила… по нашим меркам – старуха. Ито сказать, ей за семьдесят хорошо было. Зубов нет. Разогнуться не может, и главное, лицо как пирог с начинкой, всё потресканное, и что-то вылезает во всех местах из под кожи – бугорки какие-то, опёнки, бородавки, пятна… И я как увидела – оборвалось у меня внутри всё! Ну зачем, зачем я поехала?! Ничего менять нельзя – пусть катится, как есть… правильно ты говоришь…
– Вот видишь…
– И страшно очень… – перебила Татьяна…
– Опять страшно! – в свою очередь не утерпел он. – С чего бы? Старуха и старуха!
– Не-ет! Так по легенде и выходит… что если ты перевалишь за ишачьи пятнадцать и потом ещё за собаку столько же, станешь похож на обезьяну…
– Ты впечатлительная очень… – он попытался повернуть её лицо к себе и поцеловать…
– А у меня сейчас собачьи годы как раз наступили…
– Не понял?
– Собачьи. Ишачьи пятнадцать пролетели. Теперь собачьи – тоже пятнадцать. Положено мне добро нажитое, когда горбатилась, охранять, беречь, на всех кидаться… собака-то ведь тоже от половины отказалась. А всё нам, людям, выпало! А я что накопила? И лаять не умею… Ты погляди, как точно… только страшно очень… и вперёд глядеть, и оглянуться… ты… подожди, не перебивай… теперь ты со своим предложением… Ну что мне тебе ответить, скажи сам!? Я себя не жалею, а то бы сразу…
– Погоди! Он накрыл ладонью её рот… ты мне могла и не рассказывать это – я по твоему лицу сам прочитал всё…
– И что? – прорвалось сквозь его пальцы
– Прочитал. И понял. Без легенды безо всякой… и опоздать испугался!
– Опоздать? – удивилась она
– Ага! Опоздать. Понимаешь, идёшь по улице, едешь в поезде, сидишь в конторе – лица, лица, лица. У каждого своя жизнь, своя легенда, и все друг мимо друга без остановки, без остановки год за годом, год за годом, и вдруг – раз… и всё!
– Что всё? Ну что всё?
– Всё! Всё – и больше ничего не нужно – только это лицо, только эти глаза, только эти руки… и легенды, страхи, заморочки, слёзы…
– Ну скажи, ну зачем я тебе, ну зачем?!. Такая… Что, «сорок пять – баба ягодка опять»?
– Может быть… Зачем? Не знаю. Честно говорю, не знаю. Может, чтобы тоже не стать обезьяной…
3 января 2012 года
