* * *
Незаметно кончается лето,
эти дни уже не веселят.
Перекладины тонкого света
в отуманенных рощах висят.
Грустно знать в окончании лета,
что любил и не так, и не то.
В эти тонкие полосы света
я уйду, запахнувши пальто.
Уходить — это тоже блаженство.
Был ничей и остался ничей.
Гениальное несовершенство
не умеющих гнуться лучей.
Уходить — это тоже причуда.
Как сквозь пальцы уходит вода,
в этот свет, что идет ниоткуда
и уходит всегда в никуда.
ОДНОКЛАССНИКАМ
Лохматою пылью в чулане
затянуты старые вещи.
Неясные их очертанья
для новых хозяев зловещи.
Я временем так же затянут,
как некая старая тайна.
Лишь близкие люди сквозь ставни
ещё узнают очертанья.
Но даже они со смущеньем,
гадая и споря при этом,
не могут понять назначенье
отдельным предметам.
Так дети в музее глазеют
с экскурсией по воскресеньям
на вещи времен Колизея
и трогают их с опасеньем.
* * *
Вдоль насыпи ржавые травы,
мазутом пропитан песок.
Прозрачны, как ветер, составы
на запад летят и восток.
Поднимешься только на бруствер —
и тоже как будто летишь.
Зачем же ты с медленной грустью
за ними подолгу следишь?
Когда-то давно на вокзале
я, полон надежды и сил,
с открытыми настежь глазами
вот так же за ними следил.
Душа моя счастья хотела,
за ними тянулась вослед.
Но в дальних и ближних пределах
его одинаково нет.
Оно из груди вырастает.
А если же пусто в груди —
гляди и гляди на составы,
до смерти — сквозь слёзы — гляди.
ОХОТА
Александру Долбиеву
Я сразу как-то подобрался
и жизнь почувствовал всерьез,
когда вдали заколыхался
чуть синеватый свет берез.
Там, за ольховыми кустами,
как бы коряги на дыбах,
с настороженными курками
стояли люди в номерах.
Они сливались этой ранью
с ольхой, березой, тишиной.
И только синее сиянье
их обходило стороной.
* * *
Наталье Алексеевне Вьюновой
Были годы, да стали года.
А ведь помнится, юною ранью
звёзды падали чаще —
тогда
столько было желаний!
Я растерянно вверх посмотрел,
небеса призывая к ответу.
Надо мной самолёт пролетел
только что.
А теперь его нету.
И под этот высокий раскат,
под летучею тенью
звездопад перешёл в листопад,
к моему удивленью.
Не могу я понять этот вальс,
хоть стараюсь.
Я живу на земле в первый раз,
потому удивляюсь.
А потом и совсем невпопад,
что никак невозможно,
листопад перешел в снегопад.
Осторожно…
* * *
В рощах, окончательно раздетых,
где угомонился листопад,
созданы из воздуха и света,
лёгкие строения стоят.
Никакая это не загадка,
прохожу сквозь них и там и тут.
Существа разумного порядка
в этих мирозданиях живут.
По своей природе и по сути
я подобен этим существам.
Так что вы, друзья, не обессудьте,
если я задерживаюсь там.
* * *
В пальто тяжёлых ходят старики,
постукивают палками большими
и смотрят вниз.
Как будто проверяют
на прочность землю
и свои дела.
А рядом дети с быстрыми ногами
бегут вприпрыжку,
в небеса глядят,
толкаются,
смеются и кричат,
и думают, что жизнь прочна,
как камень.
А старики всё палками стучат.
И крепко сомневаются.
Молчат.
* * *
Маме Любови Андреевне Вьюновой
И, скорее, уже по наитью
обращаюсь все чаще к душе.
Никаких я не сделал открытий,
и, пожалуй, не сделать уже.
Но в скитаньях по свету я вызнал,
что природа от глаза таит:
всё на свете пронизано жизнью,
всё на свете живёт и болит.
Только как объяснить вам достойно,
что он значит теперь для меня,
жёлтый свет и неяркий, и ровный
навсегда уходящего дня.
Вечерами озёра вздыхают,
состоящие изо льда.
Это спит и зимой отдыхает
утомлённая летом вода.
На окошке багульник в стакане
распускается, чтобы гореть.
Что же делать мне с этою тайной —
смерти нет.
И нельзя умереть.
* * *
Свет сиреневый,
розовый свет
опускается вечером с неба.
Есть в нём холод грядущего снега
и тепло мною прожитых лет.
Что с того, что когда-то и мне
приходилось и горько и сладко —
в этой лёгкой сквозной вышине
растворяется всё без остатка.
