15 (2) июля 1904 года умер Антон Павлович Чехов. Прошло 95 лет. Естественно, это не повод для юбилейных торжеств. Но помянуть Чехова добрым словом, склониться над страницами его произведений и писем, попытаться глубже понять его - и есть то, к чему побуждает эта печальная дата. Тем более нас – медиков. Для нас он интересен не только как писатель, но и как врач. Попытаемся извлечь уроки из его жизни и творчества.
«Медицина – моя законная жена»
В 1879 г. Чехов поступает на медицинский факультет Московского императорского университета, 1884-м оканчивает его. К этому времени он уже автор не только рассказов, публикуемых в «малой прессе» - журналах «Осколки», «Стрекоза», «Будильник» и других, но и выпустил первый сборник рассказов «Сказки Мельпомены», подписав его самым известным своим псевдонимом – Антоша Чехонте.
Казалось бы, ранний литературный успех должен был вскружить голову молодому человеку, и он забросит медицину, завертится в водовороте жизни поденщиков малой литературы. Но Чехов остается врачом. В письме издателю и редактору «Осколков» Н. Лейкину в 1886 году пишет: «Практику наклевывается помаленьку».
Чуть позже, в марте того же года, 26-й летний Чехов напишет Д. Григоровичу – своему «Державину», «заметившему и благословившему» его, объясняя, почему не собирается стать только литератором: «… Я врач и по уши втянулся в свою медицину»
На дверях его дома в «Кудрине» появляется табличка «Докторъ А. Чеховъ». Молодого врача постигает первая неудача. В январе 1886 года умирают от тифа две его пациентки – жена и сестра художника Янова. Мария Павловна, сестра писателя, вспоминает: «Под сильнейшим впечатлением этого случая он снял вывеску …». Видимо, рождается мысль бросить медицину. В конце этого неудачного года Антон Павлович пишет: «Докторскую вывеску не велю вывешивать до сих пор. А все-таки лечить приходиться».
Однако медицина не оставляет Чехова, а Чехов не оставляет медицину. Лечит своих друзей: «Получил от Шехтеля (архитектор. – Р.А.) телеграмму! Нужно ехать, лечить». «Завтра еду лечить Гиляя» (Гиляровского. – Р.А.). «… Потащили к поэту Пальмину, который в пьяном образе упал и расшиб себе лоб до кости. Возился с ним, с пьяным, часа полтора-два, утомился, провонял хлороформом …».
Лечит и домочадцев: «Медицина моя подвигается помаленьку. Нашим раздолье: Даже Федосья Яковлевна (сестра матери Чехова. – Р.А.) у меня лечится. Недавно лечил Ивана (брат. - Р.А.). Иметь у себя в доме врача большое удобство».
И писать хочется. Голова полна сюжетов, так бы и сидел за письменным столом, но «нужно ехать лечить», и рукопись откладывается в сторону. С неподражаемым юмором молодой писатель и врач замечает: «Писать с антрактами – то же самое, что пульс с перебоями».
Чехов получил хорошее медицинское образование. В то время в Московском университете внутренние болезни читал Г. Захарьин, гигиену – Ф. Эрисман. Антон Павлович по достоинству оценил своих учителей. Удачливый литератор, он живо интересуется делами в «медицинском мире». В 1889 году Чехов пишет А. Суворину: «Что с Боткиным? Известие о его болезни мне очень не понравилось …». А дальше следует замечание, которое показывает, как в общем-то молодой человек, 29 лет всего, глубоко понимал и чувствовал как литературу, так и медицину: «… В русской медицине он (Боткин. – Р.А.) то же самое, что Тургенев … Захарьина я уподоблю Толстому – по таланту».
Не забывает Антон Павлович и «повышать квалификацию» «Сейчас ходил слушать лекцию Захарьина о сифилисе сердца», –пишет он Лейкину. И у того же адресата спрашивает: «Какое руководство по массажа считается лучшим? Ибо я и мой college в мае будем массировать одного толстяка».
Поражает разнообразие врачебный умений, которым владел писатель Чехов: «Случается летом провожу судебно-медицинские вскрытия», «Пришли больные. Баба с глазом». А вот совсем анекдотичный случай. Летом 1888 года в деревне «пришлось вскрывать скоропостижно издохшую корову. Хотя я не ветеринар, а врач, все-таки за неимением специалистов приходится иногда браться и за ветеринарию». Не кичливым и безотказным был доктор Чехов.
Где бы ни был, куда бы ни приезжал, он всюду и всем оказывает медицинскую помощь. В мае 1887 года посещает Святогорский монастырь «Лечу монахов и старух», - пишет он в письме к сестре Маше.
В это время он не отделяет себя ни от медицины, ни от литературы. «с товарищами, как врачами, так равно и литераторами, пребываю в отличнейших отношениях». А одно из писем брату Александру, всегда наполненных юмором и колкими замечаниями, подписывается так: «Остаюсь любящий брат и сестра Антоний и медицина Чеховы».
Чехов прекрасно понимал значение медицины для своего писательства. «Мне как медику кажется, что душевную боль я описал правильно, по всем правилам психиатрической науки», - это о рассказе «Припадок», написанный специально для сборника памяти Гаршина.
В другом письме: «Право, недурно быть врачом и понимать то, о чем пишешь. Дамы говорят, что роды описаны верно» (о рассказе «Именины»).
Вот выдержка из письма А. Суворину: «Перед отъездом я был у Дмитрия Васильевича (Григорович. – Р.А.) и наблюдал его грудную жабу». А дальше научно объясняет сущность болезни: «… вызывается атероматозным процессом, перерождением артерий … вообразите обыкновенную каучуковую трубку, которая от долгого употребления потеряла свою эластичность, сократительность и крепость, стала более твердой и ломкой. Артерии становятся такими вследствие того, что их стенки делаются с течением времени жировыми или известковыми. Достаточно хорошего напряжения, чтобы такой сосуд лопнул … обыкновенно и само сердце находят перерожденным … Сердце питается скудно, а потому и сидящие в нем нервные узлы, не получая питания, болят – отсюда и грудная жаба».
Привожу такую большую цитату, чтобы показать, насколько эрудированным врачом был Чехов и как умел просто и образно объяснить непосвященным сложные клинические ситуации. Будь он профессором медицины, его студентам можно было бы только позавидовать.
Молодому писателю и врачу живется трудно. Иногда его прорывает: «Длинные, глупые разговоры, гости, просители рублевые, двух – и трехрублевые подачки (гонорары за рассказы. – Р.А.), траты на извозчиков ради больных, не дающих мне ни гроша, - одним словом, такой кавардак, хоть из дома беги».
Надо заметить, что Чехов своих больных лечил бесплатно. «Для медицины я недостаточно люблю деньги», - замечает он. Но однажды он изменил этому правилу. Как известно, в 1890 году Чехов совершил поездку на Сахалин. «По пути я практикую. В местечке Рейнове на Амуре некий мужик пригласил меня к своей беременной жене. Когда я уходил, он сунул мне в руку пачку ассигнаций, мне стало стыдн, и я начал отказываться, уверяя, что я очень богатый человек и не нуждаюсь. Супруг пациентки стал утверждать, что он тоже богатый человек. Кончилось тем, что я сунул ему обратно пачку и у меня все-таки осталось в руке 15 рублей». Так и видится милейший Антон Павлович, смущенный и неловкий. При этом надо знать, что в пути он дорожил каждой копейкой. Он сообщает сестре Маше, что «швы еще не порол» - деньги были зашиты в одежду.
Только врач, практикующий много и часто имеющий дело с трудными и запущенными случаями, мог так глубоко понимать специфику профессии, как Чехов.
Позволю себе еще одну большую цитату из письма. «Говоря о Николае (брат, умирающий от чахотки. – Р.А.) и лечившем его докторе, Вы (А. Суворин, - Р.А.) упираете на то, что «все это делается без любви, без самопожертвования, даже относительно своих маленьких удобств». Вы правы, говоря это вообще о людях, но что прикажете делать врачам?». Далее – «У врачей бывают отвратительные дни и часы, не бай Бог никому этого». Речь идет о ситуациях, когда «доктор сидит, опустив руки, уныло стыдясь за себя и за свою науку и стараясь сохранить наружное спокойствие». И продолжает: «Среди врачей, правда, не редкость невежды и хамы, как и среди писателей, инженеров, вообще людей, но те отвратительные часы и дни, о которых я говорю, бывают только у врачей, и за сие, говоря по совести, многое можно простить». Так мог говорить только врач …
По возвращении с Сахалина вскоре Чехов покупает поместье в Мелихове и в марте 1892 года переезжает туда. Здесь начинается последний этап активной и подвижнической врачебной деятельности уже признанного и почитаемого писателя.
Осенью того же года в Серпуховском уезде случается эпидемия холеры. Чехов становится участковым врачом. Его участок включает 25 деревень. «Конечно, о литературе и думать некогда. Не пишу ничего. От содержания (зарплата за «участковую работу», - Р.А.) отказался, дабы сохранить себе хоть маленькую свободу действий., и потому пребываю без гроша». «Прибавьте, что врач одного из соседних участков заболел плевритом, И, стало быть, если у него случится холера (т.е. на его участке. – Р.А), то я по долгу товарищества должен буду взять на себя и его участок». Заметьте, - по долгу товарищества.
Зато потом он с гордостью напишет: «… я так насобачился лечить поносу, рвоты и всякие халерины, что даже сам прихожу в восторг: утром начну, а к вечеру уже готово – больной жрать просит. Толстой вот величает нас мерзавцами, а я положительно убежден, что без нашего брата пришлось бы туго».
Кстати, Чехов сам понимал, что он хороший врач. В 1891 году он пишет: «Каждый ночь просыпаюсь и читаю «Войну и мир» … Если бы я был около князя Андрея, то я бы его вылечил».
По-видимому, накапливается усталость от в полном смысле двойной жизни между «законной женой» - медициной и «любовницей» - литературой. С пера срываются слова: «В последнее время мною овладело легкомыслие и рядом с тем меня тянет к людям, как никогда, и литература стала моей Ависагой (молодая красивая женщина, взятая престарелому царю Давиду для услужения. – Р.А.), и я до такой степени привязался к ней, что стал презирать медицину». Сама ссылка на библейскую красавицу придает этим строкам оттенок шутки, и всерьез их принимать, конечно, не следует. Еще несколько лет он продолжает врачевать и старых, и малых.
Наступает 1897 год. «Доктора определили верхушечный процесс в легких и предписали мне изменить образ жизни». В апреле случилась беда: «В присутствии г. Суворина у меня пошла кровь. Попал в клиники» (университетская клиника проф. А. Остроумова, что на Девичьем поле. – Р.А.).
После выписки из клиники врачи запретили Чехову врачебную практику. Осенью того же года он уехал в Италию. Жить осталось Антону Павловичу семь лет.
Литературный мастер-класс Чехова
Думаю, пишущим медикам сам Бог велел прислушаться к советам своего великого коллеги.
Очень скоро, еще совсем молодым, он обретает авторитет среди пишущей братии, сотрудников «малой прессы». Видимо, они обмениваются мнениями об опусах друг друга. И вот в письмах Чехова появляются дружеские советы, а особо нерадивым – выговоры. Потом и большие писатели захотят знать, что он думает о их произведениях.
«Поэт, если он талантлив, берет не столько качеством, но и количеством … Ссылка на то, что Вы молоды или что Вы еще «начинающий» послужить Вам оправданием не может …». «Если теперь не будете приучать свою руку и мозг к форсированному маршу, если не будете спешить и подтрунивать себя, то через 3-4 года будет уже поздно … мало работаете». Адресаты так и не вняли советам Чехова и остались безвестными. Писаны же эти строки 27-летним человеком.
Теперь о качестве. «… Стройте фразу, делайте ее сочной, жирной … Надо рассказ писать в 5-6 дней и думать о нем все время, пока пишете … Надо, чтобы каждая фраза, прежде чем лечь на бумагу, пролежала в мозгу дня два и обмаслилась … Рукописи всех настоящих мастеров испачканы и перечеркнуты вдоль и поперек, потерты и покрыты латками, в свою очередь перечеркнутыми …». «Берегись изысканности языка. Язык должен быть прост и изящен. Лакеи должны говорить просто, без пущай и без теперича»
О студенческих опусах: «Шляются ко мне студенты и приносят для прочтения свои увесистые рукописи … все претенциозно, умно, благородно и бездарно». Как тут не вспомнить профессора (медика, между прочим) Николая Степановича из «Скучной истории» и его высказывания о русской литературе: «Умно, благородно, но неталантливо; талантливо, благородно, но неумно, или, наконец, талантливо, умно, но не благородно».
О самовоспитании. «Читайте побольше, Вам нужно поработать над своим языком … Вам надо воспитывать в себе вкус к гравюрам, хорошей музыке и т.д. Читайте побольше серьезных книг, где язык строже и дисциплинированнее, чем в беллетристике. Кстати же, запасетесь и знаниями, которые нелишни для писателя».
Однако Чехов никогда не призывал к самоограничению, чего так не любят сегодняшние пишущие. Наоборот: «Ваш недостаток: в своих рассказах Вы боитесь дать волю своему темпераменту, боитесь порывов и ошибок, т.е. того самого, по чему узнается талант. Вы излишне вылизываете и шлифуете …».
Наконец, оценки маститых и великих. « … У Вас, по моему мнению, нет сдержанности. Особенно эта несдержанность чувствуется в описаниях природы. Частые упоминания о неге, шепоте, бархатности и проч. придают этим описаниям некоторую риторичность, однообразие – расхолаживают, почти утомляют. Несдержанность чувствуется и в изображениях женщин и любовных сцен …». «Еще совет: вычеркивайте, где можно, определения существительных и глаголов. У Вас так много определений, что вниманию читателя трудно разобраться … Это не сразу укладывается в мозгу, а беллетристика должна укладываться сразу, в секунду» (из письма М. Горькому).
Закончить чеховский литературный мастер-класс можно отрывком из письма к его товарищу по университету – известному профессору невропатологу Г. Россолимо: «Не сомневаюсь, занятия медицинскими науками имели серьезное влияние на мою литературную деятельность. Знакомство с естественными науками, с научным методом всегда держали меня настороже, и я старался, где возможно соображаться с научными данными, а где было невозможно, предпочитать не писать вовсе. К беллетристам, относящимся к науке отрицательно, я не принадлежу, и к тем, которые до всего доходят своим умом, не хотел бы принадлежать».
Профессиональное служение медицине отнюдь не помеха литературному творчеству - это главный чеховский урок.
Знайте, каким врачом он был
Каков Чехов писатель, знают все. Великий, всемирно признанный, достойно представляющий русскую литературу в ряду великих литератур мира.
Каков он врач? Оценки разные. Есть весьма посредственные, например, Виктор Ерофеев (см. МГ, ) Большинство похвальные, но высказанные не врачами – знакомыми, друзьями, пользованными больными. Опираться на мнение вторых рискованно. Они могли оказаться перед неотразимым обаянием личности Антона Павловича, признаваемым всеми, кто был с ним знаком, или невольно оценку его как врача совмещали с высокой оценкой его как писателя.
Поэтому беру в руки два тома писем Чехова и ищу в них его врачебные советы, предписания, мнения о состоянии здоровья своих пациентов и с поправкой на современную медицину хочу составить, по возможности, объективное представление о том, каким врачом он был.
Письмо брату Александру от 13 мая 1883г. (Он еще студент!) «Ты просил у меня совета касательно муки Nestl”я …Спрашивал я докторов, читал, думал, и пришел к убеждению, что ничего положительного нельзя сказать об этой муке … Могу посоветовать только одно: как только заметишь понос, брось. (Не свой понос, а дочкин.) Корми свой плод тогда чем-нибудь другим, примерно коровьим молоком разбавленным … Этот поносик излечивается любым лекаришкой. Decoct Salep или Алтейный отвар, то и другое с каплями опия». Все правильно, кроме опия. Но так предписывала тогдашняя педиатрия.
Как педиатру, очень мне нравятся советы, которые дает еще студент старшему брату относительно содержания его дочери: «Чистое белье, перемешанное с грязным, органические остатки на столе, гнусные тряпки, супруга с буферами наружу и с грязной, как Конторская улица, тесемкой на шее – все это погубит девочку в первые же годы». Гигиену в годы учебы Чехова на медицинском факультете читал Ф.Ф. Эрисман. Сразу чувствуется.
Вот замечательные по своей гуманности и профессионализму суждения только что получившего в июне 1884г. аттестат лекаря юного Чехова в письме Н.А. Лейкину, своему первому издателю. «Вы возмущаетесь осмотром кормилиц… А осмотр проституток? Медики (конечно, ученые), затрагивавшие вопрос «об оскорблении нравственного чувства» осматриваемых, судили-рядили и остановились на одном: «Их товар, наши деньги»…Если медицинской полиции можно, не оскорбляя личности торгующего, свидетельствовать яблоки и окороки, то почему же нельзя оглядеть и товар кормилиц или проституток? …Если Вы побоитесь оскорбить щупаньем кормилицу и возьмете ее не щупая, то она угостит Вас таким товарцем, который бледнеет перед гнилыми апельсинами, трихинными окороками и ядовитыми колбасами».
Прошло всего два года по окончании университета, а уже свое здоровье ему доверяют его недавно обретенные друзья. «Завтра еду лечить Гиляя (В.Гиляровского. – Р.А.). На пожаре человечина ожегся, кругом ранился и сломал ногу…». «Сегодня был у меня Шехтель, который у меня лечится и платит мне по 5 р. за совет».
Доверяют и родственники. «Нашим раздолье: даже Федосья Яковлевна (сестра Евгении Яковлевны – матери Чехова. – Р.А.) у меня лечится; недавно лечил Ивана …»(брат. – Р.А.)). «Николай (брат. – Р.А.) у меня. Он серьезно болен (желудочное кровотечение, истощающее его до чертиков). Вчера он меня испугал не на шутку, сегодня ему легче настолько, что я уже позволяю ему принимать по ложке молоко через каждые ½ часа…». «… наш Косой (прозвище брата Николая. – Р.А.) … заболел брюшным тифом, формою легкою, но осложнившейся легочным процессом, На правой стороне зловещее притупление (при перкуссии. – Р.А.) и слышны хрипы. Перевез к себе Косого к себе и лечу». Уверенный в себе доктор!
Даже по прошествии 14 лет от окончания университета, в 1898 г. он пишет А.С. Суворину: «Умер отец после мучительной болезни и операции … и этого не случилось бы, если бы я был дома (Чехов в это время был в Ялте – Р.А.). Я не допустил бы до омертвения». На мой взгляд, это тоже свидетельствует о том, что Чехов был уверенным в своем врачебном мастерстве и занимался медициной не как дилетант, а как настоящий профессионал.
Не могу не привести пример, сколь глубокими были знания Чехова в области клинической медицины. Письмо к Суворину от 16 марта 1887г. «Перед отъездом я был у Дмитрия Васильевича (писателя Григоровича. - Р.А.) и наблюдал его грудную жабу (так называлась тогда стенокардия. – Р.А.)… Сама по себе грудная жаба – болезнь не важная, но у Д.В. она является симптомом болезни, которая называется атероматозным процессом, перерождением артерии, - недуг старческий и неизлечимый. Об этой болезни Вы составите себе представление, если вообразите обыкновенную каучуковую трубку, которая от долгого употребления потеряла свою эластичность, сократительность и крепость, стала более твердой и ломкой. Артерии становятся такими вследствие того, что их стенки делаются с течением времени жировыми или известковыми. Достаточно хорошего напряжения, чтобы такой сосуд лопнул. Так как сосуды составляют продолжение сердца, то обыкновенно и само сердце находят перерожденным ... Само сердце питается скудно, а потому и сидящие в нем нервные узлы, не получая питания, болят, - отсюда грудная жаба». Маленькая лекция, написанная на уровне, практически не отличающимся от современных взглядов на эту болезнь. Хорошим бы преподавателем был Антон Павлович. Кстати, Чехов хотел свой труд «Остров Сахалин» защитить как докторскую диссертацию. Как пишет в своей книге «Доктор Чехов» проф. Б. Мирский, «…работа практического врача привела его к мысли заняться преподаванием медицины студентам, обучать их начальному курсу терапии – «пропедевтике внутренних болезней».
Наблюдательность у Чехова была не только писательская, способность замечать «мелочи жизни». Он обладал и врачебной, чисто профессиональной наблюдательностью. В письме Лейкину от 4 ноября 1887г.: «У него (речь о В.В. Билибине, литераторе. – Р.А.), по всем видимостям, был мышечный ревматизм (односторонний люмбаго). Он простудился. Когда будете видеть его плохо одетым (плохо, т.е. не тепло), то журите его без церемонии; если будет кашлять, то рекомендуйте ему сидеть дома. У него ненадежный habitus (лат. – внешний вид. –Р.А.)».
Врач Чехов не чужд деонтологии. «Я виноват перед Анной Ивановной (жена брата Александра), что не отвечаю на ее письмо. Отвечу по ее выздоровлению, ибо длинно толковать с больным о его болезни я считают вредным» (курсив - Р.А.).
И некоторой гордости за свое профессиональное искусство: «Во всяком случае я рад, что она (А.И. – Р.А) выздоравливает и что Кнох, Слюнин и К° потерпели срам… Мне казалось, что я знаю больше Кноха и К°, и теперь я в этом убежден, хотя, с другой стороны, и жаль (это уже чисто по-чеховски. – Р.А.), что я «фастую» (т.е. – хвастаю. Р.А.).
Грудная жаба у Григоровича прошла. «…но бронхит едва ли оставил Вас в покое; если он утих летом, то зимою может вновь обостриться … Сам по себе бронхит не опасен, но он мешает спать, утомляет и раздражает. Вы поменьше курите, не пейте квасу и пива, не бывайте в курильнях, в сырую погоду одевайтесь потеплей, не читайте вслух и не ходите так быстро, как Вы ходите». Здесь все - и точное понимание болезни, современное представление не только о вреде активного курения и о вреде, как теперь принято говорить, «пассивного» курения, но даже и о необходимости избегать гипервентиляции (при быстрой ходьбе), способствующей кашлю вследствие гиперактивности бронхов, присущей бронхиту. Это вполне современные воззрения, выраженные в доступной форме. Хотел бы я, как преподаватель, чтобы спустя всего 4 года (письмо писано в 1888г.) по окончании медицинского вуза наш молодой врач так глубоко понимал болезнь и умел так профессионально растолковать ее больному.
В свои 29 лет на основе усвоенных медицинских знаний Чехов склонен рассуждать о душе и теле. Из письма к Суворину от 7 мая 1889г. - некто «г. Сикст» «имеет дерзость изучать внутреннего человека, исходя из учения о клеточке? Но чем он виноват, что психические явления поразительно похожи на физические и что не разберешь, где начинаются первые и кончаются вторые? … А если знаешь, как велико сходство между телесными и душевными болезнями, и когда знаешь, что те и другие болезни лечатся одними и теми же лекарствами, поневоле захочешь не отделять душу от тела». Теперь мы знаем, что есть соматогенные психические расстройства. Не довелось читать, что представление о них имело место во второй половине XIX века.
Поражает в 30-летнем, по сути, молодым человеком (правда, по современным меркам) ощущение вины перед медициной за увлечение литературой. Тому же Суворину 9 марта 1890г - «Насчет Сахалина…Еду я совершенно уверенный, что моя поездка не даст ценного вклада ни в литературу, ни в науку: не хватает на это ни знаний, ни времени, ни претензий… Я хочу написать хоть 100-200 страниц и этим немножко заплатить своей медицине, перед которой я … свинья».
Ориентируется Антон Павлович и в узких специальностях. С дороги на Сахалин пишет в письме родным: «Если у Маши будет болеть горло и летом, то по приезде в Москву … пусть проф. Кузьмин отрежет по кусочку от каждой миндалевидной железы … Без этой операции Маша до старости не избавится от фолликулярных и прочих жалоб … Пока железы еще не очень велики, достаточно отрезать по очень маленькому кусочку». Себе ставит узкоспециальный диагноз. «У меня стали часто появляться головные боли с мерцанием в глазах. Болезнь эта называется так: мерцающая скотома», - извещает он Суворина в письме от 25 февраля 1895 г. (скотома; от греч. skotos – темный, слепота – дефект поля зрения, не сливающийся с его периферическими границами. ЭСМТ). Чехову 35 лет. Университет окончен 11 лет назад.
По приезде с Сахалина готовится к борьбе с холерой, надвигающейся в центральные губернии с юга. Пишет 22 июня 1892г. Н.М. Линтваревой (знакомая врач – Р.А): «Если во дворе у Вас случится у кого-нибудь холера, то в самом начале давайте нафталин. Крепкому человеку можно дать его с каломелем или с касторкой … Давать по 10 гран … Я буду, кроме того, употрбелять во всех видах тепло (горячий кофе с коньяком, горячие матрасики, горячие ванны и проч.) и вначале вместе с нафатлином буду давать сантонин, который непосредственно действуйте на паразитов кишечника. До сантонина я дошел своим умом…». Четкие рекомендации и творческий подход. Так мог писать только по-настоящему практикующий врач, приобретший опыт и уверенно действующий в своей профессии.
Не был дилетантом во врачевании писатель Чехов. «Пока я служу в земстве (на эпидемии холеры. – Р.А.), не считайте меня литератором», - пишет Суворину. Вот так умел служить медицине доктор Чехов!
22 марта 1897 г. случилась несчастье. В ресторане «Эрмитаж», куда Чехов с Сувориным поехал обедать, у него горлом пошла кровь. Его отвозят в клинику проф. А.А. Остроумова. «Доктора определили верхушечный процесс в легких и предписали мне изменить образ жизни … Велят жить в деревне…», - пишет Антон Павлович Суворину 1 апреля того же года. Ему настоятельно рекомендуют прекращение врачебной практики. Он прекрасно понимает, что предстоит оставить медицину. Еще совсем молодым доктором в письме от 12 октября 1885г. к Лейкину он пишет: « …медицина не адвокатура: не будешь работать, застынешь». Не будешь работать в медицине, перестанешь быть врачом – вот что это значит. После случившегося он принимает решение: «… прекращаю в деревне медицинскую практику. Это будет для меня облегчением и крупным лишением» (курсив Р.А.).
Может показаться странным, что врач Чехов боялся осмотра себя своими коллегами. Судя по всему его болезнь, сведшая его так рано в могилу, дебютировала еще молодые годы. Он пишет Лейкину: «Я болен. Кровохарканье и слаб…». И в том же письме, чуть ниже: «Боюсь подвергнуть себя зондировке коллег … Вдруг откроют у меня что-нибудь вроде удлиненного выдоха или притупления!.. Мне сдается, что у меня виноваты не так легкие, как горло …». В это время ему всего 26 лет.
Впрочем, что же тут странного: многим из нас врачей не только не до себя, но и боязнь «открытия» в себе, что что-то не так, весьма характерна.
И, видимо, позже, ему 33, приходит тревожная мысль. В октябре 1893 г. пишет брату Александру: «Маленько покашливаю, но до чахотки еще далеко». Через месяц Суворину: «Кашель против прежнего стал сильнее, но думаю, что до чахотки еще очень далеко. Курение свел до одной сигары в сутки». Состояние здоровья ухудшается. В марте 1894 г. пишет из Ялты Суворину: «…кашель, перебои сердца, геморрой. Как-то перебои в сердца у меня продолжались 6 дней… я совершенно бросил курить».
Может показаться также, что увлеченный литературой, Чехов не «повышал свой профессиональный уровень», как врач, а потому «проглядел» свою болезнь. Нисколько. Вот он пишет в январе 1887 г «… я нездоров. Вот уже неделя, как чувствую во всем теле ломоту и слабость (и тут же после «;») сейчас ходил слушать лекцию Захарьина (о сифилисе сердца), простоял не более 11/2 часов, а утомился, точно сходил пешком в Киев».
Естествоиспытатель и монах Грегор Мендель открыл законы наследования признаков в 1865г. В 1895 г., через 30 лет, доктор Чехов пишет Е.М. Шавровой (писательница. – Р.А.): «… в природе очень мало такого, что не было бы вредно и не передавалось по наследству». Стало быть, следил Антон Павлович за научной медицинской литературой, считал для себя, как врача, это необходимым. Думаю так, потому что окончил он университет в 1884 г. Едва ли спустя менее 20 лет с момента открытия наука о наследовании стала преподаваться с университетских кафедр в России.
Вот таким врачом был Антон Павлович Чехов. Его отличало от многих писателей с врачебным дипломом, не долго или никогда не практиковавших, верность своей обретенной в юности профессии до тех пор, пока это позволяло его собственное здоровье. Хорошим, эрудированным и уверенным в своем мастерстве врачом был великий писатель.
Русские коллеги доктора Чехова
В этом году исполняется 145 лет со дня рождения Антона Павловича Чехова (17 января 1860г.). Дата не юбилейная. Но он относится к той плеяде русских писателей, которые поминаются отнюдь не только в дни юбилеев. Думаю, что в сознании российского медицинского сословия это имя присутствует постоянно. Доктор Дымов, Ионыч стали именами нарицательными, когда хотят сказать о самоотверженном враче или враче-стяжателе. «В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». Эти слова в уста своего литературного героя вложил не только писатель, но врач. Этим они особенно знаменательны.
Антон Павлович хорошо знал своих коллег – российских врачей. Со многими трудился бок о бок, особенно в мелиховский период – земские врачи П. Куркин, И. Витте. Среди его друзей не только художники и артисты. Он сам был объектом внимания врачей – пациентом. Известна его дружба с однокашником и впоследствии известным невропатологом Г. Россолимо. Поэтому в образах врачей в произведениях Чехова нашло отражение не только тогдашнее время, мысли и страсти, владевшие его персонажами-коллегами в XIX веке, но, на мой взгляд, и нечто существенное, специфическое, остающееся во все времена отличительной чертой врачебной профессии.
Последнее представляет интерес и в настоящее время.
Топорков («Цветы запоздалые»).
Рассказ написан в 1882 г. Чехов еще студент 4-го курса, ему всего 22 года. Знакомство с представителями врачебного сословия еще поверхностное. Доктор Топорков нарисован однопланово, отрицательно, истуканом. «Шея белая, как у женщины… Лицо красивое, но слишком сухое и слишком серьезное, для того, чтобы быть приятным…Оно сухое, серьезное и неподвижное, ничего не выражало». Ходит «по-генеральски». «Важный господин», говорит о нем Никифор, его дядя и слуга в доме князей Приклонских. «Лед! Дерево! Смеяться не умеет, деревяшка этакая!», восклицает княгиня, когда Топорков, напившись чаю, уходит, никак не прореагировав на игру для него Маши на фортепьяно. С таким же лицом, не выражающим ни сочувствия, ни внимания, ни сострадания, он пользует своих пациентов. Он «даже пальца не протянул, чтобы помочь дамам», которые по его приказу перетаскивают кровать с бездыханным телом Егорушки в другую комнату. «Этакая скотина!», не удерживается сам автор, описав картину перемещения больного. Трудно найти в последующих произведениях Чехова столь однозначно отрицательно представленного героя.
Да и литературный стиль выдает молодого литератора. «Лучше самая отчаянная скука, чем та непроходимая печаль, которая светилась в это утро на лице Маруси. Шлепая по жидкой грязи, моя героиня плелась к доктору Топоркову. Зачем она шла к нему?» Зрелый Чехов так «мелодраматично» уже не пишет.
Затем происходит перелом в жизни и самом образе Топоркова. К нему приходит любовь. Так хочет автор, молодой Чехов, подписавший этот рассказ самым ранним своим псевдонимом «А.Чехонте». Потом его герои не будут делать таких неожиданных кульбитов: из сухого, скучно-серьезного человека, «деревяшки», Топорокв неожиданно превращается в нежно любящего человека. Прозревает, посмотрев на «десяти- и пятирублевки, которые валялись на его столе», и вдруг сделавшиеся ему отвратительными. «Он подался вперед и поднял Марусю с грязи, на которой она лежала, поднял высоко, с руками и ногами… - Не лежи здесь! – сказал он и отвернулся от дивана. И, как в благодарность за это, целый водопад чудных льняных волос полился на его грудь…». Так Чехов тоже не будет потом писать.
Молодой Чехов обрывает рассказ сразу, после неожиданного обращения доктора Топоркова «в другую веру». О его с Марусей пребывании в Южной Франции (какое неопределенное географическое понятие – Чехов еще не бывал ни в Ницце, ни в Италии) написано полстраницы. Видимо, автор не представлял себе, как «сухарь» Топорков поведет себя в роли влюбленного и дает Маруси всего три дня жизни за границей. (В одноименном фильме о днях, проведенных героями повествования в «Южной Франции» рассказано более подробно, но это не Чехов).
Мне кажется, что именно молодость автора, его неприятие врачебного стяжательства, которое ему, наверное, привелось рано увидеть, послужило тому, что первый крупный образ врача в его ранних произведениях показан однозначно отрицательным. Вспыхнувшая же любовь в сердце врача-корыстолюбца, хоть и мало психологически оправдана, говорит о том, что в ту пору юный Чехов верил в возможность мгновенного изменения человека к лучшему.
Дымов («Попрыгунья»)
Ровно через десять лет (в 1892) в рассказах писателя появляется следующий крупно выписанный герой - врач Осип Степанович Дымов. (Повесть «Дуэль», в которой фигурирует Александр Давыдович Самойленко, написана годом раньше. Но в ней «доктор Самойленко» не только второстепенный герой, но и выступает в качестве частного лица, друга Лаевского и фон Корена, и никак - в роли врача).
В отличие от Топоркова, Осип Степанович стопроцентно положительный врач. Таким его видит и сам автор. В ЦГАЛИ хранится чистовая рукопись рассказа, с заглавием «Великий человек». Этот заголовок не нравится Чехову. В письме Владимиру Алексеевичу Тихонову, редактору журнала «Север», где рассказ увидел свет, он пишет: «Право, не знаю, как быть с заглавием моего рассказа! «Великий человек» мне совсем не нравится… Назовите так – «Попрыгунья»… Не забудьте переменить». Чехов боится, что рассказ останется с прежним, «оценочным», названием.
Как человек доктор Дымов – мягковат, как сказали бы – «подкаблучник», но и в этом качестве вызывает к себе только симпатию. Образ выписан достоверно, с сильными и слабыми сторонами характера. Беспрекословно, уставший, в конце рабочего дня приехавший на дачу к жене, по ее просьбе-приказу, разворачивается и едет в город за «розовым платьем» жены, успел только откушать чаю, взять баранку на дорогу и, «кротко улыбаясь, пошел на станцию». Почувствовав, что заболел тяжелой заразной болезнью, говорит жене «не отворяя двери» кабинета – «Мама (так он звал жену. - Р.А.), ты не входи ко мне… Я заразился… мне нехорошо». Живой полнокровный образ.
Ко времени написания «Попрыгуньи» Чехов уже врач со стажем и человек с большим жизненным опытом - позади Сахалин. У него обширный круг знакомств и дружеств. Журналист Владимир Гиляровский, художник Исаак Левитан, писатели Игнатий Потапенко, Михаил Ремизов, редакторы литературных журналов, уже в жизнь Антона Павловича вошла Лика Мизинова, его окружает хоровод окололитературных и «околохудожнических» дам. Писать образы знакомых Ольги Ивановны, жены Осипа Степановича, было с кого.
Доктор Дымов – врач с большой буквы. Таким его замыслил Чехов и таким его написал. Тоже, как и Топорков, «из простых», тоже труженик – «служил в двух больницах. Ежедневно с девяти часов до полудня он принимал больных и занимался у себя в палате, а после полудня ехал на конке в другую больницу…Частная практика была ничтожна…». Но трудился не для наживы, как Топорков, «десяти- и пятирублевки» не собирал. «А какая нравственная сила, - говорит о нем его друг и тоже врач Коростелев. Добрая, чистая душа – не человек, а стекло! Служил науке и умер от науки. А работал как вол, день и ночь … и молодой ученый, будущий профессор, должен был искать себе практику и по ночам заниматься переводами…». Это тем более кажется обидным Коростелеву, что заработанное Дымовым уходило на то, «чтобы платить вот за эти … подлые тряпки!»
Видел ли таких врачей, как Дымов, Антон Павлович, или, может быть, хотел видеть, но созданный им образ для многих поколений российских врачей, несомненно, был образцом для подражания. Или помогал им служить своему делу, «не требуя наград, не требуя венца».
Ординатор Королев («Случай из практики»)
В этом рассказе врач показан в действии. Профессиональном действии.
Профессор вместо себя посылает на вызов в подмосковный фабричный поселок своего ординатора Королева. Больная – молодая девушка, «большая, хорошего роста, но некрасивая … с маленькими глазами и с широкой, неумеренно развитой нижней частью лица…».
«А мы к вам, пришли вас лечить…»,- говорит ординатор. (И сто с лишним лет спустя врачи используют эту формулу обращения к больным – «Мы вас подлечим». «Что у нас болит?». «Мы сегодня молодцом»)
Молодой врач быстро разбирается с причиной недомогания своей пациентки. «Замуж ей пора…», подумал он. Живет в фабричном поселке, богатая невеста – наследница фабрики, а жизнь скучная, неинтересная и без всяких перспектив на замужество по любви.
Королев не видит повода для лечения и собирается уезжать. Его просят остаться, боятся, что у больной повторится приступ. «Он (Королев. – Р.А.) хотел сказать, что у него в Москве много работы, что дома его ждет семья, ему было тяжело провести в чужом доме без надобности весь вечер и всю ночь…». И остается. Он «уже не замечал ни маленьких глаз, ни грубо развитой нижней части лица, он видел мягкое страдальческое выражение, которое было так разумно и трогательно, и вся она казалась ему стройной, женственной, простой, и хотелось уже успокоить ее не лекарствами, не советом, а простыми ласковыми словами».
Оставшись, он навещает ее снова и понимает, что ей надо выговориться.
«Говорите, прошу вас», - просит Королев больную. И в ее сбивчивом рассказе находит подтверждение своему предположению о том, что его больная одинока, что нет с ней рядом близкого человека, несчастна оттого, что богата и не знает как распорядиться своим богатством. Он уверен, что надо бросить богатство, раз оно приносит несчастье. Он говорит это «окольным путем», так как понимает, что сказать это прямо будет неловко, и обещает своей больной, что «хорошая будет жизнь лет через пятьдесят…»
Для нас ординатор Королев замечателен не тем, что, как все Чеховские герои, мечтает о светлом будущем. Он хороший профессионал. Плохой врач прописал бы что-нибудь вроде «кали-бромати » и «ландышевые капли», как это сделал фабричный доктор, взял бы гонорар и укатил в Москву. Королев понимает, что иногда можно и нужно помочь не лекарством, а словом и вниманием, проявленным не формально, а сочувственно и сострадательно. Ему это удается. Когда он утром уезжает, то Лиза, так зовут его больную, уже не «непричесанная … несчастное, убогое существо», какой была при его приезде, а одета «по-праздничному в белом платье, с цветком в волосах… смотрела умно и улыбалась…»
А ординатор Королев тоже переменился. Уже нет гнетущего впечатления от мрачного фабричного поселка, по которому он прогулялся накануне вечером, молодой врач «думал о том, как это приятно в такое утро, весной, ехать на тройке, в хорошей коляске и греться на солнышке».
Рассказ написан в 1898 г. Чехов уже многое понял в своей профессии врача, поработал в земстве и, видимо, наблюдал умных талантливых русских врачей. Впрочем, и сам был таковым.
Ионыч («Ионыч»)
В том же, 1898 г., появляется рассказ «Ионыч».
Бедный Дмитрий Ионыч Старцев. Как ему не повезло – навсегда в сознании читающей публики остаться стяжателем, врачом, который после трудового дня, «по вечерам вынимал из карманов с таким удовольствием бумажки (деньги. - Р.А.)». Вот он «пухлый, красный, едет на тройке с бубенчиками» и «кажется, что едет не человек, а языческий бог». «… оттого, что горло у него заплыло жиром, голос у него изменился, стал тонким и резким. Характер у него тоже изменился: стал тяжелым, раздражительным. Принимая больных, он обыкновенно сердится, нетерпеливо стучит палкой об пол и кричит своим неприятным голосом: - Извольте отвечать только на вопросы! Не разговаривать!»
Именно такого человека мы видим мысленным взглядом, когда слышим имя «Ионыч» и, видя корыстолюбивого и жадного до денег врача, этим именем его «награждаем».
Кажется, ни одного из своих героев Чехов не рисует столь однозначно отрицательным. Не жалеет черных красок.
Но Дмитрий Ионыч Старцев был таким не всегда. Вот он получил назначение земским врачом в Дялеж, что в 9 верстах от города С., где живет семья Туркиных. Ему, как образованному человеку, советуют познакомиться с ними, потому что они почитались за людей просвещенных и интеллигентных: глава семьи выражается весьма изыскано и старается смешить гостей каламбурами, жена пишет романы и читает их вслух, а дочь играет на фортепьянах. Он принят и обласкан и приглашен бывать.
Ответить на приглашение доктор не может «больше года». «Старцев все собирался к Туркиным, но в больнице было очень много работы, и он никак не мог выбрать свободного часа», пишет Чехов, За этими словами стоит человек, занятый настоящим делом, все откладывающий на потом светские визиты. Вызванный письмом «в голубом конверте» к страдающей мигренью Вере Иосифовне, хозяйке дома, Старцев стал бывать у Туркиных «часто, очень часто…». Чехов ставит здесь многозначительное многоточие, а через несколько строк замечает - «Но ездил он к Туркиным уже не ради мигрени…». И опять многоточие.
Молодой доктор влюбился. И он ведет себя как подобает чистому и благородному юноше. Он объясняется в своей любви пылко, искренне: «Я не видел вас целую неделю, а если бы вы знали, какое это страдание!» Он способен восхищаться – «Она восхищала его своею свежестью, наивным выражением глаз и щек. Даже в том, как сидело на ней платье, он видел что-то необыкновенно милое трогательное своей простотой и наивной грацией».
Делает предложение руки и сердца, и получает отказ. Екатерина Ивановна, предмет воздыханий молодого врача, Котик, как зовут ее в семье, уезжает учиться игре на фортепьянах.
Проходит четыре года и за это, не столь большое время доктор Дмитрий Старцев превращается в Ионыча. Как и почему это произошло?
«Старцев бывал в разных домах… Обыватели своими разговорами, взглядами на жизнь и даже своим видом раздражали его… Когда Старцев пробовал заговорить даже с либеральным обывателем, например, о том, что человечество, слава Богу, идет вперед и что со временем оно будет обходиться без паспортов и без смертной казни, то обыватель глядел на него искоса … А когда Старцев в обществе, за ужином или чаем, говорил о том, что нужно трудиться, что без труда жить нельзя, то всякий принимал это за упрек и начинал сердиться и назойливо спорить». И Дмитрий Ионыч стал избегать разговоров и обществ. «От таких развлечений, как театр и концерты, он уклонялся, но зато в винт играл каждый вечер… Было у него еще одно развлечение, в которое он втянулся незаметно … по вечерам вынимать из карманов бумажки, добытые практикой… И когда собиралось несколько сот, он отвозил в Общество взаимного кредита и клал там на текущий счет».
Всего за четыре года из пылкого молодого человека, врача, который ради работы в больнице мог пожертвовать визитом в семью, где есть молодая девушка, доктор Старцев превращается в «Ионыча».
Как и почему это произошло, Чехов показывает в вышеприведенных отрывках из рассказа. И как бы предостерегает, что произойти это может очень быстро. И показывает, что если это произошло, любовь, возвышенные мысли и чувства утрачивают цену: «Это вы про Туркиных? Это про тех, что дочка играет на фортепьянах?» - вот все, что у доктора Старцев осталось от прежнего чувства. И сразу же, после этой реплики своего героя: «Вот и все, что можно сказать про него», заключает Чехов свое повествование о враче, превратившемся в «Ионыча».
Астров («Дядя Ваня»)
Астров, Михаил Львович, пожалуй, самый разносторонне выписанный образ врача из всех героев Чехова, принадлежащих к славному медицинскому сословию. И, на мой взгляд, наиболее полно отражающий представление самого Антона Павловича о том, каким должен и может быть российский врач.
Доктор Астров труженик: «От утра до ночи все на ногах, покою не знаю… За все время, пока мы с тобою знакомы, у меня ни одного дня не было свободного», говорит он няньке, объясняя ей, почему постарел за 11 лет так заметно для себя и для других.
Немножко циничен. Пусть и напускно: «… ночью лежишь под одеялом и боишься, как бы к больному не потащили». Но в то же время, даже в обществе из его головы не идет мысль о больных. Дважды, в 1 и 2 действии пьесы, посреди беседы он вдруг говорит одну и ту же фразу: «В великом посту у меня больной умер под хлороформом». Говорит не впопад, значит, это переживание неотвязно следует за ним. (Кому из врачей не знакомо это чувство, когда в голове – дома, в театре, в общении со знакомыми – гвоздем сидит трудный больной, неправильный диагноз, не то, сделанное на операции?!).
И как всякому врачу, ему хочется хотя бы понимания своей трудной и не всегда удачной работы. «И когда вот не нужно, чувства проснулись во мне, и защемило мою совесть, точно я умышленно убил его (это Астров о больном, который умер под хлороформом. – Р.А.). Сел я, закрыл глаза … и думаю: те, которые будут жить через сто-двести лет после нас … помянут ли нас добрым словом?» Труд врача не оставляет по себе материальных знаков. Даже с актером сравнить нельзя: тот в кино или телеспектакле останется на века. А результат врачебных усилий далеко не всегда зависит только от его мастерства и работы. Память о враче умирает вместе с последними пациентами, которым он нередко, как доктор Астров, отдал свой каждодневный труд в течение многих и многих лет.
Астров живет так же трудно и в таком же почти окружении, как и доктор Старцев. «Да сама по себе жизнь скучна, глупа, грязна… Затягивает эта жизни. Кругом тебя одни чудаки, сплошь одни чудаки, а поживешь с ними года два-три и мало-помалу сам, незаметно для себя, становишься чудаком. Неизбежная участь», говорит Михаил Львович. Он почти повторяет слова «Ионыча»: «Мужики однообразны очень, неразвиты, грязно живут, а с интеллигенцией трудно ладить. Она утомляет. Все они наши добрые знакомые, мелко мыслят, мелко чувствует и не видят дальше своего носа – просто-напросто глупы. А те, кто поумнее и покрупнее, истеричны, заедены анализом, рефлексом… Эти ноют, ненавистничают, болезненно клевещут…»
Доктор Астров крупная личность. «Вообще жизнь люблю, но нашу жизнь, уездную, русскую, обывательскую, терпеть не могу и презираю всеми силами моей души», говорит в сердцах он. (Может быть, и наши молодые врачи – выпускники вузов – не желают ехать в провинцию оттого, что боятся такой же, мало изменившейся с тех пор обывательской русской жизни?). Именно в уста доктора Астрова Чехов вкладывает свое знаменитое – «В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». Он, в отличие от Дмитрия Старцева, не дает этой обывательской жизни засосать себя, превратить в «Ионыча». Он увлекается лесом. (Не это ли увлечение доктора Астрова, истинно интеллигентного русского врача, подвигло Леонида Леонова создать свой знаменитый роман «Русский лес»?). «Я допускаю, руби леса из нужды, но зачем истреблять их? Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи .., - говорит он увлеченно и продолжает, - … когда я прохожу мимо крестьянских лесов, которые я спас от порубки, или когда я слышу как шумит мой молодой лес, посаженный моими руками, я сознаю, что климат немножко и в моей власти и что если через тысячу лет человек будет счастлив, то в этом немножко буду виноват и я». (Заметьте, не моя заслуга, что «человек будет счастлив», а то, что «в этом буду немножко виноват и я» - очень по-чеховски). В отличие от других героев Чехова, которые только собираются, мечтают трудиться ради светлого будущего или только призывают других, как не симпатичный профессор Серебряков, – «дело делать», доктор Астров это дело делает собственными руками. И оборвав на полуслове свой монолог, уезжает на вызов к больному на фабрику.
И любовь у Астрова другая, не такая, как у Старцев. Правда, он старше Дмитрия Ионыча, да и неизмеримо крупнее его как личность. В спектаклях по чеховской пьесе часто Астров выведен этаким провинциальным волокитой и жуиром. Мне он представляется другим. Его любовь деятельна. Он хочет обратить любимую женщину в «свою веру»: приносит «картограмму» уезда. Показывает, каким уезд был пятьдесят лет назад, как много в нем было леса. Хочет увлечь ее своим увлечением. Не его вина, что Елена Андреевна равнодушна к лесам. Его беда, что так же равнодушны к лесам и другие его собеседники. Он терпит фиаско и на «любовном фронте». «Finita», говорит он в конце пьесы.
Но почему-то кажется, что доктор Астров все также будет и дальше каждодневно лечить своих больных и выращивать леса для счастья людей, которые будут жить после него и не знать, что он жил трудно, много работал, и даже не помянут добрым словом его имени.
Таковы русские врачи – коллеги доктора Чехова, какими он их видел, какими он хотел их видеть. Мало что изменилось в существе врачебной профессии с чеховских времен. Мало что изменится и в будущем. Было время, когда отечественные писатели лепили образ врача только как положительного героя. Отсюда завышенно-возвышенные требования к представителям врачебной профессии. Но врач живет среди людей и будет таким, какие люди его окружают. Не лучше, и не хуже. Но есть и будут среди них те, кто будет всегда честно исправлять свой врачебный долг, думать о будущем и работать для него.
Чехов через замочную скважину
В аннотации только что вышедшей книги английского исследователя Дональда Рейсфильда «Жизнь Антона Чехова» сказано: «… из семейной переписки, из воспоминаний чеховских родственников. коллег, любимых женщин, друзей и врагов возникает совершенно другой, неизвестный до сих пор Чехов … Эта биография является по сути настоящей сенсацией». Видимо, эта «сенсационность» биографического материала произвела сильное впечатление на одного из наших авангардистских беллетристов Виктора Ерофеева. На страницах одного из московских СМИ он предлагает свое прочтение книги англичанина и иной, чем сложившийся уже у русского читателя, образ великого русского писателя.
Приведу только несколько примеров из лексики, который воспользовался В. Ерофеев. «Чехов – сексуальный маньяк … ему нужны все время новые телки, на использованных у него не стоит!», « …авто-Ионыч, неудачно продавший Мелихово …», «Немецкая сука по имени Книппер достала его по самое не балуйся». Продолжать не буду. Подобных образчиков авангардного литературного стиля много в небольшой заметке.
Меня, как врача и читателя Чехова задело не это, а два безапелляционных утверждения автора заметки: «Большой писатель ничтожности (Чехов. – Р.А.) прожил ничтожную жизнь» и «… неважный врач …».
Попробую опровергнуть эти два утверждения. Однако чтобы не было как раньше, «не читал, но имею мнение», я прочел без малого 800-страничный труд английского автора и буду пользовать только фактами со страницы этой книги.
«Неважный врач»
Имена писателей, имевших врачебное образование, хорошо известны. Как российских, так и иностранных. – Владимир Даль, Викентий Вересаев, Михаил Булгаков, Арчибальд Кронин и многие другие. Однако почти все они вскоре после получения врачебного диплома оставили медицину, полностью переключившись на литературу. Чехов долгие пятнадцать лет сочетал литературный труд с врачебным. Это общеизвестный факт. Теперь только факты из книги Д. Рейсфильда (цитируется по Жизнь Антона Чехова. Издательство Независимая газета Москва, 2006).
«В дальнейшем его способность распознавать неизлечимые болезни и точно сказать, сколько протянет больной, вызывало у людей страх, а проведенные им вскрытия (патологоанатомический. –Р.А.) неизменно получали высокие отзывы специалистов» (с. 110).
Лето 1881 г. Чехов проводит в г. Воскресенске, где служит его брат Иван. Антон еще студент, но берется помогать врачам села Чикино. «Весь август напролет Антон обеспокоенно ухаживал за хворыми и отощалыми крестьянами, бесконечной чередой тянувшиеся в больницу за помощью» (с. 119).
1885 г. Антон Павлович только год как получил «удостоверение лекаря» и уже – «В начале июня доктор Архангельский оставил Антона за главного в чикинской больнице …» (с. 165).
Даже литературные враг Чехова Зинаида Гиппиус в своем дневнике запишет о нем: «Нормальный провинциальный доктор. Имел тонкую наблюдательность в своем пределе (т.е. в своей профессии. – Р.А.) – и грубоватые манеры, что тоже было нормально» (с. 330).
«За три недели отсутствия (в Мелехове в связи с первой постановкой «Чайки» в Петербурге. – Р.А.), прибавилось больных мужиков» (с. 525). К «неважному» врачу не пошли бы.
Доктора Чехова беспокоит состояние здоровья Исаака Левитана, с которым связывала его многолетняя дружба. «Двадцать пятого декабря (1896г – Р.А.) Антон отправился в Москву, намереваясь проведать … Левитана … Обследовав друга, Антон отметил: «У Левитана расширение аорты …» (с. 536). Сейчас бы сказала – аневризма аорты. Диагноз совершенно точный. Так и хочется сказать словами грибоедовского героя – «вы, нынешние, ну-тка!» Ведь в распоряжении доктора Чехова и было что только перкуссия да аускультация. Через 12 лет после окончания университета, уже знаменитый писатель сохраняет свое искусство врача и диагноста.
Думаю, Чехов не оставил бы врачевания до конца дней своих – всегда хочется заниматься тем, что хорошо получается. «От врачебной практики … пришлось отказаться» (с. 560). Это 1897 г. 22 марта он пришел на обед со своим издателем Сувориным в ресторан «Эрмитаж». «В ресторане, не успев притронуться к еде, он вдруг приложил ко рту салфетку и указал на ведерко со льдом: из горла его потоком хлынула кровь» (с. 548). Далее клиника профессора А.А. Остроумова и вынужденное прекращение врачебной практики по состоянию здоровья.
«Сельские учителя, врачи … приезжали (в Мелихово. – Р.А.) и по делу, и просто так …» (с. 566). Чехов уже не практиковал. 1900год. В Ялту приезжает MХТ с постановкой чеховских пьес. « … 25 марта из Москвы пожаловала (в Ялту. – Р.А.) группа врачей, желающих стать свидетелями триумфа своего коллеги» (с. 666). Думаю, что и теперь для российских врачей Чехов остается коллегой, а не только писателем.
Лето 1897 г он проводит на юге Франции. «Постояльцы Русского пансиона (на Ривьере. – Р.А.) были Антону скучны, их же он прежде всего интересовал как врач» (с. 575). «Неважный» врач вряд ли кого-нибудь мог интересовать. В это время Чехов «… уже получил международное признание. В конце сентября Рудольф Штраус писал в журнале Wiener Rundschau - «Мы имеем перед собой могучее, таинственное чудо стринбергова содержания в мопассановской форме …» (с. 579). Казалось бы, постояльцев Русского пансиона Чехов должен был интересовать как европейская литературная знаменитость. Ан нет, интересует как врач. Там, на юге Франции, больной Чехов остается врачом. « … В Ницце он познакомился с одним из основателей русской офтальмологии, Л. Гиршманом, привезшим на Ривьеру своего чахоточного мальчика. Антон обследовал сына, а отец выписал доктору рецепт на новое песне» (580).
Вот таким «неважным» врачом был выпускник Московского императорского университета по медицинскому факультету Антон Чехов.
Ничтожная жизнь
Общеизвестны основные вехи жизни Чехова. Полуголодное детство и одуряющее сидение в лавке своего отца, неудачливого торговца – Таганрог. Медицинский факультет университета. Москва. Первые публикации в журналах. Литературная поденщина и одновременно учеба на врача. Успешная врачебная практика, часто задаром, ибо пациенты у доктора Чехова отнюдь не московская элита. И растущая литературная известность, сначала в Москве, затем признание в Петербурге. Знакомство и дружба со знаменитостями своего времени – Григорович, Лесков, Чайковский … А ему еще нет и 30. В. Ерофеев изумлен: «Как так случилось, что в мрачной таганрогской семье мелкого лавочника родились сразу три брата-таланта: журналист, модный писатель и художник?» (Видимо, для автора заметки в СМИ Чехов всего лишь модный писатель).
Далее Сахалин. Подвиг, изумивший современников, равного которому среди российских литераторов, пожалуй, никто не совершал. И это в 30 лет, когда уже известен, окружен почитателями и поклонницами, изобильное число которых у г. Ерофеева, кажется, вызывает зависть.
Там, на Сахалине, проделан гигантский труд – опрошено и заполнено 10 000 анкет на ссыльных и заключенных.
Первые драматургические опыты. Знакомство с ВЛ.И. Немировичем-Данченко, Московским художественным театром, артистами. И одновременно – «Антон начал активную кампанию в помощь голодающим» (с. 348). Голод в Росси в 1891 г. После голода – холера. «Антон не стал дожидаться особого приглашения. Восьмого июля он предложил себя в санитарные участковые врачи. От жалования отказался…» (368). Это при том, что он был едва ли не единственным кормильцем многочисленной родни. Работы было невпроворот. Врачебный участок на его попечении включал 25 деревень. « …проверял санитарное состояние изб, лечил дизентерию, сифилис и туберкулез, а к ночи падал, обессиленный в постель, чтобы с рассветом вновь отправиться в путь …» (с. 369). Отложена на время литература.
«Справившись с холерой, он занимается строительством школ, библиотек, почтовых отделений, дорог и мостов …» (с. 369).
В «ничтожной» своей жизни талантливый писатель и профессиональный врач стремился к научной работе. 1885 г. « … он начал подбирать библиографию для нового труда «Врачебное дело в России» (с. 158).
Свою книгу «Остров Сахалин» он хочет представить в виде диссертации, но терпит неудачу: « … Московский университет отказался зачесть чеховский труд как диссертацию, что дало бы ему право читать лекции по здравоохранению» (с. 410). Очевидно, что он постоянно стремился расширять поле своей деятельности.
Можно ли такую жизнь назвать «ничтожной»?
Именно умение собирать материал для научной работы, систематизировать его и сохранять сослужили плохую службу самому Чехову, как это можно заключить по прочтении книги и заметки В. Ерофеева. Но об этом ниже.
Чехов неоднократно выезжает за границу. С интересом вглядывается в жизнь французов, итальянцев.
Страницы книги Д. Рейнфильда, возможно, помимо воли автора, рисуют образ молодого талантливого человека из провинции, который, очутившись в столицах, хочет как можно больше взять от жизни. Да, он посещает публичные дома Москва, печально известный Соболев переулок. Но это не становится пагубной страстью, как у Мопассана, с которым его сравнивают европейские журналисты. « … призвав на помощь двух коллег, обходил с пачкой опросников публичные дома Соболева переулка» (с. 157). Он исследовал жизнь, как и полагается писателю. Посещение проституток никак не сказалось на его порядочном отношении к женщинам. Не только в его произведениях. Вот он пишет своему беспутному брату Александру: «Как бы ничтожна и виновата ни была женщина, как бы близко она не стояла к тебе, ты не имеешь права сидеть в ее присутствии без штанов, быть в ее присутствии пьяным, говорить словеса, которых не говорят даже фабричные, когда видят около себя женщин» (с. 257).
С сыном Суворина посещает Монте-Карло. Там в игорном доме проигрывает за два дня 800 франков. Помнится, алчный издатель Стилловский специально давал Достоевскому деньги для игры на рулетке, как способ познать еще одну сторону жизни. Для последнего это стало на время трудно преодолимой страсть.
Чехова чаша сея миновала. Суворины, видимо, хотели, чтобы молодой писатель приобрел и этот жизненный опыт.
Жизнь врача монотонна – изо дня в день больные и больные – со своими страданиями и жалобами, благодарные и озлобленные, послушные и строптивые. Но не ничтожна, даже если и наполнена только врачеванием с утра и до ночи.
Жизнь писателя однообразна. Только за своим письменным столом он велик. А в отдалении от него – « … меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он».
«Ничтожную» - бедную событиями жизнь прожил Франц Кафка. Полной забот о заработке и расплатой с долгами была жизнь Достоевского. Пропил свою жизнь Эдгар По. Безмерным было распутство Мопассана. Что ж, «простой читатель», узнав про это из подробнейших их биографий, если таковые кто-то напишет, изменят свое отношение к их творчеству? Прожитая жизнь не заслоняет нам их книг. И только «простой обыватель» возрадуется - они (писатели, художники, музыканты и т.д.) еще хуже, чем я.
Вместо рецензии
Бывший дворецкий английского принца Чарльза опубликовал книгу, в которой рассказал о частной жизни своего хозяина. Творение слуги было сметено с прилавков книжных магазинов в первые двадцать четыре часа. Неистребима человеческая страсть подглядывать в замочную скважину!
В чем особенность книги Д. Рейсфильда и беда Антона Чехова, случившаяся с ним через сто лет после его смерти?
Беда в том, что – «Как и отец он (Чехов – Р.А.) аккуратнейшим образом сохранял все письма и бумаги. Если кому-нибудь из родни требовался тот иной документ, они обращались к Антону … С тех пор это стало ежегодным ритуалом, к которому Антон приобщил и Машу: письма делили на две категории – семейные и деловые, затем раскладывались по коробкам и по авторам. Причем Антон проставлял соответствующие даты». А далее на той же страницы книги англичанина – «Отныне, боясь скомпрометировать себя, корреспонденты Чехова поумерили откровенность или же писали ему исключительно в расчете на «пригодный для продажи» ответ» (с.462).
Особенность труда Д. Рейсфильда в том, что он, имея доступ ко всем, по-видимому, без исключения архивам, письмам и дневникам, как сказано в аннотации книги, «чеховских родственников, коллег, любимых женщин, друзей и врагов» выложил их на без малого 800 страницах. Изложение жизни Антона Чехова идет даже не по годам или месяцам, а едва ли не по неделям. Корреспонденты писателя, особенно его брат Александр, да и сам Антон, естественно, в частных письмах друг к другу порой были весьма откровенны как в изложении событий и чувств, так и в словесном их оформлении. Врачи вообще несколько циничны и грубоваты в характеристике некоторых физиологических процессов и людских привычек. И Чехов не исключение. Это подметила и Зинаида Гиппиус, его литературный враг, которая могла бы подобрать более резкие эпитеты, будь на то у нее основания. Однако ограничилась констатацией грубоватых манер, «что (по ее мнению) тоже было нормально».
С сожалением должен отметить, что в ремарках к ставшим известными Д. Райсфильду фактам жизни Чехова проскальзывает «обвинительный уклон». Болеет Фенечка, тетка Чехова, сестра его матери Евгении Яковлевны. «В августе он (Чехов – Р.А.) на один день выбрался (из Мелихова – Р.А.) в Москву – однако посетил не тетю Фенечку, а московский зоосад» (с. 340). Ах, какой нехороший этот всемирно известный русский писатель! Было за что «прицепиться» В. Ерофееву в его скандальной, на мой взгляд, рецензии на книгу англичанина.
Почему к частной жизни писателя относятся более придирчиво, чем, скажем, к человеческим качествам живописца или композитора? Гомосексуализм Чайковского никому не мешает наслаждаться его музыкой, помешательство Врубеля или Ван Гога - их картинами. Наверное, потому, что по русской литературной традиции русский писатель чему-то учит – «властитель дум». Поэтому с него спрос другой. Может быть, такой подход к оценке человеческих качеств Чехова исповедовал английский исследователь?
Говорят, Фолкнер сказал о Хемингуэе – «он так же хорошо, как его книги». Обязан ли писатель быть хорошим человеком?
Образ Чехова человека многими поколениями читателей был выведен из его произведений, где ничего пошлого, грубого, назидательного нет. И вот явился труд Д. Рейсфильда, а вслед за ним заметка В. Ерофеева. Последний увидел в книге и уделил особое внимание чертам Чехова, не чуждым «простому смертному». И по прочтении книги заявляет: « … кончается старое время писателей как святых пророков». Где это автор заметки видел русских писателей - святых пророков? Даже библейские пророки порой вели себя как не как святые. И писатель «влачится в мрачной пустыне» жизни, доступный всем человеческим слабостям, пока не явится ему на перепутье «шестикрылый серафим».
Чехов и дети
Как известно, у Антона Павловича Чехова не было своих детей. Обычно бездетные мужчины не любят их или, по крайней мере, равнодушны к ним. Чехов был исключением. Он любил детей. Мало того, он хотел иметь детей. У Ольги Леонардовны произошел выкидыш. Кажется, Владимир Иванович Немирович-Данченко упрекнул ее – «от такого человека и не смогла выносить».
Любовь к детям у Чехова, по-видимому, оттого, что он вырос в многодетной семье. Кроме него было четыре брата – Александр, Николай, Михаил, Иван и сестра – Маша. Надо сказать, что вместе с детьми Чеховых жил еще их двоюродный брат Алеша – сын родной сестры матери Антона Павловича Евгении Яковлевны – Феодосии Яковлевны. Они с детства были дружны и пронесли дружбу и взаимную привязанность друг к другу через свои жизни. Достаточно вспомнить, как глубоко переживал Антон безвременную смерть брата Николая, как Мария Павловна посвятила всю жизнь памяти знаменитого брата.
Опыт жизни в многодетной семье, любовь к детям и пристальное внимание к ним не могли не найти отражение в литературном творчестве Антона Павловича.
Опыт жизни Антона в семье своего отца – неудачливого торговца Павла Егоровича был суров. Широко известны слова Чехова о своем детстве. «Деспотизм и ложь исковеркали наше детство … Детство было страданием». «Я никогда не мог простить отцу, что он сек меня в детстве».
Биограф Чехова Михаил Петрович Громов свидетельствует: «В семье не злоупотребляли телесными наказаниями, но подзатыльники, затрещины и порки были».
Если вспомнить, что Антошу заставляли сидеть в лавке и «торговать мылом, вином и селедкой», то невольно на память приходит сценка из знаменитого «Ваньки»: «А на неделе хозяйка велела мне почистить селедку, а я начал с хвоста, а она взяла селедку и ейной мордой начала меня в харю тыкать». Не исключено, что нечто подобное пришлось пережить и мальчику Антоше.
Говорят, на вопрос – что вы считаете лучшей начальной школой для писателя? – Эрнест Хемингуэй ответил – несчастливое детство.
Несчастливое детство было у Диккенса, Горького, Хемингуэй … В какой-то мере у Льва Толстого. Все они написали прекрасные литературные произведения о детстве и детях.
Дети окружали Чехова и во взрослой жизни. «Чтобы освежить и обновить воздух в своей квартире, взял к себе в жильцы молодость в образе гимназиста первоклассника, ходящего на голове, получающего единицы и прыгающего всем на спины». Это о Сереже Киселеве, сыне знакомых семьи Чеховых.
1888 год. Дом «на Кудрине», ныне Садово-Кудринская улица Садового кольца. Забавные прозвища дает писатель своему юному другу - Финик, Коклюш, Котафей Котафеевич, Грип (в те времена не писали «грипп». – Р.А.)., Коклен Младший. Забавно – доктор Чехов среди прозвищ называет и «коклюш».
Как внимателен вечно занятый заботами о заработке и вызовами к больным Антон Павлович к юному гимназисту! Вот сценка, которую он записывает. «К Финику приходил Иванов сообщить, какие заданы уроки. Будучи приглашен наверх, он вошел в комнату Финика и, сам сконфузился, сконфузился и Финик. Угрюмо глядя в одну точку, он басом сообщил, что задано, толкнул Финика в бок и сказал: Прощай, Киселев! И, не подавая руки, удалился…». Сама по себе сценка написана живо, по-чеховски. Но Чехов не был бы Чеховым, если бы не закончил зарисовку так: «по-видимому, социалист».
Медицина, медицинское образование оказали вполне заметное влияние на литературное творчество Чехова. Дело не только в том, что медицинские знания позволили писателю точно изобразить физическое и психическое состояние своих героев. Медицина, как никакая другая профессия позволяет писателю проникнуть в глубину человеческих страданий и чувств. А именно они и есть объект писательского интереса и творчества. Достаточно вспомнить слова Чехова в письме Плещееву о своем рассказе «Припадок» - «Мне, как медику, кажется, что душевную боль я описал правильно по всем правилам психиатрической науки». Или другой пример – рассказ «На пути». Девочка «лет восьми» нарочито капризничает, чтобы привлечь к себе внимание взрослых. У нее самые разнообразные жалобы – плечо болит, долго находятся в пути. И читателю понятны капризы девочки, он как бы готов к ним, потому что в начале рассказа автор дает следующий ее портрет – «Лицо бледное, волосы белокуры, плечи узки, все тело худо и жидко …». Это писание астенезированного ребенка, страдающего хронической интоксикацией и потому с трудом переносящего тяготы длинного зимнего пути. А кроме того, больные дети всегда требуют повышенного внимания к себе.
Представляется интересным посмотреть. Кто и как учил Антона Чехова медицине.
В 1879 г. он поступил на медицинский факультет Московского императорского университета. В это время там преподавали знаменитые профессора. Терапию – Григорий Антонович Захарьин и Алексей Александрович Остроумов, впоследствии лечивший Чехова от туберкулеза легких, хирургию – знаменитый Николай Васильевич Склифосовский, гигиену не менее знаменитый Федор Федорович Эрисман. Конечно, в соответствие с темой, больше всего интерес представляет – кто преподавал детские болезни.
Научной дисциплиной педиатрия в России становится как в раз в XIX столетии. К моменту, когда на факультет приходит юный Антон Чехов, уже учреждена и функционирует кафедра акушерство, женских и детских болезней – 1873 г. Ею заведует Николай Алексеевич Тольский. Он первый подчеркнул зависимость развития и течения детских болезней от окружающей среды. При его непосредственном участии в Москве была открыта первая детская клиника, что позволяло вести учебный процесс «на больных». С 1876 г. на кафедру в качестве приват-доцента приходит Нил Федорович Филатов – целая эпоха в становлении отечественной педиатрии. Как и многие русские профессора-медики того времени, он прошел стажировку в лучших детских и терапевтических клиниках Европы. Был образованным человеком. Его лекции пользовались большой популярностью не только у студентов, но и у врачей. Настолько большой, что три врача из его клиники, один из них Георгий Несторович Сперанский, тоже во многом замечательный врач и человек, записали их и издали отдельной книгой. Вот как они описывают лекции Нила Федоровича. «Начиналась лекция обыкновенно чтением анамнеза больного ординатором. Status praesens уже не читался, а получался непосредственно на больном тут же у всех на глазах … Исследование в аудитории не делалось только для демонстрации, а профессор действительно производил его и для себя и нередко находил в это время новые детали, еще не замеченные во время (предварительных) обходов. Насколько это помогало живости и безыскусственности лекции, понятно само собой».
Несомненно, на впечатлительного и восприимчивого студента Чехова такие лекции оказали большое влияние – учили не только врачеванию, но и умению установить контакт с ребенком, вызвать к себе симпатию маленького человечка, понимать его настроения и желания.
Другим профессором, бесспорно оказавшим большое влияние на молодого Чехова был Эрисман. Он преподавал гигиену, в 1878г., т.е. за год до того, как Чехов стал студентом, профессор выпустил книгу – «Общедоступная гигиена». Она появилась на волне земского движения. Тысячи молодых людей, в том числе и врачей, как раньше говорили, по зову сердца устремились в народ, в деревню, чтобы послужить простому человеку. Они сыграли большую роль не только в оказании помощи, включая медицинскую. Они были поражены бедностью и тяжестью условия жизни крестьян, их жен и детей. Они несли гигиеническую грамотность жителям деревни, занимались санитарной статистикой. Все это известные вещи.
Роль книги Эрисмана заключалась в том, что она давала нужную информацию для такой работы. Значение здоровья подрастающего поколения для будущего государства Российского хорошо понимал еще Ломоносов. В «Общедоступной гигиене» находим целую главу, вторую, посвященную «Жизненным условиям различных возрастов». В ней два раздела «Первое детство» и «Школьный возраст». В первом читаем: «Влияние социального положения на детскую смертность отражается весьма явственно … Главный враг детей бедность… Наиболее частые причины в болезней в первых годах жизни жизнь в нездоровых помещениях, неправильное питание». Во втором разделе – «Школьные помещения часто в деревенских избах. Дурное освещение, теснота, отсутствие вентиляции, дурные школьные скамьи, обременение учеников уроками, большое число учебных часов». Перечисляя болезни школьников, называет – искривление позвоночника, близорукость, чесотку, головные боли, увеличение щитовидной железы, умопомешательство».
Сея периодизация детство, кажется, нашла отражение в ранних произведениях Чехова.
Так либо иначе, но можно с большой вероятностью полагать, что лекции по гигиене сыграли большую роль в том, что Чехов принял активное участие в земской работе в годы своего проживания в Мелихове. Там же он на собственные деньги строит школу для местных ребят, выгодно отличающуюся от той, описание которой приводит в своей книге профессор Эрисман. Несомненно, мне кажется, и то, что эти гигиенические знания побуждали Антона Павловича пристальнее вглядываться в те условия, в которых живут дети, как городские, так и сельские.
Читая рассказы Чехова, главными героями которых предстают дети, возникает впечатление, может быть неверное, что это не рассказы для детей, а рассказы о детях. По крайней мере, в подавляющем своем большинстве.
Вот первые рассказ, касающийся детской темы, «Жизнь в вопросах и ответах». Написан в 1882 г. Напечатан в журнале «Будильник» и подписан хорошо известным и таким забавным псевдонимом «Антоша Чехонте». В это время Антон еще студент медицинского факультета. Какое точное знание педиатрии выказывает юный писатель в этом коротеньком рассказе! Вот некоторые из восклицаний, относящиеся к разделу «Детство»: «Зубки прорезались?» «Это у него золотуха?» «Он уже ходить умеет!» «Что он наделал?! Бедный сюртук!» «Спи пузырь!» «Он уже говорит! А ну-ка, скажи что-нибудь!»
И вот уже совершенно правильное понимание того, как надо относиться в маленькому ребенку, несомненно почерпнутое из лекций по педиатрии: «Постыдитесь, можно ли бить такого маленького
В разделе «Отрочество». «Иди-ка сюда, я тебя высеку!» «Читай! Не знаешь, пошел в угол». «Почему ты мамаши не слушаешься?» «Как будет именительный падеж множественного числа?» «Без обеда!» «Вон из-за стола!» «А ну-ка покажи свои отметки!» «Уже порвал сапоги!?» « Где ты мундир запачкал? На вас не напасешься!» «Когда, наконец, я перестану тебя пороть?» И так далее. Здесь не только большая наблюдательность и внимание к детской жизни (откуда ей взяться у 22-летнего юноши?) сколько, скорее, воспоминания о собственном опыте, полученного от скорого на расправу Павла Егоровича.
В следующим 1883 году в журнале «Осколки» печатается рассказ «Злой мальчик». Как уже отмечалось, гимназисты нередко появляются в рассказах Чехова. Гимназистом был сам, гимназистами были его братья. Ябедничество и завистливость мальчика здесь показана не как плохие черты характера, свойственные отроческому возрасту, а шутливо и со снисходительным пониманием особенностей возраста.
В рассказе «Репетитор» тоже выведен гимназист Петя. Он тоже не наделен благородным характером. Когда репетитору Егору Зиберову, тоже гимназисту, но старших классов, не удается решить им же предложенную математическую задачу, его ученик Петя Удодов «Ехидно улыбается», пишет Чехов.
Этот рассказ нельзя назвать рассказом для детей, Это рассказ о бедном гимназисте, подрабатывающем репетиторством в тоже небогатой семье и о мальчике, которому уроки в тягость. И он переносит свою нелюбовь к урокам на застенчивого и робкого учителя. Не знаю, занимался ли Чехов репетиторством, на страдания бедного Егора Зиберова описаны им с такой психологической достоверностью, что, думается, занимался.
В этом произведении впервые, если рассматривать в хронологическом порядке, появляется одна заметная и. на мой взгляд, обусловленная медицинским образованием Антона Павловича черта его рассказов о детях. Он точно указывает возраст Пети Удодова – «двенадцатилетний мальчуган». Кстати, в этом выражении «мальчуган» четко обозначено добродушное отношение писателя к своему герою, отнюдь, не осуждающего мальчугана за то, что тот «ехидно улыбается» промаху своего репетитора-мучителя. Да и не свойственно было никогда Антону Павловичу Чехову осуждать кого бы то ни было ни в жизни, ни в своих произведениях.
В рассказе «Детвора» особенно очевидно проявилась эта особенность «детских» рассказов писателя - четко обозначать возраст своих маленьких героев. Он, как врач, хорошо понимал, что и физические кондиции, и психологические особенности ребенка тесно коррелируют с его, ребенка, возрастом.
Написан рассказ в 1886 году, и хотя подписан еще юношеским псевдонимом «А. Чехонте», это уже опытный писатель и, что особенно заметно, дипломированный врач.
Дети остались в доме одни, родители уехали в гости, и играют в лото. Перечисляются герои рассказа. Гриша – «маленький, девятилетний мальчик с догола остриженной головой, пухлыми щеками и с жирными, как у негра, губами». Сестра его Аня – «Девочка лет восьми. С острым подбородком и умными блестящими глазами…». Другая сестра – Соня. «Девочка шести лет, с кудрявой головой и с цветом лица, который бывает только у очень здоровых детей, у дорогих кукол и на бонбоньерках …». Не назван только возраста еще одного героя – Алеши, он обозначен как «пухлый шаровидный карапузик, нетрудно догадаться, что он младше Сони, да кухаркина сына Андрея. Его автор описывает как «черномазый болезненный мальчик, в ситцевой рубахе и с медным крестиком на груди». В этом описании так и хочется видеть следствие лекций, читанных на медицинском факультете и слышанных со вниманием Антоном Чеховым.
Профессор Эрисман пишет в своей вышеупомянутой книге, а студенты наверняка слышат на его лекциях, что «из 100 рожденных в достаточных и образованных семьях умирает до 5 лет 10-20 детей, а в бедных – от 30 до 60». Обозначив социальное положение Андрея – кухаркин сын, Чехов подчеркивает болезненный вид мальчика. И это краткое обозначение образа контрастирует с только что описанной Соней, цвет лица у которой «какой бывает только у очень здоровых детей».
Только большой опыт общения с детьми, своими братьями и детьми знакомых, писательская наблюдательность и не в последнюю очередь медицинские знания позволяют Чехову дать точный психологический портрет детей, показать не менее четкую мотивацию их поступков и поведения. Недаром этот рассказ молодого писателя так понравился Льву Толстому, который сам был многодетным отцом и, стало быть, мог по достоинству оценить художественную и психологическую точность рассказа.
Особенно поражает, я бы сказал клинической точностью, рассказ «Гриша». Написал в 1886 году. Уже два года, как доктор Чехов практикует. «Гриша, маленький пухлый мальчик, родившийся два года и восемь месяцев тому назад, гуляет с нянькой по бульвару». Так начинается рассказ. Кто еще из писателей, писавших о детях, с точностью до месяцев указывает возраст своих маленьких героев? Только в детективах с целью установить дату преступления можно найти точное указание на дату рождения персонажа с точностью до месяцев и дней. Здесь же точный возраст указан для психологически наиболее правдивого объяснения поведения Гриши. Кстати в Примечаниях к многотомному изданию своих сочинений Антон Павлович указывает, что сей рассказ был написан на тему, подсказанную секретарем редакции журнала «Осколки» В. Билибиным – «психология маленького ребенка». Этим и удивляет рассказ – точным соответствием психологии и поведения маленького героя его возрасту. Свидетельствую этот как детский врач.
Чехов как бы изнутри маленького Гриши видит и описывает «четырехугольный мир» - комнату, в которой он живет, окружающих его людей – папу, «личность в высшей степени загадочную» (наверное, потому, что видит его редко), маму и няню, которые его «одевают, кормят и укладывают спать» Вот он с нянькой выходит на улицу, в новый мир, «где солнце режет глаза, столько мам и пап, что не знаешь, к кому и подбежать …». А потом он видит страшно топающих людей – это солдаты. А потом он с кухаркой и ее ухажером сидит за столом, на котором бутылка и две рюмки. Он просит – «дай, няня, дай!» Ему дают ради смеха отхлебнуть, и он задыхается и машет руками. А вечером он никак не может уснуть. Во сне ему сняться солдаты, коши, лошади, стеклышко, светлые пуговицы нянькиного ухажера и – жаркая печка. Не каждый детский врач может так точно описать впечатления мальчика двух лет и восьми месяцев от окружающего его мира, людей, событий.
В рассказе «Житейская мелочь» психологически точно и по возрасту мотивированно описана реакция мальчика на обман взрослого человека. Взрослых в рассказе двое – некая Ольга Ивановна, мать мальчика, и Николай Иванович Беляев, петербургский домовладелец, «который, по его выражению, тянул скучный и длинный роман» с вышеозначенной Ольгой Ивановной. Но подлинный герой рассказа, конечно же, Алеша, «мальчик лет восьми, стройный, выхоленный. Одетый по картинке в бархатную курточку и длинные черные чулки». Он берет честное слово с Беляева, что тот не скажет маме, что видится с папой, с которым мама в разводе. Рассказывает подробности, как папа их с сестрой «целует, рассказывает разные смешные остроты, угощает кофе с пирожками в кондитерской Апфеля». Папа «добрейший человек». Он любит маму, их, своих сына и дочь. Он несчастен. Это порыв рассказать о том, о чем еще никому не рассказывал, потому что нельзя, мама этого не знает. И Беляев, которому наскучил роман с его матерью, предает мальчика. Рассказывает с деланным упреком о свиданиях детей с отвергнутым папой. Алеша с ужасом глядит на взрослого человека и говорит – «Послушайте, вы же честное слово дали!». И Чехов пишет: «Он (Алеша - Р.А.) дрожал, заикался и плакал. Это он в первый раз в жизни лицом к лицу столкнулся с грубой ложью. Ранее он не знал, что «на свете, кроме сладких груш, пирожков и дорогих часов, существует и многое другое, чему нет названия на детском языке». Так заканчивается рассказ. В этом рассказе на языке взрослых и для взрослых, а не для детей, Чехов показывает, как тяжело и больно может быть детям, если взрослые обманывают их.
Два рассказа «Ванька» и «Спать хочется» трудно назвать детскими, хотя в прежние годы они входили в школьные программы. Эти рассказы о страданиях детей, попавших в невыносимые условия существования. Ванька Жуков «девятилетний мальчик» и нянька Варька, «девочка лет тринадцати» (опять точно указан возраст), отданы «в люди». Оба страдают.
Страдания Ваньки от тоски по дому, милой сердцу деревне, где … «Воздух чист, прозрачен и свеж. Ночь темна, но видно всю деревню с ее белыми крышами и струйками дыма, идущим из труб, деревья, посеребренными инеем, сугробы. Все небо усыпано весело мигающими звездами, и Млечный путь вырисовывается так ясно, как будто его перед праздником помыли и протерли снегом …». От тоски по дедушке, забавном старикашке, умеющим развеселить всех вокруг себя. А еще его страдания оттого, что «Подмастерья надо мной насмехаются, посылают в кабак за водкой и велят красть у хозяина огурцы, а хозяин бьет, чем попадя». И еще оттого, что «еды никакой нету. Утром дают хлеб, в обед кашу и к вечеру тоже хлеб». Страдает поэтическая душа Ваньки Жукова оттого, что изъят он из привычной, но отнюдь не безрадостной среды своего прежнего обитания и ввергнут туда, где несправедливость, издевательства и серость существования.
Страдания няньки Варьки иного свойства. В прошлом нечего хорошего, о чем можно вспомнить хотя бы с радостью. Даже во сне видятся «… темные облака, которые гоняются друг за другом по небу и кричат, как ребенок … широкое шоссе, покрытое жидкой грязью … люди с котомками на спинах падают на землю в жидкую грязь». Вспоминается мучительная болезнь и смерть отца, беспомощность матери. Невыносимая жизнь в своей семье сменяется еще более невыносимой жизнью в чужой. И если Ванька Жуков, отправив письмо «на деревню дедушке Константину Макарычу», засыпает счастливым сном и снятся ему печка, дед и пес Вьюн, который вертит хвостом, то нянька Варька освобождается от пытки бессонного существования только ценой страшного преступления, чтобы уснуть «крепко, как мертвая».
Ничего подобного Чехову не привелось пережить самому. Это не воспоминания собственного детства, которые так легко прослеживаются во многих его «детских» рассказах. Это любовь к детям, пристальное внимание к их жизни. Не Варька виновата в совершенно ею преступлении. Подлая жизнь взрослых подвела ее к нему.
Эти два рассказа о детях особняком стоят в творчестве Чехова. Если в других рассказах о детях он как бы «импрессионистичен», ибо рассказывает о своем опыте общения с детьми, о своих детских впечатлениях и далек от социального протеста, пусть и не напрямую сказанного, то «Ванька» и «Спать хочется» это упрек людям, протест против жестокого обращения с детьми.
Конечно, писатель не мог ограничиться повествованием только о «чужих» детях. Опыт его собственного детства, переживания и впечатления, связанные с ним, тоже просились на бумагу. К «импрессионистическим», описывающим впечатления детства Антона Павловича, можно отнести такие его произведения, как повесть «Степь» и рассказа «Красавицы».
Хотя «Степь» напечатана в 1888г. на шесть месяцев раньше «Красавиц», начну с них.
Рассказ ведется от первого лица: «… будучи еще гимназистом V или VI класса, я ехал с дедушкой из села Большой Крепки …». Двоюродный брат Антона Павловича Г.М. Чехов писал автору, что рассказ «напоминал мне моего и твоего дедушку, Карпа-кучера … В образе армянина, к которому ты ездил с дедушкой, я сразу представил себе Назара Минаевича Назарова, с настойчивым и безрассудным характером, представил себе, как он, бывало, хаживал по вечерам к отцу в лавку». В рассказе возница (кучер) назван «хохлом Карпо», армянин, отец одной из красавиц – Маши, назван «Аветом Назарычем».
Никакого сомнения нет в том, что в рассказе описаны реальные события детства гимназиста Антоши Чехова. И как кучер и армянин вполне реальные лица, так и одна из девочек, произведших совей красотой неизгладимое впечатление на мальчика, тоже, скорее всего, вполне реальное лицо.
Юный гимназист, он же Антоша Чехов, оказался очень восприимчивым к девичьей красоте. Вот как он описывает первое явление красавицы: «Хозяин пригласил меня пить чай. Садясь за стол, я взглянул в лицо девушке … и вдруг почувствовал, что точно ветер пробежал по моей душе и сдунул все впечатления дня с их скукой и пылью». И дальше. «Я готов клясться, что Маша … была настоящее красавица, но доказать это не умею». И далее идет поэтическое описание неба и облаков, и заката, и деревенского пейзажа с господским домом, рекой, деревьями … И после этого автор пишет – «Все глядят на закат и все до одного находят, что он страшно красив, но никто не знает и не скажет, в чем его красота». Конечно, гимназист не мог так рассуждать о красоте и ее необъяснимости. Чехову 28 лет, у него за плечами уже солидный писательский опыт, уже написана «Степь». Но, видимо, впечатление от увиденного настолько глубоко запало в сердце и память, что и по прошествии многих лет перед его глазами стоит эта красивая девушка, в чем красота которой остается для него загадкой.
И чтобы дать читателю понять, чем прекрасна Маша, Чехов приводит подробное описание девушки, такое подробной, которое он редко дает свои литературным героям. Вот оно.
«Это была именно та красота, созерцание которой, бег весть, откуда, вселяет уверенность, что вы видите черты правильные, что волосы, глаза, нос, рот, шея, грудь и все движения молодого тела слились вместе в один цельный, гармоничный аккорд, в котором природа не ошиблась ни на одну малейшую черту, вам кажется почему-то, что у идеально красивой женщины должны быть именно такой нос, как у Маши, прямой с небольшой горбинкой, такие большие и темные глаза, такие же длинные ресницы, такой же томный взгляд, что ее черные кудрявые волосы и брови так же идут к нежному белому цвету лба и щек, как зеленый камыш к тихой речке, белая шея Маши и ее молодая грудь слабо развиты, но чтобы суметь изваять их, нужно обладать громадным талантом». Это все одно предложение, одна фраза. Чехов, поклонник краткости, здесь как бы захлебывается от восхищения, не может остановить поток слов, которыми хочет описать красоту девушки. И у Чехова, который, как говорят, в 13 лет лишился невинности, не возникает никаких иных чувств и желаний, как только такое: «Глядите вы, мало-помалу вам приходит желание сказать Маше что-нибудь необыкновенно приятное, искреннее, красивое, такое же красивое, как она сама».
Красота девушки была настолько велика, что, замечает гимназист, и на дедушку, как и на него самого, нашла грусть. «Дедушка тоже взгрустнул … молчал и задумчиво поглядывал на Машу». Даже кучер Карпо не смог удержаться, чтобы не выразить своего впечатления – «А славная у армяшки девка!», - говорит он по прошествии нескольких часов после отъезды из армянского села, где герой рассказа повстречал Машу.
Повесть «Степь» и рассказ «Красавицы» были напечатаны в одном и том же 1888 году с разницей в несколько месяцев. Сюжетная линия первой части рассказа такая же, как и в повести – поездка ребенка со взрослыми через степь. Кроме сходства сюжетной линии и в том и в другом произведении описываются схожие эпизоды. В повести Егорушка так же, как гимназист в рассказе, встречается с красавицей. «Егорушка протер глаза. Посреди комнаты стояло действительно сиятельство в образе молодой очень красивой и полной женщины в черном платье и в соломенной шляпе. Прежде чем Егорушка успел разглядеть ее черты, ему почему-то пришел на память тот одинокий, стройный тополь, который он видел днем на холме». А дальше: «Вдруг, совсем неожиданно, на полвершка от своих глаз, Егорушка увидел черные бархатные брови, большие карие глаза и выхоленные женские щеки с ямочками, от которых, как лучи солнца, по всему лицу разлилась улыбка». Дама поцеловала его в обще щеки, «и он улыбнулся и, думая, что спит, закрыл глаза». Так описана эта встреча приготовишки, будущего гимназиста с красивой женщиной. И та же, как в рассказе о красавицах, взрослые тоже оставались некоторое время под впечатлением от этой встречи. «Графиня Драницкая. – прошептал о. Христофор, полезая в бричку. – Да, графиня Драницкая, - повторил Кузмичов тоже шепотом». И на кучера Дениску она произвела впечатление: он говорил шепотом, пока «бричка не проехала четверть версты».
И теперь о первом сексуальном опыте 17-летнего гимназиста Володи в одноименном рассказе.
Нет сведений о том, как пережил юный Антоша, будучи подростком, всего 13 лет, свой первый сексуальный опыт. Для героя рассказа он закончился трагедией. С самого начала рассказа можно было предполагать, что для Володи все закончится плохо. Он «некрасивый, болезненный и робкий». Он неудачник, не может сдать экзамен по алгебре. Он «влюбляется» в Нюту. Чехов пишет – «это была подвижная, голосистая и смешливая барынька, лет тридцати, здоровая, крепкая, розовая, с круглыми плечами, с круглым жирным подбородком и с постоянной улыбкой на тонких губах». Такой портрет Нюты дает Чехов. Такой видит ее и Володя. И как приговор автора – «Она была некрасива и не молода». Вряд ли чувство, которое возникло у гимназиста, можно назвать любовью. Он не любит и m-me Шумихину. Пребывание в ее доме, богатом, претендующим на аристократизм, «причиняло постоянную боль его самолюбию». Эту неприязнь к богатым «родственникам» он неосознанно переносит на Анну Федоровну – Нюту, кузину m-me Шумихиной, потому что однажды слышит, как они обсуждают и осуждают его, Володину maman. Потом он становится невольным свидетелем того, как Нюта рассказывает его матери о первой попытке Володи сблизиться с нею, Нютой. Рассказывает с насмешкой, сравнивая его с черкесом.
Володя потрясен. «И как они могут говорить вслух об этом! Говорят вслух, хладнокровно. И maman смеялась».
Опять, как в рассказе «Мелочи жизни», чувство мальчика оскорблено ложью и вероломством взрослых. Наверное, после невольно подслушанного разговора Володя отказался бы от повторной попытки «сближения» с Нютой. Но она его провоцирует. «Нюта стояла в дверях так, что одна нога ее была в коридоре, а другая в его комнате. Она поправляла свои волосы … и рассеяно глядела на Володю».
Еще более сильное потрясение он испытал оттого, что «необыкновенное, небывалое счастье, за которое можно отдать всю жизнь и пойти на вечные муки … вдруг исчезло». Лицо той, которая дала ему это счастье, было «искажено выражением гадливости». «Какой ты некрасивый, жалкий … фи, гадкий утенок!» - говорит ему Нюта. «И он сам вдруг почувствовал отвращение к тому, что произошло», - пишет Чехов.
Конечно, для молодого человека, еще, в общем-то, мальчика, которому еще предстоял пугающий экзамен по алгебре, это было катастрофой. Катастрофой было все – и разочаровывающий опыт первой любви, и равнодушие окружающих, и еще более ожесточившаяся нелюбовь к матери. И эта катастрофа ощущалась им тем сильнее, что «он чувствовал, что где-то на этом свете, у каких-то людей есть жизнь чистая, благородная, теплая, изящная, полная любви, ласки, веселья, раздолья …». И еще Володя понимал, что ему, «некрасивому, болезненному и робкому», надеяться в этой жизни, в окружении этих равнодушных и пошлых людей не на что. В этом рассказе Чехов точен не только как писатель, но и как врач. По сути это клинический случай. Это врачебное объяснение того, что произошло с молодым человеком, еще, по сути, мальчиком, сделанное не только с художественной, но и клинической достоверностью.
Было бы наивно полагать, что Чехов всегда писал как врач. Применительно к обсуждаемой теме «Чехов и дети» единственный, на мой взгляд, рассказ не о детях, а для детей – это знаменитая «Каштанка». Рассказ детям о собаке, о цирке и клоуне, о дрессированных животных со смешными именами - гусе Иване Ивановиче, коте Федоре Тимофеевиче и свинье Хавронье Ивановне. Да и название главок этого рассказа для детей сделаны забавными и понятными детям: «Дурное поведение», «Таинственный незнакомец», «Новое, очень приятное знакомство». «Чудеса в решете» и т.д. Весь рассказ, его персонажи, стиль изложения и сюжет рассчитаны на то, чтобы вызвать интерес у читателя ребенка.
«Каштанка» была написана прежде «Степи» и «Красавиц». После «Красавиц» 1888 год – Антон Павлович Чехов уже не писал о детях и для детей.
В 1890 году он уезжает на Сахалин. После «Острова Сахалин» появляются знаменитая «Попрыгунья», «Палата №6», «Черный маннах» и другие. Во всех последующих его произведениях детей уже нет.
Как педиатра, меня не могла не привлечь тема «Чехов и дети». Как читателю же, мне кажется, что внимание к своему и чужому детству, понимание детей, умение художественно изобразить их – есть признак большого писательского таланта. Антон Павлович Чехов является тому ярким примером.
